Московский фантастис

Таратушка Е (2024)

Серия загадочных убийств, проигранная война межу светом и тьмой, волшебные профсоюзы, мертвые маги, древние ковены, бессмертные чудовища, культ Великой Богини… и все это в современной Москве.Вместе с опытными и не очень следователями Комитета вы пройдете через череду подлогов, лжи, любовных интриг и настоящее безумие, чтобы в итоге выяснить: кто, как и зачем создал чудовище, приходящее с грозой, и как темные маги умеют спасать этот удивительный, так похожий на наш, мир.С любовью к родному городу, его местам и его настроению.

Пятница

Глава первая.

Кабинет начальника отдела дурных талантов, черной магии и проклятий был похож на логово вампира: нагромождение темного на темном. Тени в тенях других теней. Паркет елочкой, стеновые панели. Лампы над столом и у гостевого кресла в шлемах зеленых плафонов, с золотым светом внутри. Повсюду идеальный порядок с легким привкусом хрустящей пыли и гладкого небытия.

Андрей опустился на колени перед журнальным столиком, поднял с него блестящие глянцевой фуксией щиколотки Лидии, поставил ее искрящиеся туфли на пол. Разумеется, глядя ей в глаза. Рука его оказалась у нее под крестом розоватых коленок, чуть приподняла их, чтобы красные подошвы встали на пол.

Достаточно насладившись удушающими волнами стыда, на ее быстро краснеющией, как у всех рыжих людей, коже, он поднялся и сел в свое высокое кресло. Вместо обыкновенного:"что тревожит душу волшебницы, раз она решила обратиться к представительству тьмы в этом пропавшем мире?"опустил глаза на совершенно пустой по мнению посетительницы лист бумаги. На лице гостьи очень явно отображались все эмоции и сейчас, боярышниковыми колючками у нее по подбородку, носу и скулам вылезло острое раздражение.

— Андрей, я правда не понимаю… — сказала она.

Андрей ответил почти автоматически.

— Вопрос чудовища мы решаем в понедельник и среду в составе смешанной группы.

— Я…

— Стоп. — Его рука поднялась, показав ладонь, все еще смущенная, она замолкла. — Еще в прошлом месяце, первая жертва. “Тактика чудовища максимально подражает поведение засадного хищника. Никаких ловушек, обманок или намеренных запугиваний” — твои слова, Лидия?

Она кивнула.

— “Ментальный контакт жертва-агрессор максимально примитивный, лишен галлюцинаций” — заметка Северина от 17 числа.

— Он просто ничего не видит, это не считается.

— Хорошо. Что касается жертв на деревьях считается? Твой собственный отчет на этой неделе, пожалуйста: “никакой связи не обнаружено, деревья принадлежат к разным видам, разного возраста и растут в разных местах, что исключает обрядоподобие действий и говорит в пользу случайности их выбора.” Жизнь действительно так загадочна, что у тебя два взаимоисключающих друг друга мнения?

Андрей зачитывал ей цитаты из ее и Севериновых отчетов по памяти. Волшебница замялась.

— Ассоциировать его поведение с таковым у хищного животного ошибочно.

— И как ты пришла к этому выводу?

Она поднялась, подошла к его столу.

— Преступления повторяются. Есть только три сюжета: колодец, дерево, сожжение. Оно умное. Это человек. Это что-то не такое.

— Это что-то не такое, а эдакое. — сухо передразнил Андрей. — Что ты хочешь от меня услышать?

Андрей начал выводить что-то шариковой ручкой по пустой бумаге, заметки его, оставленные ровным почерком с архаичными вензелями, сначала сливались в кривые прерывистые закорючки, а потом и вовсе пропадали в белизне листа.

— Я чувствую, что мы ошибаемся. — сказала она его седой макушке.

— Ты прорицатель?

— Нет.

— Тогда все твои слова — факты. Какой шести эпизодов ты имеешь ввиду? В чем именно похожесть? Объективная оценка того, что мы видим. Давай.

— Оно умеет считать. — сказала она.

— До трех. — поджал губы Андрей. — Тебе, как магу природы, должно быть стыдно.

— Я не маг природы, Андрей.

— Уж прям?

— Уж прям.

Она повернула голову прочь от его взгляда, но оказалась плену своего: в зеркальном коридоре, одно, в полный рост слева, другое в половину роста справа, она увидела свое красивое, но изуродованное лицо с круглым белым лбом и одновременно с этим свой игриво вьющийся красный затылок.

— Лидия, — вкрадчиво сказал Андрей, — если мы будем ловить эту собачку и мечтать только о ней все семь дней в неделю, работа темного отдела остановится. Я понимаю, что мы с тобой идейные враги, и тебе эта мысль нравится, но не забывай, пожалуйста, что, несмотря на разногласия, мы расследуем все преступления магов и чудовищ. Все, что происходят в городе. В котором двадцать миллионов только людей. А успех дел в интегрированных группах находится в интересах светлой стороны. Вам за это дают доплату за вредность.

— Легко тебе говорить…

— Нет, Лидия, мне говорить с тобой сложно.

Волшебница выдержала паузу, взгляд ее отвлекся на зелено-золотой плафон.

— А где Северин, кстати?

Мужчина усмехнулся.

— Твой покорный слуга проводит промежуточную аттестацию светлейших магов правды. Третий год, но я могу ошибаться.

— Слуга? — вспыхнула волшебница. — И ты туда же?!

— Я не осуждаю. — улыбался он.

— Еще бы ты осуждал. — скрестила она руки на груди.

— Поговори с ним, если хочешь. Может, до чего дойдете. Это правильно: вы мало общаетесь друг с другом, стесняетесь чего-то. Вы никак не поймете, что люди гибнут?

— И это мне говорит маг смерти, серьезно?

Андрей вновь поднял на нее лицо, но в ту же секунду на пустой листок уставилась сама Лидия.

— Гибнут уже полтора месяца. — медленно сказал он. — Каждую неделю, если идет дождь.

Волшебница стала тише, спутаннее. Длинные пальцы у нее попробовали темные выросты на левой щеке, она укололась и убрала руки.

— Ухожу, доволен?

Андрей повернул голову и пролез в зрительный коридор между своим листком и гостьей.

— До встречи в понедельник, Лидия.

На секунду лицо ее изменилось, посветлело на прямом носу, нижняя губа спряталась под верхней.

— Спроси. — разрешил он.

— Что там написано?

Рука его с мрамором костяшек накрыла листок, будто то, что текст на ней существует лишь для посвященных в дела тьмы не является достаточной для него защитой.

— Здесь сказано, что нет ничего ниже и преступнее, чем увидеть, как шипы боярышника уступают место его цветам. — чернее двух колодцев у него глаза. — Ты бы вернулась к себе. Кажется, Мороз лютует.

— Вот черт. — Лидия только сейчас услышала ледяной вой, доносящийся сверху и повторяющийся сквозняком под тяжелой деревянной дверью. Волшебница тут же метнулась на выход. В след ей его голос:

— Спасибо, что удостоила визитом наше скромное посольство мрака.

Лидия вылетела из кабинета. За ней стелился тонкий след из упавших с ее рыжих волос лепестков.

Волшебница пронеслась по пустому коридору, не касаясь каблуками его шахматной плитки, толкнула дверь. В холле у лестницы доска объявлений вся в пустых для ее невинных глаз листках, а те редкие заметки, доступные ей, едва ли могли хоть как-то порадовать. На лестнице, где всегда синие пальцы ламп мерцали под давлением темной магии, ей было тяжело подниматься, она запыхалась. Оказавшись в родном отделе, Лидия глубоко вздохнула: даже воздух здесь отличался, отдавал озоном. В огромном помещении с открытым вторым этажом по правую сторону от нее были ряды из дверей, пронумерованные от нуля до девяти. Это были угодья технологических волшебников. Напротив, лабиринтом Минотавра шли серые коридоры прочих магических специалистов: магов удачи, правды, управление делами магического образования, юстиции, склад магического наследства, а если хорошо пропетлять, то можно добраться до фонтана или оранжереи специфических растений. Отдельно от лабиринта, по левую руку Лидии было огорожено отдельной серой стеной хранилище бумажных данных, двери которого всегда были распахнуты, а на пороге стояли, торча вверх черной кожей, угрожающие ботфорты работавшей там волшебницы. Ходили слухи, что она раздевалась догола и ныряла, подобно русалке, в белые волны. Прямо напротив Лидии был вечно сломанный вендинговый автомат, стол с общеполезным барахлом, кресла зала ожидания, скромная кухня с кофемашиной и холодильником.

Она взглянула на свой рабочий стол, сразу у двери: на ламинированной ДСП, усыпанной мелким канцелярским мусором, во всю длину красовался росчерк бело-голубой изморози: красноречивое требование начальника зайти к нему при первой возможности. Волшебница схватилась за вихрастую красную голову, села на свой офисный стул, но тут же вскочила с него: он был ледяной.

