В ожидании революции

Роман Воликов

Этот сборник рассказов написан для тех, кто не испытывает никаких иллюзий в отношении процессов, происходящих в родной стране

© Роман Воликов, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В ожидании революции

Он досмотрел по телевизору новости про украинские события и пришёл к окончательному выводу: революция наступит неизбежно. Неизбежно означало через два-три года.

Он позвонил дочке:

— Твои планы поехать после третьего курса по обмену в Италию не изменились?

— Не изменились, — сказала Алиса. — Я сдала предварительный экзамен. Только пошли какие-то нехорошие разговоры про визовые ограничения.

— Приезжай к трём часам в кафе в Центральном доме художника.

— Привет, папа! — сказала Алиса и села за столик. — Как дела?

— Всё в порядке, ласточка. Работы много.

— На чью выставку сегодня пойдём? — беззаботно спросила дочка. В свои двадцать лет она была переполнена энергией и любопытством к жизни.

— Сегодня на выставку не пойдём, — улыбнулся он. — Есть серьёзный разговор. Ты едешь в Пармский университет? Когда?

— В Парму или в Турин, — сказала дочка. — Мне больше нравится Парма. В конце сентября.

— Давай поступим так, — сказал он. — Я наскребу к августу максимальное количество денег, к сожаленью, не очень много, в нашей конторе сейчас платят плохо, но примерно пять тысяч евро соберу. Ты уезжаешь в Италию по туристической визе, остаёшься там до конца сентября. Если студенческий обмен сорвётся, устроишься на работу. Ты ведь хорошо изъясняешься по-итальянски.

— Что-то случилось, папа?

— Всё катится к чёртовой матери, — сказал он. — То есть, катится довольно давно, ещё до твоего рождения и даже до моего, но сейчас этот процесс приобрел вполне конкретные очертания. Смутные времена лучше переждать в цивилизованной стране. Тебе же нравится Италия?

— Нравится, — сказала дочка. — Но если виза будет просрочена это нарушение. Меня могут выдворить.

— Нарушение не самое страшное, — сказал он. — Твоя задача не попадаться на глаза полиции. Кроме того, если я прав, получить статус беженки будет довольно легко.

— Тогда можно выйти замуж, — сказала дочка.

— Давай без крайностей. Замуж надо выходить по любви. Так что не торопись с этим делом.

В понедельник он приехал в институт ближе к обеду и сразу пошёл в закуток к начальнику.

— Привет, Колян!

— Чего опаздываешь? — спросил начальник. — Плохо себя чувствуешь?

— Отпуск хочу взять на пару недель, — сказал он. — У меня тут семейные обстоятельства.

— Бери, — равнодушно согласился Колян. — Заказ всё равно подвис. На отпускные не рассчитывай.

— Перебьюсь, — сказал он. — Понимаю ситуацию.

Их институт выиграл тендер на проектные работы по сооружению центральной кольцевой автодороги, но финансирование откладывалось уже который месяц. Других серьёзных заказов не было.

— Новая бухгалтерша вышла на работу, — сказал Колян. — Наш случай. Около сорока, разведёнка, упругая, глазастенькая. Рекомендую обратить внимание.

— Обязательно. После отпуска и займусь.

Вечером в пивном баре возле дома он разглагольствовал перед интеллигентного вида толстяком.

— Это начало конца — то, что происходит на Украине. Мандат, выданный историей Российской Империи, давно истёк.

— Полностью с вами солидарен, — сказал толстяк. — У нас сто пятьдесят миллионов бездельников, а тут ещё тридцать миллионов дармоедов из Юго-Восточной Украины присоединятся. И все с претензией: мы — Донбасс, мы — оборонная промышленность. Пенсии нам давай, социальные льготы. Только кому их харьковские танки в наше время нужны.

— Нефтяных доходов на всех не хватит, — сказал он. — А с учётом нашего воровства и надеяться бессмысленно. У Путина не останется выбора: только ввести военное положение, отгородиться от всего мира высоким железным забором и помахивать ядерной дубинкой. Когда вокруг одни враги, можно рассчитывать на единение душ. Давнишняя православная общинная логика. Только народ нынче другой. Не потерпит царя, как его не обзови. Вот тут бедлам и начнётся.

