В поисках идеала

Сергей Евгеньев, 2023

1897 год. В Москве бесследно исчезает купеческий приказчик Устин Ушаков. У него не было ни врагов, ни недоброжелателей. Знакомые отзываются о пропавшем самым лестным образом, как об идеальном сотруднике, и хлопочут о его розыске перед одним из лучших московских сыщиков Владимиром Филатовым. Тот берётся отыскать Устина. Филатову придётся заглянуть за изнанку внешне пристойного, полного лоска и роскоши купеческого мира. Помимо обычных склок, на поверхность всплывут тайны, обладатели которых не пожалеют ничьей жизни за их сохранность. Чьи интересы волей или неволей нарушил Устин? Сможет ли Филатов распутать загадочный клубок и отыскать исчезнувшего?

Глава 2

Морозцев с видом крайне загадочным, но довольным подошёл к двери, распахнул её и, сделав широкий жест рукой, сказал:

— Проходи, Матвей Никанорович. Прошу меня простить за ожидание. В мои утренние планы вмешался непредвиденный случай. Не держи зла.

В гостиную вошёл молодой, лет тридцати, среднего роста, худощавый мужчина, держа в руках порядком потёртый коричневый саквояж. Он мельком взглянул на Филатова, кивнул ему и смущённо обратился к Морозцеву:

— Ничего страшного, Савелий Трофимович. Я надолго не отвлеку. Мне бы расчёт получить и более задерживать не стану.

— Помню, всё помню, уважаемый доктор, — купец достал из кармана пиджака чековую книжку, быстро заполнил первый свободный листок, оторвал и протянул посетителю: — А не желаешь ли ещё один чек получить? Причём не просто аванс, а всю сумму сразу готов заплатить.

— Я… Право не знаю… А за что? — молодой человек замялся.

— Простите великодушно за бестактность, господа. Я же не представил вас друг другу. Совсем забыл о приличиях. Владимир Андреевич, знакомьтесь — это Матвей Никанорович Захаров, врач. Причём один из первейших, прямо как вы в криминалистике. Матвей Никанорович, прошу любить и жаловать — это Владимир Андреевич Филатов, чиновник московской сыскной части. Такой же превосходный специалист в своём деле, как и ты в лекарской науке.

— Прекратите, Савелий Трофимович, к чему это…, — запротестовал врач, смущённый похвалой, сыщик тоже согласно кивнул.

— Господа, я всё сказал, как есть, оставьте свою скромность. — Уважаемый доктор, господин Филатов страдает от того же недуга, что и я. Прошу, поставь его на ноги. Не отказывай, а то на колени упаду — я теперь это могу, — весело сказал хозяин, пребывавший в прекрасном расположении духа. — За вознаграждением дело не станет — чек могу выписать прямо сейчас на всю сумму, как и говорил.

Матвей Никанорович растерянно посмотрел на сыщика сквозь маленькие, круглые стёкла очков, пригладил длинные, почти до плеч волосы и неуверенно пробормотал:

— Это займёт время, может две недели, может и больше, а я в Москву хотел вернуться…

— Савелий Трофимович уверял, что уже через час я смогу ходить без трости, — сыщик смотрел на Захарова, но обращался к Морозцеву.

— Боль, безусловно, станет меньше, много меньше даже после первого сеанса, но полный курс лечения предполагает несколько процедур…

— Вот и начни прямо сейчас. Владимир Андреевич тоже сегодня в Москву собирался — там и продолжите. Прохор, неси кушетку и ширму, — крикнул Савелий Трофимович. — Ставь всё ко мне в кабинет.

— Что ж, тогда, пожалуй, попробую, — сказал доктор и добавил, глядя на купца: — Не со всеми мой метод работает, я же вам говорил.

— Делай, Матвей Никанорович. Пусть сработает, ты уж расстарайся, — строго сказал хозяин.

Захаров скинул сюртук, закатал рукава сорочки и направился было мыть руки — квартира Морозцева была ему хорошо знакома — но остановился и вопросительно посмотрел на хозяина.

— Вот, не извольте беспокоиться, — усмехнулся купец и выписал ещё один чек. — Плачу сразу, поскольку в результате не сомневаюсь. Не первый раз, поди, человека воскрешаешь.

Филатов, следуя за приглашающим жестов врача, поднялся и прошёл в соседнюю комнату — кабинет. Неутомимый Прохор уже распоряжался двумя мужичками, ставившими кушетку и ширму. Когда они удалились, Захаров сказал:

— Раздевайтесь по пояс и ложитесь на живот. Одежду на ширму повесьте.

И куда только делись смущение и неуверенность. Доктор поставил на небольшой столик свой саквояж и начал извлекать из его недр тонкие, длинные иглы и какие-то пузырьки.

— Чистые полотенца и воду, — скомандовал он купцу.

