Простая история

Тамара Королёва

Эта история началась в конце прошлого века. В одном из родильных домов родились три младенца. Волею судьбы их матери оказались в одной палате. Такие разные: студентка Анечка, медсестра Валентина и актриса Валерия Грановская. Но их объединяет одно – они хотят счастья. Тогда в далеком восемьдесят третьем году никто из них не мог предположить, что жизни их переплетутся и завяжутся в тугой узел. Какие веселые и трагические события соединят их? Через что придётся пройти? Найдут ли они свое счастье?

Глава 1

Все началось в обычном ленинградском роддоме много лет назад.

— Ну еще немного, ты уж постарайся, моя хорошая, — приговаривала акушерка. Аня видела только ее серые глаза, выглядывающие из-под маски, и слышала ее грудной голос.

Ане повезло, акушерка была пожилая и добрая. А то в палате таких ужасов наслушалась, что хоть обратно домой. Но обратно нельзя, ребенок настойчиво просился наружу. Сил не было.

— Ну что? Будем усыплять, — голос врача прозвучал решительно.

— Нет, усыплять не надо. Я боюсь. Это был аргумент.

— Тогда рожай.

Боль разрезала все тело снизу доверху, Анна набрала побольше воздуха в легкие и выдохнула все до последней капельки.

Раздался крик ребенка. На мгновение ей показалось, что сознание отключилось, но голос акушерки вернул ее в действительность.

— Вот и умница, смотри, какой малыш. Чудо. — В руках она держала что-то сморщенное и сиреневое.

— Это мальчик или девочка?

— Девочка. Очень хорошая девочка.

— Спасибо, — еле слышно произнесла Аня.

Все остальное происходило как в тумане. Радость, боль — все перемешалось. Хотелось просто лежать и не двигаться.

Ближе к вечеру Анну привезли в палату. Палата на первом этаже, кровать напротив окна, оно выходило во внутренний двор больницы. Еще две кровати были пустые. Аня закрыла глаза, ей казалось, она уснет мгновенно, сил не было даже пошевелить пальцем.

Стук. Девушка с трудом открыла глаза. За окном стояла бабуля, она плакала. Аня махнула ей рукой и одними губами произнесла: «Девочка, у меня девочка родилась». И тоже заплакала.

Двери палаты открылись, привезли еще одну счастливицу.

— Это что за посетители? — возмущенно произнесла медсестра и задернула штору. — Нигде от них покоя нет. А вы отдыхайте, наговоритесь еще и набегаетесь. Моментом пользуйтесь. — И она вышла.

— Тебя как зовут? — спросила вновь прибывшая.

— Аня. А вас?

— А меня Валентина, — голос у женщины был низкий, бархатный, черты лица крупные, темные волосы заплетены в косу. — Давай на ты. Вроде я не такая уж и старая, хотя и не молоденькая. У них, — Валентина махнула в сторону дверей, — я прохожу как старородящая первородка. У тебя кто?

— Девочка.

— И у меня девочка, София, Сонька.

— А я еще не назвала. Все думали, что мальчик родится, а я девочку хотела.

Аня хотела еще что-то сказать, но дверь в палату вновь открылась.

На каталке лежала женщина, она плакала. Ее перенесли на кровать, она свернулась калачиком и сразу отвернулась к стене, продолжая тихо плакать.

Валентина первой нарушила молчание.

— Случилось что? — обратилась она к новенькой.

Ответом были рыдания.

— Надо сестру вызывать, пусть ей что-нибудь кольнут.

— Не надо сестру, мне уже дали успокоительное. — Женщина всхлипнула и повернулась в сторону соседок. — У меня ребенок почти умер. — И опять зарыдала.

Женщины притихли.

Аня взглянула на соседку. Надо что-то сказать, но как назло в голове было пусто.

Тяжело вздохнув, Валентина встала и подошла к рыдающей. Присела на краешек кровати и стала гладить женщину по спине, приговаривая своим бархатным голосом:

— Все будет хорошо, все наладится, малыш вырастет здоровым и счастливым.

Рыдания постепенно стали тише, перешли во всхлипы и совсем затихли.

— Кажется, заснула. Давай и мы, Анюта, спать. Но Анюта ее уже не слышала, она спала.

Утро началось в шесть. В палату въехала тележка, в пластиковых корытцах лежали младенцы. Медсестра бодрым голосом стала называть номера:

— Семьдесят пять пятьдесят четыре. Чья?

