Нахимовский Дозор

Сергей Еремин, 2020

XIX век, Россия, Крымская война. Легендарная оборона Севастополя. Дозоры четырех империй ревностно следят за тем, чтобы Иные не вмешивались в ход боевых действий людей, и друг за другом. И при этом каждый Дозор ведет свою игру – все хотят первыми добраться до… Знать бы, до чего именно. Ни капли вымысла – чистая правда истории, неведомой широкой публике.

Глава 2

I

Осенняя степь под Перекопом оказалась не такой унылой, как ожидал Бутырцев: недавние мелкие дожди немного смочили иссохшую за лето землю, и молодая зеленая травка радовала глаз путников. Октябрьской ночью Шаркан перебросил Бутырцева с Нырковым с лошадьми, повозкой и поклажей поближе к старой оборонительной линии Крыма.

Теперь они ехали на юг в компании многочисленных обозов и пеших войсковых колонн, которые то и дело обгоняли стремительные верховые — курьеры, фельдъегеря. В российской глубинке тракт в это время года давно бы превратился в непролазную канаву с грязью, но в Крыму еще было сухо, солнечно и тепло.

В дороге обсуждали подробности доверенного им дела.

— Почему граф… э-э… Аркадий Николаевич нас сразу в Севастополь не перенес? — спросил своего Темного начальника мичман, восседая на козлах — возницу Бутырцев решил не брать, дабы не стеснять себя в разговорах с помощником. Поинтересоваться мнением Ныркова на этот счет он не удосужился. Филипп сделал себе еще одну пометочку в перечень черт Темных — бесцеремонность по отношению к другим.

— Подумайте сами, молодой человек. Появляемся мы в осажденном городе: кто? Откуда? Где наши бумаги-с, проездные-подорожные? Где наши попутчики? Мы, конечно, можем головы заморочить, глаза отвести. Но нам в Севастополе еще долго пробыть придется, со многими людьми общаться. Кстати, можете графа свободно называть по сумеречному имени — Шаркан. Имя, как ни странно, славянское, означает «простоватый». Но заблуждаться не советую, он взял его, как мне думается, от противного.

— Полагаете, Лев Петрович, что кампания затянется? Что не возьмут союзники город в ближайшее время? Остатки Черноморского флота заперты в бухте, крепость с суши беззащитна. Англичане и французы воевать умеют. По слухам, одних только транспортов несколько сотен под Евпаторию прибыло. — Нырков горячился и вместе с тем в глубине души ожидал, что сейчас опытный и рассудительный Бутырцев успокоит, растолмачит, объяснит, подтвердит уверенность его в том, что не будет отдан врагу Севастополь, что выстоит, сдюжит русская армия, что доблестный флот еще даст генеральное сражение заносчивым британцам и отчаянным французам. И возможно, он, мичман Нырков, вместе с абордажной партией, сжимая в одной руке палаш, в другой — кортик, будет брать в плен неприятельского капитана… Да что там — адмирала! И сам Петр Степанович, герой Синопа, всенародный любимец и главный императорский флотоводец вице-адмирал Нахимов прикрепит к его груди крест святого Георгия и поцелует в окровавленный лоб, рассеченный… несильно… вражеским кортиком… И скажет душевно: «Спасибо, братец! Защитил Россию-матушку». И утрет скупую слезу — отец родной!

— Да, любезнейший Филипп Алексеевич, все так — сильны союзники. Английские газеты писали, что неприятель наш собрал в Варне запасы громадные, от орудий в количествах впечатляющих до мешков с землею, чтобы строить свои укрепления. Что уже набраны тысячи болгар-землекопов для строительства лагеря. Уверен, что все подсчитали банкиры в Лондоне и Париже. Знаю я их — у них кредита просто так не допросишься. Но думается мне, что они не учли самого главного…

— Чего же? — Полулежавший в повозке мичман даже приподнялся, присел, ожидая, что сейчас первостепенный Темный маг раскроет ему главную тайну их задания. В том, что таковая имеется, он даже не сомневался.

