В поисках идеала

Сергей Евгеньев, 2023

1897 год. В Москве бесследно исчезает купеческий приказчик Устин Ушаков. У него не было ни врагов, ни недоброжелателей. Знакомые отзываются о пропавшем самым лестным образом, как об идеальном сотруднике, и хлопочут о его розыске перед одним из лучших московских сыщиков Владимиром Филатовым. Тот берётся отыскать Устина. Филатову придётся заглянуть за изнанку внешне пристойного, полного лоска и роскоши купеческого мира. Помимо обычных склок, на поверхность всплывут тайны, обладатели которых не пожалеют ничьей жизни за их сохранность. Чьи интересы волей или неволей нарушил Устин? Сможет ли Филатов распутать загадочный клубок и отыскать исчезнувшего?

Глава 3

Как и предполагал Савелий Трофимович Морозцев, вечерний курьерский поезд до Москвы был полупуст. Попутчики без труда отыскали свободное купе в вагоне первого класса, носильщики пристроили невеликий багаж путешественников. Вокзальные часы показывали пять часов пополудни, коротая время до отправления сыщик с доктором выпили в буфете чаю, погуляли по гулкому вестибюлю вокзала, посмотрели на огромные фрески, повествующие о героическом прошлом города. Филатов покопался в книжном лотке, с брезгливостью отодвигая предлагавшуюся там литературу, рассчитанную на грамотных крестьян или лавочников. Наконец выбрал газету «Новое время». Матвей Никанорович покупать ничего не стал. Время пролетело незаметно, пора было готовится к отправлению. Первый класс встретил путников блеском зеркал и позолоты. Филатов невозмутимо занял своё место и развернул газету. Доктор скромно присел на диван напротив и крутил головой по сторонам, чувствовалось что он немного смущён напускной роскошью, царящей вокруг. Наконец, прекратив озираться по сторонам, он достал тетради с какими-то каракулями и углубился в чтение. Вскоре зашипел пар, окутывая белёсым туманом окна вагона, залязгали металлические сцепки, состав дёрнулся и тут же начал уверенно набирать ход под оглушительный рёв паровозного гудка. Уплыло, оставаясь позади, здание вокзала, перрон и гуляющая по нему публика. Казалось, что движется не вагон, а мир за его окном, меняя картинку.

Сыщик листал «Новое время», впрочем, не особо внимательно. Шурша страницами, Филатов нет-нет, да и поглядывал на спутника, который в отличие от Владимира Андреевича полностью погрузился в изучение своих бумаг: взъерошил волосы, листает туда-сюда свои книги, что-то подчёркивает карандашом и делает пометки на полях, бормоча что-то под нос. Увлечённость доктора передалась и новоявленному пациенту. Он совсем отложил газету, в которой всё равно ничего, кроме пустопорожней болтовни, не было, и наблюдал за попутчиком. Матвей Никанорович продолжал свои изыскания, полностью отрешившись от внешнего мира. За окном начало смеркаться, пейзаж посерел, очертания предметов смазались и цеплялись друг за друга. Филатов зажёг лампы. Их подрагивающий свет выхватил из сгустившейся темноты пятачок стола, заваленный бумагами.

— Так лучше? — спросил он доктора, щурившегося сквозь очки на ставшие еле различимыми буквы.

— Да, да! Спасибо большое. Я что-то увлёкся, не заметил, как стемнело, — Захаров отложил свои заметки и собрал разбросанные книги в аккуратную стопку.

— Над чем работаете? — поинтересовался сыщик.

— Так, ерунда. Пытаюсь проверить одну свою загадку. Сугубо медицинский вопрос, вам, думаю будет скучно слушать.

— Если сугубо медицинский, то я, скорее всего, ничего и не пойму. Разве только своими словами объясните, попроще как-нибудь, — Филатов явно настроился скоротать время за беседой.