— Насчёт народа в корне не согласен, — сказал толстяк. — В нашей стране семьдесят лет методично уничтожали генофонд, чмырили, травили, миллионами кидали в жерло войны. Что мы получили в результате: быдло правит быдлом. Заметьте, из всех волн эмиграции почти никто из порядочных людей так и не вернулся. Считанные единицы. Солженицын, например, приехал, бороду отрастил, думал, новым Львом Толстым станет. Не стал, никто его слушать не захотел. Так и помер в забвении.

— Он разве умер? — сказал он.

— Вот и я говорю, — сказал толстяк. — Встанет наш добрый народ в очередь за колбасой, море в Крыму есть, Сочи теперь высочайшим повелением вообще суперкурорт. Паёк есть и, слава богу, можно дальше баклуши бить.

На следующий день он приехал в Наро-Фоминск, проверить бабкин дом. В доме он был последний раз лет пятнадцать назад, бабка ещё была жива, он ещё жил с женой, они с дочкой ходили в лес за дикой малиной. Дом стоял тёмный, с покосившейся крышей, но стекла были целые. Он снял бесполезный проржавевший навесной замок с двери и вошёл. На него пахнуло пылью и паутиной. «Крыша вроде не потекла, — подумал он. — Отмыть, обои поклеить, жить можно. Дрова надо будет купить».

— Кто там? — услышал он старушечий голос.

Он вернулся на крыльцо.

— Здрасьте, тётя Паша! Это — я.

— Серёжа?! — старушка подслеповато смотрела на него. — Давненько тебя не было. Поседел ты, милый. Наследство приехал проверить?

— Да, — с натянутой улыбкой сказал он. — Я здесь, пожалуй, поживу. Надоела городская жизнь.

— Это правильно, — сказала тётя Паша. — Дому хозяин требуется, дом без хозяина чахнет.

К вечеру он закончил уборку и затопил печку. Стало тепло и уютно. Он достал карманный калькулятор и занялся расчётами.

Квартиру продам за полцены, тысяч за тридцать бакселей. Надеюсь, что уйдёт быстро. Пройдусь по банкам, попробую получить потребительский кредит. Рожа у меня благопристойная, биография чистая, десятку в общей сложности настреляю. Можно оформить машину в кредит, потом умельцам на разбор продать, слышал, есть такие. Они, красавцы, документы вряд ли потребуют. Это ещё десятка, пожалуй.

Пятьдесят тысяч долларов, не так плохо. Половину наличными отошлю дочке, когда она в Италии устроится. Она девочка разумная, не просрёт. На вторую половину куплю золото. Золото в дикие времена важнее, чем деньги.

Прямо как в кинофильмах про гражданскую войну, невесело подумал он, золото да брюлики меняли на хлеб да сало. Не ожидал я, что к такой жизни готовиться придётся.

«Не кисни!» — сказал он. Ждал, не ждал, эх, спиздить бы где-нибудь тысяч двести-триста баксов, свалить в тёплую страну, жить на пляже и бананы жрать. Не тому я в институте учился…

С работы он решил не увольняться. Тоже копеечка, на прокорм. Колян, начальник, был мужик свой, сто лет знакомы, привередничать не стал: «Ты заходи для приличия раз-другой в неделю. Где приработок-то нашёл? Позвал бы старого товарища, а то меня Ленка совсем запилила, деньги ей давай, деньги».

— Постепенно позову, — ловко ответил он. — Там, понимаешь, всё нелегально, «в чёрную», лишних глаз не любят. Меня по большой протекции пристроили.

— Ну, ладно, — сказал Колян. — Если надо, я хоть днём, хоть ночью. С бухгалтершей новой познакомился? Юля зовут. Хорошая баба, глаза так и блестят.

— А вот сейчас и познакомлюсь, — сказал он и отправился в бухгалтерию.

Юля сидела за компьютером и рассматривала фото морских пейзажей.

— Как вы относитесь к американскому кинематографу? — спросил он.

Бухгалтерша оторвала глаза от красот гваделупского берега:

— Положительно.

