Без названия. Книга 2

Татьяна Анатольевна Денисова, 2021

Продолжение 1 части романа, в которой повествуется о дальнейшей жизни персонажей. На сцену жизни выходят новые герои. Снова непростые испытания. Кто останется верным слову? вере? чести? любви? Прочитав 2 книгу, узнаете ответы на вопросы.

Часть 2

Рихард

Глава 1

Ася блуждала по глубокому подземелью, в котором не было света. Капли воды, ударяясь о холодный пол, разбивались вдребезги. Мрак давил, подавлял своей властью. Она на ощупь пыталась найти выход — не получалось. Вот и в этот раз почувствовала, как рука уперлась в пустоту. Снова развилка, очередная. На этот раз два, а не три туннеля впереди. Ася двинулась дальше по ближайшему к ней. Пройдя несколько десятков шагов, обернулась, словно на чей-то зов, постояла так несколько минут, прислушиваясь — нет, ничего, только удары капель. Потрескавшиеся губы прислонились к стене — она, как и прежде, оказалась сухой, только пыль. Где же животворительная влага? Почему столько времени она слышит звук воды, но не может до нее добраться? Думать нельзя. Останавливаться нельзя. Идти. Надо идти. Все равно куда, лишь бы двигаться. Остановишься и заснешь. А сон — смерть. Она повернула назад по туннелю, вдруг решив, что пойдет по другому пути. Вернувшись, по ее подсчетам, назад к развилке, она не нашла другого туннеля. Но он же был! Был!

— Где?.. Где?.. Где он?..

Ася металась по постели. Рихард в который раз пытался успокоить ее. Обхватив Асю за плечи, он укладывал обратно в кровать, но она тут же вырывалась.

— Ася, Асечка, слышишь меня? Хорошая моя…

Ася не слышала. Лишь звук воды… Язык уже не ворочался от пыли во рту. В какой-то момент она не выдержала и начала колотить кулаками стену, обдирая пальцы в кровь. В темноте не было видно, как она выглядит, но если бы такая возможность была, то Ася, увидев свое отражение, отшатнулась от него в ужасе. В глаза попадала пыль, поднятая ею, щипала их. Обессиленная, женщина завыла, как подстреленная волчица, скуля и взвизгивая. Она прислонилась спиной к стене, сползла по ней на каменный пол и потеряла сознание.

Обмякнув, она, наконец, успокоилась в руках мужа. Рихард положил ее на подушки, пригладил рукой растрепавшиеся волосы, смочил губкой губы. Она лежала в глубоком обмороке. Он не стал приводить ее в чувство — пусть отдыхает. Когда в обмороке, она не бредит. Очнувшись, снова начнет метаться.

Рихард не чувствовал усталости. За последние две недели он спал в общей сложности несколько часов, да и то под напором Сана. Он осунулся, глаза ввалились и потухли, щетина переросла в бороду. Его ничто не трогало, кроме Аси, а с ней творилось невообразимое.

Когда позвонил незнакомый человек и сказал, что его жена в больнице, Рихард только спросил, жива ли она. Утвердительный ответ успокоил его, пока он не увидел Асю. В больнице она пришла в себя лишь раз и то только затем, чтобы начать кричать и метаться. В госпитале ЭСВ, куда в тот же день ее переправили вертолетом, врачи, тщательно осмотрев пациентку, выдали приговор: физически здорова, несмотря на потерю ребенка. Небольшое сотрясение мозга, полученное при падении, не может вызвать подобную реакцию — дело в психике. Рихард, несмотря на протесты Тимура, забрал ее домой.

— Мой господин, — шепотом позвал Сан.

— Да.

— Мой господин, может, выслушает совет. Хуже ей не станет. Давайте дадим ей немного вина. Надо, чтобы разум перестал сопротивляться, надо подавить его.

— Как это сделать, если она без сознания, а когда в сознании, не дает прикоснуться к себе.

— Думаю, мы справимся, — попытался подбодрить хозяина Сан.

Ася очнулась вдруг, как и заснула перед этим. Она мучительно пыталась вспомнить, что с ней сталось, но никак не могла понять, где она. Пошарив рукой по каменному полу, наткнулась на стену. Поднялась, осмотрелась по сторонам. Было глупо это делать, так как кругом непроглядная темь. Страха не было, как и ощущения голода. Хотелось пить, не мешало бы погреться возле костра, но ничего — и так сойдет. Интересно, где это она и как здесь очутилась, а главное — зачем. Может, это сон? Да, скорее всего, сон. Страшный, но сон. Раз так, то он скоро кончится — она окажется в другом месте. А если нет? Да нет… Что это? Она обернулась на звук…

Ритус сидел на диване в библиотеке и слушал Рихарда.

— Отправь меня к ней, — потребовал Рихард.

— Куда именно?

— Не знаю.

— Она ведь спит.

— Значит, отправь в ее сон.

— О чем он?

— Не знаю.

— Рихард, у каждого человека свои страхи, которые при стрессовой ситуации могут проникнуть в реальную жизнь и овладеть хозяином. Чтобы отправить тебя в сон Аси, я должен знать, о чем он. Иначе я не смогу помочь. Если я отправлю тебя просто в сон, то ты можешь оказаться во сне абсолютно незнакомого тебе человека с подобными страхами, не более, но с Асей ты не встретиться.

— Что же делать?

— На какое-то время ты заблокировал ее мозг, но прибегать к вину постоянно нельзя. Надо выяснить, о чем сон. Я попробую побеседовать с ней. Пока я буду с Асей, ты…

— Я буду там же, — перебил его Рихард, прекращая дальнейшие рассуждения Ритуса.

— Хорошо, — согласно кивнул Ритус, поняв, что спорить не следует.

Ритус подошел к кровати, на которой лежала Ася. Она вроде бы спала, во всяком случае, грудь поднималась и опускалась ровно. Мужчина поставил стул рядом с кроватью.

— Ася, привет, — он наклонился к ее уху.

Дыхание ее не прервалось, не задержалось — она не слышала его.

— Мне очень хочется помочь тебе, но я не знаю, где ты. Если бы я узнал место твоего пребывания, вытащил бы тебя.

Ася не двигалась.

— Попробуй сам, — Ритус отодвинулся вместе со стулом.

Рихард присел на кровать, обмакнул губку в вино, провел ею по губам. Несколько капель скатились по щеке на подушку, несколько осталось на губах.

— Выйди, пожалуйста.

Ритус удалился.

Спустя два часа Рихард вышел из комнаты, в которой спала Ася. Ритус сидел на кухне.

— Поешь, — предложил он Рихарду.

— Не хочу.

— Если ты собираешься в путь, тебе потребуются силы не только для себя, но и для нее. По виду могу предположить, что ты догадываешься о ее месте нахождения.

— Есть кое-какие мысли.

— Она всегда разговаривает во время ваших уединений?

— Тебе обязательно знать об этом?

— Нет.

— Нет.

— Ты совсем обессилил ее?

— Наверное.

— А сам?

— Частично.

— Сначала поешь, потом расскажешь о своих ощущениях.

— О чем?

— Ощущениях. Что ты чувствовал? Меня интересуют не слова — они могут оказаться лживыми. Сердце не лжет никогда.

Рихард ел не спеша, обдумывая слова Ритуса. Ощущения. Легко сказать: расскажи об ощущениях. Тем более о таких.

— Было что-то новое? — перебил его размышления Ритус. — Не так, как обычно?

— Да.

— Было тепло, жарко, прохладно?

— Холодно.

— Хотелось пить?

— Да.

— Чувствовал много цветов или один?

— Нет. Цветов не было.

— Пустота или темнота?

— И то и другое.

— Преобладание чего?

— В равной степени.

— Чувствовал что-нибудь мягкое?

— Нет.

— Мне надо подумать.

Рихард молча допивал бокал вина.

— Если вокруг много пустоты — она в лабиринте. Цветов нет — темнота. Скорее всего, она в замкнутом пространстве без света. Земля ведь мягкая, а ты не почувствовал ее — значит, она в пещере. К тому же там холодно. Да, она в каком-то замкнутом пространстве, очень большом или, может, ей кажется, что большом, без света. Там холодно. Может, под землей. Уже что-то. Я попробую, но не слишком надейся.

— Это было лишнее.

— Я должен был сказать.

Ася в очередной раз оглянулась. Она слышала, явно слышала какой-то звук. Она снова опустилась на пол. Пить все еще хотелось, но не было испепеляющей жажды. И вроде бы согрелась, сама не зная, как. Она успокоилась, и вся превратилась в слух. Надо выяснить: откуда идет звук, иначе она никогда не сможет выбраться отсюда. Вот еще. А если это враг? Нет, сердце не бьется, как тогда, в момент опасности. Наоборот, оно успокоилось, даже слишком. Враг может быть обманчив, может принять любой облик. Нет. Не в этот раз.

Ася сидела, вся обратившись в слух, несколько часов кряду. Руки и ноги затекли, но она не чувствовала ни холода, ни голода, ни, что самое поразительное, жажды. Она ждала. Идти не было сил. Надо оставаться здесь. Если перед ней враг — он не заметит ее и пройдет мимо. Если друг — найдет: доведет сердце. Она не заметила, как начала дремать. Очнувшись, поняла: что-то изменилось. Медленно поднявшись, спиной опираясь о стену, осмотрелась по сторонам: как будто можно что-то рассмотреть в этой кромешной тьме. И увидела мелькнувший огонек. Он был настолько крохотный и так быстро исчез, что могло показаться, что его вовсе не было. Ася, забыв об усталости, об опасности, ринулась в сторону, где ей почудился свет. Она бежала, задыхаясь, легкие должны вот-вот разорваться, но ее это не трогало. Если не выберется, все равно умрет. Если враг, пусть убьет. Она поскользнулась на скользком полу и упала, сильно ударившись при падении коленом. Сознание вновь покинуло ее.

Рихард снова и снова кружил по бесконечному лабиринту. Вода, стекающая со стен, хлюпала под ногами. Он освещал себе путь маленьким фонариком. Опять развилка. Перед этим Рихард трижды свернул налево. Что ж, так он поступит и в этот раз. Он уже повернулся, чтобы идти дальше, когда услышал посторонний звук. Откуда он? Оставаясь на месте, он вслушивался, вслушивался… все яснее, яснее. Определив, откуда идет звук, Рихард осторожно двинулся ему навстречу, отметив про себя, куда следует свернуть по возвращении. Фонарем он уже не пользовался: неизвестно, что там, впереди. Спустя несколько десятков шагов услышал хлопок. Потом все стихло. Совсем. Обратившись в слух, он старался идти бесшумно, в такт падающих капель, приглушавших его шаги. Он остановился, почувствовав под ногами что-то живое. Присев на корточки, осторожно протянул руку и тут же отдернул ее, словно обжегся. При свете фонаря увидел, наконец, ту, ради которой так долго бродил в мире, которого не должно существовать.

Рихард поднял Асю на руки. Под ногами везде вода. Положить женщину некуда. Ладно, не надо. Она жива, хотя без сознания. Надо возвращаться. Силы, о которых говорил Ритус, оказались на исходе, а еще предстоял путь. Возможно, есть более короткий, но ему придется снова пройти там, где он шел. Ничего, он дойдет. Дорогу он помнит…

Ритус понимал, что времени у Рихарда уже нет, но все равно не возвращал его. Что он будет делать в этом мире без нее? На немой вопрос Сана Ритус ответил:

— Знаю.

И сидел, молча глядя на двух людей, лежащих на кровати. Когда Рихард зашевелился, Ритус наклонился к нему, стараясь уловить дыхание. Где он? В каком мире? Или, может, что хуже всего, между? Оттуда хода точно нет. Рихард тяжело, медленно, но верно шел домой. Время… Да, оно закончилось. Но… Он облизнул пересохшие губы и провалился в беспамятство.

