Бубутоза из Свихляндии

Сергей Михайлович Кравцов, 2023

Смех продлевает жизнь – это давно уже стало аксиомой. В средние века бытовало суждение, что прибытие в город цирка шапито с шутами и клоунами, в гораздо большей степени укрепит здоровье горожан, нежели прибытие каравана, гружёного лекарствами. Сборник сатиры и юмора "БУБУТОЗА ИЗ СВИХЛЯНДИИ" нацелен именно на то, чтобы всякий, его прочитавший, обязательно ощутил прилив здоровья, бодрости и сил. Кстати, сюжет о бубутозе – некой импортной "панацее", как раз об этом. В сборнике есть и проза, и то, что можно назвать стихами. Есть пародии на некогда безумно популярные сериалы, есть басни и памфлеты. Есть глава, посвящённая реальным житейским историям. Свидетелем некоторых из них, и даже участником, довелось стать самому автору. Поэтому, перефразируя классика, скажем так: смеяться, смеяться, смеяться, и ещё раз – смеяться!

От автора

Новеллы, пародии и басни, предложенные уважаемому Читателю, написаны довольно-таки давно. В своё время эти сюжеты публиковались в самых разных газетах. Поэтому будем считать, что этот сборник — своего рода, творческий отчёт автора. Несмотря на возраст сюжетов, согласимся, что затронутые в них темы и в наши дни ничуть не устарели. Например, бюрократы, что — в далёком прошлом, что — сегодня, что — (не исключено!) и в далёком будущем, едва ли могли бы отличаться друг от друга. Их основополагающие принципы («не высовываться», «инициатива наказуема», «кабы чего не вышло!», «я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак», и — т.д.) едва ли изменятся и в сто двадцать первом веке. Во все времена хватало, скажем так, «умельцев», с руками, растущими не из того места, и ипохондриков, каждый свой чих, принимающих за нечто неизлечимое, и недалёких пройдох, готовых ради чужого пятака, потерять свой собственный рубль, и иных, самых разных типажей недотёп и простофиль… Все они нам знакомы, всех их мы знаем. Но! Иногда не мешает взглянуть ещё раз на уже знакомое, чтобы увидеть его в каком-то ином ракурсе. Например, комедийном. Уж так устроена наша жизнь — в ней всегда есть место смешному. А смех, как известно, её продлевает. Особенно он целителен для тех «гомо сапиенсов», кто может первым посмеяться над собой. Ведь, как сказал классик, написавший «Капитал»: человечество, смеясь, расстаётся со своим прошлым. Впрочем, уточним: расставаться надо лишь с тем прошлым, которое может помешать нашему будущему.

* * *

Глава 1 СЛУЧИЛОСЬ КАК-ТО РАЗ…

* * *

Не верь глазам своим! (монолог у магазина)

–…Слышь, друг, вывеску мне вон ту прочти! Ну, пожалуйста, очень тебя прошу! Нет, я не слепой… Да, в школе учился, буквы знаю. Нет, не прикалываюсь и тебя не экзаменую… Ну, прочти, а?! Я же вижу, что человек ты отзывчивый, к тому же интеллигентный, начитанный. Вон, даже стёкла очков от напряга потрескались — так много читаешь!..

…Ну-ка, ну-ка, что там, говоришь, написано? Магазин «Книги»?! Странно… Я тоже прочитал — «Книги». Зайти, что ль, глянуть — вдруг, и в самом деле это книжный? Нет, вообще-то, мне нужен обувной. Но я, понимаешь, не уверен, что над ним не будет написано что-то другое. Например, «Винно-водочный» или, там, «Стройматериалы». Почему-почему… Вон, видишь тот магазин? Называется «Наташа». Так в нём, что, Наташами, что ль, торгуют?!

…Спрашиваешь, отчего я такой мнительный. А-а-а!.. Представляешь, год назад поверил всего одной надписи, и моя жизнь в тот же миг переменилась, как в кино. Получилось-то — как? Один раз иду по улице, а у длиннющей оранжевой бочки на колёсах стоит мужик и курит. Спрашиваю: «Закурить не найдётся?» Он достаёт пачку сигарет: «На, возьми». Я ему говорю: «Нет, к тебе не пойду — боязно. Ты вон у какой-то бочки куришь, а в ней — то ли бензин, то ли пропан». Он смеётся: «Читать умеешь? Читай, что на ней написано». Гляжу, а там белым по оранжевому значится: «НЕОПАСНО». Сразу-то я и не сообразил, что первые две буквы «О» и «Г» грязью залепило!!! Подошёл, закурил, и — всё… Тут же провалился в темноту.

…Пришёл в себя — лежу на койке в гипсе, весь, как мумия Тутанхамона, обмотан бинтами. Отовсюду из меня торчат провода, шланги… Подходит медсеструха, собирается делать укол. Я ору: «Эй, подруга, что это вы со мной вытворять надумали? Это что за беспредел?!»

Она мне: «Тихо! Разорался… Радуйся, что лежишь у нас, в реанимации, а не на погосте. Когда тебя и вон того остолопа по кускам собирали, вообще не знали, куда везти — в операционную, или сразу в морг».

Тут слышу, с соседней койки кто-то охает: «Где я? Что со мной? Почему у меня чужие руки? Это же не мои! Своими я ломал подковы, а этими и стопаря не подниму!..»

Глянул я на него, и сразу вспомнил — это ж тот самый тип, с которым я у бочки закурил. Потом посмотрел на свои руки, и даже мороз по коже пробежал: стали они какие-то толстые, волосатые, с якорями и русалками. И тут до меня дошло: у меня чужие руки! А я-то часовщик! Как такими лапищами чинить часы?! Ими лазить только в башенные куранты! А много ли их по стране, этих курантов?

Сосед опять орёт: «А почему у меня обе ноги правые?! И почему левая правая сорокового размера?» Я на свои глянул, и меня в жар бросило: у меня, наоборот, обе ноги левые, а правая левая — сорок пятого размера!!!

Сосед тем временем глянул себе куда-то под живот и даже заплакал: «Эскулапы хреновы! Вы чей огрызок мне пришили? От меня ж теперь уйдёт и жена, и любовница…»

А я как увидел то, что у меня пришито, сразу подумал, что, в общем-то, операция прошла не так уж и неудачно.

Сосед продолжает нудить: «Ой, и зубов-то во рту не осталось! Мне, наверно, чужие челюсти вставили. Мои были с зубами. Я точно помню, что когда курил сигарету, то держал её в зубах».

Но я ему, его же рукой, показал фигу. «На мои, — говорю, — не рассчитывай. Я их по пломбам и коронкам с закрытыми глазами опознаю. А твои, скорее всего, застряли в берёзах, когда твоя голова летела вдоль аллеи и хваталась зубами за стволы деревьев, пытаясь остановиться».

…Тут вошёл врач, сосед ему голосит: «Что вы наделали? Вы кому пришили мои руки, мою ногу и моё мужское достоинство?! Я протестую и требую вернуть мои части тела на их законное место!»

Врач разводит руками: «Не пойму, какие могут быть претензии? Вас укомплектовали в соответствии с прежним наличием органов. Что вам ещё нужно? Рук у обоих — по две, ног — по две, пусть и не совсем удачно распределённых. Эти самые «достоинства» пришиты не на лбу, а именно там, где им быть и положено. И вообще, скажите спасибо, что нам каким-то чудом удалось спасти двух кретинов, надумавших курить у цистерны со сжиженным газом. Шесть бригад хирургов собирали вас по частям и штопали трое суток. Благо, шла всероссийская конференция по хирургии катастроф, и сюда собрались лучшие специалисты от Калининграда до Анадыря, включая Сыктывкар и Абакан. Их, что, прикажете снова собирать, и вас ещё три дня перекраивать? Да на вас, идиотов, одной только донорской крови ушло не меньше той цистерны, которую вы взорвали!»

…Ну, мы сразу же притихли. Подумали, и согласились: уж, коль срослось, значит, срослось. Теперь мы с ним навеки неразлучны. Покупать обувь идём только вместе. Берём туфли сорокового размера и сорок пятого. Он обувает обе левые, а я — обе правые… Вот, сейчас оба ходим, ищем обувные магазины. О! Вон он идёт, мой… Даже не знаю, как и назвать-то его — товарищ по несчастью, что ль, или побратим? Э-э-э, друг, постой! А ты-то куда побежал? Да ещё и не разбирая дороги?! Ой! Бли-и-и-ин!!! Во, как лбом припечатался к столбу — аж очки разлетелись вдребезги! И, всё равно — не остановился…. Надо же, как испугался! Вот, теперь — всегда так: как только нас с побратимом вместе увидят, все бегут, куда ни попадя. Эх, судьба-а-а…

. * * * 2012 г

«Благодетель»

(необычайно правдивое повествование из жизни одного царства-государства

Пролог (из пустопорожской летописи времён незапамятных)

…И повелел царь-государь стороны Пустопорожской Ферапонт Тороватый созвать гостей на пир во славу восшествия своего на престол и десяти годов царствования на оном. И сели за столы дубовые, скатерти парчовые, бояре родовитые, князья удельные и прочая, прочая, прочая знать. Набралось пирующих больше чем триста душ. И повелел государь гостям пить да гулять, да себя, Тороватого, славить. И воспели хвалу государю бояре да князья, да графья с баронами.

Но не возрадовался хвале той государь, ибо узрел он диво дивное, уму-разуму недоступное: уже не двадцать князей светлейших за столом сидит, пирует, а аж пятьдесят. И графьёв понасъехалось столько, что со счету можно сбиться… Верно, царский казначей Премудрый Кузьма в своей челобитной писал государю: лет, эдак, тридцать назад, всего один лишь один злата ларец уходил на пир семидневный. А нынче, гляди-ка, и трёх-четырёх будет мало!

И посохом дубовым стукнув в пол каменный, немедля повелел государь вызвать к себе воеводу Сыскной избы, опричника Федотку-Лиходея. И отдал ему государь своё повеление грозное:

— В три дня тебе разузнать надлежит, отколь в царствие нашем случилась такая напасть родовитых? А как повинного сыщете, его, да и всю самозвань — на плаху! Всем, до единого — голову с плеч. А коль так случись, что не найдёте злодея — всю вашу Сыскную

избу посадить велю на кол!

* * *

«Воздаяние»

Двое дюжих стрельцов с бердышами втащили по крутым ступенькам на высокий, дубовый помост лобного места длинного и вёрткого, как вьюн, подьячего Титулярного приказа. Его руки были туго стянуты за спиной толстой верёвкой. На поясе болталась медная чернильница с торчащим из неё обкусанным гусиным пером. Подьячий то и дело вертел головой во все стороны, как бы желая напоследок насладиться такой возможностью. Толпа зевак запрудила широкую площадь. Следом за стрельцами на помост важно взобрался толстый глашатай с сизым носом. Он развернул длинный, до пола, свиток царского указа и степенно откашлялся.

— Мы, божьей милостью царь-государь стороны Пустопорожской, Ферапонт Тороватый, — заревел он по-медвежьи, водя носом вдоль строк, — сего числа велим огласить настоящий указ о приговорении писаря Игнашки Редькина…

Притихшая, было, толпа неожиданно загомонила, засвистела, заулюлюкала и затопала ногами.

— Кор-роче! — завопили сиплые глотки. — Указ-то, эвон какой длинный — до обеда не управишься. Давай постановляющую часть!

— Да, ладно уж, задави вас лихоманка! — проворчал глашатай, перебирая свиток. — Будь по-вашему. Значит, так. Упомянутого Игнашку Редькина, поправшего законы стороны Пустопорожской, нарушившего великое доверие государево и повинного в выдаче за мзду всяким безродным титулярных грамот о причислении их к именитому и знатному сословию, предать достойной каре. Повелеваю: писаря Игнашку казнить через четвертование!

— Эх-ма-а-а-а-а!.. — подпрыгнув, дурным голосом заревел писарь.

— Не ори, тут ишшо не всё, — глашатай покосился на него одним глазом. — Тут ишшо кое-что написано. Но милосердием нашим царским смягчаем сию кару и повелеваем отсечь одну лишь… Э-э-э… Нет, не руку. Размечтался! Одну только голову. Ну вот, а ты паникуешь!..

Двое рыжебородых купцов, стоявших у самого эшафота в широченных волчьих шубах, со вздохом переглянулись и задумчиво похлопали по туго набитым поясным кошелям.

— А у тех, кто по-воровски стал знатью, титулярные грамоты отымут? — громко спросил из толпы лупоглазый граф в бобровой шапке с торчащим из неё павлиньим пером.

