Богова делянка. Повесть

Татьяна Шевченко

У Ивана Ожешко всё было нормально. Ну, почти. Он ходил в школу, работал на кладбище, подкармливал прилетающего голубя – ничего особенного. И его мама тоже работала, экскурсоводом на том же кладбище. А потом врачи сказали, что у неё рак, и всё пошло по кукареку. А тут ещё вокруг кладбища – на минутку, единственной достопримечательности городка! – стали шастать странные личности, желая то ли прибрать его к рукам, то ли просто сравнять с землёй.Но случится чудо и спасёт всех.Или нет?

***

«Пытался поджечь школу».

Красивая была надпись. Красной ручкой с блёстками. Уверенным, круглым почерком завуча, и подпись особенно размашистая, каллиграфическая — и на полстраницы. Это ведь несмотря на то, что руки у завуча дрожали.

Пожар потушили. К счастью. Никто не пострадал и даже не намочил штанов. У Дрона, правда, рукав обгорел. Но это мелочь. Обдерёт диван в учительской и сошьёт из трофейной шкуры новую куртку.

Вызвали родителей. Даже мою маму. Хотя я честно сказал директору, которого мы между собой звали просто Толэзичем:

— Мы все об этом пожалеем.

Толэзич не спорил, уж он-то это знал. Лысина у него, обычно белая и почему-то в крапинку, как Луна, сравнялась цветом с Марсом. Но возмущённая и дрожащая, как чихуа-нихуа, биологичка настаивала, чтобы Ожешко пришла.

— Особенно Ожешко, — говорила она и сверлила меня взглядом. Хотя, может быть, не только меня: мы вчетвером сидели рядком на громадном диване из кожзама. Алик, сидевший по правую руку от меня, едва слышно притопывал. Джоджо, маявшийся слева, снимал очки, пристально их разглядывал, протирал и водружал обратно на нос. Дрон, сидевший с краю, царапал ногтём большого пальца подлокотник: должно быть, примеривался, как будет сдирать шкуру.

Несколько раз к нам попытался проникнуть Грива. Начисто забывший о нанесённой обиде, он требовал пустить его к нам: «Я тож — вин-ват!». В конце концов ему пригрозили экзаменами по истории, и Грива перестал бушевать. Его тройка в четверти и так норовила вильнуть хвостиком не в ту сторону.

Первой пришла мать Джоджо.

— По существу дела, будьте добры, — сказала эта строгая дама, сверкнув круглыми, как у Джо, очками. Биологичка начала верещать. Мать Джоджо слушала её ровно две минуты: я по настенным часам засёк. Затем сказала:

— Я делаю вывод, что ничего не произошло. Хорошего дня.

И сгинула. Джоджо с этого момента мог идти домой, и биологичке оставалось только злобно скрипеть зубами — никто б ему ничё не сделал. Но он помотал головой, отказываясь уходить.

Затем прибыла мама Дрона: маленькая пожилая женщина, готовая, казалось, в любой момент расплакаться. А вот семья Алика удивила: пришли оба родителя. Неловко было смотреть в глаза тёте Свете и дяде Антону, особенно когда они увидели сигареты на столе. Тётя Света даже охреневше зашептала что-то на ухо мужу, и он, посмотрев на сына, пожал плечами.

Последней в кабинет вошла моя мама.

В красном платье, в нелюбимых ею, но эффектных туфлях на каблуке длиной с линейку, в боевой раскраске — она сразу затмила всех в этом кабинете. Когда она схватилась за косяк, мне показалось, что что-то в её движениях есть такое… будто выпила. Но когда бы она успела? Да и на каблуках просто не дошла бы.

Мама села на предложенный стул и закинула ногу на ногу.

— Что случилось? — мило спросила она вместо приветствия. Директор достал из кармана носовой платок. Завуч и биологичка начали наперебой расписывать в самых страшных красках, как ужасные разбойники и хулиганы (это мы) умышляли поджечь школу и таки почти подожгли, и если бы не они…

— Это их вещи? — спросила мама, кивая на пачки сигарет на столе. — Мы можем забрать?

Вредина биологичка указала, где чьи, и мама молча раздала их. Сигариллы Джоджо остались. Мама повертела их в руках, вернула пачку на стол и объявила:

— Предлагаю выслушать мальчиков.

Завуч воскликнула:

— Да что их слушать? Наврут! Ваш сын и наврёт!

