Миньон, просто миньон…

Татьяна Коростышевская, 2020

Все дороги рано или поздно заканчиваются, подходит к концу и история графа Шерези, болтуна, красавца, дуэлянта, королевского миньона и девушки. Бастиане предстоит сражение в финальной битве, на кону в которой стоит не только ее судьба, но и будущность всей Ардеры. Сейчас, как никогда, важно знать, кто друг, а кто враг, и что важнее – твоя преданность, или твоя любовь.

Глава 1

Семь грехов

У меня одеревенела спина. Так бывает, когда сон сморит тебя в неподходящем для этого месте, ты вытягиваешь свои члены, пытаясь принять удобное положение, но поверхность — гладкая и твердая, удобству нисколько не способствует, ты пробуешь повернуться, утыкаешься плечом в стену или в стенку, такую же гладкую и твердую, и…

— И ничего никто не заметит, — голос у говорившего был писклявым. — Чикнем аккуратненько здесь и вот тут…

— Осторожнее! — Второй тоненько чихнул. — Главное, ее не поцеловать. Отец сказал, что принцессы пробуждаются поцелуями.

Принцессы? Я осторожно приоткрыла веки и сразу зажмурилась от резанувшего по глазам света. Дыши, Басти. Раз — легкий вдох, раз, два, три — выдох. У спокойно спящих выдох длиннее.

— Как ты себе представляешь случайный поцелуй?

Мои коварные посапывания подозрений не вызвали.

Кстати, о поцелуях: губы ощутимо горели, я тихонько провела по нижней языком. Сухо и шершаво.

— Здесь! — сказал писклявый, и кожу головы над ухом обожгло болью.

Я взвизгнула, засучила ногами, оттолкнула чье-то тело и заорала, открыв глаза:

— Тысяча фаханов!

— Тысяча? — Рыжий коротышка замахнулся огромными ножницами. — Я возьму четверых! Простак, остальные на тебе…

— Где?! Где фаханы? — Второй коротышка ползал по земле, где очутился после моего толчка. — Где?

Я потерла кулаками глаза, поморгала, еще потерла. Яркое изумрудное лето, вода, камни, два карлика, ножницы…

Я заерзала, пытаясь уйти с линии удара, то есть отползти. То есть… Ай, все равно ничего не получилось! Я была в коробке, бортики которой сковывали движения.

— Так где фаханы?

— Внимательней посмотри! — Пыхтя, я повернулась на бок, преодолевая сопротивление какой-то шерсти, которой оказалась набита моя коробка, шерсть была нежной и приятной наощупь, но раздражала чрезвычайно, особенно когда пыталась залезть в глаза или открытый от напряжения рот. Тысяча! Фахх…

Я повернулась, подмяв под себя целый сноп и остановилась, лишь ощутив боль в затылке. Шерсть оказалась волосами, причем моими.

— Ты нас обманула? — Карлик осторожно заглянул в ящик. — Разве принцессы могут врать?

Ножницы щелкнули в воздухе.

Какая бессмысленная смерть, Шерези. Ты столько всего перенесла: пленение, ранение, побег, и все это ради того, чтоб тебя зарезали ножницами, как жертвенного барана?

— Какого барана? — Безоружный коротышка поднялся на ноги и стал отряхивать колени. Коленям это помогло мало.

Я опять думала вслух?

— Малихабарского. В Малихабаре, знаешь ли, придерживаются целого сонма странных традиций.

— Опять врешь?

Я пожала плечами. Может, и вру. Но откуда-то ведь у меня в голове этот жертвенный баран появился? И именно в связи с ножницами. Матушка моя, достойнейшая графиня Шерези, помнится, писала мифическое полотно…

— Если твоя матушка — графиня, — перебил мои, оказавшиеся монологом, размышления коротыш, — тогда ты принцессой быть не можешь.

— Не могу. Я — граф!

Второй коротыш выронил ножницы и чихнул.

— Будь здоров, — сказала я вежливо и сразу велела: — Помогите мне подняться.

Пока они тянули меня за руки с угрозой оторвать их, к фаханам, я вещала:

— Позвольте мне закончить о Малихабаре. Теперь я точно помню, что обряды с баранами и ножницами там проводятся. Из тучных стад выбирают животное с самым мягким руном и стригут его наголо, когда лорд наш Солнце находится в зените…

Когда мне наконец удалось перевалиться через бортик и встать на ноги, волосы окутали меня плащом. Думаю, это банальное сравнение не нашло бы одобрения у моего друга лорда Доре, но сейчас оно полностью отражало действительность. Из одежды на мне была лишь шелковая сорочка и волосяной плащ поверх нее. Сорочка доходила до колен, шевелюра — до щиколоток.

Сколько же прошло времени, граф?

Я повела головой, закинула за шею руки, собирая волосы.