— Я всё пытаюсь приблизиться к разгадке того метода, которым вас лечил. Должно же быть ему какое-то научное объяснение, — доктор взволнованно пригладил растрёпанные волосы. — Объяснение, которое укладывается в рамки традиционной европейской медицины. Пока ничего не выходит.

— Зачем искать, если и так всё великолепно работает? — пожал плечами Владимир Андреевич.

— Не вполне работает, — прервал собеседника Матвей Никанорович. — Не у всех пациентов я могу успешно снять боль. Всю спину бывает истыкаю и толку никакого. Такое редко, но случается. Мой учитель говорил, что иглоукалывание — одна из основ врачевания и при правильном применении незаменимая для исцеления. Вот я и пытаюсь найти ей…

— Объяснение? Для чего? Неужели из-за нечастых неудач? Я, к примеру, не смогу в деталях объяснить принцип работы паровоза, но это совсем не мешает мне наслаждаться поездкой до Москвы в приятной компании. Ваш навык уже позволяет вам стать вполне состоятельным человеком, — сыщик смотрел на собеседника с явным интересом.

— Как бы вам сказать…, — Матвей Никанорович снял свои круглые очки, протёр их, водрузил обратно на нос и с вызовом посмотрел Филатову прямо в глаза. — Представьте такую ситуацию. Совершилось какое-то преступление, допустим, убийство. Вы начали поиск, а виновный пришёл в участок сам и во всём сознался.

— Бывает и такое, — кивнул Владимир Андреевич. — Очень редко, по правде сказать.

— Ну вот, — кивнул доктор. — Злодей вам всё рассказал: как, где и чем убил, где покойник припрятан. Можно считать дело раскрытым?

— Не всё так просто, уважаемый Матвей Никанорович, — Филатов снисходительно улыбнулся рассуждениям дилетанта. — Необходимо установить мотив, движущие силы преступника. Вдруг он самооговором занимается, чтобы с истинного убийцы подозрения отвести?

— Вот и я о чём! — воскликнул Захаров. — Вам же не придёт в голову тотчас, не разобравшись, отправлять человека на каторгу. Пусть вы и знаете кто и как, но остались же ещё вопросы. Неужели вы сможете спокойно оставить их без ответа?

— Не смогу, — согласился сыщик.

— И я не могу. Вы сказали о том, что моих умений достаточно для того, чтобы иметь доходную практику. Как видите, это так. Плату за свои услуги я получаю хорошую, но это не главное. Деньги нужны мне для того, чтобы отправиться в Китай и продолжить обучение. Слишком много белых пятен осталось в голове, самому их не заполнить. Вы, верно, подумаете, что я ненормальный, но меня этим не удивишь. Так считает большинство моих коллег — маститых, уважаемых лекарей, — Захаров нервно взъерошил волосы.

— А как вы начали постигать эту науку? На медицинских факультетах, полагаю, этому не учат? — у Филатова собеседник — увлечённый и искренний — вызывал уважение.

— Это долгая история. И, полагаю, не очень увлекательная, — доктор махнул рукой.

— Так и мы никуда не спешим. Сделайте одолжение, Матвей Никанорович, расскажите.

— Было это, когда я заканчивал своё обучение в университете. В доме напротив поселился китайский мандарин. Ну это «министр» или «важный чиновник» на их наречии. Господин Лю, правда, был ещё не чиновником, а сыном какого-то важного таможенного сановника. Вот папенька и отправил его в Россию, чтобы отпрыск выучил наш язык, узнал наши обычаи и государственное устройство. Хотел, видимо, свою хлебную должность по наследству передать.

— В этом мы с Китаем похожи, как близнецы. Никаких новшеств гость не узнает, — хмыкнул Филатов.

