Все, что дозволено небесами

Татьяна Воронцова, 2020

Где грань между верностью и предательством, между правдой и ложью? Чем можно пожертвовать ради достижения цели? Многоходовые хитроумные интриги порой запускают цепочки событий, абсолютно непредсказуемых, мучительных для всех участников, в том числе для самого интригана. Кто мог подумать, что малоизвестный кабинетный учёный способен на коварные козни, способные завести в такие дебри, из которых, практически нет выхода? История поиска легендарных сокровищ в подземном святилище языческого бога получает неожиданную развязку. Искушение и соблазны, вечное столкновение свободы и необходимости… Каждый сам находит ответ. Правильных решений не существует…

4

Он нанес на грунтованный картон последние мазки, тщательно вытер кисть, положил в коробку к остальным кистям и принялся оттирать заляпанные масляной краской руки.

— Все? — спросила Дина, наблюдая за тем, как он пропитывает растворителем белую хлопчатобумажную салфетку, которую выдала ему с утра Марго. Ожесточенно трет салфеткой пальцы, один за другим, и она покрывается разноцветными пятнами и разводами, точно смятая иллюстрация к сновидениям психотика. — Можно двигаться и разговаривать?

— Как будто до этого ты молчала.

Спрыгнув с большого пня, где сидела без малого три часа, Дина подошла, чтобы взглянуть на портрет.

С картины ей ответила взглядом юная демоница, окруженная зелеными языками пламени. То есть это была, разумеется, листва деревьев и кустарников, на фоне которых позировала Дина, но с легкой руки художника она превратилась в огонь. Хризолитовые блики отражались в глазах модели, плясали на прядях растрепанных волос.

Наклонившись к портрету, Дина вдохнула запах свежей масляной краски. Последние мазки еще поблескивали.

— Герман, ты гений!

Он скорчил гримасу.

— Я хороший художник, вот и все.

— Вот, значит, как ты меня видишь, — задумчиво произнесла она, отступив на шаг и не спуская глаз с картины.

Герман расстегнул рюкзак, достал оттуда пластиковую бутылку с водой, кусок мыла в целлофановом пакете, белое вафельное полотенце и протянул все это Дине.

— Полей мне на руки.

— Что? Ах, да… Конечно.

Пока он тщательно намыливал и ополаскивал руки, стараясь избавиться от запаха растворителя, Дина молчала. Проникающее сквозь кроны деревьев солнце золотило ее светлые волосы. Чуть дальше, за рощей, в десяти минутах ходьбы, находилась валунная дамба, соединяющая Большой Соловецкий с островом Большая Муксалма. Они уже договорились сходить туда после того, как работа над портретом будет закончена.

Герман умылся, провел мокрыми пальцами по волосам, выпрямился и, не обращая внимания на полотенце, которое протягивала ему Дина, спросил, глядя ей в глаза:

— Твой дядюшка не сообщил ничего нового?

— Нет. Я бы тебе сказала.

— Вечером напиши ему, что мы стали любовниками. Что я на крючке.

— И что это нам даст?

— Посмотрим.

На его лице еще не высохли капли воды, влажный блеск черных бровей и ресниц придавал облику особую драматическую привлекательность.

— Какой же ты красивый, — прошептала Дина, не в силах отвести взгляд.

Совсем недавно он говорил ей то же самое. Говорил о ее красоте.

— Знаешь, о чем я думаю? Когда смотрю на тебя.

— Нет, — улыбнулся Герман. — Я же не телепат.

— Вот бы найти такое место… вне этого времени, вне этого мира… где мы могли бы побыть вдвоем. Только ты и я. Заняться любовью, а потом вернуться сюда, в свою реальность, и продолжать жить дальше, как будто ничего не случилось. Помня о том, что между нами было, но никому об этом не рассказывая. Никому. Ни одной живой душе. Ты читал «Темную башню» Кинга? Я мечтаю о таком же Пряничном домике, какой создал Шими для своих друзей, ставших против воли Разрушителями. Тэд Бротигэн записал на пленку рассказ для стрелков…

— Я понял, о чем ты.