Глашатай, неспешно спускаясь вниз, знающе ухмыльнулся.

— Известно дело, отымут. И грамоты… И головы…

— По… поделом им, мошенникам окаянным! — взвизгнул побледневший граф, куда-то быстро исчезая.

Купцы снова переглянулись и, кряхтя, запрятали кошели под полу своих шуб.

— Поделом!!! — заголосила толпа. — Палача сюда! Па-ла-ча! Па-ла-ча!

Громко сопя, на помост неуклюже взобрался рыхлый, щекастый детина, в кумачовой рубахе и кожаном переднике. В пухлых ладонях он неумело держал большой, острый топор-секиру. При его появлении площадь разочарованно взвыла:

— У-у-у-у!.. Неужто, енто палач?!! И где ж такого откопали-то? Кудеярыч куды подевался? Эй ты, мордастый, ответствуй народу, коли спрашивают!

— Занемог… — смущённо сообщил палач, пожимая плечами и шмыгая носом. — Ему нонче утром жёнка дверью палец прищемила, побёг до знахарки припарку ставить.

Весёлый булочник с румяным, как блин, лицом выглянул из-за чёрной спины трубочиста и радостно известил окружающих, глядя на палача из-под ладони:

— Тю! Братцы! Так это ж сосед нашенский, Миколкой-балбесом прозывается. Ай да Миколка, заешь тя короста! Гляди-ка — в палачи подался!

Оттопыренные уши палача густо покраснели. Он торопливо достал из кармана кожаный колпак с прорезями для глаз и попытался надеть его на голову. Но, тщетно — колпак был слишком мал, и натянуть его удалось только на макушку. Толпа злорадно захохотала. Один из купцов, похожий на филина, сердито плюнул.

— Тьфу! Чёрт-те что, а не палач. Кудеярычу в подмётки не годится. Тот секирой-то машет — одно загляденье, словно не головы рубит, а на гуслях играет!

Кое-как, трясущимися руками закатав рукава, палач, стараясь не глядеть на свою жертву, указал Редькину на выщербленную от частого употребления толстую, дубовую колоду.

— Ты… Того… Ложись, давай!..

— Чаво?.. — страдальчески скривился Игнашка. — А-а… На плаху… Господи, помилуй и спаси меня, безгрешного, безвинного!

Принуждаемый стрельцами, он хлопнулся на колени и вытянул на плахе длинную, гусачиную шею. Площадь приумолкла, кое-кто начал торопливо креститься. Бледный, как полотно, словно ему самому сейчас будут рубить голову, палач медленно вскинул секиру. Все, затаив дыхание, ждали… Стало даже слышно, как где-то на чердаках завывают голосистые мартовские коты. В ожидании смертного мига Игнашка зажмурился, но палач, почесав плечом ухо, неожиданно спросил:

— А-а-а… Ты нонче… Молился?

— Это я-то? — прорыдал Игнашка, отрывая голову от плахи, залитой слезами. — Ага, молился. Ажно три раза!

В толпе послышался недоуменный ропот.

— А-а… — всё также, держа секиру над головой, палач наморщил лоб. — А у батюшки, у отца Мирона, исповедался?

— Исповедался. Всё, как есть выложил! — Игнашка истово затряс жидкой бородёнкой. — Что и на дыбе утаил — батюшке поведал!

— Толковал тебе, олуху, — кривоносый стрелец двинул своего напарника локтём под бок, — огоньку, огоньку прибавь ему под пятками — ведь не всё ещё вызнали! Списков-то незаконной знати так и не нашли…

— Чаво-о там!.. — равнодушно сплюнул тот, — Всё едино — голова с плеч. А ты, малый, поспешай. Я нонче не завтракал, дома шти стынут.

— Ишшо успеешь, успеешь, брюхо-то набить! — плаксиво огрызнулся палач, опуская топор и утирая нос рукавом. — Думаешь, легко сечь башку по первому-то разу?! Поди, попробуй… Чёртова работа! Истинно наставляла меня мамынька: читай псалтырь, Миколка, не то, кроме как в палачи — никуда более и не возьмут!..

— Мой-то тоже — дурень дурнем растёт… — вздохнул купец с большой бородавкой на носу, достав из-под полы свой кошель и, побренчав монетами (его приятель побренчал тоже). — И куды б его, к какому делу пристроить? Был бы добрый человек, чтобы приписал к учёному люду — озолотил бы такого благодетеля!

Редькин при этих словах дёрнулся, словно ужаленный осой.

— Простофиля я простофиля! — застонал он, колотя головой о плаху. — И что ж раньше-то не смекнул об этом?! Писал бы дурней в грамотеи, глядишь — одним кнутом и отделался бы…

На площади, тем временем, разгоралось недовольство.

— Эй ты, недотёпа-недотюка! Скоро ль думаешь исполнять царско повеление? — нетерпеливо домогались самые кровожадные. — Чего копошишься? Руби, давай! Тюк — и поминать пойдём. Трактир недалече.

Миколка, закусив губу, снова начал поднимать топор.

— Эх, соколик, — скосив в его сторону глаза, прошептал Игнашка, — да останься я в живых, быть бы тебе не то, что унтер-бакалавром — на самого штабс-магистра бумагу мог бы выправить. Вот те крест!

Миколкины руки в тот же миг словно одеревенели, и он застыл, как каменное изваяние. Но площадь, не в силах дождаться любимого зрелища, разбушевалась не на шутку.

— Руби-и-и-и-и!.. — срывая голос, завопили и завизжали в самых дальних концах площади. — Ру-би! Ру-би! Ру-би! Ру-би!

Пуще всех выходил из себя мужичонка в дырявом кафтане и облезлой шапке с оторванным ухом. Его вопли заглушали всех прочих.

— Креста на тебе нет, Агафошка, пёс ты окаянный! — приподняв над плахой голову, возмущённо возопил Редькин. — Не я ли тебе, бесстыжему, состряпал вольную грамоту за малый жбан прокислого мёду?!

Испуганно заморгав, Агафошка проворно шмыгнул за широченную спину кузнеца. А площадь продолжала неистовствовать:

— Ру-би! Ру-би! Ру-би! Ру-би!..

— Руби, руби, паря, не тяни, — стрелец с плоским, рябым лицом похлопал палача по спине, — а то, кабы, тебе самому не довелось кнута отведать. Да, не приведи господь, от Кудеярыча самолично!

Услышав про Кудеярыча и кнут, палач из бледного стал зеленоватым (купцы тоже, слегка позеленев, снова поспешили запрятать свои кошели). Он стиснул дрожащими, потными ладонями грубое, скользкое топорище и, скривившись, как скупец, которого принуждают резать курицу, способную нести золотые яйца, снова высоко поднял секиру над головой. И в этот миг…

— Сто-о-о-о-о-о-й!!! — заглушая вопли толпы, с дальнего конца площади донеся истошный крик. — Сто-о-о-о-о-й, Мико-о-о-лка-а-а-а-а!.. Не руби-и-и-и-и-и-и!!!

Палач и стрельцы испуганно обернулись, силясь понять, кто и почему кричит. К своему крайнему удивлению они увидели глашатая, который, размахивая руками, сломя голову мчался к эшафоту через плотную толпу, словно перед ним было чистое поле. Несмотря на свои семипудовые телеса, он единым махом заскочил на помост и, задыхаясь, кинулся к Редькину.

— Живой! Слава тебе, господи, живой! Живой! — без конца повторял он, ощупывая Игнашку, словно не веря своим глазам, что шея писаря цела и невредима.

По притихшей площади прокатился недоуменный говор. Охая, глашатай выпрямился и, с трудом переводя дух, выпалил в изумлённую толпу:

— Поми… Помилован! Помилован Игнатий сын Редькин всемилостивейшим царём-батюшкой и жалован серебряным алтыном на водку. Ура государю! Слава всемилостивейшему!

— Ур-ра-а-а-а-а-а!!! — восторженно откликнулась площадь. — Слава всемилостивейшему! Слава Тороватому! Сла-ва! Сла-ва! Сла-ва! Сла-ва!

В одно мгновение всех охватило неистовое ликование. В небо воспарила туча шапок, вслед за которыми над толпой взлетели подброшенные десятками рук здоровила-кузнец и лупоглазый граф, словно именно они избавили от неминучей смерти невинную душу… Те, у кого в кармане бренчала медь, во главе с трубочистом бежали в трактир пить во здравие царя-батюшки и раба божьего Игнатия. Агафошка, хватая трубочиста за чёрный от сажи рукав, восторженно орал, подпрыгивая на бегу:

— Вот етто по-нашенски! Вот уж за что люблю государя!

Проливая счастливые слезы, рыжебородые купцы громко целовались, вновь доставая из-под шуб свои кошели с золотом. Ошеломлённые стрельцы и палач стояли истуканами, не зная — горевать им, или тоже радоваться? Утирая с лица ручьи пота, глашатай причмокнул и, зажмурившись, покрутил головой.

— Ммм… Эх, и повезло вам, ребятушки! Эх, и повезло! Можно сказать, в сорочке родились. Государь-то, как Игнатия помиловать надумал, так погрозился, что, ежели прежде его воли помилованного казнят, вас всех троих — на кол.…

Выпав из задрожавших рук, на помост разом грохнулись бердыши и секира. Стрельцы, отпихивая друг друга, спешно ринулись развязывать узлы на верёвке, стягивающей руки Редькина.

— Ты уж, брат, на нас не серчай, — ворковал рябой, усердно работая ногтями и зубами. — Сам пойми — служба!.. Ежели хочешь, давай, зайдём ко мне, щей похлебаем. Моя жёнка стряпает всех наилучше — язык проглотишь!

— Ну-ка, дай лучше я ножом разрежу эту верёвку. И какого черта ты таких узлов понавязал? — сердито сопел кривоносый. — Лучше, айда, брат, ко мне в гости. Мёдом хмельным угощу, что хоть царю на стол. Ей богу! От моих медов и ворона соловьём запоёт. Ты это… Гм… У меня ж тоже, такой болван вырос — аккурат, палач Миколка. Может, по знакомству поспособствуешь определить его в грамотеи?

— Титыч, как же это вдруг? — Миколка растерянно теребил пуговицу на кафтане глашатая. — То — казнить, то — миловать…

— О-хо-хо, милок! Тут дело хитрое. Как насели на государя все эти липовые князья да графья, так он, бедный, и света белого не взвидел.

— Но… Они же — незаконные!

— Да хоть бы и так… Порознь — незаконные, а кучей — сила! Особливо, ежели за ними стоит держава иноземная, заморская, со своей ратью и пушками на нас нацеленными… Так что, Миколка, пролезть в родовитые, понятное дело, мудрено. Так вот, кто б думал, что и выгнать оттоль не легче?! Сам, поди, слышал: что написано пером — не вырубишь и топором! — глашатай в сердцах пнул секиру. — Ну, Микола, я так смекаю, быть тебе теперь в больших грамотеях!..

Эпилог

(из той же летописи)

…И начался пир во славу царя Фрапонта Тороватого и двадцати годов его царствования на троне. И сели за столы, винами и яствами уставленные, князья да бояре, и прочая знать родовитая. И сели за столы мужи учёные, всякие науки постигшие, великой мудростью пренаполненные. Штабс-магистров село больше дюжины, унтер-бакалавров — больше сотни душ. И дивились послы иноземные скопищу мудрости Пустопорожской. И воспели гости хвалу государю, всех наук покровителю. Только радости-веселия государю не доставили. Тяжкой думой лицо его омрачилося.

Уж сколь ни тратил он злата-серебра на учёный люд, толку-смысла в этом ни на грош не прибавилось. Чуть приспичит случай сработать трубу подзорную или часы курантные, излечить хворобу тайную или разгадать знамение небесное, грамотеи, кто — куда немедля бегут брать ума взаймы. Кто в Царьград спешит, а кто и в Ганзу к немцам на поклон отправляется. И ударил государь в пол посохом кованым, и велел кликнуть опричника Федотку-Лиходея. И отдал ему он своё повеление грозное:

— В три дня выведать, отколь премудрых взялась такая орава, ежели при дворе — и одного умного днём с огнём не найти?! А как повинный в том безобразии сыщется — со всеми этими «грамотеями» на плаху, а коль не сыщется — вся Сыскная изба сядет на кол!..

КОНЕЦ?.. 1995 г.

* * *

Академиев мы не кончали!..