— А что мой сын?

— Так он у них заводила! — влезла подружка завучихи.

Дрон глянул на меня и закатил глаза.

— Очень приятно, что мой сын обладает лидерскими качествами. Не замечала за ним, — сказала мама. — И всё-таки хотелось бы для начала послушать ответчиков. Как считаете, Всеволод Толэзич?

Директор кивнул и промокнул Марс носовым платком.

Мы рассказали, как смогли — и про сиги, и про мотоцикл, и про то, как эти сумасшедшие бабки нас напугали. Мама Дрона всё-таки заплакала, накрыв лицо фейспалмом:

— Говорила я ему, не нужен тебе этот мотоцикл, от него одни беды!

— Я ж не знал, что он поэтому мне почти даром отдаёт, ну мам! — завопил Дрон. Завуч открыла было рот, но мама успела первой.

— Ваше слово закончилось, Андрей. Разберётесь со своей техникой. Хотя я бы рекомендовала всё-таки избавиться от неё.

Дрон поджал губы. Весь его вид говорил: избавится, как же.

— Моё мнение таково…

— Да причём тут твоё мнение! — завопила биологичка. — Да у тебя силёнок не хватило воспитать парня, вот и всё!

— Вы мне не тыкайте, — повысила голос мама. — Вы чего хотите? Отчислить? За два месяца до ЕГЭ? Так это глупо. Посмотрите, они напуганы больше вас. И проявляли они себя хорошо, не так ли? Дрались? Так благодаря им младших ребят перестали обижать, количество хулиганов уменьшилось, верно? — завуч кивнула. — Вот и не стоит наказывать их настолько жёстко. Назначьте им наказание, пусть отработают дворниками или помогают завхозу, в столовой, в туалете полы моют. Да мало ли что. Вы согласны со мной, Всеволод Тимофеевич?

— Безусловно, Магдалина Николаевна, — сказал директор и протёр лысину ещё раз. — За мальчиками больше никаких прегрешений нет… почти. Во имя луны, ваше предложение разумно. Конечно, при условии, что вы пообщаетесь с детьми дома на эту тему.

На том и разошлись. Конечно, завучиха с биологичкой ещё пытались протестовать, но кто бы их слушал. Первыми ушли мы: мама, пожираемая злобными взглядами, и я.

В коридоре нас достиг окрик:

— Орешки!

Это Алик с родителями нас так называют. Тётя Света тут же подбежала, обняла маму и заговорила:

— Я так боялась, так боялась! Я сначала ничего не поняла, думала, они мальчиков из-за курения отчислить хотят, вот Антоше говорила, кто же из-за курения отчисляет? Ну выговор, ну в дневник, ну вызывать-то зачем? А тут они опять к тебе прицепились, но ты не переживай, ты совсем пропала, ну зачем? Звони, не бойся, проси о помощи, я же знаю, что трудно…

И тут мама расплакалась навзрыд, и я понял, что она всё-таки немножко пьяна.

Мы втроём неловко стояли в стороне. Я, сунув руки в карманы брюк, сказал Алику:

— Вот такое я зло.

Алик ухмыльнулся. Его папа, дядя Антон, тоже. Затем, спохватившись, сдвинул брови и погрозил пальцем:

— С тобой, Алексей, я ещё поговорю. И с тобой, Иван.

— Ладно, — нестройно ответили мы.

— Не ладно. Разладнялись. Я в ваши годы…

Но в этот раз дядя Антон только махнул рукой и не стал рассказывать легенды и мифы древней юности.

Мамы под ручку начали спускаться вниз, а мы последовали за ними. На остановке мы попрощались: Савичевы хотели пройтись пешком, а мама явно была не в состоянии гулять. Родители Алика предложили проехать с нами до дома, но мама отказалась.

— Олешек меня донесёт, если что-то случится, правда, Олешек? — спросила она меня, и я кивнул. Зная мамин характер, Савичевы были вынуждены отчалить, а мы погрузились в подъехавшую железную коробку с окнами и поехали домой.

В городе очередной раз произошёл отмыв денег. Так мама и сказала, когда услышала, что вместо нормального диктора теперь остановки объявляет записанный на кассету прямо поверх старой записи гугл-переводчик. Слова, обезображенные электронным акцентом, сливались в мутную кашу, и совсем невозможно было понять, какая остановка следующая. Я даже вслух пожалел туристов и гостей города.