— Злосчастье наше, Простак! — чихающий карлик обратился к другу. — Мало того что она не принцесса, так еще и скорбна умом!

— Какая разница, Чих, — отвечал тот. — У нее есть нечто, что к уму отношения не имеет.

И они посмотрели на меня своими блестящими глазками.

Я обернула волосяной жгут вокруг предплечья, легко присела и подхватила с земли ножницы. Они оказались тяжелыми, но и стричь ими я не собиралась. Угрожающе наставив двойное острие на собеседников, я закричала:

— Где мой пояс, мелкие твари? И если выяснится, что из-за того, что вы совершили со мною, пока я была без чувств, я не смогу его надеть…

Мой «скорбный», как его изволили только что принизить, ум уже давно сложил два и два. Я, Бастиан Мартере граф Шерези, могу быть мужчиной, только если на мне волшебный пояс. А он, в свою очередь, действует лишь до тех пор, пока я девица. И если эти мерзавцы успели меня обесчестить… Сколько же времени прошло? Судя по обилию моей шевелюры, лет пятьдесят, более чем достаточно, чтоб надругаться над моим телом!

— Меньше двух дней…

Они держали меня в этой коробке пятьдесят лет! Даже не в коробке — в гробу! Потому что гладкие кованые стенки…

— Сколько?! — На мгновение я позволила себе отвлечься от страданий.

— Тебя принесли нам позавчера.

— Два дня? На поругание и этого хватит!

Я взмахнула своим оружием. Собеседники не испугались, они попросту не обращали на меня внимания, быстро переговариваясь:

— Фахан говорил что-то про пояс?

— Не помню, Чих, он говорил с Папашей.

— Значит, если пояс есть, он у Папаши. Что эта скорбная умом лепечет про надругательство? Ты хоть что-то понял?

— Она, как большинство человеческих дев, считает, что ее невинность представляет огромную ценность для всех мужчин, которых эта дева повстречает на своем жизненном пути.

— А невинность…

— Это как-то связано с их репродуктивностью. Не напрямую, но…

— Скука.

— Согласен.

— Пояс? Она сможет его надеть?

— Если сострижет свои космы, она сможет надеть на себя все, что угодно.

— Слышишь, скорбный ум? — обратился ко мне Чих, он был чуть выше Простака и гораздо писклявее. — Я пока схожу за твоим поясом, а ты воспользуйся ножницами, раз уж все равно они у тебя в руках.

Я бы его послушалась, я даже приподняла ту руку, на которую была намотана моя шевелюра, но что-то меня остановило. Может, аналогия с малихабарским жертвенным барашком. А скорее жизненный опыт.

— Ты хочешь обменять мои волосы на пояс? — спросила я.

— Ну да, — Чих с готовностью кивнул. — Ты нам — свои космы, мы тебе — побрякушку. Согласна?

Хитрые глаза коротышки вишнево блестели. Святые бубенчики! Это как дважды два. Если сложить любовь к человеческим волосам с красными глазами мы получим фею.

— Ни за что на свете, малыш, — ласково протянула я. — Ты просто вернешь мне мой артефакт, потому что ни одна фея не может присвоить чужую вещь без разрешения.

Чих замер, сраженный моими умозаключениями.

— Может, в человеческом мире теперь видоизменились понятия пола? — спросил Простак. — Ну сам посуди, девушка называет себя графом, тебя — феей, в женском, заметь, роде. Или эти понятия перепутались только в ее голове? Папаша ведь ее осматривал? Может, там поражение каких-то подчерепных тканей?

— Болван! — громко решила я. — Не пытайся меня запутать. Воришки! Вы пытались меня остричь, значит, человеческие волосы для вас представляют ценность. Правильно?

— Ну и дальше что?

— Значит, вы феи!

— Странный вывод.

Я поняла, что умозаключения завели меня в тупик.

— Тогда кто?

— Давай так… — Простак кивнул подельнику: — Чих пороется в Папашиных вещах и найдет твой пояс, а мы с тобой спокойно договоримся, что именно ты вкладываешь в понятие «фея».

— Сначала, — рука уже устала держать ножницы, и я их опустила к бедру, — ты… Ах, не так. Ты, Чих, все-таки разыщешь мой артефакт. А ты, Простак… Я же правильно запомнила, как вас зовут? Ты скажешь мне, кто вы такие, без уточнения понятий.

Чих кивнул и удалился по тропинке в сторону покосившегося деревянного сарая.

— Итак? — Я прислонилась спиной к бортику ящика. — Кто вы?

— Братья. Мы с Чихом — братья.

— Вы люди?

— Если людьми называются жители твоего мира, то нет.

— То есть, — я сделала широкий жест, — это всё — не мой мир?

Собеседник кивнул.

