Распыление 3. Тайна двух континентов

Татьяна и Дмитрий Зимины, 2019

«Он страшными глазами сверкает, он страшными зубами стучит, он страшный костер разжигает, он страшное слово кричит…». Такое пророчество зачитал Т. Седой опергруппе перед тем, как отправить в Африку. И добавил от себя: «Африка опасна – да-да-да! Африка ужасна – да-да-да! В общем, лёгкой прогулки не ждите…».

Глава 3

Иван

Согнувшись в три погибели, путаясь в паутине, то и дело наступая на противно лопающихся скарабеев, я удивлялся превратностям судьбы. Отчего именно мне, человеку, которому ненавистна даже мысль о сумрачных и душных катакомбах, где тебя хватают за руку твердыми костяными пальцами, где очень пыльно и даже само время пахнет как старые заплесневелые коврики, выпадает такая судьба?

В то время, когда другие гуляют по светлым проспектам, приглашают девушек в кафе-мороженное, а по ночам смотрят цветные, озвученные на киностудии"Союзмультфильм"сны, я должен протискиваться, обдирая макушку, сквозь узкие лазы.

Не слыша при этом и слова благодарности и не получая — я хочу отметить это отдельно — ни капли спиртного для поддержки душевных сил.

Я что хочу сказать: имейся у меня бутылка обыкновенного коньяку, все эти подземелья не нагоняли бы такого ужаса.

Вот взять Машку: совершенно бесстрашное существо, хотя и метр с кепкой. Сам черт ей не брат, чего уж говорить о каких-то скелетах.

Лумумба тоже хорош. Пустил из глаз два желтых луча и чешет, как Змей-Горыныч, которого ждет прикованная к столбу девственница… Только плащ по стенам шуршит.

А я застревал. Мелкие какие-то в Египте тайные ходы строят. То ли у нас, в Москве! Был я как-то в туннелях под Кремлем, так там даже узкоколейка проложена и электричество от атомных батарей.

Наконец повеяло свежим, живым воздухом. Впереди обозначился тёплый золотой круг — вскоре я увидел, что это керосиновая лампа. Она была подвешена к мачте и освещала небольшой плот.

На плоту кто-то сидел.

После темноты, слабенький керосиновый свет фонаря просто ослеплял, и сидельца разглядеть было трудно. Некрупный, ростом чуть выше колена. Собака? Да нет, не похож. Обезьяна? Горбоносый упоминал, что подготовил проводника… Я представил: Машка, с её темпераментом пороховой петарды, в дуэте с обезьяной, от которой тоже всего можно ожидать. О-бал-деть.

Сиделец спал. От богатырского храпа сотрясался плот, подрагивало стекло на фонаре, а по тёмной, будто целая бочка чернил воде шла мелкая рябь.

— А-кхм-м-м! — дал о себе знать наставник.

Сиделец поднялся. Сурово лязгнуло железо. Будто десять тысяч поваров отрубили головы десяти тысячам селедок.

— Ммм, м-м, ммм!

Мы молча хлопали глазами. После целого дня на солнце и утомительного ползания по каменному кишечнику мысли ворочались со скрипом, будто ржавые колёса бронепоезда.

— Тьфу ты господи! Снять забыла… — сдернув с клюва какую-то нелепую приспособу, ворона неловко поклонилась. — Здравы будьте, бояре! Товарищ Седой челом бьет да поклон шлет. Не побрезгуйте, добры молодцы, примите подарок, редкости необычайной, ценности великой. Оберегайте его пуще глаза, кормите и поите вволю…

— Гамаюн! — первой пришла в себя Машка. — Мы не ждали вас, а вы припёрлися… А с намордником это ты хорошо придумала. Ошейника не хватает: посадим тебя на веревочку и будем по ярмаркам водить, за грифона выдавать. Кучу денег заработаем.

— Это не намордник, а накладной клюв, — с достоинством пояснила ворона. — Сливаюсь с местной фауной: изображаю священную птицу Ибис.

— Да из тебя Ибис, как из кошки — бульдозер, — фыркнула Машка и перескочила на плот. Сооружение вздрогнуло, ворона покачнулась и растопырила крылья, сохраняя равновесие.

— Это кто еще бульдозер, — проворчала она.

— И всё-таки, сударыня, чем обязаны? — похоже, бвану заклинило на высоком штиле.

