Верёвка и Генералов

Татьяна Демченко (2024)

На дворе вторая половина 1990-х. Времяпровождение старшеклассницы Веры Фоминой (Верёвки) — это дискотеки, тусовки с друзьями, употребляющими алкоголь и наркотики, неприятные истории, о которых когда-нибудь захочется забыть. Но когда дома тебя не ждёт ничего хорошего, только шум скандалов и запах безысходности — возвращаться туда не хочется. В семнадцать лет уже вполне можно разочароваться в жизни и с тоской смотреть в будущее… А можно — увидеть другой путь. Как поступит героиня этой повести, какой выбор она сделает?

Глава 9

Закончился последний урок, физкультура — один из любимых Петькиных школьных предметов. Точнее единственный любимый, остальные он или терпел, или относился к ним ровно, и только на физкультуру ходил всегда с удовольствием. Особенно в третьей четверти, когда были лыжи.

Петя шёл, то есть катился домой прямо на них — серых лыжах с красной надписью VISU и красной же звездой, с креплениями на три отверстия. Лыжи достались ему от старшей сестры — и Петя был ужасно рад этому. Потому что те деревяшки, на которых он учился кататься — с резинками, натягивающимися на валенки, — были прям позорные. Некоторые ребята из класса, в основном, девочки, носили в школу пока ещё именно такие, дедсадовские лыжи, но принадлежать к их числу Пете совсем не хотелось. На этих же, полупластиковых, у него даже почти уже получалось ездить коньком. А классикой так и вообще за Петькой было не угнаться. Из всего второго «А» только Зубарев Иван мог его обогнать, чем очень кичился, и Петя в тайне мечтал о том дне, когда оставит этого заносчивого мальчишку позади.

— Накатывай, накатывай Фомин, скоро соревнования, — сказал физрук старших классов на отборе, сверкая золотом зубов.

Прозвище Злато подходило ему как нельзя лучше.

— Я бы на твоём месте всё свободное время посвящал лыжам. Тебе техники не хватает, а технику надо нарабатывать…

Петя не спорил. Надо, конечно. Но ездить по кругу на школьном дворе было скучно. Что ни говори, а кататься с горок на озере гораздо веселее. Петя не боялся никаких горок — даже самых высоких, с резким скатом и трамплинами. Взлетая в воздух, он испытывал такую радость во всём своём существе, что даже если приземлялся неудачно, боль от ушибов вызывала в нём только смех, ни капли огорчения и уж тем более слёз. Единственное, чего он опасался, так это сломать Верины — точнее, уже не её, а его, Петины, — лыжи. Это было бы полным фиаско (одно из любимых словечек Злато, значение которого Петька узнал недавно). Рассчитывать на то, что родители купят новые, не приходилось, это Петя совершенно точно знал. Ему бы беречь эти лыжи, как зеницу ока, но искушение вновь испытать счастливые мгновения полёта было настолько велико, что он изо всех сил отгонял от себя мрачные мысли. Вчера в школе Зубарев рассказывал про какие-то классные горки за старым парком у маленького озера, в лесу, и эта информация крепко засела в голове у Пети.

— Там та-а-акие горищи, длинные, аж дух захватывает. А одна ваще отпад, офигенская горка, с крутым виражом, снег из-под ног прям веером летит. Я ни разу не упал. Мы с моим папой там два часа катались, — хвастался Ванька.

Петя не очень-то верил Зубареву. Наверняка, свистит. Уж что ни разу не упал — это точно враки. Но найти эти горки и самому опробовать их — очень хотелось. Тем более сегодня такая хорошая погода: солнечно, тепло. Но его-то отец точно с ним не пойдёт кататься на лыжах. Мама тоже. Вера вообще не любит ни коньки, ни лыжи. А одному ехать в незнакомое место — страшновато.

Как бы там ни было, дух исследования у Пети, как и у любого другого любопытного мальчишки, обычно перевешивал все его страхи. Поэтому мысль об осуществлении задуманного не давала ему покоя всю дорогу, и благодаря ей он не заметил, как докатился до дома. С сожалением расстегнул у своего подъезда крепления, стряхнул налипший с тыльной стороны лыж снег, воткнув палки в накиданный дворником за зиму высокий сугроб. Зайдя в подъезд, он уже на первом этаже услышал голоса родителей — возбуждённые, крикливые. Мать с отцом опять ругались. Суть их претензий друг к другу трудно было разобрать, но бранные слова доносились сверху довольно отчётливо. Пройдя один пролёт лестницы, Петя остановился, засмотревшись на солнечного зайчика, который медленно полз по исписанной похабностями стене подъезда. Подниматься выше не хотелось. Решение, зревшее в мозгу у парнишки, было принято.