— Моя, кажется. — Аня заволновалась так сильно, что никак не могла рассмотреть цифры на своей бирке.

— Держи.

Девушка смотрела на маленький, туго спеленатый комочек. Сморщенное личико лилово-сиреневого цвета, глазки закрыты, крошечный носик и ротик. Маленький человечек — это ее дочь.

В углу Валентина ворковала со своей крохой. Соседка напротив лежала, отвернувшись к стене, ей ребенка не принесли. Так толком и не покормив, Аня отдала дочку медсестре. У Валентины ребенка отбирали почти силком.

— Ну что за изверги такие, мать с дитем разлучать.

— А почему их по номерам выдают? Как в концлагере, — неожиданно произнесла соседка.

Она лежала вполоборота, и ее вопрос был обращен в никуда, взгляд блуждал по противоположной стене.

Валентина и Аня одновременно повернулись в сторону неожиданной соседки. Наконец они могли ее рассмотреть. Белокурые волосы, нежное личико, большие серые глаза. И необыкновенный голос, такой голос, наверное, у ангелов.

Аня подумала, что его можно слушать и слушать и уже не важно, что говорит и о чем тот, кому он принадлежит. Голос звучал как волшебная мелодия. Аня посмотрела на Валентину, та так же завороженно смотрела на соседку.

Можно было только догадываться, о чем думала Валентина, глядя на это неземное создание. Как жесток мир, что такие ангелы на земле должны переносить такие земные муки.

— Меня Лера зовут, а вас как? — Женщина встала с кровати и взяла со стула нежно-розовый пеньюар.

Только сейчас Аня обратила внимание, что и рубашка, в которую была одета женщина, не больничная, как у них с Валентиной, а шелковая с кружевом.

Женщины молчали.

Лера вопросительно посмотрела сначала на одну, потом на другую. Первой из оцепенения вышла Валентина:

— Валя.

— Аня.

— Доброе утро, Валя и Аня. Я пошла умываться и наносить утренний макияж, ко мне муж должен скоро прийти. — Она мило улыбнулась и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

— Вот это женщина, — то ли восхищенно, то ли удивленно произнесла Валентина. — У нее с ребенком неизвестно что, а она — про утренний макияж.

— Может, у нее родовая горячка? Я что-то об этом читала, правда, не помню, в чем она выражается.

Но их рассуждения были прерваны: в палату вошла медсестра.

— Где? — Она кивнула в сторону пустой кровати.

— Пошла макияж наносить, — с легкой иронией ответила Валентина.

— Понятно. Ну как нанесет, пусть в кабинет в конце коридора зайдет. Ее там ждут.

Через полчаса в палату вплыло нежно-розовое облако — Лера с огромным букетом роз и с сияющей улыбкой.

— Все в порядке, ребенок в детской больнице, через неделю смогу увидеть, а пока сказали отдыхать.

Лера потянулась и прилегла на кровать с мечтательно-безмятежной улыбкой на лице.

— Лера, — немногосмущеннопроизнесла Валентина, — ты бы букет отдала кому-нибудь из медсестер, а то скоро детей кормить принесут, вдруг аллергия?

— Валюша, ну какая аллергия от роз? Мне их каждый день поклонники тоннами дарят, и никакой аллергии. А кстати, кем вы работаете? — Соседка неожиданно перешла на вы, и в ее нежном голоске появились металлические нотки.

— Я медработник. А что?

— А-а, понятно, — протянула Лера

— Что тебе понятно? — Глаза у Валентины стали цвета южной безлунной ночи.

В воздухе запахло скандалом.

Аня беспомощно смотрела то на одну, то на другую. Но Лера вдруг легко вскочила с кровати, на ее лице опять засияла ангельская улыбка, букет был опять у нее в руках, и уже в дверях, глядя на Валентину она произнесла:

— Я просто хотела сказать, какая у вас нужная профессия, Валя, жаль только, что цветы вам не дарят. — Она готова была скрыться за дверью. Но голос Валентины остановил ее:

— А ты сама-то кто будешь? Что тебе букеты тоннами дарят?

— Я? Актриса. — Дверь захлопнулась.

— Актриса. — Валентина посмотрела на Аню, которая сидела на кровати, прижав колени к подбородку и сцепив руки вокруг ног. — Ох, чует мое сердце — натерпимся мы, Анюта, с этой артисткой из погорелого театра.