— Не учли они дух русского солдата. Не учли его стойкость. Нет, не таковы наши воины, чтобы сдаться при виде вражеской мощи. Сначала супостату положено гостинец преподнести — пули и штыки. И ядра из флотских единорогов. Попотчуют, пусть отведают. А генералы и адмиралы на то и поставлены, чтобы придумать, как город с суши защитить, как сделать из него крепость неприступную. — Бутырцев тоже дал волю патриотическим чувствам. Внешне это не проявлялось. Но в минуты волнения или напряжения ума у него даже речь менялась, вспоминались слова вековой давности, фразы строились более архаично — всплывала из глубины души юность, насыщенная страстями. Даже Нырков заметил это.

— Правда ли, что вас будто бы сам император Петр Алексеевич в Париж учиться отправил? — решил воспользоваться благоприятным моментом любопытный юноша.

— Чистая правда! Послал меня царь с другими детьми дворянскими науки познавать во Францию в инженерную школу. Понимал император, что наше обучение — свет для невежественной России, не пожалел денег на благое дело. Я там знакомого встретил — Абрамку Петрова. Генерал-аншефа будущего, который потом себя Ганнибалом величать велел. Я и его брата, Алешку, знавал. Еще по Преображенскому полку, где я был рядовым, а он гобоистом. Но младший братишка помер в юности, а с Абрамкой мы знатно повеселились во Франции: и вино пивали, и на войне воевали, — ударился в воспоминания Бутырцев.

— Это вы там, во Франции, Посвящение прошли? — осторожно поинтересовался Филипп. Вопрос для любого Иного очень личный, не каждый готов душу перед другим открыть.

Но Лев Петрович закрываться не стал. Светлый ему нравился, к тому же с этим мальчиком ему предстоит работать в паре, жить бок о бок, дело делать. Может быть, и воевать — с людьми или Иными, не развлекаться едут.

— Там. Заприметил меня один француз. Виконт де Брижак. Маг к тому времени силы немалой. Мы с ним в салоне общей знакомой как-то повстречались. Язвительный был человек, начал надо мною насмехаться. Я французский уже хорошо разумел, а изъяснялся еще дурно. Слово за слово, распалил он меня, но я виду не подаю. Он продолжает. Тут я не сдержался, матерно ответил, думал, не поймет похабщину. А он все понял, Иной ведь. Обложил меня по-французски. Тонко, с выдумкой. Главное — публично. Я его на дуэль вызвал, драться немедленно. Вышли в сад. Я уже в подпитии был, шпагу с трудом держал. Он стоит, хохочет, насмехается надо мной с одним кинжалом в руке. Я вскипел, бросился было на наглеца. Он мою руку перехватил с силой небывалой. «Fixer», — говорит. Развернул свое оружие, ткнул себе в живот, аж до самой рукоятки вогнал, лезвие из спины выйти должно было. Я думал, все — убился насмешник. А он чуть согнулся, поморщился, двумя руками клинок из тела вытащил. Камзол расстегнул, рубашку. Повторил свое «fixer», тут до меня дошло, что он велит мне смотреть на рану. Я глянул — батюшки-светы! — рана-то на глазах закрылась, и на коже ни следа. Меня аж трясти начало. «Ну что, — говорит уже по-русски, — получил сатисфакцию?» Я ничего понять не могу, подумал, что допился этой ихней кислятины до чертиков. Тут Анри меня и просветил насчет Иных. В Сумрак провел, вывел назад. Привел к Тьме. Потом учил меня, бывая в добром расположении духа, когда мы с ним куролесили. Как-то ночью возвращались мы с ним из Пале-Рояля, кутили с регентовыми друзьями, жаль, с самим герцогом Орлеанским не довелось познакомиться. Пьяные были, шли и песни горланили, попивая вино запросто, из бутылок. На наши вопли ночные воры пришли. С дубинками, а кое-кто и при шпаге был. Ох и повеселились мы с Анри!

Бутырцев замолк, смакуя пережитое. Мимолетная улыбка коснулась его лица — знать, было что вспомнить. Но быстро продолжил:

— Со многими Иными познакомил меня мой наставник: с французами, с англичанами, с испанцами тоже, с двумя итальянцами. Потом я в Европе не раз бывал — и по делам Иных, и как частное лицо. Еще большими связями разжился. Я полагаю, что наши Высшие учли эти знакомства, когда поставили меня начальствовать над русским Дозором в Севастополе.