(монолог самопризнанного гения)

…Позвольте представиться: маэстро Прибабахин, композитор, музыкосочиняйщик и ноторасстановщик. Сидите, сидите!.. Вставать не обязательно. Я не из тех зазнаек академической выпечки, которые на каждом углу размахивают своими дипломами. Я, можно сказать, музыкант от сохи, композитор от станка. Конкретно — от столярного. То есть, свой в доску рубаха-парень. Кстати, «рубаха» — это моя должность на последнем месте работы. На лесоскладе мебельной фабрики имени Папы Карло я занимался обрубкой сучков, чтобы готовая мебель не была похожа на Буратин.

Скажу прямо: я никогда не изучал всякие там сольфеджио, стаккато и модерато. До всего дорос своим умом, смекалкой и сноровкой. С чего всё началось? Как-то раз повели нас всем цехом на выставку какого-то там современного искусства. Ну, чтобы мы с ним ознакомились, прониклись, духовно, так сказать, обогатись… Приходим, смотрим, а у самого входа — неотёсанный, сучковатый столб. Прямо, как у нас, на складе кругляка. А к нему толстенными гвоздями приколочены две пивные банки. Это, говорит нам экскурсоводша, инстолляция и фрагментация констатаций художника Мартына Дауншизова, именуемая «Моя любимая женщина». Ну, мне после того, как я ещё раз глянул на эту «любимую женщину», отчего-то сразу же захотелось уйти в монастырь. Дальше смотрим — к стене приколочен старый таз, дно которого измазано томатной пастой и пятнами гуталина. А это, оказывается, сублимация экстремальных экстазаций Дормидонтины Скандальной «Как прекрасен этот мир!»

И тут-то меня, братцы, озарило: а ведь и я не чужд искусству! Ведь и я могу что-то такое заканделябрить!.. Вот, возьму, и фугану какую-нибудь фугу ре-минор или закантервилю кантату ля-мажор! А что? Эти новаторствуют в малевании, скручивании и приколачивании, а я стану новатором в области музыки. Так сказать, пойду тропой непроторённой. И какая беда в том, что я в музыке «до» не отличаю не только от «ре», но и от «после»?! На той-то выставке тоже ж выставлялись не Васнецовы, не Конёнковы, и даже не Церетели! Так чего это я должен подражать какому-то там Моцарту, или тому же Бородину? И что мне там всякие Страдивари?

Пришёл я утром на работу, и всего за час смастрячил себе крутейшую скрипку. Вообще-то, может быть, получилась у меня не совсем и скрипка. Но её я так назвал за издаваемые ею звуки. Пожарная сирена в сравнении с ней — соловьиные трели. Мне её выстрогать помог наш вахтёр Жора Криворуков. Ну, в музыке-то он здорово рубит — как-никак целых пять лет работал в филармонии дворником. Правда, сразу же нашлись и злопыхатели. Краснодеревщик Иванов начал докапываться:

— Прибабахин, не смеши народ! Какой из тебя музыкант? Тебе не то, что медведь — слон на ухо наступил.

А я в ответ аккорд на скрипке — как рвану! Ой, что было! Два грузчика в обморок упали, а из соседнего строгального станка даже дым пошёл. Ну, и я пошёл. С фабрики, по собственному желанию нашего директора…

Плевать! Дома с ходу начал сочинять симфонию «Гуд бай, рубанок, гуд бай, долото!». Не знаю почему, но сын с дочкой сразу же куда-то смылись. Жена, тоже, так разволновалась, что с пустым кошельком побежала по магазинам. Тёща ушла последней. Правда, она до этого уже лет десять не вставала с инвалидной коляски. Да после инсульта и говорить вообще не могла. А тут… Так загнула, что даже бурлаки на картине Репина покраснели до ушей. А ещё после пары моих аккордов вскочила с коляски, пнула её ногой, и — бегом, куда глаза глядят.

Закончил я симфонию, начал сочинять оперетту. Слышу — звонят в дверь. Открыл, а это наряд милиции с обществом защиты животных. Интересуются:

— Гражданин Прибабахин! Мы хотим увидеть кошку, которую вы только что мучили.

Объясняю им, что услышанное ими «Мя-я-я-я-у-у-у-у!!!» — это ажиотажио… Пардон, адажио моей поп-оперетты «Кошачья свадьба». Предложил им послушать арию кота Базилио, но они из прихожей почему-то сразу же вымелись, и что-то такое начали говорить про женевскую конвенцию, запрещающую пытки. Напоследок уведомили, что если будет ещё хоть одна жалоба от жильцов дома, полицейские приедут снова, но уже с обществом защиты соседей и специалистами из психиатрической клиники.

Начхать! Перебазировался я к себе на дачу. Стал музицировать на лоне природы. Через час заметил, что соседние дачи постепенно обезлюдели. Ещё через час куда-то попрятались даже вороны. Ну а ещё через час пришла делегация огородников под белым флагом. Говорят:

— Товарищ Прибабахин! Сердечное спасибо вам за то, что, благодаря вашей музыке, в радиусе десяти вёрст теперь не осталось ни одного дачного вора. Заодно, куда-то улетел весь колорадский жук, осыпалась тля, а плодожорка перешла на лебеду. Но, понимаете, товарищ Прибабахин, из-за вашей же музыки облетела вся помидорная и огуречная завязь, начали мутировать морковь и баклажаны, а картошка с перепугу вообще начала расти в обратную сторону… Очень вас просим: не оставьте нас без урожая!

Вижу — не дорос наш народ до новаторской музыки. Вернулся домой. А там — жена со скалкой, тёща со сковородкой… Даже дети смотрят как-то подозрительно. Не развернёшься! И вдруг, откуда ни возьмись, в мою квартиру врываются четверо громил. Орут:

— Это ограбление! Деньги на бочку!

Видимо прослышали, что стал я композитором, и денег у меня — как нот в симфонии Чайковского. Говорю им:

— Денег нет. Может, возьмёте культурными ценностями?

Они обрадовались, мешки приготовили… Небось, думали антиквариатом затариться. Ну а я взял скрипку, да как рвану свой любимый «Полёт шершня»! Главарь с его заместителем почти сразу же в окно выбросились. А живём-то мы на седьмом этаже… Потом рассказывали, что на них в реанимации ушёл месячный запас гипса. Ещё одного разбил паралич — отнялись ноги и язык. Мы ему, как только он немного пришёл в себя, отдали тёщину коляску. Так он после этого — вот, зараза! — ежедневно начал разъезжать на ней под нашими окнами. Едет, паразит, а сам на меня таращится с немым укором, как будто хочет сказать: «За что ж ты меня так жестоко-то?! Уж лучше бы из дробовика шмальнул дуплетом!»

А вот четвёртому — представляете! — моя увертюра очень даже понравилась. Он под неё даже в пляс пустился. Вижу — наш человек, тоже музыкант-новатор. Это меня так тронуло, что я ему тут же подарил свою скрипку. Говорят, теперь он на ней играет на выставках современного искусства. Кто-то из знатоков признал, что такая музыка как нельзя лучше подходит к тамошним экспонатам.

Ну, а я, знаете ли, снова ударился в творческий поиск. Новатор — он всегда и во всём новатор. Главное — искать! Вот, вчера ко мне подошла дочка и пожаловалась, что её плюшевый китайский медведь сделал себе японское харакири. Ну, зашил я медведю брюхо, и тут меня осенило: да, вот же оно, моё настоящее призвание — хирургия! Конечно, найдутся злопыхатели и завистники, которые начнут голосить, дескать, ты и анатомии-то не знаешь… Чепуха! В любом деле главное — творческий порыв, инициатива, новаторство. А анатомия? Да, ничего страшного: пару операций сделаю, а к третьей-четвёртой уже буду точно знать, где и чего там в пузе и голове находится. Так что, не стесняйтесь, записывайтесь и — ко мне на стол! Кстати, первым четверым дозвонившимся — операция будет выполнена бесплатно. Жду! 1998 г.

* * *

«БУБУТОЗА»

(исповедь любителя лечиться — когда придётся, где и чем попало)

На днях выкроил часок, чтобы подремать перед телевизором, посмотреть какую-нибудь телепередачку поинтереснее. Включил, а там — программа про живую природу. Ну, это по мне. Скажу откровенно, ни сериалы, ни всякие там шоу не жалую. А вот про природу могу глядеть часами. Но тут такая неприятная закавыка: каждые пять минут природа с экрана исчезает, а вместо неё появляется реклама. И постоянно мельтешит упаковка импортных таблеток с заумным названием «Тринитрофенгексаоксициклопентабубутоза». Я из всего этого названия только и запомнил последнее — «бубутоза».

И уж так её там хвалили, так превозносили, что меня даже любопытство разобрало: что же это за хреновина такая? В самом деле, «бубутоза» (если верить телевизионному доктору Забрехаеву) и от ног, и от головы, и от сердца, и от икоты… Про её достоинства этот доктор, прямо, соловьём заливался. Он, наверное, так бы и тараторил без передышки, да опять пошла передача. Показали жирафу. Только не всю. Успели показать её ноги, брюхо и шею до половины. Дальше не успели, потому что опять появился доктор Забрехаев со своей «бубутозой».

Вытаращил на меня свои буркала с телеэкрана, и давай речь толкать: «Вы, — говорит, — сейчас валяетесь на диване, а зарядку по утрам не делаете? Значит, у вас — гиподинамия. А ведь это — прямой путь к всевозможным болезням. Но, стоит выпить всего одну таблетку нашего лекарства, и вы совершенно здоровы. Принимая его ежедневно, можете сколько угодно лежать на диване и не думать о болезнях!» Услышал я это, и даже пятки засвербели от зависти — надо же! Ведь какой-то счастливчик сейчас, небось, эту самую «бубутозу» уже принял, и оптом от всех болезней излечился. Эх, и мне бы так же!

Опять пошла передача, но я на неё уже — ноль внимания. На кой мне все эти львы и антилопы, если они в «бубутозе» ни уха, ни рыла не соображают? Гляжу — снова на экране доктор Забрехаев. «Вы никак не можете бросить курить? Вы, случается, и сорокаградусной «греетесь»? Это путь к болезням сердца и почек. Не сегодня-завтра вас может разбить паралич с синдромом коклюша и геморроя. Выпейте всего одну таблетку нашего препарата, после чего можете сколько угодно пить и курить — к вам ни одна болезнь не приблизится и на пушечный выстрел!»

Услышал я это, и похолодел: пока смотрел передачу, наполовину опорожнил пачку сигарет, не приняв ни одной таблетки «бубутозы»! А ещё, до того, прямо с утра, опрокинул рюмашку перцовой настоечки… Матерь божья! Что же теперь со мной будет?! Лежу и чувствую, что в висках у меня стучит, в глазах темнеет, сердце — съёжилось, почки — скукожились… Того гляди, помру. И решил я, пока ещё жив, срочно бежать в аптеку. Вдруг, посчастливится купить спасительную «бубутозу»?

Забегаю и ору:

— Дайте мне «бубутозу», а не то сейчас же окочурюсь!

— С вас двести пятьдесят рублей, — говорит аптекарша.

Да что мне — двести пятьдесят? Тут — тыщу отдашь, глазом не моргнёшь. Жить-то, вон как хочется! Дали мне картонную коробочку, достал я из неё таблетку и бегом проглотил. Чувствую — не берет. Глотаю вторую — ни гу-гу… Тогда я принял сразу штук пять или шесть. Эти подействовали — отпустило малость. Правда, аптекарша, глядя, как я таблетки наворачиваю, почему-то схватилась за голову и потеряла дар речи. Хотел я ей сказать, что у меня всё хорошо, но не получилось — у самого язык как будто отнялся. Да это ли главное? Жив остался — и то замечательно.

Вышел я на улицу, и тут меня так прихватило! Пуще прежнего: в животе забурчало, в ушах зазвенело, под печёнкой заныло… Даже речь вернулась. Забегаю обратно и требую:

— Дайте что-нибудь ещё, а то помру безвременно!

Аптекарша дала пузырёк какой-то хрени. Сказала, что это — настойка китайской лебеды. Помогает при передозировке «бубутозы». Отдал я ещё две сотни и весь флакон прямо из горлышка (дело-то привычное!) — бульк! Гадость, скажу я вам, неимоверная. Чуть не вывернуло наизнанку. Но стало лучше. Правда, аптекарша почему-то грохнулась в обморок. Пришлось приводить её в чувство. Её-то привёл, а сам на пол повалился, как подкошенный. Ни руки, ни ноги меня не слушаются. Прошу аптекаршу:

— Дай ещё чего-нибудь!