— Мы в чертогах Спящего? — тут мой голос дрогнул от ужаса.

Простак хихикнул:

— Нет, граф, что ты. До чертогов отсюда довольно далеко. Но направление ты определила правильно. Вы называете это место — «Авалон».

— Авалон — это гора.

— Правильно. И именно она является тем стержнем, но который нанизано множество обитаемых миров.

— То есть ты хочешь сказать…

— Нашел! — Чих бежал по тропинке, размахивая серебряным поясом. — Под табуретом валялся.

Как вести себя дальше, я не представляла. Отложить ножницы, чтоб взять пояс? Тогда я стану беззащитной. Отпустить волосы, чтоб взять артефакт свободной рукой? Эта фаханова копна скует движения. И что делать сначала? Дослушать лекцию Простака или убеждаться в своей невинности?

— Будешь мерять? — спросил Чих.

— Непременно.

Хорошо, пусть они не феи, но они хотят мои волосы. Значит, мне есть чем торговать.

— Отведите меня в свое жилище, — велела я. — Обещайте, что не попытаетесь причинить мне вред, а также заколдовать или воздействовать на мои органы чувств с целью обмана.

— Мы не врем, граф.

— Тогда пообещать этого не делать вам будет легче легкого. Далее. Как только я буду убеждена в том, что моей девичьей чести не нанесено непоправимого урона, мы поговорим и вы ответите на все мои вопросы.

— А взамен?

— Если ответы будут мне понятны… то есть они могут мне не понравиться, но если я их пойму, я обещаю вам в награду один свой локон.

Коротышки окинули мои волосы плотоядными взглядами. Торговля пошла.

— Обещаем, — вздохнул Чих. — А ты взамен пообещаешь убедить Папашу, что никто из нас тебя не целовал.

— В этом уверенности у меня нет. Я же без чувств была. А вдруг целовал? Не собираюсь врать вашему отцу.

Страдания и ужас, появившиеся на маленьких лицах, доставили мне извращенное удовольствие, поэтому я мстительно пообещала:

— И если хоть кто-то хоть пальцем… или если пояс перестал работать… заставлю на себе жениться!

— Кого?

— Обоих! Боюсь, одного из вас человеческой женщине будет недостаточно.

Ох, что-то тебя заносит, Шерези. Если бы от поцелуев выветривалось фейское колдовство, была бы ты до сих пор в родном графстве, маменьке для мифологических полотен позировала.

— Я есть хочу, — пробормотал Простак, нарушив тяжелую тишину. — Давайте, действительно, в доме поговорим. Остальных до заката не будет, тоже голодные придут, надо хоть что-то приготовить.

— Жениться не буду. — Чих повел рукой, приглашая меня следовать за ним.

— Если не целовал, то не придется, — успокоила я всех.

— Тебя или вообще?

— Меня.

— А вообще ты с кем целовался? — возбудился Простак. — А почему я об этом ничего не знаю? С кем? С водяной? С крылатой, которая заказывает у Папаши ветряные бубенчики?

Чих молча топал по тропинке и время от времени чихал.

Простак перечислял все возможные кандидатуры, и из их обилия я смогла сделать некоторые выводы о многообразии видов здешних жителей.

Итак, где-то здесь, в достижимом удалении, находятся чертоги Спящего. Коротышки — не феи, но что-то фейское в них есть. А также на, а скорее «в», в этом Авалоне, есть нимфы, водяные, мавки, фаханы и крылатые.

Тысяча фаханов!

Я обвела взглядом все доступное пространство. Ничего волшебного в нем не наблюдалось, то есть абсолютно. Ну яркие краски, но я вполне могу представить эту же изумрудную зелень летом в Шерези, ну бабочки, порхающие с цветка на цветок, ну… Хотя бабочки были странными. Их крылья, серебристые и блестящие, казались кружевными. И отбрасывали на траву странные пятнистые тени. Одна из бабочек подлетела к лицу, жужжа, как ночная цикада.

— Их сделал Папаша, — сказал Простак, когда я удивленно вскрикнула, рассмотрев, что кружевные крылья создания состоят из серебряной канители. — Он первый здесь появился и сделал все, чтоб место стало походить на наш родной мир. Солнце, звезды, растения, ну и птиц с насекомыми.

Я запрокинула голову. Полуденное солнце не слепило и висело довольно низко. То есть на самом деле низко, туазах в двадцати, и крепилось оно не к небу, а к сводчатому каменному потолку.

— Мы в пещере, — пояснил Простак, — поэтому и фаханов приходится опасаться, время от времени лезут дикие на свет.

Девушке после такого открытия пристало бы упасть в обморок, а молодому дворянину — грязно выругаться. Поэтому, прошептав: «Святые бубенчики!» — я лишилась чувств.