Какая она все-таки красивая и такая необыкновенная. Хоть немножечко быть бы похожей на нее… — Аня мечтательно посмотрела вверх.

С потолка свисала лампочка на шнуре, без плафона.

Надо же, а вчера она этого даже не заметила. Взгляд девушки опять затуманился, мыслями Аня улетела уже очень далеко из больничной палаты.

На землю ее вернул низкий грудной голос соседки:

— Давай и мы, что ли, макияж сделаем, скоро и наши мужики потянутся…

Аня открыла дверь с картинкой «Душ». В нос ударил запах хлорки и общественного туалета, серые стены, зеленые дверцы кабинок. И среди этого угрюмого пейзажа на подоконнике сидела Лера. Она курила в приоткрытую форточку. Легкий поворот головы в сторону вошедшей, безучастный взгляд скользнул по Ане.

— Курить будешь? — Женщина протянула пачку сигарет. Аня машинально отметила — «ВТ».

— Нет, я бросила. Как узнала, что беременна, сразу все выбросила.

Лера улыбнулась, а сигареты исчезли в складках пеньюара.

— Тебе лет-то сколько, мамочка?

— Девятнадцать, это я из-за короткой стрижки так молодо выгляжу, я уже на третий курс перешла, — затарато — рила Аня.

— Да не в стрижке дело, хотя волосы можно и отрастить, а то ты на мальчика больше смахиваешь. — Лера спустилась с подоконника. — Ну как там наш медработник, успокоилась?

— Зря вы так, она вас ночью успокаивала.

— А вот успокаивать меня не надо, у меня все прекрасно, лучше всех. Знаю я этих утешальщиц: «что убогонького не пожалеть, ведь у меня-то все хорошо». Так, Аннушка?

Лера вышла из туалета, резко хлопнув дверью.

Аня в недоумении глядела на закрывшуюся дверь. Второй раз за утро она удивлялась резким переменам в настроении соседки.

Да какое мне до нее дело? У меня своих проблем хватает. Вот где этот Шурка? Опять от бабули выслушивать, что нет ему дела ни до меня, ни до младенца.

Бабуля у Ани боевая, заведующая столом заказов гастронома, а гастроном не простой, в смысле не для простых людей. У простых людей времени много, они могут и в очереди постоять. А непростые, у них времени нет. Шутка ли сказать — собрания, заседания, конференции, и питаться им надо усиленно и детям их и родственникам, потому как всем им живется нелегко. Так говорила Ане бабушка, когда Аня была маленькая, и так же она говорила, когда Аня выросла и у нее появилось множество вопросов.

Родители отправили девочку к бабушке или бабушка забрала внучку — об этом уже никто не вспомнит. Но после восьмого класса Аня переехала из Владивостока, где служил отец, в Ленинград, где жили бабуля и дедушка. Получать достойное образование и воспитание. Это тоже бабулины слова. Аня бабушкины чаяния почти оправдала. Школу закончила хорошо, в институт поступила сразу, да не просто абы куда, а на архитектурный, в ЛИСИ, правда, кое-кто шушукался за спиной, что, мол, непростые бабушкины клиенты помогли. Но Аня знала точно, что поступала сама. Два года она ходила к репетитору по рисунку. А художественная школа? Это не купишь. А у нее по рисунку пять было при поступлении.

Вот когда бабуля пыталась ее в музыкальную школу пристроить, тогда, конечно, была вся тяжелая артиллерия подключена. Все деликатесы, оставшиеся от «непростых» людей, плавно перетекали в сумку преподавателя по музыке Беллы Григорьевны, но даже такая добрая женщина, как Белла Григорьевна, не смогла вынести Анечкиной игры на фортепьяно.

Однажды, придя к ним домой на очередной урок, она не выдержала и, хлопнув крышкой фортепьяно — со словами: «Анечка, больше никогда не открывай крышку этого инструмента», — гордо удалилась, даже не взглянув в сторону приготовленного пакета. А у нее дома — два мальчика. Это был поступок. Аня наказ учителя выполнила, к инструменту больше не подходила.

Но это было, как выяснилось позже, не самое большое бабушкино разочарование.

На первом курсе Аня влюбилась.

Они встретились в очереди перед библиотекой. Ей семнадцать, ему на год больше. Из библиотеки ушли вместе, а в конце первого курса решили никогда не расставаться.

