Богова делянка. Повесть

Татьяна Шевченко

У Ивана Ожешко всё было нормально. Ну, почти. Он ходил в школу, работал на кладбище, подкармливал прилетающего голубя – ничего особенного. И его мама тоже работала, экскурсоводом на том же кладбище. А потом врачи сказали, что у неё рак, и всё пошло по кукареку. А тут ещё вокруг кладбища – на минутку, единственной достопримечательности городка! – стали шастать странные личности, желая то ли прибрать его к рукам, то ли просто сравнять с землёй.Но случится чудо и спасёт всех.Или нет?

2

Мама пустыми глазами смотрела в тарелку.

Пустыми глазами.

Снова.

И закашлялась.

— Макароны, — сказал я. — Твои любимые. С сыром. И глаза глазуньи.

Мама едва заметно кивнула и отвернулась к окну, теребя кончик светлого хвоста. Медленно встала, пропрыгала к окну, открыла его. Начала крошить остатки позавчерашнего хлеба Стёпке на подоконник.

Стёпка, умница, посмотрел на неё одним глазом, другим, а затем поднял особо крупный кусок и кинул в маму.

— Кх… А-а-ай!

— Даже Стёпка тебе говорит: иди есть, — повторил я. — Как маленькая!

Мама подняла брошенный кусок, разломила на более маленькие и положила перед голубем. Я не выдержал, и, будь я зверем, честно, у меня бы шерсть дыбом встала.

— Чё, так и будешь молчать?

Она снова закашлялась, но ни одного осмысленного звука не издала.

Я взорвался:

— Ты надоела! А ну живо садись за стол! К врачу записывалась, нет?

— Я не хочу.

Наконец-то ответила. С вечера молчала, как об лёд.

— Заедала! Тогда мы идём туда, — я ткнул пальцем в окно, — к Петровичу. Понятно?

— А что сделает Петрович? Он даже переломы не может.

— Вылечит тебя. Да, вылечит! — я окончательно разозлился. — Или вылечит, или я вобью ему в глотку его… что он там пьёт?

— Вино.

— Вот вино и вобью.

— Дурак ты, Олешек, — сказала мама и улыбнулась.

Петрович уже был хорош. Прямо с утра. Мы долго стучались в его, как он называл, «келью», на самом деле — обычную конуру-пристройку к церквушке в Старом городе. Потом он открыл — распухший, глаза как дырки в свинье-копилке. И сам как свинья-копилка. И рукав рясы в каких-то пятнах.

— А? — спросил он, щурясь на пролившую лучи зарю. — Я проспал?

— За тебя Демьян отслужил, — коротко сообщила мама. — Пусти, разговор есть.

Петрович нерешительно посторонился, и мы прошли вовнутрь. Темно там было и воняло, как в аду. Очнувшись, Петрович бросился открывать запыленные окна.

— Магдалина… Магдалиночка! Да ты бы сказала, что придёшь, я бы приготовился, а так что…

— Лечить меня надо, Петя. Срочно. Сейчас. Пока заря даёт тебе самую большую силу.

— А? — он опустил глаза на мамину ногу. — А, да, я… не могу же я… в таком виде-то! А может завтра, а?

— Завтра будет пасмурно.

— Магдалиша, ну имей снисхождение! Грехи надобно замолить, оздоровиться… — Петрович метнулся к кровати, припал к полу и нашарил в подкроватье бутыль. Оглядел придирчиво, засунул обратно, достал другую и начал пить прямо из горла. Заявил, оторвавшись: — Оздоровиться — первое дело!

Мама посмотрела на меня.

— Олешек, фас!

— Мама!

Но она только поджала губы. Я издал звук, что-то среднее между «о-о-о» и рычанием, подошёл к Петровичу, выхватил у него бутылку и вылил содержимое на пол.

— Извините, Петрович.

Мама сложила руки на груди и кивнула: она-то извиняться явно не собиралась.

