История бродяги. Отложенное раскаяние

Таня Смитт, 2021

Перед бродягой открываются заманчивые перспективы стать ангелом-хранителем для безвременно ушедшего от него мажора. Тем более, что наивная простушка Настенька, утомившись горевать о Тихоне, пускается в безрассудные авантюры. Укрепляя своё шаткое материальное положение, милая провинциалка забывает о романтических мгновениях, проведённых с любимым. Однако Настя делает слишком большие ставки на свою деловую хватку и умение вести "взрослые" дела. К тому же, вряд ли Тихон оценил бы её чрезмерные старания.

Глава 1.

Иннокентий захлопнул ноутбук и устало откинулся в кресле. В конференц-зале было душно, светло и грязно, собрание давно закончилось, а призванные выступать с отчетами сотрудники до сих пор не спешили расходиться, перебрасываясь невнятными фразами и сливаясь в монотонный гул. Господин Шварц медленно поднялся и в развалку направился в коридор, где с наслаждением вдохнул прохладный воздух, насквозь провонявший медикаментами.

«Господин Шварц! — раздался за его спиной деловой и взволнованный голос секретарши, пожилой провизорши, протягивающей ему корпоративный телефон.

«Ну, что еще? — недовольно прогудел в трубку владелец частной наркологической клиники. На том конце что-то торопливо пробормотали, и полученная новость мгновенно преобразила обрюзгшее лицо доктора. Раздраженная напряженность превратилась в тревожное ожидание чего-то страшного и непоправимого. Иннокентий внутренне подобрался, выслушал до конца важную новость и быстрым шагом направился в свой кабинет, игнорируя коллег, то и дело отвлекающих его по дороге производственными вопросами.

В кабинете Иннокентий сорвал с себя неизменный халат, одновременно набирая кому-то и нервно раздавая указания, после чего, подхватив с вешалки куртку, выскочил в коридор. На недоуменные и вежливые вопросы секретарши господин Шварц коротко бросил: «Все потом!» и скрылся за входной дверью.

Вечные московские пробки раздражали его и в очередной раз притормозив за стоящей впереди иномаркой, Иннокентий негромко выругался, а затем, вдруг что-то внезапно вспомнив, тяжело вздохнул. Спустя час, проведенный в нескончаемом потоке машин, перед Иннокентием показалось мрачное здание со светлыми стенами и резными колоннами. Шварц всегда ненавидел дизайн подобных заведений, считая, что нечего разукрашивать и вносить позитив там, где живет несчастье. Притормозив возле широкого крыльца, Иннокентий натужно выгрузился из приземистой машины, в который раз посетовав на ее неудобную конструкцию и торопливо направился внутрь светлого здания. Стоило ему подняться на этаж, как навстречу из коридорного сумрака метнулась легкая фигура и, остановившись в нерешительности, горько зарыдала, закрывая тонкими ладонями покрасневшее от долгих слез лицо.

«Сделайте что-нибудь, Иннокентий! — вместо приветствия произнесла она, несмело дотрагиваясь до рукава куртки господина Шварца.

Как часто Иннокентий слышал подобные фразы и действительно творил чудеса, однако именно сейчас от него не зависело ничего и девушка, рыдающая перед ним, отлично это знала. В данный момент господин Шварц врачом не был, и это тоже знала девушка. Он только похлопал по плечу свою знакомую и пробормотал: «Все будет хорошо, Анастасия, нужно верить в это…»

«Но вы ведь сами в это не верите? — прошептала Анастасия и замотала головой в отрицании. Шварц не стал ничего ей говорить, вместо этого протянул ей несколько таблеток. Настя невидяще уставилась на предложенное лекарство и прошептала едва слышно: «Зачем?»

Иннокентий снова ничего не ответил, понимая, что любые слова будут лишними. После довольно долгой паузы он поинтересовался только для того, чтобы разбавить гнетущую тишину: «Как все произошло?»

Все это Иннокентий знал и сам из короткого, но довольно внятного рассказа следователя, позвонившего ему пару часов назад. Просто сейчас нужно дать возможность Насте проговорить еще раз вслух то, что мешает ей свободно вздохнуть, так кажется принято у психологов.

«Мне позвонили из… я не поняла откуда именно, и поинтересовались, кем мне приходиться Тихон… — всхлипнула Настя. — а потом сообщили, что его тело было найдено на берегу азовского залива возле хижины…тело…Господи, Иннокентий!» И Настя снова зарыдала, не справившись с эмоциями.

«Успокойтесь, — твердо произнес Иннокентий. — Тихон не тело. Все будет хорошо!»

«Тупые следаки… — раздраженно думал господин Шварц. — даже не могут отличить живого от мертвого!»

Тихона обнаружили на берегу местные строители, пришедшие на побережье в поисках работы. Они вызвали полицию, а те в свою очередь позвонили патологоанатомам и только погрузив несчастного парня в машину, кто-то очень случайно уловил движение грудной клетки. Подключили аппаратуру и повезли не в морг, как собирались, а сюда, в отделение реанимации, если по-простому. Но почему-то не нашли нужным сообщить об этом родным Тихона и те еще целую неделю обрывали телефон ейской анатомички, пытаясь выяснить, когда можно будет забрать тело. Иннокентий в бешенстве сжал кулаки, представив, что пережил его старый отец и красавица подружка, которая примчалась в столицу после того, как наконец все прояснилось, а теперь рыдала на плече Иннокентия, ожидая от него ободряющих слов.

