Я выбираю любовь. Любовный роман

Тамара Злобина

В связи с надвигающимися событиями в Узбекистане, главная героиня Тамара уезжает с младшей подругой во Владивосток, чтобы заработать средства на переезд в Россию. В Намангане у неё остаётся мать и восьмилетний сын. Ей приходится пройти немало испытаний, встретить удивительного мужчину, полюбить его, прежде, чем, наконец, отстоять своё право на счастье, право на зарождающуюся в ней новую жизнь.

© Тамара Злобина, 2018

ISBN 978-5-4493-5170-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Здравствуй, Владивосток!

Никак не привыкну к этому городу. Здесь всё другое: люди, воздух, атмосфера, даже ландшафт иной. И вода. Кругом вода. Хотя, что же в том удивительного, ведь город находится на полуострове Муравьёва-Амурского: с одной стороны Амурский залив, с другой — Уссурийский? И это, на человека, впервые попавшего сюда, производит неизгладимое впечатление. Мы с Мариной — не исключение.

Едва наши ноги, сойдя с трапа самолёта, коснулись земли, как моя младшая подруга обвела окрестности восторженным взглядом и сказала:

— Ну, здравствуй, Владивосток!

Мне показалось, что я ответила ей мысленно:

— Ну, здравствуй, хрен мордастый.

Оказалось — вслух.

— Что-что?! — засмеялась Марина. — Я не поняла. Ты, что разочарована? Посмотри, какие виды! Владивосток с нашим «вечно пыльным» Наманганом не сравнить…

— Правильнее бы сказать: Приморская земля, потому как это всего лишь Кневичи, и от них до Владивостока сорок километров. А до Артёма рукой подать, и нам туда. — поправила её я.

— И откуда ты всё знаешь?! — не-то удивилась, не-то возмутилась Марина.

— Популярную литературу почитываю, — с улыбкой ответила ей.

Уже в автобусе моя юная подруга неожиданно выдала:

— Надеюсь, здесь нет этой музыки, завязшей в зубах, как жёваная-пережёваная резинка?

— Не бойся, Марин, не соскучишься, — ответила я. — Здесь все на китайском поют.

Марина посмотрела на меня насторожено и сказала:

— Ты шутишь, или как?

— Да, конечно же шучу, — состроила я серьёзную мину. — Тут сплошь только песни твоего любимого Ильи Лагутенко с его «Мумий Троллем». И никакие больше.

— Да ну тебя! — махнула рукой Марина, и всю дорогу до самого Артёма, молча смотрела в окно автобуса. Видимо, обиделась, ведь она этого певца органически не переносит, считая его нудным и манерным.

Итак, мы будем жить не в самом Владивостоке, а в городе-спутнике Артёме: там и кое-кто из Намангана живёт, и квартиры дешевле. Списались с хозяйкой, договорились об оплате — так, что едем не «на деревню дедушке». Боюсь, что на этом плюсы заканчиваются, и начинаются минусы. Хотя поживём — увидим.

* * *

Прошло полгода с тех пор, как мы прибыли из Средней Азии на самую восточную точку нашего Союза, по словам Марины «ловить женихов». Это её «откровение» всегда вызывает у меня бурю негодования:

— Кто — женихов ловить, а кто заработать, чтобы можно было, наконец, перебраться в Россию!

— Одно другому не мешает! — засмеялась в ответ подруга.

И добавила, гладя меня по плечу, словно задабривая:

— Да ладно тебе, Том! Здесь все женщины делятся на две категории: невесты и бабушки. Ты же не бабушка!

Пропустив мимо ушей, окончание её реплики, я поинтересовалась:

— Кто тебе такую чушь сказал? Уж не Наташка ли Карелина?… Опять у неё была?

— Нет, что ты? — быстро отреагировала Марина. — Это мне на работе сказала одна — бабушка по призванию.

— Кто такая? — продолжала настаивать я.