— Балкон на Башне, — тихо добавила Дина, улыбаясь болезненной улыбкой человека, чья тайна перестала быть тайной. — Пряничный домик. Место вне времени, вне реальности. Где можно спрятаться от всех. От всех.

Некоторое время Герман разглядывал ее с таким вниманием, словно собирался, вернувшись домой, написать еще один портрет, по памяти.

— Место, где действие всех человеческих законов приостанавливается. — Он слегка вздохнул. — Я знаю такое место. Но не знаю, как туда попасть.

— Подземное святилище? — Дина поежилась. — А почему ты думаешь, что там…

Налетевший неведомо откуда порыв ветра поднял дыбом ее коротко стриженые волосы, заставил зажмуриться.

— Кажется, будет дождь, — пробормотал Герман. И задумчиво обозрев безоблачное небо над головой, добавил со вздохом: — Но продолжать жить дальше, как будто ничего не случилось, вряд ли удастся. В этом надо отдавать себе отчет.

На берегу пролива, разделяющего два острова, было, как всегда, ветрено и довольно свежо, несмотря на яркое солнце. Запах морской соли и выброшенных волной на берег клочьев водорослей раздражал ноздри. Осторожно ступая по валунам, между которыми торчали пучки лишайника и мха всех оттенков зеленого, они подошли почти к самой воде и остановились, глядя на дамбу.

— Поцелуй меня, — попросила Дина.

Герман искоса глянул на нее. Что еще за провокации? Хотя… Ей ведь не известно его отношение к поцелуям. Этот вопрос они не обсуждали.

— Я не люблю целоваться.

— Ни с кем?

— Ни с кем.

— Но умеешь?

— Умею.

— Как же научился?

— Ну… — Он глубоко вздохнул. Улыбнувшись, потупился с неожиданным смущением. — Все женщины, с которыми я имел дело, любили целоваться. Вот и пришлось.

— Бедняжка! — Видно было, что эта неожиданно всплывшая деталь его интимной жизни изрядно Дину веселит. — Наверное, это было ужасно. Тебе удалось скрыть свое отвращение от подруг? Думаю, да. В противном случае они вряд ли согласились бы «иметь с тобой дело». — Она говорила, давясь от смеха, не спуская с Германа искрящихся глаз. — Что же конкретно тебе не нравится? Вкус? Ощущение чужого языка во рту?

Над морем с криками носились чайки, периодически камнем падая вниз, чтобы выхватить из воды рыбу. Некоторое время Герман смотрел на них, щурясь не то от солнца, не то от раздирающих его противоречивых чувств, потом резко повернулся и схватил Дину за плечи. Процедил чуть слышно:

— Заткнись.

Они уставились друг на друга.

— Ну и дурак же ты, хоть и шаман, — насмешливо произнесла Дина, не оказывая ни малейшего сопротивления.

Разумеется, это сработало. Одним движением он заключил ее в объятия — такие крепкие, что она почувствовала себя скованной по рукам и ногам, — и поцеловал. Долгим страстным поцелуем, не наводящим на мысли ни о неумении, ни о нежелании.

— Ух ты! — выдохнула Дина, когда он ослабил хватку и немного отстранился. Провела языком по влажным губам. Сердце ее стучало так, будто она бежала кросс. — Ну, в общем… Ты действительно умеешь целоваться. Этого у тебя не отнять.

Герман чуть заметно усмехнулся. Если бы в эту минуту Дина посмотрела ему в лицо, он разжал бы руки и отступил. Но она стояла тихо, не двигаясь и не открывая глаз.