— Слава богу, у нас их немного, — мрачно сказала мама. — Расстраивают они меня. И ты расстраиваешь. Кстати, на.

Она достала из сумочки сигареты и протянула их мне.

— Бери. Всё равно же купишь опять, если захочешь, взрослый парень. Хоть деньги сэкономим.

Я почувствовал, что краснею. Мне захотелось поблагодарить маму за то, что не устраивает глупых разборок, но вместо этого почему-то спросил:

— И давно он в тебя влюблён?

— Кто? Ваш директор? Да одновременно с твоим папой за мной ухаживали, знаешь. Но твой папа сердечнее был, добрее.

Мамино лицо опять помрачнело. Она разглядывала яркие киоски, голубей, сновавших на остановках, старые деревья и немногочисленных в это время прохожих, но мысли её явно были не с картинами за окном.

— Удивительно, — наконец сказала она. — Когда меня нашли тогда, весь город радовался, что я не погибла!

— Мам, не надо.

— Все же знали про этого маньяка, и твой папа тогда очень помог, а всё же вот ходят, критикуют, наглости хватает намекать…

— Может, потому и критикуют, мам.

Она обернулась ко мне.

— Не говори так. И вообще, двигай задом. Нам сейчас выходить.

Только сейчас я заметил, что за окнами начинается ограда знакомого кладбища.

Мама точно была немного пьяна. Когда автобус остановился в полуметре от остановки, и прямо под ногами открылась широкая лужа, мама прыгнула — и, приземлившись, упала.

Я перешёл лужу вброд. Совсем была мелководная.

Мама сидела в своё шикарном красном платье прямо на асфальте и, охая, трогала левую лодыжку.

— Болит? — спросил я.

— Потянула. Дура, — сердито ответила она. — Теперь точно всё накрылось!

Я помог маме встать. Она попыталась идти сама и чуть не упала снова, тогда я подставил плечо и мы захромали к дому вместе: идти-то было три минуты.

— Олешек, так и не спросишь меня, что это за хахаль?

— А смысл? Потом придёт другой. И мне опять придётся привыкать.

— Вот ещё! Ай! — мама случайно встала на левую ногу, задохнулась и закашлялась. Мы остановились. — И… кх… ты туда… кх… же! Думаешь, что я ветреная и несерьезная, да?

— Нет.

— Нет, признайся честно, думаешь! — мама сердито запрыгала вперёд, и я потащился за ней. — Боже, даже сын думает, что я ветреная! Что за жизнь-то такая, ещё эти туфли, выкину их дома прямо вот из окна… — она остановилась и стащила туфли с ног. Сделала движение, будто собиралась кинуть за ограду кладбища, но в последний момент опомнилась. — Пошли.

— По папе скучаешь. Вот и боишься.

— Ничего я не боюсь! За собой следи вообще. Тебе девочка нравится, а ты как дурак, даже телефон не возьмешь…

— Мам…

–…вокруг ходишь и ходишь, а надо вот так хвать! — мама показала свободной рукой «хвать». — Ключи далеко?

Побыстрее запустил её в дом, пока не начала троллить.

Мы дождались лифт и вошли в квартиру. Я помог маме дойти до её спальни, и она, как была в боевом прикиде, так и упала на кровать лицом вниз.

— Есть будешь? — спросил я, проходя на кухню.

— Угу.

В холодильнике, конечно, было пусто, не считая недоеденного мамой завтрака и двух луковиц с тремя лимонами. Я полез в шкафчик, но и там вместо ожидаемых мной макарон или хотя бы гречки лежали несколько маленьких плоских пачек. Я взял одну в руки и прочитал надпись.

— Мам! Что в буфете делает попкорн? И где гречка?

— Это на чёрный день! — и, подумав, мама добавила: — То есть сейчас!

Я поставил чайник, разогрел в микроволновке утреннюю яичницу. Затем, сверяясь с инструкцией, открыл обёртку, а шуршащий бумажный пакет поместил в микроволновку картинкой вверх и включил на полную мощность. Раздался треск орудий, и мама что-то закричала из комнаты, но я наблюдал, как раздувается и вертится бумажный пакет, подсвеченный замогильным жёлтым светом. Чуть про чайник не забыл.

