Амур. Лицом к лицу. Дорога в 1000 ли

Станислав Федотов, 2023

Историческая судьба свела лицом к лицу на Амуре два великих государства, Россию и Китай, два великих народа, и с той поры они пошли рядом, тесно бок о бок, как два соседа по бесконечной дороге жизни. Были между ними разногласия, даже ссоры и столкновения, были взаимопомощь и клятвы в вечной дружбе – всё, как бывает у соседей. И жители этих стран вольно или невольно повторяли и повторяют в своей жизни их отношения. Истории двух семейств, двух родов – русского казака Саяпина и китайского сапожника Ван Сюймина – как в зеркале, отражают этот тернистый совместный путь: здесь есть место и любви, и ненависти, и порою неизвестно, чего больше и куда выведут эти взаимные чувства.

9

В жаркий четверг 21 июня отряд Саяпина вышел к посёлку строителей железной дороги неподалёку от городка Хурхура.

Позади были три дня пути по отрогам Малого Хингана, по таёжным тропам и каменным осыпям, через ручьи, речки и зыби-трясины. Были беспокойные привалы у костров и тревожные сны вполглаза на лапнике. Навьюченные оружием и боеприпасами лошади, оставшиеся от погибших казаков и благоприобретённые у боксёров, двигались тяжело и не позволяли идти рысью даже там, где возможно.

Накапливалась усталость, но никто не жалобился, да и как иначе? Казаки — служилый народ, обязаны переносить все невзгоды и напасти, а Фёдор к тому же отбирал самых крепких и надёжных и был уверен в них, как в самом себе. Даже в Ильке Паршине, казачке мелком и суматошном, но жилистом и преданном службе до последнего вздоха.

Небольшие городки Мэрген и Бутха остались далеко в стороне, а мелкие поселения, вроде того же Сахаляна, казаков не интересовали. Их население, конечно, могло присоединиться к боксёрам, потому как именно у него железная дорога отнимала землю и работу — и маньчжуры, и китайцы в этих краях были носильщиками и занимались извозом, — но малое число обездоленных, как думал Фёдор, опасности не представляло.

Однако то, что произошло в этот июньский день, резко переменило его отношение ко всему, что творилось в Китае.

На последнем перед посёлком привале сотник объявил, что отряду больше не надо таиться, поскольку на железке хозяйствуют русские люди, и они будут только рады приветить казаков. Полусотня взбодрилась, привела в порядок снаряжение, почистила оружие, а на подходе к посёлку Илька Паршин вдруг затянул:

Слава вам, братцы, герои амурцы,

Слава лихим казакам!

Полусотня дружно подхватила, на разные голоса да с присвистом:

Слава и честь пионерам Востока,

Слава Амура сынам!

Казаки приосанились, подкрутили усы — и тут перед ними открылась улица с потемневшими от погоды одинаковыми деревянными бараками по обе стороны и множеством бестолково бегающих и что-то кричащих людей.

Ехавший впереди Саяпин поднял руку — колонна остановилась, песня смолкла. Казаки всмотрелись в уличную кутерьму и как-то сразу все и всё поняли: это бесчинствуют боксёры.

В посёлке свирепствовал настоящий погром. Несколько сотен китайцев, вооружённых чем попало — от палок, вил и копий до кремнёвых ружей и таких же пистолетов, — подвалили откуда-то с юга и начали уничтожать всё подряд. Разворотили уже готовое полотно дороги, сбросили с рельсов несколько пустых вагонов — на гружённые стройматериалами платформы и на два паровоза, видимо, сил не хватило; перебили стёкла и разломали мебель в станционных постройках, изрубили телеграфные аппараты и вот добрались до жилого посёлка. Полтора десятка рядовых Охранной стражи во главе со старшим вахмистром — все в синих шароварах и, несмотря на жару, в чёрных куртках — и человек двадцать служащих КВЖД противостоять им не могли — сил хватало лишь на то, чтобы прикрывать семьи инженеров и техников, изгнанных из домов возле станции.

Повстанцы поначалу давили на отступающих криками и угрозами (стража не имела разрешения применять оружие, она лишь выставляла штыки), но в какой-то момент ярость боксёров выплеснулась выстрелом в стражника — тот упал, обливаясь кровью, обе противостоявшие толпы сразу рассыпались кто куда, и выстрелы загремели — вразнобой, но часто.

Отряд Саяпина появился неожиданно для обеих сторон. Казаки, помня о погибших товарищах и мстительной резне на колесухе, не стали дожидаться команды — они пришпорили коней, схватились кто за карабин, кто за шашку и врезались в беспорядочные скопления повстанцев. Стволы винтовок выплеснули огонь, клинки уподобились молниям — пошла веселуха!