— Где он? — спросил встревоженный Сан.

— Не знаю, — честно признался Ритус.

— Что делать?

— Ждать.

Когда спустя час Ася открыла глаза и впервые осмысленно посмотрела вокруг себя, Ритус понял, что наполовину предприятие Рихарда увенчалось успехом. Женщина в недоумении воззрилась на Ритуса и Сана. Что они делают в их спальне? Судя по их выражениям лиц, они здесь давно. Ася посмотрела налево — Рихард. Какой-то посеревший, постаревший, с бородой, но все-таки он и никто другой.

— Ася, выпей, пожалуйста.

Ритус помог женщине сделать несколько глотков. Разбавленное подогретое вино подействовала сразу: веки сомкнулись сами собой. Объясняться с Асей сейчас у Ритуса не было ни охоты, ни сил, ни знаний. Силы, действительно, утратились, ведь их он передал Рихарду. А оставшиеся необходимо беречь — нельзя позволить себе роскошь оказаться совсем без них. Что же касается знаний, он не уверен, что сталось с Рихардом, так что даже захоти он ответить Асе, сказать было нечего.

Через несколько дней Ася сидела около окна, забравшись с ногами в кресло. Чай, что принес Сан, остался нетронутым. Она обещала Рихарду, что будет есть, но сейчас не было сил заставить себя сделать даже глоток. Услышав шаги в коридоре, Ася по инерции протянула руку к чашке и опрокинула ее в ближайший цветок. Она поставила пустую чашку как раз в тот момент, когда в комнату вошел Рихард.

— Привет.

Он погладил жену по щеке и посмотрел на нетронутое печенье. Ася перехватила его взгляд и сказала:

— Я выпила чай, печенье позже.

— А я думал, что чай выпила пальма. Вероятно, она попросила тебя об этом.

— Рихард, пожалуйста, не надо, — устало проговорила Ася.

— Хорошо, — муж сел около ее ног.

Они сидели и смотрели в окно. Она на реку, он на небо. Река чему-то хмурилась, вода была непроницаемой, плотной, тяжелой. Небо тоже хмурилось, тучи сменяли друг друга без остановки. Краски неба и воды оказались похожими: темными, нечеткими.

— Может, все-таки стоит сказать твоим? — спросил Рихард.

— Зачем? Чтобы и им было плохо? Не стоит.

— Есть боль. Она может причинить много страданий, может убить человека. Но стоит ее разделить с кем-то, она уменьшится. Если оставшуюся половину тоже разделить, то…

— Я не хочу отдавать свою боль!

Рихард осекся, понурив голову, уставился в пол. Слова были бесполезны. Рука не ныла — заходилась в боли. Завтра, наверное, будет хуже — он тоже не отдаст боль. Щека передернулась в нервном тике.

— Распорядиться насчет ужина? — натянуто спросил он, теряясь, о чем можно еще спросить, понимая, впрочем, насколько бестактно звучат его слова.

— Как хочешь, — безразлично ответила Ася, не отводя взгляда от реки, что начала протестовать против ветра, ерошившего ее наперекор течению.

Рихард тяжело поднялся и пошел в кабинет. Сегодня он переночует здесь. Надо предупредить Сана, чтобы не беспокоил ее. Он постарается не шуметь, как обычно. Хотя об обычном шуме судить ему трудно: сам он не помнил, Сан молчал, а при Асе приступы не появлялись вплоть до сегодняшнего дня.

Рихард метался, скрипя зубами. Даже в беспамятстве помнил: боль только его. Он ее не отдаст никому и никогда. Сан не отходил от дивана. Здесь неудобно. На кровати был размах. Здесь же удержать мечущегося человека невозможно. Дважды Сан падал сам, один раз с Рихардом. В дверь постучали — этого только не хватало.

— Н-е — в-п-у-с-к-а-й!

— Да, мой господин.

Сан приоткрыл дверь ровно на столько, чтобы прошмыгнуть в нее самому.

— Госпожа…

— Прекрати, Сан, знаешь, я не люблю этого. Где Рихард? Уже поздно.

— Он сегодня согласился помочь мне, но если вы против, то я передам.

— Нет, Сан, не надо. Я хотела узнать, что с ним. Мне показалось, ему нездоровится.

— Вам показалось.

— Спокойной ночи, Сан. Рихарду тоже.

Сан, помедлив несколько секунд, пока Ася скрылась за поворотом, вернулся в комнату. Рихард беззвучно пытался обуздать боль.

— О, мой господин… Я сейчас…

Сан несся по коридору. Хлопок остановил его. Хлопок. Сан знал, что это за… Когда он ворвался в кабинет, Рихард все еще сжимал пистолет…

Ася проснулась от звука вертолета. Она сначала подумала, что это во сне. Нет. Ветер прерывался отчетливым звуком винтов машины. Внизу что-то происходило. Она поднялась с постели, подошла к двери. Та оказалась запертой. Что за шутки? Дом! Она постучала в дверь.

— Откройте!

Распахнувшаяся дверь столкнула Асю лицом к лицу с Ритусом.

— Здравствуйте! — растерялась женщина.

Ритус молчал.

— Дверь почему-то не открывалась.

— Я приказал Сану запереть тебя, — жестко сказал Ритус.

— Что!

Ритус взял ее за руку и, совсем неучтиво впихнув в спальню, толкнул к кровати.

— Надо поговорить.

Ася потерла покрасневшую руку — железная хватка, но промолчала.

— Итак! Первое. Кого ты любишь больше: себя или Рихарда? Если себя — вот пистолет, можешь застрелиться. Если же Рихарда — живи, черт тебя дери, и дай жить другим.

— Не понимаю.

— Она, видите ли, не понимает. Слушай, крошка, к твоему сведению, ребенка потеряла не только ты, но и Рихард тоже. К тому же, он чуть тебя не потерял. Он за тобой ходил туда, куда смертному вход запрещен, так как плата несоизмерима ни с чем — плата душой. Ладно, он наплевал на себя — вытащил тебя. И? Что произошло сегодня между вами?

— Ничего, — прошептала Ася.

— Настолько ничего, что он пустил себе пулю?

Он что, смеется или хочет убить ее.

— Нет! — Ритус зло перебил ее мысли. — Ни то и ни другое. Я констатирую факт. Итак, какие слова за сегодняшний день произносились при Рихарде?

Ошеломленная, Ася вспомнила все до мельчайших подробностей.

— Значит, не захотела отдать свою боль? — подытожил Ритус, — Замечательно! Он тоже! Когда случился приступ, он не позвал тебя. Когда боль не стало сил терпеть, он выстрелил! Ну, что ж, не смею дольше вас задерживать наслаждаться болью. Можете упиваться ей!

Ритус развернулся и направился к двери. Он не повернул головы, даже услышав шелест опавшего тела.

Первое, что увидела Ася, придя в себя, — маму, устало улыбавшуюся дочери.

— Здравствуй, моя хорошая. Я все жду, когда же ты проснешься. Уже беспокоиться начала, но Сан сказал, что ты не в обмороке, а просто спишь.

— Рихард! — еле слышно прошептала Ася.

— Он в больнице. Рана не опасная. Через несколько дней вернется домой.

Ася закрыла глаза.

— Асечка, девочка моя! Знаю, тебе больно. Ничего, это пройдет. Вот увидишь, все будет хорошо. И у Рихарда тоже…

— Он не сказал мне…

— Не хотел беспокоить, ведь ты бы…

— Он не отдал мне свою боль, как я ему…

— Понятно. Ничего. Все будет хорошо.

Мать гладила руку дочери: что она могла сказать. Потерять первенца, такого желанного, любимого еще до появления, — страшно. Для эмоциональной Аси — страшнее в разы. Одному Богу известно, почему Ася, не посмотрела по сторонам, переходя по пешеходному переходу. Разбираться теперь поздно: ребенка не вернешь, как и спокойствие молодой женщины.

С Саном Ася не разговаривала — предатель, не мог сказать. С родителями, которые проводили теперь с ней большую часть времени, она старалась выглядеть веселой, насколько это было возможно. Даже братец нарисовался. Взглянув на сестру, сказал:

— В гроб кладут краше, но я все равно рад, что ты не там, а с нами, — и, схватив в охапку, прижал к себе.

— Егор, силы рассчитывай, — забеспокоилась мама.

— Ничего, не растает.

Он отстранил, наконец, от себя еле живую сестренку, маленькую, по его меркам, и как-то подозрительно закашлялся.

Через несколько дней вернулся Рихард. Осунувшийся, он выглядел старше себя лет на десять. Ася ждала его каждый день, но не знала, как пройдет их первая встреча. Она сидела на ступеньках лестницы, когда входная дверь осторожно впустила его в дом.

— Привет!

Рихард поднял голову и увидел Асю.

— Привет!

Он подошел и сел рядом.

— Ты напугал меня.

— Я не хотел.

— Я тоже.

— Почему ты босая?

— Не знаю.

— Чем занимаешься?

— Жду тебя.

— Давно?

— Всю жизнь.

— Я опоздал?

— Нисколечко.

— Уверена?

— Да.

— У нас есть жизнь?

— Да. Большая-пребольшая. Такой большой не будет ни у одного человека в этом мире. Мы обязательно будем счастливы. Просто был экзамен. Очень страшный, жестокий, но всего лишь экзамен. Я уверена.

Она прислонилась щекой к его плечу. Так они сидели, пока их уединение не нарушил Сан.

— Прошу прощения, мой господин. Я могу быть полезным?

Ася вскинула голову, прищурив глаза, наметила жертву.

— Спасибо, Сан. Ася? В чем дело? — Рихард увидел хищнический взгляд жены.

— Ни в чем? — солгала она.

— Чем тебе не угодил Сан?

Сан поклонился Асе, еще больше раззадорив ее, но промолчал.

— Предатель, — сквозь зубы процедила Ася.

Рихард рассмеялся.

— Сан, похоже, попал меж двух огней. Но, Ася, если он что-либо сказал бы тебе, то теперь я называл бы его предателем. Это я запретил ему, Сан выполнил приказ.

— Значит, ты? — Ася перевела кровожадный взгляд на мужа.

— Ты же не станешь наказывать больного калеку? — спросил Рихард, впрочем, сомневаясь, что слова проймут жену.

— Позже непременно. А теперь, так как мы с тобой два больных человека, причем в большей степени на голову, идем на кухню. Сан, у нас есть что-нибудь съестное?

— Да, моя госпожа.

— Еще раз назовешь меня госпожой… это будут последние слова, произнесенные тобой на этом свете!

— Хорошо…

Рихард улыбнулся и, через силу поднявшись со ступенек, последовал за Асей.

Когда через несколько дней в дом приехала Марина, жена Бориса Топоркова, с дочкой, Рихард обрадовался: есть возможность сменить темы для бесед. С новым человеком всегда так. Дьявол, кивнув на женщину и ребенка, грубо сказал:

— Присмотри за ними, пока я буду занят. Еще чего-нибудь наворочают.

— Интересно, что могут «наворочать» женщины без присмотра мужчин? — Асю задел тон, которым были сказаны слова.

Он даже не соизволил сказать «здравствуйте», хотя она, Ася, например, видела его второй раз в жизни. (Первый раз она видела его на собственной свадьбе, но и тогда он показался ей грубым). Не представил ни женщину, ни ребенка, что прятался за юбку матери. Несчастная девочка — как ей, видимо, плохо с таким отчимом. Дьявол не стал отвечать на вопрос Аси, нагло проигнорировав его, обратился лишь к Рихарду:

— Проводи меня.

— Здравствуйте, — Ася потом выговорит мужу за его приятеля, — давайте знакомиться. Я Ася.

— Марина, это Иришка. Она очень застенчивая с незнакомыми людьми.