Господин Шварц отправил девушку домой, пообещав сообщить ей сразу же, как только в состоянии Тихона наметится положительная динамика. Настя согласно кивнула и послушно направилась к лестнице, то и дело останавливаясь и прислушиваясь к внешним звукам.

Иннокентий прислонился к ледяной стене и принялся ждать хороших новостей. Несколько раз проходивший мимо врач советовал ему ехать домой, поскольку положительных прогнозов не было, а постоянное нахождение в темном больничном коридоре никак не могло помочь пациенту. На эти разумные слова Шварц только мотал головой и продолжал подпирать стену. На целую неделю Иннокентий стал частью интерьера реанимационного отделения, и только когда его старинный друг пришел в себя, разрешил себе покинуть мрачные стены. Выйдя в относительно светлый холл, господин Шварц оповестил по телефону Настю о благоприятном изменении в состоянии Тихона и вернулся обратно. Девушка торопливо принялась уточнять, как ей увидеть любимого и сколько времени ей разрешат побыть с ним наедине. Шварц про себя усмехнулся наивности барышни и пригласил приезжать в любое время, сам же накинул халат и тихонько приоткрыл дверь в палату интенсивной терапии. Там, обмотанный бесконечным количеством трубок и бинтов, в окружении пищащих приборов лежал его несчастный друг. Врач, наблюдающий за состоянием пациента, негромко посоветовал не разговаривать с ним и ограничиться несколькими минутами для посещения. Иннокентий вежливо и понимающе кивнул, и остановился в шаге от погруженной в полумрак больничной койки. Тихон не видел посетителя, поскольку скорей всего находился в забытьи, но врач успокоил Иннокентия, что это нормальное состояние, что тревожить пациента нельзя и до окончательных выводов еще очень далеко. Шварц постоял у кровати, отгоняя непрошенные мысли о том, как всего пару дней назад он был уверен, что будет так же стоять рядом с Тихоном при совершенно других обстоятельствах. Мысленно пожелав ему поправляться, Иннокентий поехал домой.

Способность к длительным беседам вернулась к Тихону только через полтора месяца, когда в больничные окна начали пробиваться настоящие теплые солнечные лучи. Иннокентий снова появился на пороге палаты, которую оплатил приятелю на весь период восстановления. Тихон молча пялился в потолок и приходу Иннокентия мало обрадовался. Он вообще выглядел очень неважно, несмотря на то, с какой настойчивостью его окружали заботой молодые медсестры и как внимательно велось его лечение в целом.

«Приветствую, друг Тихон! — наигранно бодро произнес Иннокентий, присаживаясь в кресло у койки. — как сам?»

«Нормально, — хмуро донеслось до господина Шварца. — что тебе нужно, Кеша?»

Со стороны Тихона такая форма приветствия выглядела крайне невежливо, но ни в коей мере не обидела Иннокентия. Он вообще старался не обращать внимания на странности своего школьного приятеля, к которому всегда относился немного снисходительно.

«Что произошло тогда на берегу, Тиша? — не тратя время на долгие предисловия поинтересовался Шварц. — и, если ты скажешь мне, что ничего не видел, или не помнишь, я тебе не поверю.»

«Я ничего не видел, — равнодушно пробормотал Тихон, скользнув глазами по любопытному лицу Иннокентия. — и не помню. Что еще?»

«Как ты не можешь сообразить, мой дорогой, — размеренно произнес Иннокентий, тщательно скрывая раздражение. — то, что случилось однажды, и повторилось снова, обязательно произойдет еще раз. Кто это был, Тиша?»

Тихон непонимающе уставился на посетителя. Ему с большим трудом удалось изобразить изумление, неискренность которого все же не укрылась от Иннокентия.

«Удар, нанесенный тебе, — невозмутимо продолжил Кеша. — по заключению медиков был нанесен со стороны твоего лица, ты находился в сознании и прекрасно видел нападавшего. Кто он, Тиша? Я отыщу его, и он понесет наказание. Заслуженное наказание. Что заставляет тебя выгораживать преступника?»

«Я ничего не помню, — упрямо повторил Тихон и отвернулся. Ему был неприятен этот разговор, он внушил себе, что преступник больше никогда не вернется, потеряв к нему интерес, и находясь в полной уверенности, что миссия выполнена, и беспокоиться не о чем. К тому же лишние разбирательства могут вытянуть на поверхность подробности химических опытов, о которых Тихон предпочитал не распространяться. Все эти соображения ученый оставил при себе, продолжая ожидать, когда надоедливый Иннокентий наконец оставит его в покое.