— В таком случае, можно вас украсть у мужа на несколько часов?

— Муж успешно объелся груш, — сказала Юля. — А вот в кино я давно не была. Приглашение принимается.

Ночью они лежали в постели и курили.

«Почему ты развёлся с женой?» — вопрос прозвучал скорей как простая формальность.

— У меня было как в анекдоте, — сказал он. — Неожиданно вернулся из командировки и застал жену с любовником. Дал по морде обоим, развернулся и ушёл.

— Женщины просто так не изменяют, — сказала Юля. — Чем-то ты её очень сильно обидел.

— Она сама себя обидела, по жизни. Я ведь жениться не хотел, она прицепилась как банный лист, всех моих девок разогнала. Убаюкивала, короче, домашними заботами. Ну, и мне неудобно, что ли, стало. Только вот вставал на неё через пень колоду, как вообще дочка получилась, удивительно. А когда дочка родилась, разводиться совсем было не по-людски, сама понимаешь.

— Чудеса, да и только! — хохотнула Юля. — Дочка-то хоть от тебя?

— От меня, — упрямо сказал он. — Характер точно мой.

— Тебе всего сорок шесть, — сказала Юля. — Мужчина в самом расцвете. Можно заново начать семейную жизнь.

— Можно, — сказал он. — Но я не хочу…

В двух банках кредит дали без особых проволочек, в общей сложности, пятнадцать тысяч долларов. А вот в третьем произошёл затык. Милая чернобровая красавица сходила с его документами во внутреннее помещение и, вернувшись, сообщила:

— Сергей Владимирович! К сожаленью, наш банк не сможет дать вам кредит.

— Почему? — спросил он.

— Нам вообще-то запрещено объяснять, — красавица сделала заговорщицкое лицо, — но скажу по секрету, у вас большая закредитовка. Вы же взяли кредит в… — Она произнесла названия банков.

— Да, — сказал он.

— Вот видите. Исходя из представленной справки о доходах и уже имеющейся ссудной задолженности, вы попадаете в категорию неблагонадежного заёмщика. Банки будут вам отказывать.

— Жаль! — сказал он. — Я затеял ремонт загородного дома и рассчитывал на эти деньги.

— Вы не рассматривали вопрос залога? — спросила красавица.

— Вопрос чего? — переспросил он. — Извините, я не разбираюсь в банковской терминологии.

— Вы предоставляете в качестве обеспечения кредитных средств дом, квартиру, любое движимое и недвижимое имущество в пределах Москвы и области. Имущество оценивается независимой компанией и по определенной формуле рассчитывается сумма кредита. Она может оказаться значительно больше, чем вы запрашивали.

— Любопытно, — сказал он. — Но, мне кажется, это муторно и очень долго придётся оформлять документы.

— В нашем банке работал один человек, — красавица помедлила. — Сейчас он кредитный брокер. Как раз именно этими проблемами и занимается. Дать его телефон?

— Будьте так любезны! — сказал он.

Он вышел из банка, дошёл до ближайшего скверика и плюхнулся на лавочку. Для второй половины августа было слишком жарко.

Дочка уже почти неделю разъезжала по Италии. Это была хорошая новость. Остальные были хуже. Квартира продавалась плохо, хотя он понизил цену до двадцати пяти тысяч и поменял агента.

— Рынок стоит мёртвым колом, — объясняли ему в риэлтерской фирме. — Никто не хочет покупать, все хотят продать.

Обстановка в стране действительно становилась всё напряжённее. Это ощущение не подтверждалось никакими конкретными фактами, телевидение и интернет старательно муссировали жизнерадостность и, пожалуй, некоторую воинственность, у них следующим рубежом, после Олимпиады, был чемпионат мира по футболу, но, как ему казалось, лица пассажиров в общественном транспорте становились всё злобнее, а отрывки разговоров, которые он случайно слышал, всё более угрюмыми. Возможно, конечно, ему это мерещилось, валить за кордон, однако, было всё равно не на что.

«Сука!» — выругался он. Диссидентам в советские времена было куда как легче. Повонял о правах человека, из страны выдворили, и сразу тебе бабок на карман, чтобы с голода не сдох и дворником не работал. А если уж годик-другой лес в тайге пилил, вовсе красота — «узник совести». И виллу на берегу моря дадут, и девку с большими сиськами и длинными ногами.