— Н-да, — продолжил доктор, не обратив внимания на замечание собеседника. — Занял господин Лю шикарную квартиру, прислуги при нём было много: повара, собственные рассыльные, кучер, ещё какие-то люди. У нас в доме комнатёнку рядом с дворниками снимал старенький, сухой китаец, которому места рядом с хозяином не досталось. Сначала я не понял кто он, поскольку дедушка ничего не делал. Рано поутру выходил из дома, стелил на голую землю циновку, садился на колени и закрывал глаза, обратившись к солнцу. В этой позе он застывал надолго — на час, а то и больше, причём за всё это время совсем не шевелился, как каменный, только улыбался. Первые дни среди жителей, конечно, был переполох. Ещё бы — такое зрелище. Приходили смотреть со всех окрестных домов, шушукались и хихикали, но китаец никого не замечал.

— Просто улыбался солнцу? — Владимир Андреевич очень удивился.

— Да.

— А если солнца не было?

— Дедушку это не смущало. Он сидел в любую погоду. Прямо как каменный истукан, и под дождём, и под снегом. Когда положенное время заканчивалось, старик вставал, пил чай, ходил по двору и делал загадочную гимнастику, похожую на очень странный танец, медленный и пластичный. Гимнастика эта тоже поначалу собирала кучу зевак, словно цирковое представление. Потом соседи к странностям постояльца привыкли и уже не обращали внимания ни на гимнастику, ни на странное сидение по утрам. Китайца угощали калачами и чаем. Он с улыбкой благодарил за всё и часто кланялся, сложив руки у груди, калачи кушал с удовольствием, а чай предпочитал свой. Дедушка выучил несколько слов по-русски, которых ему хватало, чтобы понимать дворников и кухарок. Когда знания языка не хватало, то он просто улыбался и кланялся. Так и примелькался потихоньку, стал вроде как своим: в чужие дела нос не совал, но и о своих не распространялся. Впрочем, как я уже рассказал, дел-то у него особых не было. Чаем своим он и меня угощал. Уж очень я любопытствовал, чего он там пьёт.

— Ну и как вам? — спросил сыщик.

— Не понравился. Наш, привычный лучше. У него не чай, а будто солому кипятком заварили. Правда дедушка улыбался и говорил «халосий, халосий». Наверное, действительно самый хороший из своих припасов достал. Чай хоть и невкусный, но очень бодрит. И вот спустя три месяца после появления господина Чженя произошло первое загадочное событие.

— Господин Чжэнь — это ваш дедушка? — уточнил Филатов.

— Да, да. Наш старик. Однажды утром он по обыкновению сидел, зажмурившись, и улыбался солнцу. Я как раз возвращался откуда-то, сейчас и не припомню откуда. Передо мной шла компания из трёх хорошо подгулявших солдат. Раннее утро, а они уже пьяны были до неприличия. Гуляли, наверное, всю ночь, пока кабак не закрылся. Шли в форменных мундирах, голосили на всю округу всякие непристойности. Мне ещё подумалось, что будет, если они своему командиру попадутся? Но командиров рядом не было, а встречные переходили на другую сторону улицы, не желая связываться с тремя расхристанными мужиками. И тут гуляки увидели господина Чженя. Они остановились, а у меня сердце в пятки ушло — почуял, что добром дело не кончится. Сначала солдаты просто хохотали над ним и оскорбляли по-всякому. Я сказал: «Не совестно вам к пожилому человеку приставать, тем более втроём?».

— Вступились, значит? А почему?

— Да стыдно стало, за них стыдно. «Макака», «обезьяна», чего ещё там только не было. И это люди в форме императорской гвардии! Если уж допились до чёртиков, то хотя бы спрячьтесь и проспитесь, чтобы вас никто не видел, а не бесчинствуйте у всех на виду. Я попытался за руку оттащить ближайшего ко мне, но он здоровый — двинул плечом, и я кубарем покатился по двору, а вслед слышал хохот и матерщину. Дворник ещё грозился, что сейчас городового свистнет, но гуляки на него внимание не обратили.

— А что же Чжэнь?