В больнице Тихон пробыл до конца весны, а с первыми жаркими днями покинул ненавистную палату. Рано утром за ним приехала Настя, которая периодически навещала его в больнице и на время его восстановления переехала жить в его квартиру. Появившись в квартире спустя почти три месяца отсутствия, Тихон нашел, что кроме полного неумения готовить, Настя обладала сказочной безалаберностью. Повсюду валялись Настины вещи, а в кухне громоздилась гора немытой посуды. «Уж могла бы постараться к моему возвращению, — с горечью подумал Тихон и вдруг вспомнил бомжа. Все это время он старался как можно меньше воскрешать в памяти его светлый образ, с одной стороны, видя в нем своего убийцу, а с другой, — отчаянно скучая по нему. Тихон надеялся, что бомжа больше нет, что его сумасшествие поставило точку в его никому не нужной жизни, и не было причин воскрешать тягостные воспоминания, однако то и дело в голове мелькали эпизоды с участием невысокого худого человека с огромными «проваленными» глазами, дважды отправлявшего Тихона на тот свет. Ученый бросил сумку с вещами у порога, а сам растянулся на диване, предоставляя Насте проявить себя заботливой хозяйкой и преданной женой. Настя покрутилась в гостиной, изредка останавливая на Тихоне непонятные взгляды, потом принялась греметь посудой на кухне. Это занятие немного отвлекло девушку от тревожных мыслей, появившихся после возвращения хозяина квартиры. Ей казалось, что вместо валяния на диване, Тихон поведет ее куда-нибудь в город, отметить свое выздоровление, да и вообще, ждала более ласкового общения с ненаглядным. Она уже приготовилась рассказывать ему долгие истории про то, как не спала ночами в тревоге за него, сколько слез пролила, ожидая его выздоровления, но Тихону похоже, было наплевать на ее переживания. Он не пожелал даже поинтересоваться, как она провела эти тягостные три месяца, в одиночестве и тоске. Запихав в мойку оставшуюся на обеденном столе посуду, Настя нарезала бутерброды и вскипятила чайник, после чего недовольным голосом сообщила милому, что завтрак готов. Тихон нехотя поднялся и поплелся в кухню. Вообще он очень изменился с момента той трагедии. В глубине души Настя понимала и жалела Тихона, но она была слишком романтична, чтобы мириться с его подавленным настроением. Тихона по-прежнему раздражала излишняя восторженность подружки, но он старался не обращать на это внимания, не желая оставаться в одиночестве. Иначе, тогда на него наваливалась настоящая вселенская тоска, от которой не было спасения, и Тихон искал любого общества, чтобы прогнать наваждение.

«Помнишь, ты рассказывал мне историю, там, на побережье? — неожиданно спросила Анастасия, заталкивая в рот неудобный ломоть с колбасой»

Тихон вообще не помнил никаких историй, рассказанных Насте, поскольку их просто не было, но на всякий случай кивнул. Настя заметно оживилась и снова поинтересовалась:

«Что стало с тем твоим приятелем?»

«Каким приятелем? — невнятно уточнил Тихон, перебирая в голове всех своих многочисленных знакомых»

«Ну как же?! — удивленно воскликнула милая. — а сказал, что помнишь! Ну тот парень, что ты прописал у себя? Почему я ни разу его не видела?»

Тихон вздрогнул от странной эмоции разом охватившей его сознание и поморщился. От Насти не укрылось его смятение, и она уже более серьезно произнесла:

«Что с тобой, Тихон? Тебе плохо?»

«Очень плохо, милая, — отозвался он и поднялся из-за стола, оканчивая завтрак. Ему действительно стоило огромных усилий осознать, что того парня Настя больше не увидит и что насчет прописки может больше не тревожиться, никто не помешает ей строить воздушные замки и мечтать о жилплощади. Больше Настя не приставала к Тихону с расспросами и это позволило ему спокойно просидеть в гостиной до обеда, не двигаясь и уставившись в одну точку.

Глава 2.

Спустя месяц после моего возвращения к привычному монотонному ритму, Иннокентий наконец, поверил, что моей жизни и здоровью ничего не угрожает, и развил активную деятельность по обнаружению и поимке преступника, напавшего на меня. Временами во мне прочно гнездилась мысль о том, что мой школьный приятель выбрал себе не тот род деятельности. Ему следовало стать разведчиком или сыщиком, поскольку не проходило дня, что бы он не являлся в мой кабинет и не заваливал меня вопросами про случившуюся трагедию. Господин Шварц подключил к процессу всех своих знакомых, так или иначе имеющих отношения к криминальному миру и часами обсуждал с ними поисковые нюансы. На их справедливые замечания о невозможности за дальностью события детально восстановить криминальную картину, Кеша только недовольно кривился и обзывал всех лодырями и бестолочами. Однажды он приволок прямо в мой кабинет записи с видеокамер, которые тщательно сохранил и теперь пытался отыскать на них любые зацепки.

«Я вздерну твоего убийцу, — пафосно заявлял он, просматривая записи, — и даже не из-за большой к тебе любви. Тут дело принципа, я не позволю, чтобы всякие безродные бомжи безнаказанно проникали к приличным людям и резали их.»

Упоминание бомжей зацепило мое внимание, и я с видимым отвращением помотал головой, отсекая эту версию.

«Причем тут бомжи? — вполне искренне постарался удивиться я, — проникнуть к тебе в сад мог хорошо обученный профессионал. Может ты перешел дорогу какому-нибудь заигравшемуся авторитету? А я просто оказался в нужное время в нужном месте?»

Мои актерские способности в этот раз дали свои результаты, Иннокентий надолго задумался, после чего пробормотал:

«Я законопослушный бизнесмен, Тихон, и не связываюсь с криминалом. К тому же он нашел тебя черт знает где и довел задуманное до конца. Нет, — добавил он после долгой паузы, — дело в тебе, Тихон. Вспоминай, кому ты перешел дорогу?»

На его записях мало что можно было увидеть. Дергачев выбрал очень удобный для себя ракурс, с которого просматривалось все, кроме участка дорожки возле беседки. Я с облегчением выдохнул, когда на записях вместо отчетливых фигур увидел размытые тени, но оказалось, что Иннокентий скрывал в себе больше талантов, чем хотел обнаружить.