Когда микроволновка тренькнула, я осторожно достал растолстевший пакет, высыпал его содержимое в маленькую кастрюлю и отнёс вместе с чаем и яичницей маме. Она уже успела переодеться в домашнее — платье валялось в углу — и, сложив руки на животе и болтая здоровой ногой, смотрела в телевизор. Судя по рожам на экране, это были старинные «Друзья».

Я поставил обед перед ней.

— Спасибо, сынок, — она поглядела на запястье, — а ты ещё успеешь на работу!

Я поднял брови.

— Тебе надо в больницу.

— И что? Поем и вызову себе скорую, — невозмутимо произнесла мама. — Скажу, в ванной упала! Пусть отрабатывают налоги, которые я им плачу.

— Пообещай.

Мама закашлялась и сквозь глотки воздуха выдавила:

— Вот… кх, кх… нудный! Ну кх-кх-хорошо… хочешь, позвони через пару часов!.. — наконец кашель прошёл, и она закончила: — И вообще, уже без десяти.

Поколебавшись, я схватил у неё горсть попкорна и, жуя на ходу, побежал на работу.

На кладбище.

Оно уже было открыто. Я привычно срезал путь через наш вход, пробежал через туристическую священную рощу с камнем-Дедом посередине, по выгнувшему спину мосту через речку, пробежал насквозь Старый город и вскоре оказался у главного входа, где стояло административное здание: конец восемнадцатого века, такой себе классицизм — ярко покрашенная коробка с колоннами. Взбежал по лестнице на третий этаж, привычно перепрыгивая через дыры в паркете.

— Добрый день, Илья Ильич! Извините за опоздание, я честно спешил.

— И тебе добрый. Спешил, казак… где мать твоя? — Илья Ильич, щурившийся в монитор, спустил очки на кончик носа и взглянул на меня поверх них.

— Повредила ногу.

— М-м-м, — Илья Ильич вернул очки на место.

— Нет, взаправду.

Он поднял брови.

— Что-то серьёзное?

— Не знаю. Я сюда, а она поехала в больницу.

— Как не вовремя…

— Да не волнуйтесь! Я у вас год тут, экскурсии как ведут — видел. Потерплю месяц, пока мама не выздоровеет. Привыкать надо!

Илья Ильич улыбнулся.

— Привыкать надо… — повторил он за мной. — Если тебя возьмут, казак, если возьмут. Не каждый подойдёт. И Директор у нас строгий. Строгий…

Илья Ильич уткнулся в экран. Я подождал, пока он продолжит речь, но он молчал, и я напомнил о себе:

— Что сегодня делать?

— А, да, — Илья Ильич снова посмотрел на меня поверх очков. — Сегодня твоей матери хотел поручить ребят, твоих ровесников. Хотят стать экскурсоводами, как и ты. Она умеет обращаться с… молодыми людьми. Но если ты уйдёшь сейчас, я тебя не осужу. Тогда я смогу…

— Я уже опытный! — прервал я его монолог. — С детьми разберусь. Мне не трудно! Я уже почти готовый экскурсовод, ЕГЭ сдам — и готов.

Илья Ильич внимательно поглядел на меня. Улыбнулся и кивнул.

— Похвально. Ты молодец, Иван, настрой держишь. Оптимизм — он помогает, даже необоснованный. А матери передавай пожелания скорейшего выздоровления. Обязательно узнай, что у неё. Если лёгкое растяжение — приводи к Петровичу, он её быстро поставит, прости господи, на ноги. А если связки надорваны или перелом… — он покачал головой, — тоже приводи. Но не думаю, что что-то получится, сам понимаешь.

Вот ещё каждый меня учить будет, что делать! Будто мне двенадцать. Сам знаю, к Петровичу, не к Петровичу!

Илья Ильич усмехнулся, хотя я молчал. Видимо, понял всё по моему лицу.

Со слов Ильи Ильича я представлял их всех детьми. Не знаю, почему, он ведь ясно сказал: «ровесники», «ровесники», блин! Когда я спустился во двор, я полностью охренел. Двое парней точно были старше меня, насчёт девчонок — не уверен. С ними всегда сложнее.

Я представился. Народ тоже охренел, когда услышал, что знакомить их с кладбищем буду я, но несильно. Я же постарался запомнить их имена. Высокий дрыщ — Сергей, вот этот шкаф — Евгений, короткостриженая с фотиком — Диана, беленькая — Елена, постоянно с телефоном — Анна, типа спортивная — Ульяна. Сергей, Евгений, Диана, Елена, Анна, Ульяна. Сергей, Евгений, Диана, Елена, Анна, Ульяна. Евгей, Сергений, Дима, Кристина… стоп, что-то я уже напутал.

