Верёвка и Генералов

Татьяна Демченко (2024)

На дворе середина 1990-х. Времяпровождение старшеклассницы Веры Фоминой (Верёвки) — это дискотеки, тусовки с друзьями, употребляющими алкоголь и наркотики, неприятные истории, о которых когда-нибудь захочется забыть. Но когда дома тебя не ждёт ничего хорошего, только шум скандалов и запах безысходности — возвращаться туда не хочется. В семнадцать лет уже вполне можно разочароваться в жизни и с тоской смотреть в будущее… А можно — увидеть другой путь. Как поступит героиня этой повести, какой выбор она сделает?

Глава 3

Учёба давалась Зиновию без особого труда. Он вполне мог бы иметь «отлично» по всем предметам, но постоянные переезды с отцом-офицером из гарнизона в гарнизон не располагали к стабильности в отметках. Самостоятельному же постижению наук по учебникам жизнелюбивой натуре Зины мешала ленца, неусидчивость и тяга к эмпирическому познанию окружающего мира.

Семье Генераловых пришлось немало поколесить по свету: Белоруссия, Камчатка, юг России, центр, Сибирь, теперь вот европейская часть севера. И нигде Георгий Степанович, Зинин отец, не упускал возможности обойти пешком, с рюкзаком за плечами, окрестности, разведать места для охоты и рыбалки, проложить туристические маршруты, по которым он потом водил свою семью и знакомых. Зиновий с детства был приобщён к трудностям и удовольствиям походной жизни, ко всем премудростям рыбной ловли и сплава по горной реке. Он с лёгкостью ориентировался в лесу, разбирался в голосах птиц, в звериных следах и охотничьих породах собак. Однако сам охотиться не любил. Рыбу удил, но потом жалел её и отпускал обратно в воду. Зимой же ходил на рыбалку с особой целью: насверлить побольше лунок, чтобы под толстым льдом озёрная рыба не задохнулась. Всякие зверушки, пташки, рептилии, насекомые, обитатели подводных царств чрезвычайно привлекали его внимание. Ещё будучи совсем малышом, он пугал в детском садике девчонок и воспитательниц мышами, которых таскал за пазухой. Как-то во втором классе Зина принёс в школу лягушонка, а строгая учительница отобрала и выкинула его из окна с четвёртого этажа. Зина долго по нему убивался, даже в школу ходить отказывался. Этот трагический случай научил его быть более ответственным по отношению к существам, которых он делал своими друзьями.

Взрослея, Зина продолжал отдавать своё внимание и любовь животным, так как близко сходиться со сверстниками он обычно не успевал. Хорошо, что в доме всегда были собаки. У одной из них, белой дворняжки Метки, на морде красовалось круглое коричневое пятнышко, за что она и получила свою кличку. Однажды Метка попала под колесо легковой машины, ей отрезало заднюю лапу. Поначалу она надрывно кричала на весь двор, а потом вдруг затихла. Игравшие во дворе дети подбежали к ней, но никто из них не решался дотронуться до истекающей кровью собаки. Зина дома услышал крики своей Метки и выскочил на улицу. Ему тогда было одиннадцать лет. Увидев Метку умирающей, он сначала растерялся, заплакал, но потом взял себя в руки.

— Перенесите её на скамейку… И лапу не забудьте! — приказал он детям, послал одного из мальчишек звонить ветеринару, а сам побежал домой.

Родителей не было. Как назло, и соседей тоже — все на работе. Дрожащими руками Зина выгреб из аптечки всё, что смог там найти: бинты, спирт, перекись водорода, пузырёк с йодом. Сам ещё не веря в то, что собирается сделать, взял в игольнице несколько игл разной величины, прочные капроновые нитки, ножницы и, прихватив из шкафа простыню и полотенце, бросился к Метке, которую густо обступила ребятня. Многие плакали. Зина переложил собаку на простыню — она чуть слышно поскуливала. Из её густой крови на земле образовалась лужица. Мальчишка, посланный за доктором, не возвращался.

— Уходите все, — не выдержал Зина, — сядьте вон на ту скамейку и ждите.

Дети повиновались, а Зина принялся за дело. Промыл рану, выбрал иглу, протер её, свои руки и нить спиртом, стиснул зубы — и начал операцию. Остриг шерсть, зажал артерию, соединил разорванную кожу. Обессиленная собака молчала. Зина очень боялся, что он сделает что-нибудь не так и Метка умрёт, глаза его жгли слёзы, но он не останавливался. Закончив, перемотал то, что осталось от лапы, бинтом, завернул собаку в полотенце и бережно отнёс домой. Когда вышел после этого во двор, дети снова обступили «операционный стол» и с ужасом глядели на окровавленную простыню и на иглу. Зина собрал всё и на немой ребячий вопрос со вздохом, беспомощно пожав плечами, сказал: «Может, выживет». Метка действительно выжила и ковыляла с тех пор на трёх ногах. А умерла она через несколько лет, от старости.