— Ты её не знаешь! — скороговоркой ответила Марина, и я поняла, что мой вывод верен: Наташка.

Карелина тоже из Намангана, уехала более двух лет назад. Успела уже, как говорит Марина, и муженька, конечно, капитана дальнего плавания, подцепить, и ребёночка ему родить. Никто не знает о том, что там, в Намангане, у неё была самая древняя «профессия», но отнюдь не журналиста…

Наташка — бывшая соседка Марины, и она на два года старше моей юной подруги — ей 22. Я из всей этой пёстрой компании самая «старая»: мне 29, и, если все Наманганские девчонки приехали сюда ради женихов, то я действительно, чтобы заработать деньги на переезд: уж больно неспокойно становится в Средней Азии.

Как говорит моя мама:

— Грядут большие неприятности.

А ей можно верить: у неё чутьё, то бишь интуиция, как у дворовой собаки, которая всегда знает, когда и от кого пинок схлопочет.

Моя матушка юмористка ещё та: никогда не унывает. Я её полная противоположность. Мама обычно объясняет это именно так: — «Не в меня девка уродилась — вся в отца». И вздыхает тяжко, видно сожалея об этом.

Если бы ни она, то я никогда во Владивосток не попала. Разве бы я смогла оставить своего сына Игорька?

— Пусть отвыкает от материнской юбки! — заявила мама, перед моим отъездом. — Мужик он, или как? Что вырастет из такого, когда ему мама до сих пор сопельки вытирает?

Ну это она, конечно, гиперболизирует. Хотя сыну только девять, он у меня мальчик самостоятельный — весь в свою бабушку: такой же категоричный и ершистый.

Марина, с которой мы вместе работали в Наманганском городском отделе статистики, когда услышала, куда я собралась, тотчас же заявила:

— Я с тобой!

Жалко мне девчонку — хорошая она: весёлая, открытая, простая. Даже не верится, что в неблагополучной семье выросла. Нет в ней того двойного дна, который наслаивается при такой-то жизни. Отец Марины год назад сгорел от пьянки. Грешно так говорить, но вырывается поневоле: — «Царство небесное, вечный упокой — кровопийца был такой».

Доставалось от него девчонке и в дело, и без дела. Частенько она на работу в синяках приходила. Да и младшему её братишке Сергею влетало за компанию. Мать Марины от такой жизни стала злой, желчной, всем и всегда недовольной. Не жизнь, а «сплошное кино ужасов» — по выражению Марины. Как не сбежишь от всего этого?

— А, как же Серёжка? — поинтересовалась я тогда. — Как он без тебя?

Маринка нахмурилась, но ответила твёрдо:

— Как только обустроюсь, сразу Серого заберу!

О матери — ни слова… Отказать ей я не посмела.

А вот они и минусы пошли, о которых я догадывалась: на работу приходится ездить во Владивосток. Дорога в один конец отнимает около полутора часов и вставать приходится в шесть утра. Мне-то привычно, а вот с Мариной целая канитель. Каждое утро одно и тоже:

— Соня-засоня, вставай!

В ответ:

— Угу… Сейчас.

И тишина. Через пять минут:

— Подъём, а то — побъём!

И на её угу:

— Всё пошла за чайником: сейчас поливать буду наш «цветочек лазоревый», чтобы спать во время ложился!

— Только попробуй! — выдаёт «цветочек лазоревый», соскакивая с кровати и направляясь в душ.

Уже зима: светает поздно, темнеет рано. Из дома уезжаем ещё темно — возвращаемся уже темно. Сегодня я возвращаюсь одна: Маринка осталась у своей подружки Верочки, с которой сдружилась уже здесь. Моя юная подруга человек лёгкий, бесконфликтный, как теперь говорят — коммуникабельный. Мне повезло с ней: девушка способна расшевелить любого «меланхолика», коим являюсь я, по словам опять-таки моей мамы. Подозреваю, что мама меня специально «спровадила» из дома, чтобы я «пообтесалась».