— Птица Гамаюн отличается умом и сообразительностью, — важно выпятила грудку ворона. А потом добавила совсем другим тоном: — Напортачили вы тут. Вот в Москве и обеспокоились… Отправили меня, многомудрую, наставить вас на путь истинный, подсказать, посоветовать…

— Брешешь, — перебила Машка. — Поди, надоела всем хуже редьки, вот и сплавили тебя, куда подальше.

— А вот и нет, а вот и нет! — ворона подпрыгивала и топорщила перышки, чтобы казаться выше. — Мне товарищ Седой велели: — лети, говорит, Гамаюн, птица вещая, да передай другу моему…

— Потом договоришь, — прервал ворону наставник. — Старший помощник, сигайте на плот и сушите якорь.

Я осторожно ступил на шаткий помост. Конец плота тут же ушел под воду, и я поспешил переползти на середину, поближе к мачте. Лумумба порхнул легко и свободно, аки бабочка. Плот под ним даже не дрогнул.

Как только мы устроились, плавсредство самопроизвольно отошло от берега и стало выгребать на стремнину.

Роман-заде советовал добраться до Средиземного моря. Я представил хрустальный глобус из кабинета Седого. Нил как раз в него впадает — в море, конечно, не в глобус… Так что плывем мы в правильном направлении. Но зачем такая спешка? Подумаешь, пирамиду грохнули — с кем не бывает?

А потом я вспомнил, как ревниво относились маги к собственности у нас, в Москве. Не то, что пирамиду — на ботинок никому не плюнь…

— Рассказывай, — приказал учитель вороне, усевшись на какой-то тюк. — Как ты докатилась до жизни такой…

Вообще-то плот был устроен неплохо. На одном его конце располагался шатер из шелковой ткани в веселенькую сине-зелено-желтую полоску, вдоль правого борта стояли корзины и тюки, накрытые белоснежными салфетками. Я сглотнул. Может, в них съестное? Почитай, дня два маковой росинки во рту не было…

Машка меня опередила. Подобравшись к одной из корзин, хищно сдернула салфетку, заглянула внутрь…

— Пусто, — перевернув тару, напарница потрясла ею в воздухе. На горбыли выпало несколько крошек.

Вторая корзина, третья… По мере инспектирования ворона отодвигалась всё дальше, оказавшись, в конце концов, на самом краю плота. Машка на неё даже не посмотрела. Поднявшись и отряхнув джинсы, она повернулась к учителю.

— Шеф, давайте, пока не поздно, скинем её в реку. А чего? Тварь ведь железная, так что ко дну пойдет, как утюг…

— Это кто здесь утюг, кто утюг, ты мне скажи? — ворона неосторожно подскочила к напарнице и тут же была схвачена за горло.

— Ты зачем все запасы уничтожила? Тут же прорва еды была! Даже крошечки нам не оставила.

— А что мне было делать? Я, может, три часа тут сидела. Заржаветь можно от скуки.

— Три часа? Ты не могла потерпеть всего три часа? Да мы два дня не жрамши! Ванька, вон, в голодный обморок сейчас брякнется, от наставника одни бакенбарды остались, а ты, канистра бездонная… — Машка пыталась подтащить ворону к краю плота, но та вцепилась в бревна когтями.

Я тоже заглянул в корзинки — так, на всякий случай, — затем вздохнул и меланхолично устроился рядом с бваной.

Плот резво плыл по течению, из-за туч выкатилась полная луна и нарисовала на воде серебряную дорожку. Вечерний воздух был свеж и наконец-то прохладен, повсюду распускались кувшинки — здесь, на Ниле, их почему-то зовут лотосами. Над рекой неслись душераздирающие вопли.

— Из-за о-о-острова на стре-е-ежень, на просто-о-ор речной волны-ы-ы… Может, их растащить? — спросил я наставника. — А то петь мешают.

— Милые бранятся, только тешатся, — рассеянно отмахнулся Лумумба. — Пусть их.

Взяв пустую бутылку — жадная птица выдула даже вино — я набрал забортной воды и посмотрел на свет. Водичка была тепленькая, мутноватая, с песком. Покрытые усиками и ложноножками инфузории хищно щелкали зубами из-за стекла.

— Процедить бы. И прокипятить. Разика два, не меньше…

Руки так и чесались приоткрыть Завесу и нащупать там бутыль с холодными, покрытыми бисеринками пота, боками. Вода в ней будет чистой, прозрачной и чуть сладковатой. А еще от неё будет слегка ломить зубы и щипать в носу…

— Ну так разводи костер, — перебил мечты наставник. — Помнишь, как на рязанском болоте, когда кикимору ловили?