Она головой замотала, кинулась к телефону и последнее, что я увидел — начала набирать «ноль-три», после чего у меня в глазах всё поплыло, поплыло… Очухался я уже в клинике. Всё там беленькое, чистенькое — залюбуешься. Подбегают ко мне две медсестрички. Обе хорошенькие, кудряшки до плеч, в импортных халатиках (ну, это мне так показалось, потому что похожа была эта медицинская спецодежда на какие-то библейские туники). Начали они подле меня хлопотать — сначала розовыми лепестками всего с ног до головы осыпали, потом какими-то зелёными ветками обмахивать начали… А где-то за стеной, то ли — по радио, то ли — по телевизору, поёт какой-то хор. Да, здорово так! Прямо, душа замирает и сердце радуется. Спрашиваю:

— Девчата, а кто это там так классно наяривает? Народный хор имени Пятницкого или красноармейский, имени Александрова?

Они глазами — хлоп-хлоп, головами закачали, заахали:

— Ах! Ах! Ах! Это хор херувимов услаждает слух обитателей Эдема.

Ну вот, думаю, «долечился» — даже не почуял, как меня спровадили в какую-то иностранную клинику.

— А где он находится, этот ваш Эдем? В Японии, что ли, раз поют хиро-вимы? И вы кто такие? Если я в больнице, то почему вместо того, чтобы ширять уколы, своими вениками обмахиваете, как нового русского в сауне?

Они опять:

— Ах! Ах! Ах! Мы, — говорят, — серафимы.

— Ну и ну! — удивляюсь. — Вы — близняшки, и обе — Серафимы?

— Ах, нет, нет! — щебечут они, а сами своими ветками продолжают обмахивать. — Серафимы — это не имена, это — чины ангельские. Ибо мы — служительницы Творца всего сущего.

Ба-а-а!!! Присмотрелся я, и вижу, что у них за спиной по паре крыльев, вроде лебяжьих, а над головой розовые кружочки — нимбы, значит. А сам лежу на таком мягком, пушистом облачке-кушетке. Так вот куда я залетел… Ну, Забрехаев!.. Так твою разэдак! Вот так излечился я этой чёртовой «бубутозой»…

— Ой! Ой! Ой! Выражаться у нас даже мысленно нельзя! — видимо, прочитав мои мысли, заойкали обе серафимы. — А, тем более, упоминать тёмные силы. Этими пальмовыми ветвями мы вас сейчас освободим от тягот и горестей земных. А вы лежите, расслабляйтесь, постарайтесь не волноваться.

Ну, а мне куда деваться? Расслабляюсь… Через какое-то время вдруг почувствовал, что мне и в самом деле стало легко и хорошо, а серафимы кончили меня обмахивать и куда-то упорхнули. Тут ко мне из-за ближайшего облачка-ширмы — шасть! — подскочил разбитной такой парнишка-серафим. У него, как и у девчат, кудряшки, только покороче, а нимб — голубенький.

— Ну, как самочувствие? — подмигивает.

— Да, ничего, терпимо… — потягиваюсь.

— А вы не желаете приобрести по сходной цене, — начал он, озираясь, чуть слышно шептать, — флакончик концентрата Леты, реки забвения? Свеженький, только сегодня контрабандой доставлен из Преисподней.

— И зачем он мне нужен? — настораживаюсь. — От чего лечиться? Тут у вас, я слышал, никто не болеет.

— Видите ли, вам предстоит почти треть вечности провести в Чистилище. Это чтобы вас полностью освободить от грешных помыслов.

— Что-то вроде больничного санпропускника?

— Наподобие, — согласился серафим. — Очень скучное, скажу вам, место. А приём внутрь всего десяти капель концентрата сокращает тысячу лет до одной минуты.

— Хорошая штука. Да мне купить-то не на что. Все деньги ещё при жизни на всякие импортные лекарства потратил.

— Пустяки, — успокаивает меня серафим, — у нас тут деньги не в ходу. Тут — сплошной бартер. Беру недорого: всего пару прижизненных, добрых дел за флакон.

— Ишь ты, — настораживаюсь, — какой хитрый! Мои добрые дела — в Преисподнюю, в обмен на контрабанду? А потом, следом, и меня туда же?

— Какие глупости! — укоряет меня серафим. — Вон, гляньте на те весы. У вас добрых дел больше тысячи. Правда, и грехов — около того. Но, ничего, добрых дел сотни на полторы больше. Так что, если и с десяток продадите — много не убудет.

— Ну а всё-таки, — не унимаюсь, — для чего вам чьи-то добрые дела?

— Ну… В общем… — замялся серафим. — Чтобы помочь юным грешницам избежать отправки в Преисподнюю и, минуя Чистилище, провести их в рай.

— Ну, вы, блин, даёте! — возмущаюсь. — Значит, грешницам можно в рай и без санпропускника, а мне — только через Чистилище?! И для чего это они вам понадобились?

— Это… Это неважно, для чего!.. — покраснел он, как запрещающий сигнал светофора. — И вообще… Излишнее любопытство признак невоспитанности. Ну, так как, берёте или нет? Последний раз спрашиваю!

— Да, беру уж, беру, высоконравственный ты наш! Добрые дела сам выберешь или мне их нужно передать по акту?

— Зачем канцеляристика? Вам нужно всего лишь… — что именно мне нужно сделать, он сказать так и не успел — откуда-то из-за другого облачка-ширмы появились обе серафимочки.

Коммерсантистый серафим быстренько сунул флакон за пазуху и пулей куда-то смылся. А девчонки ко мне подлетают и радостно так щебечут:

— Ах! Ах! Ах! Буквально, только что выяснилось — оказывается, вы к нам попали по ошибке.

— Что-о-о?!!

От такой новости мне даже дурно стало, и я как ошпаренный подпрыгнул на облачке — неужто, меня отправят не в Чистилище, а прямиком в Преисподнюю?!

— Девчата! — начинаю давить на жалость. — Да за что ж это?! Выручите, а?! Ну, не хочу я в пекло. Мне у вас тут больше нравится. Вы поговорите с начальством — может, передумают? Я ж, когда не пью — на все руки мастер. У вас тут любую сантехнику налажу — унитазы, бачки сливные, краны… И в электрике соображаю — проводку заменю, новые плафоны поставлю.

— Ах, не пугайтесь, не пугайтесь! — улыбаются серафимочки. — Вам отправляться вовсе не в ад, а обратно на Землю, потому что вам ещё жить да жить. Если, конечно, опять не надумаете лечить самого себя непонятно чем, неизвестно от чего.

Помахали они надо мной каким-то платочком, и вдруг я очутился на обычной больничной койке. Рядом — две настоящие медсестры. Тоже, девчонки — хоть куда. Хлопочут, меня приводят в чувство. Без умолку болтают про вчерашние танцы, при этом одна ухитряется попасть иглой мне в вену, а другая — промывать меня как засорившуюся канализацию. Приходит доктор — молодой, здоровенный.

— Ага, — говорит, — очухался, токсикоман? Значит, на ноги быстро поставим.

— Ставьте, — киваю, — ставьте! Только не надо никаких лекарств, а то я их и так объелся на год вперёд.

— Какие лекарства?! Их у нас мизер, а нужного для вас вообще нет с прошлого года. Хорошо, вода в кране без перебоев… Хоть есть чем сделать промывание.

— А что же мне сейчас в вену вводили? — настораживаюсь.

— Ах, это… — доктор смущённо чешет затылок. — Понимаете, моему сенбернару ветеринар назначил лечение. По пути на работу, в ветеринарной аптеке я купил лекарство. А тут — вы… Надо срочно спасать, на счету каждая секунда. Вот и пришлось, вместо собаки вводить лекарство вам…

Слушаю доктора, и даже не знаю: гавкнуть мне на него или, наоборот, хвостом вильнуть? Пришёл домой, жена сидит перед телевизором, а в руке у неё… Что бы вы думали?! Упаковка «бубутозы»!

— Ты что, — ору, — на тот свет захотела?!

Отобрал эту отраву, и швырнул в мусорное ведро. Представляете — из него тут же в массовом порядке начали эмигрировать тараканы. С тех пор, ни про какие «бубутозы» и слышать не желаю. Может быть, поэтому сейчас и не болею? Правда, ночью иногда снится всякая ерунда — то ошейник жмёт, то хвост на непогоду подламывает…

1999 г.

* * *

САМАЯ СТРАШНАЯ КАРА

(воспитательная сказка на ночь для клерков младших рангов)

Грозный владыка, султан Урюк ибн Мамелюк был одинаково суров ко всем своим верноподданным. Прежде всего, к простолюдинам. За всякую провинность свирепые янычары отсекали кривыми ятаганами их грешные головы. Впрочем, к знатным вельможам султан был ничуть не мягче. Этим повелитель собственноручно посылал ларцы, содержащие шёлковый шнур, на котором тем надлежало повеситься.

Однажды султану из заморских краёв привезли в подарок набор сувенирных зубочисток. К ним прилагалась бумага с очень длинным текстом.

— Что это за трактат? — поинтересовался султан у купца, доставившего диковину.

— Это, о ослепительнейший, — купец стукнул лбом по ковру, устилающему пол, — инструкция, как пользоваться зубочистками.

— Что за глупость?! — султан под чалмой поскрёб затылок. — Это и так понять несложно. Неужели в заморских краях абсолютно всё делается по инструкциям?

— О, да, наимудрейший! — лоб купца снова соприкоснулся с ковром. — Там всё делается по инструкциям, наставлениям, указаниям, предписаниям, составленным на все случаи жизни.

— Надо же! — задумался султан. — Живут же в других странах… А мы тут хлебаем плов чювяком и рады, что ложке не обучены. С нашими указами стыдно на люди показаться. Пишем-то как? Просто: «Казнить» или, иной раз, «Помиловать». А надо бы обосновать, предписать, разъяснить…

И послал султан умнейшего из своих визирей в края заморские, учиться составлению грамотных бумаг. Попротирав в течение года по разным заморским конторам казённые шаровары, визирь с дипломом отличника вернулся в родной султанат.

— Очень, очень кстати! — обрадовался ибн Мамелюк. — Я тут, как раз, собирался послать шнурочек министру по делам евнухов и гаремов… А ну-ка, составь инструкцию и запакуй её в ларец вместе с моим «подарком», чтобы этот нечестивец расстался с жизнью не абы как, а по особым правилам.

— Прошу, о грознейший, пять дней сроку, поскольку это важное мероприятие не терпит суеты, — выписывая ногами замысловатые заморские реверансы, попросил новоиспечённый специалист-канцелярист.

— Ладно… — досадливо вздохнул султан. — Пусть поживёт ещё немного.

Прошло пять дней. На шестой день, выглянув в окно и, не увидев похоронной процессии, в страшном гневе султан вызвал к себе визиря.

— Он всё ещё жив?! — рявкнул владыка так грозно, что у неустрашимых стражей-янычар из рук выпали обнажённые ятаганы.

— Но лучше бы ему умереть, о великий, — визирь сочувственно закатил глаза, — ибо случившееся с ним страшнее смерти.

— Как это? — опешил султан Урюк, снова запуская пальцы под чалму на затылке.

— У него «тюбетейка поехала», — визирь покрутил пальцем у виска. — Рехнулся, значит…

— Да-а-а?.. — удивился султан. — Но, может быть, ты в своей инструкции описал такие ужасы, что его рассудок не выдержал?

— Ничего подобного, о могущественный! — поклонился визирь и подал султану увесистый фолиант, озаглавленный «Инструкция по использованию шнура шёлкового, тип…, артикул…, методом, обеспечивающим гарантированное…»

Не дочитав заголовка, султан открыл текст. После первой же страницы, он почувствовал, что у него самого «поехала чалма».

— Бедные, бедные заморские люди! — в голосе султана впервые прозвучало искреннее сочувствие. — Как же они до сих пор все разом не утопились или не повесились, ежедневно и ежечасно читая подобный бред?..

Заметив перемену в настроении султана, янычары подобрали оружие, кровожадно приглядываясь к упитанной шее визиря. Но владыка был настроен вполне милостиво.

— Хотя моё указание в точности не выполнено, тем не менее, ты достоин награды, — ибн Мамелюк благосклонно похлопал визиря по плечу. — Благодаря тебе я войду в историю как самый милосердный монарх, обходившийся без кровопролитий.

И впрямь, с той поры он уже не посылал шёлковых удавок провинившимся вельможам. Достаточно было одной лишь инструкции. 2002 г.