«Посмотри, — воскликнул он, указывая на силуэт, — это твоя тень, высокая и подтянутая, а вот эпизод другой тени, она явно ниже, и мельче. Где громила, про которого ты говорил мне, Тихон? Что происходит, что ты скрываешь?»

«Это всего лишь тени, Кеша. — произнес я, внутренне напрягаясь, — оставь это, я уверен, что случайный бродяга на побережье не стоит таких титанических усилий, и не имеет никакого отношения к нападению на твоей даче. Мало ли охотников за легкой наживой. Я спасся и это главное. Обрати свое внимание на наркоманов и несостоявшихся самоубийц!»

Иннокентий поднялся и не прощаясь, двинулся к двери. Там он обернулся и с усмешкой произнес: «Ты сам несостоявшийся самоубийца, раз позволяешь игнорировать очевидные вещи!»

Я не считал себя самоубийцей. Все, что произошло со мной полгода назад я рассматривал как заслуженное наказание за самонадеянность и наглое вмешательство в чужую судьбу. Моя беззаботная жизнь отучила меня видеть в других людях человеческие качества и считаться с их желаниями и планами. За те три месяца, что я отвалялся на больничной койке, окруженный всесторонней заботой, я многое передумал и пришел к грустному выводу, что негодяй бомж, пытающийся лишить меня жизни на самом деле мало чем отличается от успешного и избалованного меня, шутя разрушившего чужую судьбу. Единственная мысль, которая не давала мне покоя, отнимая сон, была мысль о полной невозможности исправить свои ошибки и по-настоящему помочь бомжу. Сначала я списывал свою неуемную сентиментальность на эйфорическое состояние вернувшегося к жизни трупа, кем по сути и являлся три месяца назад. Однако, шло время, мое физическое и эмоциональное здоровье давно пришло в норму, напоминая о свершившейся трагедии неровным шрамом на шее, а я все продолжал с тоской вспоминать несчастного бомжа, доведенного мной до края. Настя, замечая во мне подобные перемены, недовольно морщила нос и капризно сетовала на мое равнодушие. Я действительно перестал уделять подруге достаточно внимания, занятый собственными переживаниями. Одно время я начал опасаться, что верная Настя однажды покинет меня, однако она стоически продолжала выдерживать мою отрешенность, периодически преподнося мне на ужин разные несъедобные кушанья. С работы ее прогнали и теперь она целыми днями сидела в квартире, ожидая моего возвращения из аптеки. Сначала она начинала вечер повторяющимися жалобами на придурка шефа и жлобских клиентов, но видя полное отсутствие интереса с моей стороны, постепенно замолкла и только изредка вздыхала. Я водил ее в кафешки и магазины, давал денег на продукты, занимался с ней любовью и справедливо считал, что ей не на что обижаться. Но как показало время, Настя умела копить обиды, терпеливо каталогизируя каждую. В один из вечеров она заявила мне, что я не считаюсь с ее чувствами и вижу в ней послушную куклу, выполняющую любые мои желания. Проведенная аналогия пробудила во мне давние сожаления и вместо привычного примирения, я наорал на нее, озвучив ей свои невысказанные мысли и добавив в ее коллекцию обид еще несколько.

Я давно перестал думать о своих экспериментах, уничтожив все порошки и заперев тетрадку в дальнем ящике письменного стола с твердым намерением никогда больше не возвращаться к своим прежним занятиям. Теперь я все свое время посвящал работе. Наша аптека обзавелась помещением под лекарственный склад и теперь искала рынок сбыта медикаментов. Иннокентий и тут всунул свой нос, предложив заключить договор с городской психиатрической клиникой, которая в силу своей бюджетности доживала последние дни. Как-то утром я поехал на Старозаводскую улицу, налаживать новые контакты. Здание, в котором располагалась клиника представляла собой унылое строение в один этаж, и занимало совсем небольшую площадь. По-хорошему, ее давно пора было снести, а на ее месте построить какой-нибудь развлекательный центр и больше не мучить пациентов своим псевдолечением. В тесных коридорах с потертым линолеумом на полу громоздились давно вышедшие из моды шкафы, доверху набитые старинной документацией, а по углам были распиханы ржавые ведра, призванные служить санитарным инвентарем. Я прошел в кабинет заведующего всей этой красотой и обнаружил в кресле довольно румяного человека, радостно поднявшегося мне навстречу. В своем приветствии я зачем-то упомянул Росздравнадзор, чем вызвал на лице начальника смятение и подавленность. Вытянувшись в струну, насколько позволяло ему его круглое тельце, он принялся рассказывать мне о нищем существовании клиники, о неважном финансировании и бессчетном количестве прорех, которые нечем латать. Я внимательно выслушал жалобы и протянул ему примерный вариант договора о дешевых поставках лекарств. Поняв, что к проверяющей организации я не имею никакого отношения, человечек выдохнул и присев обратно в кресло, уставился на меня круглыми очечками.

«Что же вы сразу не обозначили цель визита, молодой человек? — важно проронил он, ворочая в пальцах принесенную мной бумагу. — нагнали жути. Неужели вы не слышали ту историю с наркоторговцем от фармацевтики? Даже в наш медвежий угол дошли эти новости. Страшное дело, когда на страже здоровья человека стоят подобные люди. У нас все еще ждут какой-нибудь проверки с целью надавать по шапке кому-нибудь из начальства.»