— Еще бы не быть застенчивой при таком папочке! — саркастически заметила Ася.

— У каждого человека свои скелеты в шкафу, — не совсем понятно ответила Марина, обращаясь то ли к собеседнице, то ли к себе.

— Вы с дороги, должно быть, устали?

— Все хорошо. Спасибо за гостеприимство. Мужу вдруг взбрело в голову, что беременная женщина приравнивается к больной. Работать запретил, отправил в деревню на свежий воздух, но, признаться, нам с Иришей не очень комфортно среди своей семьи.

— У вас будет маленький?

— Очень надеюсь, что девочка. В противном случае, мне придется задушить его сразу после рождения, чтобы не получить точную копию моего благоверного…

Марина улыбнулась. Ася попыталась ответить, но получилась кислая гримаса. Вошел Рихард. Он остановился перед девочкой.

— Как жизнь? — спросил он, присаживаясь перед ней на корточки.

— Нормально…

— Нет, Ася, не могу с тобой согласиться. Когда-то и я была такой же, не терпящей слова «половина». Если любить, то без остатка, если ненавидеть — тоже. Прошли годы, прежде чем я поняла, что надо искать середину в самой себе. Мне кажется, что даже в плохом надо искать что-то хорошее. Уверена, оно есть.

— Да ты чудовищная оптимистка, — сказала Ася, хмурясь.

— Нет. Просто, я чуточку больше жила и чуточку больше видела. Было время, когда мне не хотелось жить: после гибели мужа и сына, но у меня оставалась дочь. Сначала жила только для нее, пыталась забрать ее муку. Получалось не всегда. Жизнь столкнула меня с ЭСВ. Встретила Бориса. Он напугал меня до смерти. Он не просил — требовал, чтобы я вышла за него замуж, наставил столько условий. Но он любит Иришку и меня в придачу (Марина улыбнулась). У нас будет маленький. Я не уверена, смогу ли после всего выносить его, родить здоровым, ведь я уже не молода. Просто надеюсь на лучшее…

Женщины гуляли по лесу. Природа замерла, не мешала им. У каждой из них своя боль, во многом невысказанная. Есть над чем поразмыслить.

— Знаешь, Марин, твой Борик напоминает моего братца чокнутого.

— В чем чокнутость твоего брата?

— Сначала сделает, потом подумает.

Женщины рассмеялись.

— Мне кажется, эта чокнутость не столько от характера, сколько от безысходности, — сказала Марина, несколько подумав.

— Объясни, пожалуйста, — Ася нахмурила лоб: при чем здесь безысходность?

— Ведь твоему брату, скорее всего, нелегко?

— Может быть, — в раздумье протянула Ася.

— Вот видишь. Борису тоже плохо. Он никогда ничего не говорил о себе. Я лишь однажды видела его сестру. При нем она и рта не смела раскрыть, несмотря на то, что она взрослая замужняя женщина.

— Есть люди, которые являются деспотами — суть в этом, — отрезала Ася.

— Может и так. Но будь он деспотом, вряд ли переживал за Иру и меня. Не обращал бы внимания — да. Не помогал бы. Все делал бы только для себя. Мне кажется, в его жизни было что-то страшное, что перевернуло основы его сознания, всего того, к чему привыкает человек. Теперь он боится, что, если ослабит хватку, страх перейдет и на близких ему людей. Это защита…

— Грубость — защита?

— Да. Сердце беззащитно. Его легко ранить, убить. Нужна надежная броня.

— Если твою точку зрения считать правдивой, то получится, что любого, абсолютно любого преступника можно оправдать. Он жесток, так как защищал свое сердце. Грабил, насиловал, убивал… — Ася качала головой — не могла она согласиться.

— Я не знаю, как мысль выразить словами, может, я что-то упустила, не так сказала, но чувствую, в главном права: твой брат и мой муж не жестокие люди, скорее несдержанные.

— Когда Борис поднимет на тебя руку, тоже сочтешь это несдержанностью? — фыркнула Ася.

— Не знаю…

— Мама, Ася, смотрите, что я нашла, — кричала им Иришка, убежавшая вперед.

— Идем, родная.

Он был такой смешной, этот ежик, свернувшийся калачиком.

— Вот видишь, — сказала Марина, обращаясь скорее к Асе, чем к дочери, — у него иголки, он, на первый взгляд, колючий, но на самом деле беззащитный и очень добрый.

— Мамуль, можно его взять в дом? — просящим тоном обратилась к ней девочка.

— Ириша, надо спрашивать Асю — не меня.

— Разумеется, мы возьмем его домой, накормим, напоим. Только вот как?

— Я знаю, я знаю, — закричала Ириша.

Она присела на корточки, растопырив подол платья, положила ежа.

— Хоть на что-то пригодилась, — сказала она, помахивая безжизненной рукой.

Рихард удивился воодушевлению женской половины населения дома. Давно он не слышал смеха Аси, уже несколько недель, а тут именно ее смех доносился из гостиной. Он поспешил спуститься из своего кабинета.

Посреди гостиной лежал еж. Он и не думал прятать свои иголки: неизвестно, что можно ожидать от этой галдящей оравы.

— Рихард! Смотри, еж, — Ася подскочила к мужу, — правда прелесть?

— Да.

— Мы ему молока налили, а он не хочет.

Марина покачала головой:

— Он боится.

— Кого, мама? Мы же не тронем его и не сделаем ничего плохого.

— Об этом знаем мы, а не он. Как только зверек почувствует себя в безопасности, он обязательно покажет носик и выпьет молоко.

— И сколько надо ждать?

— Я не знаю, — не стала лгать Марина.

Рихард позвал всех:

— Сю-да.

— Идите сюда, — дополнила его слова Ася.

Все уселись на ступеньках лестницы затаив дыхание. Иришка попыталась просунуть голову в перила, но мама мягко отстранила ее.

Еж не спешил. Прошло несколько минут, полных тишиной, прежде чем он решился на предприятие. Он не стал сразу убирать все иголки. Высунув лишь носик, понюхал вокруг — незнакомый запах. А это что? Такого он раньше не знал. Что-то мокрое. Шлеп. Ой! Да это лужа. Странно, вокруг сухо, только здесь. Странный запах. Вода — не похоже. И цвет не такой. Яд! Надо осмотреться — вдруг где-то притаился враг и только ждет, чтобы он отвлекся. Нет, ничего, но на всякий случай, не мешало бы проверить. Все-таки, что же это такое? Ладно, была не была. Зажмурить глаза и… хм… странно. Очень странно. Вкусно…

Ребенок наблюдал за ежом, пытаясь запомнить все его движения. Это надо зарисовать. Если бы уметь! А еж, насытившись, еще раз понюхав и не найдя знакомого запаха, начал осваивать новый мир, в котором оказался по воле случая…

Ася лежала, уставившись в потолок. Слова Марины не давали ей покоя. Она не считала, что Марина права, а она нет, так как неправой Ася никогда не могла оказаться (так она считала с трех лет), но… Это «но» не давало ей заснуть. Вошел Рихард. Он вопросительно посмотрел на Асю, но жена сказала:

— Не бери в голову.

Муж разделся и лег в постель.

— Свет тушить?

— Да.

Светильник выключили, но лунный свет проникал глубоко в спальню, не оставляя больше человека наедине с темнотой. Рихард положил больную руку под голову. Теперь он вовсе не казался калекой, выглядел очень привлекательно. Он зло усмехнулся над своей попыткой выглядеть лучше, чем есть на самом деле, и пожил руку поверх одеяла.

— Расскажи о Борисе, — без вступления ринулась в бой Ася.

— Не могу.

— Почему?

— Обе-щал.

— Кому?

— Борису.

— Он что предполагал, что у тебя что-то будут спрашивать о нем?

— Да.

— Но речь, наверное, шла о Марине.

— Обо всех.

— Я, по-твоему, отношусь ко всем?

Рихард промолчал.

— Ну, знаешь.

Возмущению Аси не было границ: подумать только. Она и все — одно и то же. Она рывком села на кровати. Отвернувшись от Рихарда, взбила и без того высокую подушку, с размаху упала в нее, надувшись на мужа. С обиды она зевнула: завтра будет дуться от души — и заснула. Рихард лежал без движений. Он вслушивался в ровное дыхание жены. Ей пришлось не сладко — как объяснить? С ее нервами. Тут и сильный упадет…

Глава 2

В ЭСВ не многие знали, почему Борис Топорков стал Дьяволом. А те, кто знали, старались забыть.

В юности человек ошибочно полагает, что у него обязательно все получится, что жизнь бесконечна и ее лучшие плоды предназначены именно для него. Таким молодым человеком был и Борис Топорков. Он не был, скорее, исключением из общей массы юнцов.

Когда отец ушел из дома, Борис не стал переживать: не велика потеря. Инвалидность сестры расстраивала, но не настолько, чтобы занять все его мысли. Он подружился с классными парнями. Мать ведь никогда раньше не жаловалась на здоровье, не жаловалась и теперь. Она ничего не имела против друзей сына — может быть, дружба поможет ему найти себя в будущем. Нашел…

Когда у лучшего друга — Влада — погибла невеста, Борис воспринял известие как личное горе. Они просиживали часами в баре, порой, здесь и засыпали. А Ритус… Да что он может понимать в настоящей любви? У него-то все живы.

Они сидели под навесом придорожного кафе. Село так себе: зачем сюда ставить части ЭСВ? Зачем их вообще куда-то ставить? У Ритуса новый пунктик. Неужели им мало места в Б..? Нет, подавай ему полигон. Ладно. Черт с ним! Как никак начальство. Можно съездить посмотреть. Посмотрели: захолустье, как и везде! Ни дорог, ни мостов — брошенный полигон, на котором оставалась еще кое-какая техника, что не успел приспособить в личном хозяйстве сметливый русский мужик. Ничего. Вот выпьет и поедет по грибы на БТР. А почему, собственно, нет?

Борис и Влад не спеша потягивали полутеплое пиво, заедали рыбой. Противно, конечно, но все лучше, чем ничего. Возвращаться назад не хотелось. Эх, Ташку бы Воропаеву сюда. Угораздило ее родить. Сидит теперь пялится на дочуру — чего с ней делать.

— Как ты думаешь, кто будет ее кормить? — спросил Влад, имея в виду младенца.

— А фиг ее знает. Может, Ярослав себе грудь отрастит, — хохотнул Борис.

— Да, эта версия мне кажется тоже более вероятной.

— На кой ляд она вообще рожала?

— По неопытности. Думаю, ветром занесло.

Опять взрыв хохота, запиваемый пивом.

— Ну и кислятина.

— Я бы не отказался от Ташкиных анекдотов.

— Я тоже… «Какое рожать — я лопать хочу. Курицу мне!»

Они вытирали выступившие от смеха слезы.

— Таких родов я еще не принимал.

— Я тоже…

— «Одной курицы, пожалуй, может не хватить. Лучше две…», — вспоминал Влад Наташины слова в родовой палате.

— «и картошечки»…

— «и огурчиков»…

Они хохотали, не обращая внимания на группу молодых людей перед входом в магазин. По одежде чувствовалось, что приезжие, как они сами. Борис повернулся только, когда услышал хохот, более дикий, чем их с Владом. Он увидел, как трое подвыпивших юнцов пристают к девушке.

— Эй, уроды, девушку отпустите, — угрожающе произнес он.

— Ты че сказал?

Разборка закончилась быстро. Борис отряхивал рубашку — уроды пролили пиво.

— Спасибо вам.

— Пожалуйста, — Борис не взглянул в ее сторону.

— Вас сам Бог послал мне на помощь.

— Бог? Это тот урод, что якобы сидит на небесах? — зло уточнил Борис.

