Русская рулетка

Сергей Зверев, 1999

Жиган не раз видел страх в глазах противников. Но его лютый враг Хожахмет, убивший родного брата Жигана, не привык бояться. Тем более что он окружен такими отпетыми головорезами, что сквозь их кольцо не прорваться и самому отборному спецназу. Но Хожахметеще не знает Жигана и его товарищей по оружию, не знает, что отныне Жиган будет счастлив, только увидев страх в его глазах.

Глава 1

Старуха в грязном синем халате, рваных ботинках без шнурков, обутых на босу ногу, наглухо закрывавшем голову платке возила мокрой тряпкой по выщербленным ступенькам у входа в подъезд. Стоящее рядом ведро, в которое она то и дело окунала тряпку, намотанную на швабру, было заполнено мутной красно-коричневой жижей.

— Ироды, — в голос ругалась она, — это ж надо столько кровищи… А я убирать должна все это говно… Самим бы в руки эту швабру!..

— Да не шуми ты, Семеновна, — хмуро откликнулся один из жильцов, толпившихся неподалеку. — У тебя работа такая.

— Ну, конечно, работа у меня такая… Засрут весь подъезд, а Семеновне — убирай!..

— Тут Надьку с дочкой из семнадцатой квартиры чуть не убили. Ей еще сорока нет, а она за два часа вся поседела.

— А мне какое дело? Вот пусть бы сама тут все и убирала на радостях.

— Ну и заноза же ты, Семеновна! Тебя бы под эти стволы, да еще гранату в нос.

— Не хрен двери открытыми кидать, чтоб каждый засранец с улицы забегал. Стекла битые сами собирайте, я руки резать не буду. А это чего такое?

Уборщица, наклонившись, вытащила из-под выщербленной ступеньки небольшой продолговатый предмет и поднесла к подслеповатым глазам, чтобы лучше разглядеть.

— Вроде ж подметала… Ой! Батюшки!.. — внезапно заверещала она, в ужасе отшвырнув находку под куст сирени.

— Чего там, Семеновна?

Соседи встревоженно обернулись к уборщице.

— Тьфу ты, прости господи… Палец оторванный, весь синий и ноготь сорванный.

— Это, наверно, у того бандита оторвало, когда граната взорвалась. Как ему вообще голову не снесло?!

— Я б таким, как этот бандюган, сама бы руки-ноги поотрывала, — со злостью выпалила дородная тетка с мохнатой собачонкой на руках. — Уже до чего дошло, в собственной квартире не скроешься!

* * *

Холодные капли редкого дождя, падавшего из мутных ноябрьских туч, скатывались по лакированной поверхности кузова огромного черного автомобиля.

Двое мужчин в широких темных пальто одинакового покроя стояли с зажженными сигаретами в руках у высоко поднятой задней дверцы машины. Хмуро поглядывая на дождливое небо, они торопливо затягивались табачным дымом.

— Паскудство, а не погода, — сипло сказал мужчина, тот, что постарше. — Вроде дождь, а вроде и нет.

— А чего ты, Петрович, хотел? — пожав плечами, отозвался его молодой напарник. — Скоро середина ноября. Обычно в такое время уже снег лежит и морозы под десять-пятнадцать градусов.

— Вот пусть бы снег и лежал и мороз тоже хорошо, хоть земля не раскисает. А то… В такую погоду все болезни на человека накидываются. Особенно, Митька, старикам вроде меня тяжело.

— Какой же ты старик, Петрович? — хмыкнул напарник. — Тебе, кажется, еще и пятидесяти нет.

— Вот доживешь до моих лет — поймешь, каково оно после сорока. Тебе-то самому сколько? Небось двадцати пяти еще не стукнуло?

— Двадцать три, — с гордой улыбкой ответил напарник.

— Вот я и говорю, сопливый еще, — беззлобно заметил Петрович. — Тебе что осень, что зима — все едино, пока здоровье есть. А пожилым в наше время до весны ох как тяжело дожить… Помянешь мои слова — работы в эту зиму будет хоть завались.

— Жмуриков туда-сюда возить? — хохотнул молодой.

— Не жмуриков, дурья твоя башка, а покойников, преставившихся то есть.

— А если он не сам «преставился», как ты выражаешься, Петрович, а грохнули его где-нибудь за углом? Как тогда его называть? Жмурик, он и есть жмурик…

— Чего с тобой говорить? Ни черта ты еще не понимаешь. Не знаешь жизни…

Петрович бросил окурок под ноги, растоптал носком ботинка. Внимательно оглядывая машину, наклонился к заднему бамперу и потрогал новенькую табличку с регистрационными номерами.

— Кончай дымить, — недовольно сказал своему молодому напарнику. — Лучше возьми в «бардачке» плоскогубцы и болты посильнее заверни, а то номера болтаются, как у плохого танцора сам знаешь что.

— Я же возле ГАИ привинчивал, все нормально было.