— Кого же еще назначать, Лев Петрович, если не вас. Вы и с европейскими Иными знакомы, и следователь знатный, уж я-то имел честь увидеть вас в деле, — польстил Бутырцеву Филипп не без задней мысли — хотелось юноше узнать, что же на самом деле поручено Темному расследовать. Не может быть, чтобы двое разномастных Высших послали Льва Петровича выполнять скучную работу надзирателя над Иными.

— Вы, Филипп, не темните, Тьма — сторона не ваша, — ухмыльнулся старый маг. — Хотите что-то спросить — спрашивайте. Сочту нужным передать вам какие-то знания — отвечу. В необходимых пределах. Если вопрос будет о том, что вас не касается, — не обессудьте. Так будет лучше для дела. Нам с вами еще многое предстоит.

Нырков помолчал, досадуя на себя за то, что его хитрость оказалась шита белыми нитками. Не хотелось показывать свою неосведомленность, выглядеть бестолочью в глазах хоть и Темного, но уважаемого им мага.

— Лев Петрович, так что мы будем делать на самом деле? — решился наконец молодой человек.

— Увы, Филипп Алексеевич, будем мы заниматься наискучнейшим на свете делом — следить за магическим фоном в городе и округе, прислушиваться, вылавливать малейшие всплески, определять источник, собираться с коллегами из других Дозоров и решать вопрос правомерности применения магии. И буде решено, что кто-то проштрафился, то выдавать виновного на суд Инквизиции.

— Лев Петрович! — взвился юноша. — Не держите меня за дурачка! Всегда вы, Темные… Будьте любезны…

— А еще… — многозначительно протянул начальник, — мы будем стараться понять, зачем европейские Иные натравили европейских же императоров на Россию, чем привлек их Крым, какая надобность собрала столь многочисленные Дозоры в Севастополе. И чем на самом деле они тут занимаются.

— Ух ты! — Нырков был ошарашен. — Вам Высшие что-то такое рассказали? Что вы знаете?

— Увы, Филипп, мне ничего не объяснили, не поделились московские гранды своими подозрениями. Они явно что-то знают, к каким-то выводам пришли. Но мне Шаркан наказал, чтобы я внимательно осмотрелся, вник во все подозрительное, вычислил интригу и только тогда доложил ему. Им — Агний был при этом напутствии. Они, видите ли, хотят услышать мое непредвзятое мнение о происходящем. Верят моему чутью следователя и способности видеть мелкие черты будущих событий. Удружили…

— Вы и впрямь можете будущее видеть? — нескромно заинтересовался любопытный Нырков.

— Увы, мой юный друг, дар мой небольшой и неудобный: вдруг удается услышать слово, или фразу, или предмет как бы из будущего, а то и картинку целую. Что это? К чему? Самому приходится разгадывать загадки. Нет, я не пророк и не предсказатель. Я могу линии обыденных событий на несколько минут вперед посмотреть, иногда даже на полчаса в будущее заглянуть. Но не более.

— Мне и этого не дано. С моим пятым-то… — загрустил юноша.

— Учитесь, познавайте, я тоже не родился первостепенным. С шестого начинал, упорством и упрямством постигал магию. Никаким знанием не брезговал, в ножки учителям кланяться не стыдился.

— Я готов учиться… — засмущался вдруг Нырков и замолчал.

— Договаривайте! Смелее, ну! Я не обижусь, — подбодрил начинающего мага Бутырцев.

— Даже у Темного, — пробормотал юноша.

— Так-то лучше. Откровенность между нами — это залог успеха. Если я — разведчик и свежий взгляд на события для Высших, то вы, Филипп, тоже можете быть моими глазами и ушами в тех местах и в том обществе, где со мною не могут вести себя по-приятельски. Среди молодых офицеров, да и среди солдат вы будете своим без всяких заклинаний. Наверняка вы найдете собственные ниточки в доверенном нам деле. Кстати, раз уж вы мой помощник, то я обязан вам еще кое-что рассказать. В моем походном сундучке, да-да, в этом, — он кивнул в сторону поклажи, громоздившейся на телеге, — амулеты, доверенные мне Шарканом. Они вас не касаются, но среди них есть необычная раковина, которая позволяет связаться с главой московских Темных. Мало ли что может со мною произойти, тогда вы возьмете раковину и доложитесь. Сейчас я вас научу ею пользоваться. Обхватите ее пальцами снизу, как чашу… Именно так, правильно. Теперь поднесите ее ко рту, да-да, вот так, и говорите в Нее «Вызываю тебя, Шаркан!» Да громче, громче, не бойтесь, я накрыл нас сферой невнимания. Слышите, в раковине запищало? Теперь поднесите ее к уху и слушайте, что говорит вам собеседник… Слышно? Дайте-ка я поговорю.