— Зачем вы так? — девушка отпрянула от него как от прокаженного.

— Как? — Борису стало интересно. Он, наконец, оставил испорченную рубашку в покое и взглянул на девчонку. Перед ним стояла совсем еще подросток. Женские начала только-только обозначались. Простенькое платье облегало стан. Русая коса доходила до пояса. Глаза бездонные.

— Как можно подобное говорить о Боге?

— Не волнуйся, он не услышит, даже если существует, — с издевкой продолжил Борис.

— Даже если? Так вы что, не верите?..

Борис громко рассмеялся.

— Несмотря на повальное увлечение боженькой и хороводы вокруг церкви, я не просто не верю, или совсем не верю, я даже и не задумывался никогда о нем, потому что его нет.

— Но это не так! — девочка в ужасе прикрыла рот ладонью.

— Ты его видела?

— Нет.

— А почему, в таком случае, говоришь, что это не так? У тебя же нет доказательств его существования.

— В Библии есть.

— Уволь! Библия — книга. Ты когда-нибудь читала фантастику? Нет, лучше сказки? Хотя какие сказки — там всегда все счастливы, а добро побеждает.

— В жизни тоже так.

— В жизни? — теперь настало время изумляться Борису. — Издеваешься? Или, может, дурой прикидываешься? А, нет, я понял: ты сумасшедшая.

— Думайте, что хотите, но вы не правы. Ведь если отвергнуть Бога, придется принять Другого.

— Под другим, я полагаю, подразумевается Дьявол?

Девочка истово троекратно перекрестилась, шевеля губами, вероятно, произнося молитву. Лицо Бориса передернул нервный тик: она что, в самом деле, верит?

— Да я скорее поверю в плохого Дьявола, чем в вашего хорошенького Боженьку. Бог, ты где? — Борис саркастически посмотрел на небо, затем на бледную девчонку. — Нет ответа. Видишь, его нет.

— Нельзя… это грех… грех неискупный… — девочка в ужасе отпрянула от мужчины.

— Грех? А не грех убивать дорогих людей, отнимать у них жизнь? Что-то я не увидел, чтобы за тебя заступился боженька. Или вон за него, — Борис махнул в сторону Влада. — Чего же он, такой хороший, забрал у него все? А? Молчишь? Вот и молчи.

— Я буду за вас молиться, — шепотом произнесла девушка.

— Не стоит. Я лучше продам душу Дьяволу, чем позволю добренькому Богу молча взирать с небес на горе близких мне людей.

Она больше не стала спорить. Пятясь, словно от прокаженного, она повернула домой, забыв, зачем приходила — в магазин так и не зашла.

— Ну, и зачем напугал девчонку? — спросил Влад.

— Я сказал правду.

— У каждого своя правда. Возможно, для нее правда в Боге.

— Глупо. Рано или поздно она поймет, что в жизни крайне редко побеждает добро на этом свете, а на том оно мне ни к чему, знаешь ли.

— Оставь свои демагогии при себе. Тоже мне — лучше Дьяволу…

— А что? Между прочим, я не врал сейчас.

— Не боишься, что когда-нибудь эти слова выйдут тебе боком?

— Нет.

— Мне бы твою уверенность… Простите, — Влад обратился к проходящей мимо женщине, — кто та девочка, что была здесь.

— Это Мария. Дочка нашего батюшки.

— Понял, дубина.

— И что я, по-твоему, должен понять?

— Что вера у нее с молоком матери. Она искренне верит, а ты своими глупыми замечаниями пытался опорочить ее веру.

Борис пожал плечами: ему безразлично.

— Знаете, как она поет. На ее пение из соседних сел приезжают.

Оказывается, женщина все еще стояла здесь, видно, спешить ей было некуда.

— Вы ведь приезжие. Как-нибудь сходите — послушайте. Наверное, так ангелы поют в раю.

Борис поморщился как от надоедливого зуба, что болит, не переставая, подряд многие дни. Хотел что-то заметить, но передумал — Влад пристально смотрел.

Когда Борис разместил части своей армии в этом селении (первый эксперимент ЭСВ), он впервые остался один, без Влада, с которым они были друзья не разлей вода. Теперь оставалось много, по его меркам, свободного времени, а занять его, кроме выпивки и женщин, нечем. Такое времяпровождение рано или поздно не столько надоедает, сколько опресняется, хочется чего-нибудь иного. Он не раз слышал перешептывания за спиной между военными о Марии. Оказывается, она была местной знаменитостью. У нее, если верить ребятам, что ходили ее слушать, чудесный голос. Борис лишь усмехался. Почему бы в таком случае не попробовать себя на эстраде. Это модно, престижно, доходно…

— Командир, мы завтра в церковь, лады?

Вот опять нате, пожалуйста.

— В пору, продавать билеты на представление.

— Ты бы не зубоскальничал, а послушал. Тогда и говорил бы.

— Ладно, ладно, достаточно, что все вверенные мне солдаты и офицеры истово кинулись замаливать грехи. Глядишь, намолите себе…

Он махнул рукой и пошел по своим делам, но за спиной не услышал обычного ни смеха, ни смешка. Да черт с ними! Он сам по себе. Однако в тот вечер он не захотел ни пить, ни получать женской ласки.

Борис медленно катил по занесенной дороге. Надо пускать грейдер — сколько снега. Завтра сам не проберется на машине. Дьявол! Борис забуксовал на ровном месте. Да что в самом деле? Он вышел из машины, попробовал раскачать — не получилось, одному не справиться. Тьфу, зараза. Борис медленно курил, сидя в машине. На улице хлопьями валил снег. Уже набрал номер пропускного пункта, но передумал, позвонит позже. Он посмотрел на стекла, запорошенные снегом, нажал щетки, счистил снег, но уже через несколько минут стекло снова скрыло от него улицу, на которой ничего, кроме снега. Хоть где он?

Борис снова вышел из машины. Поежился от снега, что тут же оказался за воротником куртки. Не то чтобы неприятно — щекотно. Вообще-то тепло, наверное, на улице плюс. Да, снег в руках липнет. Борис скатал снежок и бросил в пустоту, так, во всяком случае, ему казалось. Снежок нашел преграду. Озадаченный, мужчина, подошел ближе. Ограда. Черт, да это же церковь! И свет в ней. Ага, молятся за грехи. Борис попытался хмыкнуть, но не получилось. Его словно что-то потянуло к калитке, распахнутой настежь.

Он подошел к ступенькам без мыслей в голове. Да, что это он? Неужели струсил? Дверь затворилась поразительно гулко, может, оттого, что церковь была пуста. Никого, слава… Он поймал себя на мысли — интуитивно. Шаги отдавались так же гулко, как и дверь. Горело всего несколько светильников, да и то не в полную силу. Хорошо, такой свет он любил. Мужчина переходил от одного сюжета к другому. На иконах не задерживался. Дойдя до угла, вдруг встретился с двумя свечами, что горели теплым ровным пламенем. Мария молчала: зачем нарушать тишину. Борис продолжил осмотр. Обойдя церковь, вернулся к ней.

— Почему ты так поздно здесь?

— Мне тут нравится.

— И чем занимаешься?

— Готовлюсь к завтрашней службе.

— К ней надо готовиться?

— Для меня да.

— Чем занимаешься помимо подготовки к службе?

— Учусь. Садитесь.

Мария подвинулась, хотя места на лавке было предостаточно.

— Ты дочь попа?

— Да, батюшки.

— Впервые вижу дочь священника.

Мария раскладывала свечи по размеру. Положила стопку чистых листочков для записи треб.

— Тебе здесь нравится?

— Да.

— Странно.

Борис сбоку посмотрел на девочку. Ничего особенного: может, и миловидная — не более того. Платок повязан наглухо — не рассмотришь. Что возьмешь с подростка?

— Тебя родители с детства приучали?

— Нет. Мои родители весьма прогрессивные люди. У нас в семье никто никого ни к чему не неволит. Пришло само.

Хотелось съязвить — сдержался.

— Чувствуете?

— Что?

— Здесь страсти, что кипят в повседневной жизни, усмиряются сами собой, и на душе становится спокойнее. Снаружи метель, невообразимо что, а здесь тихо. Всегда можно остановиться и отдохнуть.

— От чего?

— Разве вы не устали от ноши на сердце?

— Ты считаешь, что она есть?

— Не будь ее, вы не пришли бы сюда. Увидев меня, не остались и не начали разговаривать.

— Чудно.

— Почему чудно — чудно.

— В чем разница?

— «Чудно» — то есть «смешно», а «чудно» от «чудо». Вот вы немного посидите здесь, на лавочке, поспорите со мной, посердитесь и отдохнете.

— Ты всем читаешь мораль или только избранным?

— Никому и никогда. Если я вас обидела, — простите — не по злому умыслу. Мне показалось, вы хотели спросить. Возможно, я ошиблась.

Разговор казался законченным. Борис не знал, что сказать. Девочка просила прощения, правда, за что, он так и не понял, но уходить не хотелось. Она открыла молитвенник и начала читать. Он откинулся на стену, даже вытянул ноги, закрыл глаза. Хорошо. Так хорошо бывает только в детстве, в том возрасте, в котором еще не помнишь себя — оттого и хорошо.

— Мария.

В дверях стоял мужчина, вероятно, отец. Борис очнулся — нехорошо, в самом деле, хотя, что нехорошо?

— Добрый вечер, — батюшка подошел к столу.

— Здравствуйте, — Борис поднялся с лавки.

— Борис Александрович Топорков?

— Откуда вы меня знаете?

— Как раз наоборот. Я вас не знаю, единственного в этих местах.

— Хотите сказать, что всех, кто приходит к вам, вы запоминаете?

— Хорошая память — не более, — батюшка примиряюще развел руками. — Мария, — обратился он к дочери, — что же ты не пригласишь гостя на чай?

— Не уверена, что он согласится, — девочка опустила глаза.

— Вы всех приглашаете в гости? — нахмурился Борис: не хотел он чаевничать с попом.

— Нет, — ласково, словно ребенку, ответил батюшка, — лишь тех, кто в этом нуждается.

— У меня на лбу написано, что я стражду? — снова упрямо спросил Борис.

— На лбу у вас, молодой человек, написано другое, но об этом позже. А помощь вам необходима — машина, как я понимаю, ваша на дороге, — улыбнулся батюшка.

— Да, — Борис только теперь вспомнил и о снегопаде, и о машине. — Черт, я и забыл…

Мария непроизвольно сжалась от слов.

— Ничего, Мария. Все хорошо. Идемте, — полувопросом-полуутверждением предложил святой отец.

Борис ожидал увидеть… Что он ожидал увидеть, если ни разу в жизни не сталкивался с попами? Матушка выглядела совершенно не матушкой, скорее интеллигентной женщиной средних лет, да и батюшка оказался не в рясе, а в обычной одежде. И дома, похоже, никого кроме них.

— Таня, у нас гость.

— Хорошо. Гости всегда хорошо. Проходите, пожалуйста.

Борис расположился за столом, ожидая дальнейшего, но ему предложили лишь ужин. Вопросов или рассказов о себе не последовало. Домашняя еда была сытная, хотя и постная.

— Вы кушайте. Военные не часто хорошо питаются, — заметила матушка. — Пирожки с разной начинкой.

— Спасибо. Это вы или дочь?

Надо же о чем-то спросить — хоть о пирожках.

— Это бабушка Нюра хлопочет. Она тут живет у нас в соседнем домике, любит делать разные вкусности, баловать нас. Я так никогда не научусь, а Машеньке некогда.

Борис отдал должное угощению.

— Спасибо.

— На здоровье, — женщина смотрела на него по-матерински.

— Помочь с машиной? — спросил батюшка после ужина.

— Не помешало бы.

Мужчины вышли на улицу. Снегопад почти прекратился. Машина стояла в снегу.