— Несу уже, — Морозцев, не обратив внимания на бестактность, поставил рядом таз, повесил кипу белоснежной ткани на плечо врачу и протиснулся к своему столу, стоящему за ширмой. — Как лечить начинает — распоряжается похлеще иного генерала…

— А вы куда направляетесь, Савелий Трофимович? — спросил Филатов. — Неужели здесь будете? Неловко как-то…

— Бросьте, Владимир Андреевич. От вида вашей голой спины я в обморок не упаду. Вам всё одно почти час лежать, а мы пока побеседуем. Расскажу, что за Устин и почему не… Не чёрт бы с ним. Время дорого, дел ещё много. Я Прохору велел никого не пускать, жаль будет час попусту терять.

— Как хотите, — прокряхтел Филатов, осторожно опускаясь на кушетку. — Я готов, Матвей Никанорович.

Доктору хрустнул пальцами, откупорил один из пузырьков — в нём, судя по запаху, был спирт — окунул туда иглы. Морозцев с наслаждением закурил и приготовился наблюдать за процессом лечения. Ему из-за ширмы были видны только голова и плечи сыщика. Матвей Никанорович тем временем протёр спину пациента влажным полотенцем и начал водить руками вдоль позвоночника, чуть надавливая пальцами. «Для такого тщедушного субъекта, у него довольно сильные руки», — подумал Владимир Андреевич, прикладывая усилия, чтобы не дёргаться, когда прикосновения становились очень чувствительны.

— Больно, — сказал он, невольно вздрогнув, когда доктор попал куда-то, где терпеть было невмоготу.

— Это ещё не больно, — безапелляционно заявил доктор. — А вот тут, пожалуй, да!

Филатов весь сжался от пронзившего спину разряда, но врач крепко прижал его к кушетке и сразу воткнул в это место длинную иглу. В глазах у сыщика всё потемнело, а по щекам невольно потекли слёзы. Захаров невозмутимо продолжал свои исследования, втыкая иглы в самые больные места.

— А чего ты Владимира Андреевича без отварчика лечишь, Матвей Никанорович? — спросил со своего места Морозцев.

— Во-первых, я вам отварчик, как вы изволили выразиться, даю, чтобы иконы в доме от вашей брани не краснели. Господин Филатов в этом плане человек выдержанный, как видно. Во-вторых, в самый первый раз я и вас без обезболивающего изучал. Это сейчас мне ваша спина знакома — с завязанными глазами смогу иглы поставить. Нового пациента сначала требуется, по возможности, прощупать, как он есть, без помощи. Ну и в-третьих, вы же поговорить хотели, а если напою — он дремать будет. Я закончил. Теперь сорок минут просто отдыхайте, — сказал доктор.

Всполохи боли у Владимира Андреевича прошли, сейчас спина онемела, а по телу разлилась приятная истома.

— Что вы сделали? Это меня вылечит? — еле слышно спросил он.

— Китайцы научили меня этой методе. Это их народная медицина, вроде наших банных ритуалов, — ответил Матвей Захарович. — Они уверены, что в каждом человеке циркулирует жизненная энергия, которая из-за телесных болезней нарушает своё свободное течение по организму и скапливается в одном месте. Отсюда и боль. Иглы помогают восстановить этот ток, обогнуть заблокированные места. К сожалению, я не даю вам исцеления, это будет лишь облегчение. Наука еще не изобрела средств для лечения вашего недуга. Впрочем, и облегчения будет достаточно, как я полагаю.

— Да, — прошептал Филатов, чувствуя необычайную лёгкость. — Спасибо, господин Захаров. Рассказывайте про своего Устина, Савелий Трофимович.

Морозцев встал из-за стола и подошёл к лежащему на кушетке Филатову. Пододвинул стул, который освободил доктор, присел.

— Устин Андреевич Ушаков, русский, православного вероисповедания. Лет ему недавно сравнялось двадцать семь. Высокий, вроде нас с вами, но худой. Не такой, как наш эскулап — кожа да кости, а сухой, но жилистый. Волос русый, курчавый. Стрижётся коротко. Уши чуть оттопыренные, да на щеках до сих пор юношеский румянец играет. Вот и весь портрет. Никаких примет более: ни шрамов, ни отметин на лице.

— Кто он? Торговец, вы говорили? — сыщик удивился, что доктор оказывается всего на пять лет моложе его.

— Начну с начала. История долгая. Родился Устин где-то в Костромской губернии, где точно — не помню, но это и неважно.

— Всё важно, — наставительно сказал Филатов. — Вдруг он дома сидит, а вы и не знаете.

— Нет у него теперь там дома. Мать с отцом померли, а он в Москву перебрался. Только не сразу. Рос парень в семье рабочих, сам с малолетства тоже на ткацкую фабрику пошёл. Мануфактура эта купчихе Чугуновой принадлежала, вдовице. Муж её покойный отставным военным был. Не знаю, какой он командир, но супруга — генерал в юбке. Довелось мне с ней разговаривать. Характер — тяжелее гири. Устина купчиха сразу заприметила. Мальчишка смышлёный, исполнительный. Даже учиться в школу пристроила, потом в ремесленное училище. У неё-то самой два сына было. Старуха рассчитывала им предприятие оставить, да не вышло. Старший вырос горьким пьяницей — ничего доверить нельзя. Младший не пил, но уж совсем бестолковый. Управляться с делами Чугуновой помогал подросший Ушаков. Купчиха нарадоваться не могла на такое подспорье. Думаю, жалела, что Устин не её сыном родился. Пожалела, пожалела, и продала фабрику.