Бутырцев коротко доложил Шаркану о прибытии в Крым. В ответ Высший сообщил ему свежие новости об обстановке в Севастополе. Известия были печальными: город подвергнут жесточайшей бомбардировке, продолжается затопление русских кораблей, пятого октября на Малаховом кургане смертельно ранен ядром начальник штаба Черноморского флота вице-адмирал Корнилов. По настоянию нашего Дозора было проведено расследование обстоятельств гибели фактического организатора обороны города, установлено французское орудие, из которого был произведен злосчастный выстрел. Следов магического воздействия не обнаружено. Впрочем, как и в других случаях гибели генералов и адмиралов союзников и русских. Иные были ни при чем, люди сами старательно убивали друг друга.

В угнетенном состоянии продолжили свой путь петербургские маги.

II

Шестого октября дозорные ехали по дороге из Симферополя в Бахчисарай. Лошади заметно устали, с покупкой сена и овса для животин были проблемы, но Бутырцев денег не жалел, полагая, что им надо как можно скорее попасть в Севастополь. Однако быстро ехать не получалось, дорога была забита войсками, шедшими к Севастополю, и встречными телегами с ранеными, которых везли в госпитали Симферополя.

Поначалу дозорные на всех остановках жадно расспрашивали о том, что творится в осажденном городе, об армии, о действиях союзников. Но быстро прояснив картину, Бутырцев решил придирчиво обдумать все, что можно припомнить по новому делу.

Своими размышлениями Лев Петрович решил поделиться с Нырковым. Во-первых, он обещал учить молодого человека своей методе, во-вторых, слушатель мог бы заметить и указать на несоответствия в его умственных построениях.

Они ехали, Бутырцев рассказывал о том, как ему видится ситуация. Ныркову оставалось поддакивать, удивленно восклицать в нужных местах и задавать вопросы в самых сомнительных поворотах мысли следователя.

Если поставить перед собой вопросы: «Куда они едут? Что им предстоит? Что в этой войне четырех империй Шаркану с Агнием? Как оказался возможным столь противоестественный союз?», то суть виделась Бутырцеву таковой.

Есть два варианта: либо наличествует сильный враг, одинаково ненавистный или угрожающий обоим Высшим, либо… Либо существует приз, недосягаемый для каждого по отдельности, но который возможно добыть совместными усилиями. Что, если враг тоже охотится за этим призом? Значит, враг — приз — союз владык московского мира Иных. Или всех русских Иных? В Европе тоже очевидный комплот: английской королевы Виктории, французского императора Наполеона III и турецкого султана Абдул-Меджида I. Но что Иным до дел человеческих? Впрочем, сколько раз Высшие Иные вмешивались в эти самые дела. Во благо людское… гм… в первую очередь свое. Всегда и всюду за катаклизмами человеческой истории можно обнаружить вмешательство Иных. Если как следует покопаться.

Напрашивался вывод, что за каждой из противоборствующих сторон в этой войне стоят Иные. За французами — парижское гнездо и, чего никогда нельзя исключать, — Ватикан. За англичанами — последователи Мерлина обеих мастей. За турками — Левант, Магриб… Персия?

«Не слишком ли ты широко метешь, Лев Петрович? — спросил сам себя Бутырцев, заканчивая эти рассуждения. И тут же сам себе ответил: — Не слишком, лучше сразу посмотреть на всю картину, чтобы понять, что на ней нарисовано».

Продолжил раскрывать глаза юному Светлому. Как вообще началась эта война? Если вспомнить все, что он видел сам, слышал от других, о чем читал в газетах российских и европейских? Думай, следователь, сопоставляй — в первую очередь это надо тебе. Зачем? Чтобы выжить.