Кроме беснующихся над водой чаек, вокруг не было ни души. Только чайки, ветер, валунная дамба, извивающаяся по отмелям пролива, и солнце, блистающее на поверхности холодной неспокойной воды. Притянув Дину к себе, Герман жадно целовал ее рот, точно пил и никак не мог напиться, руки его гуляли по ее телу под одеждой.

— Кажется, ты действуешь против собственных правил, — с трудом переводя дыхание, хрипло прошептала она, когда он наконец ослабил хватку.

— Хочешь сказать, я веду себя как козёл?

— Примерно.

Герман коротко хмыкнул.

— Я не буду оправдываться.

— Еще бы… Такие, как ты, никогда не оправдываются.

— Потому что в этом нет смысла.

— А в чем есть? В жизни?

— В жизни тоже нет.

Дина открыла глаза, но посмотрела не на Германа, а на свою расстегнутую белую рубашку, под которой виднелась покрытая красными пятнами грудь. Нижнего белья на ней не было.

— Вот ведь как бывает, — медленно и задумчиво, будто бы обращаясь к самой себе, произнесла она после паузы. — Я могла заполучить самого классного парня на всем Соловецком архипелаге, но пошла на поводу у своего хитроумного родственничка… согласилась стать наживкой…

— Ты лучшая наживка из всех, что мне подкидывали в жизни, — сообщил Герман, вероятно, надеясь, что ей это польстит.

–…и это обернулось против меня.

— Все закономерно, моя дорогая.

— Но все равно чертовски обидно. — Дина вздохнула. — Меня буквально распирает от желания без конца говорить о том, какой ты потрясающий мужчина и как сильно я тебя хочу. Я понимаю, что это глупо, и стараюсь заткнуться, но заткнуться не получается. Представляю, как тебе это надоело.

— Мне нравится твоя честность, но не нравится, что ты считаешь, что она должна быть вознаграждена.

— Я так считаю?

— Конечно. Разве ты не надеешься, что рано или поздно я пересмотрю свое отношение к происходящему, скажу себе «как бы то ни было, она поступила благородно, призналась, хотя могла промолчать» и удовлетворю твое желание.

— Наше обоюдное желание, — поправила Дина.

— Пусть так.

— Надеюсь, конечно. А ты на моем месте не надеялся бы?

— Мне трудно представить себя на твоем месте.

Они немного помолчали, разглядывая друг друга, как незнакомцы, случайно столкнувшиеся посреди улицы.

— Завидую твоей подруге. Как ей удалось добиться от тебя взаимности? Ты был свободен в то время?

— Давай сменим тему.

Прикусив губу, Дина отвернулась, минуту смотрела на море, потом застегнула рубашку и решительно двинулась в обратную сторону, к роще, где они оставили этюдник и рюкзак. Герман шел за ней.

Перед картиной оба остановились и, не сговариваясь, соприкоснулись руками. Как сообщники.

— Ты еще будешь работать над ним или он уже готов? — спросила Дина, глядя на портрет, а не на художника.

— К завтрашнему дню будет готов.

— Я смогу его увидеть? После того, как ты закончишь.

— Само собой.

— Где?

Он чуть помедлил.

— Я принесу его тебе в гостиницу.

— Принесешь? — Брови Дины поползли вверх. — Но…

— Есть возражения?

— Нет, но я хочу спросить. Что ты собираешься с ним делать дальше? Поставишь в уголок, накрыв газеткой? Ведь если ты повесишь его на стену, твоей подруге это вряд ли понравится.

— Вообще я собирался подарить его тебе.

— Мне? — ошеломленно пробормотала Дина. — О-о-о!.. На это я и надеяться не смела.

— Видишь оно как. Иногда происходят вещи, на которые даже не надеешься.

С этими словами Герман наклонился и поцеловал ее еще раз. Полноценным любовным поцелуем.

— Это обещание? — шепотом спросила Дина, когда вновь обрела способность говорить.

— Запомни, наживка: обещание — это то, что начинается со слова «обещаю». Все остальное — не обещание.

— Какой ты жестокий! Мог бы соврать.