В автобусе народу почти битком — он последний на сегодня. Еле успела: можно сказать, почти на ходу запрыгнула. Задумчиво смотрю в окно, перебирая в памяти сегодняшний день, не особенно удавшийся. Должна была звонить одна дама, у которой мы надеемся снять другую квартиру: пора перебираться в город. Не выгодно ездить из Артёма: тратится немало времени на дорогу и немало средств. Пытаемся договориться с Ниной Петровной об оплате, но она всё тянет. Вот и сегодня звонка я так и не дождалась.

С оконного стекла на меня смотрит уставшее лицо не юной красотки, но женщины уже кое-что повидавшей в этой жизни. Я усмехаюсь ему — лицо делает то же самое, словно подбадривая: — «Держи хвост пистолетом — всё проходит. Пройдёт и это».

Очень скучаю по своим: по сыну, по моей неординарной маме. Пишу часто. Иногда звоню. В ответ одно: у нас всё хорошо — можешь не волноваться. Мы с Игорем пришли к компромиссу: он не цепляет меня — я его.

Крепко держусь за поручень: автобус мотыляется, как щепка в проруби — то ли дорога виновата, то ли неопытный водитель за рулём. И неожиданно всей кожей чувствую на себе чей-то пристальный взгляд. Невольно поворачиваю голову и вижу взгляд в упор. Мужчина явно нестарый — слегка за тридцать. Взгляд внимательный, цепкий, с лёгким прищуром. Это всё, что успеваю разглядеть — сразу же отворачиваюсь.

И сразу мысли-мысли гурьбой, как снежинки, что за окном:

— Как же можно вот так, бесцеремонно рассматривать женщину?! Он, что не понимает, что я не картина в галерее?… Безобразие какое-то! Вот возьму сейчас и покажу ему язык… Нет, как-то не солидно… А вот Марина, наверное, так бы и сделала! Но молодости позволительна милая шалость, а вот взрослой женщине — нет.

Невольно улыбаюсь этой мысли, и мужчина, разглядывающий меня, уже не кажется таким невоспитанным и бесцеремонным. Я просто отворачиваюсь к окну и стараюсь о нём больше не думать. Но мысли сами возвращаются назад, и я ничего не могу с ними поделать.

Обычно я не могу смотретьь на мужчину: природная, видите ли, застенчивость, а уж тем более — смотреть в глаза. И, если чувствую, что на меня смотрит кто-то, сразу деревенею: лицо становится холодным и сердитым, и я стараюсь уйти от такого взгляда. Но сейчас… Бессознательно поднимаю глаза на человека, смотрящего на меня, и мы встречаемся взглядом. Мужчина вздрагивает, а я начинаю краснеть. Готова уже сквозь землю провалиться от этой своей «детской привычки»

По меньшей мере смешно, что тридцатилетняя женщина, так и не разучилась краснеть. Прямо какая-то детская болезнь, от которой никак не могу избавиться. Кому-то это нравится, кто-то считает этот недостаток милым, а кто-то — пережитком прошлого. Вот с последим и я вполне согласна, ведь он порой выдаёт меня с ушами!

В Кневничах выходит больше половины автобуса, и я, вздыхаю свободно, надеясь, что беззастенчивый попутчик тоже вышел в Аэропорту. Сажусь на освободившееся место и по привычке отворачиваюсь к окну, пытаясь дыханием очистить на нём пятачок для обзора. Через пятнышко видно, как за окном мелькают разноцветные огоньки, занавешенные снежным покрывалом, плавно ниспадающим с небес на изрядно остывшую землю.

Зря я надеялась так быстро освободиться от невоспитанного попутчика: его взгляд, как гипнотический взгляд змеи не желает оставлять меня в покое.