Вслед за Меткой заболела раком и быстро угасла мать Зины, Людмила Алексеевна. Это была женщина интеллигентная, кроткая, никогда не позволявшая себе даже повышать голос. По образованию историк, Людмила Алексеевна долгое время не работала, полностью посвятив себя воспитанию сына. Она любила книги, собирала их, выписывала собрания сочинений и оставила после себя добротную библиотеку в триста томов. Эта библиотека, которую Георгий Степанович и Зина привезли с собой в М., была их единственным богатством. А реликвией — чёрно-белая фотография в медной рамочке, на которой Людмиле Алексеевне было не больше двадцати. Гладкие волосы, убранные назад, чуть приплюснутый нос, полураскрытые поблёскивающие губы и мягкие, светлые, ласковые глаза. Зина часто смотрел на эту фотографию, но никак не мог представить мать такой. Болезнь сделала из неё старуху, и этот жалкий, разрывающий сердце последний образ отпечатался у него в мозгу, затмив все другие. С течением времени он не ослабел, но, к счастью, начал постепенно опускаться на глубину его сознания, уступая место воспоминаниям о матери пусть и не столь молодой и красивой, как на фото, но здоровой. О той, которая всегда была рядом и не ленилась искать ответы для любознательного сына.

В детстве Зина был трусоват. Чуть что случалось во дворе, он бежал домой, крича во всё горло: «Мама! Мама, помоги!» Людмила Алексеевна, оставив домашние дела, сажала возбуждённого сына к себе на колени, гладила пухлой ладошкой по взмокшей его голове и терпеливо объясняла, что трусость — это стыдно и недостойно мужчины, и что он, её сын, непременно обязан побороть страх. Потом она ставила его перед собой, внимательно смотрела в глаза и спрашивала: «Ты понял, Зиновий Генералов?» «Понял», — кивал Зина и шёл обратно во двор, самостоятельно разбираться со своими «врагами».

Каждый раз, стоя перед дверью нового класса, Зина повторял мысленно слова матери, чтобы увереннее сделать первый шаг на чужую территорию и снова начать борьбу за уважение к себе. Целых восемь школ! Это не шутки. А сколько шишек и синяков было за это время — никто не считал. Зина даже выучился у отца, кандидата в мастера спорта, приёмам рукопашного боя, чтобы суметь постоять за себя в тех ситуациях, когда слова оказываются слабее мускулов. Переехав в М., Зина и тут не ожидал тёплого приёма, но на этот раз драться ни с кем не пришлось.

Дело в том, что за последнее время Зиновий очень вырос, возмужал, и, хотя сам он ещё не привык к себе новому, окружающим это было заметно сразу. Потому-то даже Ваван Чихиркин заставил себя проглотить обиду, нанесенную ему новеньким в первый же день на уроке литературы, смекнув для себя, что такого здоровяка гораздо выгоднее будет иметь в приятелях, чем в недругах. Но подружиться с «дядей Стёпой» оказалось непросто: слишком он отличался от тех, кому находиться под началом и покровительством хулигана Чихиркина было спокойно и удобно.

Война в Чечне породила всеобщую нелюбовь к «лицам кавказской национальности». Правда, в 11 «Б», куда попал учиться Зина, не было таких «лиц», и поэтому вся злость по отношению к ним досталась Фавадису Казирову, которого родители перевели из другой школы, где его совсем заклевали. Не у Кавказских гор лежала его родина, но был он смугл, чёрен волосами и глазами — и этого было достаточно. Чихиркин и его подобострастная свита издевались над Казировым, как только могли. Будто случайно, они толкали его, смахивали на пол принадлежавшие ему ручки и тетради, заставляя парня ползать за ними под партами. А в тот день Ваван ухитрился незаметно прицепить Фавадису на спину листок бумажки: «Я — педик», и тот ходил с этим клеймом, пока Зина не увидел и не снял его. Все, кому не лень, потешались над несчастным татарином на уроках, плевались в него жёваной бумагой, писали по очереди, строчка за строчкой, передавая по рядам, похабные истории про него.