«А что? — наудачу поинтересовался я, внутренне усмехаясь, — вам есть чего бояться?»

Человечек сдержано посмеялся и обвел руками пространство.

«Как вы думаете, молодой человек, каковы шансы, что тут прокручиваются великие комбинации? — вздохнул он не то с облегчением, не то с сожалением»

После чего настойчиво потянул меня за руку, решив познакомить с общей обстановкой своего заведения. У меня не было нужды осматривать условия содержания пациентов и я, кое-как отговорившись множеством дел, покинул нерадостную организацию. Даже на внешний взгляд атмосфера обозначалась не праздничная, я живо дорисовал в воображении внутренние красоты и с сожалением помотал головой, отгоняя видения.

Дома я рассказал Насте о заключенном контракте и вызвал у нее ставшее привычным полное недовольство.

«Почему твой склад не заключил договор с какой-нибудь частной клиникой? — капризно протянула она. — вон у твоего друга Иннокентия вполне приличная конторка, она могла бы платить нормальные деньги твоим складам. Что ты поимеешь с этих нищебродов?»

Я как мог рассказал Насте о всяких условиях и нормативах, но не убедил жадную подружку, а только разжег в ней новую волну непонимания.

«Вечно ты вляпываешься во всякое дерьмо! — грубо резюмировала моя милая. — то бомжей прописываешь, то нищих психов обеспечиваешь. Почему ты такой, Тихон? Почему ты не подал заявление о нападении на тебя? Тебе все равно на то, что с тобой будет?»

Слова Насти никак не отразились в моем сознании. Она последнее время слишком часто начинала разговоры на подобные темы, и я перестал прислушиваться к их содержанию. На ее последний вопрос я коротко ответил: «Ничего со мной не будет, милая. Я заговоренный…»

На что она только вздохнула и уткнулась в телефон.

Иннокентий с большим воодушевлением воспринял перемены в моем бизнесе и даже дал несколько ценных советов, как выжать из этого безнадежного предприятия намек на прибыль.

«По-хорошему, все эти государственные конторы надо бы снести к чертовой матери! — грубо озвучил господин Шварц мои недавние соображения. — хотя, это тоже, конечно, не вариант. В этом случае всех подряд будут свозить к частникам. Помню, в самом начале весны в нашу клинику привезли какого-то криворукого самоубийцу. Сначала его лечили где-то в провинции, потом отвезли по месту прописки. Полный капец! У него ни денег, ни родни.»

«Интоксикация? — из вежливости поинтересовался я, привычно не заинтересовавшись рассказом приятеля»

Иннокентий невесело рассмеялся:

«Куда там! Полный набор. Сначала хотел себе горло перерезать, его откачали, а на препараты у него реакция пошла, что делать, провинциалы не сообразили, на их счастье оказалось, что этот придурок прописан в столице они и сплавили его по месту жительства. Я ему сопроводительную терапию провел и в дурку. Полный псих.»

«Он и сейчас там? — спросил я, чтобы не молчать»

«Да кто его знает? Может отъехал давно… я за ним не следил. Можно сказать, занялся благотворительностью, бесплатно кровь ему очистил.»

Я не мог поверить, чтобы Кеша делал что-то абсолютно бесплатно, к тому же такая процедура, как гемодиализ весьма недешевая вещь даже по бюджетным расценкам.

«Понимаешь, — как-то смущенно прогудел он, — врачи народ суеверный, а ты тогда между небом и землей болтался. К тому же у вас с этим психом случаи перекликались. Только тебе не по доброй твоей воле горло резанули, а тот сам решил свести счеты с жизнью. Я и подумал тогда, помогу этому ненормальному, глядишь тебе полегчает…»

Все эти фразы, отдающие бабкиными суевериями было странно слышать от человека науки, однако что-то в них привлекало, пусть и на уровне наивных сказок. Я усмехнулся и в который раз заверил приятеля, что со мной все в порядке и не стоит переживать, но за заботу отдельное спасибо.

Следующий мой визит в психоневрологическую клинику состоялся после того, как ее руководство приняло решение сотрудничать с моим складом. В этот раз заведующий встретил меня прямо у входа и без лишних слов потянул к лечебным корпусам. Видимо местному руководству до одури надоело просиживать в кабинете целыми днями, и оно уцепилось за первую возможность продемонстрировать свои владения любому, кто готов был потратить на это свое время. Я тратить время был не готов, но почему-то послушно отправился за толстым человечком. Лечебница была небольшая, и состояла всего из двух отделений, которые условно делились на буйное и тихое. Буйных пациентов заведующий мне демонстрировать не рискнул, заверив меня, что им необходим покой и внешние раздражители только нанесут вред. С этим я спорить не стал и направился следом за своим попутчиком в отделение для тихих. Вопреки моему первоначальному представлению об условиях содержания пациентов, тут было довольно чисто и светло, а палаты были оборудованы почти по последнему слову техники. В каждой стояло по какому-то хитрому прибору, который кварцевал воздух, а в красивых горшках на подоконниках в некоторых палатах даже росли комнатные растения. Пациенты, увидев меня, робко улыбались и пытались завести со мной беседу, но толстый человечек ограничивал время посещения каждой палаты и не давал возможности ее обитателям произнести хоть звук. Все они попали сюда в результате неудачного покушения на свою жизнь и только двое пациентов имели другой диагноз. О нем я не стал спрашивать, меня в целом мало интересовала судьба обитателей клиники и я в принципе не понимал, для чего тянет меня по палатам странный человечек. Как выяснилось, своей экскурсией он хотел пробудить во мне чувство сострадания и сбить цену на поставки, о чем сам признался по дороге.