— Мы ее не целовали, — пищал некто монотонно над ухом, — честью клянусь! Ни вместе, ни по отдельности, ни в мыслях даже!

— Она не привлекательна, — доказывал другой голос. — Папаша, у нее вон брови с мою руку толщиной! Нет, в брови я ее тоже не целовал!

Мне захотелось заткнуть уши, голоса мешали спать. А спать было так приятно, так здорово. Мягко было, практически как на собственноручно набитом травяном матрасе, и так же удобно.

— Болваны, — ласково говорил некто басом. — Не о том думаете.

— Она сказала — жениться заставит! — наябедничал Чих. — Обоих!

— А вы ей сказали, что ваши с ней виды несовместимы в репродуктивном плане?

— Не успели.

— Так с этого надо было начинать. Люди же зачем союзы заключают? Чтоб род продолжить. А этой деве от нас новых цвергов не нарожать, даже если женимся на ней все всемером.

Всемером? Значит, их семеро. Как семь грехов: жадность, зависть, бахвальство, лень… Чих, Простак и Папаша…

Цверги? Это гномы, что ли? Те самые кузнецы, которые выковали лорду нашему Спящему его славный меч, и славный щит, и славный…

Я перевернулась на бок, положив под щеку ладошку.

— Оставьте деву в покое, пусть поспит, — продолжал басить Папаша. — У нее все силы на выздоровление ушли. А чего это меня никто не хвалит, а? Посмотрите на ее щечки!

— Угу, я на одной ее щеке спать могу! — чихнул Чих. — Колоссальные щечищи!

— А раньше бы не смог, — сказал Папаша. — Раньше бы в рот провалился. Помнишь, как ей лицо искромсали?

— Помним. Фахан все переживал, что не зарастет.

— А я ему что говорил?

— Что наша остова не одну принцессу сохранила, и даже не двух.

— И кто оказался прав?

— Ты, Папаша.

— То-то же!

Наверное, за грех бахвальства в этой странной семье отвечал все-таки родитель. Потому что разговор все не заканчивался, вращаясь вокруг великолепного, лучшего, мастеровитейшего и талантливейшего.

Я пошевелила ладонью — щека действительно была целой, даже шрама на коже не прощупывалось. Я вспомнила, с каким сладострастием Ригель резала мое лицо, и поняла, что спать больше не хочу.

— Что за фахан меня к вам приволок? — Я села и раздвинула руками волосы, как занавеску.

С этими патлами надо что-то решать, их, кажется, за прошедший час стало еще больше.

— А поздороваться?

Папаша оказался еще мельче своих отпрысков, только ручки его, выглядывающие из кожано-льняных лохмотьев одеяния, бугрились мускулами.

— Здравствуйте, — я зевнула. — Мы тут с вашими сынулями успели кое о чем договориться.

— И тебе не хворать. Только сыновей у меня нет, дева. У нас большие проблемы…

— С репродуктивностью, — перебила я его, — что бы это фаханово слово ни значило.

«Репродуктивность» напомнила мне о неких неотложных задачах, а «неотложность» — о задачах еще более неотложных.

— Клозет?

— Что, прости?

— Ну, куда вы по нужде ходите?

— Это зависит от того, что именно надобно.

Я ругнулась и спрыгнула с высокой лежанки. Комнату рассмотреть не успела, все же бегом, галопом даже. Выскочила во двор, сшибая всех, кому не повезло оказаться на пути, побежала в отдаление, к кустам.

Кусты при ближайшем рассмотрении оказались из железа — и ветки их, и листья, и почки, и…

— Слышь, граф, — Простак раздвинул ветки над моей головой, — давай я тебя лучше в специальное помещение отведу.

— Нет у вас таких помещений, — простонала я. — Дикари! Вы даже слова такого не знаете.

— Теперь знаем. — Мелкий подобрал мои волосы на манер королевского шлейфа. — Ну давай, что ты тут игры устроила?.. И грязь разводить не нужно. Это если в лесочке, на природе, все для растительности на пользу, а здесь у нас даже дождя не бывает…

Он еще подергал меня за волосы, вытягивая из кустов, и повел, будто коня в поводу, обратно.

Был у них клозет, у фаханов мокрых. И даже с прочими, милыми сердцу любого ардерского дворянина, удобствами. И вода в умывальне была, и даже горячая, — вытекала из стены по желобу, и зеркало на стене было большое, в мой рост, — не какая-то полированная медная пластина, а нечто тонкое, как будто стеклянное, с напыленным на него слоем серебра.

Перед этим зеркалом я и примерила свой пояс. Через некоторое время, после довольно продолжительной беседы со всеми семью цвергами: Папашей, Тихоней, Чихом, Хохотуном, Простаком, Соней и Ворчуном.

