Золото. Том 1

Татьяна Вячеславовна Иванько, 2018

«Откуда есть пошла русская земля», никто не знает… Гипербореи, откуда пришли вы и куда сгинули? Ничто и никто не приходит из ниоткуда. Никто не уходит в никуда. Герои, живущие на нашей земле во времена Трои и могущества и процветания Египта, Ассирии и Финикии, оставили следы своей цивилизации, поглощённой океаном времени, смытых изменчивыми реками памяти, съеденной и растворённой непроходимыми болотами и лесными чащами. Существовали они в действительности? Их жизни, устремления к могуществу, исполнению мечтаний, их страсти, любовь и предательство остаются жить в нас, их потомках… Фэнтези, созданное на фактах, интерпретировать которые можно так или иначе, доказательств нет, но нет и опровержений… Герои незаурядные люди: Белогор – всемогущий жрец Бога Солнце, наделённый способностями, возвышающими его над всеми, Молодой царь Ориксай, царевна Авилла, и другие, они не обладают дарами как Великий Жрец, но величием души и силой духа. Кто окажется сильнее и выше?

Часть 2

Глава 1. Солнечная осень

Я подстерегал Онегу утром возле ворот территории Солнечного двора, на котором, кроме большой деревянной статуи Бога Солнце, сделанной из цельного ствола огромной сосны весьма схематично, и давно потемневшей от времени, было несколько теремов, населённых несколькими жрецами и множеством человек челяди, хозяйственные постройки и несколько скромных домиков, где обитали такие же, как Онега помощницы.

Я предусмотрительно не надел обычного красного плаща, чтобы не привлекать внимания, не к себе, но к Онеге, я понимаю, что ни к чему всему городу обозначать, что я бегаю за ней. Для неё. На Солнечных дворах не приветствуются отношения с мужчинами. Эти девушки предназначены для Бога Солнца, не для смертных. Верба тоже из этих помощниц, она старается тщательно скрывать нашу связь от всех.

Вчера и позавчера я упустил Онегу утром, сегодня мне пришлось встать до рассвета, чтобы всё же застать её.

Я долго ждал за воротами, видел весь большой двор через неглухой забор, огни факелов освещали его, занимающийся рассвет осветлил их огни. Никто не появлялся во дворе, кроме двух вилявших хвостами псов, сначала чёрного, за ним рыжего с одним висячим ухом, не спеша прошедших из одного конца в другой. Ещё до первых петухов появилась зевающая кадушкообразная женщина, на ходу запахивающая овчинную тужурку.

Глядя на то, как она зябко ёжится, я и сам почувствовал, что замёрз в этом утреннем промозглом воздухе. Надо же, это впервые со мной. Я мёрз и не раз, во время зимних переходов нашего войска. Когда вставал до рассвета на охоту, ещё, когда мы ехали по мёрзлой степи, когда передвигались сюда, на Великий Север, по замыслу Великсая выбрав самое глухое время года, чтобы выбить Колоксая отсюда. И расчет моего брата, как и всегда, оказался верен. Но я ни разу в жизни не терпел каких-либо неудобств из-за женщин. Я даже не понимаю, какого дьявола я терплю это сегодня, этот сырой холод, пропитавший уже всю мою одежду, включая даже мою нижнюю рубашку, я уже кожей чувствую всюду проникшую сырость. Даже под шапкой. Ещё простыну здесь… хо! Но тогда я смогу настоять, чтобы она ходила за мной… Хотя нет, мне не улыбается валяться больным с простуженным горлом и в испарине при ней — не слишком завлекательный кавалер из больного…

Бог Папай, ты видишь, я думаю о том, привлекателен ли я? Ты, что со мной сделал? Что за напасть наслал на меня?! Или это ты, всесильная Богиня Любви? За что? Я провинился? Я приносил вам скудные жертвы?..

Где-то рядом в стойле замычала корова протяжно, по утреннему, вот-вот её на выгон, сейчас подоят, и пойдёт комолая в бескрайние луга с другими подругами, здесь, в Ганеше почему-то много комолых коров… Мне стало смешно, какие возвышенные мысли приходили мне, а тут мычащая бурёнка…

Ещё немного и пастухи защёлкают в воздухе кнутами, сопровождаемые лаем собак и уже золотыми лучами солнца, здесь, на каменистой почве, стада не поднимают туч пыли, как в наших бескрайних степях… Но сейчас солнце ещё голубое сквозь дымку предутреннего тумана. И в его свете, всё более теплеющем с каждым мгновением, я увидел, наконец, Онегу.

Она вышла из ближнего дома, так тихо, что я не в первый миг заметил её, держа пустую корзинку на согнутой руке. Неслышно спустилась с невысокого, всего в две ступени, крыльца и шла теперь, бесшумно ступая по тропинке, подолом юбки отталкивая растущую по бокам, отстоявшую траву, всё ещё зелёную, к дорожке, возле которой я жду её. Упруго колышется плотная юбка вокруг её длинных ног, меховая тужурка, шапочку она несла в руках, волосы, светясь в сумерках, вдоль спины и на грудь свободными кудрями, белое лицо… Онега… не мучь меня, стань моей, наконец, я уже месяц по тебе сохну здесь.