— За что ты так, Магдочка? — Петрович погрустнел. — Как мне её пить-то теперь — как собаке, с полу? Непорядок.

— У меня рак, Петя, — мама сглотнула. — Рак лёгких. Мне нужно лечение. Сейчас.

Петрович, пошатываясь, встал на ноги. Тяжело задышал, округлил глаза. Отчаянно закивал.

Демьян плеснул в купель ещё воды. Отец Петр нахмурился.

— Достаточно, — царственно произнёс он. Демьян тихонько прислонился к стеночке, утирая пот. Двое других служек давно сидели поодаль, тяжело дыша.

Петр взял с серебряного подноса кубок с вином. Перекрестил, шепча под нос слова молитвы, и передал маме. Она выпила, кажется, в два глотка.

Петр затянул песню. Язык её был старый и страшный, подходил этой зале с купелью как влитой. Все эти лики со стен и потолка словно говорили с нами через Петра и вместе с ним, отзывались эхом и хором. Поверхность воды, отражавшая всех святых из наших трущоб, подрагивала, и от этого казалось, будто они впрямь поют.

Я подал руку маме, и она, опираясь на меня, по ступенькам спустилась в купель. Петр и святые запели нотой выше, а слова стали ещё более шершавыми и гнутыми, ложились у наших ног тяжкой грудой. Мама зажала пальцами нос и погрузилась в купель с головой.

Подхватили песню Демьян и служки. Позеленевшие от времени слова метались в зале от стены к стене, усиливаясь, чтобы взлететь к нарисованному солнцу — и к настоящему светилу, заглядывавшему в купель точно через открытое окно.

Мама вынырнула. Вода вокруг неё засветилась, и отражения задрожали ещё сильнее, будто с неохотой выпускали её. Затем вода потемнела, почти почернела, вспенилась — и перестала отражать.

Я вдруг понял, что Петр перестал петь и подаёт руку маме.

— Встань, Магдалина, — сказал он.

Она тут же поднялась на ноги.

Я замер, боясь спугнуть чудо, но она правда стояла на ногах. Как будто и не ломала ничего.

Мама подняла на нас испуганные глаза. Переступила с ноги на ногу, как голубь.

Первыми засмеялись служки и заулыбался Демьян. «Цыц», — прикрикнул на них Пётр, улыбаясь в бороду.

— Выходи, Магдалина.

Мама улыбнулась. Тепло и радостно. Легко выскочила из вязкой жидкости, в которую превратилась вода, закружилась по зале и засмеялась.

— Если ты перелом вылечил, то и это тоже! — она схватила Петровича за руки и закружилась вокруг него. — Ты смог!

Петрович старательно скрывал удивление, согласно гудел и улыбался в ответ.

Мама выздоровела!

Она тут же побежала получать выписку — и по дороге выкинула эффектные туфли, на которых так эпично навернулась. Не из окна, как обещала, а просто спустилась вниз и швырнула в мусорный ящик. Потом наверняка помчится к хахалю, зависнет у него на неделю, но это пусть. Главное, что здоровая.

Я отправился в школу. И настроение мне не испортила даже контрольная по истории в форме ЕГЭ на последнем и единственном уроке, на который я попал.

Говорят, что ЕГЭ — это проще, чем устный экзамен. А я думаю иначе. Когда тебя натаскивают на ЕГЭ, тебя натаскивают на что — то общее для всех. А в устном экзамене ещё пойми, что в голове у препода и что он хочет видеть в твоём выступлении. Не, я так просекать не могу, поэтому лучше уж спокойно сесть и написать, как учили. Но там тоже нужно учить. И не так-то это легко, выучить именно то, что хотят видеть господа в Москве. Особенно если ты — ученик обычной школы и учат тебя не то что спустя рукава — даже пальто не снимая и в класс не заходя.

Уже протянув историчке лист, я вдруг хлопнул себя по лбу.