— Зачем? — удивился Филатов, слушавший историю Морозцева, как сказку: мышцы от иголок расслабились, голос Савелия Трофимовича баюкал.

— Ну а зачем она ей? Годы уже не те, чтобы такую обузу на своих плечах тащить.

— От этой обузы ваше сословие деньги наживает, причём немалые.

— Тогда времена тяжёлые были, торговля шла плохо. Не получалось хороший доход иметь, вот и продала. Устала, видимо. Покоя захотелось. Мануфактурой управлять — дело хлопотное. С утра до позднего вечера сплошь труды и заботы. Вы, наверное, думаете, что фабриканты только деньги считают? Пока тех денег дождёшься — покрутишься, как белка в колесе.

— Ничего я не думаю, — прервал отвлёкшегося Морозцева сыщик. — Дальше-то что было?

— Дальше… Объявился покупатель на предприятие старухи. Лев Дмитриевич Цыганов. Из молодых, бойких. Торговались, торговались, наконец ударили по рукам. Вступил он в дело. Чугунова про Устина не забыла. Когда получила деньги, новому хозяину парня отрекомендовала с наилучшей стороны, просила присмотреться — мол, шибко способный, не подведёт.

— Хороша помощь, — чуть усмехнулся Филатов. — Лучше бы вознаграждение ему выписала, раз он её правой рукой был.

— Ещё чего! — Савелий Трофимович всплеснул руками. — Там места глухие, дремучие. И люди под стать. Хозяева управляющим фабрик процент от прибылей не платят, хоть в Москве это давно заведено. А тут из своих денег, которые уже к сердцу прижала и мысленно потратила, часть какому-то мальчишке отдать! Доброго слова довольно будет. Так Чугунова, наверное, думала. Проку же ей самой от этого богатства вышло немного — померла вскорости. Потом сыновья за наследство судились, поделили его кое-как, а что с ними дальше стало — того не ведаю. Могла бы, если уж по совести рассуждать, вознаградить Устина. Без него она бы не справилась и за фабрику свою вдвое меньше получила.

— Ну а что Цыганов? Кто таков?

— Мещанский сын из тех краёв. Образован хорошо, химию изучал, как и я. Старше нас. Вам сколько? Тридцать пять? Вот и мне столько же. Цыганову уже за пятьдесят, седой весь, а когда у Чугуновой объявился, ненамного старше нас был, ну так с той поры и минуло уже больше десяти лет. Где и как он начинал — знаю плохо. Слышал, что чаеторговлей занимался, якобы деньги от этого и нажил. Только там скандал вышел. Поговаривали про кредиты, обман и ещё какие-то нехорошие слухи ходили, но достоверно ничего не известно. Многое из услышанного на враки похоже, но и дыма без огня не бывает. Результат-то один: Цыганов при хороших деньгах оказался, а где и как он их так быстро заработал — неизвестно.

— Давайте ближе к мануфактуре и Ушакову, — Филатов чуть поёрзал, хотелось почесать спину, но никак.

— А мы к этому, собственно, и подошли. После таинственных чайных церемоний Лев фабрику-то и приобрёл. Поначалу за дело взялся рьяно. Что-то подремонтировал, что-то докупил и стал делать ткань. Не лучшую, не первого десятка, конечно, но для непривередливой публики сгодится. Тут и торговое счастье лицом повернулось, тогда спрос на красный товар⁴ был хороший. Цыганов разбогател по-настоящему. На нажитый капитал выстроил доходный дом в Москве. И здесь хорошая польза была, квартиры все в наём сдал, люди живут — каждый месяц платят. Тут, видимо, и возомнил он себя всемогущим, подумал, что к чему ни прикоснётся — всё в деньги обратить сможет. Вошёл пайщиком в Азиатское торговое товарищество, накупил где-то лесных угодий, задумал новый торговый пассаж выстроить, невиданного размера. А более всего интересовался строительством железных дорог. В столице сотни порогов оббил, чтобы концессию на это получить, а уж денег для подношений нужным людям увёз туда без счёта, как мне рассказывали. Может и ещё чем-то занимался, но я про это не слышал.

— Куда уж ещё? С перечисленным бы управиться, — сказал Владимир Андреевич.

— Ваша правда. Тут с утра до ночи не покладая рук трудиться надо, но он работу бросил.

— Как? — сыщик постарался рассмотреть лицо купца, чтобы понять: не шутит ли?

— Да вот так. Деловой азарт у него прошёл, каждодневная рутина надоела и решил он зажить. Выстроил себе в Москве отдельный дом. Одеваться ездил только в Париж. Первым франтом ходил по белокаменной. С девицами любил флиртовать. Приударял за каждой миловидной женщиной, менял их, как перчатки. Седина в бороду — не зря же говорят.