Все листья опали с деревьев, стала мёрзнуть по утрам земля, а на траве выступает иней, вот как на меху моей куртки сейчас и на шапке, а увидел я тебя впервые в ещё тёплые дни до Равноденствия… Зачем тебе упираться, что плохого я предлагаю тебе, ты не пожалеешь, ты будешь счастлива со мной. Потому что я хочу сделать тебя счастливой… Хотя я не знаю ещё, что это значит у женщин, но может я пойму рядом с тобой? Я для тебя сделаю всё…

Я не ожидала сегодня увидеть здесь Явана. Три или четыре дня прошло, как мы виделись с ним. Но он не пришел, как тогда пообещал наутро, ни на следующий день я не видела его, ни на другой день. А потом перестала и ждать, с удивлением поняв, что действительно ждала и даже хотела, чтобы он пришёл, и сожалела, что он не выполнил свою «угрозу». Почему мне хотелось его видеть? Что такого было в нём, что отличало его от всех прочих, встречавшихся мне до сих пор мужчин? Да ничего, если не считать, что он не попытался ни разу поступить так, как поступали все: схватить, обнять, прижать, даже нахальных слов не говорил. Но главное: это удивительный свет, появившийся в его глазах при нашей последней встрече… Такого я не видела ещё ни в чьём взгляде…

Я вспоминала Явана все эти дни и, особенно, ночи, я думала, что, если бы… что, может быть, мне стоит отступить от данного самой себе обещания никого не любить больше, ни к кому не привязываться и никому не верить, чтобы не испытывать болезненного разочарования. Такого, что выжгло мне душу дотла.

Но, выходит, не дотла? Если у меня появились желания, волнение вблизи него, при мыслях о нём? Если я думаю о нём, если оглядываюсь по сторонам, думая не о вездесущем Волке, с его наглыми ручищами и непонятными мне правами, которые он присвоил без малейших оснований, а в надежде увидеть огромные, ярко-голубые глаза Явана, снова светящиеся так, что у меня всё сладко замирает в животе и груди?..

Но все эти дни я не видела его. Стало быть, он раздумал ухаживать за мной. Было грустно, а потом я обрадовалась, что мне не надо теперь стоять перед выбором, не надо разрываться между тем, что говорит мне мой ум и тем, что жарко шепчет моё сердце, раскрывающееся в груди как большой жаркий цветок. Позволить ли цвести этому цветку или заморить его холодом и голодом?

Что ж, так спокойнее, так, как я жила до сих пор без этого цветка и этого жара… и вернее для меня. Куда меня заведёт этот жар… Даже об этом можно больше не думать.

Все последние дни я провела с Лай-Доном, который сопровождал меня в моей работе, вначале предусмотрительно не входя в дома к больным, только носил мою довольно тяжёлую корзинку, но вчера насмелился и помогал уже по-настоящему, поначалу бледнея, но всё больше осваиваясь, и, надо сказать, эта помощь была мне очень кстати.

А пока мы ходили от дома к дому, он рассказывал мне забавные истории, а я смеялась, потому что он умеет рассказывать необыкновенно смешно, как никто.

Я спросила его, кто он при Яване, он немного задумался, а потом сказал:

— Я… Ну, назваться другом невозможно для раба, как бы ни хотелось, но…

— Разве ты раб? Ты не похож на раба, — удивилась я.

— То, что я держу себя свободнее, чем обычные рабы, это ещё не значит, что я не раб, — нахмурился Лай-Дон, отворачиваясь.

— Но скоморохи рабами не бывают, — сказала я, разглядывая его, — хотя, ты на скомороха тоже не похож…

Вообще-то он ни на кого не похож.

— Хотел бы я быть свободным скоморохом? Я не уверен уже, — печально улыбнулся он. — Ведь тогда пришлось бы самому думать о пропитании каждый день, о крове над головой, о том, чтобы меня не убили разбойники и прочем… А сейчас обо всём этом думает он, мой хозяин. К тому же он меня любит и ценит, будто я его племянник. Разве плохо?

Я засмеялась:

— Ты и, правда, раб, Лай-Дон.

Он вспыхнул, обидевшись на мои слова:

— Ну, вот ты не рабыня, но ты свободна? Разве ты можешь… например… отказаться и не пойти туда, куда тебя посылают? — запальчиво проговорил он, краснея немного и блеснув взглядом.

— Ты… — я покачала головой, улыбаясь.

Я задела его за живое, надо было промолчать…

— Я выбрала этот путь сама, как и всегда сама выбирала свой путь, чего бы это не касалось, поэтому я сама всегда отвечаю за то, что я делаю и куда иду. Человека нельзя заставить делать то, чего он делать не стал бы… выход есть всегда. Даже… Если тебе угрожают смертью, можно и умереть…

— А если угрожают не тебе? А тому, кого ты любишь? — глаза у него заблестели уже по-другому, прищурился немного, точно что-то хочет разгадать во мне. Что мне было ответить?

Конец ознакомительного фрагмента.