Бабушка была против. Родители Шурика также не приветствовали ранний брак сына с «лимитчицей», так выразилась его мама.

Она вообще считала, что Аня обманным путем хочет завладеть метрами в их двухкомнатной квартире, родить ребенка, сидеть с ним на больничном и не работать. А их бедный обманутый сын…

Но приехали Анины родители, подарили молодоженам первый взнос на кооператив, бабуля постаралась с очередью, и родители жениха смягчились.

Но бабушкин вердикт был неизменен: «Не будет тебе с ним жизни, Анна. За мамкину юбку крепко держится».

Вот и сейчас, где он, этот новоиспеченный отец? Имя не придумали, куда ехать с малышкой — неизвестно. Опять все решать Ане.

Девушка еще раз взглянула на свое отражение в зеркале: действительно, короткая мальчишеская стрижка не придавала ее облику женственности. Взгляд скользнул по окну. Через больничный двор шла процессия из трех человек.

Первой шла бабуля, вторым Шурик, замыкала процессию Ольга Петровна — свекровь.

Ну почему так? Ведь такая радость, а они как на похоронах. Но как выяснилось позже, никто, кроме бабули, не знал, что Аня еще вчера родила девочку.

Когда девушка вошла в палату, там была полная идиллия, Лера с Валентиной разговаривали на тему, как кормить ребенка. Запевала, конечно, Валентина, Лера с пониманием на лице внимательно ее слушала.

Родственники уже стояли перед окном. Они ждали.

— Чего?

Это был бабушкин звездный час.

— Привет, Анюта. Что врачи говорят, когда рожать? — бодрым голосом спросил Шурик в открытое окно.

— Говорят, что вчера Анна Горчакова, она же Самойлова, родила девочку, три килограмма, сорок девять сантиметров.

Лицо Шурика просияло, он, видимо, хотел сказать много хорошего, но натолкнулся на суровый бабушкин взгляд и слащавый голос Ольги Петровны. Она первая стала рассыпаться в поздравлениях.

Аню стали душить слезы, ей вдруг захотелось, чтобы все исчезли, она злилась на бабушку: почему не сказала, зачем эта драматическая сцена? На Шурку, зачем пришел с мамочкой. Она резко задернула штору и отошла от окна. Лера моментально отреагировала на сложившуюся ситуацию и порхнула к окну. Оттуда раздался ее зловещий шепот:

— Быстро уходите, главврач с обходом. Сейчас нам такой нагоняй будет. Всех выпишут, и мамаш и детей, без выходного пособия. — Она плотно закрыла створку окна. — Все, потрусили к выходу. Расслабься, Аннушка.

Аннушка плакала навзрыд, уткнувшись в подушку.

— Не прощу, ни за что не прощу. Предатель.

— Простишь. Куда денешься, не ты первая, не ты последняя. Доля у нас такая — прощать и понимать.

— Мудрые слова, Валюша. Только вот я добавлю, девочки. Прощать надо, но за определенную плату.

В окно опять стучали.

— Валя, ты здесь? Отзовись.

— Мой пришел. Лерочка, посмотри, пожалуйста, трезвый? А то я разволнуюсь, молоко пропадет.

— Вот же угораздило меня на первый этаж с вами попасть, — проворчала Лера, но к окну подошла. — На ногах стоит, дальше не знаю, сама разбирайся.

— Ой какая девушка. А как вас зовут? У вас девочка или мальчик?

— У тебя, Костик, девочка. — Голос у Валентины был грозный, но взгляд добрый. — Ты мне это прекращай, ты меня знаешь, узнаю что, быстро лишу места под солнцем. За окном стоял Костик, муж Вали. Он был явно навеселе, с огромным букетом белых роз и бутылкой шампанского.

— Валюша, я тебя поздравляю, я вчера как узнал… Сразу к родителям, они тебя тоже поздравляют. Мама, конечно, мальчика ждала, ты же знаешь, но ничего: рада и девочке.