— Зачем?

В кармане у него закурлыкал смартфон.

— Ага, — пробормотал Герман, взглянув на экран. — Меня уже разыскивают.

— Твоя подруга?

— Мое руководство. — Он коснулся пальцем экрана и поднес смартфон к уху. — Да, Борис Петрович. Буду через полчаса. Готово, конечно. Нет, я с ним не согласен. Обсудим при встрече.

Он убрал смартфон обратно в карман и посмотрел на Дину.

— Все понятно, — улыбнулась она непринужденной, чересчур непринужденной, улыбкой. — Сеанс окончен.

— Мне, как всякому порядочному человеку, нужно зарабатывать на жизнь.

— Смеешься!

— Вовсе нет.

Больше не обращая внимания на местные красоты, они продвигались быстрым шагом на запад, по грунтовой дороге, ведущей через лес к Святому озеру. Вперед, вперед — сквозь яркое сияние дня, процеженное через кроны деревьев, и тонкий аромат цветущих трав.

— Я слышала, твой друг очень богат.

— Он унаследовал состояние и бизнес своего отца. Но это не значит, что все остальные члены нашего славного семейства могут сидеть на его шее, свесив ножки.

— С такими деньгами он мог бы жить в Москве или вообще в Европе. Но живет здесь. Почему?

— Потому что здесь живу я.

— Это так важно для него? Жить рядом с тобой, вместе с тобой.

— Да, — просто ответил Герман. — И для него, и для меня.

— А рыжеволосая красотка? Жена твоего друга. Ей тоже нравится жить в такой глуши? На краю света.

— Ей нравится жить там, где живет Леонид.

— Как романтично!

Герман искоса посмотрел на нее.

— Ты находишь?

— Угу. — На ходу она сорвала растущую у обочины высокую травинку, прикусила зубами. — И завидую. На самом деле просто завидую. А ты почему живешь именно здесь? Как ты вообще оказался на Соловках? Ведь ты не местный, это очевидно.

— Четыре года назад я привез на ферму доктора Шадрина одного парня в ломке, ну и… задержался на некоторое время. Потом уехал. А год назад приехал опять.

— Ферма доктора Шадрина — это клиника для бывших наркоманов на севере острова?

— Вроде того.

— Что же заставило тебя вернуться? Год назад.

— Привез другого парня в ломке, — ответил он после паузы.

— И это был…

— Леонид.

— А тот прежний парень куда подевался?

— Он умер.

— Ох… Извини.

— Он умер тогда же, на ферме. Можно сказать, у Аркадия на руках. Аркадий до сих пор мне этого не простил.

— Чего «этого»? — подавлено спросила Дина.

Оба невольно замедлили шаг.

— Я привез человека, которого он не смог спасти. — Худое лицо Германа с тонкими резкими чертами казалось лицом короля лесных эльфов в зеленоватой тени деревьев. — Только и всего.

— Но разве ты виноват?

— Не думаю, что он рассуждал в таком ключе: виноват, не виноват… Наше знакомство состоялось при дерьмовых обстоятельствах, и это первое впечатление застряло у него в мозгу.

Они шли молча до тех пор, пока впереди не показались первые деревянные дома, стоящие на улице Ивана Сивко.

— И все же. После того, как Леонид выздоровел, почему вы остались на острове?

Герман поправил ремень этюдника, висящего на левом плече. На его выразительном лице появилась легкая гримаска.

— Потому что я дал слово Аркадию. У Леонида, помимо наркотиков, были другие проблемы, серьезные проблемы, и Аркадий сказал, что готов помочь, но с одним условием. Я останусь на острове, независимо от того, останется ли здесь Леонид. Ну, и я согласился. Правда, я пообещал, что останусь на ферме… — Он слегка усмехнулся. — Но по ряду причин это оказалось невозможным.

— А зачем ему было нужно, чтобы ты остался? На ферме или на острове.