— Так и сидел, улыбаясь невесть чему, словно вокруг ничего не происходит. Солдаты пробовали его теребить за плечо, но дедушка был словно каменный, даже глаза не открыл. И тут один сказал: «Сейчас я тебя разбужу, чучело косоглазое». И как пнёт ногой прямо в голову старику. Что произошло дальше, я видел чётко, будто время замедлилось. Господин Чжэнь кувыркнулся вперёд, и нога пролетела над ним. Старик вскочил на ноги и оказался между трёх противников. Он молниеносно ткнул каждого пальцем, одного в живот, другого у шеи, а третьего хлопнул ладошкой по лбу, словно укоряя за шалость. Все трое повалились на мостовую и больше не шевелились. Уже вовсю свистел дворник, прибежал городовой. Началось выяснение, что случилось. Мы всё рассказали, сам китаец только вежливо кланялся и улыбался. От него отстали: солдаты были живы, хоть в чувство так и не пришли, а свидетели все как один утверждали, что это пьяная троица начала дебош. Их отправили в больницу.

— Что за фокус? Невидаль какая-то, — сказал сыщик.

— Всё так и было, Владимир Андреевич, могу поклясться. — Захаров с горячностью пристукнул ладонью по столу. — Скажу больше — с того места, куда поверг меня противник, я хорошо видел глаза господина Чжэня. Он открыл их ровно в тот момент, когда совершал кувырок, и они были полны ярости. Китаец не просто трогал солдат, это были удары, хоть и не похожие на уличный мордобой, но гораздо более сокрушительные.

— Звучит, как какая-то легенда о дивных умениях заморских мастеров. Доводилось мне слыхивать похожие рассказы, но я всегда считал их враками, поскольку лично подобного отродясь не видел. Старик был охранником китайского богача? — предположил Филатов.

— Как оказалось — нет. Чжэнь был врачом. Господин Лю, его хозяин, несмотря на молодость был человеком довольно тучным. Кроме того, в процессе изучения варварских обычаев он усердно налегал на вино. После особенно крепких попоек старик отпаивал его разными отварами. И ещё снабжал какими-то порошками, назначение которых мне неизвестно.

— «Варварских» — это наших? — усмехнулся Владимир Андреевич.

— У них всё, что не китайское — варварское, — махнул рукой доктор. — А императора своего они почитают за властителя всей земли. Странно. Казалось бы отсталая и бедная страна, а каково самомнение! Ну да не об этом речь. Однажды утром наш дворник по своему обыкновению колол дрова. Колол и колол, пока что-то в спине не хрустнуло. Огласил он всю округу благим матом и заохал. Потом заохали и женщины во дворе, которые знали, что промучится бедолага теперь долго — с ним это произошло не впервые, да и скрючило знатно. Дворника, согнутого, как коромысло, под белы рученьки довели до лавки и посадили. Его жена стала заполошно искать какие-то лекарства и собираться в аптеку. Господин Чжэнь молча наблюдал за всей этой суетой, о чём-то размышляя, потом вздохнул и отогнал причитающих зевак от больного. Смысла его слов, конечно, никто не понял, но громкие, уверенные крики заставили всех замолчать и разойтись. Среди сердобольных свидетелей происшествия был и ваш покорный слуга, к которому, как к студенту-медику, обращались за советом, да только я ничего вразумительного предложить и не успел. Старик поудобнее положил дворника на лавке, принёс чистую тряпицу с чем-то завёрнутым внутри и начал водить по скрюченной спине руками, затем достал иглы и… Ну а дальше вы всё нынче испытали на себе.

— Дворник поднялся, как ни в чём не бывало.