Сидевшая за учительским столом Лариса Борисовна Голубева словно не замечала творившихся в классе безобразий — внимание её поглощали собственные ногти, которые она оттачивала пилочкой. Её метод преподавания истории состоял в том, чтобы лениво пересказать ученикам в начале урока один из пунктов параграфа, а остальную его часть отдать классу на самостоятельное изучение. Кто-то из учеников, действительно, погружался в чтение, другие делали вид, некоторые даже и не открывали учебника, а Лариса Борисовна в это время обычно занималась собой, со скукой поглядывая в окно, либо исчезала из класса на какое-то время, а затем возвращалась, принося с собой сигаретную вонь. Никого не возмущало такое положение вещей, потому что, во-первых, Лариса Борисовна была неразборчива в выражениях и могла запросто унизить непокорных перед всем классом, а во-вторых, её довольно легко было умилостивить: любительница сладкого, она никогда не отказывалась от шоколада и не скупилась на хорошие оценки для дары приносящих.

Закончив маникюр, Лариса Борисовна надула свои ярко-фиолетовые губы.

— Де-е-ти, — слова её тянулись, как резиновые, — у кого мамы или папы челночат в Москву за това-а-ром?

— У меня… У меня… — послышалось несколько голосов.

— Спросите у них, сколько стоит там приличная шу-у-у-ба. Мне кажется, тут слишком цену загиба-а-а-ют…

После этого Лариса Борисовна опёрла толстые, густо нарумяненные щёки о кулаки и продолжила в задумчивости скучать. А класс вернулся к своим далёким от учёбы занятиям. Через некоторое время Лариса Борисовна громко вздохнула и словно продолжила мысли вслух:

–… Боже, как всё надоело! Как гнусно жить в этой ужасной, нищей стране!.. И никогда здесь не будут жить по-другому, как в цивилизованных странах, ни-ког-да. Потому что основная масса русских — это воры, пьяницы и бездельники… Так о нас говорят на Западе. И они правы! Совершенно правы. Кругом одно быдло и ни одного интеллигентного лица, — она презрительно обвела класс взглядом. — У меня есть подруга институтская, Валентина. Вот ей повезло — вышла замуж за иностранца. Теперь письма из Голландии пишет, спрашивает, как я живу… А я никак не живу, я су-щест-ву-ю! У них семь комнат на троих, а мы в двух вчетвером ютимся! У них у каждого машина и бассейн во дворе — а у нас что?.. Ой, де-е-ти, если выпадет вам счастье, мой вам совет: мотайте отсюда куда подальше!

После этих слов Зина поднялся с места.

— Тебе чего, Генералов? — Лариса Борисовна удивлённо уставилась на него из-под очков и жирно поблёскивающих теней.

Он медленно пошёл к учительскому столу.

— Что тебе надо, я тебя спрашиваю?

Зина молчал, словно разучился говорить.

— Какой Вы после этого учитель истории?! — наконец выпалил он.

— Что-о? — она не понимала, о чём он.

— Да как Вы можете такое говорить? — он почти закричал на неё. — «Эта», как Вы говорите, «страна» — наша Родина, и Вы не хаять её должны, а учить нас любить её! Вы должны…б-благоговейно произносить само это слово! А Вы… Вы поливаете его грязью, учите нас ненавидеть Россию, как ненавидите её сами! — от негодования он заикался. — Вот, поглядите на результат Вашего преподавания, — Зина указал головой и глазами на Казирова, который сидел с красными ушами и втянутой в плечи головой. — Вы специально делаете вид, будто не замечаете, как они издеваются над человеком?!

От удивления все притихли и уставились на учительницу. Лариса Борисовна поднялась на ноги, её серо-голубые короткие волосы на голове, казалось, встали дыбом.

— Ты что себе позволяешь, наглец? — обычно грубый её голос стал тоньше, она явно была обескуражена. — Ты сейчас пойдёшь со мной к директору, сопляк. А ну-ка пошли!

Зина не стал сопротивляться и послушно побрёл вслед за плотной спиной Ларисы Борисовны. Учительница громко и как будто со злостью ударяла каблуками в плитки пола.

В кабинете директора было холодно от раскрытого настежь окна. Сам Владимир Иванович сидел за столом с разбросанными по нему бумагами и разным мусором, пунцово-красный. Ворот его был расстёгнут, галстук висел на заколке. Директора, похоже, мучило похмелье. Лариса Борисовна, как только вошла, ударилась в слёзы, на что Владимир Иванович страдальчески поморщился, приказав Зине подождать за дверью.

Зиновий вышел в комнату, где пожилая секретарша отстукивала что-то на пишущей машинке. Зина прислонился к стене и, совсем не желая того, стал прислушиваться к происходящему в соседнем кабинете. Ещё минуту назад он был полон благородного гнева, готов был растерзать любого, кто встал бы на защиту Ларисы Борисовны, а теперь ему было стыдно за свой порыв и жалко её. Много ли, думал он, вины в том, что хочется человеку жить в достатке и не трястись за каждую копейку?.. И ещё он трусил. Как в детстве, когда нужно было отвечать за то, что натворил.