— Стража, в атаку! Ура-а! — закричал моментально оценивший обстановку вахмистр, и его крик подхватили не только подчинённые, но и гражданские служащие.

Многие повстанцы бросились наутёк, но нашлись и такие, которые, истратив заряд кремнёвого ружья, превращали его в дубину, отбивая удары шашек и стараясь попасть прикладом в лошадиную голову. Кони всхрапывали, вставали на дыбы, но казаков, с малолетства приученных к седлу, сбить на землю было невозможно, и сверкающие клинки то там, то тут врезались в руки, плечи, спины боксёров, высекая ярко-красные струи. Получивший удар спотыкался, падал и уже был не опасен, даже если и шевелился.

Иван шашку из ножен не вынимал — не мог себя заставить рубить живое и беззащитное перед беспощадным лезвием существо. Стрелять — совсем другое дело. Он ходил с отцом на охоту и стрелял по лосям, изюбрям, кабанам, однажды и тигра положил. И сейчас выпускал пулю за пулей — по тем, кто сам поднимал ружьё или копьё, — с какой-то невероятной скоростью перезаряжая карабин. Злобы к ним он не чувствовал, не то что к хунхузам, — просто пришёл на помощь попавшим в беду соотечественникам, однако и жалости к падавшим под выстрелами не испытывал — помнил, что они тоже не божьи овечки.

…Скоро всё было кончено. При том невообразимом избиении с выстрелами, криками и свистом не столь уж и много оказалось убитых — раненых гораздо больше. Остальные повстанцы разбежались.

Среди казаков пострадавших не было, погибли несколько строителей и служащих дороги. Их прибрали оставшиеся в живых.

— Трофимов, займись боксёрами, убитыми и ранеными, — приказал сотник.

— А чё имя заниматься? Чё заслужили, то и получили, — попытался отмахнуться подхорунжий.

— Ты это, Прохор, брось. Всё ж таки люди, а не крысы.

— Дак они хужее крыс, Фёдор.

— Да, ведут они себя не по-человечески, — подошёл к ним путеец в куртке инженера, загорелый до смуглости, высокий и широкоплечий. Возраста примерно равного с Фёдором, но в чёрных волосах полно седины. — Начальник станции Вагранов Василий Иванович, — представился он и продолжил, обращаясь к Трофимову: — Но мы не должны им уподобляться. Я дал своим указание собрать и захоронить убитых. Жара, понимаете, оставлять непогребённые трупы опасно для живых.

— Слыхал, Прохор? Давайте подмогните.

Подхорунжий козырнул и ушёл.

— Помощник мой, Трофимов Прохор Степанович. Подхорунжий, — пояснил Фёдор. — Я — Саяпин Фёдор Кузьмич. Сотник. Направляемся в Сунгари, к генералу Гернгроссу. У вас по пути оказались.

— Очень вовремя по пути оказались, — сказал Вагранов, протягивая руку. — Уж и не знаю, что бы мы делали без вас. Позвольте от лица всех спасённых выразить вам и вашему отряду нашу горячую признательность.

— Да ладно, чё там. Али мы не русские? — Фёдор пожал крепкую сухую ладонь. — Вагранов, говорите? Фамилия мне ваша знакомая. Непривычная фамилия. Отец, помнится, сказывал про офицера при графе Амурском с такой фамилией. Родителям моим помог с венчанием.

— Да, мой отец служил у генерал-губернатора порученцем. А ваш, тоже припоминаю, один из первых амурских казаков. Отец говаривал про двух друзей-казаков…

— Вася! Василий Иванович! — подходя, прервал Вагранова молодой мужиковатый человек в куртке с петлицами строителя. — С тобой всё в порядке?

— В порядке, в порядке. Познакомьтесь, Фёдор Кузьмич: мой младший брат Дмитрий. А это, Митя, наш спаситель сотник Саяпин.

Фёдор и Дмитрий обменялись рукопожатием.

— Вы так появились, что невольно поверишь в Божью помощь, — с чувством сказал младший Вагранов. — Хотя Богу вряд ли было дело до нас.

Братья, а совсем непохожие, подумал Саяпин. На усмешливые слова Дмитрия о Боге не обратил внимания: мало ли кто и как относится к Всевышнему, был бы человек хороший…

— Что будем делать, Василий? Медлить нам никак нельзя! — не дал ему додумать Дмитрий. — Боксёры обязательно вернутся.