— Вот проклятье, — тихо сказала волшебница, сложила пальцы в элементарный знак ветра, четыре искрящихся линии отделились от ее пальцев, закрутившись по часовой стрелке, они слились гранями, образовав маленький золотой рожок, из которого с мерзким свистом подул теплый ветер. В этот момент дверь под номером ноль распахнулась: соколом оттуда вылетел молодой мужчина с благородным строгим лицом, единственным изъяном которого были глаза в обрамлении дорогих очков. В три шага он оказался у стола волшебницы и ту на секунду оторвало земли: он поцеловал ее. Имя у него было Евгений.

— Ты где была, родная? — спросил он в своей манере, почти не открывая рта, будто и не говорил вовсе, а скорее общался телепатией.

— Что здесь случилось? — шепотом ответила Лидия мужу.

— Мороз Дмитрий Дмитриевич случился. — сказал он, в третий раз оглядевшись. — Он решил, ты в Черном тайнами Света торгуешь, а Андрей, это хитрое животное, тебе стопы целует. Так что я тоже немного в бешенстве.

— Что за бред? — вытянулось ее лицо.

— Тише. — зажмурился Евгений своими светлыми ресницами. — Ради бога, я прошу тебя тише.

Лидия продолжила театральным шепотом.

— Нет, я не понимаю, какие к дьяволу тайны Света я знаю! Я выписываю пропуска и отвечаю на вопросы сумасшедших по телефону.

— То есть ты не ходила в Черный? — уже гораздо спокойнее спросил он.

— Конечно ходила! — встряхнула она гривой. — Как не пойти? Дело стоит, а этот черт талдычит одно и то же! Я пыталась его образумить!

Мужчина отшатнулся от волшебницы.

— Ты не выписала пропуск, — он встряхнул свои длинные руки, секунду назад обнимавшие ее, — и не помыла руки.

Лидия снова покрылась колким боярышником.

— Самой себе пропуск выписывать? Я психическая?

— Всем было бы спокойнее. — показал он ладони.

— Тогда помоги мне, пожалуйста, всех успокоить.

— Это подлог. — сказал Евгений строго.

— А мы не маги правды. Не облысеем.

Мужчина тихо рассмеялся. Подошел к ней за стол, она игриво ударила его бедром, тому понравилось: в уголках его светлых глаз собрались знакомые гусиные лапки.

— Подлог и обман. Для чего же еще нужен муж-техномаг, так ведь?

— Ты просто не поверишь для чего еще он просто необходим. — Лидия поднялась на носочки, поцеловала его в щеку, отчего в волосах у него тихо затрещало статическое электричество. Такой все-таки стеснительный.

— Только вот если там будет светлейшая Вера Павловна…

— Вера Павловна на аттестации в метро, третий год, если Андрей не ошибается.

Техномаг оторвал руку от клавиатуры. По позвоночнику у него проскользнул заряд. Заговорил он совсем иначе.

— И зачем тебе он?

Лидия отступила на шаг, брови ее напряглись.

— Ты не считаешь, что твой вопрос звучит подозрительно? — в ход пошли пассы руками. — Даже слегка параноидально. Я же могла не спрашивать напрямую, а узнать из контекста, в разговоре с Андреем? Или подслушать это здесь, в Белом. Эта сволочь — третья по популярности тема разговоров, ты знал?

— Но ты спросила: “Где Северин?” — просто сказал Евгений.

Ей не удалось его заколдовать.

— И что с того?

Экран погас. Шум блока питания затих, как при клинической смерти. Лидия продолжала.

— Почему ты так ведешь себя?

Евгений снова включил компьютер. Одним взглядом.

— Рад, что ты хотя бы не нагло врешь, а хоть немного этого стесняешься.

— Ты чего такое говоришь?

По его прямой спине пробежал разряд поярче и погромче. Он сохранял молчание.

— Эй, ау, Жень, я говорю тебе: “я не вру”.

— А можно мне две секунды тишины, чтобы тебе не досталось по заднице за все твои интеграции черт знает с кем и черт знает где, да?!

На крик волшебника из хранилища бумажных данных показалось лицо в форме сердца в обрамлении длинных русых волос.

— Дорогуша, мне вызвать полицию? — сказала голова шепотом светской львицы. — я вижу здесь нездоровые вибрации…

— Иди к себе, Жанна! — в один голос сказала пара, и тут же принтер исторг из себя пропуск.

— Спасибо тебе большое, милый, — она погладила его плечо, но он грубо вывернулся из ее рук.

— Менталу своему скажи спасибо. — с этими словами он ушел за дверь номер 0. Дверью не хлопнул. Воспитанный человек. Лидия поправила кофту: все ее ключицы были в тонких, почти черных иглах.

Глава вторая.

Кабинет Дмитрия Дмитриевича Мороза был на втором этаже отдела, куда вела крутая железная лестница. Пускай Лидия и потренировалась натянуть улыбку, но тот факт, что на ней было в три раза больше, в терминологии светлых магов,"злобного колючего дерьма, уродующего хорошую девушку", чем обычно, играл ей явно не на руку.

На металлической табличке посреди большой двери в язвах карельской березы гравировка: “Комитет государственной безопасности, отдел пользования благими талантами неординарных граждан. Глава отдела: герой войны, удостоенный ордена Ленина первой степени, ударник социалистического труда, заслуженный учитель РФ и народный артист России, генерал армии Д.Д. Мороз.” Сомнений не было: волшебница расколется. А это значило остаток вечера строчить объяснительную, и, конечно, самое страшное, что мог предложить начальник, было даже не увольнение и не расстрел, а фатальная потеря простого человеческого доверия. Хотя, всякое бывало при прошлом руководстве, они все же ответственны за город в котором живут миллионы людей, но теперь на эту тему больше предпочитают шутить. Она взялась за ручку в полной нерешительности и та проскользнула под мокрыми пальцами.

Идея настигла ее, как только она открыла дверь в кабинет начальника. Вот, что значит: Вера Павловна из дома — лжецы в пляс!

— Светлейший Дмитрий Дмитриевич, здравствуйте! — заявила Лидия с пионерским задором. — Я хочу подать жалобу на Андрея! Он несносен! Вы видите, что со мной?! Это он сделал! Он саботирует работу по интеграции.

В этот момент Дмитрий Дмитриевич ел булку с заварным кремом, отчего его пшеничные усы были еще и немного сливочные.

— А, да? — спросил он.

Лидия перевела дух, а потом с еще большим рвением кивнула.

— Так точно.

— Это хорошо. — Мороз отложил булку и, вытерев руки о футболку, протянул свою необъятную руку в рыжеватых родинках. Волшебница тут же вручила ему еще теплый пропуск. Подняв с груди очки на цепочке, он долго рассматривал врученный ему документ, крутился, вздыхал, даже пару раз крякнул, но все же положил в ближайшую стопку разной макулатуры. Из нее же, но из середины, он дернул листочек (по-настоящему пустой, но обгрызенный с края) и протянул его Лидии.

— Чай будешь?

— Конечно, Дмитрий Дмитриевич! — в душе умирая от своего вранья воскликнула волшебница. Он чуть зажмурился от ее бодрого голоса.

— Это хорошо.

Мороз достал из ящика ещё одну чашку, снял с золотого брюхатого самовара заварочный чайник, и подал волшебнице вместе со скромным кусочком от своей булки, с отрезанным от откусанного краем.

— Ой, ну что Вы? Это совсем лишнее. — дурным голосом сказала Лидия, ерзая на мягком стуле.

— Да ладно, — сказал просто волшебник — думаешь я не знаю, как этот черт может достать: ты ему про Фому, он тебе про Ерему, ты ему слово, он тебе десять. Мне было важно, чтобы ты про нас ему ничего плохого не сказала. Я бы по-хорошему Веру сюда пригласил, но Вера работает, а ее доппель, — он глянул в непонимающие глаза подчиненной, — то есть, двойник, будет ехать сюда полчаса. Неудобно.

Лидия чуть не захлебнулась. Мороз посмотрел на нее как умел: холодно.

— На свой страх и риск. Один единственный раз. Верю.

Лидия скоро запихнула в себя кусок, запила почти кипящим чаем, и, чиркнув кривую подпись на короткой жалобе, поднялась.

— Позови мне Евгения, Лидия.

— Конечно.

Уходя, она прижала руку к ключицам, под рубашкой пружинили дикие розовые гвоздики, цвет стыда.

— Спасибо большое. — сказала она, закрывая за собой дверь, вся липко-вспотевшая.

Она знала, как это работает. Это, в смысле, у Мороза с ее мужем. Лидия скоро спустилась по лестнице, заглянула в распахнутую дверь к Жанне: она, мягкорукая и пышная, распустившийся пион, как обычно сидела на столе, будто это софа, откинувшись спиной и локтем на дрожащую стопку бумаги. Под взглядом ее зеленых глаз в глубине хранилища летали бумаги. Миновав ее, Лидия распахнула дверь в комнату за номером ноль, оказалась сразу в кабинете мужа. Тот сидел к ней спиной в своем высоком навороченном кресле, на котором можно сразу в космос, а на столе у него лежал блестящим ковром механизм, брюхо которого разверзлось проводами, подключенных к зеленым и плоским микросхемам. Пальцы мага технологий рыскали в печенках микросхем и кишках проводов. От красивого черепа Евгения исходил тихий белый шум. Она демонстративно закашлялась. Ответа не последовало.