— Уверены, что проедете на полигон?

— Да. Я вот этот бугор не заметил.

Борис сел за руль, батюшка начал толкать. С третьей попытки с раскачки машина выбралась на простор.

— Спасибо, — Борис вылез из машины.

— Это вам спасибо. Вы ведь вступились за Марию.

— Пустяки.

— Для вас может и так, да для нас нет. Она у нас одна дочь.

— Просто она маленькая и глупенькая.

— Не могу с вами согласиться. Проблема в том, как она смотрит на мир.

— Вы так серьезно говорите о девочке. Сколько ей лет?

— Двадцать.

— Шутите!

— Нет.

— Я думал… Она сказала, что учится.

— Да. В институте заочно. Мы настаивали, чтобы на дневном — не согласилась. Ее выбор.

— Никогда бы не подумал…

Борис то ли из-за плотной домашней пищи, то ли после длительного пребывания на улице заснул в эту ночь сразу и крепко. Утром встал по звонку будильника — на душе легче.

Зачем поехал туда во второй раз, он не знал. Первый — случайная встреча, машина застряла. Но теперь ни снегопада, ни надобности ехать не было. Подходя к дому, Борис сначала услышал Марию, ее смех, детский и искренний, затем увидел. Она играла в снежки с двумя мужчинами.

— Держись! — один из мужчин бросил в девушку снежок.

— Ах, так. Я тебе покажу, где раки зимуют, — она набрала полные руки снега, но поскользнулась, потому что спешила, и села в сугроб.

— Здравствуйте, — Борису стало неловко находиться в роли стороннего наблюдателя.

— Здравствуйте, — послышалось в ответ с трех сторон.

Раскрасневшаяся девушка повернулась к нему.

— Как хорошо. Вы мне поможете одолеть этих двоих, — она протянула руку, и Борису ничего не оставалось делать, как помочь ей подняться.

— Видите, какие у них довольные физиономии? Они поспорили, что я им сдамся и запрошу у них пощады, а мне этого очень не хочется.

Ее речь прервал снежок, угодивший прямо в грудь.

— Хватит отдыхать. Думаешь, мы не знаем, что ты тянешь время.

И сразу последовало два удара.

— Ну, ироды…

Борис, смеясь, слепил увесистый снежок и запустил его в ближайшего противника, вставшего на изготовку. Попал по цели, выбив оружие у него из рук.

— Миша, у нас серьезная проблема, — сказал один из мужчин.

— Ничего, ерунда. Не таких видали…

Он не успел договорить, потому что снежок, выпущенный Марией, залетел прямо в рот.

— Тьфу.

Дальнейший бой продолжался без длительных реплик, слышалось лишь: «Ура!» «Вот тебе». «А это тебе» и все в таком духе.

— Мальчики! Мария! Хватит уже, — на пороге стояла матушка.

— Мама, еще чуть-чуть. Я почти побила их.

— И ничуть не побила. Мама, она фантазирует.

Однако мужчины остановились, и Мария, держа последний снаряд в руке, не решалась выпустить его. Матушка, качая головой, вошла в дом.

— Сестренка, ну скажи, что сдаешься, — елейно тихо прошептал брат.

— Николай! — послышалось с веранды.

— Уже идем, мама.

Мужчины подошли к сестре и начали отряхивать ее. Она, смеясь, перекладывала снежок из руки в руку, раздумывая, кому из братьев напоследок сунуть его за шиворот.

— Маша, а снежок для него? — спросил один из братьев.

— Нет. Он еще не успел провиниться в отличие от вас. Кстати, знакомьтесь. Это мои братья. Тот, что больше — Миша, что меньше — Коля.

— Борис.

Интересно, с чего она решила, что один из них меньше. Оба жлобы дай бог.

— Идемте в дом.

— Не помешаю?

— Поможете. При вас нас не станут отчитывать за сестру.

Братья засмеялись. Весело топая сапогами, они ввалились гурьбой в прихожую. Мария разделась первая и юркнула между мужчин.

— Проходите.

В зале сидел отец. Он внимательно читал газету. Увидев входящих, снял очки, поздоровался с Борисом.

— С сыновьями, я понимаю, вы уже познакомились.

— Пришлось.

Борис сел в предложенное кресло и с интересом рассматривал братьев. Оба были коренастые, широкие в плечах, узкие в талии. Оба с бородкой. У одного плотная, хоть и короткая. У другого аккуратная, ухоженная. Священники, а там, кто знает. Одеты в светское: джинсы и свитера.

Матушка вошла с большой тарелкой, полной картошки, посыпанной зеленым луком и укропом. Мария принесла хлеба, солений. Задвигали стульями, расселись за столом. Перекрестился лишь батюшка, остальные не стали смущать гостя. Матушка сердилась, несмотря на то, что старалась скрыть это. Борис поймал на себе взгляд братьев, прячущих улыбки в бороды. Отец прятать не стал, широко улыбнувшись, сказал:

— Радуются, как дети, что за проказы ничего-то им не будет.

Мать в недовольстве покачала головой.

— Она первая начала, — не выдержал тот, у которого борода была меньше.

Борис так и не понял пока, кто из них кто.

— Я всего лишь попросила прокатить меня на санках, — тихо сказала Мария.

— Они случайно перевернулись, — сказал один из братьев.

— Правда, Машенька, случайно, — подтвердил другой.

— А врать нехорошо, — не уступала сестра.

— Мы не врем. Помнишь тот камень, что я положил осенью около дорожки. Ты еще спрашивала, зачем я туда его пристроил. Вот он и помог санкам перевернуться.

— Я и сейчас спрашиваю, зачем ты его туда положил?

— Чтобы зимой, катая тебя на санках, наехать на него.

За столом засмеялись, даже матери пришлось улыбнуться.

— Вроде бы и взрослые, а ума совсем нет.

Борису стало хорошо в простом, но уютном доме, за столом, на котором была только постная еда, с людьми, любящими друг друга, чувствовалось, что перед ним семья.

Если бы несколько месяцев назад кто-нибудь сказал Борису, что он по собственной воле станет заниматься подобными вещами, он не то, что не поверил бы, — усомнился в умственных способностях собеседника. Борис не пробовал анализировать поведение, так как оно не поддавалось анализу.

Вместе со взрослыми братьями Марии, Михаилом и Николаем, они заливали горку. Самую настоящую ледяную горку. И испробовали самолично. Чудно, без сомнения, выглядело со стороны: будущие священники и командующий армии съезжают с ледяной кручи на фанерках, которыми обычно пользуется детвора не старше десяти лет.

Мария летела с горы на санках. Она заливалась смехом, несмотря на слезы, выступившие из-за ветра — глаза она так и не закрыла, несмотря на страх. Когда к горке подошли дети, взрослые уступили им место.

— Катайтесь на здоровье, — задорно крикнула Мария.

Борис больше по привычке остановил машину около церкви. Теперь он не мог себе представить вечер вне этой семьи. Ему казалось, что он здесь не столько из-за девушки, сколько из-за общества умных мужчин. Они сдружились. Если раньше с Владом Борис знал только одно времяпровождение: бар — выпивка — женщины, то теперь оказалось можно обойтись без этого, ничуть не теряя в интересе.

Мария редко участвовала в разговорах. Больше говорил Николай, а говорить он мог о чем угодно и сколько угодно. Как-то засидевшись совсем уж допоздна — никто не заметил, что время одиннадцатый час, Миша сказал, почесывая в затылке:

— Не завидую я твоему приходу.

— Михаил! — строго заметил отец…

Борис постучался. Дверь открыла матушка.

— Борис, проходите.

— Здравствуйте. Возьмите, пожалуйста, фрукты.

— Зачем вы…

— Бросьте, пустяки.

— Снимайте куртку. Дома пока только Коля. Машенька с Мишей ушли в гости — они обещались вернуться к шести, так что скоро будут.

— А Дмитрий Александрович?

— Позвали читать.

Борис прошел в комнату, где на полу сидел Николай. Перед ним лежала раскрытая коробка с множеством деталей, вероятно, от железной дороги. Сам же он внимательно изучал инструкцию.

— Привет.

— А Борис, здравствуй.

Он кивнул в знак приветствия головой и опять ушел в свое занятие. Борис прошел к креслу, не задев детали. Николай чесал затылок.

— Да.

— Зачем тебе железная дорога?

Борис повертел коробку, рассматривая, как должна выглядеть игрушка.

— Это не мне — мальчику одному. Скоро ведь Новый год.

— Действительно, я не подумал.

— Не стесняйся — присоединяйся, — обратился к нему Николай, передав инструкцию, сам тем временем выискал две детали и попытался их соединить.

Спустя полчаса вернулись Мария и Михаил.

— Все сидишь? — спросил Михаил, заходя в комнату, — вижу, за время нашего отсутствия ты, даже с помощью Бориса не очень-то продвинулся вперед.

— С твоей помощью, конечно, пойдет быстрее.

— Вне всякого сомнения.

Общими усилиями железная дорога оказалась собранной. Теперь Мария рассматривала паровозики:

— Миша, включи, пожалуйста. Здорово! Мне кажется, Мите понравится.

Мария ползала на коленях, рассматривая игрушку. Николай смотрел рассеянно: грустно. Борис ничего не понимал. Вошел Дмитрий Александрович. Борис впервые видел его в рясе — внушительно и как-то по-иному.

— Здравствуйте, — он невольно поднялся с места.

— Здравствуйте, Борис.

Поразительно, что до сих пор в этой семье его звали на вы.

— Папа, тебе помочь? — встрепенулась Мария.

— Не сегодня Мария. Николай, зайдите ко мне с Михаилом.

— Да, отец.

Мария сидела на полу, обхватив себя за колени, и молчала.

— Похоже, мне сегодня пора, — не совсем уверенно сказал Борис.

— Вы простите нас. Что-то сегодня всем досталось, даже вам. Мы с Мишей были у одной женщины — хорошая женщина, она нуждается в помощи, а здесь никого из знакомых. А Коля, Коле труднее, — шепотом добавила она.

— Машенька, ты чего гостя не приглашаешь к столу. Борис, идемте на кухню — будем пить чай, — матушка стояла в дверях.

— Вдруг нужно что-нибудь?

— Конечно, нужно. Борису нужен чай, я думаю. А Коле нужно, чтобы вы упаковали подарок. Борис, вы поможете?

— Да.

Было заметно, что девушка не довольна таким поворотом событий, но делать нечего. Борис заметил, что пока они пили чай, мужчины вышли из дома — все трое в рясах. Матушка выходила в соседнюю комнату, что-то выносила мужу.

— Не люблю такие дни, — Мария смотрела на чашку с чаем, но не притронулась к ней. Борис молчал, не зная, о чем спросить — ни о похоронах же, в самом деле.

— Вы ешьте, а то мама станет ругаться — не угощаю. Она очень строгая, когда папа уезжает по делам.

— Не думал, что матушка может быть строгой. Тебя ругать не станет? Ты ни к чему не прикоснулась.

— Мне можно — пост.

Борис посмотрел на хрупкую девушку, которую принял за подростка — не мудрено. Только вот глаза — они мудрее. Он быстро выпил чай и предложил:

— Идем.

Они разложили разрезанный заранее большой лист картона, осторожно перенесли на него железную дорогу. Теперь надо накрыть еще одним листом, потом с боков, потом все запечатать, упаковать в красивую оберточную бумагу, которой как раз не оказалось.

— Завтра Коля съездит в город, купит, — сказала Мария. — Ой, подождите. Надо же, чтобы сюрприз оказался в подарке.

Она принесла конфеты и начала рассовывать их по вагончикам поезда. Больше не помещалось.

— Мало, — разочарованно протянула она.

— Можно прикрепить мешок с конфетами на крышу с подписью «от Деда Мороза».