— А он что же, не женат?

— Женат. Только что с того? Кому это когда мешало? Супруга на его похождения смотрела сквозь пальцы, делала вид, что не замечала. Привыкла в роскоши жить, скандалов не хотела. Поговаривают, что и сама любила весело время провести, но это лишь сплетни. Злые языки распускают, а мы повторять не будем. Прости, Господи, — Савелий Трофимович торопливо перекрестился на икону в углу. — А тут коммерческая фортуна очередной фортель выкинула — не иначе взревновала, что Цыганов не ей внимание уделяет, а каким-то кокоткам. Лесные угодья оказались совсем плохи, чтобы денег от них нажить нужно было много средств и сил, а главное — времени потратить на их восстановление. Хорошей древесины там почти не было. Строительство пассажа расстроилось, все вкладчики переругались и еле продали своё недоделанное чудо за треть цены. Ни одной железнодорожной концессии ему не дали, как ни умасливал петербургских чиновников. Говорят, чуть ли не с товарищем министра⁵ знакомство свёл, а проку никакого. Вот и остались у него только старенькая фабрика да паи в Азиатском товариществе. Ну и квартиры доход приносили. В мануфактурном деле тоже торговля хуже стала, барыши уже не те были.

— Отчего же всё так расстроилось?

— Лев дела забросил, как я говорил. Стал на пустяки себя тратить, на красивую жизнь. Компаньоны его совсем никудышные. Помогали ему младший брат да его друг. Но они, как сыновья купчихи Чугуновой: брат — пьяница, а друг — скудоумный, по правде сказать. Способны только со Львом по светским раутам ходить да щёки важно раздувать. Единственный, кто дело делал — Устин Ушаков. Многое ему Цыганов доверил — много пользы в ответ получил. Торговое товарищество и мануфактура на Ушакова плечах держатся. Работал без устали. То тут, то там — сто мест за день оббегает, сто вопросов решит. Только как Устин ни старался — денег Цыганову не хватало, привык ни в чём себе не отказывать. Вместо того, чтобы оставшимся капиталом грамотно распорядиться, в фабрику-кормилицу вложить, чтобы расцветала и дохода больше приносила, проделал Лев хитрый трюк — шубу свою перевернул.

— Что, простите?

— Набрал в долг тканей, продал их, а когда пришло время расплаты, собрал кредиторов на чашку чая и сказал, что может заплатить по своим векселям не больше десяти копеек с рубля. Мол, положение тяжёлое, средств не хватает.

— У него же есть имущество! Разве за счёт его продажи нельзя погасить кредиты? — Филатов понемногу увлёкся рассказом.

— Конечно можно! Кредиторы Цыганову отказали и начали было готовиться к тому, чтобы продать всё с молотка, но… — Морозцев цокнул языком и щёлкнул пальцами. — Но выяснилось, что у Льва ничего за душой-то и нет. Дом, мануфактуру и паи в Азиатском торговом товариществе он ещё год назад подарил дражайшей супруге, а доходный дом и ещё какая-то мелочь принадлежат братцу-пьянице. С самого Цыганова взять нечего, кроме шляп и галстуков — этого добра у него полно. Шубу наизнанку вывернул: весь мех внутрь, поближе к себе спрятал, а кредиторам голый подклад оставил.

— И вас тоже вокруг пальца обвёл?

— Нет, ко мне даже не обращался. Я историю про чай знаю и такому человеку в кредит бы не поверил.

— Попахивает мошенничеством, — хмыкнул Владимир Андреевич. — Очень гнусный поступок.

— Увы, в моём деле, подобные фокусы порой случаются. Приходится внимательно следить за всеми, кому даёшь в долг, — вздохнул Савелий Трофимович.

— Всем обманутым надо было добиваться уголовного расследования. Доказать злонамеренность Цыганова сложно, но не невозможно.

— Бросьте, Владимир Андреевич. Купец рассуждает по-другому. На все эти разбирательства-препирательства уйдут годы, а в результате одни юристы и разбогатеют. Десять-то копеечек получше, чем ничего с судебными расходами в придачу! Тем более, что Лев начал к каждому кредитору захаживать, убеждать, что лишь ему, из-за глубочайшего уважения, готов заплатить и двадцать копеек с рубля, только пусть считает долг закрытым.

— Уговорил?