— Именно так. Я же стоял, как громом поражённый. Произошедшее было даже удивительнее, чем начавшая забываться драка с солдатами. Я словно воочию увидел притчи из Писания, где Господь одним словом исцеляет немощных. Только здесь вместо слова использовались иглы. Никто из профессоров в университете даже не говорил ни о чём подобном. Все восхищённо галдели. Господин Чжэнь тихонько удалился в свою каморку, разошлись бабы по своим делам, дворник тоже ушёл, а я всё стоял, как истукан. Потом опомнился, отправился к себе в квартиру, но покой потерял окончательно, даже ночью не мог уснуть. Единственное о чём я мог думать — как самому научиться такому искусству.

— Меня бы его техника в рукопашной больше заинтересовала. — сказал сыщик. — Впрочем, иголки тоже любопытно — из больного здорового сделать, дорогого стоит! Хотя, превратить трёх здоровых лбов тремя касаниями в больных — тоже искусство! Не знаешь, что и лучше.

— Я таким выбором не мучился, — улыбнулся Захаров. — Мне больше всего на свете нужно было узнать секреты иглоукалывания. На следующее утро, после бессонной ночи, я спустился во двор. Господин Чжэнь уже сидел на привычном месте, закрыв глаза. У меня с собой была припасённая тряпица, которую я расстелил рядом с ним и попытался устроиться на коленках, подобно старику. Было жутко неудобно: булыжник больно впивался в кости, затекла поясница, от постоянного ёрзанья стёрлась кожа на коленях, одеревенели ноги. Китаец же словно и вовсе не замечал моих страданий — сидел не шевелясь, как изваяние. Наконец мне удалось устроится, как и он, сев пятой точкой себе на пятки, и замереть. Я не двигался и старался не обращать внимания на неудобства. Глаза прикрыл, как мой терпеливый сосед. Через какое-то время притерпелся, даже носом начал клевать. Тут и солнце взошло. Старик поднялся, как будто взлетел, я следом за ним, скрипя и охая. Господин Чжэнь улыбнулся, поздоровался и предложил чай. За чаепитием я жестами показал, чего хочу. Китаец мотал головой и тряс руками, что-то бурно объясняя.

— Видимо, вы получили отказ, — предположил Владимир Андреевич.

— Именно так, — скорбно кивнул Матвей Никанорович, будто всё это произошло лишь вчера. — Странное дело, но я тогда даже не расстроился, а всё потому, что твёрдо решил добиться задуманного и был уверен, что мне это удастся. Следующим утром я снова ёрзал на содранных накануне коленках рядом с загадочным и неуступчивым китайцем. К телесным неудобствам тогда добавился проливной дождь, как я помню. Пришлось вымокнуть до нитки. Господин Чжэнь же в известное одному ему время поднялся, посмотрел на меня и хотел было уйти, но, подумав, предложил чай. А жестами показал, что никаких иголок, никаких объяснений. Я, отстояв битый час на коленях под проливным дождём, был тогда рад и чаю, который больше не напоминал замоченную кипятком солому, а неожиданно приобрёл вкус: такой свежий, напоминающий цветущий луг. Так прошла неделя, а может и больше — теперь уже не вспомню. Стояние на коленях давалось мне всё легче. Я перестал замечать твёрдость булыжника и капризы погоды. Тело вообще словно исчезало и лишь мозг парил где-то высоко, размышляя порой над неожиданными вещами и поражая парадоксальными догадками. Однажды утром господин Чжэнь не предложил чаю, а молча отправился куда-то. Вернулся он с толмачом⁹. Через него я объяснил, что учусь на доктора и не отступлюсь, пока не узнаю, как он исцелил дворника. Старик некоторое время размышлял, потом ушёл с толмачом в свою каморку. Не было их довольно долго. Я ждал с чаем, который Чжэнь мне всё-таки налил. Когда китайцы вернулись, в руках у старика была целая кипа бумаг. Толмач же объяснил мне, что делиться врачебными знаниями с варварами у них на родине запрещено. Сейчас же мы не в Китае. Кроме того, Чжэнь видел, что я вступился за него, когда трое пьяных напали на старика. Хороша тогда от меня была помощь — нос расквасили за миг и всего-то дел!