— А это что? Делай как сказано! Дождешься ты у меня, Митька.

Пока молодой человек занимался номерами, Семен Петрович, зябко подняв воротник пальто и поглубже натянув на уши мохеровую кепку, прошелся вокруг автомобиля.

Машина стояла неподалеку от одноэтажного кирпичного здания с решетками на узких, словно бойницы, окнах. Вывеска над резной дубовой дверью еще блестела свежей краской. Сверху черными буквами было аккуратно выведено: «Последний путь». Чуть пониже, буквами помельче: «Бюро ритуальных услуг». Еще ниже и совсем уж мелко: «ТОО „Триал“.

Территория вокруг здания площадью примерно в полгектара была обнесена забором из тяжеловесного чугунного литья. Кроме кирпичного здания конторы, за забором располагался полукруглый металлический ангар, служивший одновременно складским помещением и производственным корпусом. На чугунном заборе рядом с широкими воротами для въезда на территорию бюро была прикреплена еще одна вывеска: «Венки, памятники, транспорт».

— Готово!

Митька подошел к Петровичу, весело подкидывая на руке пассатижи.

— Точно?

— Можешь сам проверить. С номерами все в ажуре.

— Ладно, — буркнул Семен Петрович, пиная ногой правое переднее колесо машины. — Ты вот еще что, Митька, сходи к парням на склад, возьми насос и подкачай колесо. А то непорядок.

— Да кончай ты, Петрович. — Митька недовольно скривился. — С минуты на минуту жмурика вынесут. А я буду тут бегать, как обосравшись?..

— Делай что старшие говорят, разгвоздяй, — ругнулся Петрович.

От почти неизбежной черной работы Митьку спас неожиданно раздавшийся шум автомобилей. На отдаленную окраинную улочку, где располагалось бюро ритуальных услуг «Последний путь», из-за поворота выехали две милицейские машины: желто-синие «Жигули» и «уазик» защитного цвета.

— О! Уже гаевые едут! — с радостью воскликнул Митька, пряча пассатижи в карман пальто.

— Ладно, — нехотя махнул рукой Петрович, — твое счастье. Только чтоб вечером сделал все как надо.

— Сделаю, не боись.

Митька с облегчением вытащил из-за пазухи пачку «Магны».

— Давай, Петрович, еще по одной закурим. Угощаю.

— Я эту прелую солому не курю, — с гордостью отказался напарник от предложенной сигареты. — По мне, так лучше «Примы» ничего нету.

Покуривая каждый свою сигарету, переминаясь с ноги на ногу, они смотрели на подъезжающие милицейские автомобили.

Из остановившихся машин вышли четверо милиционеров: двое в форменных куртках, опоясанные белыми портупеями с жетонами ГАИ на груди, еще двое в обычной серой униформе. Глядя на громадный черный катафалк, они не скрывали своего изумления.

— Вот это хреновина! — сказал один из гаишников, качая головой. — Чего-то я ее раньше в городе не видел.

— Только вчера пригнали, — отозвался Петрович, сплевывая прилипшую к нижней губе табачную крошку. — А утром номера в городской ГАИ получили.

— И сразу на работу? — засмеялся один из милиционеров. — Оперативно…

— Да это шеф все сделал, Юрий Михалыч, — не скрывая удовлетворения, сказал Митька. — Он у нас вообще мужик боевой, энергичный!

— Главное — умный, — поддержал его напарник.

— Это какой Юрий Михалыч? — поинтересовался один из сотрудников ГАИ. — Который на «БМВ»-«семерке» ездит, темно-зеленый металлик?

— Ага, он самый, — кивнул Петрович. — Трошин. Это все его.

— Где же он этот чемодан достал?

— Это не чемодан, а «Кадиллак», — нравоучительно произнес Петрович. — По спецзаказу, из Штатов, на пароме в Ленинград пригнали.

— Нет уже такого города, — поправил его Митька. — Санкт-Петербург он теперь называется, а проще — Питер.

— А мне по фигу. Ленинград так Ленинград, Питер так Питер, — равнодушно отозвался Петрович. — Главное — пригнали, растаможили, документы получили, номера повесили… Наше дело маленькое: гробы возить аккуратно и чтобы все чин чинарем.

— Вовремя подгадали, — засмеялся один из милиционеров, закуривая. — Такого покойничка успели зацепить. Да за него ваша контора столько бабок оторвет…

— А кто он такой? — непонимающе пожав плечами, спросил Митька.

— Кто? Михайлишин?

Милиционеры переглянулись и дружно захохотали.

— Ты чего, не местный?..

— Нет, не местный.

— Деревенский, что ли?

— Ну деревенский… — Митька обиженно потупился. — Из деревни Сморчки Запрудненского района.

— Тогда понятно, — резюмировал гаишник и, обращаясь к Петровичу, продолжил: — Что ж ты, старший, молодого не просветил? А то он даже знать не будет, кого повезет.