— Почти. Так бы и выпутался, если бы не появился давний враг Цыганова — купец Илья Золотов. Историю их вражды я не знаю, известно лишь, что ненавидят они друг друга люто. Что за кошка между ними когда-то пробежала — загадка. Золотов сам начал выкупать долги Льва у кредиторов. Платил, как я слышал, те же десять-двадцать копеек с рубля, а должен Цыганов стал Илье. Дальше он повёл дело круто — непогашенные векселя предъявил в суд. За каждый вексель законом месяц долговой тюрьмы предусмотрен. Отправился Лев в каталажку под старость лет. Поначалу попытался, конечно, устроиться с комфортом. Уж не знаю, бескорыстно ли, нет ли, его сначала определили в чистую, светлую камеру, из дома передали пуховые подушки с одеялом, обед из любимой ресторации «Эрмитаж» приносили. Санатория, да и только. Однако отдохнуть получилось недолго — дня три. Золотов пришёл проверить, как его должник сидит, и очень увиденным огорчился. Потолковал он с начальником тюрьмы и, не знаю опять же бескорыстно ли, нет ли, но отняли у Цыганова его пуховую перину и вкусные кушанья, перевели в подвал, где сыро, крысы, а на потолке труба из ретирады⁶ подкапывает.

— Ого! Вот это метод. Действенный, должно быть? — Филатову решительность неизвестного ему купца Золотова понравилась.

— Как бы не так, — покачал головой Морозцев. — Упёрся и Цыганов: сидит и из подвала своего грозит, что теперь никому ни копейки не заплатит. Казалось бы, и возраст почтенный, и здоровье уже не то, чтобы в таких условиях существовать, но нет! Третий месяц сидит и проклятия на голову Золотова и всех остальных шлёт. Илья тоже на попятную не собирается. Как месячный срок заключения к концу подходит, он новый вексель в суде предъявляет — Цыганов даже из камеры не выходит. Три уже предъявил, а сколько ещё в рукаве осталось — Богу весть! Кто кого переупрямит — время покажет.

— И вот тут на первых ролях оказалась жена? — предположил Владимир Андреевич.

— Не совсем. Хоть всё и на неё переписано, но дело-то делать надо. Юлия Егоровна Цыганова — баба, извините за прямоту, вздорная и глупая. Сама из крестьянок. Бывший помещик её пятнадцатилетнюю обрюхатил. У другой бы вся жизнь под откос, но не у этой. Старый барин свою жену выгнал и в открытую зажил с дочерью бывшего крепостного, которая ему во внучки годилась. Вот как приворожила. Потом появился Лев Цыганов — помоложе, приятной наружности, образованный, а главное — богатый. И решила Юлия, почти как в сочинении господина Пушкина, что хватит ей быть помещицей, пора стать миллионщицей. Бросила она своего старика и упорхнула с новым возлюбленным, только её и видели. Взял её Цыганов в жёны с дочерью и с дурно пахнущей репутацией, а свою благоверную, как и помещик, выгнал. И этого околдовала. Чем только она их приманивает? Зажила новоиспечённая госпожа Цыганова широко, как и муж: наряды, званые обеды, выезды на тройке лошадей к подружкам в гости. Теперь по Москве ходит только что не в трауре, да Золотова ругает. Хотя не ходит — как выезжала широко, так и продолжает, на тройке в прекрасном экипаже.

— Может у Цыганова со Золотовым из-за неё вражда началась? Может что-то было этакое, раз она на мужчин так магнетически действует? — предположил неожиданно появившийся из-за ширмы Матвей Никанорович, о котором собеседники забыли.

— Ты? Ты здесь всё время сидел? — Морозцев хлопнул себя по колену.

— Да, — просто ответил доктор. — Вы пришли, а я за ширмочку на диванчик переместился. Любопытнейшая история, Савелий Трофимович. Беседуйте, беседуйте, а я с Владимира Андреевича иголки сниму — достаточно для первого раза.

Захаров невозмутимо доставал иглы и складывал их в свой саквояж. Филатов даже не дёргался, на его лице застыла полуулыбка. Наконец весь инструмент был спрятан. Сыщик аккуратно, прислушиваясь к себе, сел на кушетку. Повернулся влево-вправо, чуть наклонился. Боли не было. Он удивлённо покачал головой, вздохнул и резко поднялся с такой решительностью, будто нырял в ледяную прорубь. Ничего. Только приятная истома в мышцах, да небольшая скованность в пояснице.

— Вы, господин Филатов, от резких движений воздержитесь. Также поостерегитесь находиться на сквозняках, спину держите в тепле. Не допускайте для неё температурных контрастов. Понимаю, вы сейчас наверху блаженства, но недуг никуда не делся. Неприятные ощущения вернутся, поэтому завтра процедуру надобно будет повторить, — Матвей Никанорович привычно инструктировал больного, с удовольствием наблюдая, как человек не может поверить в чудодейственный эффект его лечения. — И, само собой разумеется, никаких нагрузок на спину: тяжести не поднимать, долго не ходить и не стоять, при первой возможности присаживайтесь, а лучше принимайте полулежащую позу.

— Ну уж это решительно невозможно. Как я в полицейском управлении сие устрою? Буду, как римский патриций, возлежать в тоге на голое тело? Если б так можно было — этот мир был бы идеальным.

— Идеальным в вашем положении было бы ходить подобно кошке или собаке — на четырёх конечностях. Так нагрузка на позвоночный столб равномерно распределяется. Я же вам этого не предлагаю, — невозмутимо парировал доктор. — Что нужно делать для правильного хода лечения — мною сказано. Дальше дело за вами.