«Видите, — сокрушенно вещал он, — ни на что денег нет, даже белье им родственники приносят. Ну кроме тех, у кого их нет совсем. Сейчас у нас один такой, совсем дурачок. Молчит целыми днями, никого видеть не хочет. Привезли после того, как горло себе вскрыл.»

Последняя фраза насторожила меня, напомнив недавний рассказ Иннокентия о неудавшемся самоубийце, и я попросил показать мне этого человека. Заведующий пожал плечами и пробормотал будто про себя: «Странный случай, первый в моей практике. С психикой у него вроде бы все в порядке, однако что-то с ней не так. Никак понять не могу, в чем дело. Мы называем его молчун, поскольку даже имени от него бы не добились. На что он вам?»

«Просто любопытно, — ответил я, тщательно скрывая волнение. Я и сам не мог понять, что так растревожило меня в этом рассказе. Обычный случай, на мой дилетантский взгляд, а все эти научные нюансы могут разглядеть только профессионалы и специалисты.

«Пойдемте, — согласился мой провожатый. — он никому не наносит вреда, сидит целыми днями, уставившись в стену, ни на кого не реагирует. Однажды я вызвал к нему специалиста из психоневрологического центра, но тот к моему удивлению даже отругал нас за то, что мы держим вполне здорового человека. Не знаю… что-то удерживает меня отпустить его…»

Так за разговорами мы подошли к очередной палате, мало чем отличающейся от остальных. Сквозь матовое стекло зарешеченного окошка я разглядел скрюченную фигурку странного пациента, сидящего на кровати и сверлящего глазами стену. В его позе что-то показалось мне знакомым, а сердце, опережая мою память, тревожно застучало при одном только взгляде на невысокого худого человека с густыми темными волосами в беспорядке падающими на лоб.

«Вот так и сидит, — донесся до меня голос заведующего. — мало ест и почти не спит. Что с ним делать?»

Я не успел дать совет заботливому доктору, поскольку пациент, почувствовав наше присутствие, зашевелился и поднял на дверь огромные «проваленные» глаза.

Глава 3.

Дергачев потерял счет времени. С того дня, когда чрезмерно заботливые селяне вытащили его из ледяной воды, жизнь для него замерла. Соленые волны не пожелали забирать бомжа с собой, скорее наоборот, они возвратили ему ясность рассудка и позволили осознать чудовищность его деяния. Самой невероятной несправедливостью Дергачев считал, что никто даже не собирался связывать убийство Тихона с его невзрачной персоной. Дергачев мечтал о возмездии, в какой бы форме оно не пришло, однако никто и не думал проводить судебных разбирательств и выискивать следы преступления.

Теперь жизнь поделилась для несчастного бомжа на до и после. До, когда в его груди бушевала злоба, и он мечтал избавиться от ненавистных голосов и мыслей, и после, когда в пустоте сознания поселилась тоска, граничащая с безмерной жалостью и состраданием. Возмездие наконец догнало Дергачева и приняло нездоровую форму извращенного желания все вернуть. Сейчас бомж был уверен, что непременно справился бы с одолевающими чужими воспоминаниями, что это было бы совсем несложно, лишь бы Тихон снова ходил по земле. Бомж больше никогда не появлялся на побережье, стараясь даже не смотреть в сторону бушующего моря, а про покинутую хижину приказал себе навсегда забыть. Первое время у него это отлично получалось, он целыми сутками бродил по окрестностям и слушал шум ветра, надеясь расслышать в его порывах желанный голос. Но проходили дни, тоска разрасталась и однажды Дергачев решил, что лучшим вариантом будет последовать вслед за Тихоном его же дорогой. Выбрав себе укромное место в посадках, Дергачев вытащил из-за пазухи нож и с силой провел по тощему горлу. От боли в глазах запрыгали всполохи и дыхание сбилось. «Скоро я снова увижу Тихона, — едва успел подумать он». Но несчастному бомжу и здесь не было удачи. Вездесущие местные вовремя заметили манипуляции странного человека и отняв нож, погрузили в захламленную «шестерку» и повезли его в ейскую травматологию. Там Дергачеву наложили швы и обкололи сильнодействующими анальгетиками, на которые у него с детства проявлялась особая реакция организма. Все попытки привести в чувство извивающееся в конвульсиях тело результатов не принесли. Растерявшиеся медики, подняв его документы, не нашли ничего лучше, чем отправить непонятного пациента по месту прописки, отдав на растерзание столичным светилам. Дергачев ничего не запомнил из того, что было в долгой дороге до Москвы, он надеялся, что медики не довезут его, настойчиво и ревностно отыскивая в себе признаки умирания. Судьба не пожалела Евгения и в этот раз. Полубессознательное тело было возвращено к жизни и отправлено на доработку в московский псих невродиспансер, куда по правилам отправляли всех несостоявшихся самоубийц.