Петька вышел на улицу, снова пристегнул к ботинкам с квадратными носами лыжи и поехал обратно, в сторону школы, а потом мимо неё, через дворы, до ограничивающей городок улицы. Дальше была проезжая часть, а за ней уже домов не было. Хотя новый микрорайон, видимо, планировался, так как вдалеке виднелось начатое, но брошенное строительство новой школы. Петя перешёл дорогу и, чтобы срезать путь, решил ехать напрямки через эту «заброшку», прокладывая себе путь по целине наста — твёрдому, напитанному подмороженной ночами влагой. Лыжи почти не проваливались, вот только палки втыкались плоховато.

Местность была Петьке знакома, потому что летом он несколько раз бывал тут на огороде у Леночки, с её семьёй. Помогал кидать во вскопанную землю картошку, потом окучивать выросшие кустики тяпкой, а осенью ему даже доверили лопату. Петька трудился, что называется, в поте лица, надавливая на лопату всем своим «бараньим», как смеялся дядя Витя, отец Леночки, весом. Удивительное превращение одной картофелины в целую россыпь небольших и побольше плодов, слетающих с корней, увлекало и восхищало его всякий раз, когда лопата откидывала землю. Петька вспомнил крепкий ароматный чай, который заваривал в большом голубом термосе дядя Витя, и услышал урчание у себя в животе. То ли это напомнил о себе голод (школьный обед уже давно переварился), то ли играло волнение — ведь в одиночку так далеко от дома Петя никогда еще не забирался. А впереди и вовсе была неизвестность.

И всё-таки ему было весело и… жарко. Солнце так грело его чёрную, на два размера больше, куртку, что хотелось расстегнуть молнию и снять с головы зелёный петушок. Но Петя не стал этого делать, лишь сдвинул шапку на самую макушку, приоткрыв вспотевшие виски. Вдалеке он увидел лыжников и приободрился, прибавив скорость — значит, идёт в правильном направлении. Вскоре вышел на хорошо накатанную в одну и в другую сторону двойную лыжню.

По пути и навстречу попадалось довольно много людей. Зубарев не обманул — лыжня была классная, с высокими длинными горками и подъемами, окружённая густо растущими деревьями, которые теперь скрывали Петьку от «жаркого» солнца. Его слепящий свет лишь изредка прорывался через проплешины между тёмными елями, пушистыми соснами и усыпанными мелкими шишками лиственницами. Попадались на глаза и старые березы, на которых полукруглыми выступами рос гриб-трутовик.

Некоторые его чагой называют, но дедушка Ваня, в деревне у которого Петя проводил каждое лето, научил внука их различать. Чага — это чёрный нарост неопределённой, неровной формы, с виду совсем не привлекательный, как будто болезнь какая-то у берёзы нехорошая, вроде опухоли. А трутовик — хорошенький такой наплыв, похожий на ракушку, и когда их на стволе несколько, так и хочется по ним взобраться по берёзе, как по ступенькам. Петька пробовал однажды, но получилось не очень — нога соскользнула, и он тогда сильно зашибся.

Вспомнив дедушку, Петя широко улыбнулся, и больше улыбка не сходила с его лица — по крайней мере, всё то время, пока он катался на лыжах. Лыжня была длинная, километра три, не меньше, и он прошёл её, туда и обратно, дважды. Вот только горку с крутым поворотом, о которой, как о самой «офигенской», рассказывал Ванька Зубарев, не нашёл. А как было бы здорово, если бы и у него, у Петьки, снег из-под лыж брызнул на вираже веером.

Он уже собирался ехать домой, когда заметил одиночную лыжню, уходящую влево. Дух исследователя снова заворочался в нём. А вдруг эта тропка как раз и приведёт его к той заветной, самой крутой горке? Не долго думая, Петя свернул с основной трассы и углубился в лес. Было похоже, что до него по этой лыжне мало кто ходил. Она была неровная, не укатанная, но Петю это не смутило. Тем более, что вскоре лыжня вывела его на неширокую просеку и продолжилась по ней. По краям просеки росли молодые деревья и кустарники, которые с обеих сторон склонялись к ней, образуя подобие арки. Выглядело это сказочно, и Петя с удовольствием пошёл по необычному коридору, представляя его неким спрятанным в лесу тайным порталом, переходом в волшебную страну. Западал снег, скоро припорошивший склонённые деревья, и от этого стало еще сказочнее.