— Мы являем собой прекрасный пример заклятых друзей. Вместе плохо, но врозь еще хуже.

— Забавно. Никогда не наблюдала такого в реальной жизни. Только в кино.

Он не стал развивать эту тему. Еще раз поправил этюдник и, глядя Дине в глаза, проворчал:

— Ладно, наживка, до завтра.

— Ты позвонишь?

— Да. Вечером закончу твой портрет и завтра принесу его тебе.

— Что, прямо в коттедж?

— Да.

— С ума сойти! А ты не боишься, что я тебя соблазню?

С глубоким вздохом он повернулся и зашагал по дороге вдоль берега.

Когда он работал в своей мастерской на втором этаже, к нему входили на цыпочках, предварительно постучавшись. Никаких требований и ультиматумов, просто так сложилось. Согнутым указательным пальцем Нора стукнула три раза по дверному полотну и, услышав невнятное бормотание, в котором не было ни малейшего недовольства, только безмерная усталость, вошла.

То, что она увидела, напомнило ей кадры из фильма «Модильяни» Майкла Дэвиса. Темноволосый художник с изможденным лицом и безумным взглядом, стоящий перед мольбертом с палитрой в одной руке и кистью в другой, в финальном приступе творческой одержимости наносящий на холст резкие, нервные мазки. На столе — опустошенная на две трети бутылка красного вина. Запах масляной краски, смешанный с запахом дыма от выкуренных сигарет. Воздух, раскаленный от страсти.

— Можно? — спросила Нора, глядя на картину.

Спросила и услышала в своем голосе дрожь. Нельзя сказать, что она чувствовала себя нормально.

— Да, конечно, — откликнулся Герман. — Я как раз закончил.

На нем были старые синие джинсы, застиранные до голубизны, в которых он всегда работал дома, и черная футболка с коротким рукавом. Нора любила эти джинсы. Они великолепно сидели на стройных бедрах Германа, великолепно даже без ремня. Немного забрызганы краской…

— Что скажешь? — спросил он, поворачиваясь.

— Потрясающе. — Нора кашлянула. Облизнула губы. У нее внезапно пересохло во рту. — Тебе повезло с моделью. А ей, очевидно, повезло с художником. Словом, вы нашли друг друга.

Герман смотрел на нее, не отрываясь, и в конце концов ее прорвало.

— Да, я ревную! Да, я бешусь! Да, я ненавижу вас обоих, звезды голливудские! А ты чего ждал?

Он растерянно пожал плечами.

— Ничего особенного.

— Ничего особенного? Правда? — Нора боролась с примитивным бабским желанием расцарапать в кровь его красивое лицо. — Сначала ты признаешься, что тебе нравится эта блондинка, потом пишешь ее портрет… По-твоему, ничего особенного? Я просто не знаю, как реагировать на все это, Герман. Я не знаю, как себя вести. Объясни мне, что происходит. Ты переспал с ней? Вы любовники?

— Нет.

Отвечая, он не отводил глаз, и голос его оставался ровным.

Нора медленно выдохнула.

— Я тебе верю. Но объясни, бога ради, зачем тебе понадобилось писать ее портрет?

— Ну, — начал Герман немного сбивчиво, — я же сразу сказал, что она мне нравится. Это правда. И я тоже не знал, как себя вести. А теперь, когда я написал ее портрет, все пришло в норму. Понимаешь? Нет? То, что сидело во мне, выплеснулось наружу, нашло воплощение, обрело облик. И я почувствовал себя свободным.

— Это называется сублимация, моя дорогая, — любезно пояснил возникший у нее за спиной Леонид. — Привет старине Фрейду.

Герман замер на мгновение, обдумывая его слова. Смущенно улыбнулся.

— И ведь не поспоришь.

— Еще бы!

Нора почувствовала, что руки Леонида обнимают ее за плечи.

— Пойдем со мной, сестренка.