— Еще один мамочкин сынок, — подала голос Аня. — Есть на этом свете хоть один мужчина? Вопрос был риторический, но неожиданно Анна получила на него ответ:

— Есть. Это мой Олежка. Он точно настоящий, и очень талантливый, и очень красивый, и еще много чего «очень». Не успела Лера договорить, как двери в палату открылись, на пороге стоял — сам Олег Грановский, сыгравший главную роль в недавно нашумевшей картине «Пророк». Анна и Валентина смотрели во все глаза, живой артист — и на пороге их палаты. Буквально неделю назад Аня с Шуркой ходили на премьеру в «Аврору», там была вся съемочная группа, и Грановский тоже. Но вот чтобы так близко, даже трудно поверить.

— Здравствуйте, женщины. Разрешите от имени всего мужского населения нашей необъятной Родины поздравить вас с рождением детей. А от меня лично низкий поклон. — Он театрально поклонился, как средневековый рыцарь перед дамой, и взмахнул в воздухе воображаемой шляпой. — А ты, дорогая супруга, — он сделал паузу, — переезжаешь.

— Куда? — Два голоса слились в одном.

— Не волнуйтесь, дамы, это недалеко. А ты, солнышко, собирайся, я тебя за дверью подожду. — И Олег Грановский исчез, как будто его здесь и не было.

— Ущипните меня, это был сон или это правда? Олег Грановский — твой муж? — Валентина приходила в себя.

— Муж, муж, а по совместительству мой партнер по сцене, а еще отец моего ребенка, — ответила Лера, одновременно бросая немногочисленные вещи в пакет. — Вроде все, если что, забегу. Чао, подруги. До лучших времен, — с этими словами она послала все еще ошарашенным женщинам воздушный поцелуй и скрылась за дверью.

— Любовь недолгая была, разлука будет без печали. — Валентина присела на край кровати и стала в десятый раз за это утро переплетать косу.

Никто из женщин даже не мог предположить, как крепко и как надолго свяжет их, казалось бы, случайная встреча в обычном ленинградском роддоме №15.

Лера смотрела в окно — там буйство осени. Река, в воде отражение кленов — от нежно-желтого до черно-бордового. Как на картинах импрессионистов, все слегка размыто, взгляд через старинное венецианское стекло. Вот и в жизни Леры все было размыто, никакой ясности.

В кроватке посапывал Максимка. В кухне звенела посудой Манефа, и оттуда разносился запах борща. Не жизнь, а идиллия, но для Леры эта идиллия была смертельна. Она задыхалась.

Пять лет зайцем скакала по сцене на детских утренних спектаклях, а когда наконец до большой роли допрыгала, подарок получила. Олег, когда узнал, даже слышать не захотел о каких-то «других вариантах». Манефа, та вообще человек верующий, с ней на эту тему и разговор заводить не стоило. Короче, все были счастливы появлению Максимильяна. Вот была ли счастлива сама Лера?

Опять начинать все сначала. Пока рожала, наступил новый театральный сезон, и выстраданная роль ушла к другой актрисе. И что теперь делать Лере? Еще пять лет белочкой скакать?

У Олега роли и в театре и в кино. Да, он, конечно, не без таланта, но о чем говорить — мужчине всегда легче пробиться. Он и особенных усилий не прикладывал. Легко поступил, легко отучился. Еще во время учебы засветился в эпизоде, затем приглашение в театр и сразу главная роль в премьерном спектакле. Если быть до конца честной, и выбрала его Лера за успешность.

А у самой Леры сплошные трудности. В театральный поступать, отец встал на дыбы: «Только через мой труп в доме артисточка появится». Александр Семенович, номенклатурный работник, терпеть не мог «лодырей и лоботрясов», каковыми являлись все эти «так называемые артисты».

Лера единственный и поздний ребенок в семье. Отцу было за сорок, маму Лера не помнит, она умерла, когда ей было четыре года. И сразу в их семье появилась Манефа, добрый Лерочкин ангел. То ли домработница, то ли жена. Отец взял в дом женщину, которая должна была ухаживать и воспитывать ребенка и выполнять еще ряд функций.

У Манефы не было своих детей, и всю нерастраченную любовь она отдала Лерочке. И конечно, когда ее девочка, умница, красавица, захотела стать артисткой, Манефа сделала все возможное и невозможное. Первого сентября Лера гордо шагала по Моховой, а через пять лет — в сторону ТЮЗа, правда, уже не так гордо. В ТЮЗ ее протолкнул товарищ отца, который курировал отдел культуры. И здесь постаралась Манефа.