— Матвей Никанорович, дай мне честное слово, что ни о чём, здесь услышанном, никому никогда не расскажешь! — опомнился Морозцев.

— Савелий Трофимович, — укоризненно протянул Захаров. — Как вы могли подумать?

— Хорошо, хорошо. Прости, Матвей Никанорович, — купец замахал перед собой руками, словно отгонял привидение. — Нечистый попутал. Не сомневаюсь я в твоей порядочности ни на секунду.

— Вот теперь неплохо бы позавтракать, — сказал Филатов, который вдруг понял, что зверски голоден.

Компания, вслед за хозяином, переместилась в гостиную, на столе появилась принесённая утром корзина со снедью. Купец предложил коньяка, гости возражать не стали. Наконец голод был утолён и сыщик, откинувшись на спинку дивана (полулежа, как и советовал врач), спросил:

— Давайте вернёмся к делу. Если я правильно думаю, то Устин Ушаков сейчас — фактически первое лицо во всех предприятиях Цыганова. Ведёт дела в его отсутствие, распоряжается деньгами…

— Именно так, Владимир Андреевич.

— А как вы, Савелий Трофимович, думаете о причинах вражды Цыганова с Золотовым? Может, действительно, из-за женщины? Из-за Юлии? — опять встрял со своим предположением Захаров.

— Вряд ли, — купец покачал головой. — Никогда об этом ничего не слышал, и думать так не склонен. Всякое случается, конечно, но… Вряд ли.

— К делу, порученному мне, это отношения не имеет, — сказал Филатов. — Поэтому меня интересуют два вопроса. С чего вы решили, что Ушаков пропал? И зачем он вам? Молодой человек мог загулять, мог уехать по делам, которых у него, как я понял, теперь порядком прибавилось. Может он мануфактуру отправился проведать. Может отсутствует по делам этого Азиатского товарищества. В Азию подался, например.

— Нет его на фабрике — три дня назад Устин должен был приехать сюда. Сейчас ярмарка — важнейшее дело. По вопросам товарищества ему предстоит уехать через пару недель, — ответил Морозцев.

Савелий Трофимович встал и прошёлся по комнате, озадаченно потирая бороду, затем остановился напротив окна в глубокой задумчивости. Наконец, собравшись с духом, повернулся к гостям, глаз и щека Морозцева самопроизвольно подёргивались, что было, по наблюдениям сыщика, признаком душевного волнения. Купец продолжил:

— Буду говорить прямо — уверен, что дальше этой комнаты разговор не уйдёт. Я хотел бы купить кое-что из принадлежащего Цыганову. В переговорах с его стороны участвует Устин. Он умён и может изложить мои мысли правильно. Я разговаривал с Ушаковым, тот излагал всё в письме, а Цыганова относила бумагу мужу, когда ей дозволялось свидание. Лев писал ответ, и он тем же путём отправлялся ко мне.

— Ловко…, — Филатов усмехнулся. — Решили ковать железо пока горячо? Цыганов в тюрьме сговорчивее станет? На что глаз положили? На мануфактуру?

— Нужна она мне сто лет, — Морозцев сделал вид, что не понял саркастического тона сыщика. — Мне своих достаточно, они, к тому же, во сто крат лучше. Зачем мне это старьё? А вот доля в Азиатском торговом товариществе — лакомый кусок. Там три пайщика. Друг другу долю они продать не могут, а третьему лицу — пожалуйста. Так ими при учреждении было условлено. Хотели, чтобы все вопросы решались если не единогласно, то хотя бы большинством голосов. Товарищество это засеяло в Средней Азии обширные земли хлопком. Купили американских семян, привезли агрономов, наладили доставку до России. Я в своё время не поверил в эту идею и оказался неправ. Хлопок вырастает превосходный и обходится много дешевле, чем американский. Моим предприятиям сырья нужно много. С долей в товариществе я бы от поставщиков не так зависел, да и от продажи прибыль бы получал. Про тюрьму вы правильно заметили. Может Лев сговорчивее станет. А может и его супруга. Вдруг она в очередной раз решит променять мужа на кого помоложе. Подвернётся какой-нибудь лихой гусар. Денег у неё теперь много — кавалеры налетят, только свистни. Если она имущество, которое сейчас её, продать решит — будет помнить, что Савелий Морозцев имеет до него интерес и готов уплатить оговоренную сумму тотчас.

— Что за нравы… — тихо сказал доктор.

— Это деньги, Матвей Никанорович. Если я просплю, то кто-то более расторопный при случае всё себе отхватит. Нет уж! Меня так просто не обскачешь! Я сам кого хочешь объеду. Но помимо материального, у меня ещё один интерес имеется.

— Очень интересно узнать какой? — спросил Филатов.