* * *

БАБУЛЯ, СКАЗКУ!..

(диалог начитанной бабушки и её эрудированной внучки)

Внучка (дёргая бабулю за рукав): Ба-а-б, хочу сказку! Ну бабу-у-у-ля-а-а!.. Ну, расскажи-и-и-и…

Бабуля (с трудом отрываясь от «Трёх мушкетёров»): Какую тебе сказку? Ну, что пристала? Ладно, хорошо, не реви. Вот, значит, слушай… (кося одним глазом в роман) Вызвал к себе, значит, король-батюшка Людовик трёх добрых молодцев-мушкетёров — Атоса, Портоса и Д`Артаньяна, и объявил им свою волю. Что, мол, повелеваю вам, ребятушки, жениться…

Внучка (тоже кося глазом в роман): А что же он про Арамиса-то позабыл?

Бабуля (озадаченно): Так… Арамис же в этот… в монастырь собрался. Ему жениться не положено.

Внучка (простодушно): Бабуль, а в какой он собрался идти монастырь? В мужской или женский?

Бабуля (в крайнем недоумении): Вот дитё-то неуёмное! (в сторону) Даже не ведаю, как и сказать-то ей… Скажу в мужской — чёрт-те что подумает. Нынче-то они — вон какие продвинутые! В женский — того не легче! (сердито) В какой — в какой… В какой укажет кардинал Ришелье, главный по тамошним монастырям, туда и отправится. Вот! И повелел король-батюшка верным своим мушкетёрам выйти во чисто Елисейско поле и пустить по стреле калёной. Где чья стрела упадёт, там и суженую искать.

Внучка (капризно морщась): Какую стрелу, бабуля?! Они же мушкетёры, значит, стрелять должны из мушкетов.

Бабуля (горячась): С каких таких мушкетов? Ружжа-то чем пуляют? Пулями! А пуля, говаривал Суворов — дура, штык… то есть, стрела — молодец. В общем, выпустили добры молодцы по стреле в разны стороны. Полетела стрела Атоса в стольный град Париж и попала…

Внучка (радостно хлопая в ладоши): Прямо в нос Миледи!

Бабуля (задумчиво): А что? И то верно — так ей и надо, злыдне! Да-а… Пустил стрелу Портос и полетела она…

Внучка (указывая пальцем в окно): На продуктовую базу к тёте Симе. Там он с голоду не умрёт!

Бабуля: А стрела Д`Артаньяна попала в самое что ни на есть болото. Уж ходил он, ходил… В грязи перемазался, чуть в трясине не утоп, все ботфорты истрепал. А нашёл-таки свою стрелу. Глядь — при ней лягушка. Крупная такая, упитанная, на комарах и мухах вскормленная. И говорит она ему по-человечески: «Месье, же ву при, мон шер, возьмите меня замуж. Я — ваша судьба!»

Внучка (жалостливо): А куда ж ему теперь деваться? Констанция-то — тю-тю, померла… Тут он и лягушке будет рад!

Бабуля (порываясь продолжить чтение): Ну, в общем, взял он её, и пошёл… Куда? Ну, куда… Конечно, в терем короля-батюшки на званый пир. За столы дубовые, за скатерти браные… (снова углубляется в роман)

Внучка (нетерпеливо): Бабуля, ты не отвлекайся. Они что, поженились?

Бабуля (являя лик великомученицы): Кто? С кем? А-а-а… Д`Артаньян с лягушкой?.. Нет, милочка. Ты что, забыла кто он по паспорту? То-то же. Ещё не родилась лягушка, чтоб пережить смогла французскую пирушку!.. 1997 г.

* * *

ВОПРЕКИ ЗАКОНУ НЬЮТОНА

(лирическая история о том, как практическая автомеханика оказалась круче теоретического закона сэра Исаака))

Бережно держа в охапке (как бы не помялись!) цветы, упакованные в прозрачный, хрустящий кулёк и, прижимая к себе локтём пакет с подарками, Мишка Таратайкин ехал в тесном автобусе. Внезапно, общественное транспортное средство резко затормозило и все, кто находился в салоне, повинуясь какому-то там по счету закону Ньютона, по инерции качнулись вперёд. Не удержавшись на ногах, Мишка рухнул на спину дамы баскетбольного роста, которая стояла впереди, в последнее мгновение успев для подстраховки выставить локоть. Цветы были спасены, но дама, нос к носу обернувшись к Мишке, сурово провозгласила голосом Фемиды:

— Что, с утра уже набрался? Пить надо меньше! Между прочим, приличные люди в таких случаях извиняются.

В принципе, Мишка мог бы отнести себя к приличным людям, но своей язвительностью дама начисто отбила у него желание произносить что-то покаянно-вежливое.

— Это пусть шофёр извиняется, — сердито отреагировал он. — Мне откуда знать, что он раньше дрова возил?

— А что шофёр? — откуда-то спереди из-за перегородки рявкнул мощный бас. — Я что, виноват, что этот козел на своей «Вольве» выскочил у меня перед самым носом?

Дама, пострадавшая от Мишкиного локтя, не теряя надежды добиться извинений, гневно апеллировала к общественному мнению:

–…Ни малейшего уважения к старшим! Полная развязность, беспардонность и нигилизм! Будь у меня такой сын, я бы ему уши оборвала и секла каждый день, как сидорову козу! — потрясала она крепко сжатым кулаком.

— Будь у меня такая мать, я бы сбежал из дому на следующий же день, как только на свет появился! — запальчиво провозгласил Мишка.

У дамы от возмущения глаза стали большими и круглыми, как юбилейные рубли старой чеканки. Она, казалось, не находила слов, потрясённая подобной дерзостью. Но её тут же подстраховала интеллигентная особа в норковой шапке и изящных импортных очках:

— У моей соседки по дому некие невоспитанные молодые люди вчера украли вывешенное для просушки белье. Всё сняли, бессовестные, вплоть до последнего бюстгальтера! — неизвестно с какой стати заговорила она о краже, шерлокхолмсовским взором пронизывая Мишку. — Между прочим, всего лишь через час их поймала милиция… — многозначительно добавила она.

Мишка тут же почувствовал себя очень неуютно, словно это именно он не только украл, но и надел на себя названную ею интимную деталь женского гардероба. Настроение резко пошло вниз. Однако на выручку Мишке пришёл пьяненький мужичок, который дремал у окна:

— Ну, ч-чё пр-ристали к пар-рню? — с трудом выговорил он. — Может у него пр-раздник? — и неожиданно запел. — Видно не судьба, видно не судьба, видно нет любви, видно нет любви!..

— Замолчите немедленно! — оборвала его травмированная дама, успев убавить размер глаз. — За собутыльника решил заступиться? Вот и ты, — взглянув на Мишку, она многозначительно покачала головой, — будешь точно таким же. Копия! Не дай бог, кто за тебя замуж пойдёт…

— Да я вот теперь и думаю: стоит ли жениться вообще? А то нарвёшься на такую домомучительницу! — с сарказмом огрызнулся Мишка, выходя из автобуса на три остановки раньше.

— Нахал! — крикнула ему вслед морально травмированная дама.

— Базарная торговка! — не остался в долгу и Мишка.

Двери захлопнулись. Автобус пошёл дальше, а до него все ещё доносились гневные филиппики рассерженных дам.

— Таких толстокожих ничем не прошибёшь!

— Ни стыда, ни совести! Вот в наше время…

Приминая ботинками талый снег, Мишка размышлял: а стоит ли ему идти туда, куда он ещё совсем недавно направлялся в самом радужном настроении? Его мысли перебила сердитая воркотня, доносящаяся из-под капота синей «Нивы», стоящей неподалёку.

— Вот, блин, зараза! — сокрушался небольшого роста, крепкий, жилистый мужчина на шестом десятке. — Куда ж она подевалась-то?!

Мишка немного поколебался и, испытав внутреннее сочувствие к мученику отечественного автопрома, предложил свою помощь. «Заразой», которая невесть куда пропала, оказалась искра на свечах зажигания. Уже достаточно опытному автомеханику, каковым был Мишка, найти её никакого труда не составило. Хозяин «Нивы», запустив двигатель, с восхищением пожал ему руку.

— Ну, ты молодец! Я столько лет за рулём, и то, без разумения. Может, подбросить?

Но Мишка, уже остывший после недавней дискуссии в автобусе, решил идти пешком. Он неспешно шагал, небрежно, как веник, держа букет. Сегодня ему предстояло познакомиться с родителями будущей невесты.

…Впервые Ирину он увидел ещё в начале зимы, когда лежал в больнице. «Залетел» он в хирургию из-за аппендицита. Прооперировали его удачно, и уже на третий день он вовсю бродяжничал по больничным коридорам, изнывая от безделья и скуки. Бесцельно болтаясь по вестибюлю, он случайно заметил девушку приятной наружности, которая уговаривала дежурную медсестру пропустить её к бабушке. Время было не приёмное, и медсестра с большой неохотой предложила пригласить старушку в вестибюль. Но нужно было минут десять подождать. И тогда роль больничного Гермеса взял на себя Мишка, за что удостоился признательной улыбки незнакомки. Весь вечер он вспоминал её и вдруг поймал себя на том, что очень надеется увидеть эту девушку и завтра. Однако её бабушку наутро выписали. А через какое-то время из больницы вышел и Мишка.

Весь декабрь он прожил в какой-то странной душевной летаргии. Иногда встречался с друзьями, иногда захаживал на какие-то культмеропроятия в ДК. Всё это быстро приедалось и вызывало острую тоску. Раздражали и вульгарные особы, с которыми, видя его состояние, усиленно пытались познакомить приятели. Даже любимый, им Новый год прошёл тускло и незаметно.

В один из оттепельных февральских дней Мишка шёл по улице и вдруг (снова это «вдруг»!) увидел что-то знакомое в девичьей фигурке, движущейся ему навстречу. С непонятным волнением всматриваясь в неё, он почувствовал что-то наподобие удара высоковольтным разрядом из центрального провода катушки зажигания… Сомнений быть не могло: шла она! Та самая… Когда они поравнялись, Мишка выпалил, ощущая, как внутри у него что-то гулко забилось:

— Здравствуйте! Вы меня не узнаете?

— Нет… — девушка настороженно посмотрела в его сторону, очевидно, не желая задерживаться.

— Вы навещали в больнице бабушку. Кстати, как она?

— А-а!.. Припоминаю вас… — взгляд девушки смягчился. — А вас что, очень волнует её здоровье?

— Места себе не нахожу! — Мишка прижал руку к груди. — А давайте её навестим?

— В следующий раз — обязательно, — снова одарив его улыбкой, девушка зашагала дальше.

Мишка стоял растерянный, не зная, как быть. Это абсолютно не походило на прежние сценарии знакомства. Особенно, на «дискачах». Там лишь намекнёшь — и виснут, и липнут, и предлагают… Боясь, что она снова исчезнет, и теперь уже безвозвратно, он развернулся, и пошёл вслед за незнакомкой. Конечным пунктом, куда направлялась девушка, был детский сад. «У неё что, ребёнок?» — насторожился Мишка. Где-то там, в глубине души, это его почему-то укололо, и он медленно побрёл домой.

Прошла неделя. Незнакомка не забывалась. Сам не понимая почему, в один из ранних зимних вечеров Мишка направился к тому детсаду. Из его дверей выходили мамы и папы и вели по домам своих чад. Вдруг, вместе со всеми вышла и та девушка. Почему-то она была одна.

— О-о, здравствуйте! — изобразив удивление, воскликнул Мишка. — А у вас кто тут?

— У нас тут — я, — незнакомка смотрела на него с нескрываемой иронией. — Я здесь работаю. А вы, я так понимаю, здесь «чисто случайно».

— Ну, конечно! На добровольных, общественных началах, слежу за общественным порядком. Вас, например, могу проводить до дому — вечер уже, темно…

К его радости, чуть заметным кивком она выразила своё согласие. Но проводить её удалось только до угла пятиэтажки, в которой она жила. Его намерение дойти до подъезда, она пресекла лаконичной сентенцией:

— Ямщик, не гони лошадей!..

Так продолжалось неделю. Потом другую… За всё время их знакомства, он только и смог узнать, что она в прошлом году закончила педучилище, что её папа — отставной моряк, они с мамой работают на заводе. Младший брат служит на флоте. И все. Сплошная «терра инкогнита». Мишка попытался пригласить её на танцы, но она отказалась.

— Двадцатилетним «старухам» там делать нечего, — категорично отрезала Ирина.