— Не нужно рассказывать историю кладбища? — спросил я, когда мы вышли из главного здания. — Все знают?

— Неа, — сказали Евгений с Дианой. Они знакомы были, что ли — вместе всё держались. Правда, Дина больше в фотик смотрела, чем на парня. Щёлк — щёлк. Держись, брат, френдзона — она такая.

Остальные на мой вопрос скромно промолчали, и я повторил его. Тогда Сергей фыркнул:

— Каждый день тут хожу. Рассказывай, раньше начнём, раньше закончим.

Девчонки согласно закивали. Ну и народ. А ещё экскурсоводами стать хотят. Ничего им на кладбище с таким подходом не светит, Директор быстро покажет, где у нас задняя калитка.

Просто и доступно объясняю это народу. Призадумались. Обрадованный, веду по главной дорожке вглубь кладбища — той, что для горожан и экскурсий. В начале парк, клумбы и прочая цивильная красота, потом начнутся красивые реставрированные здания — Старый город.

— Все знают, что на просторах нашей необъятной Родины существовало — и существует, — множество самых разных народов. Русские, татары, марийцы, чуваши, мордва, ханты, манси — всех не перечислить. Только в нашем крае насчитывается более 50 национальностей. В городе Азеренове преобладающая народность — моорты. Это мы с вами.

— А я русский, — говорит Сергей. — По паспорту.

— И я, — соглашаюсь. — Точнее, отец у меня был приезжий, а мама — местная. Записали меня, как отца, но ДНК ластиком не сотрёшь. В последнее время к нам приезжает не очень много людей, и скорее всего вы хотя бы на четверть или на восьмую часть, но моорт. Моорты — народ необычный. Кто знает почему?

Елена поднимает руку.

— У нас кладбище — это центр города. Исторически. В отличие от других городов, где центр — это торговая площадь или укрепления. Вот.

— Правильно, — радуюсь. — Знаете, почему?

Молчание.

— Неправильно, — говорю я, как бы шучу, но никто не смеётся, даже я сам. — В общем, дело в следующем. Начну издалека. Древние люди, и наши предки сначала тоже, выносили кладбища и места поклонения богам за пределы мест, где селились. То есть ты живёшь в деревне, а хоронишь и молишься где-нибудь там, в лесу.

— Дай угадаю. И только нашим предкам, как последним идиотам, взбрело в голову селиться на кладбище, — лениво протянул Сергей.

— Не совсем, — Сергей начинает бесить, но я сдерживаюсь. — Они селились вокруг кладбищ. И да, иногда — прямо в священных рощах.

— Почему? — спрашивает Диана, делая с дороги шаг и прицеливаясь фотоаппаратом в ёлку.

— Диана, вернись на дорогу, пожалуйста. Что ты там делаешь?

Все смотрят на Диану. Она краснеет.

— Я просто хочу сфотографировать…

— Что там фотографировать? Ёлки? Иди сюда и слушай.

Я молчу, пока она, всё-таки нажав пару раз на кнопку, не возвращается на дорогу. Евгений, улыбаясь, что-то шепчет ей.

Я продолжаю:

— Согласно старинной легенде моортов, с востока пришёл мор, с запада — тучи зловредных насекомых, а с юга набегали соседи. Началась война. Моорты поняли, что страшно прогневили богов. Что те не успокоятся, пока не сотрут моортов с лица земли. Тогда они, говоря метафорически, завернулись в белые простыни и пошли на кладбище. Ну как бы зачем ждать, пока боги тебя убьют, если можно и на своих двоих дойти?

— Они просто пришли и легли в могилы, — пробормотал Евгений. Тихо пробормотал, но я услышал.

— Нет. То есть, да, они провели миллион ритуалов, как это у моортов было. Тогда в землю людей не зарывали, а клали в специально построенные дома, либо подвешивали на деревья. Но суть не в этом: никто их не убил. Они выжили. Можете себе представить? Даже соседи опасались нападать на моортов, пока они сидели в своих рощах.

— Угу. Испугались, — фыркнул Сергей. Я сжал кулак в кармане и продолжал:

— Боги простили моортов и взяли с них обещание, что они будут жить рядом и никогда не забывать их. С тех пор моорты селятся в священных рощах, а боги и предки защищают их — так гласит предание. А так как население росло, то и вскоре жить стали не просто около, а вокруг рощ, делая их центром своего мира.