— Правда.

Наконец, и с этим было покончено. Они еще раз осмотрели дело своих рук — неплохо. Упаковали.

— Маша, я не совсем понял, кто получатель подарка? — спросил Борис.

— Мальчик семи лет по имени Митя, — Мария собирала остатки скотча и картона.

— У мальчика есть родители? — Борис подал обрезки, что лежали около него.

— Да.

— Надо сказать, чрезвычайно трудно… — начал он.

— Коля любил Юлю, — вздохнула Маша, — но он сын священника. Это накладывает некоторый отпечаток на образ жизни. Она вышла замуж, но счастье оказалось глиняным. Теперь она здесь с сыном у родителей. Вот и вся история.

— А Колька?

— Коля хочет сделать подарок ребенку.

— А его матери?

— Мы стараемся не вмешиваться в личную жизнь друг друга.

— А вот я был бы не против, чтобы кто-нибудь вмешался в мою, — Борис понял, что произнес эти слова вслух. — Что-то я сегодня разговорился — не к добру это.

Мария промолчала.

Когда Борис приехал на полигон, он все еще был под впечатлением сегодняшнего дня. Что-то пошло не так. Причиною, вероятно, было стечение обстоятельств. К утру Борис понял, что ему надо купить подарки — послезавтра Новый год. Он укатил в гарнизон. За ночь так и не придумал, что могло бы понравиться Марии. Что она любит? Оказывается, за две недели знакомства он ничего не узнал о ней. Да какое две — больше. Может, не стоит затеваться вовсе?

Встретив Влада, по привычке отправился с другом в бар. Влад рассказывал о последних новостях, нес какую-то чушь. Борис слушал вполуха. На замечание: «Да ты совсем не слушаешь» отмахнулся.

— И кто она?

Борис тряхнул головой.

— Помнишь ту девчонку летом?

— Да.

— Я познакомился с ней ближе. У нее два брата, кроме отца попа.

— И?

— Тебе мало?

— В чем суть? Родители у нее есть, вроде опекунство оформить не получится.

— Вообще-то, она не маленькая девочка.

— Уже?

Борис поморщился.

— Ей двадцать.

Влад присвистнул. В недоумении посмотрел на друга:

— Она та, что нужна тебе?

— Не знаю.

— Ну-ну.

Влад ушел, а Борис все еще сидел за столиком. Возможно, он на месте друга тоже не понял бы себя. Да, они совсем разные. Но почему она не скажет… Но ведь он общается не столько с ней, сколько с братьями, отцом… А так… Когда сидят за столом — и то не рядом и не напротив. Ситуация похлеще Колькиной. А она тоже хороша: нет бы подтолкнуть. Обычно девушки так и делают. Проблема в том, что она необычная. Это единичный экземпляр женского типа. Борис попробовал представить себе различные виды продолжения их отношений — ничего не получилось.

На полигон он вернулся злой на себя, решив, что больше не пойдет к поповичам (так в ярости окрестил их дом). Один вечер и впрямь просидел в кабинете за картами. На второй ноги сами понесли сначала на улицу — Новый год ведь — салют пора или почти пора давать. В десять вечера сел в машину — запрещено что ли проехаться перед сном?

На стук вышла Мария. Борис растерялся.

— Здравствуйте, — сказала она, — с праздником.

— Да. С праздником. Не помешал? Вроде, это семейный праздник?

Мария вышла на крыльцо, плотно закрыв за собой дверь.

— Да. Праздник семейный, но мы не любим его с некоторых пор, — она поежилась от холода. — Идемте в церковь, если вы не против.

Борис был против, но молча пошел за девушкой. Шаги гулко отдавали в тишине.

— Присаживайтесь.

Мария зажгла несколько свечей.

— Тебя не будут ждать дома?

— Нет. Все легли. Я же сказала — мы не отмечаем Новый год. Я вас ждала.

— Почему?

К чему относился вопрос, трудно определить. Мария рассудила по-своему.

— Под Новый год три года назад погибли мои братья — Петр и Павел.

— В Чечне?

— Да. На войне. Они близнецы… Мы любили Новый год. Теперь стараемся делать вид, что… Это очень трудно.

— Еще бы… Как Колька? — Борис был рад заговорить о чем угодно.

— Не могу сказать точно. Сердится. Это чувствуется по наморщенному лбу.

— На кого?

— Сначала на себя, затем на нее.

— А что, женщина не может как-то, ну не знаю, подтолкнуть мужчину?

Борис хмурился еще больше, Мария молчала. Она смотрела на опущенную голову мужчины.

— Я ведь чудная, — сказала она, не стыдясь этого слова.

— Да, — согласился Борис.

— Вам не будет стыдно за меня?

— А тебе?

— Во что вы верите?

— В тебя.

— Я ничто.

— Ты все.

Теперь замолчал Борис, не зная, что добавить — не мастер он на слова.

— Я была уверена, что ни один мужчина не посмотрит на меня как на женщину.

— Почему?

— Я дочь попа, в Бога верую, в церкви молюсь.

— Что в этом плохого?

— Ничего. Борис, можно я скажу о вас своим?

— Не совсем понял, о чем ты?

— Что вы ко мне с намерениями.

— С намерениями?

— Разве нет? Может, я не поняла?

— О каких намерениях идет речь?

Мария снова замолчала, сбитая с толку, опустила голову, как несколько минут тому назад он, и стала рассматривать руки.

— Я все хотел спросить, какое имя тебе больше нравится? — Борис пытался выгнать тишину.

— Мое.

— Да, я понимаю, но тебя по-разному зовут: Мария, Маша, Машенька.

— Маша.

— Я так и думал.

Она все так же рассматривала руки, больше похожие на руки подростка, да и сама она мало чем от него отличалась.

— Что-то я совсем запутался, — собравшись с духом, выпалил Борис.

— Это хорошо, — улыбнулась Мария.

— Что хорошего в том, что человек не может разобраться в себе, своих чувствах, ощущениях, желаниях?

— Сомневаетесь — значит, живете, чего-то желаете от жизни. Сомневаетесь в себе — значит, есть в душе место для других.

— А без проповедей нельзя? — разозлился Борис.

— Простите.

— Дьявол! Тьфу, ей Богу! Ну, что ты, в самом деле… Маша, помоги мне. Я не знаю, с чего начать.

— Я тоже. Вы у меня первый, — в ее словах было столько искренности, что Борису стало не по себе.

— О, Господи!

Он опустился перед ней на колени, взял ее руки в свои и прижался к ним, как к чему-то священному. Положив на ее колени голову, Борис затих, словно ожидая отпущения грехов. Мария аккуратно освободила одну ладонь из его рук, пригладила непослушный хохолок у него на затылке.

— Я несдержанный.

— Это ничего.

— Ругаюсь.

— Большинство людей ругается.

— Пью.

В ответ она лишь снова пригладила хохолок.

— Гуляю.

— Все хорошо.

— Я так и не нашел для тебя подарка.

Мария улыбнулась.

— Глупенький.

— Да, нет, Маша, я не глупенький. Это ребенок может быть таковым, потому что он еще мал и неразумен. Я глупец…

— Не надо наговаривать на себя.

— Ты задала вопрос о намерениях.

— Я поспешила…

— Нет.

Борис поднял голову, посмотрел ей прямо в глаза.

— Нет, Маша. Спешка здесь не при чем. Я поговорю завтра с твоим отцом. Намерения у меня самые что ни на есть серьезные. Я буду… уж не знаю, каким мужем я стану для тебя, скорее всего, препаршивым. Ты такая неземная, ты чистая в своих помыслах. У тебя есть вера в человека, а я стану верить в тебя.

— В меня нет. В него — да.

— В него?

— Да. Во единого и непорочного…

— Не надо…

— Хорошо, я стану веровать и за тебя тоже.

Борис засмеялся.

— А что мне делать за тебя?

Мария пожала плечами.

— Ничего.

На следующий день, как и обещал, Борис разговаривал с отцом Марии. Дмитрий Александрович выслушал молодого человека спокойно, но с ответом не стал спешить. Борис заволновался — что-то не так.

— Борис, вы хороший человек… с непростым характером. Надо обладать большой силой, чтобы связать судьбу с дочерью попа. Я не стану вставать между вами, вы мне нравитесь. Вряд ли вы станете обижать Марию, она же беззащитна со своей открытой душой. Берегите ее. Однако я должен сказать вам. Не заставляйте Марию делать выбор между вами и ее верой и не подвергайте себя опасности, потому что в таком случае она пожертвует собой. Вы еще не до конца осознали, с кем предполагаете связать свою судьбу. Сейчас чувствуете потребность сердца, истосковавшейся души. Разум отсутствует совершенно. Сердце не обманывает в подобных делах. Однако мы живем в мире, где царит именно разум, а не сердце. Вы военный, разумеется, службу бросать не собираетесь — значит, можете отправиться на войну, где станете убивать, или, быть может, уже убивали. Мария не принимает таковой стороны жизни.

Пройдут годы, много лет, но она не изменится, не привыкнет к мысли о необходимости водворения зла во имя справедливости. Она останется верна своей вере, потому что очарована ей. Знаете, и в детстве, и сейчас она входит в церковь, как в дом Божий. Во время службы она разговаривает с НИМ — не с людьми. Сможете ли вы принять такую Марию? Думаю, не стоит спешить. Вам надо хорошо обдумать свое решение, постараться понять Марию, привыкнуть, в конце концов, к ее необычности.

— Ей тоже нужно время? — спросил Борис.

— Нет. Она приняла вас сразу и безоговорочно. Она сделает все, о чем вы попросите, просто скажете, прикажете, в какой бы форме это не прозвучало, все, кроме одного — не предаст веры.

Борис сжал виски — было от чего.

— Она полностью в вашей власти.

— Да мне не нужна эта власть. Я…

Борис замолчал: что сказать…

— Вам нужно время, чтобы научиться не пользоваться своим правом над ней.

— Да. — Борис качал головой — может уйти вся жизнь на это: характер у него не простой.

Борис испугался не на шутку. Если в твоей власти находится человек, полностью, безоговорочно, то это дает огромные возможности. Но он не хотел пользоваться никакими возможностями. Он хотел находиться с ней рядом, слышать ее голос, видеть ее. А как хотелось обнять, поцеловать… Не пользоваться своими желаниями — легко сказать!

Мария рассматривала себя в зеркало. В дверь комнаты легонько постучали — мама.

— Машенька! — она недоумевающе смотрела на полураздетую дочь.

— Прости, мама. — Мария поспешила одеться.

— Что-то случилось?

— Ничего худого.

— Почему ты грустишь? Борис обидел?

— Нет, что ты, мама. Он хороший, замечательный, правда. Это я, вероятно, слишком плоха для него. — Мария подавила вздох и отвернулась к окну, чтобы мать не увидела навернувшихся слез.

— Машенька, с чего ты взяла…

— Мама, я уродина?

— Нет.

— Хотя зачем я спрашиваю. Ни одна мать не скажет своему дитя, что он урод.

Девушка села на стул, опустив плечи…

Когда Борис пришел вечером того же дня, ему открыла не Мария — матушка. Они поздоровались, и матушка пригласила его на кухню.

— Присаживайтесь.

Борис по виду встревоженной матери понял — что-то не так.

— Маша здорова?

Матушка кивнула головой.

— Борис, у вас есть родственники?

— Да. Мать и сестра.

— Хорошо. Вы с Машенькой все здесь да здесь. Может, съездите куда-нибудь — к друзьям или родственникам?

Матушка смотрела на мужчину, грустно улыбаясь.

— Машенька считает себя уродкой. Сегодня я застала ее перед зеркалом — она рассматривала себя и осталась недовольна.

Борис сжал кулаки, даже стукнул по столу пару раз.