«Сука!» — Он взглянул телефонный номер, написанный на листочке банковской красавицей. Позвоню, решил он, надо хвататься за любую соломинку.

Офис у брокера был захудалый, две крошечные комнатки в подвале бывших фабричных зданий на Бауманской, переделанных в дешёвые деловые центры, но сам парень производил приятное впечатление, схватывал быстро, вопросы задавал по существу.

— Не густо, — сообщил он резюме после расспросов. — Про бабкину халупу можно сразу забыть, под квартиру много не дадут, банки установили чудовищный дисконт по залогам. Боятся. И невозврата боятся, и куда потом с недвижкой деваться, не знают. Вам кредит для чего нужен?

— Деньги получить и за границу уехать, — сказал он. — Здесь жопа скоро будет.

— Не боитесь вот так, в открытую, говорить с незнакомым человеком? — поинтересовался брокер.

— А чего мне тебя бояться? — он без лишних церемоний перешёл на ты. — Ты жулик, мне с тобой детей не крестить, закладывать меня тебе резона нет, а получится что, я поделюсь, я — нормальный человек.

— В одном вы точно правы, — сказал брокер. — Интерпол мелочёвкой не занимается. Приходите завтра, я подумаю о схеме.

От станции до бабкиного дома он решил пройтись пешком. «Нажраться, что ли?!» Все последние недели его не покидало тоскливое ощущение, что он совершает нечто, очень похожее на предательство. «Какое на хрен предательство?! — злился он. — Много тебе эта страна дала!»

«Не так уж мало, — ответил внутренний голос. — Ты высшее образование получил, живёшь в родительской квартире, которую им государство когда-то бесплатно вручило. Не так мало…»

— Квартиру вручило, — сказал он, — а жизнь отобрало.

Родители погибли несколько лет назад в дачном автобусе, в который врезался пьяный гастарбайтер, водитель самосвала.

— Слушай, я не боец, — сказал он пыльному тополю, одиноко растущему у обочины. — Мне скоро полтинник. Я хочу жить спокойно в спокойной стране. На мою долю социальных потрясений уже достаточно. И ещё я хочу, чтобы моя дочка зарабатывала на жизнь мозгами, а не раздвигала ноги на столе перед каждой тварью.

— Бахнем по пиву? — предложил брокер и поставил на стол две бутылки хайнекена.

— Давай, — сказал он.

— Можно дёрнуть полляма, — брокер отхлебнул пива.

— Долларов? — уточнил он.

— Долларов или евро, разница не принципиальная, — сказал брокер.

— Посодют, — сказал он.

— Если резко свалишь из страны, то не посодют, — в тон ответил брокер. — Не найдут.

— Резонно, — сказал он. — Что надо делать?

— Ваш институт подписал госконтракт на проектирование ЦКАД? — спросил брокер.

— Да, — подтвердил он. — А толку? Бюджет ни хрена не платит.

— А вот это не важно, — сказал брокер. — Важно место в схеме. Покупаем на твоё имя ооошку «Золупкин и сыновья», какой-нибудь «Спецтехстройкомплект». Ооошку берём несвежую, чтобы года три существовала, бухгалтерскую отчётность я слеплю. Сферу деятельности делаем всякие земляные работы и прочую строительную фигню, я посмотрю, что не лицензируется. Ты, как директор фирмы, подписываешь контракт с институтом на субподрядные работы, примерно на лям долларов в рублёвом эквиваленте. Институт дает гарантийное обязательство оплатить твою работу после третьего зелёного свистка. В банках сейчас кредитные портфели тощие, под контракт с исполнителем госзаказа кредит дадут. И особо не будут проверять, что к чему.

— А как эти деньги в баксы превратятся? — спросил он.

— Говно вопрос, — сказал брокер. — Отгонишь со счёта безнал на специально обученную контору за материалы, оборудование и прочее, я дам реквизиты, они всё сделают в лучшем виде. Полученную сумму, за минусом небольшой комиссии банковским работникам, пилим пополам.

