Созвездие Хаоса

Татьяна Степанова, 2018

Криминальный обозреватель Пресс-центра ГУВД Московской области Екатерина Петровская приезжает в подмосковный научный городок ЭРЕБ. В греческой мифологии Эреб – это Вечный мрак. Сын Хаоса и Тьмы. Стоит ли удивляться, что в городке происходит серия чудовищных преступлений – зверски убивают женщин, а их тела обряжают в карнавальные костюмы мух. Катя подключается к сложному и опасному расследованию. Руководит им начальница местного ОВД, чья фамилия, по странному совпадению, – Алла Мухина. И в первый же день Катя знакомится с харизматичным экс-космонавтом Константином Чеглаковым, который пишет страшные картины открытого космоса. Именно в его доме Катя сталкивается с первой загадкой, подброшенной щедрым на тайны Эребом…

Глава 7

Семейный портрет в интерьере

— Смотри, прокляну! Материнское проклятие получить хочешь? Загнешься. Издохнешь под забором, хитрая сука!

Анна Ласкина — та самая деловая дама, представившаяся Кате как замглавы городской администрации, — с отвращением созерцала сморщенное лицо матери. Они сидели за столом на кухне своей большой трехкомнатной квартиры.

Кухня щеголяла дорогим итальянским гарнитуром, который Анна купила вместе с прочей дорогой мебелью, когда еще надеялась, что мать скоро умрет.

Старуха страдала всеми болезнями на свете и во времена оны была уже одной ногой в могиле. Пока она умирала в больнице, Анна Ласкина быстро сделала в квартире евроремонт, купила мебель. Сидела и размышляла вечерами за бокалом вина, как она будет жить в их семейной квартире одна, схоронив обоих родителей, — сама себе хозяйка… Полная хозяйка во всем и госпожа.

Но мать неожиданно пошла на поправку. Стальной шарнир, вставленный ей на место сломанной шейки бедра, прижился хорошо, сердечные боли отступили, уровень сахара в крови и тот снизился. Мать вернулась из больницы домой, узрела полную перемен жилплощадь и приказала, «чтобы в ее комнате все снова стало как прежде».

Комнату матери пришлось вернуть, и там снова поселились вонючие старческие вещи, сосланные Анной Ласкиной на время ремонта на лоджию.

Они жили не в старом кирпичном коттедже, как многие в ЭРЕБе, а в кирпичной двенадцатиэтажке улучшенной планировки, построенной в середине восьмидесятых для партактива города — ЭРЕБ в те времена был еще закрытым для всех.

Мать в те годы работала в Дубне мелкой сошкой в горкоме, однако квартиру получить сумела и до сих пор, вот уже много десятков лет, считала ее полностью своей.

Может, с этого все и началось у них? С квартирного раздрая? После смерти отца Анна Ласкина попыталась переоформить квартиру целиком на себя — объясняла матери, ну, мол, так проще, если что… Меньше бюрократизма в будущем и хождения по инстанциям.

— Если что? — скрипуче спросила мать, сверля ее янтарными, как у старой кошки, глазами. — Смерти моей ждешь не дождешься? Уже и наследство себе хочешь захапать? Не получится, дочка. Я еще жива.

В том разговоре она последний раз назвала ее «дочкой» — больше уже не называла никак. Ни дочкой, ни по имени. А когда злилась, как сейчас, именовала исключительно «сукой».

Хитрая сука… жадная… себе на уме…

— Дождешься, прокляну на веки вечные, — мать зачерпывала ложкой мясную подливу и, морщась, жевала вставной челюстью рагу. — Допрыгаешься. Материнское проклятие — как печать. Года не проживешь.

Не то чтобы Анна верила материнским угрозам или боялась, однако…

С отцом ведь случилась беда. И как раз спустя полгода после их семейного скандала с матерью — та заподозрила его в неверности. Мол, слишком любезен с соседкой ниже этажом. Она много раз видела с лоджии, как он идет с ней рядышком по двору, возвращаясь из гастронома, и они очень мило и оживленно беседуют.

Отец обозвал ее старой дурой. Она его кобелем. Он назвал ее параноиком. Она его мерзавцем. Он обозвал ее ведьмой. И мать закричала: проклинаю, проклинаю тебя, иуда!

Через полгода отец замертво упал во дворе в тот самый момент, когда они разговаривали с соседкой. Врачи сказали Анне — тромб оторвался. Скоропостижная смерть.

Мать на похоронах имела загадочный вид. Поглядывала искоса на Анну, словно галка на блестящий шарик.

Из-за переоформления собственности начался скандал. И теперь она грозила проклятием уже родной дочери.

Уразумев, что та тайком ждет ее смерти и уже готовит для себя «апартаменты», мать совсем осатанела.

Тема материнского проклятия стала доминирующей во всех их разговорах — и в утренних, когда Анна Ласкина уходила на службу в администрацию, и в вечерних, когда возвращалась. И в другие часы тоже — когда она покидала ненавистную квартиру, чтобы хоть недолго побыть самой собой.

— Думаешь, я не вижу ничего? — скрипела мать, вытирая бумажной салфеткой тонкие губы. — Слепая, глухая? Маразматичка, да? Я все вижу. И говорю тебе: прокляну. Узнаешь, что это такое. Сто раз пожалеешь, хитрая сука.

«Хитрая сука» глянула на мать. Молча.

Думала о том, почему она вынуждена все это терпеть. Она, которая добилась столь многого, чего прочие женщины в провинциальном городке не добились бы никогда. Ни за что.

Она вспомнила, как на днях выступала на совещании у губернатора Подмосковья. И все присутствующие — все эти тухлые мужики-начальники, которых она обычно тайно презирала за их глупость, ограниченность, за их раболепие, за то, как они нудно гундосили во время выступлений, — слушали ее с вниманием. Даже с почтением!

Или ей это лишь казалось?

Уважают ли ее в администрации? Или не уважают?

Мать ее в грош не ставит. Ненавидит и вечно грозит.

Есть ли разница между ее положением в доме и в мире? В городе и в этих четырех стенах? И еще в одном месте. О котором она, Анна Ласкина, живущая под гнетом страшного материнского проклятия, не может не думать.

Мать внезапно дико закашлялась. Сморщенное лицо ее побагровело.

Секунд пять Анна Ласкина надеялась, что она подавилась. Что кусок пошел в дыхательное горло. И мать…

Но та глубоко вздохнула, сунула в рот пальцы и извлекла искусственную челюсть.

Мать пытливо глянула на дочь, все еще тяжело дыша от натуги и кашляя, и торжествующе улыбнулась.

Не дождешься, сука…

Вставные зубы лежали на кухонном столе на бумажной салфетке, пятная ее коричневым мясным соусом как гноем.

— Думаешь, я ничего не слышу? Сплю по ночам? — просипела мать. — Ах ты, падаль… Я по глазам твоим вижу, в душе читаю. Чего вылупилась? Смотри прокляну!

Анна Ласкина положила на пустую тарелку вилку и нож — крест-накрест. Глянула на дизайнерские стенные часы на своей дорогой итальянской кухне. И опустила глаза.