Не из магического кармашка жилетки, а из обычного, в плаще, он достал спички и швырнул мне, не глядя.

— И долго нам без волшебства? — спросил я, поймав коробок.

— Темпус эст оптимус магистер витэ — философски пожал плечами наставник.

— Может и так, — согласился я. — Только мы раньше сдохнем. От голода.

— Не ной, гардемарин. Штиль накличешь.

Пожав плечами, я стал ловить в воде плавник. В реке кипела жизнь: рассекали, оставляя на воде след из длинных белых усов, крокодилы — их я уже навострился отличать от замшелых бревен, которых в реке тоже хватало; громадными валунами темнели бегемотьи туши — они держались ближе к берегу и движению плота почти не мешали.

В прибое, в светящейся кромке песка, расхаживали длинноногие цапли, копошились чайки, черепахи и тёмное существо с повадками наёмного убийцы. До нас долетали обрывки свистящего шепота: — моя прелесть… где же мы её потеряли…

Отыскав несколько относительно сухих веточек, я сложил костерок и стал поджигать. Несмотря на жару, долго ничего не получалось. Во-первых, я не специалист. Вызвать искру из пальца, вскипятить воду взглядом — это пожалуйста, со всем нашим удовольствием. Но колдовать нам запретили.

Во-вторых, здесь всё было влажным. Влажное дерево, влажные руки, волосы, одежда — на всём плоту не отыскалось ни одной сухой нитки. Но я справился. Просушил несколько травинок, на них — несколько прутиков, затем щепочек и так далее. Терпение, как говорит бвана, и труд — всему голова.

Когда огонь разгорелся, Лумумба достал из плаща лоскут натуральной кожи, скатанный в тонкий твердый рулончик. Раскатал, пристроил над костром, растянув на палочках. В лоскут мы вылили пару бутылок набранной за бортом воды, процедив её через носовой платок. Секрет в том, что, пока в коже есть вода, она не загорится…

Да, давненько мы с бваной походной жизни не нюхали. Не зря он про Рязань вспомнил. Сидели мы тогда на болоте недели три, продукты и Пыльца давно кончились — осталось по одной вмазке на поимку кикиморы; жили в палатке, ловили на леску пескариков, грибы да ягоды собирали… Эх, хорошее было время.

"В Африке вы будете сами по себе", — сказал товарищ Седой перед тем, как зашвырнуть нас в пирамиду. — "Никакой помощи, никакой поддержки. Мы не знаем, что там происходит. Резидентура молчит, а если и пишет, то выдает такие фанаберии, каким нормальный маг, в здравом уме и доброй памяти, ни за что не поверит…"

Из воротника, отогнув подкладку, Лумумба извлек рыболовный крючок, обмотанный леской, и забросил в воду.

— А наживка? — спросил я.

— Закуска градус крадет, — туманно выразился учитель.

Говорил и действовал он на автомате, словно во сне. Я сделал вывод, что наставник напряженно о чем-то размышляет, и не стал его донимать.

Когда вода закипела, мы перелили её обратно в бутылки, а кожаный лоскут просушили и спрятали.

По моему хотению, Лумумбину велению, на леску без наживки попалась рыба, похожая на карася. Только размером раз в десять больше. Выпотрошив складным ножом, я проткнул её прутиками и подвесил над угольками.

А сам улегся на спину и закинул руки за голову. Плескала вода, громко фыркали бегемоты. Кричала какая-то птица. Напоминает павлина, живущего в Московском зоосаде: нечто среднее между плачем девочки, потерявшей мячик и воплем алкаша, разбившего чекушку… Временами какой-нибудь крокодил, выбравшись на отмель, широко раззевал пасть и тоже орал — ну вылитый осёл. Только лысый и с бородавками.

На другом конце плота продолжалась свара. Голоса Машки и Гамаюн повышались и понижались, взлетали к далёким небесам и сливались с плеском волн.

Спорщицы скрупулезно перечисляли все обиды и оскорбления, промахи и косяки, — всплыло даже кое-что из того, о чем я не знал. В ход шли случайно замеченные и скопидомно припрятанные очерняющие факты. Выдуманные леденящие душу подробности беззастенчиво крылись наглыми поклепами, нелепыми эпитетами и уверениями в абсолютной бесполезности оппонента. Временами раздавалось гудение, будто кто-то в сердцах пнул трехведерный самовар — это Машка, растеряв аргументы, пыталась переубедить ворону с помощью ноги. Птица не оставалась в долгу: хирургически точными ударами клюва отхватывала с Машкиной курточки пуговицы и сплевывала их за борт.