Артефакт действовал так, как и должен был: превратил буйноволосую меня в буйноволосого лорда Шерези. К слову, буйноволосие на нем смотрелось еще более странно.

Два дня? Что ж, это промедление не смертельно. Ее величество успеет воспользоваться информацией, которую принесет в клювике ее верный миньон. Она осыплет меня адамантовыми звездами, мне ушей не хватит, чтоб все их носить, буду украшена драгоценностями с ног до головы!

Я отодвинула пряди от висков, дырки в мочке не было — видимо, она заросла, как и порез на щеке от благотворного действия цверговой остовы.

Итак, цверги. Их семеро, они не семья, а нечто вроде мужского рыцарского ордена — «Сыновья Ивальди». Кто такой, или такая, Ивальди, мне даже узнавать не хотелось. А Папаша — всего лишь прозвище, потому что он самый умелый из семерых.

Я выглянула за дверь клозета, там в коридоре подпирал стену Простак.

— Принеси одежду, в которой я у вас появилась, — велела строго, потом добавила уже помягче: — Пожалуйста.

Меня притащил к ним фахан. Фахан, насколько мне удалось уразуметь, — это фея, только фея-мужчина. Знаю я одного такого, крылатого рыжего Караколя, который в Ардере не без успеха притворялся горбуном. Смешно. Поэтому мы, люди, никогда и не слышали о том, что бывают феи-мужчины. Мы знали, что есть феи и есть фаханы, феи обитают в Авалоне вместе с лордом нашим Спящим, стерегут его сон, а фаханы, следовательно, — в аду, или в нижнем мире, куда попадать ни одному разумному человеку после смерти не захочется. А это, оказывается, один и тот же вид! «Вид» — хорошее слово, его я уже успела подцепить от Папаши и использовала даже в размышлениях.

Папаша знал уйму сложных слов. И еще более сложных понятий. И будь я существом другого склада, более к наукам расположенным, я уцепилась бы за возможность узнать от него как можно больше. Но я — это я, и единственным моим желанием в этот час было вернуться к своей королеве.

Два дня! Я должна ей все рассказать.

Ах нет, не два, где-то около недели.

Я восстанавливала прошедшее время час за часом. Чародейский водоворот, открытый горбатым Караколем, унес нас в далекие дали. Там, в этих далях, нас ждал отряд вооруженных всадников, сопроводивших в горы по петляющей меж отвесных склонов тропке. Маршрут я помнила слабо, находясь под властью заклятия, так же как допрос и пытки, за ним последовавшие, пришла в себя на рассвете, когда лорд наш Солнце показался из-за горизонта. Замок, где я очутилась, назывался «Блюр», и он точно был абсолютно реальным. Как реальными были и мои раны, причинявшие страдания, и безумная королева, во власти которой я оказалась. Ригель потешилась моей беспомощностью в полной мере. Кроме изрезанной в лоскуты щеки, она наградила меня также раздробленными щиколотками обеих ног и поломанными пальцами рук. Замок принадлежал Вальденсу, предателю Вальденсу, и ему же принадлежали стражники.

Итак, что дальше? Я пришла в себя, полюбовалась восходом солнца и премилым пейзажем, открывающимся с балюстрады, а затем сиганула вниз, в горную реку, опоясывающую стены замка. Побег. Отчаянный шаг. Я не размышляла — я действовала. Бежать обычным манером мне бы все равно не удалось, с покалеченными-то ногами. Если бы побег окончился моей смертью, что ж, я была готова и к этому. Лучше уж оказаться в чертогах Спящего, чем опять видеть сумасшедшие глаза моей похитительницы и слышать ее противный, дребезжащий смешок.

Я обернулась на скрип дверных петель, вынырнув из бесполезных воспоминаний.

— Вот. — Простак протянул мне стопку одежды, поверх которой лежал мой верный пумес — графское достоинство, которое я носила в штанах, чтоб придать своей фигуре более мужские очертания.

Пумес я схватила, а на прочее воззрилась удивленно:

— Это не моя одежда!

— Возьми. — Цверг стал раскладывать под зеркалом алый в золотых позументах камзол. — За тобой пришли и велели облачиться в алое.

Я раздраженно хмыкнула, сжала в кулаке пумес и выбежала в коридор.

За столом, где я оставила свои семь грехов, сидел только Папаша:

— Убедилась в своей нетронутости?

— Милорд не видит этого сам? — Я озиралась, но того, кто, по словам Простака, пришел за мной, в комнате не было.

— Милорд? — Цверг тоже осмотрелся.

— Вы! То есть ты! Ты не видишь сам, что все в порядке?

— Твои иносказания, дева, вызывают у меня тревогу, — серьезно сказал Папаша. — А о прочем — я не вижу колдовства фей, для меня ты осталась смуглой девицей с густыми бровями. Собирайся, тебе пора.