— «Чёрте что! — думаю в сердцах. — Неужели он не понимает, что мне это неприятно?! Хотя, если подумать, что неприятного в том, что мужчина смотрит на женщину? Он же не пристаёт, не говорит скабрезности, а просто смотрит. Ну и пусть себе смотрит на здоровье! Что это ты, Тамара, так ополчилась на него? Посмотри на него холодно и сердито, как ты можешь, и он отстанет. Мужчины понимают, когда им даже взглядом говорят: нет!»

Набравшись храбрости, поворачиваю голову, чтобы поступить именно так, как решила, но мне навстречу широко распахнутые глаза, в которых нет даже намёка на то, что их обладатель намеревается сделать что-то плохое. Выдержать этот взгляд невозможно: сталь режет все преграды, как нож масло. На сей раз он не вздрагивает, и взгляда не отводит.

— «Так ничего и не понял — решаю я. — Видимо, „сказала“ недостаточно убедительно…»

Возникает желание немедленно, на следующей же остановке выйти, чтобы, наконец, избавиться от этого назойливого взгляда. Останавливает лишь одно: за окном немилосердно дует ветер и кружит позёмка. От одной мысли оказаться на улице становится зябко.

Что ему от меня нужно? Может обознался мужчина, с кем-то перепутал? Если это было так, то давно бы заговорил, а он просто смотрит… Может гипнотизёр? Загипнотизирует, а потом ограбит? Так у меня и грабить-то нечего: в сумочке какие-то копейки. Да и одежда — на такую не позаришься.

Хорошо, что через две остановки выходить, и я, наконец, избавлюсь от этого странного человека, который пугает меня своим взглядом.

Нужно просто вообразить, что он смотрит в то же окно, что и я. Только и всего. А до меня ему нет никакого дела. Как это называется? Аутотренинг? Закрываю глаза и начинаю убеждать себя:

— «Я его совершенно не интересую… Он смотрит не на меня… Он просто думает о своём… А я о своём…»

Так, уже лучше. Немного расслабиться. Думать о своём!

— «Я возвращаюсь с работы, меня ждёт отдых… Я устала.. Мне нет никакого дела до каких-то там попутчиков…»

И вдруг до моего сознания доносится тихий, приятный голос:

— Вы, что меня боитесь?

От неожиданности вздрагиваю. Это не ускользает от мужского взгляда.

— Боитесь, — говорит он уже утвердительно. — Неужели я такой страшный?

Голос звучит мягко и доброжелательно. И я невольно поворачиваюсь на него. И снова эти глаза: стального цвета, но почему-то необыкновенно добрые, всёпонимающие, с лёгкой грустинкой. Отвечаю не задумываясь:

— Поневоле испугаешься, когда на тебя начинают смотреть, как на преступника — не отрываясь!

— Вы ошибаетесь, — отвечает мужчина с улыбкой. — Я смотрю на вас не как на преступника, а как на милую, очаровательную женщину.

— Даже так? — делаю вид, что удивлена. — И вы поняли это при первом же взгляде — не так ли?

— И тут ошибаетесь! Я давно смотрю на вас — это не первая встреча… Например, я знаю, что на следующей остановке вам выходить. И у меня совсем мало времени, чтобы объясниться, если вы, конечно, не позволите себя проводить?

— Это совсем ни к чему! — пытаюсь протестовать я, но мужчина вновь улыбается:

— Да не бойтесь вы меня — я не кусаюсь. Это я на вид такой серьёзный, а в душе — сама мягкость и доброта.

— Сам себя не похвалишь — никто не похвалит? — пытаюсь юморить я, хотя у самой поджилки трясутся.

— Ну, слава Богу! — радуется попутчик, — У вас юмор появился, значит не всё у меня так плохо?

И добавляет весьма доверительно:

— А мы ведь с вами в соседних домах живём: вы в 56-м, а я — в 58-м.

— Вы даже это знаете? — невольно удивляюсь я, стараясь понять, что у попутчика на уме.