Минут через пять Лариса Борисовна вышла, пронзив наглого ученика убийственным взглядом. Зина понурил голову и постучался к директору:

— Можно?

— Заходи, — сказал Владимир Иванович со вздохом. — Так, Генералов, в школе без году неделя, и уже возникли какие-то проблемы…

После короткой беседы с директором, итогом которой стало обещание на следующем же уроке публично попросить у Ларисы Борисовны прощения, Зиновий накинул куртку и вышел на улицу проветриться. Только хотел завернуть за угол школы, как оттуда вылетела Вера Фомина — то ли испуганная, то ли кем-то обиженная: глаза блестят, губы сжаты в черту, подбородок дёргается.

— Что случилось? — спросил Зина, остановив её.

— Там… там Казиров.

Зина выглянул из-за угла и увидел вдалеке, у деревянного забора, толпу школьников. Сразу догадавшись, в чём дело, он бросился к ним и с рёвом налетел на «героев», которые скопом били одного. Раскидать их в разные стороны оказалось не так уж трудно. Истерзанный Казиров лежал на утоптанном, грязном снегу, который только два дня, как выпал. Его лицо и куртка были в крови. Кровь лилась из носа и рассечённой брови. Зина подскочил к Фавадису, поднял его на ноги, сунул комок чистого снега в руки, чтобы тот приложил его к носу. Вера, которая тоже подбежала, носовым платком зажала раненому бровь. Проступина и Боборыкина, стоявшие среди зрителей представления, хихикали, переговариваясь между собой.

— Если кто-нибудь, — заорал разъярённый Зина на всех собравшихся, — ещё хоть пальцем тронет — будете драться со мной! Понятно?..

— Чё ты лезешь? Тебя не спрашивали! — возмутился Чихиркин, который, без сомнения, был организатором избиения.

— Нашёлся заступник черномазых ублюдков!.. Сам нарвёшься!.. Дядю Стёпу уложим с лёту!.. — стали огрызаться со всех сторон.

Но с тех пор Казирова всё же оставили в покое.

В одиночестве возвращаясь из школы в офицерское общежитие, где им с отцом дали комнату, Зина с наслаждением вдыхал морозный воздух и прокручивал в голове события бурного дня: свою стычку с Ларисой Борисовной, разговор с директором, драку… И снова, теперь уже мысленно, наткнулся на испуганное, взывающее о помощи лицо Веры Фоминой. Перед тем, как побежать на выручку к Фавадису, он застыл на мгновение, удивившись слезам в её глазах — жирно обведённых чёрным карандашом, с толстым слоем туши, неряшливо осыпавшейся на бледные щёки. Странное дело выходило: такая, будто бы, знающая жизнь, плевать на всё хотела — и вдруг жалеет человека, противится несправедливости и жестокости

Во внешности Веры, по его мнению, было много несуразного, даже смешного. Зиновий обратил внимание на нелепый вид этой девчонки, ещё когда случай распорядился встретиться им утром в дверях школы, в самый первый его школьный день. Потом Фомина и Проступина оказались его одноклассницами. Последнюю, по прошествии нескольких дней, Зина определил как девушку вполне определённого типа: избалованная вниманием противоположного пола, без комплексов и, судя по всему, без принципов. У неё хорошенькое личико, уже вполне оформившаяся фигура, округлости которой она всячески старается не только подчеркнуть, но и выставить напоказ, одеваясь даже в школу вызывающе открыто. Вере подчёркивать пока нечего. Фигурой она походила на восьмиклассницу, но тоже напяливала на себя новомодные вещи, которые, скорее всего, брала напрокат у той же Ступы. Зиновий замечал, что из рукавов у Веры порой довольно комично торчат длинные худые руки, или наоборот, она тонет в объёмных вещах, предпочтение которым отдавала здоровячка Машина. Вера красилась также обильно и ярко, как подруги, но на её лице это выглядело намного вульгарнее. В довершение ко всему, её неровно постриженные волосы были выбелены до желтизны и выглядели неопрятно из-за отросшей черноты у корней. Осталось прибавить пирсинг в носу и по несколько колечек на каждом ухе. Почему бы такое «чудо-юдо» не выпускать в цирке вместо клоуна?..

Зина рассмеялся, но тут же опомнился, заметив, с каким удивлением идущая навстречу женщина взглянула на него. «Нет, всё-таки стоит присмотреться к этой Верёвке повнимательнее», — подумал он и опять вспомнил её слёзы, и дрожащие губы, и то, как она помогала Казирову унять кровь. Осенний ветер разогнал тучи, выглянуло солнце, и Зина зажмурился от его яркого света. На душе у него как будто тоже посветлело.