— Елена Николаевна, можно ещё десять минут? Я вспомнил правильные ответы.

— На ЕГЭ тоже будешь просить? — фыркнула историчка и указала мне на дверь. Молодая, только после института, красивая, и потому вредная.

Пришлось выйти.

— Ну и? — спросил меня Алик, который написал раньше и теперь болтался в коридоре, как в проруби. — Как оно, Орешек? или не какано?

Дрон, стоявший рядом, захихикал.

— Остряк, — буркнул я. — На четвёрку.

— Инфа, она сотка?

— Сто тридцать.

— А чё такой расстроенный?

— Так в вышку же хочу. Сто раз тебе говорил, — я потёр лоб.

— В вышку он хочет. Я учу, и ты учи. Какой он был, твой вариант?

Ответить я не успел: из кабинета вывалился Грива, и рожа у него была предовольная. Мы переглянулись.

— Грива, как оно? — спросил Алик.

— Или некакано? — ехидно добавил Дрон, за что Алик сунул ему под нос кулак. Но Грива широко улыбнулся.

— Файв, мужики!

И, напевая, попёр вниз — явно в столовую.

Мы снова переглянулись, и мужики помчались за Гривой. А я остался ждать Джоджо. Бурчать же будет, что его игнорят.

Но следующей вышла из двери Кристина. Вышла — и остановилась, пытливо глядя на меня.

А я и забыл о ней совсем. С мамой и с историей я… А Кристина стоит и смотрит! Почти как позавчера, и… что сказать, что сказать?

— Здравствуй, — сказал я, не соображая, что мелет мой язык.

— Привет.

— Хочешь, я провожу тебя до дома?

Она улыбнулась, кивнула и изящно заправила чёлку за ухо. Сердце бухнуло, реальность на миг расплылась.

Я взял у неё сумку — довольно лёгкую, как будто Кристина носит в ней только ручки и одну-две тетрадки. Тут же следом принял пакет и понял, куда она складывает всё.

Мы вышли в погожий день. Я первым спрыгнул с лестницы на землю и подал Кристине руку, помогая перепрыгнуть через лужу у подножия. Её туфельки прочно встали на асфальт, попирая серость и разруху. Я сделал чему-то в её внешности комплимент, и Кристина, мило покраснев, что-то ответила. Я сказал что-то ещё, и она засмеялась. Я понял, что ответил невпопад.

У школьной площадки стояли мусорные контейнеры — со всем причитающимся набором запахов и пятен на асфальте. Вокруг суетились голуби, бычили друг на друга, топорщили перья — просто мелкие комки зла. Ругались из-за остатков пролитого на асфальт — то ли супа, то ли блевотины.

Кристина при виде них сморщилась.

— Ты чё, не любишь голубей?

— Нет, — сказала она. — Представь себе. Я в паблике «Сны трёх разумов» читала, что во Франции их называют летучими крысами. И я согласна. Ты посмотри на них!

Я облегчённо рассмеялся и признался:

— Тоже их не люблю! Вся грязь от них, разносят. Но мамка приручила одного, пришлось смириться.

— Я очень сочувствую. Я бы очень поругалась с родителями, если бы они надумали приручить голубя. Но к счастью, они не создают таких проблем!

— С мамкой только поругайся. То есть, когда в быту — нормально, а когда дело касается её идей — это бедствие. Обижается, потом не появляется дома неделю.

— Это же хорошо. Я бы обрадовалась: целую неделю дома одна! Хотя… деньги на жизнь она тебе оставляет?

— Кристина, ты такая разумная, — восхитился я. Её лицо помрачнело.

— Ты роффлишь?

— Нет… нет! Это редкость. То есть, чтобы человек думал наперёд, просчитывал варианты и не нужно бы было думать за него. Я почти не встречал.

— Что ты! Это совсем не редкость. У нас в семье все представители такие. Прадедушка был начальником на заводе, а дедушка — предпринимателем. Благодаря ему у нас есть предприятие. Жаль лишь, что из Азеренова им не удалось вырваться.