— Скажите, а когда пост закончится? — зло спросил он, хмуря брови.

— Через четыре недели.

— Дьявол! — Он снова стукнул по столу.

Вошла Мария.

— Здравствуй.

— Здравствуй.

Он посмотрел на нее и остался недоволен собой: бледная, видно, плакала. Дьявол! Дьявол! Когда она села за стол, начал пристально ее рассматривать. Она смутилась еще больше, даже пошла красными пятнами.

— Дмитрий Александрович дома?

— Да, — в один голос ответили женщины.

Человек предполагает, а Бог располагает. Эту поговорку знает каждый. Она проговаривается человеком скорее по инерции, нежели по понятию всей глубины ее смысла. Он тоже предполагал, как станет жить со своей женой, сколько детей у них будет, как она будет ждать его, как он научит ее руководить собой. Ничему из предположений не суждено было воплотиться в жизнь. А ведь его предупреждали: не делать выбора между ним и ее верой и не подвергать себя опасности. Вера. Она осталась с ней до конца. До самого последнего вздоха.

Смерть всегда неожиданна, даже если умирает тяжелобольной или старый человек. Она неожиданна, хотя человек, лукавя, говорит, что готов к ней, что думал о ней, предполагал ее приход. Ничего подобного. Где-то, наверное, имеется свиток, в котором указаны даты ее прихода ко всем людям. Хорошо, что мы не знаем этой даты. Плохо, что мы не знаем этой даты. Человек переходит в другой мир с мыслями о мире этом.

Теперь она была красавицей. Она всегда была красавицей. Борис все еще держал ее на руках, не чувствуя усталости, боли. Он находился вне времени и пространства. Какие-то люди сновали вокруг него, но он их не слышал. Кто-то попытался забрать ее у него — не отдал. Он все смотрел на нее — зачем она уснула посреди дня. У них столько дел — им еще ехать и ехать: дома ждет его мать и сестра. Наконец-то он познакомит их. Мать будет рада за непутевого сына. Он разглядывал ее лицо: спокойное, умиротворенное, радостное. Шапка съехала набок — небольшое пятнышко сбоку, как раз на виске. Надо его вытереть, разбудить ее, и они продолжат путь.

Черная пустота затягивала… Не различая дороги, не понимая, где он, в каком мире, что он сам такое, Борис не знал — жив он или нет. Сознание вернулось лишь тогда, когда увидел перед собой черноту — слава всевышнему, пришла и за ним. Нет, ошибся. Он разочарованно осмотрел — всего лишь ряса, а не костлявая.

— Борис, нам надо поговорить.

Дмитрий Александрович прошелся по комнате, заложив руки за спину. На лице боль утраты, она теперь навсегда поселилась там. Ему предстояло самое трудное: попробовать убедить атеиста в правильности выбора Бога, хотя в последние несколько дней он и сам был на грани отвержения веры.

— Я в первый наш разговор был с тобой не совсем честен. Наверное, мне хотелось думать, что если утаю это от тебя, то смогу обмануть смерть, но ее обмануть нельзя.

Машенька наш последний ребенок и единственная дочь. Сказать, что мы ее очень любили — ничего не сказать. Как с женой мы хотели, чтобы у нее сложилась судьба, чтобы она была счастлива. Она и была таковой, потому что, во-первых, обладала верой, а во-вторых, смогла полюбить и ушла, не растеряв своих чувств.

Когда она родилась… У нас тогда жила одна слепая женщина. Деваться ей было некуда, вот и осталась при нас. Она никого не докучала — все больше молилась, иногда ночевала в церкви. Так вот, когда родилась Мария, она взяла ее на руки и сказала, что у девочки дар, что девочка будет разговаривать с Богом. Мы были рады. Что может быть плохого в том, что дитя станет верить… а перед смертью женщина еще сказала: Мария не доживет до двадцати лет, если не уйдет в монастырь. Мы ничего не сказали дочери. Когда ей исполнилось двадцать — словно камень с души свалился. Это было в тот день, когда ты впервые встретился с ней. Женщина не ошиблась. Нам ничего не остается, как покориться…

— Покориться?! Покориться!!! Да вы сумасшедший. Как можно покориться смерти дочери! Как мог Бог допустить, чтобы она, настолько верящая в него, умерла!

— Она ушла к нему.

— К нему? К кому ему? БОГ! Его не существует! И если раньше у меня были некоторые сомнения, что возможно, на какую-то долю… он все-таки есть, то теперь… Я отрекаюсь от вашего Бога! Скорее я поверю в Дьявола!

Его глаза стали черными, словно смерть поселилась в них. Батюшка в ужасе отшатнулся от него — это не человек — ничего человеческого сейчас в его облике не было.

— Я ведь решил измениться… избавиться от пороков… глупец…

— Отказываясь от него, ты отказываешься от нее, потому что она верила в него безоговорочно.

— Она и в меня верила безоговорочно, но, вероятно, две безоговорочные веры не могут ужиться в одном человеке. Она выбрала его. Что ж, будь он во плоти, я мог бы попробовать одолеть его. А так… Мои шансы равны нулю. Замечательно. Я отпускаю и проклинаю… Да! Проклинаю. Она заставила поверить меня в лучшего меня… Ха-ха… Я не был и никогда не буду хорошим…

И Борис стал Дьяволом…

Рихард не сомкнул глаз. Он смотрел на спящую жену. Тут жизнь другого не поймешь, свою и подавно. Как сказать Марине. Главное — стоит? Да, стоит — непременно. Знай Борис с самого начала все о Марии, возможно, поступил бы по-другому. Возможно, сделал бы еще больше ошибок. Теперь можно только предполагать. Где же истина? Миллионы людей во все времена ломали над этим голову. Философы создавали трактаты в прошлом и писали диссертации в настоящем.

Истина для Рихарда сейчас заключалась в том, стоит ли знать Марине всю правду о Борисе или нет? Если всю, то следует ли рассказать о том, что он один из двоих в ЭСВ, кто по собственному желанию перешел в другой мир с тем, чтобы прибегнуть к дару Ритуса, что Ритус вернул его, переправившегося на другой берег. Сможет ли нормальный человек адекватно отреагировать на подобное? Однозначного ответа Рихард не находил. Ася сможет понять, учитывая, сколько времени она блуждала в коридорах жизни и смерти? У нее и так психика расшатана. Сейчас бы чего-нибудь обычного, земного, простого и понятного, без заумствований…

Глава 3

Егора разбудил будильник. Маринка проснулась первой и выключила его, когда муж, бормоча проклятия, понял, что на дворе утро, что надо вставать и отправляться на работу, будь она неладна. Тряхнув головой, оторвался от подушки, рывком сел на кровать.

— Егор! — громко прошептала жена. — Детей разбудишь.

— У! — он промычал что-то нечленораздельное и поднялся.

Под душем проснулся окончательно. Быстро глотая завтрак, думал, как успеть сделать все, что задумал. Он уже вторую неделю работал на двух работах. Он бы и на третью пошел, да пока не нашел подходящей, чтобы по времени не совпадали. Семья увеличилась, а доходов не прибавилось. Последние месяцы перед родами Марина провела в больнице. Те сбережения, что были отложены, растаяли, словно снег. А тут лекарства, витамины, питание, процедуры — одним словом, все оказалось намного дороже, чем он предполагал. Спасибо родителям, которые, несмотря на их с Маринкой протесты, взялись оплачивать коммунальные услуги. Егор не пытался жалеть себя. Скорее было обидно за жену и детей — они достойны лучшего. Он последнее время дома бывал редко, о том, чтобы помочь по хозяйству — нечего и думать. Приходил, и сил хватало только на то, чтобы умыться и поесть. Марина молчала, но похудела — чувствовал, когда ночью прижимал к себе — на большее сил не было. Сын тоже молчал, но чувствовалось — осуждает. Живут, словно бомжи. Теснятся в одной комнате вчетвером — стыдно, а ведь он уже не маленький. Что будет, когда сестра подрастет. И сейчас от нее нет покоя — вечно орет. Днем уроки приходится на кухне делать, по ночам не спать. Зачем надо было заводить второго ребенка? У них в классе все по одному, зато ездят на приличных машинах, живут в нормальных квартирах. У них даже неприличной машины нет, а уж про то, чтобы пригласить друзей в гости — нечего думать.

Никита вспоминал дом тети — вот класс. Там можно развернуться. Он ковырялся в тарелке с пустыми макаронами — ох, и надоели они.

— Никит, в школу опоздаешь, — Марина напомнила во второй раз.

— Мама, что-то мне не хочется. Я в школе поем.

— Книжки все сложил?

— Все. Ты же вчера вечером спрашивала.

— Вдруг что-нибудь выложил?

— Да ничего я не выложил.

Никита недовольно придвинул стул к столу, вздохнул — опять вой. Он быстро застегнул куртку, поспешил с ботинками — скорее на улицу, лишь бы не слышать ее.

— Никита, — перехватила его Марина, — вот возьми. Вы же сегодня с мальчишками собирались в Баскин Роббинс.

Она протянула сыну сторублевку. Никита неуверенно покосился на деньги.

— Бери, — потребовала Марина.

— Спасибо, мама, сдачу я принесу.

— Не говори глупости, здесь и так мало.

Они веселой гурьбой шли по дороге, рассказывая анекдоты. До кафе оставалось рукой подать. Никита радовался больше других, хотя виду не показывал. Во-первых, сразу после школы не надо идти домой и слушать плач противной сестры, а, во-вторых, у него есть немного денег на нормальное мороженое. Он осматривался по сторонам, словно ища чего-то. Его взгляд упал на дворника с метлой. Слишком уж сердито он подметал, совсем, как его отец, когда чем-то не доволен. Никита присмотрелся — и куртка такая же. Дворник повернулся боком…

Марина услышала шаги в прихожей.

— Никита, ты чего так рано?

Она осмотрела сына — расстроен.

— Я передумал. Вот, — он протянул ей деньги — та же сторублевая бумажка.

— Никита, — вздохнула Марина.

— Все нормально, мам. Что я, мороженое не ел? Глупо тратить на него столько денег, когда можно за десять рублей купить. Мы в воскресенье пойдем и всем купим: и тебе, и папе, и мне.

— Ребенок ты ребенок.

— Я не ребенок.

Никита вымыл руки, поел, убрал за собой посуду. Мама опять укачивала в коляске писклю — кроватка не помещалась в комнате: папа обещал что-нибудь придумать. Уставшая женщина откинулась на спинку дивана, одной рукой покачивала коляску. Как только малышка замолкала, она пыталась чуточку подремать. Когда сестренка в очередной раз завозилась, Никита качнул коляску. Рука матери упала на колени. Мальчик осторожно отодвинул коляску, все время покачивая ее, прикрыл маму пледом — пусть отдохнет.

Вернувшийся Егор увидел сына, качавшего коляску с сестрой. Молча посмотрел на Марину — спала сидя.

— Я сейчас, — сказал он шепотом, — только руки сполосну.

— Не спеши, иди ужинай, — сын внимательно рассматривал ручку коляски.

Марина завозилась на диване и проснулась.

— Надо же, уснула.

Она потянулась, увидела сына, мужа.

— Мальчики, все хорошо?

— Да, — в один голос ответили они.

Ночью Егор, несмотря на усталость, не сомкнул глаз. Так дальше продолжаться не может — надо найти выход. Легко сказать. С последней работы его попросили, вернее, выставили. Кому нужен охранник, качающий права, даже расчета не дали. А ведь думал, что возьмет кредит, придумает что-нибудь с жильем — ютиться вчетвером в хрущевской однушке не было возможности. Кто его дергал за язык? Ну, устроился он на стройку, даже дворником. Работы невпроворот — денег ноль. А если девчонки заболеют или Никита? Вон сегодня глаз не поднял на отца. Он что ли виноват в том, что отец неудачник. Егор зарычал от злобы на себя. Хорошо, они не знают, чем он занимается.