Под этот размеренный и в чем-то даже убаюкивающий гвалт я задремал.

Над рекой поплыл аромат жареной рыбы…

— А что это у вас такое? — первой подступила Гамаюн, робко скосив глазки и умильно сложив крылышки.

— А ничего, — подоспела Машка. — Ты столько сожрала, что месяц можешь святым воздухом питаться. Правда, Вань?

Мне в их разборки влезать не хотелось, но в целом напарница была права: сожрав всю еду, ворона поступила не по-товарищески.

— Правда, — кивнул я. И подал напарнице кусок рыбины на пальмовом листе — посуды я хозяйственно нарвал с дрейфующей мимо пальмы, еще и кокосами разжился. — Так как продуктов у нас теперь нет, каждый питается тем, что найдет.

Машка мстительно показала вороне язык.

— Хочешь, ныряй в воду. Там рыбы много… Ах да, я забыла: ты же плавать не умеешь. Ну, может, по дну походишь, пиявок поклюёшь.

— Пиявок? Да чтобы я, птица благородного происхождения… — плот в этот момент толкнуло, и Гамаюн повалилась на доски.

— Бог шельму метит, — мстительно пригвоздила Машка.

— А всё-таки, о каких богах говорил Роман-заде?

Чувствуя приятную тяжесть в желудке, я развалился поперек бревен, подложив под голову пустую корзину. Звезды в черном бездонном небе были многочисленными и крупными, как лягушачья икра.

— А вот мы сейчас и узнаем, — бвана оторвался от созерцания реки. — Гамаюн!

Птица не повела и клювом, изображая на краю плота памятник обиде и унижению.

— Что-то тяжеловато плавсредство идет, — громко сказал наставник. — Младший гардемарин, не пора ли скинуть балласт?

— Чего изволите, хозяин? — материализовавшись рядом, ворона преданно заглянула Лумумба глаза.

— Вот то-то же, — смягчился наставник. — Роман-заде предупредил, что ты в курсе местных реалий.

— Ничего она не знает, — фыркнула Машка. — Сидела всё время на плоту и припасы жрала.

— Я не знаю? — подскочила Гамаюн. — Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО ПРОИСХОДИТ В АФРИКЕ? Да я знаю, сколько пингвинов в Антрактиде! Какая температура на Северном Полюсе! Какие подвязки носит Английская королева и какого цвета подштанники у Суданского серифа! Да я…

— Или ты немедленно отрабатываешь съеденные харчи, или летишь своим ходом к Товарищу Седому и докладываешь, что тебя уволили в связи с профнепригодностью, — быстро сказал бвана, вклинившись в поток птичьего красноречия.

— Значит так, — ворона опасливо обошла Машку и уселась рядом со мной. — В Европе, после Распыления, люди отринули веру, решив, что сам человек и есть демиург. Если, приняв Пыльцу, он может творить — значит Господь, как неизъяснимая персонификация всемогущего начала, отпадает за ненадобностью. Здесь же в Африке, напротив, религия получила широчайшую поддержку. У, как вы понимаете, местных магов. А чего? Респектабельно. Солидно. К тому же, жертвы… Некоторое время новоявленные боги делили власть — запустение Египта и сопредельных стран — следствие этих разборок. Но сейчас всё улеглось. Ра и Гор ушли на Красное море — им платят дань пираты, Хатор обосновалась на Суэцком канале — берет пошлину с торговых судов. Тот обосновался в Асуане. В Каире же правит Сет. Составив альянс с Анубисом, они захапали себе чуть не половину Египта и сделались самыми сильными богами пантеона. Сет поселился в долине Гиза, избрав резиденцией легендарную пирамиду Хеопса. Фактически, бог смерти превратил пирамиду в восьмое чудо света: снаружи её украсили висячие сады, и даже на расстоянии дня пути она сверкает, как редкой красы изумруд. Внутри содержится обширная коллекция египетских редкостей: Сет, разграбив музеи и частные собрания по всей стране, свалил всё в одну кучу и теперь, как дракон, почивает на груде сокровищ… Ой, я и забыла! Вы же её обрушили… Нет больше восьмого чуда света. Нет несметных сокровищ, а саму пирамиду можно теперь увидеть лишь на гравюрах в книгах по истории… Сет, будучи богом властным и жестоким, обещал найти виновников и скормить их красным муравьям. Медленно, начиная с ног. Чтобы жертвы могли как можно дольше наблюдать. Хотя… — ворона хитро зыркнула на Машку. — Сдается мне, бога смерти могла бы умилостивить жертва. В лице молодой и относительно прекрасной девы…