— Пилите, Шура, пилите, они золотые! — сказал он.

— Что, простите? — сказал брокер.

— Так, ничего. Классика вдруг вспомнилась. А если кинешь?

— Нет смысла, — сказал брокер. — Если я тебя кину, ты побежишь в ментовку, тебе терять нечего. А если получишь свою долю и отчалишь в солнечную Лапландию или куда ты там собрался, концы в воду. Всё будет в шоколаде.

— Кто должен подписать от института? — спросил он.

— Как обычно, — сказал брокер. — Директор и бухгалтер. На красивом бланке с гербовой печатью. Чтобы комар носа не подточил. Сможешь?

— Надо пошептаться кое с кем, — ответил он. — Тема больно скользкая…

— Зато бабки хорошие, — сказал брокер. — Честным трудом столько не нагорбатишь.

Он позвонил Юле:

— Какие планы на ночь?

— Соскучился? — сказала она.

— Есть малька. Шампанское стынет в холодильнике.

— И ещё розы, — сказала Юля. — Я обожаю, когда мне дарят цветы.

— Я как раз нахожусь около цветочного киоска.

— Буду к одиннадцати вечера.

Он сел за кухонный стол и внимательно просмотрел лист бумаги, изрисованный квадратиками и стрелками. Всю неделю он, как штык, являлся на работу в институт. Колян не преминул съязвить: «Лопнула халтура, ударник капиталистического труда!»

«Пауза», — отшутился он.

Институт у них был закостеневший, живший до сих пор в лучших традициях советского «режимного» времени. Бланки были номерные, отпечатанные типографским способом, и хранились в сейфе главбуха Клавдии Петровны. Так что первоначальную идею слямзить несколько бланков и подписать необходимые документы вместо директора пришлось отбросить как утопическую, к старушке у него подхода не было, тем более что она постоянно болела, перевалив всю текущую работу на Юлю.

Значит, всё-таки надо подписывать у директора. Но как?

Директор был заслуженный бухарик Российской Федерации, по вечно пьяному глазу мог подмахнуть любую бумагу. Но если вдруг вчитается? И кто ему понесёт на подпись?

Это было чертовски неприятно, но требовался сообщник. Колян не подходил. Колян был хороший парень и где-то даже друг, но дурак и трус, в этих делах, во всяком случае. Да и не в этих тоже. Ленка, его жена, много всякого про него рассказывала, когда он по молодости, грешен, её потрахивал.

Оставалась Юля. Каждую пятницу Юля относила на подпись осоловевшему от водки директору ворох бумаг, она же распоряжалась ключами от сейфа главбухши.

Это было поганое решение, и он прекрасно отдавал себе в этом отчёт. Он не любил обманывать женщин и, строго говоря, никогда их не обманывал. Любовниц в его жизни было достаточно, особенно после развода, но он никогда не обещал любви до гробовой доски. Секс и больше ничего. Не хотите так, найдите себе лучше. Колхоз, как известно, дело добровольное.

Он вспомнил всё, что о ней знает. Тридцать девять лет, год назад окончательно разбежалась с мужем. Сын учится в Нахимовском училище в Севастополе. Маловероятно, что она готова двинуться в неведомую заграницу от бедствий неминуемой революции. Хотя бы потому, что она в том возрасте, когда изнасилование взбунтовавшейся чернью страшит скорей на словах. Ей бы дачу обустроить, чтобы было, где картошкой запасаться на случай кровожадных событий. Да и тебе чужая ноша в зарубежных странствиях ни к чему.

— Впрочем, зачем эти песни? — с противной интонацией сказал он. — Юляша спит с Серюней лишь потому, что надо с кем-то спать. Как только на горизонте всплывёт лопух, готовый создавать с ней ячейку общества, ты будешь забыт как сгнивший помидор.

«Поэт, конечно, из тебя никудышный, — подумал он. — При чём здесь помидор?»

«Русскую женщину можно или полюбить, или разжалобить!» — эту высокопарную фразу произносил в стареньком чёрно-белом фильме про наполеоновский поход в Россию один щеголеватый французик. Точно, вспомнил он кадр из фильма, лягушатнику как раз русская графиня то ли руку перебинтовала, то ли яйца отрезала. Какое действие было дальше, он вспомнить не смог.