— А у нас только кладбище, — нервно засмеялся я. Она пожала плечами.

— Кладбище тоже нужно всем! Пришли.

Я поднял лицо к голове надвинувшейся на меня десятиэтажки — и тут же оглянулся на Крис. Она протянула руку, и я как дурак хотел было пожать её, но в последний момент меня остановило то, что у меня в руке её пакет, а на плече — сумка. Я отдал их Кристине, и мы попрощались. Я смотрел, как она стремительно взлетает по короткой лесенке, мелькают обтянутые джинсами ножки. Она так же быстро набирает код и исчезает за дверью.

Я ещё постоял, глядя вверх, на окна — которые её, я не знал, и мысленно перебирал, какие бы ей подошли. Наверное, те, на девятом: и высоко, всё в городе видно, и в то же время не будет приветов с крыши, если голубиный помёт разъест покрытие. Знаем мы их, этих… голубей.

Опомнившись, я достал из кармана мобилу. Так и есть — времени оставалось впритык, чтобы добежать до работы.

Что я и сделал.

Ильича на месте не было. Камень с моей души упал и ринулся к центру земли, пробивая магму, Нибиру и что там ещё есть: попадаться на глаза после фейла не хотелось. Его зам всучил мне ключ от архива, отвёл в кабинет на четвёртом этаже и поручил гнить тут до конца вселенной… в смысле, продырявить и сшить полный стол документов.

Чем я и занялся.

Я бы быстро приуныл, если бы телефон на столе не заплясал. Я посмотрел на экран и взял трубку:

— Чё надо?

— Ты где?! — завопил Дрон. Я поморщился.

— Не ори. На работе.

— А чё, опять маманю подменяешь?

— Не, сегодня за себя. В архиве сижу.

— Это где?

Я назвал кабинет и этаж.

Дрон и Джоджо ввалились, шумя, как пять тыщ ворон. Орал в основном Дрон, но Джоджо неплохо поддерживал шумовой фон. Я цыкнул на них, и они притихли, но ненадолго — вскоре Дрон снова начал вопить:

— Грива лучше тебя написал!

— Тише. Откуда инфа?

— Так сравнили! Ответы правильные, все до единого! — и, придвинувшись ко мне, шёпотом, который можно было расслышать из самого нижнего среди подземных миров, произнёс: — Он стащил у учителя бланк с правильными ответами!

Я пожал плечами.

— Рад за него. Хоть на трояк выползет.

— Если не застукают, то да, — заметил Джоджо.

Дрон нахмурился, оседлал стул и начал на нём раскачиваться:

— Чё застукают, я не понял?!

— Он двоечник. И он написал абсолютно всё без ошибок.

Мы с Дроном замолчали. Я даже перестал дырявить документы.

— Идиот, — наконец прокомментировал я и ударил дыроколом по стопке.

— Он Грива, — пожал плечами Джоджо. — Неинтересно. Мужики, я такую книгу прочёл! Японский автор, Харуки Мураками, написал. «Страна чудес без тормозов». Там главный гер…

Дрон перестал раскачиваться и ударил кулаком по столу.

— Без тормозов? Ты чё, в мой огород бочку катишь?

— Дрон, не ори,…!

Я прислушался к дыханию здания, и точно — внизу начался какой-то шум.

— Всё, — сказал я, — сейчас вас вытурят.

Джоджо поднялся с места, нервно теребя рукав плаща:

— Мы пойдём.

— Нет! — Дрон опять заорал, и я схватил уже подшитую папку и швырнул в него. Он увернулся, вильнув на стуле вбок, добавил тише: — Никуда я пойду!

— Ага. Дай мне папку.