— Профнепригодность, Гамаюн. И своим ходом на другой континент, — напомнил учитель, пока Машка набирала в грудь воздуха.

— Я просто предложила, — ворона лязгнула перышками.

— М-да, ситуёвина… — протянул я. — И как вести расследование в такой нервной обстановке?

— Он же не настоящий бог, — пожала плечиками напарница. — Чего с ним церемониться?

Погладив рукоять пистолета, она многозначительно изогнула бровь.

— По влиянию в этом секторе, — кашлянула Гамаюн, — Сет может сравниться с боссами Нью-Йоркской мафии. А это, я вам скажу, даже немножко лучше, чем быть богом.

— Бвана, а вдруг этот Сет и похитил мертвое Сердце? — осенило меня.

— Конечно, он точил на него зуб, — кивнула железная птица. — Поэтому и поселился в пирамиде. Но… — Кишка тонка у Сета снять заклятья двенадцати магов, — вдруг сказал Лумумба. — Мог бы — давно украл.

— Но кто-то же его спёр, — резонно заметила Машка.

— Для того, чтобы усыпить Мертвое Сердце, понадобилась сила Великой Дюжины, — мрачно возвестила Гамаюн. — И тот, кто сумел его пробудить…

— Всё было не так, — вдруг сказал Лумумба. — Не было никакой Великой дюжины, это придумали после. Шел дождь… Не дождь, натуральный потоп. Нил вышел из берегов и затопил равнину. Пирамида Хеопса была единственным сухим местом на много миль. А двенадцать заклятий пришлось ставить потому, что мы не доверяли друг другу. Не могли, не имели права доверять.

— И что? — спросила Машка. — Дальше-то что было?

— Давайте спать, — уклонился Лумумба. — Утро вечера мудренее.

Вопреки собственному приказу, наставник уселся на краю плота и стал смотреть на реку.

— В пирамиде погиб М'бвеле Мабуту, король государства Самбуру, — шепотом пояснила Гамаюн. Я тяжело вздохнул. Ну кто её за язык тянул? Прямо болезнь какая-то — выбалтывать чужие тайны…

— А кто это? — Машка подпрыгнула от любопытства.

— Мой отец, — коротко бросил наставник через плечо. — Он был тринадцатым магом.

Будто получив облегчение от того, что сказал это вслух, бвана улёгся и надвинул шляпу на лицо.

— Гамаюн. Ты на страже… — из-под шляпы донесся мерный храп.

— А почему я? — возмутилась птица. — Думаете, раз железная, мне и сон не нужен? — никто ей не ответил. — Дискриминация! По материалистическому признаку!

— Марш в Москву, — пробурчал Лумумба сквозь храп. — Сейчас же.

— Так во сколько разбудить?

Проснулся я от жары. Солнце, пекущееся в белом небе, словно желток на сковородке, развлекалось во всю. Оно лезло горячими пальцами в глаза, отплясывало раскаленными пятками на спине, насылало тучи мошкары — крупной, что твои воробьи, и злой, как собаки.

А вот Машка сопела в две дырки, и жара ей была нипочем. Она свернулась клубочком, уютно подложив ладошки под щеку и накрывшись джинсовой курточкой.

Лумумба спал сидя, привалившись к мачте. Или не спал: вид у бваны был до того глубокомысленный и задумчивый, что я бы не взялся утверждать.

Ворона дрыхла без задних лапок у меня под боком — только храп стоял и доски плота тряслись, будто им было холодно. И, кстати, мы больше никуда не плыли…

Плот почти прибило к берегу. Он медленно дрейфовал посреди круглой, заросшей осокой и камышом — у египтян это называется папирус — заводи, а из кустов на нас таращились равнодушные глаза.

Нет, не совсем равнодушные: в них мелькали искры затаённого интереса. И, когда на солнце тускло блеснуло дуло автомата, я совершенно отчетливо понял, какого именно.