— Евгений Игоревич, — холодно сказала она.

Ответа не было. Он ушел очень далеко. Волшебница подошла ближе, сложила ладони друг в друга.

— Любимый, пожалуйста…

Трогать его руками в таком состоянии не следовало. Она знала это по собственному опыту, что если вырвать мужа из так называемого “шума”, он может больно ударить током. Лидия вышла из кабинета, в широкой светлой прихожей в шкафу взяла швабру с резиновой ручкой. Но потом поставила ее обратно. В ее положении, а Лидия уверена, что она проштрафилась, лучше взять резиновую перчатку. Дело опыта. Список диэлектриков был богат и Евгений заставил ее выучить его еще на третьем свидании. Техника безопасности.

Рука ее у него на спине, широкой, прямой, с геометрией плеч и стрелой позвоночника. Сквозь пленочку вины, под кожу ей забралось его сладкое тепло, она улыбнулась. Под ее настойчивой лаской он встрепенулся, шум в голове у него стих.

— Если ты извиняться, могла бы и подождать, пока я закончу.

Лидия сдернула перчатку.

— Тебя Мороз.

Волшебник покосился на механизм, потом на жену. Резко поднялся.

— Ладно.

— А что у тебя? — она кивнула на стол.

— Ты не поймешь. — бросил он и исчез за дверью.

— Не пойму. — сказала тихо Лидия, смакуя звуки, внутри было гадко. А потом она вздохнула и добавила уже сама себе. — На правду не обижаются.

Глава третья.

Мороз любовался своим блестящим, пышущим теплом самоваром. На столе у него, помимо стопок бумаг, лежала поломанная по всем девяти хребтам дорогая квадратная шоколадка, на блюдце рядом домашняя выпечка, а в низкой баночке — земляника с сахаром, перетертая его женой Ульяной Игоревной. На работе было так спокойно и так тихо, что тревоги о пяти его дочерях шумели у него в ушах и разрушительные мысли о том, какой мир он ставит на их хрупкие плечи, омрачали благородное, вьющееся бородой лицо мужчины. Кто как не он ощущал на своих широких плечах давление неба, в высоте которого много сотен лет назад вакуум победил эфир, и на землю, как из чернильницы, разлилось черное зло, и стала жизнь на его тверди похожа на морское дно, где найти правду можно только наощупь. Вспомнилось, как он пять раз ударял линейкой по детским пальцам, пытающимся нарисовать кружок солнца не в углу листа, а поцентру. Помнит, как он опускался на корточки, пятикратно перед плачущей девочкой четырех лет, и говорил ей: “Танечка, Машенька, Варечка, Ингусик, Серафимочка, доченька моя, нельзя рисовать солнце кружочком, потому что солнышко больше не солнышко, а глаз бессмертной темной богини Тиамат, под которым могут без страха гулять чудовища, а мы, светлые маги, вымираем вместе с нашей истиной под его разрушительным ветром и каждое северное сияние, это безвозвратно ушедшая в ледяной вакуум светлая человеческая душа…” В дверь постучали, он сразу пригласил Евгения. Тот по обыкновению держал спину прямо, а руки, подобно крыльям благородной хищной птицы, прижимал к себе.

— Зачем звали, Дмитрий Дмитриевич?

— Поговорить с тобой хотел. О планах. Посоветоваться.

Начальник предложил техномагу место по правую руку, налил горячего чая.

— Я готов высказать мнение, как технического специалиста. — начал Евгений как обычно.

Под пшеничными усами на секунду поднялась улыбка. Как обычно.

— Как технического специалиста я мог позвать Валиева из третьей, Кошкина из первой…

— Я их начальник. Ваша воля распространится на них через меня и мной будет проконтролировано ее исполнение.

— Ты правильно говоришь, Евгений. — он подвинул к гостю баночку с ягодой. — Я позвал тебя, как начальника. Как ответственного. За них, за себя, за свою семью.

— Я сказал Лидии, что это неприемлемо. — быстро ответил Евгений, не моргнув и глазом.

Мороз помолчал.

— Что именно?

Евгений взял паузу.

— Наведываться в Черный лишний раз. — он поморщился. — Мало ли какая у них там грязь…

— Ты же помнишь, что вы с ней в большой опасности из-за способностей Майского?

— Да.

— Ты считаешь целесообразным, с моей точки зрения, подвергать тебя, хранителя многих наших тайн, всех наших данных, несмотря на то, что я сделал для них черный ящик, — он потрепал светлые волосы на голове подчиненного. — ох, как я старался это сделать и ведь получилось!

— Я очень благодарен, Дмитрий Дмитриевич.

— Так вот как я могу подвергать такого незаменимого человека для отдела, поведение которого во многом определяет его работу, такому риску?

Евгений помолчал.

— Честно говоря, мне тяжело себе представить ваши мотивы, Дмитрий Дмитриевич.

— Тебе не нравится порученная работа? Только скажи.

Евгений знал, что ответить.

— Мне исключительно не нравятся темные маги.

— Хорошо. — нахмурился Мороз. — Я облегчу тебе задачу: сейчас на твоей работе совершенно не важно на каком уровне мастерства ты общаешься с темным представительством. Ты можешь позволить себе глупые предрассудки, по типу того, что у них по отделу бегают обнаженные мертвецы и незакупоренные пробирки отращивают щупальца. Сейчас ты работаешь, как глубокий специалист. — Мороз придвинул к техномагу свою настольную лампу с зеленым плафоном. — Скажи, пожалуйста, где сейчас Андрей?

— Можно? — Евгений показал на светильник из вежливости. Начальник понимающе кивнул. Это было что-то сродни гаданию по внутренностям, или по костям, с одной лишь оговоркой, что вместо хитросплетений бараньих кишок, ему достаточно было просто коснуться ровной спирали патрона лампочки. Секунда белого шума, как вдох на другом языке.

— Он у себя. В черном. Таращится в зеркало.

— А еще там кто-то есть? — сразу оживился волшебник.

— Я не вижу.

— Хитрое животное. — сказал Мороз. — А где Майский?

Евгений сложил руки, улыбнулся.

— В перегоне между станциями Новокузнецкая и Белорусская. Работает.

— А Вера Павловна?

Евгений тут же перестал улыбаться, снова потянулся к лампочке. Мороз выставил ладонь, останавливая его.

— Так вот ты очень хорош в своем деле. И я говорю не только о твоем таланте, но и об интеллектуальных способностях.

— Дмитрий Дмитриевич, мне просто это очень ценно.

— Еще ценнее тебе будет услышать вот что: я хочу, чтобы ты относился к этому, к интеграции, как к большой-большой проверке.

— Проверке?

— Вчера у меня был Прохор Олегович.

— Я уже поблагодарил его за службу. — сомкнул кончики пальцев Евгений. — В этом квартале он украл поразительно мало.

— Сыграла ставка на миллион евро.

Волшебник вздрогнул. Обычно суммы, которым оперирует маг удачи в десятки, а то и в сотни раз меньше. Дмитрий Дмитриевич положил свою руку на плечо Евгению.

— Моей старшей внучке вчера исполнилось пять. А мои дочери? У меня их пять: — он показал свою огромную ладонь. — Татьяна Вьюга, Мария Метель, Варвара Буран, Инга Слякоть и Серафима Снежинка. А моя жена? Разве Ульяна Игоревна не заслуживает, чтобы я возил ее, в Павлопосадском платке на яхте по Чудскому озеру?

— Заслуживает, конечно. — плоско сказал волшебник. Увы, он потерял нить.

— Я устал быть злым большим начальником. — Дмитрий Дмитриевич поставил на стол пять пальцев — Я устал ругаться на чужих людей. А ты… — рука его в указующем жесте, — Ты в точности я в молодости.

Мороз положил фотографию на стол. Полярная арктическая миссия 1989 года: мужчина-великан в огромном тулупе, с пышной, заледенелой бородой и знаменем в длинной руке.

— Да… — сказал Евгений, интонацией, что вот ещё немного и станет вопросительной.

— Я хочу, чтобы ты в этой интеграции проявил себя очень ярко.

— Я прилагаю все усилия.

— Нет, ты не понял.

Повисла тишина. Мороз воровато огляделся. Челюсть у молодого волшебника дернулась, зубы его тихо клацнули, но услышал это только он, потому что в эту секунду Мороз начал говорить.

— Не важно, когда и как вы раскроете это дело. — сказал он. — Даже не важно, что произойдет, пока вы его расследуете. Но сейчас Андрей относится к тебе, как к мальчишке. Ты должен это исправить. Сделаешь так, что эти черти будут как дрессированные маршировать — получишь все мое царство. И их, — палец его уперся в стол — под-царство. И Суд Правды. В придачу.

Евгений улыбнулся нежно, поправил очки.

— Дмитрий Дмитриевич, это очень серьезное дело.