Я выглянула в окно. Во дворе стоял Караколь, возвышаясь над головами цвергов туаза на два.

— Почему он не заходит внутрь?

— Не может. Это закон Авалона, фахану не место в доме цверга.

— Чудесно! — Я вернулась к столу и уселась на стоящий рядом с ним табурет.

Пумес лег на столешницу, по сторонам от него легли мои расслабленные руки. Не знаю, как действует цвергова остова, но и кости она мне срастила.

— Что именно чудесно?

— Наше совместное будущее. У нас лет шестьдесят, я думаю. Шерези, я имею в виду своих предков, всегда отличались хорошей продолжительностью жизни. Кроме моего родителя, конечно. Но там несчастный случай, его вспорол на охоте дикий вепрь. У нас в доме вепри водятся?

— «У нас»?

— Смирись, Папаша. У нас. С фаханом я никуда не пойду, даже в благодарность за то, что он выловил меня из воды и притащил к вам.

— А благодарности к нам ты не испытываешь?

— Безграничную. Но ни одно доброе дело не должно оставаться безнаказанным, — уверенно сообщила я. — Нечего было посторонних девиц лечить, и целовать их тоже не стоило!

Мы с цвергом помолчали.

— Тебе придется уйти, — Папаша сдался первым.

— Не уверена, — уверенно сказала я, а потом, не выдержав, расхохоталась: — Разыгрывать тебя — само удовольствие!

— Ты тянешь время? — догадался он наконец.

— Волосы, — предложила я. — Мои чудесные шелковистые волосы в обмен на помощь.

— Ты их уже предлагала.

— Обещать — не значит дать. — Я потянулась через стол за оставленными на нем ножницами и щелкнула ими, отрезая первую прядку. — Небольшой аванс, Папаша, который должен подтвердить серьезность намерений.

Стригла я наощупь, о красоте заботы не проявляя.

— Уж не знаю, зачем феям нужны человеческие волосы…

— Для колдовства, — перебил цверг мое бормотание. — Для чего же еще? Это время, дева, ваши волосы — это время, та самая четвертая грань, которая необходима для любого колдовства.

— Тогда что — первые три?

— Меры: ширина, длинна, высота. Время — четвертая.

Я остановилась:

— Надеюсь, эту информацию ты подарил мне бесплатно?

Честно говоря, получить прямой ответ на извечный вопрос о том, зачем феям наши волосы, я в этой жизни не предполагала.

— Сейчас мне нужны более конкретные советы.

Папаша рассматривал на свет отрезанную прядку:

— Такой странный красноватый оттенок… Ты уверена, что среди твоих предков-долгожителей не затесалась фея или фахан?

— До сегодняшнего дня я не предполагала бы такой возможности, — пожала я плечами. — Но это не важно. Ты можешь вернуть меня в Ардеру?

— Человеческие названия мало говорят мне. Это королевство или город?

— И то и другое. Если получится в город — великолепно, если в королевство — хорошо, даже если в другое королевство в пределах нашего мира — меня это устроит.

— Не могу.

— Тогда зачем уточнял, что я имею в виду?

— Зато знаю того, кто может.

— И этот «кто-то»…

— Ждет тебя сейчас во дворе.

— Караколь?

— В вашем мире он, видимо, носит это имя.

— Я бы советовал тебе, граф, — Простак, оказывается, все это время стоял в дверях гостиной и слушал нашу с Папашей беседу, — договориться с фаханом. Раз он притащил тебя сюда, значит, чем-то в тебе заинтересован…

— Этот совет я оплачивать не буду, — оборвала я Простака. — Как я, по-твоему, могу договориться с существом, которое находится в подчинении у безумца?

— Связанный клятвой?

Я подумала.

— Скорее всего. И как прикажешь с ним торговаться, если он может читать все мои мысли, даже самые сокровенные?

— Твоя проблема в том, граф, — грустно сказал Простак, — что ты все слишком усложняешь. Торгуешься там, где достаточно попросить, играешь, вместо того чтоб проявить честность и великодушие.

«Это и называется"интриговать"!» — могла я закричать, но подумала, что маленький цверг в чем-то прав, и даже испытала нечто похожее на стыд и запоздалую благодарность.

— Ты не мог бы открыть окно, чтоб фахан мог слышать меня? — попросила я Простака.

А потом подумала, что «слышать» надо как раз мне. А потом — что, может, здесь, где бы это «здесь» ни находилось, волшебные способности Караколя исчезли. Ах, какая бы это была удача!

Караколь был привычно уродлив, хотя сейчас, когда его кожистые крылья свободно лежали на плечах, подобно плащу, а не притворялись горбом, жалости его некрасивость не вызывала, а вызывала оторопь и страх. Вытянутое лицо, которое моя маменька, храни ее Спящий, назвала бы скульптурно вылепленным или еще как-то изящно, я наградила эпитетом «костистое», крючковатый нос, широко расставленные глаза. Урод. Яркий чужеродный урод.