Я сделал Джоджо знак садиться и продолжил работу. Тот продолжал стоять, по-идиотски изогнувшись, как в одноименном аниме, и сунув руки в карманы. Тогда я вручил ему нитку, которой полагалось всё это богатство сшивать, и Жижа (как мы его иногда называем) расслабился. Дрон молчал и даже почти не раскачивался на верном стуло-скакуне.

Шум приближался. В пустом дверном проёме показался помощник Ильича.

— Иван! Слава Богу. Телефон заряжен?

Я достал мобилу и показал ему.

— Звони сто три. Директору плохо.

Потом нас и выставили. Я так и не понял, что случилось с директором кладбища. Видел, что все бросились ему помогать. Мы тоже побежали, но нас остановили, развернули и выпроводили пинком под зад. Сказали, будем мешаться.

То у моей мамы нога и рак, то теперь директор свалился посреди рабочего дня. Папа сказал бы, что боги невзлюбили нас.

Я позвонил маме, но она снова не брала трубку.

— Опять загуляла, — проворчал я, и мужики заржали.

Я вспомнил, что дома нет воды, попросился помыться. Джоджо промолчал: его родители нас сильно недолюбливали. Мы у них пару лет назад настоящий череп медведя кокнули, дорогой, наверное. Джоджо вину на себя взял, но они всё равно подозревали нас.

Дрон радостно хлопнул меня по плечу:

— Лохи, в старых домах живёте! Пойдём. Вкусишь ребро цивилизации.

— Плод, — поправил я Дрона.

— Короч, распробуешь!

Джоджо пошёл с нами. А что ему делать? Не домой же идти, в головомоечную.

Дверь открыла Сашка, сестра Дрона. На год младше его, и выглядит так, будто её удочерили. В смысле, вообще на брата непохожа. Он тёмненький, она от природы светловолосая, да ещё в синий красится. Он нормального роста, а она низенькая. Он ну нормальный такой, а её кормить хочется. В общем, девочка анимешной внешности.

Сашка открыла в одном халатике и тут же, увидев нас, убежала.

— Ванную не занимай, Иван мыться изволит! — заорал Дрон. Мы с Джоджо заржали.

Ванную она всё-таки заняла, и мы сели на кухне. Дрон поставил на плиту чайник. Я с уважением посмотрел на висевший над плитой газовый котёл: хорошо, когда не зависишь от подключений-отключений горячей воды! Дома всё само греется. Котёл-самогрейка, сказочная штука покруче самобранки.

Сашка вылетела из ванной через две минуты: в майке и шортах, а щёки красные, будто краситель туда втёрла. Подскочила к Дрону, влепила ему по затылку, — совсем легонько, я б не заметил даже, а он, конечно, завопил.

— Надо предупреждать, Андрей, — пояснила Сашка и пошла к посудному шкафчику.

— Да кому ты нужна! — между непечатными словами орал Дрон. Сашка обернулась на нас, щёки запунцовели сильнее. Она сделала вид, что швыряет в брата кружкой и тут же застеснялась, начала посуду намывать. Я отправился под душ.

Дом новый, а по потолку трещины в ванной. Непорядок. У меня руки зачесались замазать их, и я крикнул Дрону, чтобы тащил инструмент. Ответила за него почему-то Сашка.

— Мамочка управляющую компанию ждёт, чтобы они приехали и осмотрели, а то вдруг это что-то страшное?

Ждут так ждут. Хорошо, если дождутся.

Дрон дал мне свою одёжку, так что выполз я из ванны свежий и благоухающий кондиционером. Украдкой глянул на полку с порошками, чтобы подсмотреть марку: запах мне понравился. Надо будет купить. А то у мамы не допросишься: ей некогда, видите ли.

Следующим в ванную потащился Джоджо, а мы с Дроном оккупировали балкон. Сашка принесла нам на подносе чай с печеньками, и я поблагодарил её.

— Выделывается, — буркнул Дрон вслед Сашке. — Было бы чему. Эй, сегодня у Демыча вписка, бутылка — вход. Пойдёшь?