Второй месяц Дергачев проводил в светлой палате, привычно сверля глазами белые стены. Он не до конца понимал, что от него хотели доктора, каждый день навещавшие его и скрупулезно набирающие в разные пробирки его биологические образцы. Никаких таблеток и уколов Дергачев не получал, а ежедневные посещения наводили на него тоску. Она, конечно, ничем не напоминала ту, что жила теперь в его сердце и никуда не хотела покидать свое надежное пристанище. Дергачев видел сны про побережье и ученого. Теперь это были вполне обычные здоровые сны, но всякий раз, просыпаясь, Дергачев утирал худой ладонью мокрые глаза. От врачей не укрылось его мрачное состояние, и они с новой силой принимались исследовать, набирать и анализировать. По их заключениям, он был совершенно здоров психически, но они почему-то не торопились провожать его за порог.

Однажды Дергачев отчаянно пообещал сам себе, что обязательно расскажет следователю о совершенном преступлении, только бы увидеть наяву хоть разок своего Тихона. От его клятв веяло откровенным безумием, но ведь и находился он в дурке, так что все в норме, так думал Дергачев, оставаясь в крепком уме и здравой памяти. Утром нового дня он поднялся с кровати и, плеснув себе в лицо ледяной воды, уселся обратно в ожидании ночи, когда в коридоре раздались чьи-то шаги. Они не были похожи на привычные докторские, эти отличались уверенностью и молодостью, и наверняка принадлежали каким-нибудь практикантам, с горечью подумал Дергачев, и его сердце заколотилось от непонятного предчувствия. Он легко сообразил, что возле его двери шаги остановились, а их обладатель сейчас внимательно изучает его унылое пристанище, однако бомж не торопился уточнять, кем были его нынешние гости, продолжая сверлить взглядом стену напротив. Любопытные глаза не отрываясь рассматривали его тощую фигурку, и бомж изо всех сил пытался удержать в себе отрешенное равнодушие, с которым обычно встречал всех своих посетителей. Равнодушие растворялось, сменяясь щемящей жалостью, вечной его спутницей последние три месяца. Наконец, не справившись, Дергачев поднял голову на дверь и едва сдержал изумленный возглас. На него из-за двери смотрели те самые незабытые глаза, которые он сам закрыл дрожащими пальцами три месяца назад на побережье. Собрав все свое самообладание, он снова отвернулся и сделал вид, что ничего не произошло. Он не хотел оставаться в клинике навечно и поэтому изо всех сил старался выглядеть обычным.

«Что с ним делать? — донесся до него приглушенный голос доктора, который советовался с пришедшим новым доктором. Очевидно, неумеха заведующий пригласил очередного специалиста, а теперь ждет от него решений и советов.

«Отпустите его домой,» — произнес в ответ знакомый голос и сердце Дергачева рванулось к горлу. — он здоров, нечего его мучить.»

«Вы так считаете? — изумленно переспросил доктор, — но вы не психиатр, откуда вам это знать?»

«Тогда вы тоже не психиатр, раз позволяете усомниться словам специалиста, который уже сказал вам, что он здоров. Отпустите его. Где он живет?»

Голоса стали удаляться, а несчастный Дергачев пытался удержать в памяти ласковые глаза и мягкий голос, впервые по-настоящему напомнивший ему тот, другой, незабытый и навсегда исчезнувший.

Глава 4.

Я осознавал, что так разговаривать с руководителем, пусть и маленькой, но все же клиники, было некорректно, однако неожиданность ситуации выбила меня из привычного спокойного состояния. Я никак не ожидал увидеть своего несостоявшегося убийцу в стенах столичной психушки, поэтому немного не справился с охватившими меня эмоциями. В первую очередь, меня смутило свое собственное отношение к человеку, сидящему сейчас в закрытой палате и привычно рассматривающего стены. Вместо ожидаемой злости, ненависти или других похожих эмоций, меня охватило небывалое чувство жалости к нему и желание вытянуть из этого скорбного места. Что мне с ним делать дальше, я пока придумать не мог, но то, что больше никаких своих сомнительных экспериментов я ставить не стану, это было, несомненно. Я уговорил потрясенного моей реакцией доктора, познакомить меня с историей болезни этого странного пациента. То, что этим пациентов был мой знакомый, дважды покушавшейся на мою жизнь, я понятно, говорить не стал, объяснив свой интерес чистой наукой.

«Меня заинтересовал этот случай, как фармацевта, — примирительно произнес я, открывая толстые папки, — я собираюсь обеспечивать вас лекарствами, а значит я разбираюсь в теории. К счастью, моя практика ограничивается только лишь тестированием химических препаратов»

Моя располагающая интонация и не сходящая с лица дружеская улыбка немного усыпили бдительность местного начальства и тот нехотя принялся рассказывать мне о методах и процедурах, проводимых с пациентом, при этом не сводя с меня настороженных глаз. Из его невнятного рассказа я уловил только одно: пациент не слишком нуждается в лечении, поскольку точного диагноза не имеет.

«Для чего вы держите его здесь? — поинтересовался я. — он здоров и только занимает место.»

Эскулап что-то неразборчиво пробормотал и потянул на себя густо исписанные листы с анамнезом.

Уладив вопросы с договором, я решил еще раз наведаться в клинику и поговорить с бродягой. Теперь, когда я знал, что он жив, моя уверенность в принятых раньше решениях значительно поубавилась. Все же он был пациентом психиатрической клиники, хоть и без определенного диагноза. Мне по-прежнему хотелось помочь ему, но для этого я должен был быть полностью уверен в его адекватности.

На следующий день я, оставив аптеку на своего заместителя, снова отправился на Старостроительную улицу. В голове я подыскивал слова для приветствия, но все они казались мне неуместными.