— Я знаю, я знаю! — подпрыгнула Елена. — Как символ мирового древа!

— Правильно, — снова обрадовался я. — Кстати, в нашей Священной роще, не той, которая для туристов, а настоящей, есть одно мировое древо. Но я вам его не покажу.

— А ты его видел?

Я многозначительно промолчал.

Елена счастлива. Глаза остальных становятся сонными, Анна и Сергей утыкаются в мобильники. Как раз развилка дорожки, и я, недолго думая, сворачиваю на боковую дорогу, которая не для туристов — здесь трава лезет прямо сквозь асфальт, а местами дорога совсем вырождается в тропинку. Путь упирается в забор-сетку одного с нами года выпуска. Отпираю ключом хилую калитку — лось вроде Евгения запросто её снёс бы и так, но кому это надо.

Идём.

— Традиции моортов не смогла выкорчевать даже насильственная христианизация, длившаяся на протяжении нескольких веков. Как будто их действительно кто-то защищал. В отличие от соседей, наши предки по-прежнему почитали хозяев рощ как своих защитников и благодетелей — что не мешало им верить заодно и в Христа, — слева показывается старая полуразрушенная церковь, основанием ушедшая в землю, и я указываю на неё. — Там была долгая взаимная травля, то-сё, но в конце концов победила дружба. Правда, последний царь Николай, — я тщетно попытался вспомнить его номер, но от волнения в голове всплывало только дикое 37. ЕГЭшник, блин. Я мысленно выругался и продолжил: — в общем, этот царь хотел наводить тут порядки. Его отец, Александр, уже хотел, но руки не дошли, а у Николая тем более. А потом и вовсе пришли большевики.

— И всё разгромили окончательно, — Сергей закатил глаза и решительно направился к церквушке.

— Стой! — крикнул я, но он меня проигнорировал. Я сделал знак группе и последовал за самовлюблённым индюком. Елена нахально подхватила меня под руку. Я вежливо высвободился.

— На самом деле, — на ходу рассказывал я, — большевики очень внимательно отнеслись к местным традициям. В 20 веке наконец спустя столько веков прекратилось противостояние… — я запнулся о кочку, — противостояние церкви и культуры, длившееся столетиями. Именно большевики… придумали… сделать всё, что вы видите, музейной зоной. Ау-ау-ау-тентичные здания Старого города, Рощу, старое кладбище — всё сделали парковой-музейной зоной, а для людей построили…

— Бетонные коробки, ага, — сказал Сергей, останавливаясь перед полуразрушенной стеной. — А вот это — оно само получилось, Союз тут ни при чём.

— Слушай, ты можешь помолчать и вернуться на дорогу, дружок? Тогда я тебе расскажу, как в девяностые сократили финансирование и кладбище пришло в упадок, но Директор…

— Набил себе карман. А то я не знаю, — Сергей фыркнул и махом залез на стену. Полетели мелкие камешки и песок. Я прыгнул, чтобы схватить наглеца за ногу, но не успел. — Я знаю, что вы все тут только и делаете, что набиваете карманы. Можешь мозги мне не мыть. Я знаю, как всё было.

— Сергей, слезай с культурного достояния, — я нашарил в кармане телефон. Достал, выбрал контакты.

— А что ты мне сделаешь? Мышам кабинетным позвонишь? Ну валяй, звони.

Палец замер над зелёной кнопкой. Я закусил губу.

Позвонить Ильичу сейчас? Расписаться в своём бессилии?

Да чёрта с два!

Я занёс руку с телефоном для броска. Лучше я сейчас собью придурка на землю…

— Нет! — закричала Елена и вдруг обхватила меня руками. — Вам нельзя!

Меня ослепила вспышка. Это Диана сфотографировала придурка на стене. И наверняка меня заодно. Нашла что, дура!

— Да! — Сер заржал. — И так сфоткай! — он сделал на стене «колесо».

— Убери фотоаппарат! — рявкнул я на Диану.

За спиной завизжали. Это типа спортивная издавала звук, указывая вперёд на дорогу. Я увидел там громадное зубастое чудище, похожее на небольшого медведя и на китайского дракона одновременно. «Отпусти меня!» — заорал я на Ленку, и она обиженно разомкнула руки. Я помчался к чудищу и, насколько мог спокойно, сказал:

— Иди обратно. Ты чего вылез? Ты думаешь, это карнавал? Это не карнавал.