По пути попадались маленькие красивые ёлочки. Петя останавливался и отламывал от них молодые веточки, набирая зелёный букетик для мамы. Идя по лыжне сквозь созданный то ли природой, то ли каким-то волшебником коридор, он позабыл о том, зачем свернул сюда — искать горку. Не было ни спусков, ни подъемов, даже небольших, идти было ровно, и Петя, держа в одной руке палки, а в другой мамин подарок, медленно переставлял ноги в какой-то зачарованной полудрёме. Так продолжалось, пока он не вышел из «портала» и не наткнулся на конец лыжни. Сказка закончилась, так и не начавшись. Было понятно, что человек, который проложил эту лыжню, здесь развернулся и пошёл обратно.

Петя посмотрел назад. В незаметно спустившихся сумерках коридор из согнутых деревьев, покрытых свежим снегом, показался ему ещё более таинственным и… зловещим. Ветра не было, бесшумно падали снежинки, было очень тихо вокруг, странно тихо, подозрительно тихо. «Обратно не пойду. Пойду вперед», — решил Петя, подумав, что эта просека всё равно его куда-нибудь да выведет. Букетик из ёлочек всё еще был у него в руке, и немного посомневавшись, он всё-таки выкинул его, взяв палки в обе руки. Теперь ему предстояло прокладывать лыжню самому, и делать это надо было как можно активнее, быстрее, чтобы темнота не застала его в лесу. Он еще не верил, что потерялся, но чувствовал, что устал, вспотел и сильно проголодался. А просека всё не кончалась, уходя в неизвестную даль. Снегопад усиливался, скрывая обзор. Снег стал тяжёлым, падал небольшими хлопьями. Переставлять лыжи с налипшими на них снежными буграми было всё сложнее, и в наступающей темноте Петя уже плохо видел и понимал, куда он идёт. Он просто шёл вперед, не давая себе остановиться, но сил у него становилось всё меньше и меньше.

Поднялся ветер, стало холоднее и еще темнее. Петька вдруг остановился. С левой стороны, чуть в углублении, стояла большая красивая, как с новогодней картинки, ёлка. Нижние ветви её густой кроны образовывали плотный навес, сверху ещё и укрытый белым снежным покрывалом. Петьке захотелось забраться в этот уютный шалашик и спрятаться в нем от всего на свете — от ветра, снега, пугающей черноты леса, и он сделал это. Стянул с ледяных пальцев мокрые перчатки, отстегнул лыжи, бросил палки, и, стараясь не стряхнуть на себя снег с веток, осторожно пролез к стволу дерева. Здесь было много тонких острых веточек. Петя легко, с хрустом, обломал их, и, взяв одну в рот, начал ее сосать, потихоньку придавливая зубами.

На нём был синий спортивный костюм с тремя полосками — подделка под известную фирму. На логотипе вторая буква «a»была заменена на «o», и получался «Adidos» вместо «Adidasa». Костюм был тонкий, не для зимы, да к тому же Петька вырос из него, но продолжал носить, так как других вариантов у него всё равно не было. Если короткие рукава олимпийки прятала куртка, то короткие штаны скрыть было нечем, из-под них выглядывали хлопчатобумажные треники. Сейчас, когда Петя сидел в своём шалаше, поджав согнутые в коленях ноги, спортивные штаны с тремя полосками подпрыгнули почти до колена, и он подтянул пониже свои подштанники, которые хотя бы были ему впору, заправив их в шерстяные вязаные носки. Хорошо, что куртку отец купил ему на рынке на вырост. Точнее, не хорошо. На самом деле, Петька очень стеснялся этого и злился на слишком длинные рукава «обновки» — но это в обычной жизни. При нынешней же ситуации он был рад засунуть в них, как в муфту, свои замёрзшие руки. Размер куртки позволял натянуть её на колени, и замёрзший мальчонка, конечно же, сделал это, а ещё надел на голову капюшон и уткнулся носом по самые брови в ворот, согревая своё озябшее тело горячим дыханием.