И сразу приходит удивление:

— «Какой интересный мужчина! И не только его глаза редкостного цвета. Виски, припорошенные сединой, как снегом, Правильные черты лица. Вполне достойный рост. Стройность, которую не скрывает даже зимняя куртка, похожая на лётную…»

— А что тут удивительного? — отвечает мужчина. — Я ведь признался, что обратил на вас внимание давно… Просто вы меня не замечали. Поневоле пришлось устроить это «представление» с навязчивым взглядом.

— Даже не подумав о том, что таким представлением могли, если не напугать, то смутить любую женщину?

— Простите, не подумал! Просто растерялся, увидев вас, потому что, как раз в этот момент думал: — «Где же она, женщина моей мечты?»

— Вы ловелас? — пытаюсь припереть попутчика к стенке своим вопросом.

— Отнюдь! — отвечает он. — За энное количество лет впервые произношу эти слова.

Я поднимаюсь с сиденья:

— Простите, мне сейчас выходить!

— Нам выходить, — поправляет он, пропуская меня вперёд, но перед самой дверью рукой перекрывает выход.

Стараюсь не поддаваться обаянию неожиданного попутчика, произношу сакраментальную фразу:

— У меня сегодня был трудный день, и я очень устала. Поэтому прошу вас, отпустите меня.

Открываются двери и мужчина убирает руку, а я шагаю в разыгравшуюся пургу, которая сразу же начинает кружить вокруг меня, проникая под полы пальто, в рукава, залепляя снегом глаза. Кажется, что нечем дышать: воздух тугой и колючий. Я на секунду закрываю глаза и чуть не падаю. Попутчик успевает подхватить и удержать. Как приятно ощутить тепло и трепет мужской руки. Не часто мне выпадали такие моменты в жизни. Свои первые неумелые опыты общения с отцом Игоря даже вспоминать не хочется. Там в роли поддержки пришлось выступать мне, а не ему.

— Я могу вас, конечно, выпустить, — говорит мягким шёпотом мужчина, — но мне этого совсем не хочется. Наконец, осмелился заговорить, и ничего не добился — даже имени не узнал. Не прощу себе этого никогда!

— Ну и что же мы будем делать? — интересуюсь я. — Так и будем торчать посередине улицы, как два тополя на Плющихе? Или всё-таки пойдём домой?

— Как скажете! — восклицает мужчина, подставляя руку, чтобы я смогла опереться на неё. — Кстати, меня зовут Александром. Отчество, думаю, не обязательно? А вас? Как зовут вас? Чтобы я мог вспоминать не просто случайную попутчицу, а знакомое имя.

— Меня зовут Тамара, — отвечаю ему, с единственной надеждой, что этого будет вполне достаточно.

— Редкое имя по нашим временам, — констатирует Александр. — Сейчас всё больше Оксаны, Алёны, Виктории и Вероники.

Говорить на ветру нелегко, да и слушать тоже, поэтому странный знакомый всё время старается наклониться поближе, чтобы можно было расслышать разговор, а я тем временем украдкой рассматриваю его. И делаю неутешительный вывод: красавец-мужчина. Такие у меня никогда не вызывали доверия. Видимо, потому, что Алексей был именно таким: красивым, самовлюблённым, избалованным и… безвольным.

— Скорее всего бабник, гуляка, — мысленно решаю я. — Знаем — проходили. Ведь женщины на таких вешаются сами. Как мне сказал однажды Алексей: — «Я не виноват, что бабы сами мне на шею кидаются!»

— Вот мы и пришли. — начинаю я, останавливаясь возле своего подъезда. — Спасибо, что проводили.

И добавляю совсем некстати:

— Хотя без вашей помощи, я была бы дома намного раньше.

Слышу в ответ упавший голос:

— Вы жалеете о том, что я оторвал вас от привычного ритма?