— Не зря расквасили, судя по всему, — пожал Филатов плечами.

— Не зря. Вот уж не ждал, что та позорная битва мне так поможет. Ещё толмач поведал, что Чжэнь видит, что мои помыслы чисты, дух крепок… Одним словом, согласился. Дальше он открыл мне их учение о жизненной энергии, оставил адрес, где в случае необходимости можно его отыскать и удалился. Дальше всё объяснял господин Чжэнь, которому толмач написал, как по-русски звучат основные слова, необходимые для моего обучения. Также они нарисовали человека, где отметили нужные точки с русскими пояснениями. Так и началось. Сначала старик показал всё на мне, потом на дворнике. Мы исцелили грыжи и защемления у всех во дворе. То-то благодарности было. Дедушку, который отказался брать плату, разве что на руках не носили. Я всё это время постигал загадочное искусство. Постепенно стало получаться. Однажды он даже доверил мне поставить иглы господину Лю, своему хозяину, представив меня своим подмастерьем. Господин Лю накануне упал с лошади, будучи изрядно пьян. Китайский Бог хранит их пьяниц, как и наш, поэтому мандарин не расшибся насмерть, но спина у него болела сильно. Чжэнь тогда не подсказывал и не вмешивался в мою работу, а господину Лю было всё равно — он храпел, как паровоз, который сейчас нас везёт. Лишь одну иголку мой учитель переставил, когда я закончил, а потом похвалил.

— Мандарин-то исцелился после ваших манипуляций?

— Да что ему сделается? Здоровый, как бык. Там и процедура-то простая была, любой справится. Я иголку от волнения на осьмушку вершка¹⁰ выше поставил. И так можно было оставить, она для расслабления мышцы была нужна, главной роли не играла.

— Ну а дальше что было? — сыщика рассказ попутчика очень заинтересовал, он ждал продолжения в надежде продлить удовольствие от дорожной беседы.

— Дальше, Владимир Андреевич, всё. — сказал Захаров к разочарованию сыщика. — Через месяц срок обучения у господина Лю закончился, и он, забрав свою свиту, отбыл на родину. Я же остался со знаниями, которые успел перенять у господина Чжэня: что-то знаю об их целебных отварах, что-то умею в иглоукалывании, но нигде не достиг полного понимания и мастерства. Поэтому и хочу отправиться в Китай, чтобы постичь то, что не смог или не успел.

— Любопытная история, — сказал Филатов. — Ежели удастся вам свою мечту осуществить — выполните одну просьбу, сделайте одолжение.

— Всё, что смогу, Владимир Андреевич. Очень постараюсь.

— Пусть господин Чжэнь вам карту человека нарисует с точками, куда следует тыкать, чтобы его обездвижить. Желательно тоже с пояснениями по-русски. — Сыщик улыбнулся, но заметив смятение собеседника, поспешил его успокоить: — Я шучу, уважаемый доктор. Не принимайте близко к сердцу.

— Хорошо, — с заметным облегчением выдохнул Захаров. — Я, по правде сказать, совершенно не уверен, что мне удастся продолжить обучение врачебному искусству. О том, как узнать их боевые тайны, даже помыслить не могу.

— Матвей Никанорович, а как вам удалось завести столь солидную клиентуру? Пробиться в круг денежных тузов могут только доктора с именем, как я полагаю