— О, да! Снимаешь с языка. Андрей — приходящий маг. Только доказанных итераций три, а, зная его характер, настоящее число где-то в районе шести. Ему в общей сложности больше двухсот лет. Он таких, как мы с тобой, ел на завтрак во времена войны эфира с вакуумом, и я прошу тебя об этом не забывать ни на секунду. Дело серьезное: ты можешь погореть на любой глупости, так что думай, много раз думай, перед тем, как что-нибудь делать.

Техномаг вспомнил про чашку с чаем. Черт возьми, как же у начальника вкусно.

— Хорошо, Дмитрий Дмитриевич.

— Или тебе это не нужно? — вдруг спросил Мороз.

— Обижаете, Дмитрий Дмитриевич.

— Просто ты должен понимать, что никто не обязывает тебя воевать. Непротивление злу тоже хорошая концепция. Истина не отрицает ее.

Евгений отставил чашку. В поднявшихся волосах промелькнуло золото.

— Я не из тех, кто будет терпеть глумление над Светом и нашей Истиной, Дмитрий Дмитриевич. — тихо сказал он. — Хоть и уважаю непротивление злу.

Мороз откинулся в кресло, кивая головой.

— Это хорошо. А теперь мы вернемся к Лидии.

— К моей Лидии?

— Да, твоей Лидии.

Евгений холодно посмеялся.

— А она тут при чем? — мужчина взял чашку снова. — Полигений четвертой величины. Простите за честность, но вы ее взяли в интеграцию, чтобы она окончательно на “три в ряд” не подсела. Я благодарен.

По лицу начальника было сразу ясно, что Евгений сказал что-то совсем не то, и тот увел взгляд в завихрения шпона на стеновых панелях. Мороз начал говорить медленно, смакуя ледяное разочарование.

— А при том: — тучи над подчиненным сгустились — она твоя жена. Лучшая твоя половина. Твоя ценность. А ценности надо хорошо оберегать. Мой дорогой Евгений, истина в древнем: дорогое надо прятать. В том числе от Майского.

Волшебнику кольнуло сердце и отдало в висок. Мороз продолжал.

— Так что даже если ты все идеально сделаешь: и тварь найдешь, и строптивых укротишь, а она, женщина, хоть как-то нас подведет, хоть что-то им продаст или проболтает. — он развел руками. — Все.

— Все?

— Будешь всю жизнь у меня сидеть, конечно, на хорошем довольствии, но это будут совершенно другие условия. А едва ли ты с твоими талантами работаешь за зарплату. Я бы не простил тебе, если бы ты не стремился вверх, мой хороший. Я понятно все объяснил?

— Более чем, Дмитрий Дмитриевич.

Волшебник поднялся, протянул руку. Евгений тут же поднялся и как только он ее пожал, Мороз спросил.

— Ты же понимаешь, что можешь отказаться от ответственности за нее?

У Евгения возникло четкое ощущение, что глаза у него пробили стекло очков выскочили прямо в бороду начальнику.

— Что вы такое говорите?

Мороз покачал головой. Разомкнул рукопожатие.

— Свободен, Евгений. Ты молодец. Продолжай в том же духе.

Техномаг, учтиво попрощавшись, покинул кабинет, за дверью которого только и смог, что нервно посмеяться. Мороз, как ни в чем не бывало, погрузил серебряную ложку в землянику, поднял рубиново-сахарную массу и бросил в идущий паром чай.

…

Совсем не зря мучалась светлейшая душа Дмитрия Дмитриевича. Тот, от кого он всегда ждал беды, занимался планомерным сбором для нее самого что ни есть круга призыва. Мороз и Андрей давно не мальчишки, они стары и не затевали драк. План Андрея, коварный, был разбросан во времени и состоял из плеяды мелких ошибок, оговорок, взглядов не туда и, что немаловажно, несовершенных заклятий. Как, например, заклятие щелкающего поиска, которое использовал Евгений, чтобы следить за женой или коллегами, считая его оптимальным средством. Хотя, он так и называется: щелкающий. Его слышно, когда он доходит до лампочек и стучит изнутри по их стеклу.

Андрей по щелчку развернулся к другому зеркалу. С этой стороны зеркальный коридор был действительно пуст, в нем только его лицо с большим ртом и взглядом черных глаз, прищуренных, как у любого, кто долгие годы гуляет по полям порока. Глаза того, кто разучился удивленно их открывать, зато умеющий, зажмурив их, терпеть любое, даже самое невыносимое удовольствие. В затылок магу смерти пахнуло волной жара: это был давно известный ему огонь, его старая боль. Он тут же вернулся к верному зеркалу, под ногами у него вновь вспыхнула приземистая, уже спекшаяся в блин свеча, и свет ее вспыхивал в коридоре тьмы, постепенно, шаг за шагом. Осветив бесконечный туннель подобно уходящим вдаль маячкам на взлетно-посадочной полосе, огонек свечи замер, как замер и сам воздух в комнате. Андрей встал слева от свечи, и в его правую руку тут же легла чужая рука.

Маг смерти тут же отпрянул. Им нельзя прикасаться друг к другу под страхом смерти. Даже несмотря на то, что ее здесь нет. Что она мертва тысячу лет, а если умрет он, он к ней вернется в следующей жизни. Вечный ее жар заполнил комнату, и Андрей покорно зажмурил глаза. Тихий голос ее тут же зашептал на старом языке. Он понимал каждое слово. Сейчас она говорила, перекатываясь волной старофранцузского “r” по словам: “О нет! Не смей, нет нет нет. Только в глубине твоих глаз я вижу тебя. Из всех миллиардов моих современников только ты можешь так тосковать”.

— И я тебя вижу. — сказал он пустоте.

— Я пришла сказать, что я, наконец, в безопасности. Я так хорошо спряталась: мной бы гордился сам Меркурий.

— Неужели ты на морском дне? В черном дыму подводных вулканов? — спросил Андрей.

— Нет. О, мне придется выходить за пять дней до, чтобы прийти к тебе во сне.

— Ты стала самым мелким зерном и покоишься под фундаментом новой церкви?

— Нет. Чтобы увидеть меня, нужно закрыть сном все веки на всей Земле.

— Ты научилась обращаться в пыль и легла на крышку гроба своего мрачного преследователя?

Тонкий смех пошел эхом по коридору.

— Увы нет. В неспокойные времена, как ты знаешь, любовь моя, пуст гроб моего бессмертного мучителя, а сам он гуляет под светом Тиамат, гордый своей целью. Но будь пылью я, я бы улеглась на крышке вон того шкафа чтобы лежать и смотреть на тебя.

— Смотреть снова, как неуклюже я старею? — улыбнулся Андрей, зубы его были темные от сигарет, отставали от десен.

— О нет. Стареешь не ты: стареют волосы на твоей голове, кожа твоих губ, твоя печень… Ты украл это, оно не твое, мне это не нужно. Мне достаточно просто смотреть тебя. На твои оттенки в чужой коже, мрак в глубинах зрачка, на походку твою…

— И тебе не надоест?

— Надоесть может лишь твое отсутствие, мой маг. А знать, что ты здесь, что ты так близко, для меня ценнее всего на свете…

В коридоре, не темном, а реальном, послышался шум, Андрей вздрогнул всем телом.

— Как мне не хочется прерывать твоих речей, но у меня тут по стенам и воздуху гуляет Паж Монет, и если до нее дойдет, что мы с тобой говорим, мне светит закончить эту жизнь прямо там, где я сейчас стою.

— О да, прости. — шепот ее стал тише, хотя в этом не было никакого спасительного смысла. — Я знаю, я знаю, да, прости. Я ухожу. Для меня просто было так важно еще раз на тебя посмотреть. Прощай.

— Да, прощай. — согласился Андрей и воздух в комнате мгновенно вернулся к своим законным двадцати градусам. Темнейший маг смерти отцепил от пола свечу, мгновенно погасшую без ее тепла, и поставил обратно на полку.

Глава четвертая.

Если иерархия темных магов складывается из примитивных принципов по типу:"кто первый встал, того и тапки"и"выживает сильнейший, если, конечно, успеет замочить хитрейшего", на другой стороне все обстояло значительно сложнее.

Даже если не брать во внимание светочей, эфирогенов и летающих воинов света, трагически вымерших в продолжительной войне, результатом которой было наступление так называемой эры людей, светлая магия представляет собой трехмерную систему координат: каждый рожденный волшебник занимает свое место в мире, установленное тремя показателями, а дальше, он свободен строить вектора в бесконечном пространстве, куда только пожелает: можно двигаться вширь, обретать новые навыки, можно идти вглубь и становиться незаменимым экспертом, а можно взмыть вверх, к истине. В связи с этим существует три основных мотива развития: полигениальность, глубокая специализация и просветление.

Полигениальные светлые маги, к которым относила себя прекрасная Лидия, собирали простые заклятия со всех просторов магического знания, применяли самые полезные чары, и даже могли постоять за себя, но не отдавали предпочтение ни магии хаоса, ни воды, ни огня, ни природы… для них вся магия была одинаково хороша и волшебна, и едва ли кто-то на стороне света стремился к доминированию и контролю, чтобы открыто унижать полигениев за их “неспособность определиться”.