Лишь пару раз они сходили на выступления местных дарований. Впервые проводив Ирину до подъезда, Мишка наконец-то рискнул её поцеловать.

— Вы… выходи за меня замуж? — решился предложить он.

Мишка никогда бы даже не подумал, что это так трудно будет произнести.

— Так скоро? А ты подумал, как следует? — усмехнулась Ирина. — Хорошо. Послезавтра день рождения мой и бабушкин. Мы с ней родились в один день. Если хочешь — приходи, познакомишься с родителями. Как раз выходной, они будут дома. Но только договоримся: для них ты — всего лишь мой знакомый. Я пока ещё ничего не решила. Да и ты — вдруг, передумаешь?

…Нажимая на кнопку звонка, Мишка вновь был во власти радостных предчувствий. Дверь открыла Ирина. Он ошеломлённо смотрел на неё, даже забыв поздороваться и поздравить с днём рождения. Лишь молча сунул букет и пакет с подарками. Увидев цветы, Ирина просияла и, быстро поцеловав его, шепнула:

— Раздевайся и — к столу!

Мишка почувствовал, как с головы до пят его окатила огненная волна и он, совершенно счастливый, начал расстёгивать куртку. И тут… Его снова обдало жаром: в дверях залы возникла та самая дама из автобуса! Она, похоже, была в крайнем изумлении.

— Мама, это мой хороший знакомый Михаил. Можно просто — Миша, — лучезарно улыбаясь, объявила Ирина.

— Здрасьте… — пролепетал Мишка, читая в глазах своей потенциальной тёщи нечто, не подлежащее обжалованию: «Ты дверь с обратной стороны закроешь сам, или тебе помочь?»

Готовый взвыть с досады, Мишка впервые в жизни воззвал к Всевышнему, мысленно возопив: «Господи! Ну, что за невезуха?! Ну, помоги ж мне хоть как-нибудь! Выручи!..» И тот, как видно, сжалившись, явил-таки свою милость, хотя и с некоторым опозданием. Неожиданно распахнулась дверь спальни, и в прихожую, поправляя новую рубашку, вышел… хозяин «Нивы», которому Мишка помог найти искру.

— Ого! — тоже изумился тот. — Вот так встреча! Ну, такому гостю я всегда очень даже рад. Раздевайся, проходи. А ты что смотришь, солнышко моё? — строго спросил он жену. — Расставляй, наливай — пора за стол.

Та, мгновенно расцветая приветливой улыбкой, метнулась на кухню, на ходу завязывая фартук.

Усаживаясь за стол между именинницами, Мишка растроганно подумал, что это невероятно здорово, если в доме есть настоящий хозяин, который способен отменить последствия проявлений любых законов Ньютона. 2002 г.

* * *

ЖДЕМ, ЖДЕМ ЖЕНЬКУ!

(лирико-бюрократическая история)

… Помню как сейчас: сижу в общаге, пишу курсовую работу. На носу выходные, восьмое марта на подходе, настроение прекрасное… Вдруг прибегает мой хороший приятель Валерка с параллельного курса. Язык на плече, дышит как загнанная борзая.

— Сань! — орёт с порога. — Выручай! У одного моего друга Женьки — ты его не знаешь — жуткая проблема. Можно сказать, несчастье. В общем, женится он.

— А я тут при чем? — жму плечами. — Пусть женится. Совет ему да любовь. А мне к семинару надо готовиться и курсовую уже в понедельник сдавать.

— Намёк понял! — вырывает у меня Валерка авторучку. — Курсовую всей группой доделаем, к семинару тебя подготовим. Но ты — будь человеком, войди в его положение! Суть проблемы такова: через минуту Женьке расписываться, а его — нет! Представляешь?! Исчез куда-то. Вроде, за цветами побежал… Невеста в панике, тёща в истерике, голодные гости звереть начинают. Поэтому: будь другом, поучаствуй вместо него в церемонии, а? Лицом вы похожи, роста одного. Какая разница, кто в документе закорючку поставит — ты или он? Ну что тебе стоит каких-то пятнадцать минут побыть исполняющим обязанности жениха? А то его будущая тёща уже объявила, что если в течение ближайших пяти минут Женька не появится, не видать ему невесты как своих ушей!

Как ни отбрыкивался я (на фиг нужны такие приключения!), натянул Валерка на меня мой парадный костюм, всучил какие-то цветы и потащил к ЗАГСу, что на соседней улице. А там, у входа — толпа, все галдят, волнуются. Подвёл меня Валерка к невесте, а та отшатнулась, хотела даже убежать. Но он ей чего-то там нашептал, нашептал, она улыбнулась как-то вымученно и неохотно взяла меня под руку. Краем глаза я присмотрелся к невесте и этому Женьке-олуху даже позавидовал — везёт же некоторым! Правда, когда голос его будущей тёщи услышал и на неё оглянулся, сам чуть было не дал деру. Тут повели нас расписываться. Надел я невесте на палец кольцо, она — мне, заведующая ЗАГСом нам говорит:

— Люба и Женя, объявляю вас мужем и женой! Молодые, поздравьте друг друга.

— Делать-то что надо? — шепчу невесте.

— Целоваться… — обречённо вздыхает она.

Огляделся я по сторонам — жениха нет, как нет. Блин! Валерка рядом топчется, плечами жмёт, руками разводит… Среди гостей опять волнение, мол, чего это они как будто в первый раз друг друга видят? Ну, поцеловал я невесту, собираюсь сматываться — курсовую доделывать надо.

— Ты что?!! — ужаснулась Люба. — Хочешь одну меня оставить? Засмеют ведь, ославят… Очень тебя прошу: подожди ещё чуть-чуть, он, наверное, скоро будет. К тому же, самое сложное уже позади: нас с ним расписали, а теперь просто посидим до его возвращения за столом.

Пришлось мне и за столом сидеть в качестве и.о. жениха. А гости собрались, прямо-таки, сплошь эротоманы с садистскими наклонностями. Каждые пять минут: горько-горько, горько-горько… Тут поесть бы (когда ещё за таким столом посидеть доведётся?), а они никак не уймутся. Правда — врать не буду! — начал я потихоньку входить во вкус, и даже на дверь перестал поглядывать. Нет этого придурка Женьки? Ну и шут с ним! Невеста тоже дичиться перестала, начала мне на ухо всякие нежности нашёптывать. Но я, хоть и влил в себя шампанского с пол-литра, часы из поля зрения, всё же, не выпускаю. Шутки шутками, а уходить-то всё равно придётся — кто я ей на самом деле?

Ближе к ночи, когда половина гостей уже лежала под столами а другая собиралась к ним присоединиться, начал я потихоньку пробираться к выходу. У Любы — фонтан слез.

— Как же так?! — говорит. — Получается, свою лучшую в жизни ночь, которую я так ждала, мне придётся одной провести?

— Люба, — пытаюсь объяснить ей ситуацию как будущий юрист будущей юристке. — Рад бы тебе помочь, но я ведь всего лишь и.о. жениха. Мой нынешний заместительный статус не даёт на это права. Сама пойми: если вместо законного жениха с тобой останусь я, то данная ночь не будет считаться легитимной и, появись к утру Женька, с ним едва ли удастся достичь консенсуса.

— Заявится, — всхлипывает Люба, — приступит к своим прямым обязанностям. А до того момента побудь, пожалуйста, и.о. моего мужа?

Ну, подумал я, взвесил и решил, что негоже обижать бедную невесту в канун женского дня. Это, прямо, грех на душу взять!

…Прошёл месяц. Женька, паразит, так и не появился. Его, говорят, и на занятиях-то больше никто не видел. А я Любе как пообещал, так все эти дни и отбыл и.о. её мужа. Только вот с Любиной мамочкой (гибрид лесопилки с английской разведкой: всё вынюхивает, всё знает, и — пилит, пилит, пилит…) у нас как-то не сложилось. Она так и не смогла уразуметь, почему я не Евгений, а Александр, и почему меня надо называть и.о. зятя. Поэтому сняли мы с Любой квартиру, стали жить отдельно. А чтобы Женька, когда вернётся, мог нас найти, оставили у неё свой адрес.

Год спустя, уже после защиты диплома, Люба объявила, что скоро родит. И верно, из роддома забрал я её с крепеньким таким, хорошеньким мальчонкой. Смотрю на него, и никак не могу взять в толк: вроде я всего лишь и.о. мужа Любы, а Максим (так назвали новорождённого) — моя копия. Разве такое возможно? Или у природы на сей счёт своя законодательная база?

— Да все нормально, — улыбается Люба. — Со статусом Максима как-нибудь определимся. Пусть по отношению к Женьке он будет считаться фактическим сыном, а для тебя — и.о. сына, точно так же, как и ты для него — и.о. отца.

Подумал я и согласился — умнее, наверное, и не придумаешь. Через пару лет у нас появилась Валюшка (и.о. моей дочки), потом ещё один и.о. сына — Артём. Сначала, конечно, эти обстоятельства меня несколько смущали. А потом вдруг дошло, что так даже лучше! Скажем, появился Женька, а тут для него уже всё готовенькое — жена с кандидатской степенью, квартира, машина, трое детей детсадовского возраста. Не надо мучиться с ползунками, пелёнками, ветрянкой, корью… Но, вот, только нет его, и — всё тут! Где столько времени можно выбирать букет?! Но я твёрдо решил запастись терпением и дождаться его, во что бы то ни стало.

Дождался, блин! Нет, не Женьку. Максим сегодня домой прибегает, взволнованный, взбудораженный (уже совсем взрослый парень — на пятый курс университета перешёл). Я как раз на кухне хлопотал — 8 Марта на подходе.

— Бать! — орёт Макс с порога. — То есть, и.о. папы! Не знаю, что и делать. Мой друг сегодня женится. Через пять минут ему расписываться, а он куда-то побежал за цветами, и до сих пор не можем его найти. Правда, он меня попросил, что если опоздает, расписаться вместо него, как и.о. жениха. Что посоветуешь?

— Да, распишись… — пожимаю плечами. — Раз вернуться обещал, значит вернётся. Я, вон, уже двадцать лет с гаком дожидаюсь некоего Евгения, который, по идее, и есть юридический муж твоей мамы и твой теоретический папа. Пока что он, правда, не появился. Но я надежды не теряю — появится, никуда не денется.

Максим (уж не знаю чему) обрадовался, и вприпрыжку помчался в ЗАГС, а я сижу и чувствую, как меня вдруг начали одолевать какие-то смутные сомнения. Прямо, как киношного Ивана Васильевича. А что если Женька, вопреки всем моим ожиданиям, так и не появится? Как тогда быть? Как привести свой нынешний, фактический статус в правовое соответствие? К тому же, того гляди, с детьми начнётся путаница. Случись, мой и.о. сына Максим станет чьим-то и.о. мужа, так тогда и мои внуки будут с приставкой «и.о.»! Вернее, «и.о. и.о.»… Ё-моё! Да от такой головоломки даже у академика «крыша поедет». Что же делать?

Граждане, огромная к вам просьба: если кто-то из вас увидит Женьку в цветочном магазине, предайте ему, пожалуйста, что все мы его очень и очень ждём. А то ведь, чего доброго, я когда-нибудь и свой жизненный путь закончу в качестве и.о. усопшего. Вот влип! 1999 г.

* * *

ПАРИ НА «ЗАНАЧКУ»

(про несостоявшееся свидание и проигранный спор)

Обнаружив среди прочей корреспонденции, поступившей на плановый отдел, письмо, адресованное лично ему, Павел Мимоходов недоуменно вскрыл конверт, надписанный незнакомым женским почерком. Неизвестно отчего волнуясь, он быстро пробежал глазами по ровным, каллиграфически правильным строчкам.

«Павел Альбертович! — обращалась к нему незнакомка. — Очень прошу Вас дочитать моё письмо до конца, прежде чем Вы его, возможно, скомкаете и выбросите. Пожалуйста, не смейтесь надо мной, но Вы, и только Вы — именно тот мужчина, о котором я всегда мечтала и продолжаю мечтать. Моё сердце безраздельно принадлежит только Вам. Боюсь показаться навязчивой, но не откажите мне хотя бы в одной-единственной встрече. Мне так много Вам нужно сказать! Буду ждать Вас завтра, у входа в центральный дом культуры в шесть вечера. Очень надеюсь, что Вы придёте. Тая».