В театре тоже все время кто-нибудь перебегал дорогу. То старая и заслуженная, то молодая и прыткая. Лера ждала своего звездного часа. И час наступил с приходом нового художественного руководителя. С первой же встречи Лера почувствовала, что произвела нужное впечатление, теперь надо было дождаться момента.

Момент не заставил себя долго ждать, и как-то само собой все получилось. Главная роль в премьерном спектакле. Лера ликовала. Репетиции, прогоны — и вдруг все закончилось, не успев толком начаться. В результате Лера опять на обочине.

Грустные мысли прервала Манефа.

— Лерочка, руки мой и за стол. Максик скоро проснется, а ты голодная.

— Да, Манечка, сейчас иду. Максик скоро проснется, с Максиком надо пойти погулять, Максика надо покупать, — Лера разговаривала сама с собой

— Ты что там бубнишь, деточка?

— Все хо-ро-шо.

Полька уже не плакала, она завывала. Аня из последних сил трясла ее на руках:

— Ну что тебе еще надо? Сухая, накормленная. Ты должна спать. Я должна спать, мы должны спать.

Казалось, что сейчас Аня действительно уснет, мозг отключался. Ребенок продолжал кричать, и мать из последних сил старалась не уснуть с орущим ребенком на руках. В воспаленном мозгу мелькнула мысль: выйти сейчас на улицу, положить девочку на скамеечку, а самой уйти и наконец-то поспать. Сразу несколько часов подряд, а еще лучше — несколько дней.

Аня с силой тряхнула головой, чтобы прогнать только что нарисованную больным воображением картинку. Она так натурально увидела свою крохотную девочку, одиноко лежащую на скамейке, что сама заплакала вместе с Полей.

В дверях стояла бабушка и смотрела на ревущих мать и дочь. Аня даже не заметила, как та появилась на пороге комнаты.

— Ну что, воюешь? Давай сюда дите. — Бабушка взяла ребенка на руки. Как по волшебству девочка моментально затихла. Бабуля тихонько стала напевать: «Придет серенький волчок, схватит Полю за бочок». Вскоре ребенок мирно спал в кроватке.

Уже сидя в кухне, бабушка в который раз за последнее время завела разговор о Шурике:

— Ну на что тебе сдался этот мамкин сын? Как с быка молока. Кстати, кто завтра на молочную кухню пойдет? Ведь когда он от мамочки приедет, там уже ничего не будет.

Аня слушала, безучастно глядя в темное кухонное окно, ни сил, ни желания вступать с бабушкой в диалог у нее не было.

— Я схожу.

— Куда сходишь? А с Полиной кто будет сидеть?

— Я с Полиной схожу, — так же безучастно ответила девушка.

— А теперь послушай, моя дорогая внученька, что я тебе скажу. — Бабушкин тон изменился, из ворчливого он превратился в официальный. — Мне сегодня звонили из исполкома. Квартира твоя будет готова к сдаче через два месяца.

— Бабуля! — Аня радостно вскочила со стула и чмокнула Людмилу Николаевну в щеку.

— Ты меня не дослушала, Анна. — Опять этот официальный тон, девушка уже с тревогой посмотрела на бабушку. — Я повторяю, твоя, — сделала она акцент на слове «твоя».

Девушка начала догадываться, бабушка продолжила.

— Как ты уже поняла, через два месяца вы с Александром должны развестись.

— Никогда. И квартира мне ваша не нужна. Нам не нужна, — поправилась Аня, голос звучал гневно.

— Ты, девочка, не горячись и квартирами не разбрасывайся, они не так легко даются. А Шурка твой никуда не денется. Ведь это всего лишь штамп в паспорте, а нам с матерью спокойнее будет, что квартира только на тебе и на Полине.

— И мама с тобой заодно.

Мама была ее последняя надежда.

Девушка поняла, что скоро, очень скоро ей предстоит сделать выбор: муж или квартира.

— Мое солнышко, моя ласточка, моя девочка, — Валентина гулила, склонившись над кроваткой. — Костик, ты где застрял?

— Муся, уже бегу.

В комнату с бутылочкой в руках вкатился Костик. Небольшого роста, с намечающимся животиком и ранней лысиной, нос картошкой и полные яркие губы, что делало его облик мягким, похожим на мультяшного Винни-Пуха. Костик склонился над дочерью и с умилением стал смотреть, как жадный ротик ребенка вцепился в бутылочку со смесью.

— Ну вот и я на что-то сгодился. Кормящий отец, — гордо произнес он.