Глубоко специализированные светлые маги, очень ярким представителем которых можно считать ясноглазого и прямого Евгения, копались в противоречиях и хитросплетениях одной какой-то предметной магии, крепко оплетали ей свою жизнь и свое знание. Мыслили в категориях своей специализации. Обычно, такие волшебники были сильнее и успешнее коллег-полигениев.

Но вершиной светлой магии являются совсем другие волшебники. Не важно, сколько чар освоено и постигнуто. Важно знать, что хорошо, а что плохо. Те, кто не сомневается в свете, стоят выше прочих. К ним относится каста светлейших магов правды. Самое простое объяснение тому, что они делают, освещая остальным путь, можно сформулировать одним словом: экстрасенсорика. Но светлейший маг правды выше этого опошленного популярными телешоу понятия. Потому что он видит события не просто как факты прошлого и будущего, без искажения, не просто слышит правду из лживого рта, не просто видит сквозь миражи и сны. Он все взвешивает. Он видит один предмет сразу с трех сторон: из прошлого, будущего и со стороны правды. Один объект отбрасывает три тени. Но выработать такое “тройное” зрение дело тяжелейшее. Маги правды проходят многолетнее обучение, должны пройти семь аттестаций и сдать экзамен, прежде чем занять место присяжных в Суде Правды. Самом справедливом суде в мире.

Гул и желтый свет метрополитена. Новослободская — самая красивая станция на кольце: натюрморты из витражей поднимаются арками вверх, где скручены в узлы лепнина, металл и гипс.

Из широких рукавов черной куртки, в которой он похож на таракана, как канаты белые запястья, а на них много раз тонким красным зачеркнуто извилистое синее. За ним люди: в шапках, куртках, с пакетами. Ему не нужно было ничего говорить. Они уже третий год учатся на самом тяжелом магическом поприще — поиск истины.

В темноте туннеля показалось два холодных белых огня и в их свете серебряные призраки проводов вдоль стен и пара блестящих рельс. За спиной юного Майского благоухало коньяком, водкой и джином. Пока поезд тормозил, все экзаменуемые и затесавшийся в их ряды пятничный пассажир с “Охотой крепкой” успели позакрывать фляги, термосы и бутылки, занюхать рукавом или затылком соседа. Просветленные были готовы. Поезд остановился. Как и всегда на кольцевой линии, состав был с перемычками-гармошками. Толпа душно забилась в последний вагон. Северин быстро пошел вперед, экзаменуемые отставали на несколько шагов, кучковались мелкими группами, либо шли по-одному. Всей своей разрозненной толпой они пародировали классическое движение по поезду в поисках свободного места. Через три минуты все экзаменуемые вышли на Белорусской, светлой, непримечательной станции, перешли на обратную сторону, и кто не успел набрать сотню наблюдений, пробовал снова в поезде до Новослободской, а кто успел, спокойно вносил результаты в самозаполняющийся бланк (достаточно было просто взять его голыми руками). На станции все сдали бумажки Майскому. Для третьего года обучения порог составлял 95 процентов истины доступных к проверке экзаменатором данных.

На эскалаторе в город Северин изорвал три бланка из двенадцати. Они набрали 93, 94, и 94,5 соответственно. Следующие семь бланков показали результат ниже девяноста отчего не подлежали дальнейшей проверке и только два были верны ровно на 95 процентов.

— Халтурщики. — сказал нежно темнейший маг безумия. — Вера Павловна будет вне себя…

И действительно, Вера Павловна, женщина с голым желтым черепом, стоящая у выхода из метро, попросила прикурить, подавилась сигаретным дымом, зачертыхалась, откашлялась, а затем даже пустила краем глаза блестящую, как росинка в рассветный час на болоте, слезу.

— Истина умирает, мой мальчик. — сказала она.

— Никогда не ощущал ее присутствие, Вера Павловна, даже в вашем блистательном обществе. — ответил маг безумия. — А вы мне лучше скажите: вы плачете, потому что я отчислил всех мальчиков, которых вы трахали, или вам правда так сильно совсем не себя жалко? Вы, если что, по первому поводу не расстраивайтесь. Я на все готов, вы только сегодня попозже останьтесь, а то у меня дежурство в лаборатории.

Вера Павловна звонко высморкалась.

— Во-первых, ты их не отчислил, а оставил доучиваться на второй год. Во-вторых, это все ложь и провокация. Ты спутал их действительные воспоминания с аффирмациями, что очень непрофессионально и недостойно экзаменатора, о чем я и буду излагать в своей жалобе во всех глубоких подробностях, отчего мне и придется задержаться сегодня позже положенного.

— И вы желаете мне сказать, Вера Павловна, что Пешкин сам каждое утро перед зеркалом мечтал, чтобы вы ему палец в анус засунули?

— Напомни мне суть нашего разговора, Майский?

— От всего сердца желаю вам хорошего остатка дня, Вера Павловна, а я опаздываю на дежурство.

Северин развернулся в сторону метро и отчетливо услышал, как вслед ему светлейшая зарычала.

Он юрко пролез по метро до самой Лубянки, где, прямо и не останавливаясь, вошел в серую гранитную стену. Максимально чувственно изобразил удивление, когда увидел сломанный лифт. Отнял руки от лица, проверил наличие жертв: в кабине никто не фонил, даже мертвецы. Успокоившись после приступа мелочной злобы, пешком поднялся на Белый верх, и только хотел открыть дверь, ведущую на лестницу в родной Черный низ, как его окликнули.

— Да-да, — попытался он сделать максимально низкий голос.

Лидия была раздражена незначительно. Колючая, конечно, но скорее как огурец с дачного участка. Это выглядело даже немного пикантно: все лицо будто в золотых звездочках. Будь его воля, он бы это запросто исправил: она не Андрей и не Вера Павловна, такие малявки, как она, у него на ладони, но…

— Я хочу, чтобы ты мне рассказал еще раз, что ты увидел в колодце.

Северин выждал паузу. У него был только один вариант ответа.

— Конечно, — сказал он, — я сделаю все, что ты хочешь.

Лидия закатила глаза, показала ладони.

— Ты вроде бы шел по делам, разве нет?

— Я могу отменить все, если тебе от меня что-то нужно.

Она стала еще рыжее и ещё колючее. Открыла ему дверь.

— Иди куда шел.

— Я же сказал, что могу сейчас, в чем дело? — он потянулся к двери, чтобы закрыть, она резко отняла от нее руку. — Тебе нужны данные из колодца? Я ничего не соврал, там все так, как было. Это зверь, как куница. У него схроны.

— А то, что они по порядку идут? — и добавила тихо. — Не значит, что он умеет считать?

Северин помолчал пару секунд. Опустил глаза.

— Мы не знаем, сколько мы не нашли, Лидия.

Промолчала уже волшебница.

— Я никогда не буду уверен, что нахожу все, что они делают. Будь то звери или люди. — взгляд его тянулся к ней. — Это твоя первая работа, ты еще видишь только то, что есть, когда как важнее всего то, чего не хватает. Все будет хорошо. Я подумаю над твоими словами. Что ты еще хотела узнать?

Ей коптило лицо, круглый лоб потемнел вертикальной чертой.

— Про деревья. Они разные, но мне кажется, они связаны. Может быть, темной магией. Я не понимаю. Мне не дает это покоя.

— С этим, прости, я помочь, считай, не могу: для меня все деревья — палки. Скажи Андрею. Он много что видел за его-то жизнь.

— Жизни. — положила она пальцы на переносицу. — Я была у него, он сказал ждать до понедельника.

— Хорошо, я спрошу.

Что значило, что Северин сам все найдет, потому что Андрей априорно уже его послал, и оба это знали.

— Спасибо.

Северин открыл дверь, уже готовый прощаться.

— Мне правда еще раз очень жаль, Северин, — сказала она быстро.

Он закрыл глаза, угол рта полез вправо.

— Не надо, все нормально.

“Вранье” — молчала она.

— Лидя, это пустяки. — мягко потянул он на себя железную дверь. — До скорого.

Всю лестницу в Черный он пробежал, пиная острыми коленями воздух. Будь его воля, он бы его заколол. Маг улыбнулся доске объявлений, чуть замедлился в коридоре, вздохнул полными легкими родной, чуть сырой запах Черного. Зашел на кухню, настолько стилизованную под дачную, что по ту сторону деревянной рамы окна в вагонке стены, холодный свет шел от цветущей в тумане сливы. Он снял куртку, нырнул в кроксы и халат. Следующий долгий час Северин мыл, оттирал, отскабливал, отковыривал, откусывал, помешивал, пробовал, сливал, заменял, подвешивал, подкручивал, и когда его мысли начали, наконец, собираться в слова, он начал говорить сам с собой.