«Привет, Женька, я живой!»? Или «Я вернулся, Женя…»?

Эти фразы больше напоминали реплики вернувшихся с войны героев победителей, а не воскресших жертв неудачных покушений. В конце концов, ситуация сама подскажет, какую фразу предпочтительнее будет озвучить при свидании. Так решил я, подъезжая к знакомым воротам.

«Вы большой оригинал, Тихон Филиппович! — вместо приветствия заявил заведующий, протягивая мне руку. — на черта вам сдался этот ненормальный? Пойдемте, обед должен закончится с минуты на минуту, впрочем, этот деятель так мало ест, что я подумываю снять его с баланса. Надо сказать, в отличие от остальных, он очень чистоплотный. Посещает душ ежедневно и застилает кровать. Абсолютно не понимаю, зачем его тут держат…»

Меня очень удивили слова заведующего. Разве не в его компетенции решить, выписывать ли больного или нет. На мой вопрос доктор только махнул рукой и открыл дверь «тихого» отделения.

Палата, где лечили Дергачева, располагалась в середине недлинного коридора, однако этот путь показался мне бесконечным. Я желал поскорее покончить со всем этим, увидевшись наконец со своим наваждением. Доктор долго возился с ключами, отыскивая нужный и раздражающе медленно вставляя его в замочную скважину. Когда же спустя вечность дверь распахнулась, то я с удивлением обнаружил, что палата пуста. Койка, на которой спал Дергачев, смята, а окно распахнуто настежь. Осознав масштабы скандала, доктор смешно взмахнул руками и бестолково заметался по невеликому пространству опустевшей палаты. Он то и дело бросал на меня вопросительные взгляды, видимо ожидая оглашения моей версии случившегося. Я хранил напряженное молчание, думая о своем. Я слишком погорячился, посчитав бродягу беспомощным инвалидом, не способным решить свои проблемы самостоятельно. Похоже, в моей помощи он нуждался меньше всего. Вежливо попрощавшись с взъерошенным заведующим, я оставил его отыскивать пропажу и объясняться с начальством, а сам направился к выходу.

По дороге к аптеке я вдруг подумал, что бомж удрал не случайно. Вчера он наверняка узнал меня, встретившись со мной глазами в зарешеченном окошке и сделал свои выводы. Бродяжье прошлое сделало его осторожным, он решил не рисковать, и сейчас сложно было спрогнозировать его дальнейшее поведение. Я вспомнил слова Иннокентия о том, что случившееся однажды может повториться снова и мое сердце тоскливо заныло. Внезапно я передумал возвращаться на рабочее место, и повернул домой, все равно от меня сейчас не было никакого толку как от руководителя. Настя не обратила внимания на мое подавленное состояние, ее только обрадовало мое раннее возвращение, и она потянула меня гулять. Я кое как отбрыкался от настойчивой подруги и достал из кухонного пенала бутылку коньяка. Анастасия что-то говорила мне, и в ее интонации я уловил слезливые ноты, но я привычно отключил звук, заглатывая алкоголь прямо из горла. Когда бутылка опустела, я рухнул на пол и обведя глазами расплывающиеся предметы, сообщил своей милой, что охота продолжается. Она ничего не поняла, недовольно фыркнула и скрылась в гостиной. Некоторое время она чем-то шуршала на письменном столе, после чего заметно повеселевшая снова показалась в дверях. Я переставал внятно соображать и только тупо следил за ее перемещениями по квартире. Наконец она присела рядом со мной и протянула мне какие-то распечатанные листочки.

«Что это? — нашел я в себе способность произнести короткую фразу»

«Это то, что ты давно обещал сделать для меня, — ласково улыбнулась подруга и вложила в мою руку шариковую ручку. — ты обещал…»

Я забыл даже то, что говорил минуту назад, а то, что я обещал когда-то Насте и вовсе начисто вылетело из моей головы. Я пьяно кивнул и откинулся на стену.

Настя снова подсунула мне листочки и прошептала на ухо: «Обещания нужно выполнять, любимый…»

После этого в моей голове образовалась небывалая легкость, и я провалился в сон.

Мое возвращение к реальности сопровождалось беспощадно гудящей головой и оглушающей тишиной, навалившейся сразу со всех сторон. В первую минуту я решил, что оглох, но прислушавшись, сумел различить какие-то звуки, очень напоминающие жужжание комаров. Собрав остатки сил, я со скрипом поднялся и поплелся в кухню за водой. Оказавшись возле мойки я только что сообразил, что до сих пор не слышал Настиного щебета, с которого обычно начинался любой день.

«Милая! — прохрипел я и про себя усмехнулся. На месте Насти я не стал бы отзываться на такой страстный призыв. Настя тоже решила не отзываться из чего я сделал вывод, что милой наверно нет дома. Подставив голову под ледяную воду, я немного пришел в себя и обрел способность оценивать действительность. Когда мои глаза привыкли к яркому свету, я заметил лежащие на столе листочки, аккуратно облаченные в прозрачную папку. Я наугад вытянул один из них и не с первого раза прочел, что отныне моя квартира является собственностью гражданки Урбановой Анастасии Вячеславовны, полученная ею в результате подписания сторонами акта дарения. Далее следовали десять пунктов, которые я читать не стал, поскольку меня больше насторожили печати и подписи, облепившие бланк государственного образца.

Конец ознакомительного фрагмента.