Итак, разжалобить, подумал он. Разжалобить чем? Болезнью. Неизлечимой болезнью дочки, поэтому она в Италию и поехала, в чудодейственную клинику. Где за сумасшедшие бабки спасут от рака. Смотри, не накаркай, сердито сказал он. Ты больше накаркаешь, успокоил он себя, если дочка будет шататься по Европе без средств существования, а тебя повесят на фонарном столбе как «врага народа» или просто зловредного болтуна. Как же сыграть так, чтобы поверила?

— Ну, не знаю… — сказала Юля. — Очень криминально выглядит твоё предложение.

Они сидят на ковре, он — голый, Юля завернулась в полотенце, шампанское давно выпито. «За водкой, что ли, сходить в ночной?» — думает он.

— Очень криминально, — повторяет Юля. — Тебя арестуют сразу, как только выяснится, что это мошенничество. А выяснится это в первый же месяц невыплаты кредитных процентов.

— Я исчезну, — сказал он. — Растворюсь среди народных масс. Уеду в Крым или в Караганду. А когда вернусь через пару лет, здесь будет такой кавардак, все банки прахом посыпятся. Революция, одним словом.

— Да не будет никакой революции, — недовольно сказала Юля. — Ты поменьше на Болотную площадь ходи. Только жить начали по человечески, никто не захочет в скотское состояние возвращаться.

— Нас, как обычно, не спросят. На Украине же не спросили. Но спорить не будем. Я… — он придал голосу предельную искренность. — Для меня жизнь дочки важнее, чем моя собственная.

— Понимаю, — сказала Юля. — Неужели, никак нельзя обойтись без этой итальянской клиники? Господи, какие сумасшедшие деньги: двести тысяч долларов. Есть же и у нас хорошие врачи. Потом всякие эти целители, экстрасенсы…

— Пустое, — горько сказал он. — Бывшая жена куда её только не возила. Без толку.

— А Ивана Федоровича тебе не жалко? — сказала Юля. — Затаскают ведь старика.

— Наш бухарик прошёл не одну комсомольскую стройку, — рассмеялся он. — Если при Советской власти не посадили, то сейчас и подавно орденоносца никто пальцем не тронет. Отправят на пенсию, институт, в конечном счёте, только выиграет.

— А меня? — спросила Юля.

— К тебе не может быть претензий, — уверенно сказал он. — Я надеюсь, о наших отношениях ты никому не рассказывала. Ты об этих бумагах знать ничего не знаешь, как они к директору попали, понятия не имеешь. Ну, будут косые взгляды, ну и что с того? Придёт новый шеф, будешь с ним спать, всё будет в порядке.

— Ты считаешь меня шлюхой? — сказала Юля.

— Послушай, — сказал он. — Если бы я хотел тебя обмануть, наверное, не стал бы всё это так откровенно рассказывать. Ты можешь мне верить, можешь не верить, но ты мой последний шанс в жизни. И в жизни моей дочки тоже.

— Все вы, мужики, горазды за счёт баб выезжать, — сказала Юля. — Ни стыда у вас, ни совести. Я подумаю, ничего не обещаю.

В конце сентября позвонила бывшая жена.

— Привет! Алиса тебе уже сказала?

— Что именно? — притворился он. «Какая умная у меня дочка. Ни одного лишнего слова маме». О том, что Алису зачислили в Пармский университет, дочка ему уже сообщила. «Я скоро смогу отправить тебе сто тысяч долларов, — сказал он. — Сходи в местный банк, открой счёт».

— Твоя дочь теперь учится в Италии.

— Очень хорошо, — сказал он. — Я позвоню ей по скайпу.

— Я поднакопила для неё деньги, дала перед отъездом, — сказала бывшая жена. — Я могу надеяться на твоё финансовое участие?

— Разумеется. Чем смогу, — сказал он. — Извини, мне звонят в дверь.

Юля вышла из ванны.

— С кем болтаешь?

— Из магазина звонили. Я же мебель выставил на продажу.