— Нет, мне просто интересно, мне, правда, интересно, — сказал Северин колбе с розовым вихрем на магнитной мешалке, — сколько и каким образом в эру чудовищ убили женщин, не испытывавших стыда из-за отказа в близости, чтобы он вот так крепко сидел в мозгах у женщин выживших? — он щелкнул пальцами по раме зеленого стекла, и то мгновенно свернулось в шар, который тот бросил в холодильник. — Каждый раз, когда я к ней обращаюсь, смотрю на нее или упоминаю в разговоре с третьими лицами, ей кажется, что я себя истязаю. И из-за этого ей стыдно. Мне нельзя упрекать ее, хвалить, оставлять ей подношения, передавать послания и вообще как-либо выделять ее, чтобы не вызвать у нее раздражение. Мило, да? — спросил он у раскаленной до цвета ее волос конфорки. — То есть, она ответственна за мое желание, она ответственна за мое несчастье. Хотя, даже не так: ответственна за мою радость, которую я рассчитывал получить от нее. — Занавесь упала с зеркала без отражения, Северин с асфальтово-серой пробиркой в руках посмотрел в пустоту. — А, напомните, пожалуйста, кто я ей такой? Ах да, я тот, кто год назад подошел к ней после работы, улыбнулся вот так, кривенько, как обычно, и сказал: “Лидия, хочешь, я украду тебя в Петербург? Сегодня. Сейчас”. В город, в котором трижды в год сам Дьявол выходит из реки и снимает с плечей трупы велосипедов… Разве можно после такой мелочи жить дальше? О, ну никак нет! Ей стыдно, что по ней можно было судить, что она согласится, а она этого не сделала, и поэтому виновата и за то, что создала неверное впечатление, и за то, что посмела причинить боль! — он занавесил зеркало обратно. Пробирка стала прозрачной, он вылил ее содержимое в раковину, вместо того, чтобы вылить в стоящую у его локтя кастрюлю. Осознав содеянное, он хлопнул себя по лбу и присел на корточки. — И самое прекрасное, что только она так считает.

Северин поднялся, вылил абсолютно черное содержимое кастрюли в раковину, открыл дверь вивария.

— А теперь мы идем дальше. Если она ощущает свою вину, она чувствует от меня реальность мести. Ущерб за ущерб. Моя возможность совершить с ней то, что она считает таким же болезненным, как и ее отказ. — в стекло террариума со всей дури влетел сине-желтый варан. Северин открыл дверцу и попшикал в него из пульверизатора. — Ну и, конечно, мне не прощают того, что я темный маг и способен на все. На все возможное зло. Разве можно судить ее строго за такой предрассудок? Даже у самых сладких существ есть потребность… — показал он язык черноротой змее, она ответила ему тем же. — Я даже знаю как это будет: однажды, я посмотрю на нее, как обычно, ничего не имея ввиду, ничего не подозревая, глазки ее побегут по мне вместо того, чтобы покатиться прочь. Я, в ответ, естественно, ушки навострю и услышу тихое такое, пошлое:"отомсти мне, Северин. Отомсти мне, мальчик мой, как можно скорее, прямо сейчас". — Из пульверизатора вышел серый дым, успокоивший жужжание в микроулье. — Так вот ее отказ это: обратиться невидимкой и лечь, одетым, в ее кровать, — он залез голыми руками в москитную сетку и отселил вылупившегося графиума от прочих куколок в банку из под корнишонов, — это посыпать уничтожителем границ ступени, а самому взлететь призраком и целовать ее затылок, пока ее туфли увязают на полпути наверх, — он бросил новую втулку от бумаги песчанкам, те тут же на нее напали — и, абсолютным финалистом этого парада является идея подселить ей достаточное безумие, которое заставит ее схватить меня за лацканы этого славного белого халата и залезть языком прямо мне в рот. — Северин посмотрел на потолок, пригладил мятый, весь в невыводимых цветных пятнах, край своего наряда. — Удивительно, что в ее фантазиях я дьявольски изобретателен. Учитывая то, что я ничего из этого не хочу делать и не сделаю, это просто волшебно. — Клетка с вороном. Северин достал из ящика внизу горсть парализованных хомячков. — Она боится того, чего во мне нет, и считает это идеальным ответом на то, чего, на самом деле, нет у нее. Знала бы она, эх, знала бы она, как далека от… меня. — Ворон, моргая серыми перепонками, глотал ужин. — А может, действительно, как-нибудь поцеловать ее в грудь, между ними, а потом стереть память и поцеловать снова?

— Впервые за три часа твоих бредней слышу мысль темного мага. — сказал ворон женским голосом. — Мечнику нравится женщина. Мечник колдует. Мечник получает желаемое.

Северин улыбнулся. Он смотрел отнюдь не на птицу.

— Тень Игоревна, вылезайте скорее!

Ворон опустился на изгаженное дно клетки, спрятал голову в крылья. На стене за ним проклюнулась черная точка, которая вышла из стены тонкой спицей, упала на стену отрезком, извернулась восьмиугольником, края того сжались, и из стены выполз пятиметровый восьмигранный шнур, опустившийся на клетку.

— Может быть я слишком давно пятимерное бессмертное существо, но, милый мой мальчик, когда я была женщиной, мне и в голову не приходило, что я могу быть хоть в чем-то виновата перед вашим мелочным и диким полом.

Правое ухо его снова притянуло к себе рот.

— Ты Паж дома Монет, а до этого урожденная темная ведьма. А она из тех, кто ничего из Дел Тьмы не видел, и, я надеюсь, никогда не увидит. От этого она только и может, что нас бояться. Я весь ее, а она меня боится, как ядовитую муху. Как мне быть?

— Предлагаю тебе начать себя избивать, Северин. — без промедления ответила Тень Игоревна.

Подросток усмехнулся.

— Плетка семихвостка и на каждый хлыст по семь узелков? Ну да, тогда у меня вообще все пройдет. И сердце, и живот…

— И прыщи. — добавила она. — Ведь сам на все знаешь ответ, и зачем я только тебе понадобилась?

— Люблю поговорить с теми, кто не фонит мыслями. — разогнул он углы коленей. — А на самом деле, я тут закончил. Мне бы в начерталке попрактиковаться.

Шнурок пропустил по всей длине фиолетовые искры.

— Это я люблю, это пожалуйста. Мелок? Уголек? Правая? Левая?

Северин закрыл дверь вивария. Тень Игоревна оперлась на землю тремя тонкими иглами.

— Мне мел как-то спокойнее. — сказал подросток. — Можно попробовать симметрические и зеркалки.

— Зеркалки на угле проще.

Следующая дверь за виварием — начертательная: стены пол и потолок — все из полированного ореха и благородно предоставлено к услугам тех, кому лень учить страницы заклинаний на очередном вымершем языке, а потом петь их по три часа без права на ошибку. Сейчас стены на две трети высоты были заполнены мело-угольной зеркалкой, с симметричным сердцем, повторенным в точности на потолке. Майский взорвался проклятиями.

— Андрей не убирает за собой в принципе? Чтоб у него отсохло. Нашел уборщицу! — плюнул он. — Никакой помощи в этом дурдоме. — Северин был уже в соседней с начертательной кладовке, с влажной тряпочкой в руке.

— Стой, малыш! — остудила его бесконечная ведьма. — Ты сначала посмотри, что это. Может, это тебе… — и после короткой паузы, в своем излюбленном тоне, по которому было понятно, что урок начался, Тень Игоревна сказала: “И, может, это совсем не Андрей…”

Северин отложил тряпочку, смягчился. Тень Игоревна протянула ему одну из своих иголочек. Не робея, он взял у трехмерной проекции бесконечной Тени Игоревны на эту реальность одну из ножек, указал на самый край зеркальной последовательности, который представлял собой пару ровных угольных рельс с меловыми кривыми шпалами. Ткнул в одну из тысячи тильдоподобных белых закорючек.

— Полулемниската.

— Точнее, пожалуйста.

— Нижняя, стабилизация за счет пространства.

— А почему нижняя?

— Ну потому что ось слева, левая половинка полулемнискаты вниз смотрит, значит, при прохождении момент вниз, а компенсаторный из пространства вверх, и как раз в этот момент половинка поворачивает наверх, сливаясь с компенсаторным и уходит в рельсу, а рельса идет в центр.

— А что в центре?

— Ну, видать, целевой контур.

— А о чем он?

Северин подошел к округлой границе симметричной на полу и потолке части.

— Что не заходишь? — поддела Тень Игоревна.

— Ну, как. — улыбнулся он.

— Опять без защитных чар ходишь?

— Как я буду защищать себя от того, чем хочу владеть?

— Ты серьезно?

— Да.

— Надеюсь, ты сейчас прикалываешься. — сказала Тень Игоревна, ее проекция поерзала по полу.

— Если бы…

— Знаешь, я не думаю, что я хочу твоего восхождения. Честно.

— Спасибо за честность. Хочешь знать, чего именно ты не хочешь?

— О чем может мечтать Мечник? — холодно проныла ведьма. — Только о мировой войне.