Отложив письмо, Павел задумался. Что бы это могло быть? Розыгрыш? Но написано как будто искренне. Кто же его автор? Мимоходов неожиданно припомнил гулянку на юбилее Анатолия Каравайкина, своего старого друга и зятя по двоюродной сестре, где заприметил одну привлекательную особу — стройную, светловолосую, в красивом изумрудном платье, выгодно подчёркивающем её весьма недурные формы. Загадочно улыбаясь, незнакомка пригласила его на «белый» танец, непринуждённо обвив шею руками и притянувшись к нему как магнит к железу. Вдыхая будоражащий запах духов, Павел почувствовал, как в его груди что-то бешено заколотилось, а руки, лежавшие на её талии, как бы сами собой съехали куда-то гораздо ниже…

Весь день он не мог отделаться от мыслей о загадочном письме. И уже дома, за ужином, Мимоходов, наконец, принял окончательное решение.

— Тань, завтра у нас на заводе совещание, — включив телевизор и, завалившись на диван, громко известил он свою «половину». — Просидим, наверное, допоздна.

— Да-а?.. — неожиданно этому огорчилась Татьяна, выглянув из кухни в поблёкшем, застиранном халате, отчего и сама показалась Павлу заурядной и потускневшей. — А я думала, будешь вовремя.

— Ну, не знаю… — Мимоходову за себя вдруг стало неловко, и он решил немного «подсластить пилюлю». — Если отменят, то приду, как и обычно.

Однако для себя он твёрдо знал: «совещание» не отменят!

…Поёживаясь под пронизывающим январским ветром, битый час Павел околачивался неподалёку от ЦДК, тиская в руках букет, для маскировки упакованный в газету, пока, наконец, не понял: она не придёт. Стиснув зубы, он нервно зашагал по малолюдной, кое-как освещённой редкими фонарями, заснеженной улице в сторону светящихся в её конце окон пятиэтажек. Проходя мимо первой попавшейся мусорной урны, он уже хотел швырнуть в неё так и не понадобившиеся цветы, но вдруг передумал.

Обида и негодование терзали его. Мимоходов, буквально, возненавидел обманщицу Таю, которая посмела не явиться на ею же назначенное свидание. Помимо этого, в глубине души он чувствовал, что «круто лохонулся», и это ощутимо уязвляло его самолюбие. Вот так, «на мякине», его до этой поры едва ли кто мог бы провести. «Ой, дурак! Ой, дурак! — без конца мысленно повторял Павел. — Не дай бог, кто узнает — хоть вешайся! Засмеют…»

И тут неожиданно он вспомнил про Татьяну. Подумалось: а как бы он отнёсся к тому, что если бы не его, а её кто-то неизвестный пригласил на свидание? И как бы он отреагировал, если бы она, сочинив ему небылицу про несуществующее собрание, побежала на рандеву с другим мужчиной? От таких мыслей Мимоходова бросило в жар. В нем заговорила ревность, быстро сменившаяся на запоздалое раскаяние. Верность законной жены, которую до этого он воспринимал как нечто само собой разумеющееся, вдруг обернулась другой стороной… Он вдруг понял, что ведь и Татьяна кому-то может очень-очень понравиться. И кто-то другой может начать за ней ухаживать… И ещё неизвестно, отвергнет ли она знаки внимания поклонника, если, случись, узнает о сегодняшних похождениях своего «благоверного».

Чем ближе Павел подходил к дому, тем суровее становились его думы. Он решил заочно отомстить негоднице Тае. И — как отомстить! О-о-о! «Что, вертихвостка, хотела меня охмурить? — язвительно мыслил Мимоходов, — Надеялась разбить нашу семью? Черта с два! Зря старалась — не выйдет! Фигу с маслом тебе, а не цветы. Их получит та, которой они и должны быть предназначены — моя законная жена, чьего мизинца ты не стоишь!.. Поняла, мымра?!»

Обуреваемый такими правильными мыслями, он нажал на кнопку звонка. Сияя счастливой улыбкой, нарядная, неожиданно ставшая совершенно неотразимой, Татьяна распахнула дверь и радостно воскликнула:

— Ой, ну наконец-то! А я как чувствовала, что ты ко времени придёшь.

Слегка ошарашенный этой метаморфозой, Павел молча развернул газету и протянул жене прозрачный, хрустящий кулёк с тремя ярко-алыми розами.

— Пашка! Какой же ты, все-таки, молодец! — восхищённо ахнула Татьяна, принимая цветы. — Даже не надеялась, что вспомнишь про мой праздник.

Она поцеловала его и какой-то особенной, невесомой походкой направилась в зал к накрытому столу, подле которого, присматриваясь к бутылкам с лимонадом, крутились их сорванцы — Ромка и Славка. «Бли-и-и-и-н! — мысленно воскликнул Павел, прикрывая дверь. — Сегодня же Татьянин день! Как же я забыл? Ну и ну-у-у-у…» Ему вдруг стало по-настоящему стыдно за свою, пусть и не состоявшуюся, но — как ни верти — измену.

Неожиданно сверчком запиликал телефон. Подняв трубку, Мимоходов услышал голос своей двоюродной сестры Нины, жены Анатолия.

— Пашка? Так, говоришь, не пришла Таечка? Да? Ц-ц-ц-ц! — с «сочувственным» сарказмом Нина поцокала языком. — Ай-яй-яй! Ай-яй-яй! Какова негодница! Так бессовестно обманула порядочного, честного мужчину… Ну, что молчишь-то? В общем, проспорил ты, Паша!

— Ты о чем это? — ошарашенный её осведомлённостью, еле выдавил Павел.

— Забыл? Пить в тот раз надо было меньше, — засмеялась его собеседница. — Помнишь, когда-то я тебе высказывала насчёт той фифы, Толькиной родственницы, которую ты на его именинах прилюдно начал тискать за задницу? Вот. И мы с тобой заключили пари. Ты ещё тогда расхвастался, мол, свою родную и любимую Таню ни на кого не променяю!.. Вот мы и поспорили, что если такое, всё же, случится — надумаешь гульнуть, ты на свою «заначку» вместо лодочного мотора купишь Татьяне новую шубу. Так что, раскошеливайся, «Казанова». Ей об этом рассказывать не собираюсь — зачем расстраивать? Но ты — знай: хоть раз вильнёшь «налево» — сама с тебя шкуру спущу. Запомни!

Раздались короткие гудки. Растерянный, сконфуженный Павел медленно опустил трубку…

* * *

Глава 2 ПАТЕФОНОВСКИЕ БЫЛИ

Кто не читал весёлые рассказы Н.В.Гоголя, написанные им от имени пасечника Рудого Панька, который поведал миру были, услышанные им от некоего дьячка сельской церкви? Впрочем, изложенные в них события происходили в стародавние времена. Вот и подумалось: ну а почему в более поздние времена, скажем, сельский бухгалтер не может поведать о не вполне обычных событиях, происходивших в его селе? Конечно, может! Так и появились «Патефоновские были» о весьма загадочных происшествиях, некогда происходивших в отдалённом, российском селе Баклушине.

* * *

СЮРПРИЗ К ЮБИЛЕЮ

(быль, рассказанная главбухом АО «Баклушинское» П.П.Патефоновым)

Лет двадцать назад история эта случилась. Или даже больше… Бо-о-о-льше! Ох, скажу я вам, «весёлое» было время! В ту пору, помнится, рубли мы получали миллионами, на базар ходили с мешком денег, а покупок на них набирали столько, что и в кармане умещалось. К той поре мы уже успели выучить мудрёные заграничные слова — «ваучер», «приватизация» и «инфляция». Наш совхоз превратился в АО, коров и свиней в нем поубавилось, куры исчезли напрочь, зарплата стала расти как на дрожжах, а холодильники иной раз пустели настолько, что заведись там хоть чуть-чуть уважающая себя мышь, она немедля повесилась бы…

Однажды вечером готовились мы встречать гостей. Супруга моя, Лидия Аристарховна, хозяйничала на кухне, а я в зале наводил блеск в поте лица. Сам, про меж делом, то на часы, то на стол поглядываю. А на нем, знаете ли, такая деликатесная композиция образовывается — хоть натюрморт пиши. А то ж! Аристарховна у меня такая умелица, что и не будет ничего, а всё равно найдёт, чем стол накрыть. И вдруг замечаю среди стеклянной «артиллерии» вин и наливок (понятное дело, марки «Сделай сам») какую-то фирменного вида пузатенькую бутылку с надписью иностранными буквами «Джин». Ишь ты, думаю, моя Аристарховна для кого-то расстаралась. И, скорее всего, для моего племянника Андрюхи. Ну-у-у, это фрукт — не нашего огорода! Как же! — целых три года в чьём-то посольстве сантехником работал, пока спьяну не устроил там потоп во время то ли — раута, то ли — ленча, и не вылетел с работы как опасный диверсант. С тех пор обретается у нас, в Баклушине.

И вот — надо же греху случиться! — разобрало меня любопытство: что же это за пойло такое? Дай, думаю, хоть на язык этот джин попробую. А то застолье начнётся, и даже понюхать, может быть, не удастся. Недолго думая, отвинтил я пробку, а из бутылки — как фыркнет! Похлеще шампанского. В глазах у меня защипало, в ушах зазвенело, в носу защекотало… Кое-как прочихался, и вижу такое диво: посреди комнаты стоит женщина лет тридцати пяти в дорогой шубе, все пальцы — в золотых перстнях, в ушах серьги по полкило, на лице пуд помады и румян. Я сначала подумал, что это свояченица Фаинка раньше времени пожаловала. Но потом пригляделся — нет, не она.

— Вы, — спрашиваю, — кто, откуда и по какому делу?

Она эдак поморщилась и отвечает нехотя, сквозь зубы.

— Я — джиннша из этой стеклотары. За своё освобождение могу исполнить любое твоё желание.

— Почему только одно? В сказках всегда три исполняют.

— Радуйся, что хоть одно. Сам должен понимать — инфляция, она и в сказке — инфляция.

— Значит, всего одно… И, прямо, любое-любое?..

— Да, любое, а не «любое-любое». Я джиннша строгих правил, так что, губы не больно-то раскатывай!

— Очень ты мне нужна! Тем более, в такой день.

— Что ещё за день?

— Юбилей у нас, сорок лет совместной жизни. Ну, желание так желание. Сделаю-ка я сюрприз своей «половине». Давай, знаешь, «Волгу»!

— Пожалуйста. Но, поскольку сумма вознаграждения ограничена конкретным лимитом, предложить могу лишь ГАЗ-21. Год выпуска шестидесятый, двигатель требует капитального ремонта.

— Чего?!! Да на кой она мне? Уж лучше отдай наличными.

— Согласно последней инструкции, вознаграждение наличными и драгоценностями не положено. Только предметами быта.

— Ну, у вас и бюрократия! Никогда бы не подумал, что у джиннов такое возможно.

— У вас учимся. Хорошо, не хочешь машину, заказывай что-нибудь другое.

— Другое… А что, если я попрошу цветной телевизор?

— Это можно. Итак, записываю: завод изготовитель, марка, размер экрана по диагонали?

— Да откуда мне это знать?! Я же не товаровед. Давай, какой хочешь, а то наш уже полгода стоит как пень.

— Интересно, а как же я заявку буду заполнять? С потолка, что ли? Это только в вашем колхозе по такой методе составляются годовые отчёты. У нас всё строго — буква в букву! Кстати, забыла предупредить: в твоём распоряжении осталась всего минута. Не успеешь придумать подходящего желания, право на вознаграждение будет считаться утраченным.

— С ума сойти!!! Черт знает что! Ну, ты хотя бы этот «ящик» можешь оживить?!

Она хмыкнула, подошла к нашему телеку и с размаху кулаком по экрану — бабах! Я даже зажмурился. Открываю глаза — никого нет. Стою и думаю: а была ли она вообще, эта джиннша, или мне она только померещилась? И тут вдруг появляется моя Аристарховна. Увидела пустую бутылку, да как запричитает:

— Господи! Люди добрые! Вы только посмотрите, чего натворил старый дурак! Взял, и выдул целую поллитровку. И почему именно эту?! Племяша твоего, Андрюху привередного, чем теперь прикажешь потчевать? Вот так подарочек мне сделал старый хрыч! Вот так сюрприз!

Вижу — дело плохо: платочек достала, носом зашмыгала… Значит слез не миновать. Этого только не хватало! Чтобы хоть как-то поправить положение, сам не соображая, что делаю, впопыхах хватаю штепсель и — раз! — в розетку. Что бы вы думали? Телик — как будто этого только и ждал: экран засветился, звук прорезался… Моя юбилярша застыла и руки врозь. Потом как кинется мне на шею…

— Ну, молодец, — кричит. — Неужто, сам починил?! Вот так подарочек! Вот так сюрприз!