— О, Владимир Андреевич, это оказалось самым лёгким — мне даже делать ничего не пришлось, — улыбнулся доктор. — После отъезда китайцев слава великого врачевателя в нашем доме перешла ко мне. Скоро стали захаживать друзья и родственники дворника, кухарки, мальчишек на посылках. Практики у меня было хоть отбавляй — ваш недуг мучит многих. Я был только рад. Оттачивал и совершенствовал свои умения, проводил наблюдения, пытался что-то улучшить или изменить, но безуспешно, если говорить откровенно. Метод старого Чжэня не терпит новшеств. Так через своего конюха обо мне узнал один из богатых купцов и однажды за мной приехал его роскошный экипаж. Уехал я в волнении прижимая к груди свой простеньких саквояж с иглами, а вернулся в полном смятении, пряча в кармане пиджака чек на немыслимую тогда для меня сумму. Довольно скоро я обрёл имя. Маститые коллеги с презрением отзывались о никому не известном выскочке, но больному человеку нужно избавление от страданий, а его давал я, а не слава и авторитет известных имён. Да что мы всё обо мне? Позвольте и у вас кое-чем поинтересоваться?

За окном была сплошная чернота, изредка и лишь на миг разгоняемая жёлтыми пятнами путевых фонарей. Мерный стук колёс нагонял дремоту, особенно после почти бессонной ночи. В такт ему позвякивали ложечки в стаканах с чаем, которые попутчикам принёс на какой-то станции услужливый проводник — есть всё-таки своя прелесть в вагонах первого класса, оправдывающая их стоимость. Владимир Андреевич полулежал на мягком диване, с точностью выполняя указания доктора. На веки наваливалась тяжесть, но сыщик считал, что уснуть сейчас будет невежливо по отношению к Захарову, который терпеливо рассказал ему свою историю, отвечая на все вопросы, поэтому Филатов сказал:

— Спрашивайте, уважаемый Матвей Никанорович.

— Вы не хотели браться за дело, которое предложил господин Морозцев? Оно показалось вам неинтересным?

— Не хотел, вы правы. Думаю, там и впрямь ничего сложного. Хотя купеческий мир — дело такое: снаружи всё чинно и благопристойно, за исключением каких-нибудь экстравагантных чудачеств отдельных купцов, происходящих единственно из-за избыточного богатства. А что происходит там внутри, за закрытыми дверями домов или служебных кабинетов, в их умах и душах — страшная тайна. Русское купеческое сообщество видится таким же загадочным и закрытым орденом, как пресловутые масоны.

— Отчего же? — доктор очень удивился такому суждению.

— Поразмыслите сами. Крупнейшие купеческие фамилии, да и династии рангом пониже почти сплошь происходят из старообрядцев. Вдумайтесь — это сторонники религии, которую преследуют почти триста лет, которая балансирует на грани от полного уничтожения её адептов до выдачи им кое-каких послаблений, делающих жизнь хоть немного похожей на жизнь обычных подданных. И в этих условиях они нажили миллионы. Конкуренцию им могут составить лишь выходцы из еврейских либо немецких фамилий. Чтобы человек обычного православного вероисповедания пролез на самый верх этого золотого пантеона, он должен быть очень знатным дворянином, владеющим обширными землями. Вот так.

— Никогда об этом не думал, — потрясённо сказал доктор. — И Савелий Трофимович из староверов будет… А может и пропавший Ушаков? Не скрыта ли там, действительно, какая-то тайна.

— Падки вы на таинственное и непознанное, Матвей Никанорович. Как ребёнок, — с улыбкой покачал головой Филатов. — Секреты свои у них, наверняка имеются. Возможно, что и в большом количестве, да только нам их никто не раскроет. А что до поиска Устина, то дело и впрямь, скорее всего, заурядное. Отыщется за день или два. Просто господину Морозцеву что-то от него срочно надо, вот купцу и не терпится парня увидеть.

— Савелий Трофимович объяснил же, зачем Ушакова ждёт. Ничего сверхъестественного в их делах, как будто, нет.

— Начнём с того, что Савелий Трофимович вряд ли нам даже полуправду сказал. Такое уж это сословие, ничего не попишешь — деньги любят тишину. Но раз обещал — отыскать нужно. Я хоть и не купец, но слово своё ценю не хуже купеческого.

— Полагаете, что не сам Устин его волнует, а, прежде всего денежные вопросы?