— О, как ты догадалась? — Северин обнялся с переливающейся черным агатом иглой, улыбнулся. — Я бы устроил мировую войну, моя дорогая. Страшную, как все войны. — он закрыл глаза. — С белыми горами мужских черепов. Но посрывает их с тел не взрывами бомб, не очередью свинцовых семян, и даже не огнем преисподней… Это будет война одной ночи, когда в сумрак каждого алькова, тихо-тихо и скромно-скромно, как всегда, пожалует жена со своим любимым ножом, и за одни только сутки вся Земля распустится в розах, а небо рассыпется в Волопасах, и я, там, цитриновым светом звезд посмотрю на них, на женщин: на моих прекрасных убийц, на моих королев, на отстоявших остротой шипов право на мед лепестков и каждодневный блеск студеной росы. На восставших ради самих себя и меня. Посмотрю сверху вниз. Любящий, как король.

— Очень хорошо. Только если я кому-то об этом расскажу или ты сам проболтаешься — тебя убьют.

— Конечно убьют. — шмыгнул он носом. — Никто из магов не захочет такой судьбы. Они себе жен не для того понабрали, чтобы я их себе в один вечер взял и забрал у них. Все хотят, чтобы все оставалось, как есть. Ведь “как есть” благоволит мелким пакостям и таким же радостям. На пути же к чему-то великому и с одной, и с другой стороны — огненные стены. Кончилось время великих ходов, балом правит бесконечная слабость. Поэтому я даже не сомневаюсь, что меня остановят. Но могут и прозевать. Я же просто дурак без фамилии на госслужбе, так еще и под каблуком у белой. И была бы эта белая какая-нибудь великая, так ведь нет, соплячка, одна из десятков тысяч, а то, что она рыжая, даже ей в минус — это пошлость дикая. Кто будет подозревать меня в претензии на Вечность? И все равно, что я в Москве один из трех, кто восьмерку ловит. Но не родился я таким умницей, а стал. Стал, делая вещи тихие и с виду ничтожные. Видал я, как остальные восьмерки с меня бесятся, не понимают, как я среди них затесался. А ведь прошлый наш Король до последнего молчал, а как в мир идей вырвался, так люди ядерную бомбу сделали…

— И взорвали. Есть еще одна загвоздка: через сколько лет твоего правления человечество вымрет?

— Ах, — Северин открыл глаза, — оно и так вымрет, разве нет?

Ведьма помолчала.

— А если это неправда?

— В это верит слишком много сильных, чтобы это внезапно стало неправдой.

— Ты темный волшебник.

— Так точно. Поэтому, я не строю чары защиты. Такие, как я, выносят все, включая волны, за счет врожденного резерва, а если эта прелесть — показал он на пол — для разворота требует энергии больше, чем в моем резерве, она использует мою магию жизни, и я мгновенно, совершенно точно, безусловно, окочурюсь.

— То есть ты не защищаешься даже от волн?

— Да не то чтобы это было как-то больно…

— Маньяк. — с чувством заявил шнурок. — Мы отвлеклись. Что делает контур?

— А, ой. Ой-ой-ой. — расплылся Северин в улыбке. — Это контур на твой день рождения!

— Как видишь, сердечко оптимальное и все на Мечах, так что тебе будет удобно им управлять. Рельсы же я сделала зеркальными, но мне кажется, что ты сможешь сделать асимметричный дендроид.

— Да, у меня всегда с него как-то проще черпать, ну и, в отличие от рельс, на него можно интергум-знак вешать, а это мечевой знак, он у тебя и в круге есть, кстати, только в неявной форме.

— У меня? Покажи!

Северин указал иглой на пустое место, между двумя сливающимися к центру, черными извилистыми линиями и это пустое место было похоже на известный людям знак интеграла: изящно вытянутая латинская"S".

— Точно, он. Но не переборщи, он в обе стороны работает. Тебе нужен перерыв на что-то человеческое? — спросила Тень Игоревна. Северин тут же отпустил иглу.

— О, да!

— Сколько?

— Час.

— Хорошо, как вернешься, попробуем эту вещь, посмотрим, работает ли вообще.

— Отлично.

Он направился к двери, но Тень Игоревна вплыла перед ним непроницаемой черной стеной.

— Стой, малыш, чуть не забыла: ты за Андреем никаких старых мерзостей не замечал?

Северин кивнул в непроницаемую темноту.

— Ты в смысле тех мерзостей, от которых человечество точно вымрет?

В беспросветном ее теле выделился прямоугольник про темнее и погуще. Майский протянул руку и взял его. Он был размером с игральную карту.

— Считай это моим темным предчувствием.

С этими словами Тень Игоревна упала черной шторой на пол и исчезла. Северин посмотрел на часы: рабочий день закончился полчаса назад.

Не останавливаясь ни на секунду, влекомый искрами известной каждому нецелованному юноше мотивации, уже разведя порядочный пожар и подняв все мурашки на тощем теле, Северин поднялся в Белый, будто уже стал королем. В ушах его стучал барабан. Разрушенные стены и ключи от города: серый дым из ее тонких губ и слеза голубых глаз. Он выпьет все до капли на славном пиру. Знает ли кто-то, что девственность бела оттого, что раскалена, а секс красен оттого, что она остыла? Грядет славный конец фанатичной эпохи, волна набросится на раскаленные скалы, его пожар затопит, шипя, с криком, на плитах вскипит вода с солью и поднимется к небу белесый пар.

А вот и дверь, и она открыта.

На полу кабинета Веры Павловны сидела Лидия. Она испугалась его, по обыкновению подняла руки и плечи. Плита. Лед. Дым. Только через долгие две секунды этот серый дым рассеялся и Северин увидел саму Веру Павловну, растянувшуюся своей длинноногой фигурой на полу, со своей безволосой головой на серой юбке волшебницы.

— Ты так ее расстроил результатом аттестации, — сказала Лидия, взгляд ее картинно указывал на без двух глотков пустую бутылку коньяка. В кабинете ощущался острый запах рвоты. — К тому же пятница, вечер, сам понимаешь, она с утра четверга уже всегда пьяная…

Северин только и смог, что прикрыться дверью, ведь прикрыться было необходимо: плиты, пламя, разрушенные города. Было.

— Считаешь, мне не нужно было соглашаться на аттестацию сегодня?

— Считаю, что ты о себе много думаешь.

— Прости. Я сбегаю за крассе вассер.

— Да, спасибо.

Северин развернулся на пятках, коридор Белого, нейтральная лестница, родной коридор, кухня, лаборатория, третий холодильник слева, вторая полка, номера 5, 6 и 8.

Крассе вассер — прекрасная или же, дурная вода, состоит из трех простых зелий: “Прозревающий Джо” за номером 6 — полностью купирует действие ароматических веществ в некачественном алкоголе, а также является единственным известным антидотом метанола.

“Песня храбрых” под номером 8 — зелье на основе вулканической пемзы и бравых гимнов, основным эффектом которого является самая осознанная бодрость.

И наконец, “Viva la vida”, пятый номер — спокойствие желудка, преображение, жизнелюбие, а так же умеренный заживляющий эффект.

Крассе вассер не требует четкой пропорции ингредиентов, поэтому зеленый матовый Джо из пробирки оказался в мелком конусе джиггера, а потом в шейкере со льдом. За ним, но уже в высокий конус мерного стакана угодила искрящаяся ночным небом Viva la vida, а маленькая ампула с кроваво-красной песнью храбрых лишилась носика и содержимого, но осталась ждать на столе, поскольку идет под учет лично Андрею. Северин схватил шейкер и побежал наверх.

В Белом справа раздался знакомый голос.

— Куда бежишь, ментал?!

— Засохни, мышь компьютерная! — бросил Северин, не сбавляя темпа. Ответной реплики не последовало.

В кабинете Веры Павловны произошли мелкие изменения: открылось окно, диван стал чистым и сама хозяйка кабинета уже лежала на нем без туфель. Через крышку шейкера, холодная смесь из смесей, оказалась в высоком стакане, а потом исчезла за тонкими, смазанными алой чертой, губами Веры Павловны. Глаза ее, ясные, голубые, тут же открылись, сама она уже сидела, опустив ноги на ковер.

— Песня храбрых, значит. — сказала она с достоинством.

— Прямое распоряжение Андрея, светлейшая.

— Замечательно. Когда мне ждать счет в три моих зарплаты за такой дефицит?

— Счастье любимых дам дороже денег.

— Подонок. — сдержанно заметила Вера Павловна, не спуская взгляда с красного лица запыхавшегося подростка.

— Будьте здоровы, Вера Павловна. — поклонился он. — Я еще зайду по поводу аттестации.

— Заходи. — откинулась она на спинку дивана. — Я жду.

Северин направился к выходу, в то время как Вера Павловна заметила Лидию.

— Такая ты хорошая. Хочешь, настроение тебе испорчу?

— Нет, Вера Павловна.

— Ты не смогла стать магом природы, потому что ты слаба. Сейчас ты работаешь с людьми, но ты не стала от этого сильней. Дело не в предмете.

— И?

— Не в курсе, что делает Тьма со слабаками?

Вера Павловна улыбнулась так, как улыбаются люди перед очередным приступом рвоты.

— Отпаивает их “Песней храбрых”. — Лидия подошла к столику и демонстративно прихватила с собой остатки коньяка. — Отдыхайте, Вера Павловна.