Я улыбнулась широко и зло:

— Тысяча фаханов! Какая встреча! Ах, простите, принц, я забыла, что крошки-цверги имеют склонность понимать все буквально, фахан у нас только один…

Взгляд мой переместился на его рот.

Именно этим самым ртом он меня, негодяй, и целовал? Поганец, невежда и прохвост!

Его глаза полыхнули ярко-красным. Что ж, Басти, можешь начинать бояться, он до сих пор способен читать твои мысли.

«Отправляйся к своей кровожадной корове, — подумала я старательно, — и передай, что я не ступлю и шага за порог этого дома».

— Сделай ей шрам, Брок, — устало сказал Караколь. — Ты ведь сможешь выковать такой, что не будет отличаться от настоящего?

— Ты хочешь обидеть меня недоверием? — ответил ему из-за моего плеча Папаша. — Я смог сделать для некоей богини, имя которой не буду называть, золотые волосы, которые не только прикрепились к ее голове, но и продолжали расти сами по себе.

— Тысяча мокрых!.. — я всплеснула руками. — Надеюсь, они росли наружу, а не внутрь? А то я знаю некую леди, у которой явно проблемы с головой. Не может ли быть это следствием…

Мой изящный пассаж был проигнорирован всеми. Папаша, подтянувшись на руках, запрыгнул на подоконник и потянул меня за ухо заскорузлыми пальчиками.

— От виска к подбородку, — пробормотал он, разворачивая мое лицо щекой к окну.

— Что за богиня? — дернула я головой.

— Еще у графа-девы было проколото ухо, — громко проговорил цверг в окно. — Что застыли, молодежь? Работа сама себя не сделает! Мигом в кузню! По местам! Соня, Ворчун, Тихоня…

Цверги мельтешили во дворе, исполняя указания. И никто не обращал внимания на бравого графа Шерези и его вопросы.

Если я собиралась на кого-нибудь обидеться, сейчас было самое время. Поэтому я дернула головой повторно и вцепилась зубами в папашину руку.

С примерно таким же результатом я могла бы укусить деревяшку, или подошву сапога, или перевязь — зубы скользнули по твердой коже цверга.

— Тпррр-у-у! — сказал Папаша. — Я подковывал и более непокорных лошадей.

— Ты мне соврал? — Я оттолкнула его руку и отодвинулась. — На самом деле вы с Караколем друзья?

— Я никогда не говорил тебе обратного, дева.

— Ты говорил, что он не сможет переступить порог твоего дома!

— И не соврал. Фахан не может войти в дом цверга.

— И при этом вы — друзья?

— Не вижу противоречий.

Я фыркнула, но возразить было нечего. Папаша покачал головой и спрыгнул прямо во двор. Я проследила за ним взглядом, затем перевела его на Караколя.

Фахан поманил меня к себе. Ладонью! Как собачонку или продажную девицу.

— Оставь меня в покое! — проорала я, подходя к окну и перегибаясь через подоконник.

— Не могу. — Караколь будто шагнул сквозь марево, оказавшись со мной лицом к лицу.

— Тогда постарайся меня убедить!

— И этого не могу.

— Объясни…

— Нет, милая…

Это «милая» меня добило, оно было сказано с интонациями Мармадюка, от которых екнуло где-то в животе или в сердце.

Я хотела домой! К лорду-шуту, к ее величеству, к друзьям и мерзопакостному ван Харту. Пусть потешается надо мной, обзывает Гэбриелой и угрожает открыть мою тайну всем желающим. Если бы неделю назад я знала, к каким ужасным последствиям приведет мое бегство из Ардеры, я бы осталась в столице. Интересно, Патрик уже отправился на мои поиски? Ее величество снарядила лиловых плащей, чтоб отбить у безумной Ригель любимого миньона королевы? Когда меня спасут? Если всадник со сменной лошадью может преодолеть за день пять лье, то группа всадников…

— Прошло больше двух лет.

— Что?

— Время здесь течет гораздо медленнее.

Я похолодела. Я же слышала об этом! Сколько историй ходит по Ардере о похищениях фей. Например, о том, что некий юный пастушок, играющий своим овечкам на дудочке, привлек внимание некоей феи и настолько пришелся ей по душе, что был приглашен в ее королевство. А потом он вернулся, такой же молодой и полный сил. Только вот родители его не дождались, уйдя в чертоги Спящего, да и бывшие ровесники, седые, морщинистые и беззубые, не узнали его. Там вообще грустно все закончилось.