Ему вспомнилась сказка «Морозко», где отец оставил дочку в лесу на верную смерть, и там её нашёл дед Мороз. Может, и меня найдет, думал Петя, представляя, как, укутавшись в шубу Деда Мороза, он весело едет на его самоходных, позвякивающих бубенцами, санях домой. Ветер шумел в кронах деревьев, гнул их стволы, которые стонали и трещали, но Петька ничего этого уже не слышал. Он провалился в сон, в котором Морозко из сказки вдруг превратился во всемогущего Бога, решающего его судьбу. Бог этот, несмотря на образ сказочного добряка, в Петькином сне оказался суровым.

Насупив густые белые брови, он схватился за рычаг, похожий на рукоятку переключения передач на грузовике «Зил», но при этом выглядевший, как большая сосулька с набалдашником. С видимым усилием Бог-Морозко тянул рычаг книзу, тем самым как бы повелевая Петьке навечно остаться в этом лесу. Но богова дочка, смахивающая одновременно и на Настеньку из сказки, и на Петину подругу Леночку, не давала ему завершить столь решительное и недоброе намерение. Изо всех своих девичьих сил она тянула рычаг жизни и смерти назад, в прямое положение, и при этом уговаривала отца помочь мальчику найти дорогу домой. Вот так, пока Петька спал, они и перетягивали его судьбу туда-сюда. А проснулся он от холода. Особенно замёрзли ноги в ботинках.

С трудом Петька вылез из своего плотно засыпанного снегом укрытия на утренний свет. Небо было белёсо-голубым, с подсвеченными золотом облаками, и обещало солнечный, морозный день. Лес, за которым где-то скрывалось дневное светило, в переливающемся снежном наряде выглядел празднично. Расчистив себе местечко на поваленном дереве, Петя сел, снял один ботинок, закинув ногу на колено, и начал растирать застывшие, онемевшие пальцы, пытаясь вернуть им чувствительность. Потом проделал то же самое с другой ногой. Надо двигаться, понимал он. Только движение позволит ему разогнать кровь и не замёрзнуть окончательно. Иначе здесь когда-нибудь найдут его окоченевший трупик. В том, что его ищут, парнишка не сомневался. Если даже родители помирились вчера за бутылкой, как это обычно бывало, и до сих пор не бьют тревогу, то уж Вера-то, сестра, точно подняла всех на уши.

Петька нашёл в снегу свои палки, очистил лыжи от налипших на них снежных комьев. Долго провозился с пристёгиванием лыж. Дырочки в ботинках плотно забились и никак не хотели надеваться на штырьки. Да и покрасневшие руки уже сильно замёрзли и не слушались, а мокрые вязаные перчатки, которые он вчера сбросил, заледенели. Выковыривая снег из отверстий тонкой, ломающейся веточкой, Петька начал обращаться к Богу. Молитв он не знал и никогда раньше не просил Всемогущего ни о чём, даже не задумываясь, существует Он или нет. Но ещё свеж был ночной сон, и Петя искренне, от всей души, начал просить о помиловании своих души и тела. Слова возникали в голове сами собой, и он даже удивлялся, как складно получается. Перед собой, немного сверху, он представлял лицо Бога — уже не такое суровое, как во сне, больше внимательное и в то же время чуть задумчивое. А рядом было другое лицо, явно ему симпатизирующее — лицо доброй дочки Бога, и оно ему улыбалось.

Наконец, крепления удалось пристегнуть. Натянув рукава куртки на свои красные, шершавые, саднящие кисти, Петя взялся за палки и… застыл в растерянности. Следы замело окончательно, и он совершенно не понимал, откуда пришёл сюда. Поразмыслив немного над этим, он решил, что надо просто идти по просеке, и не важно, в какую сторону — куда-нибудь он всё равно придет по ней. Главное, никуда не сворачивать. И пошёл налево.

Снегу намело много, лыжи проваливались, палки тоже. Иногда левая палка, уходя глубже, застревала в ветках растущих сбоку деревьев, и, выдергивая ее, Петька пару раз не удержался на ногах, бухнувшись в рыхлый сугроб. Но зато от напряжённого прокладывания пути он согрелся, ноги в ботинках горели, да и руки отошли. По пути ему попадались сказочные герои, на которых он, остановившись перевести дух, засматривался.