Они шли по узкому коридору. Вдвоем. Она усиленно пыталась отстать, но он сбавлял шаг в результате чего ей тоже пришлось его сбавить. Дошло до того, что Лидия остановилась пригубить коньяк, и он тоже остановился. Она предложила и ему.

— Мне нельзя, спасибо.

— Я никому не скажу.

Северин заложил руки за спину, снова он потянулся к ней взглядом, таким же материальным, как руки. Вдохнул полной грудью летучий дубовый запах.

— Я сказал, что мне нельзя, а не что мне не хочется.

Лидия усмехнулась, но притянула пузырь к себе.

— Пытаешься навесить таинственность? Поучись у Веры Павловны.

Ромб его лица качнулся.

— Я бы проводил тебя до дома, но, кажется, я проклял твоего мужа.

— И что мне делать?

— Не знаю. Может, поцеловать?

— Спасибо за совет. — поджала она губы.

— У меня злой язык. Прости.

— Можно было просто этого не делать.

— Это было от все души. Мне жаль.

— Не жаль тебе, не обманывай.

Он сделал шаг назад, покачнулся, все еще глядя на волшебницу во все глаза.

— Хороших тебе выходных.

— Тебе тоже.

Юный Майский развернулся и скрылся в Черном.

Лидия вышла из коридора, в общем холле, который был, по сути, владениями Лидии, лежала тишина и не горел свет. Прямо по курсу виднелся ее длинный стол, чуть ближе общий стол с бумажками, а еще ближе общая кухня с вечно сломанным вендинговым автоматом. По левую руку двери. Одна из них, нулевая, была дверью домой. Только сейчас она увидела неорганично накренившегося мужа. Дверь номер ноль была приоткрыта, чего обычно Евгений никогда не допускал. Спрятав за спину остатки коньяка, Лидия, крадучись, подошла к нему. Он был в подобии оцепенения: красные глаза, под которыми дорожки закристаллизовавшейся соли, приоткрытый рот с потрескавшимися губами, а вся его шея сухая, но липкая, а хлопковая кофта хрустит под пальцами, будто просоленная.

— Засох, значит. — мгновенно поняла урожденная, как маг природы, Лидия.

Она подошла вплотную, скосила плечи и извернула шею так, чтобы подобраться к его родному, замершему в раздраженном выражении лицу. Еле ощутимо коснулась губами его задубевших губ и тут же отпрянула, чтобы оценить результат. Ничего не произошло. Лидия пожала плечами, развернулась, прикончила коньяк, бросила бутылку в общую урну, в которой раздался звон стекла о стекло, пошла к кадке с развесистым фикусом у своего стола, взяла лейку. Что удивительно, она не испытывала ни капли так хорошо заметного, вылезающего колючками раздражения. Наоборот, было даже немного смешно.

Евгений испустил хриплый вдох, согнулся и страшно закашлялся. С пшеничных его волос, потемневших от влаги, капала вода. Он омывался ладонями, как шиншилла.

— Что так долго, черт побери?

— Не за что, — сказала она. — Вы опять поругались?

— В ту сторону пробегал твой ментал, я что-то ему сказал, не помню, а он меня…

— У него злой язык. И он не “мой ментал”.

Евгений выпрямился, лохматый, на очках капли воды.

— Почему от тебя водкой пахнет?

— Это Веры Павловны.

— А он шел к Вере Павловне?

Лидия замялась.

— Да.

— И зачем?

— Не знаю. Почему ты у меня это спрашиваешь?

— Потому что когда я спросил его, он меня проклял, логично? А знаешь, что не логично?

Лидия отступила на шаг назад и скрестила руки на груди.

— Ну давай. Поделись своими чувствами.

Он начал загибать пальцы.

— Не логично, что женщина, которую ждут дома, задерживается на работе. Это раз. Не логично, что этот темный урод с неопределенным уровнем силы бегает по Белому отделу, когда здесь никого нет, и кидается настоящими проклятиями. Это два. Не логично, что вместо того, чтобы пить со мной, ты пьешь с алкоголичкой Верой Павловной, которая только и может, что конвертировать зарплату в космополитен. Это три. Но самое нелогичное, что я пострадал, я был заколдован, на меня бросили темную магию, а ты сейчас стоишь и лыбишься.

— Прости. — Лидия попробовала убрать улыбку, но получалось плохо. — Мне кажется, что если ты задерживаешься на работе, я тоже могу. Вере Павловне было правда плохо.

— Ей всегда плохо, это не оправдание.

— А я и не оправдываюсь перед тобой, родной. Просто есть работа, у тебя своя, которую не понимаю я, а у меня своя, которую не понимаешь ты. Это работа с людьми. Я не могу по будильнику отнять руки от клавиатуры и уделять тебе все свое свободное время.

— Да никто не претендует на твое время. Что я, школьник, чтобы тебя уламывать? Хочешь — живи здесь, играй в “три в ряд”, заигрывай с маньяками, сплетничай про всех и вся: никто не держит. Только не надо называть это работой.

— Мне кажется, мы с тобой сейчас снова поругаемся. Женя, я не хочу этого.

— Так я тоже не хочу с тобой ругаться. Просто я не понимаю, как ты можешь так поступать со мной все время?

— Что значит"все время"? — удивилась Лидия.

— Это и значит. Ты знаешь, что я за человек.

— А что ты за человек?

— Не надо сношать мне мозг своими психологизмами. Они даже не твои. Есть вещи, которые должны быть по-моему. Это основные вещи. Базовые. Это наша семья. Тебе не нравится?

— Не нравится. — просто сказала она. Лицо у нее серо-красное.

— Вот незадача! — повысил он голос. — Тебе всегда нравилось. А сейчас вдруг что-то не так. Ни с того ни с сего. Может, ты забылась? Ты полигений с пупырками на лице, а я специалист технологической магии. У тебя даже нет высшего образования. Я сильнее тебя. Я вижу больше, чем ты, и сейчас я вижу, что ты неправа. Ты ведешь себя, как ребенок, от тебя разит алкоголем и ты врешь мне прямо в лицо.

— Я не вру тебе.

— Перестань оправдываться и прекрати, пожалуйста, общаться с этим садистом. Вообще.

— Вот как… — протянула она, опуская глаза.

Евгений утер лицо руками, заговорил тихо.

— Я не в первый раз прошу тебя об этом.

— Да, я знаю. — вздохнула она. — Пойдем лучше домой.

— Да, конечно.

Евгений открыл дверь, за ней сразу начиналась их уютная квартира, но не успела Лидия ступить на порог, как он прикрыл дверь. Было видно, как он подбирает слова.

— Я не хочу пускать этот конфликт в дом. — медленно сказал он. — Извинись передо мной, пожалуйста.

Лидия тоже говорила медленно, нахмурившись.

— Я должна?

— Мне жаль, что ты не поняла этого. Значит, все, что я сказал, я сказал в пустоту. — он усмехнулся. — Как всегда…

— Не в пустоту. Про пупырки на лице, уж поверь, я запомнила на всю жизнь. Я не виновата перед тобой. Я люблю тебя.

— Извинись, пожалуйста.

— Или что? — мягко спросила Лидия. — Не пустишь меня домой?

Евгений помолчал, обдумывая ответ.

— Представь себе.

— Хорошо. — всплеснула руками женщина. — Я пойду к Кошкиным ночевать.

Евгений снова помолчал.

— Раз тебе так проще, чем признать вину, я не собираюсь тебя останавливать.

Лидия дернула ручку двери номер один. Она была заперта. Не долго думая, Лидия постучала в нее, громко и настойчиво.

— Когда дверь запирают изнутри, портал в ее коробке размыкается. — сказал техмаг тихо.

Лидия смерила его взглядом, пошла к следующей двери. Затем, к еще одной, и еще. Слезы подступили к глазам, когда дверь за седьмым, счастливым для нее номером, не поддалась. Все они, сплошь до девятой, спустя сорок минут после окончания рабочего дня, были заперты. Кроме одной. Нулевой двери. Повернувшись спиной к пирамиде ее желтого света, женщина закрыла глаза. Плечи ее поднялись, резко, она закрыла рукой рот, чтобы не было так слышно, но слышно было. Скулеж, от которого самой стыдно. Красные ее волосы были все в зеленой ершистой урути и водном папоротнике. По красным щекам ее текли горячие слезы. Побелели костяшки пальцев. И тяжелый темно-синий вечер изменился с ловкостью ручки-перевертыша: он подбежал к ней, обхватил руками, и потянул на себя, на шаг назад, как от пропасти.

— Прости меня, Лида, прости, прости, — целовал он зеленую тину и красные волосы — я козел, я не должен был, я дурак, Лида, я не знаю, что говорю…

Они были уже у пятой двери. Она чуть не потеряла туфлю, как он тянул ее назад.

— Боже мой, мы просто с тобой устали, — говорил он тихо — какой длинный тяжелый день. Пойдем же, скорее, домой, родная…

Дверь нулевой комнаты закрылась и заперлась изнутри. До понедельника.