Я же пугала этой историей Станисласа, когда его приглашала в Авалон моя фата Илоретта — фея, дарующая имена. Она так восхитилась музыкальным талантом доремарского менестреля, что решила заполучить его себе. Она заморочила его, влюбила и лишила способности здраво рассуждать. А я не позволила свершить похищение, открыв бедняге глаза на фейское колдовство. Станислас не знал, что пейзанка, разрушившая кованые планы фаты Илоретты, и граф Шерези — одно и то же лицо. А я… Я забыла, что в королевстве, или, если угодно, в мире фей, время течет по-другому.

Два года! Два!

Жаль, что ардерские мужчины не могут лишаться чувств от их переизбытка. Чувства меня захлестнули в этот момент настолько, что я застонала и стукнула кулаком в оконную раму.

Мои друзья, мои враги, моя королева! Что с ними сталось? А маменька? Как она жила без меня эти годы?

— Там идет война? — всхлипнула я. — Скажи мне, Ардера залита кровью?

Караколь пошевелил крыльями, что, видимо, должно было обозначать пожатие плечами:

— Меня не особо интересует ваш мир, но никаких слухов про войны и катаклизмы до меня не доходило.

— То есть ты хочешь сказать, что твоя госпожа не стала сражаться за престол Ардеры?

— То есть ты считаешь, что она уже должна была развязать войну?

Мой вопрос вернулся ко мне зеркальным отражением. Конечно, должна. Иначе к чему ей были все эти сложные многоходовые интриги? Зачем заговор, алые звезды и прочие милые шалости безумной Ригель?

А ведь ты дурак, Шерези. Дурак и дура. Ты сделала выводы, не основываясь ни на чем, кроме личного, довольно куцего опыта.

Что тебе нужно сейчас, а, провинциальный дворянчик? Ответы на вопросы? Ну спроси. Спроси Караколя. Можешь даже спрашивать мысленно, чтоб не множить сущностей.

Только, могу поставить на кон свой графский пумес, на твои вопросы он не ответит. Почему?

— Ты не можешь мне просто рассказать? — сказала я, почти зная, что он ответит.

— Нет.

— Тебе запрещено?

— Да.

— То есть тебе запрещено напрямую об этом кому-то рассказывать?

Он кивнул.

Я продолжила:

— Тебе запрещено рассказывать только мне или вообще кому бы то ни было?

— Никому и никогда.

— Никому из людей или феи и цверги тоже находятся под запретом?

— Я не могу произнести этого вслух, даже находясь в одиночестве.

Я задумалась, запрыгнула на подоконник и уселась, скрестив ноги и прикрыв колени подолом сорочки. Он — фея, ну, то есть фахан, но это сейчас не важно. Значит, формулировка договора для него важна, и, заключив договор, нарушить его он не может. Фата Илоретта тоже не могла. Она могла юлить и изворачиваться, трактовать условия в выгодном для себя свете, но ни разу, ни разу не нарушила прямой договоренности. Итак, передо мною фея, заключившая некий договор с Ригель, или с Моник, которую я раньше знала под этим именем. Она — госпожа Караколя. Он всегда честно и развернуто отвечает на ее вопросы. В этом я уже убедилась. Это, видимо, входит в условия договора. Но и договор не помешал ему меня спасти. Или таково было указание сумасшедшей коровы?

— Где сейчас Ригель? — быстро спросила я.

— В замке.

— В каком мире? В человеческом или в мире фей?

— Замок Блюр абсолютно точно стоит на землях Ардеры. — Караколь ответил обтекаемо, но я поняла, что на правильном пути.

— А твоя госпожа знает, что в Ардере время течет иначе, чем в Авалоне?

Он кивнул.

Итак, она знает и скорее всего попытается использовать это в своих планах, каковы бы они не были. И в этих планах мне, судя по всему, отведено место. Потому что иначе не тащила бы она меня с собой, а попросту убила. Моей безвременной кончины вполне хватило бы в качестве мелкой мести королеве.

Тут у меня вполне могло бы случиться головокружение от осознания собственной важности, но я его избежала. Пешки, знаете ли, тоже важны в игре, только вот и разменивают их на более сильные фигуры без счета. Итак, Шерези, что ты решишь? Будешь отсиживаться в компании цвергов, пока необходимость в тебе не отпадет с течением времени, или попытаешься понять и разрушить чужую игру? А что, маменька погорюет и отвлечется творчеством, через годик-другой, по местному времени, в Ардере сменятся поколения и, может быть, даже королевские династии, и ты сможешь покинуть Авалон. Представляешь, как удивит тебя прекрасный новый мир? Может, к тому времени люди изобретут самоходные повозки или вовсе отрастят себе крылья на манер фахановых. Хочешь увидеть все лично?

Я посмотрела на Караколя, он явно слышал все, о чем я сейчас думала.

— Скоро начнется большая игра, милая, — устало проговорил он. — Идем.