Группа пеньков в снежных шапках-колпачках была удивительно похожа на компанию гномов, где-то потерявших свою Белоснежку. Эту сказку любила читать ему Вера. А еще в той старой книжке с зарубежными сказками была поучительная история про деревянного мальчика, вырубленного из полена. Такого же, как Буратино, только другого. Петька забыл, как его звали. У этого мальчика нос был изначально нормального размера, но как только мальчик начинал врать — нос вытягивался. И чем больше было вранья, тем длиннее становился нос. Вера сказала, что этот фокус работает и с ним, с Петей. Якобы по его носу она всегда может определить, обманывает он или говорит правду. Петька, конечно, ей не поверил, долго смеялся, но всё-таки решил для себя больше никогда не врать — ну так, на всякий случай. А вчера не сдержал самому себе данного обещания — обманул дядю Витю, встретившегося на лыжной трассе, что не один тут катается, а с сестрой. «Может, поэтому и случилась со мной вся эта неприятность?» — задумался Петя и потрогал свой нос — он был обычного размера.

Читая сказку про Пиноккио — точно, вот как его звали! — Вера всегда советовала Пете получше учиться и поменьше бездельничать, потому что бездельники и лодыри рано или поздно превращаются в ослов. Петя обрадовался, что вспомнил имя сказочного мальчика, и тут же, как по заказу, увидел его самого — высокий пенёк с одним-единственным длинным сучком-носом. Петя подмигнул ему, как другу, пульнул в него снежком, который до этого сосал, и пошёл дальше.

На пути стали всё чаще стали попадаться поваленные деревья, похожие на огромных насекомых. Сверху брёвна были уже гладкие, покрытые только снегом, а снизу у них, словно лапки, торчали в разные стороны голые сучья. Перешагивать в лыжах через этих «многоножек» было непросто, но Петька не хотел расстегивать крепления, боясь потом их не застегнуть. Снова начались спуски и подъёмы. Хотя они были небольшими, Петя, у которого со вчерашнего полудня во рту не было ничего, кроме хвои и снега, преодолевал их с превеликим трудом. Лыжи разъезжались, проваливались и закапывались в снег. Он часто останавливался. Собираясь с силами, рассматривал на снегу свежие следы какого-то небольшого зверя, и снова просил и просил Бога помочь ему.

Иногда он слышал шум поезда, но не понимал, откуда он идет, с какой стороны, и не позволял себе свернуть с просеки. Да от неё и не было никаких ответвлений — свороток, как говорил, дед. Петька снова вспомнил деда Ваню и удивительную историю о том, как однажды леший водил его рядом с болотом кругами, не давая выйти из леса. «Тотгод клюквы мало было, а меня чёрт дёрнул пойти собирать. Далёко ушёл, в незнакомые места, и выйти не мог. Три раза к пеньку возвращался, на котором поести останавливался, да хлеб потом зайцам оставил. Не отпускал меня лешик. Иду, а за мной будто дыхание чьё-то, и шаги. Ух, страху-то натерпелся!» Дед не раз рассказывал эту историю, не забывая упомянуть про чудодейственное средство, которое помогло ему прогнать Лешего и найти дорогу к деревне. А средство то было простое — обругать хозяина леса, да покрепче, с матюгами…

Внимание Петьки привлёк свисающий с веток старой ели серо-зелёный, болотного цвета лишайник. Да и на других деревьях, и справа, и слева просеки, тоже висела эта пушистая тина. Словно огромный лесной дух пробегал тут, цепляясь своей бородой за ветки и стволы, и оставил на деревьях её клочки. Петьке стало не по себе, и он прибавил ходу. Но это не помогло избавиться от страха, к тому же ему стало казаться, что он тоже, как его дедушка, ходит по кругу. Разве это не тот же самый деревянный «Пиноккио», на которого он несколько часов назад любовался? Но перед деревянным мальчиком должны были быть «гномы» — может, он просто их не заметил? Петька ни за что не хотел снова перебираться через поваленные стволы-многоножки, поэтому начал громко ругаться на лешего, вспомнив и собрав в кучу все бранные слова, которые только знал.

От звука собственного голоса ему стало весело и не страшно. Когда ещё так покричишь, погорланишь отборными матами, да еще безнаказанно? Петька даже рассмеялся, окончательно уничтожая подтачивавший его душу страх и изгоняя из головы мысли о том, что уже скоро снова завечереет, а лес всё не кончается, и, кажется, он, Петька, безнадёжно заблудился.