Пёс по имени Чудище перестал улыбаться, огорчённо вздохнул и поплелся по дорожке обратно.

— Теперь ты, — я указал пальцем на Сергея, — а ну спускайся! Раз, два…

Евгений что-то тихо произнёс. Дина засмеялась, делая ещё несколько фоток.

— Что? — Сергей замер. — Что ты сказал?

Евгений повторил. Не так громко, чтобы услышал я, но Сергей его отлично понял. Он мигом спрыгнул со стены и толкнул Евгения ладонями в грудь:

— А ну извинись!

Тот заржал, и Сергей ударил его коленом в живот.

Началась драка. Типа спортивная опять визжала, Ленка норовила повиснуть на мне, Динка прыгала вокруг с фотоаппаратом — не люблю таких, чисто будущие журнаглисты, — парни дрались, Аня посреди всего этого бедлама тупо втыкала в телефон.

Пришлось звонить.

–…нет, Иван Степанович, это безответственность, — выговаривал мне Илья Ильич. Прямо при моих недавних экскурсантах, чтоб их водяной съел. — Вам доверили сложное дело, а вы? Почему вы увели ребят с основного маршрута?

— Им было скучно. Я подумал, что им будет интереснее посмотреть на…

— На что?

— На ау… ау… тен… тичное.

Илья Ильич скривился.

— А на что ещё им посмотреть предлагаете? Может, на склад моортских драгоценностей? На свой дом?

Я промолчал, глядя в землю. Ильич обвёл всех взглядом, показывая, что допрос меня окончен.

— Кто начал драку?

— Как Иван и сказал — он, — сказал Евгений.

— Нет, он, — сказал Сергей.

Илья Ильич красноречиво так глянул на меня.

— У меня всё есть, — пискнула Дина. Надо же, а так уверенно скакала вокруг драки со своим аппаратом. Откуда такая робость? — Я всё засняла.

— Покажи.

Дина подошла к Илье Ильичу и повернула фотоаппарат экраном к нему. Илья Ильич глядел то туда, то на парней и, ещё раз скривившись, произнёс:

— Хорошо. Спасибо большое, Дина.

— Стукачка, — сказал Сергей. — Крыса.

— В ваших комментариях не нуждаемся. Все свободны, вам ещё позвонят.

— Илья Ильич… — я подскочил с места, но он смерил меня хмурым взглядом из-под бровей.

— Иван Степанович, я говорил что-то про вас? Нет. Я сказал: все свободны.

Было ещё только пять.

Я пошёл длинным путём — вокруг кладбища. По дороге зашёл в супергипермегамаркет. Полки с хлебом уже пустовали. Я с трудом нарыл пачку какого-то американского хлеба для тостов. Посмотрел на цену и скривился не хуже Ильи Ильича. Но взял.

Также в потребительскую корзину полетели гречка, картошка, макароны, молоко, яйца. Увидел консервированный горошек по акции и сильно обрадовался, схватил последних две банки; положил было к себе, но тут налетела бойкая бабка в платочке, выхватила горошек из моей корзины и исчезла в направлении касс.

Я плюнул и взамен взял нам с мамой немного черешни.

Когда я вышел из супермаркета, уже смеркалось. Я поскакал домой.

Мамы ещё не было. Я позвонил ей, но она не брала трубку, и я положил телефон на стол: небось опять кого-нибудь из подружек встретила, болтают языками. Или с хахалем своим, мозги ему печёт.

Начал мыть ягоду и, сунув руки под струю воды, зашипел: горячую отключили.

Я посмотрел на часы. Общественные бани работали до девяти, так что я успевал. Я схватил плавки, полотенце, отцовские шлёпки и помчался в ближайшую — в пятнадцати минутах бега от нас.

Прибежав, расплатился, быстро переоделся, принял душ и со стоном плюхнулся на скамью. Народу было немного, так что сидели мы за метра полтора друг от друга. С меня тут же стала натекать вода; обхватив голову руками, я смотрел, как капли собираются подо мной, а в них отражается моё собственное лицо. Лицо кривовато усмехнулось мне, и мы синхронно кивнули друг другу. Вода подрагивала, будто грань перехода из одного мира в другой.