Мне становится жалко попутчика. Ох, уж эта женская сентиментальность! И я пытаюсь успокоить его:

— Нет, что вы, Александр? Иногда бывает полезно сбиться с привычного ритма, так что не корите себя.

Меня начинает бить мелкая дрожь: я катастрофически замерзаю, и поэтому прошу:

— Ну, я п-пойду? Вы уж извините, но я ещё н-не привыкла к здешним холодам быстро н-начинаю мёрзнуть. И зубы стучат. На-верное, заметно?

— Я бы хотел согреть ваши руки, Тамара, — отвечает мужчина. — Но вы так строги, что я боюсь даже дотронуться до вас.

Мы стоим возле подъезда. Метель разыгралась не на шутку. Я начинаю пританцовывать на одном месте и, не выдержав, наконец, говорю:

— Может мы уже попрощаемся? Вас, наверное, ждёт семья.

— Увы, — криво усмехается Александр, — мне торопиться некуда: никто не ждёт… Может быть, пригласите на чашечку чая?

— Это будет не совсем удобно, — признаюсь ему. — мы живём на квартире, вместе с хозяйкой. И она ревностно оберегает свой, да и наш, покой.

— Тогда я вас приглашаю к себе на чашечку кофе, — предлагает мужчина. — Ведь это совсем рядом, как вы уже знаете.

— С удовольствием, — отвечаю я, — но лучше в другой раз.

— Выпьем кофе, послушаем музыку — у меня записи, неплохие есть, — настаивает мужчина.

— Спасибо, Александр. Но не сегодня — я очень устала. Как-нибудь в другой раз. До свиданья.

Едва я поворачиваюсь, чтобы уйти, но он вновь преграждает мне дорогу:

— Хорошо, пусть не сегодня! Назначайте время — я подчинюсь вашему решению.

— Я свободна в субботу. Это вас устраивает, — отвечаю ему, с единственным желанием закончить, наконец, это затянувшееся прощание. — А сейчас отпустите меня, пожалуйста, я скоро превращусь в ледышку.

Александр смотрит на меня очень пристально, но мне уже всё равно.

— Простите меня, Тамара, но я всё-таки попытаюсь согреть ваши руки, — говорит он. — Пять минут. Мне нужно всего пять минут!

Мои ледяные руки тонут в его жарких ладонях, и я успеваю удивиться: как могут в такую погоду руки быть такими горячими. Пытаюсь освободить свои пальцы и не могу. Чувствую на своём лице его дыхание, рвусь в сторону и влетаю в подъезд. И дальше, не ожидая лифта, по ступенькам вверх, на свой пятый этаж.

Слышу голос:

— Тамара, я буду ждать вас в субботу, в шесть вечера на этом же самом месте.

Бегу от этого голоса, не останавливаясь, и только на площадке третьего этажа перевожу, наконец, дыхание. Сердце готово вырваться из груди то ли от торопливого бега, то ли от волнения. Щёки начинают пылать, а я шепчу:

— Не выйду… Не выйду… Нам незачем больше видеться… Не верю я тебе, красавчик. И хотела бы поверить — да не могу…

Немного успокоившись, поднимаюсь на пятый этаж и звоню в дверь. Мне открывает Марина.

— Ну, мать, — говорит она, — ты сегодня что-то припозднилась? Думала, что меня нет дома и подалась во все тяжкие?

И добавляет уже серьёзно, поглядывая на мою раскрасневшуюся физиономию:

— Что с тобой? У тебя какой-то взъерошенный вид…

— Ты же должна была сегодня остаться в городе? — отвечаю вопросом на вопрос.

— Сорвалось мероприятие, — отвечает девушка, не вдаваясь в подробности.

И добавляет, вглядываясь с подозрением в моё лицо:

— За тобой словно собаки гнались… Колись, что произошло!

— Дай прийти в себя, — прошу её, ещё не решив, стоит ли рассказывать о сегодняшнем инциденте.