— Это, собственно, сам Устин. Про то, что он хороший работник, я уже объяснил. Толковый человек всегда на вес золота, а такой как Ушаков — втройне. Вот вы предположили, что загулял он или развлекаться уехал. Резонные доводы, казалось бы, но только не про него. Устин, хоть и молод совсем, но такой закалки, которой сейчас не сыщешь. Себя держит скромно, лишней копейки попусту не потратит. Живёт во флигельке доходного дома Цыганова — пара комнатёнок. Из хорошего разве только вход отдельный. Швейцара не нанимает — сам ворота бегает открывать. Вообще никакой прислуги не держит. Обедает в самых простых заведениях, где сытно да недорого. Собственными лошадьми не обзавёлся — всё пешком бегает, только в крайнем случае на извозчика садится. В одежде аккуратен, не франт. Одет чисто, но наряд каждый день не меняет. К вину равнодушен, к шумной гульбе тоже. Лишь в труде счастье и видит. Положением своим и заработанным достатком не кичится, хоть и с самого дна поднялся.

— Экий бессребреник, — хмыкнул сыщик.

— Э нет, не в этом дело. Тантьему⁷ и на мануфактуре Цыганова, и в торговом товариществе он получает хорошую, тем более что и прибыль зарабатывает немалую. Хочет Устин своё дело открыть, вот и дорожит каждой копейкой. Купец из него выйдет превосходный: хваткий, расчётливый, дальновидный. И самое главное имеется.

— Что же это? — поинтересовался Захаров.

— Характер, — уверенно ответил Морозцев. — Очень порядочный человек. Его слово крепче камня. Если что пообещал — непременно исполнит. Работает на человека, который сам себя в долговую яму загнал — неизвестно выберется ли, но служит честно. Иной бы по сторонам начал поглядывать, искать, где поспокойнее да посытнее, а этот нет. Интересы Цыганова блюдёт крепко, даже лучше его самого. Я предлагал у меня трудиться, любое место на выбор, оклад удвоить, но Устин сказал, что Льва не оставит, покуда не нужен ему станет, либо сами добром не разойдутся. Чужие секреты хранить умеет, ни за что не разболтает, как не выпытывай.

— Какой-то идеал вы нам обрисовали, — сказал сыщик.

— А так и есть. На деда моего, тоже Савелия Трофимовича Морозцева, очень похож. Сразу видно — высокой духовной крепости и нравственности человек. Такой может очень масштабной личностью стать.

— Мне показалось, что излишняя порядочность в вашем деле вредит, — хмыкнул доктор. — Вы сами только что рассказывали, как бесцеремонно готовы с Цыгановым обойтись, если получится.

— Уважаемый Матвей Никанорович, порядочность — первейшее качество для любого рода занятий, а для торгового дела, где громадные капиталы крутятся, особенно, — нравоучительно произнёс Морозцев. — Пример ваш неудачный — там совсем другое. Обманывать я никого не хочу и Льва продавать долю за бесценок не неволю. Ежели супруга его решит от имущества избавиться — ничего зазорного в том, чтобы купить не вижу. Цыганов самолично на неё всё переписал, первым мухлевать начал, значит должен был все варианты просчитать, прежде чем на такое решиться. Не предусмотрел — его вина.

— Зачем вам Устин Ушаков, я понял, — прервал зарождающийся спор Филатов. — Остался второй вопрос. Почему вы решили, что он пропал?

— Мы договаривались, что встретимся здесь, на ярмарке. Три дня, как я уже сказал, с условленной даты прошла. Устин не такой человек, чтобы не приехать и не известить о причинах задержки. По моей просьбе, он уезжал проверить пустяковое дельце и должен был появиться в Нижнем. У их мануфактуры тут тоже амбар, торговлю ведут, навестить обязательно надо. Не мог он вот так обо всём забыть и исчезнуть.

— Есть ли какие-то предположения, почему так случилось? Говорите начистоту — этим вы сильно облегчите мне задачу, — сказал сыщик.

— Я долго об этом размышлял и пришёл вот к чему: либо Цыганов потребовал от Ушакова прекратить всякие отношения со мной, вплоть до разговоров, либо с Устином что-то произошло. Что-то нехорошее.

— Зачем Цыганову требовать от Ушакова, чтобы он избегал вас?

— Лев не на курорте сейчас, а в тюрьме. Кто может знать, какие ему в одиночестве мысли в голову лезут? Может дофантазировался до Бог весть чего, вот и приказал.

— Хорошо, — кивнул Филатов. — Я запрошу данные всех неопознанных покойников за последнее время, может найдётся.

— Ой, Господи спаси, что вы такое говорите, Владимир Андреевич, — купец перекрестился.

— Просто проверю ваше предположение о том, что случилось что-то плохое, Савелий Трофимович. Как бы портрет его получить для опознания? А где он может быть, если не собирается вас видеть?

— В Азиатском торговом товариществе. У них особняк на Ильинке. Новый урожай хлопка вот-вот начнут собирать, тогда дел там будет невпроворот. На мануфактуре его нет, да и во время ярмарки лучше было бы находиться здесь, а не в Москве, так что, скорее всего, в товариществе. Там лишнего болтать не привыкли, вот и моим людям по поводу Устина ничего выведать не удалось. А с портретом я помогу.