— Серьёзно готовишься, — сказала Юля. — Дай мне сигарету. Я подумала. Ты, конечно, гад, и в этой истории с гарантийным обязательством института очень сильно меня подставишь. Но если ты отдашь мне пятьдесят тысяч долларов, я переживу.

— Отдам, — сказал он.

— На тот случай, если вдруг забудешь отдать, предлагаю твою квартиру переоформить на мою троюродную сестру. Чтобы я была спокойна.

— Что за сестра? — спросил он.

— Хорошая сестра, — сказала Юля. — Наташей зовут. Живёт во Владимире. Не против перебраться в Москву.

— Как из себя? — сказал он.

— Я тебя умоляю, — сказала Юля. — Давай без хохмочек. Отдашь деньги, она квартиру вернёт обратно. Хотя, если ты собрался «в бега», лучше, чтобы квартира числилась на ней. Она сохранит, не волнуйся.

— Я не волнуюсь, — сказал он. — Я тебе верю.

— Вызывать Наташу в Москву? — спросила Юля.

— Вызывай.

— У меня к тебе большая просьба, — сказала Юля. — Не тащи её в койку, во всяком случае, у меня на глазах.

— Ну, что ж, — произнёс брокер, — двести тридцать тысяч вам, двести тридцать тысяч мне. Поровну. Пересчитывать будете?

— Нет, — сказал он. — Верю на слово.

— Уезжать советую через Белоруссию. Через их таможню слона в корзине провести можно.

— Я так и планировал, — ответил он. — Рад был сотрудничеству…

— Скажите, — перебил его брокер, — почему вы так уверены, что произойдёт революция?

— Всё просто. Точка невозврата пройдена давно, ещё в семнадцатом году. Потом был обманчивый регресс, Сталин не придумал ничего разумнее, как создать рабовладельческое государство с технократическим уклоном. Все последующие правители тиранами быть не хотели, да и не могли. В шестидесятые обнаружилась волшебная палочка-выручалочка, которая абсолютно соответствовала самой потаённой из национальных идей: грей себе бока на печи, а нефть течёт ручейком в богатые страны. Это тотальное распиздяйство привело к беспрецедентному раскачиванию системы, а затем, при демократической власти, к столь же оголтелому воровству. Ты лучше меня знаешь: в наши дни воровать выгоднее, чем работать. И страха уж нет, слишком долго нас пугали. В общем, налицо бессмертное ленинское определение революционной ситуации: верхи не могут, низы не хотят. Дальше только одно — взрыв.

— Грустная перспектива, — сказал брокер. — Если вы правы, конечно. Я люблю Москву, хоть и родом из Пскова.

— Возможно, именно сейчас начинают вырисовываться границы нового русского государства, — сказал он. — Думаю, что оно будет совсем другим. И в географии: пройдёт неширокой полосой от Баренцева моря к Чёрному, и в умах и настроениях людей. Думаю, что жители этой страны будут более прагматичными и ответственными в своих поступках. А, может быть, и нет. Я, со своими тараканами, остаюсь в прежней жизни, заполненной ложью, грязью и острым ощущением бессмысленности существования. Я остаюсь наедине с собой. Буду сидеть на берегу моря, смотреть на блики на воде и не слышать выстрелов.

— «… Уж если суждено в империи родиться, то лучше жить в провинции у моря», — сказал брокер. — Потрясающие стихи. Запамятовал, кто написал.

— Бродский, — сказал он. — При жизни был осужден за тунеядство, умер в эмиграции, в Америке.

— В России любят мёртвых поэтов, — сказал брокер. — Живые поэты доставляют слишком много неудобств.

Пармские банки отказали дочке в открытии счёта, потребовав множество дурацких справок из Москвы. Он отправил Алисе в несколько приёмов сто пятьдесят тысяч долларов через специализированную почту.

— Когда ты приедешь? — спросила дочка по скайпу.

— К Новому Году, ласточка, — сказал он. — Есть ещё разные организационные вопросы.