* * *

Если поглядеть на царствование Николая I с 1825 по 1854 год, то становится понятно, что к началу пятидесятых пик величия и мощи императором и самодержцем был пройден. Сам Николай об этом не догадывался, внешне все казалось незыблемым для европейского «жандарма» — он самый могущественный в Европе, никто ему не должен перечить. Поэтому Наполеона III, пришедшего к власти во Франции путем переворота второго декабря 1852 года, русский император считал государем незаконным — не совсем чтобы из грязи в князи, но из президентов в императоры? Фи! Бонапартам еще на Венском конгрессе четырнадцатого-пятнадцатого годов было раз и навсегда запрещено занимать французский престол. О чем Николай I тонко напомнил французскому выскочке — назвал в поздравительной телеграмме не братом, как император императора, а всего лишь другом — «Monsieur mon ami». Новый Наполеон это запомнил. Впрочем, он мог припомнить Николаю многое — в свое время французский бездомный принц просился в Россию, царь ему отказал.

В это же время Ротшильды усиленно навязывали русскому царю заем, о чем Бутырцев случайно узнал, будучи в Париже в политическом салоне у некоего русского, Герцена Александра Ивановича, борца с самодержавием. Возможно, небескорыстного агента тех же банкиров. Знал и о том, что Николай не поддавался, справедливо полагая, что это путь в финансовую кабалу. Ведь война — это хороший способ растрясти царскую казну. Да и мошну европейских монархов. Куда они денутся от финансовых воротил, возьмут кредиты!

Англичане? А что англичане? Царила Виктория, а правили банкиры. Но и королева, и знать, и банкиры — все хотели править миром и получать от этого свой немалый кусок пирога. И тут Николай со своим самомнением, с претензиями на какой-то там по счету Рим, с желанием носить титул защитника православия, из которого вытекало, что он — единственный защитник христиан в Османской империи. Ну и проливы — куда же без них? Николай спал и видел, как однажды к воротам Константинополя будет прибит его щит, София сбросит полумесяцы и вновь покроется крестами, а Россия жерлами своих пушек будет регулировать проход через Босфор. Церковь Рождества в Вифлееме будет собственностью православной церкви. И не Константинопольской, а Московской. В вопросе о церкви противником был Ватикан. В вопросах о проливах — и англичане, и французы. Не говоря о турках.

Турки, Блистательная Порта, Османы — сколько Лев Петрович себя помнил, столько Россия и воевала с южным соседом. Турки были повсюду: в Молдавии и Валахии, в Крыму, на Кавказе. С турками приходилось воевать, заключать мир, истребовав для России право защищать интересы православных в их империи, опять воевать. Константинополь бросался под крыло то к Вене, такому же давнему своему сопернику, как Петербург, то к Парижу, отдавая Франции контроль над христианскими святынями в Палестине. То к Лондону, который тут же заставлял Османов принимать выгодную для британских банкиров позицию.

Все эти империи давили слабеющий восток оружием, но ревностно следили, чтобы кто-то не вырвался вперед.

На исходе лета 1852 года под стены Стамбула пришел 80-пушечный линейный корабль «Charlemagne», а уже в декабре ключи от церкви Рождества Христова были отобраны у православной общины и переданы Франции. Ватикан торжествовал! Россия стягивала войска к границам Молдавии и Валахии. «Отмстить неразумным…»?

Неблагодарный Франц-Иосиф, правящий Австрийской империей, спасенной штыками николаевской армии от развала в сорок девятом голу, когда восстали венгры, тут же начал собирать свои силы в кулак, не желая, чтобы лакомый молдавский кусок достался России. Прусский дядя Николая на это никак не отреагировал.

Англичане вообще полагали, что России не место в кругу морских держав, поэтому твердо решили, что русский Черноморский флот существовать не должен.

В начале 1853 года в Константинополь прибыл русский посол князь Меншиков. Да-да, тот самый, который сейчас в Крыму армией командует. Он заверил Абдул-Меджида, что Николай хочет укрепить узы добрососедства между двумя империями. Для этого Турция должна признать права Элладской церкви на святые места в Палестине, а России должно быть предоставлено право протекции над двенадцатью миллионами христиан в Османской империи, что составляло почти треть всего населения. Все это должно было быть оформлено в виде договора.

В это время английский премьер Абердин заключил соглашение с французским императором Наполеоном III о совместных действиях против России, которая чересчур возомнила о себе. Союзники действовали быстро. В марте 1853 года, узнав о требованиях русского царя, Наполеон III направил французскую эскадру в Эгейское море. А англичане — нового посла в Стамбул, который переиграл Меншикова, обещая султану поддержку Великобритании в случае войны.