— Егор, ты чего? — Марина проснулась от его рыка.

— Ничего, все в порядке. Спи. Устала ведь — спи.

Марина ближе придвинулась к мужу: еще чуть и запылает огнем. Положила голову ему на плечо.

— Егор, я тут подумала, может, нам в деревню переехать?

— С дуба рухнула? Из города в деревню? Чего ты там станешь делать? Водить на экскурсии бабок, а экскурсии устраивать на выгоне, где коров пасут?

— Я же все равно пока не работаю.

— Зато Никита в школу ходит.

— У вас тоже есть школа, и весьма приличная.

— Сравнила поселковую школу с лицеем.

— Егор, ты же закончил ее, и Ася — ничего не случилось, а я не навсегда — на время, пока Наталька маленькая.

— А я?

— Может, устроишься у отца? Он же предлагал. Ну что это за работа — охранник в казино. Когда-нибудь это плохо кончится, ей богу, Егор. Ты же порох. Набьешь еще кому-нибудь физиономию — а если суд? Нам тогда что делать? — Марина замолчала, вздохнула, набравшись с силами, продолжила, — Знаешь, я сегодня Никите деньги дала на Баскин Роббинс, а он не пошел… По-моему, он сердится на нас.

— Почему?

— Ревнует к Натальке.

— Мы же их одинаково любим.

— Вдруг ему кажется, что его меньше. Наталька маленькая — все внимание на нее.

— Да нет. Он же мужик — должен понимать. А Баскин Роббинс — всего лишь кафе.

— Не скажи. Он никогда не приглашает друзей к себе в гости…

Девочка закряхтела, завозилась и начала плакать. Марина дернулась к ней.

— Тихо, тихо, милая. Сейчас покормлю…

Егор с семьей приехал к своим на выходные. Действительно, необходимо решать, как жить дальше. Может, отец посоветует. Ему придется сказать, что с работы турнули. Матери ни слова — убьет. По приезде отправились к Аське. Та ужасно обрадовалась Марине с девочкой и племянником. Она выхватила племянницу и начала носиться с ней по всему дому. Рихард пытался занять Никиту, но это оказалось не так просто — разговор не клеился из-за невозможности говорить взрослого.

— Дядя Рихард, можно вас попросить? — набравшись храбрости, спросил у него мальчик.

— Да, — Рихард с облегчением кивнул головой.

— Можно мне спуститься в подвал?

Рихард удивился такому вопросу. Его удивление изобразилось на лице.

— Дом ведь старинный, — неуверенно сказал мальчик.

Рихард догадался — привидения. Ну, конечно, что еще может интересовать мальчишку в подвале — не вино же (оно, скорее, заинтересовало бы его отца).

— Идем.

Марина сидела на диване, наслаждаясь тишиной и покоем. Наталька в надежных руках у свекрови и Аси — можно отдохнуть. Егор запнулся в дверях.

— Ты чего это так улыбаешься? — спросил он.

— Нельзя? Отдыхаю. — Марина блаженно потянулась. Кофточка выделила женские прелести.

— Не уверен, что тебе это удастся, — прохрипел Егор, поворачивая ключ в двери.

— Егор, ты рехнулся? — строго спросила жена.

— А что такого? — Егор на ходу сорвал с себя свитер. — Черт побери, я соскучился по тебе, чрезвычайно соскучился…

Елена Владимировна готовила обед. Асю она решила не трогать — пусть пообщается с племянницей — пойдет на пользу. Она резала салат. Где же Андрей — обещал приехать к пяти, а сейчас уже пять минут шестого. Опять мотается — ни минуты покоя. Вошла Марина.

— Помочь? — спросила она.

— Не мешало бы, если учесть, что муж куда-то пропал.

Свекровь не поднимая головы, пододвинула Марине морковь, сама шинковала лук.

— Пропади он пропадом.

Она вытирала слезы, выступившие на глазах. Ее взгляд упал на руки Марины.

— О, Господи, Марина! — Елена Владимировна забыла, что она делала перед этим.

— Что?

— Егор! — Елена Владимировна решительно направилась к двери. — Егор! Черт тебя дери!

— Ты чего шумишь, ма? Натальку разбудишь.

— Я тебе сейчас разбужу, ну-ка иди сюда, паршивец.

Егор вошел на кухню, не понимая, что стало причиной гнева матери.

— Чего, ма?

— Чего? Это я у тебя должна спросить, чего, сын? Иди сюда. Ближе!

Она взяла сына за ухо и притянула его голову к рукам Марины, на которых отчетливо виднелись пока красные пятна, завтра же, наверное, они посинеют.

— Что это такое?

— Ма, пусти, пожалуйста.

Мать отпустила ухо, но взгляд ее не предвещал ничего хорошего.

— У Маринки кожа нежная, — выдавил из себя Егор, поглядывая на покрасневшую жену.

— У женщин, вообще-то, у всех кожа нежная, к твоему сведению, сынок.

— Марин, ну скажи ей, что я не бил тебя. Она ведь черт знает о чем думает сейчас, — взмолился Егор.

— Все в порядке, Елена Владимировна, — Марина снова принялась за морковку.

— В порядке? Все замечательно. Просто класс! — не унималась мать. — Ты что, прощаешь ему все его выходки? Марина?

— Мам, ты чего, с ума сошла? Я люблю ее. — Егор побледнел от слов матери.

— Привет всем. Что тут у вас? — на пороге стоял отец. — Егор, ты чего? Егор?

Нервный тик передернул щеку сына. Его усадили на стул, дали воды. Руки тряслись как в лихорадке. Он раскачивался из стороны в сторону, словно маятник.

— Все хорошо, Егор. — Марина гладила его по голове. — Я побуду с ним немного, ладно?

Родители вышли из комнаты.

— Лена, что тут у вас?

— Плохо, видно, у них. Оба измученные, вывернутые какие-то. Может, его с работы уволили? Андрюша, поговори с ним…

Никита оглядывался по сторонам — класс. Будет что рассказать в школе, только вряд ли кто поверит ему. Вот показать бы фотки.

— Дядя Рихард, а у вас есть фотоаппарат?

— Да.

— А сфоткаться здесь можно?

— Да.

— Супер.

Они обошли весь подвал, в котором имелось множество дверей. В каждой комнате было что-то свое. В одной хранилось вино — много бутылок, запыленных от времени. В другой на стене высечены какие-то слова. В третьей стоял стол, стул и больше ничего. В четвертой… В самой дальней не оказалось света. Там лежала старая мебель, вероятно, еще от прошлых хозяев.

— А почему здесь нет света?

— Не-зна-ю.

— Дядя Рихард, вы верите в приведения? — доверчиво спросил мальчик.

— Воз-мож-но.

— Правда?! — мальчик с восторгом смотрел на мужчину.

Отец бы высмеял — он нет. Они еще побродили по подвалу. Никита посидел за столом, потрогал пыльные бутылки, ухнул пару раз — больше стало стыдно — вдруг отзовется.

— А когда можно сфоткаться?

— Сей-час.

— А как же фотоаппарат?

— При-не-сем.

— Я здесь подожду, — совсем расхрабрился мальчик.

— Нет, — покачал головой Рихард.

— Ну, дядя Рихард.

Снова отрицательный ответ.

— Вме-сте схо-дим.

Ничего не оставалось делать, как согласиться, а то передумает. Никита нехотя поднимался по скрипучим ступенькам. На последней оперся о перила, которые тут же рухнули. Рихард вовремя протянул руку и удержал ребенка.

— Ух, Черт. Что это было?

— Оно, — серьезно ответил Рихард.

— Оно есть? — шепотом спросил Никита, в ужасе широко открыв глаза.

— Да, — просто ответил дядя.

Мурашки пробежали между лопатками — что было бы, останься он здесь один…

Рихард за ужином понял, что за время их с Никитой отсутствия что-то произошло. Егор выглядел бледным, все время хмурился. Марина не поднимала глаз от тарелки. Родители тоже, хоть и улыбались, казались расстроенными. Лишь Ася и Никита были в приподнятом настроении. Ася рассказывала о племяннице, для нее открытием являлось все, что делала девочка, начиная от пузырей, выпущенных через соску и заканчивая погремушкой, которую та запустила в тетю. Никита был воодушевлен ничуть не меньше Аси, но он не мог так явно проявлять свои чувства, зная, что отец тут же оборвет его, да и мама вряд ли придет в восторг от известия о приведении, живущем в подвале Рихарда.

Было решено, что гости останутся на ночь. Ася не могла позволить Марине так быстро забрать кроху от себя. Мужчины предоставили женщинам план их размещения на ночлег и отправились в библиотеку. Никита хотел увязаться с ними, но бабушка строго посмотрела на него, и он остался — вечно эти женщины, он тоже большой. Они, наверное, будут пить вино из погреба, курить сигары, рассказывать что-нибудь интересное — ему бы не помешало послушать. Он со вздохом покорности поплелся за матерью и бабушкой.

Мужчины, действительно, расположились в библиотеке с бокалами вина. Егору хотелось не просто выпить — напиться, ведь тому была не одна, а сразу несколько причин. Отец, видя его напряжение, не знал, как подступиться с расспросами — видно, правда, вышибли. Черт, как все не вовремя.

— Рихард, я гляжу, Ася отошла, — обратился он к зятю.

— Нем-но-го.

Андрей Владимирович кивнул головой в знак согласия.

— Ну, слава Богу. Здесь хороший воздух. Отойдет, сил наберется. Вы молодые — ребенок будет, глядишь, — не один.

— Хо-те-ло-сь-бы.

— Непременно будут, — улыбнулся Андрей Владимирович, но улыбка вышла кислая.

— Е-го-р, — Рихард посмотрел на человека, занятого своими мыслями.

— Да.

— У те-бя неп-ри-я-я-т-нос-ти?

— С чего ты взял? — Егор залпом выпил свою порцию спиртного.

Услышав его слова, Рихард понял, что прав — он причина сегодняшней натянутости.

— Что?

— Что что? — Егор упорно делал вид, что не понимает, о чем идет речь.

— Что случилось? — спокойно и четко проговорил Рихард.

— Ничего. Это вы вдруг решили, что у меня что-то случилось. Мать вообще выдумала, что я жену то ли бью, то ли насилую, уж не знаю, к какому выводу она пришла. Теперь, наверное, пытает Маринку или Никиту…

— Хочешь служить в ЭСВ?

— Не понял…

— Ты был на войне, умеешь воевать, имеешь характер, злой, упрямый, умный — подходишь по многим параметрам ЭСВ.

Рихард в упор рассматривал Егора, тот не смутился, взгляда не отвел. Андрей Владимирович в изумлении воззрился на зятя — говорил четко без заикания, фразы длинные, предлагал службу в ЭСВ.

— Не думаю, что ты испугаешься ЭСВ, несмотря на то, что вам наговорил Ритус. Он любит, порой, сгустить краски. На самом деле там нормальные люди. У вас с Мариной будет дом, что тоже не маловажно.

— Я не офицер.

— И что? Пока будешь служить в армии, дальше как покажешь себя.

— В твоей?

— Не думаю, что это хорошо. Я бы посоветовал тебе брата Ритуса — Юли. Он тебе понравится, будь уверен.

— Почему ты так думаешь?

Рихард улыбнулся, но промолчал.

— По-со-ве-туй-ся с же-ной, — продолжил он после глотка вина.

— Хорошо, — в раздумье протянул Егор, — налей-ка мне еще, что-то в горле пересохло.

— Егор, не увлекайся, а то нам всем влетит по полной, — предупредил отец.

Егор вздохнул — не поспоришь: мать задаст еще ту трепку…