— А он и не повезет, я повезу, — пробурчал Петрович. — Слишком сопливый еще, чтоб после «хлебной» машины сразу за руль такого красавца сесть. Это ему не батоны по деревенским сельпо развозить.

— Так кто он такой? — нетерпеливо спросил Митька. — Что шишка, я уже понял.

— Степан Трофимович лет этак двадцать в Запрудном первым человеком был. Сначала секретарем горкома, потом председателем горисполкома, потом, перед самой пенсией, в Москву забрали заместителем министра уж и не помню чего. На заслуженный отдых вышел персональным пенсионером союзного значения. Три квартиры у него в Москве было, а вот не загордился, назад в родные места приехал. Жил тихо, мирно, гулять любил в парке возле памятника Ленину. А вот из-за этой погоды простудился, слег и умер. Будь оно все неладно. Вот так, Митька. Жил человек, и нету.

— А ты чего так переживаешь, Петрович? Он что, твой родственник был? Ну, умер так умер, все когда-нибудь там будем. Нам же лучше, заработок есть.

— Да что ты понимаешь, сопляк? Степан Трофимович ого-го какой руководитель был, не чета нынешним. Старой закалки человек, сталинской, в ежовых рукавицах всех держал, никто пикнуть не смел. При нем таких безобразий, как сейчас, не было. Боялись Степана Трофимовича и уважали.

— Да, — согласился милиционер с рябоватым, побитым оспинами лицом. — У нас в горотделе его тоже вспоминают. Заслужил человек, чтобы его на такой машине в последний путь везли.

— Вы еще гроб не видели, — Петрович поднял вверх большой палец. — Ого, вот это гроб! Я за всю жизнь на такой не заработал. Из Германии везли…

— Что, специально для Михайлишина? — недоверчиво спросил рябой милиционер. — Когда ж вы успели?

— Я же говорю, Юрий Михайлович — умный мужик, — нисколько не смущаясь, проговорил водитель «Кадиллака». — У нас все должно быть по высшему разряду. Ежели машина — так настоящий катафалк, а не ржавый «пазик», как в городском комбинате бытового обслуживания. Гроб из красного дерева с медными ручками, а внутри не тюфяк из ваты — настоящая пуховая постель. Я бы в таком гробу жить согласился. Все шелком отделано, крышка из двух половинок, снизу колесики… Не гроб, а произведение искусства. Опять же, цветы у нас свежие, прямо из теплиц. Вы не глядите, что сейчас холодно и такое дерьмо сверху падает. Розы и гвоздики — одна к одной. Вот отвезем во Дворец культуры профсоюзов, весь город увидит, какая у нас фирма. А хоронить, знаете, как будем? Гроб теперь опускают в могилу руками только бедные, а у нас есть специальная машинка, тоже из Германии привезли. Чик-чик-чик, рукоятку крутишь, а гробик так тихонечко вниз… Одно слово — аккуратно. И красиво. Оно, конечно, недешево. Так ведь по-человечески. И никаких пьяных могильщиков, все чистые, выбритые и одеты с иголочки. Вы на нас с Митяем поглядите. Во. — Он довольно провел рукой по отвороту. — Новье… Юрий Михайлович не зря столько денег в нашу похоронную контору вбухал, все окупится и прибыль принесет. У нас тут еще очереди стоять будут, чтоб с шиком похоронить.

— Что-то я тебя не пойму, Петрович, — хмыкнул молодой напарник. — То ли ты по сталинским ежовым рукавицам тоскуешь, то ли за капитализм агитируешь?

Милиционеры, прохаживающиеся вокруг черного катафалка, дружно засмеялись.

— А чего ж не агитировать? — без тени смущения ответствовал Петрович. — Мне за это деньги плотют.

— Какой же у этого крокодила литраж? — полюбопытствовал один из гаишников, останавливаясь возле капота, украшенного фирменным гербом «Кадиллака».

— Пять и семь, — ответил Митька, горделиво подбоченясь.

— Да не может быть! — не поверил милиционер. — Это ж сколько растаможка должна была стоить?!

— Мы за ценой не постоим, — поддержал молодого коллегу Петрович, словно за катафалк и машинку для опускания в могилу платил из собственного кармана.

— Одно могу сказать точно, — потер физиономию гаишник, — денег на похороны из городской казны не жалеют. Мы-то что, люди подневольные, на государевой службе. Сказали сопровождать машину с гробом, будем сопровождать. Сказали Дворец культуры охранять как зеницу ока, пожалуйста, вот вам патрульные машины вневедомственной охраны. Опять же почетный караул из воинской части прибудет, а вся вот эта хрень, — он постучал рукой по капоту, — да с гробом, да с цветами, да с машинкой… Нам-то что, нам зарплату платят, а вот другим после этих похорон крепко пояса затянуть придется. Так когда там покойника вынесут?

— Да скоро уже, — ответил Петрович. — Надо же было помыть, побрить, приодеть, то да се. А вон гляди, что я сказал, уже несут…