В этот момент заваливают гости, столпились в дверях, глаза таращат… И как не удивиться? Вопреки стараниям телемастеров, работает наш «ящик» как новенький, на экране то ли мексиканцы, то ли бразильцы никак не наскандалятся, а у нас — всё совсем наоборот… Полная взаимность. Кум Василий своей благоверной бурчит:

— Гляди и усваивай, что значит неувядающие чувства!

Сели мы за стол, опрокинули, как водится (Андрюха, я так понял, от удивления весь свой кураж растерял и пил то же, что и все остальные, без всяких своих обычных «Фу!» и «Фи!»). Стал я рассказывать про джинншу — смеются, никто не верит. Даже обидно! А вы бы поверили? 1996 г.

* * *

СВИХЛЯНДИЯ

(быль, рассказанная главбухом АО «Баклушинское» П.П.Патефоновым)

Да-а-а… Хитрая штука — жизнь. Никогда не угадаешь, что она завтра может преподнести. Вон, было время, прозванное «железным занавесом», когда даже за штаны с импортной этикеткой могли в шпионы записать. А то! В сельмаг такие, чрезмерно фасонистые, понятное дело, никогда не завозили. Значит, или из-под полы эти джинсы купил, поддержав рублём криминальный «чёрный рынок», или выменял у какого-нибудь шпиона на военную тайну. Зато потом, когда «катастройка» победила, такое началось!.. По телеку нудистов начали показывать, наши генералы с американскими братание затеяли, отменили 6-ю статью тогдашней Конституции… А со мной приключилась и вовсе невероятная история.

Не знаю, как вы, а я всю жизнь мечтаю съездить куда-нибудь очень-очень далеко. Ну, если, скажем, не на Ямайку или Занзибар, то, хотя бы, в какое-нибудь Монте-Карло. Но так уж устроена наша жизнь, что путешествовать мне доводилось, в основном, не дальше Сыктывкара или Вологды-гды, где проживает дальняя родня. А тут однажды, нежданно-негаданно, оказался я в чужом городе.

…Иду это я, значит, по совершенно незнакомой улице и никак не могу сообразить: а куда ж это я попал? То, что город иностранный — догадался сразу. Дома — это и без очков видно, не нашей архитектуры. Таблички с названиями улиц на каком-то иностранном языке. Много старинных зданий, красивых таких, расписных, с колоннами… И ещё в этом городе абсолютно всё — куда ни глянь! — совсем не так как у нас: по тротуарам катят авто и фаэтоны, по проезжей части валит народ. И одето тамошнее население, я вам скажу, чуднее не придумаешь. Ладно, там, женщины в галифе и шароварах — дело для нас уже привычное. Так и мужики все до единого в женских нарядах — платьях, юбках и сарафанах. От «мини» до «макси». На меня со всех сторон таращатся, исподтишка в мою сторону пальцем тычут. Надо думать, мой вид им очень уж странным показался. Вышел я на площадь, а там ярмарка — шум, гвалт…

Неподалёку от меня двое торгуются, никак не поладят. Торговец кипятится, доказывает, что товар у него скверный — хоть на помойку выбрось, и высокой цены назначить за него никак не может. Покупатель, наоборот, из себя выходит, не соглашается брать по дешёвке. Подбежал к ним стражник в балетной юбочке-пачке, с саблей на боку. Узнал в чем дело и давай крыть торговца:

— Как ты смеешь, — рычит правоохранитель, — хороший товар продавать по низкой цене? Ещё раз замечу — приговорю к награде!

А я стою, и — рот шире ворот: это что за такая странная коммерция?! Смотрю, из толпы подходит ко мне щёголь в дамской шляпке с вуалью и мини-юбке со шпагой на боку. Весёлый такой, улыбчивый. Хотя по глазам видно: врун и обманщик — каких поискать! Поклонился он со всякими выкрутасами и отрекомендовался:

— Виконт де ля Фанфарони, мэр этого города, именуемого Брехохвастон. Не слышали о таком?

Я тоже на его манер изобразил что-то наподобие реверанса и представился:

— Пётр Петрович, бухгалтер. Нет, — говорю, — про ваш Брехохвастон слышать не доводилось.

— Да, да, я вижу, что вы чужеземец, — говорит он мне, — и, возможно, эта пикантная сцена купли-продажи вас несколько удивила и показалась вам несколько странной…

Ну, если честно, то — да, показалась. Но, не знаю почему, мне тоже вдруг захотелось показать этому Фанфарони, что и мы не лыком шиты, что и мы можем такое отчебучить — хоть стой, хоть падай.

— Ну, что вы! — говорю ему доверительно. — У нас тоже всякое бывает. Случается, свои производства такими налогами облагаем, что их продукция всякую конкурентоспособность теряет. Зато, никаких препятствий импорту. Вези — не хочу!

Виконт восхитился:

— О-о-о! Велл, велл!

В этот момент подошли к нам местные дамы, одна — в запорожских шароварах, две другие — в стройбатовском галифе.

— О чем он лопочет, этот варвар? — затараторили они как сороки. — Неужели тщится доказать, что есть в мире страна, способная превзойти по своим необычайностям нашу несравненную Свихляндию?!

— Ничего и никому доказывать не собираюсь, — отвечаю им. — А про вашу Свихляндию вообще слышу впервые.

— Как?!! — разом выпалили дамы. — Он даже не слышал о нашей стране?!! Темнота!

— Прискорбно отметить, но вы отстаёте от передовой моды, всё ещё носите брюки, — поправляя мини-юбку, начал было рассусоливать виконт, но я тут же перехватил инициативу (в меня как будто какой-то бес вселился):

— Ну и что? Зато наши дамы не только освоили мужской гардероб, но и курево. Вы, мадам, табака ещё, небось, и не нюхали? Во-о-о-о-т! А наши дамы — дымят вовсю. Иные курят чуть ли не с пелёнок. И, кстати, насчёт крутых выражений — полный ажур. Могут так загнуть, что любого сапожника в краску вгонят.

Слушая меня, свихляндки от зависти даже позеленели малость. Видимо желая поддержать соотечественниц, подбежал дряхлый дедок в цветастом сарафане.

— А вы жнаете, — начал он шамкать, — что у нас на кашдый день недели ешть швои отдельные жаконы?!

— Ха-ха-ха! — я демонстративно расхохотался. — У нас, было время, законы семь раз на неделе меняли. Ну, сейчас-то, менять стали пореже, зато строгость наших законов смягчается необязательностью их исполнения. Да, представьте себе! Вон, мой сосед украл в магазине бутылку пива — получил год исправработ, а глава района пустил на ветер десять миллионов — отделался устным выговором.

Слушая меня, виконт хитро так заухмылялся, и начал многозначительно щипать себя за усы. Зато с дамочками чуть не приключилась истерика. Мало-помалу, вокруг нас собралась большая толпа.

— А у нас самые жадные ростовщики! — выпятил пузо купец в широченной цыганской юбке с оборками. — За золотую монету, взятую в долг, через год надо возвращать ещё и пять серебряных.

— Всего-то?! Вы наши потребительские кредиты не брали? Попробуйте! Возьмёшь — не обрадуешься. Бывает, возьмёшь кредит на собачью будку, а чтобы его погасить, впору собственный дом продавать.

Неожиданно нас оглушил страшный грохот, донёсшийся с другого конца площади. Земля колыхнулась, и один из роскошных дворцов превратился в руины.

— Вот! — виконт горделиво простёр в ту сторону руку. — Мы ломаем самые красивые старинные здания. Дробим их в щебёнку и отправляем в соседнюю Глупонию. Там ею мостят дороги. А мы взамен получаем бамбуковые дудочки.

— А они вам зачем?

— Да, просто так. Мода. Посвистел и выбросил.

— Нашли чем удивить! Знали бы вы, сколько мы вырубили лесов и выкачали недр для обмена на жвачки. Мода. Пожевал и выплюнул.

Толпа озадаченно загомонила, но сдаваться не собиралась. Судя по всему, свихляндцы решили мне доказать, что именно их страна самая необычная и невероятная.

— А у нас самые высокие подати, — снова подбоченился купец. — Половину прибыли отдаём в казну.

— Ой-ой-ой! «Половину»… А у нас, наоборот, чем богаче — тем меньше платишь. Самые богатые, даже не знаю — платят ли вообще?

Купец, как будто проглотив язык, тут же умолк и лишь широко развёл руками. Виконт, слушая меня, просиял улыбкой и одобрительно закивал. Вроде того: молодец, молодец, хорошо излагаешь! В это время мимо нас, громыхая колёсами, протащился большой обоз, гружёный копьями, мечами, пищалями системы «Единорог».

— А про это что скажете? — кивнул в его сторону де ля Фанфарони. — Третий год воюем с Аппендистаном. У них напряжёнка с оружием, так мы их сами взялись обеспечивать.

— Пищали-то, поди, старые-престарые? — поморщился я. — Тоже мне, облагодетельствовали! Мы, было время, по указаниям потенциального противника уничтожали все те типы вооружений, которые ему казались слишком эффективными. Да и сегодня продаём стратегические материалы странам, которые исподтишка нам всячески гадят.

— А у нас… А у нас… — хватая ртом воздух, простонала дама бриджах. — А у нас раскаявшиеся разбойники идут служить стражниками.

— Тоже мне — диво! У нас нераскаявшиеся стражники идут в разбойники! — нахально смеюсь им в лицо.

Чую — понесло меня куда-то не туда. Блин! Как бы эти свихляндцы меня не поколотили. Но они вдруг радостно, так, начали мне аплодировать. Зааплодировал и виконт.

— Сеньор чужеземец! — хлопнул он меня по плечу. — Вы доказали, что достойны стать свихляндцем, и я, как мэр славного Брехохвастона, объявляю вас полноправным верноподданным нашего королевства!

Это меня, знаете ли, встревожило не на шутку: да, на фиг бы это было нужно, жить в этой ненормальной, полоумной Свихляндии, в этом дурацком Брехохвастоне! Конечно, у нас тоже всякой дури хватает. Но уж не до такой же степени, как у них. Нет, нет! Оставаться здесь я не хочу! Я понял: надо срочно давать дёру. Бежать немедленно, куда глаза глядят. Рванулся я, да только свихляндцы всей толпой вцепились в меня мёртвой хваткой. Держат, заразы, не отпускают! А де ля Фанфарони выхватил свою шпагу, положил её конец мне на плечо и торжественно, так, заговорил:

— Сударь! Официально объявляю вам, что отныне вы — наш, и только — наш! Навсегда! Повторяйте за мной слова присяги на верность великой Свихляндии!

Я снова попытался вырваться, но кто-то крепко вцепился в моё плечо и начал трясти меня изо всей силы. В ужасе я рванулся и… Очутился на своём диване. Никакой Свихляндии, никакого виконта со шпагой… Рядом с озабоченным видом стоит моя Аристарховна, лоб у меня ладонью трогает.

— Ты что, заболел? — спрашивает. — Чего-то и охал, и стонал. Еле разбудила!

А я лежу, и никак в себя не приду — вот это приключение! Пусть и во сне… Сердце колотится, как после марафона. Гляжу, напротив меня на телеэкране какой-то тип распинается, что-то обещает углубить и расширить. Пригляделся, а это ж он и есть — виконт де ля Фанфарони! И толкает он речь насчёт того, чтобы куда-то высоко выдвинуться от нашего региона. Слушаю его, а в голове вертится: как же ещё много в нашей власти таких вот Фанфарони! И как ещё много надо сделать, чтобы нам никогда не стать Свихляндией…

2001 г.. * * *

П Л Т П

(быль, рассказанная главбухом АО «Баклушинское» П.П.Патефоновым)

Давненько это было. Годочковв э-э-э… Да уж немало воды утекло с тех времён. Коль память не изменяет, то случилось это, примерно, в ту пору, когда один из наших тогдашних «отцов народа» от престола отрёкся, а другой учинил баталию посреди стольного града. Вот в те-то годы и развелось у нас партий — как комаров у заводи. Оно и понятно — столько лет пользовались одной, общей партией, а тут — свобода! Выбирай любую — и на вкус, и на цвет. Появились левые центристы, правые радикалы, либеральные консерваторы… Содом и Гоморра! Довелось и мне воочию понаблюдать, как эти самые партии нарождаются в гуще народной. Помню, будто вчера…

Конец ознакомительного фрагмента.