— Куда? В волшебную страну, где нет ни бед, ни печалей, где течет молоко и мед?

— Можно и так сказать. — Болтая, он увлек ее к двери. — На кухню. Марго испекла пирог с грибами. Я съел кусочек и чувствую, что готов съесть все остальное. Меня необходимо остановить.

Выходя, она бросила взгляд на Германа, по-прежнему стоящего с отсутствующим видом посреди комнаты. На висках его поблескивали капельки пота. Черные брови и ресницы подчеркивали бледность лица. Он был все еще там, в своем мире. Недоступном, наверное, никому.

Аромат свежеиспеченного пирога растекся по всему первому этажу. Спускаясь по лестнице, Нора уже улавливала его, а оказавшись на кухне, почувствовала, что этот божественный аромат проникает во все клетки тела. Марго поставила перед ней тарелку с куском такого размера, что хватило бы на троих, налила чай и сама тоже присела к столу.

— Ну и зачем ты меня увел? — старательно изображая недовольство, обратилась Нора к Леониду. В глубине души она была ему благодарна, но признаться в этом, разумеется, не могла. — Я еще не все сказала.

— Потому и увел, — широко улыбнулся Леонид.

Нора вопросительно приподняла брови.

— Ты не знаешь его так, как знаю я, — пояснил он, косясь на противень с пирогом, накрытый льняным полотенцем. — И никогда не узнаешь. Поэтому прими мой совет. Не лезь к нему с этой блондинкой. Понятно, что тебя это беспокоит, но… не лезь. Верю, тебе есть что сказать, да только в некоторых случаях слова бесполезны. Даже вредны.

Придумывая достойный ответ, она рассеянно скользила взглядом по знакомым до мелочей предметам, вместе с которыми в это большое квадратное помещение, изначально довольно унылое, пришел домашний уют. Кухонные шкафчики с филенчатыми сосновыми дверцами; громадный холодильник, доставленный с материка; газовая плита на четыре конфорки с духовкой, где Марго, внезапно открывшая в себе кулинарный талант, чуть ли не ежедневно пекла творожное и имбирное печенье, пироги из дрожжевого теста с разными начинками, сладкие булочки и даже торты типа «Наполеон». Короткие, до подоконника, шторы с бледным растительным орнаментом, темно-зеленым на бежевом фоне. Марго сшила их сама из полотна, купленного в местном магазине. Большой самовар, тяжелые керамические кружки и плошки, квадратная корзинка для хлеба, белые льняные полотенца и салфетки с мережкой по краю. Начищенное до блеска столовое серебро — неопровержимое свидетельство благосостояния.

Нора уже привыкла считать этот дом своим. Может, напрасно?

— Интересно, что он собирается делать с ней дальше, — задумчиво проговорила она, ни к кому в особенности не обращаясь, словно бы размышляя вслух. — Не с блондинкой. С картиной. Повесит на стену?

— Я уже пообещал ее Дине, — отозвался вошедший Герман. — Завтра утром отнесу ей в коттедж, и на этом все.

— В коттедж? — тупо повторила Нора.

— Она остановилась в одном из коттеджей на улице Флоренского. Гостевой дом, там их несколько, ты же знаешь. — Герман повернулся к безмолвствующей Марго. — Ну и где ваш хваленый пирог?

Он переоделся и теперь выступал в своих любимых черных джинсах и темно-серой футболке навыпуск. Глядя на него, Нора вспомнила слова одной из девчонок с фермы в Новой Сосновке: «С ума сойти, чуваку все идет! Хоть в мешок его наряди, все равно он останется таким же обалденным красавцем». Впрочем, любительницы брутальных мужчин вряд ли оценили бы его богемную наружность. Чересчур худой, чересчур мрачный… Также многим действовала на нервы его привычка смотреть в упор, прямо в глаза, и манера обрывать разговор на том месте, где ему надоедало слушать собеседника.

Конец ознакомительного фрагмента.