Морозцев поднялся и ушёл в кабинет, откуда скоро вернулся с небольшой фотографической карточкой, которую протянул сыщику. Филатов с Захаровым с интересом посмотрели на снимок. Там были запечатлены трое мужчин. Слева стоял высокий, сухощавый, хмурый господин с белёсыми волосами. Вид он имел строгий, надменный. «На воблу сушёную похож и глаза навыкате», — отметил Филатов. Посредине, опираясь на трость, замер невысокий, полный, чернявый господин с лукавыми, насмешливыми глазами. «Ишь какой пузырь, и взгляд с чертовщинкой. Этот хоть на живого человека похож, а не на кассовый аппарат с глазами». Справа, в самом углу карточки, примостился молодой, по сравнению с соседями, парень. Росту он был такого же, как и левый. Дородный господин посередине макушкой едва был им по плечо. Вся поза правого — неловкая и стеснённая — выдавала крайнее смущение. На его лице застыла неуверенная полуулыбка, но глаза были серьёзны. «Ну здравствуй, Устин. А уши-то, и правда, оттопыренные. Стоит, как будто случайным себя в этой компании считает, или не ровней остальным», — закончил изучение снимка Владимир Андреевич.

— Слева от Ушакова кто такие? — спросил Филатов у купца.

— Сразу признали Устина, значит, — улыбнулся Морозцев. — Это в прошлом году снимок сделан. Здесь же, в Нижнем, когда Всероссийская выставка была. Рядом пайщики Азиатского торгового товарищества. Тот что слева, на чёрствый калач похожий — господин Кройпф, немец. Посерёдке, с плотоядными глазами — господин Вареников, наших кровей.

— Позволите карточку забрать? — спросил сыщик.

— Пожалуйста. Только одна просьба, Владимир Андреевич. Ни под каким видом, никому не называйте моё имя. Любой предлог выдумайте, почему интересуетесь Ушаковым, но про меня ни слова. Не хочу, чтобы домыслы начались и кривотолки. Это поставит под удар некоторые планы.

— Хорошо, о вас даже не обмолвлюсь. Как только что-то узнаю — сообщу. Если найду Устина, что ему сказать?

— Скажите ему…, — Морозцев задумался. — Скажите, что я беспокоился о нём. Спросите, почему он пропал? Если не станет отвечать — не пытайте, всё равно не скажет. И возьмите с него слово не разглашать мой интерес и не болтать о наших с ним делах. Оно крепче камня, как я говорил, если Ушаков его даст — о конфиденциальности можно не волноваться.

— Что ж, хорошо. Обидно, что зная мою репутацию, вы о таком пустяковом деле просите, но раз обещал — исполню. Я тоже своим словом дорожу, Савелий Трофимович, — Филатов поднялся.

— Это для вас пустяк, а для меня — важно. И, зная вашу репутацию, я могу быть спокоен, что дело в надёжных руках и огласки не будет, — Морозцев тоже встал с дивана и крикнул: — Прохор, срочно отправляйся на вокзал и возьми Владимиру Андреевичу и Матвею Никаноровичу билеты первого класса до Москвы. Пока ярмарка в разгаре, все сюда едут, а не назад, поэтому место без труда отыщете. Билеты на ваше имя будут ждать вас в кассе, господа.

— Да, и последний вопрос, — сказал сыщик. — Куда уезжал Устин? Вы обмолвились, что посылали его по какому-то делу.

— Там мелкий вопрос, ерунда. Ушаков сам вызвался съездить проверить кое-что в Олонецкой губернии⁸, я и не настаивал. Буквально день-другой, не считая пути, всех дел-то. Он уже давно вернулся оттуда, полагаю. Да точно вернулся! В Москве его надо искать, в Москве!

Филатов записал в блокнотик все нужные ему сведения: адрес Ушакова, адрес и имена пайщиков Азиатского торгового товарищества, адрес, где проживала госпожа Цыганова. Фотокарточку тоже оставил себе. На этом гости откланялись и пошли собираться на вечерний поезд, а Савелия Трофимовича за дверями ожидала целая очередь посетителей, которую вездесущий Прохор просил обождать, пока ярмарочный распорядитель не освободится. На улице всё так же ярко светило солнце, но теперь оно не угнетало сыщика, как утром, а было под стать его настроению — лёгкому и радостному. Боли в спине он не чувствовал совершенно, хотелось пуститься в пляс, как давеча Морозцев, или пробежаться, покуда дух не захватит.

— Еще раз прошу — воздержитесь от резких движений, — напомнил Филатову доктор.

— Хорошо, Матвей Никанорович, обещаю. Увидимся вечером.

— Да, — кивнул Захаров.

Мужчины пожали друг другу руку и разошлись в разные стороны.

Примечания

4

Устаревшее название тканей.

5

Заместитель министра — устаревш.

6

¹ Туалет — устаревшее.

7

Процент от прибыли, выплачиваемый директорам предприятий.

8

Нынешняя территория Карелии.