— Да, конечно, — заторопился начальник станции. — Фёдор Кузьмич, есть срочные новости из Сунгари. Надо нам собраться и обсудить.

Нам — это кроме Фёдора и братьев командир охраны старший вахмистр Николай Бояркин, подхорунжий Трофимов и глава китайской строительной артели Лю Чжэнь. Ихэтуани избивали, а то и убивали китайцев, которые пошли работать к русским на строительстве железной дороги, они считали их подлыми предателями Поднебесной империи. Рабочие, в свою очередь, ненавидели повстанцев. Поэтому участие Лю Чжэня в совещании было отнюдь не лишним.

Посылали ещё за электротелеграфистом — тоже не рядовой служащий, — но тот был убит, защищая телеграфную аппаратуру.

Собрались в разгромленном кабинете начальника за уцелевшим столом. Сидели на том, что удалось подобрать по комнатам, — кто на стуле без спинки, кто на скамье, кто на табуретке с обломком доски вместо сиденья.

Василий Вагранов коротко и чётко рассказал о сложившейся на утро 21 июня ситуации в Китае и вокруг КВЖД.

Ихэтуани обложили почти всю Порт-Артурскую линию железной дороги и теперь надвигаются всей массой на Западную. Однако руководство КВЖД и министерство иностранных дел России почему-то считают, что боксёры не посмеют развязать настоящую войну с русскими.

— Но вот последняя новость, — криво усмехнувшись, сказал начальник станции. — Телеграфист успел принять свежайшую. Сегодня утром цинское правительство объявило войну всем государствам, чьи войска в том или ином виде находятся на китайской территории. Получается, что и России. Императрица Цыси подписала «Декларацию о войне», в которой напрямую поддержала повстанцев. — Вагранов вынул из внутреннего кармана сюртука сложенный вчетверо лист бумаги с иероглифами, развернул и прочитал:

— «Иностранцы ведут себя агрессивно по отношению к нам, нарушают нашу территориальную целостность, топчут наш народ и забирают силой нашу собственность… К тому же они… богохульствуют над нашими богами. Поэтому отважные последователи-ихэтуани сжигают церкви и убивают христиан».

Фёдор Саяпин крякнул от неожиданности, подхорунжий шёпотом выругался, а Дмитрий Вагранов громко сказал:

— Нашим миролюбцам — наука. А боксёры — идиоты, с кем связались! С кровавой императрицей! Коготок увяз — всей птичке пропасть.

— Я вообще-то крайне удивлён «Декларацией», — сказал Василий Вагранов. — Я проследил весь путь Цыси, она все сорок лет своего правления стремилась приобщать древний Китай к европейской культуре, и вдруг такой поворот.

— Александр Первый, Благословенный, слыл либералом, окружил себя прогрессивными людьми, а батюшку, то бишь императора Павла Первого, убил, — усмехнулся Дмитрий. — Какой, однако, поворот! Не-е, не зря Цыси слывёт кровавой.

Вахмистр вскинулся было против явного вольномыслия, но под суровым взглядом Василия стушевался, развёл руками и снова аккуратно примостился на стуле без спинки.

— Вернёмся к нашим баранам, — продолжил начальник станции. — Главный инженер КВЖД господин Югович ещё два дня назад призывал соблюдать порядок и не поддаваться панике. Но опять же сегодня утром, до нашествия, мы получили телеграмму о подготовке эвакуации. Все участки дороги к западу от Цицикара должны сняться и двигаться к Забайкалью, к Цурухайтую. Нам тоже полагалось следовать туда, но есть сведения, что соседняя станция Турчиха захвачена боксёрами и китайскими войсками, а это значит, что путь на запад нам закрыт, остаётся идти к Сунгари. Поскольку Россия формально теперь находится в состоянии войны, не исключено, что маньчжурские цзянь-цзюни двинут подчинённые им вооружённые силы на захват имущества и самих служащих КВЖД. Не скажу за всю дорогу, но мы надеемся лишь на Охранную стражу, то есть на вас, старший вахмистр Бояркин, и теперь на казаков сотника Саяпина.

Называя фамилии, Вагранов уважительно наклонял голову в их сторону. Старший вахмистр Бояркин вскочил и щёлкнул каблуками, а Фёдор кивнул и сказал:

— Гимизить некогда. Боксёры очухаются и вернутся. И тогда нам несдобровать.

— А я о чём говорю? — вмешался Дмитрий. — Несдобровать! — И ухмыльнулся.

Фёдор сурово глянул на него:

— Чё тут смешного?