Юле он сначала хотел позвонить и попросить её вместе с сестричкой голыми встать раком на коврике перед входной дверью в квартиру, предварительно вставив в зад по свечке. Как только исполнят пожелание, он тут же привезёт обещанную сумму. Но, усмехнувшись, признал, что эта мальчишеская выходка слишком напоминает сцену из пошлого порнофильма, и просто поменял телефонную симку. «В конце концов, квартиру она заслужила», — подумал он.

Тридцатку он отложил в сторону, а на пятьдесят тысяч долларов, потусовавшись по ювелирным магазинам и наторговавшись вволю, купил золотые украшения. Деньги и золото убрал в объёмный пакет, пакет — в свой рабочий портфель, сделал выемку в полу бабкиного дома, спрятал туда портфель и аккуратно приколотил доски на место. Походил немного по комнате и переставил на место тайника тяжелое кресло.

Он пожарил яичницу и налил рюмочку коньяка.

— Ваше здоровье! Завтра поезду на вокзал, куплю билет в Брест. В Бресте поживу некоторое время, оценю обстановку, потом переберусь в Литву. Оптимально купить паспорт литовского гражданина. В приграничных районах должны быть кудесники по этой части. Найду.

Куда перебираться из Литвы, он ещё не решил. Разберусь на месте, подумал он, там совсем другая жизнь, мне не хватает информации.

Вдруг стало тяжело дышать. «Давление подскочило?» — занервничал он. Он приподнялся из кресла и, уже теряя сознание, увидел задумчивые пронзительные глаза, которые посмотрели на него из пустоты. Больше не было ничего.

Похороны организовала бывшая жена. Усопший, как выяснилось, был беден как церковная мышь. Она поехала к нему на квартиру, дверь открыла мерзкого вида особа, которая показала дарственную на своё имя.

— В колидоре там ещё чумадан с его вещами, — сказала особа. — Заберёте?

— Можете выбросить на свалку или оставить себе, — холодно произнесла бывшая жена. «Господи, с кем связался? Чумадан, в колидоре…»

В Калужской области у него жили родственники, но, сколько она помнила из своей прежней семейной жизни, он с ними не общался. Искать их она была не обязана.

Дочке она соврала, что папа умер в больнице от инфаркта и перед смертью просил передать, чтобы дочка на похороны не приезжала. Алиса расплакалась, но согласилась. В Парме было несравненно лучше, чем в холодной и унылой Москве.

В связи с дефицитом средств, хоронили на самом дальнем подмосковном погосте. Рано утром она заехала за телом в больничный морг, затем — за Коляном. Колян неуклюже поставил в автобусик похоронный венок с мятой ленточкой «В последний путь!» и сразу же начал шамкать: «Ну, вот как… Вот, значит, как…»

«Какой же он нудный! — подумала бывшая жена. — Не зря ему Ленка всю жизнь рога наставляет!»

Хоронить она решила по христианскому обряду. «Он атеист был и сволочь первостатейная, — подумала она, — но ему уже всё равно. А мне когда-нибудь зачтётся».

Батюшка из кладбищенской церкви читал заупокойную, она сжала в кулаке платочек и напряжённо всматривалась в лицо человека, которого когда-то так любила.

— Закрывать? — спросил рабочий. — Ветрено очень!

— Закрывайте! — сказала она. — Ехать пора.

Автобусик выехал на трассу.

— Странно, — сказал водитель. — Ни одной машины. Сегодня же не выходной?

— Четверг, — сказал Колян. — Обычный рабочий день. Смотрите, всадник.

По дороге галопом промчался всадник, через пару минут ещё несколько.

— Странно, — снова сказал водитель. — Что за маскарад?

Он остановил автобусик возле заправки.

— Схожу, узнаю, что к чему. У меня телефон не работает.

Ещё один всадник спешился рядом и принялся разминать ноги.

— Толпа штурмует Кремль, — сказал он, предупреждая её вопросы. — Началось всё мирно, с демонстрации на Садовом, вдруг появились люди с оружием, ящики с водкой и тут такое началось. Метро не работает, связь отключена, все автомобильные выезды перекрыты. Вырваться из города можно только пешком или, вот как я, верхом.

— Ну, ладно, милая, — он потрепал по загривку пугливо смотревшую на них лошадь. — Пойдём, поищем тебе сена…