— Чё я там забыл?

— Там Криска будет.

— Сегодня… — я мучительно застучал костяшками пальцев по подоконнику. Дронычи жили в новой высотке, и отсюда город расстилался тридэ-моделью. Нет, скорее — онлайн-картой: увеличь любой фрагмент, и там будут происходить все изменения: мухи летать, парочки ссориться и мириться, а где-то, может быть, даже удастся увидеть маму с хахалем. Во дворе на пледах сидела вокруг колонки, как вокруг костра, компания в возрасте: пили из пластмассовых стаканчиков и жрали бутики. Из колонки мёртвый Цой пел про давно протухшие перемены.

Нам нужно что-то поновее его перемен, вот что я думаю. Какие-то свои перемены. Или вообще никаких. Просто его перемены — это наша глубокая древность. Вот так.

Я посмотрел в сторону жилья Демыча.

— Не могу. Готовиться надо. И с матерью проблемы. Из-за них ничего не успеваю. Потом расскажу.

— А-а-а! — Дрон достал из кармана пачку, достал сигу, закурил. Жестом предложил мне, я покачал головой и вернулся в комнату за своими.

— А жалко, — продолжал Дрон. Из ванной вернулся Джоджо, подхватил сразу с пяток печенюх и устроился по левую руку от меня, пафосно закинув ногу на ногу. — Будешь ты теперь её до конца жизни провожать до дому!

Я кинул пачку. Она сверкнула метеором и упала в крону растущего ясеня, закачалась, заиграла на закате, как ёлочная игрушка.

— Сигаретами, Иван, стреляешь, — захихикал Джоджо.

— Вы не понимаете. Я бросил, — сказал я, указывая на пачку внизу.

Джоджо тоже взял свою пачку и швырнул. Она была легче, но всё равно долетела до ясеня, опустилась на его нижнюю ветвь.

— Украшаем к выпускному, — сквозь смех сказал я. — Дрон, ты с нами?

— Не, мне и так норм.

— Раком заболеешь, — сказал Джоджо и вдруг оживился: — Мужики, я тут такой сериал посмотрел! «Брекинг бэд», американский. Там главный гер раком…

— Встал? — Дрон заржал.

— Болен. Раком лёгких.

— Про больных смотреть — зашквар, — решительно сказал я, закрывая тему. В комнате сдавленно охнула Сашка.

Вскоре я уже шёл домой. Заглянул в гипермаркет за туалетной бумагой, но и полки были так же пусты. Точнее, была какая-то одна, но по цене трёх упаковок нормальной, и я отправился домой ни с чем.

Прошёл по сумрачным улицам, где хмурое небо над головой находило своё повторение в лужах и стёклах кое-как припаркованных машин.

А вот и дом.

Я поднял взгляд и встретился с темнотой наших окон.

Мама ещё не пришла. Празднует где-нибудь своё чудесное выздоровление, выпивает за благополучие Петровича, рассказывает в пятидесятый раз, как испугалась в кабинете врачей.

И правда, чё мы зассали? Наверняка врачи нашего колхоза опять напутали-перепутали. Они ж сами, чуть чё, к Петровичу бегают, а не в центр. Надо было повторные анализы просить. Хотя какая разница? Мама здорова, вернётся опять послезавтра.

А я почему должен идти домой, греть ужин, есть в одиночестве, когда где-то там вписка и Кристина? Почему?

Есть ли в этом мире справедливость?

Есть! Но строить её надо самому.

Я отвернулся от подъезда и зашагал обратно. Достал телефон и позвонил Дрону:

— Слышь, я тут внезапно освободился. Го к Димычу?

Дрон сначала ломался, как девка: нет да нет, щас Джоджо уйдёт, душ уже греется, ё-моё. Но я его быстро уговорил.

По дороге я зашёл в магаз и купил коньяк. Тут же, завернув в фирменный пакетик, отхлебнул из горла для храбрости.