— Я не смеюсь, а печалюсь, — Дмитрий посмотрел в упор — глаза в глаза: — Боксёры рушат свою империю, а русские — рабы такой же империи — им пытаются противостоять. Правильно, что нам несдобровать. Надо уходить как можно быстрее!

Фёдор покачал головой:

— Непростой, однако, вы парень. — И закончил: — Объявляйте срочно сборы.

— Да, — подхватил Василий Вагранов. — Надо составить эшелон. Пяти вагонов хватит, как думаешь, Митя?

Ясно было, что он пытается сгладить впечатление от неуместной речи брата.

— На рельсах остался один пассажирский, — хмуро сказал Дмитрий. — Придётся поднимать сброшенные или разгружать уцелевшие. Причём вручную — мотокран разбит.

— Ежели цицикарский цзянь-цзюнь против русских… — начал Бояркин, но Дмитрий бесцеремонно и грубо перебил его:

— Ты что, не понял?! Ещё как против! Они же все друг за друга! Василий, что там было написано в китайской листовке? Кто-то расклеил на стенах их дацзыбао, — пояснил он Фёдору, тем самым как бы признавая его старшинство и своё подчинение.

Начальник станции достал из кармана мундира ещё один листок с иероглифами и прочитал:

— «Если вы, грязные собаки, не уберётесь сами с нашей земли, высокочтимый цзянь-цзюнь Шоу Шань сровняет с землёй порт и город Сунгари, уничтожит всех русских и победоносно войдёт в Хабаровск». Это — в дацзыбао. А дня три назад Шоу Шань уверял нашего главного инженера, что объявил мобилизацию в своей провинции для охраны русских от мятежников.

— Вот сука! — сказал Трофимов и сплюнул в угол, заваленный обломками мебели. — Близирник! Куда ни глянь — сплошная врань.

— До Хабаровска у него руки коротки, а Сунгари напакостить может, — вздохнул Фёдор. — Но у меня, Василий Иванович, на уме другое. Цицикар — столица провинции, и китайских войск там что блох на дворняге. Эшелону нашему не прорваться, надобно в обход. Собрать по округе лошадок, найти проводника и идти караваном. Долго, трудно, однако надёжней, чем приехать прямо в лапы этого Шоу Шаня.

— Не скажите, — возразил Дмитрий. — Сами говорите: нужен проводник. А где гарантия, что он не приведёт нас прямиком к боксёрам? Даже наши рабочие-китайцы, и те косятся, хотя им от боксёров тоже не поздоровится. Прости, Лю Чжэнь, речь не о тебе.

— Но и помощи нам ждать неоткуда, — подал голос вахмистр — Стражников на участках слишком мало, и оружия хорошего тоже нет. Я полагаю, что охранный гарнизон Цицикара станцию держит, и нам надо лишь до него добраться…

— Мозоно саказать? — неожиданно прервал вахмистра китайский артельщик.

— Слушаем вас, господин Лю, — подчёркнуто вежливо отозвался Василий Вагранов.

— Цюани убивают восех, кото с лусскими. Спасити нас мозет толико Сунгали. Лю Чжэнь поидёт в Анъанси чженча… лазаведать. Лю Чжэнь не чумай… не пеледавать… не пледавать… Лю будет чжусянбинь, доболоволец.

— Чё за Анъанси? — насторожился Фёдор. — Нам в Цицикар надо.

— Анъанси — это станция Цицикара, — пояснил Василий. — Сам город в двадцати пяти верстах от неё. Так по плану.

— По плану — значит, по плану. А китаец дело говорит. — Фёдор хлопнул Лю Чжэня по плечу, да так, что тот согнулся. Но не испугался, а закивал, понимающе заулыбался. — Пущай сходит вкрадче. А покуда разведывает, соберём всё, что вывезти надобно, загрузимся. И оборону соблюдём, само собой.

Возражений не последовало. Василий Вагранов и Фёдор, говорящие по-китайски, подробно разъяснили Лю Чжэню, что именно требуется разузнать на станции. Василий хорошо помнил схему путей, нарисовал, как расположены рельсы и какие стрелки перевести, чтобы открылся сквозной путь.

Проводив китайца, Фёдор покачал головой:

— Думаете, проскочим?

— Они же не ожидают от русских такой наглости, — усмехнулся Василий. — Путь от нас идёт под уклон к реке Нэньцзян, там большой мост, за ним начинается посёлок при станции. Если боксёры путь не разобрали, то Лю Чжэнь стрелки выставит как надо, он мужичок головастый. Выйдем в ночь и пролетим, как на крыльях. Так что давайте займёмся своими делами. Вы с Бояркиным — охраной, а мы с Дмитрием — всем остальным.