Абдул-Меджид I издал фирман о нерушимости прав греческой церкви на святые места. Но он отказался заключить с российским императором договор о протекции. Николай воспринял это как очередное оскорбление. Первого июня российским правительством был издан меморандум о разрыве дипломатических отношений с Турцией.

После этого Николай I приказал восьмидесятитысячной русской армии занять подчиненные султану дунайские княжества Молдавию и Валахию «в залог, доколе Турция не удовлетворит справедливым требованиям России». В свою очередь английское правительство приказало средиземноморской эскадре идти в Эгейское море.

Двадцать первого июня русские войска вступили в дунайские княжества.

Это вызвало протест Порты. В Вене была созвана конференция уполномоченных Англии, Франции, Австрии и Пруссии. Результатом конференции стала Венская нота, компромиссная для всех сторон, потребовавшая от России эвакуации из Молдавии и Валахии, но дававшая России номинальное право защиты православных в Османской империи и номинальный контроль над святыми местами в Палестине.

Николай I Венскую ноту принял. Но османский султан, надеявшийся на обещанную британскую военную поддержку, предложил внести кое-какие изменения в ноту. Суть документа поправки не меняли, но тщеславие Николая было задето. Он, могущественнейший монарх Европы, должен пойти на поводу у каких-то турок? Достаточно того, что он согласился подчиниться авторитету глав ведущих держав мира. Поправки он отклонил.

Дальнейшие события выглядят очень логичными.

Абдул-Меджид I двадцать седьмого сентября потребовал от России покинуть дунайские княжества в двухнедельный срок. Россия это условие не выполнила. Четвертого октября Порта объявила войну России. Николай в долгу не остался и двадцатого октября в свою очередь объявил войну Турции.

До Синопского сражения, триумфа Черноморской эскадры Нахимова (с русской точки зрения), или до Синопской резни (по мнению влиятельных английских газет) оставалось всего ничего.

Или до дела Пекуса с точки зрения Льва Петровича.

Кстати, английская эскадра на выручку туркам в Синоп не пришла, сославшись на неудовлетворительные погодные условия. Единственный уцелевший турецкий корабль — пароход «Таиф» («Tayf») — позорно сбежал с поля боя, если полем можно назвать морскую гавань.

Но зато европейские Иные посочувствовали несчастным туркам, заставили Инквизицию заняться русским моряком, с перепугу закрывшимся магическим щитом. Занятно.

И война уже полыхает от края до края Российской империи, от ее западных придунайских желаемых границ до Северного моря и Камчатки. От Финского залива до Кавказа. И центр всех устремлений союзников, средоточие сил и финансовых потоков, основные военные действия — это все Севастополь.

Небывалые в истории объединенные Дозоры, представительство Инквизиции, подозрительный союз Шаркана и Агния — это тоже Севастополь. Им всем тут что, медом намазано?

* * *

Бутырцев методично читал лекцию для своего спутника. Сыпал именами, датами, пунктами договоров. У юного мичмана голова шла кругом. Он давал присягу Государю, он принимал Договор, он готов был умереть за Веру, Царя, Отечество, Дело Света. Но ему и в голову не приходило, что его подвиг будет связан с таким запутанным клубком гордиевых узлов. Куда как проще командовать вверенными тебе орудиями на деке линейного корабля, стоя под градом неприятельских ядер и бомб. Вообще-то он в бою еще не бывал, но в практических плаваниях со стрельбой участвовал…

Бутырцева к концу обозрения большой политики одолела досада — в результате всех этих неразумных ходов самодовольных деятелей, начиная с Николая Павловича и заканчивая продажными турками и московскими магами, он, Бутырцев, вынужден трястись в этой повозке по пыльной дороге в Севастополь. Учить мальчишку Светлого уму-разуму. Думать о том, где взять свежих лошадей или найти корм для выбившихся из сил коняг, которых Шаркан соизволил переместить в Крым. Трястись? Вообще-то сейчас стоим, как и всегда, — дорога узкая, сплошные телеги, возы, фуры, повозки, конные эскадроны, пешие ротные колонны. Возницы орут, курьеры орут, ишаки орут — воистину Содом и Гоморра. Только татарские верблюды спокойно жуют свою жвачку.