— Да уж, куда мы без тебя? Пропадем.

— Валюш, хотел тебя предупредить. Смену я взял дополнительную, завтра в ночь на сто первый маршрут выхожу. Сонечку без меня искупаешь?

Валентина внимательно посмотрела на мужа и, пряча улыбку, спросила:

— Это теперь у вас так называется? Сто первый маршрут?

— Да ты что, Валентина? — возмутился Костик. — Я денег в дом заработать хочу. Все для вас с Сонькой.

Костик нахмурился и отвернулся. Обиделся.

— Да ты что, совсем шуток не понимаешь? Быча ты моя, — Валя шутливо толкнула мужа в бок.

— Шутки у тебя, Валюха, очень обидные. — Костя заулыбался и сделался похож на большого ребенка.

— Доверяй, но проверяй. Так моя мамочка, покойница, царство ей небесное, говорила. Ты меня, Костик, знаешь, если что…

— Знаю. Ты лишишь меня места под солнцем.

— Вот и умница.

— Так я побежал, Валюш?

— Беги уж, не опоздай. А то премии лишат.

Костик чмокнул Валентину в подставленную щеку, а Сонечку взял на руки и поцеловал ей каждый пальчик, девочка заулыбалась своим беззубым ротиком, и Костик, совсем разомлевший от нахлынувшей нежности, чуть не расплакался.

После появления в его жизни дочери уйти из дома было невозможно, просто закрыв дверь. Каждый раз это был целый ритуал, но с какой радостью он возвращался, прямо взлетал на пятый этаж их девятиэтажки, не дожидаясь лифта. Вбегал в квартиру и замирал на пороге комнаты. Обычно он заставал мать и дочь вместе. Они или кормились, или мылись, или спали.

Наконец дверь за Костиком закрылась, и Валя присела на диван.

Все в ее жизни хорошо. Доченьку наконец Господь дал, муж у нее — лучше и желать не надо, а в душе все равно муть какая-то поселилась. А все свекровь. Неймется ей. Вчера Валя случайно, а может и не случайно, подслушала разговор сына с матерью. Из услышанного было понят — но, что вселяет она в сына сомнения: мол, не его это ребенок. Ты, мол, сынок как следует посчитай и вспомни, что вас тогда-то и тогда-то от автопарка в командировку посылали. А когда Валентина забеременела? Вот и думай, Костенька, пять лет детей у вас не было — это раз, свинкой ты в детстве переболел — это два. Костик сопротивлялся и пытался напомнить матери, что та сама говорила — диагноз был ошибочный и свинку ему не подтвердили. Мать настаивала на своем.

Вот зачем ей все это надо, в который раз спрашивала себя Валя. В квартире живут своей, Костик в автопарке получил: ушел из инженеров и стал обычным водителем. Денег хватает, взаймы не просят, мир и любовь в их доме. Так нет, ложка дегтя в бочке с медом. Видно, смириться бы надо Валентине, но гложет и гложет ее это. А вдруг поверит и начнет сам мучиться и ее с Сонькой тихо ненавидеть. Да нет, выбросить это из головы. Костик так их любит. Вот именно, ты же знаешь, что от любви до ненависти — один шаг. И этот шаг так настойчиво предлагает сделать Нина Сергеевна. А Вале и посоветоваться не с кем. Мамочки ее уже пять лет как нет, только и успела на свадьбе у дочери погулять. Ушла. Она долго боролась с недугом, внуков мечтала понянчить, но не суждено было. Отец ушел через восемь месяцев. Любил он свою Наташу больше всего на свете.

От кого-то Валя слышала, что любящие люди — те, которые по-настоящему и навсегда, — не могут жить друг без друга. Вот отец и ушел вслед, без видимых болезней, просто однажды не проснулся. Врачи сказали: сердце. Конечно, сердце, ведь любовь течет через сердце и перетекает из одного в другое. А если другого уже нет?

Валя вытерла слезы, набежавшие то ли от воспоминаний, то ли от обиды на свекровь. Сонечка мирно спала в кроватке.

— Ничего, доченька, мы еще поборемся. Нас голыми руками не возьмешь. — И Валентина улыбнулась своему отражению в зеркале. Из зеркала на нее смотрела красавица, будто с картины Кустодиева, только не с рыжими, а иссиня-черными волосами, заплетенными в косу.