И вдруг случилось нечто по-настоящему страшное — от чего Петькино сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Под снегом, прямо под Петькиной лыжей что-то заворочалось и выскочило наружу, а потом вспорхнуло на дерево. Это была какая-то птица, ни большая, ни маленькая, с пестрым оперением. Петька очень напугался и не успел еще перевести дух, как у него из-под ног вылетела еще одна птица, а метров через пятнадцать — третья. И каждый раз это было не менее страшно, чем в первый — сердце уходило в пятки. Пришлось идти осторожнее.

Наконец, просека стала расширяться и вскоре вывела донельзя уставшего, замученного Петьку на открытое пространство, покрытое нетронутым снегом. Посредине двумя рядами стояли высокие опоры, поддерживающие толстые кабели. Это были линии электропередачи, которые простирались далеко-далеко в обе стороны. «Куда теперь? Направо или налево? — подумал Петя, еле стоя на ногах, но тут же отогнал эту мысль. Длинный путь ему было уже не осилить, поэтому он просто снова пошел вперед, пересекая целину. У него слипались глаза, и он хотел только добраться до той стороны, до леса, и там найти что-то похожее на его предыдущее убежище, снова залезть под елку и поспать.

Путь казался близким, но занял много времени. Снег тут, на открытом пространстве под ЛЭП, был более рыхлым, чем в лесу. Петька еле переставлял ноги. Спускались сумерки, когда он, наконец-то добрался до края поля. И тут увидел его — огромного трехголового Змея Горыныча.

Это могло быть галлюцинацией истощённого ребенка, но некогда вырванное непогодой дерево, упавшее вершиной в лес, а тремя могучими корнями поднявшееся высоко над землей, действительно было похоже на сказочного дракона. На корнях были наросты, напоминавшие головы. Петька застыл в изумлении. Страха он не чувствовал. Наоборот, испытывал радостное чувство встречи с кем-то добрым и сильным. «Сейчас сниму лыжи и свернусь клубочком под боком у Змея Горыныча. Он меня от всех напастей защитит. Рядом с ним безопасно, никто не тронет», — подумал Петька, но прошло ещё немало времени, прежде чем он сумел отстегнуть крепления. Безуспешно попытавшись несколько раз попасть палкой в кнопку, он откинул палки и обессилено опустился вниз, завалившись на бок. Руками надавить по-хорошему тоже не получалось, от бессилия слёзы потекли горячими ручейками по лицу. Наконец, крепление поддалось, и ботинки отстегнулись. На четвереньках парнишка подполз под корни дерева, и силы окончательно оставили его.

Ему приснился дом, точнее двор: как он выходит из подъезда, чтобы погулять, а путь ему преграждают большие и маленькие ёлки. Они растут на проезжей дороге, на тротуарчиках и тропинках — везде. Петька смотрит на высокую деревянную горку — и там тоже они, ёлки. Растут прямо на скате. «Как же я буду съезжать с горки?» — возмутился он и проснулся.

Открыв глаза, Петя сначала увидел перед собой движущийся в темноте справа-налево свет, потом услышал шум мотора, очень громкий. Ему казалось, что он сидит в шалаше под ёлкой, как в первую ночь, а рядом с ним, чуть позади, расположились его родные: мама, папа и сестра. Они сидят молча, вместе с Петей наблюдая за мечущимся по полю фонарём, который иногда останавливается, и тогда, помимо шума, слышится еще человеческий крик, мужской. Вера больно тыкает Петю в спину пальцем. Мол, это тебя зовут, ответь. А он отмахивается от неё, пытаясь схватить за палец, и когда ему это удаётся, понимает, что это обломок корня, сучок, впившийся ему в ребро. Вдруг свет фонаря начинает светить ему прямо в лицо, Петька жмурится и закрывает лицо руками…

В квартире у Фоминых взорвался телефон. Вера с бьющимся сердцем вскочила с дивана, где она сидела с заплаканной матерью, и побежала в прихожую снять трубку. За ней нерешительной походкой пошёл отец и встал в проёме двери, держась за косяк.

«Что там?» — спросил его взгляд, понурый, как у побитой собаки.

— Нашёлся, — выдохнула Вера, опустив трубку, и увидела, как отец, закатив глаза, отпускает косяк и медленно падает на пол.