— Здоров! — рядом со мной плюхнулись.

— И тебе не хворать, — сказал я Гриве.

Помолчали. Я продолжал рассматривать отражение, но теперь без цели. Просто чтобы показать, что я занят.

— Э… ты это…

Я поднял голову:

— Хочешь извиниться?

— Не, вот ещё нашёл чё, — сказал Грива и кивнул. Ладно, засчитаем ему как извинение.

Я дал Гриве подзатыльник. Он только отмахнулся.

— Чё хотел-то? — спросил я.

— Слышь, ты историю дел-л?

— Не, сегодня не успел. Мать подменял.

— А-а-а. Вот бл…

— Да делай ты её уже сам, — вспомнив свой фейл, я спросил: — Последнего царя как звали?

— А я е…у?

— Вот. Ничего не знаешь. А так нельзя.

— Ф, нудяк. В в-спитат-ли нанялся?

— Придурок. Ты думаешь о будущем хоть чуть? Ты кем после школы будешь?

— Да хоть кем. Хоть экск-рс-водом. В наше кладбище. А чё, несложно. Тя ж взяли.

— Несложно? — я взорвался. — Ну попробуй, дебила кусок! Так не работает, ок? Ничё просто так не даётся. Не бывает, чтобы ты захотел в хорошее место и раз — прошёл. Я там сколько трусь, так и то не факт, что после школы возьмут. Разве что в грузчики. А он видите ли просто так придёт и начнёт, дебил сопливый. Это тебе не козявки об парту вытирать, придурок!

— Да чё ты…

— А чё я! Да ничё! Несложно, блин! На кладбище он пойдёт работать! Идиот…

Я встал и отсел к окну. Там собирался дождь: тучи сбивались в кучу, закрывая и без того почти ушедшее за горизонт солнце. Далеко внизу ходили люди: кто в полном осеннем доспехе, а кто уже в ярких майках и шортах. Деревья радостно хвастались новой листвой, поворачивая её то так, то эдак.

— Эй, ну ты чё… — замычал Грива. Опять подсел ко мне, придурок.

Я бросил ему какое-то слово и вышел.

Мамы всё ещё не было.

Я поставил картошку вариться. Подумал — и поставил ещё одну, самую большую, кастрюлю на плиту. Раскидал по той стороне подоконника хлеб для Стёпки, но голубя почему-то тоже не было. Тщетно прождав его минут десять, я вспомнил про завтрашнюю контрольную по истории и погнал себя учиться.

А то Николая II в начале мая забыть — это талант. Особый талант, я бы сказал.

Впрочем, вскоре я отвлёкся на наш с мужиками чат. Дрон досмотрел пятый сезон «Невероятных приключений Джоджо» и теперь рофлил над нашим. Грива подхватил забаву, закидывая чат гифками, а Джоджо вяло отбивался.

Через полчаса позвонила мамка и попросила помочь подняться. Бросил всё, поплёлся вниз. Она, усталая, в домашнем спортивном костюме, сидела на скамейке у подъезда. Я поднял маму и понёс вверх по ступеням — она запротестовала, и у двери я её поставил на ноги. Мы доковыляли до лифта, и от лифта тоже. Затем мама стала разуваться, а я вспомнил про картошку. Вовремя — вода почти выкипела. Прилетел Стёпка, но вопреки обыкновению не набросился на еду, а начал зырить сквозь стекло в кухню. В голубиных глазах и в окне множились я сам, люстра, в отражениях напоминавшая НЛО, какие-то ещё неопознанные объекты: иллюминатор, вертикальный гроб, огромную корону. Если приглядеться, можно было узнать в этих объектах причудливо искажённые стиралку, холодос, стол.

Хотелось задёрнуть шторы, но не стал: мама будет вопить, если увидит, что Стёпка ест в одиночестве. А потом обязательно закашляется на полчаса, и слушай это всё.

Вернулся в коридор и увидел, что мама разулась и сидит прямо на полу, обняв колено.

— Есть будешь или тебя накормили?

— Буду, — откликнулась мама и замолчала.

— Чё сказали в больнице?

— Что у меня рак, — мама помолчала, не глядя на меня. — Рак лёгких.

Я вздохнул. Ага, конечно.

— Это ты меня воспитываешь? Типа чтобы не курил?

Вместо ответа мама прислонилась затылком к стене и замерла, глядя в потолок.