— Думаю, что так. Этого загадочного Ушакова он, конечно, живописал с лучших сторон, расхваливал, но прямо сейчас Савелию Трофимовичу какой-то меркантильный интерес ближе, как я полагаю. Возможно, даже тот, о котором он нам рассказал. Ну этот, про их дела с Цыгановым, а, может, и совсем другой.

— Печально, если так. Получается золотой телец важнее человека. Я надеюсь, что господин Морозцев о пропавшем знакомом прежде всего печётся, переживает за компаньона, а не дела свои через него обстряпать хочет, — вздохнул доктор.

— Вы, Матвей Никанорович, хороший и благородный человек. Идеалист и романтик, уж простите за такое наблюдение. А людьми из круга господина Морозцева движут жадность и тщеславие. Это не обязательно плохо, просто они так живут. Исключения, конечно, бывают, но они крайне редки и уж точно не относятся на счёт нашего с вами заказчика — богатейшего промышленника империи. Сколько я с купеческим сословием дел не имел — всегда эти два качества оказывались во главе угла, — твёрдо сказал Филатов.

В купе на некоторое время воцарилась тишина, едва прерываемая обычными звуками вагонной жизни. Сыщик уже начал клевать носом, как Захаров вдруг сказал:

— Пожалуй, вы правы, Владимир Андреевич. Тут и спорить не о чем.

— Ну и хорошо, что не о чем, — ответил Филатов поудобнее устраиваясь на диване, чтобы поскорее заснуть.

— Историю я вспомнил. Как раз про купца и тщеславие. Смертельно опасный порок, оказывается. Поведать?

— Сделайте милость, — Владимир Андреевич потёр глаза, отгоняя сон.

— Я тогда медицине только учился и помощником у одного врача подрабатывал. Практиковался. Так вот наставник мой лечил одно семейство. Глава его тоже купцом был, правда не крупным — второй гильдии. Лавку держал. Торговал скобяными изделиями и ещё чем-то, сейчас не вспомню. Люди они с женой достойные, поведения чинного, да и дети тоже. У всего околотка пользовался купец уважением, да и в торговом сообществе репутацию имел отменную. И вот дожил он до юбилея — шестьдесят лет. Солидный возраст, но здоровья был крепкого, поскольку жизнь вёл размеренную и пагубных страстей не имел. Решила тогда купеческая гильдия ему награду у городского начальства выхлопотать за многолетние труды. Прямо к юбилею и успели — медалью на красивой, атласной ленте купца пожаловали. Растрогался старик чуть не до слёз, говорил, что не стоило ради него утруждаться, но по всему было видно, что доволен и горд страшно. А через две недели вызвали нас с доктором к нему домой, только поздно было, пора было батюшку вызывать. Еще через два дня «Вечную память» пропели.

— Что с ним случилось? — спросил Владимир Андреевич. — При чём здесь тщеславие?

— Случилась с ним крупозная пневмония. Дело было зимой, морозы стояли крепкие. Купец медаль на себя повесил, но под тулупом её не разглядишь, вот и катался до лавки и обратно, расстегнувшись, да полы тулупа в стороны раздвинув, чтобы прохожие получше награду рассмотреть могли. И извозчиков просил нарочно помедленнее ехать, чтобы все точно заметили. Переохлаждение, почтенный возраст — вот и всё.

— Поучительная история, — сказал сыщик. — Чего только не случается в жизни! Впрочем, спать пора, засиделись мы с вами.

— Да, пожалуй, — согласился Захаров.

Москва встретила попутчиков запахами копоти и гари, шипением пара, вырывавшегося густыми белыми клубами на перрон, вокзальной толчеёй и наперебой кричащими извозчиками. Диваны первого класса, хоть и были превосходными, но до домашней перины не дотягивали. И всё же Владимир Андреевич превосходно выспался. Только тупая боль в спине чуть омрачала это солнечное утро, но сыщик уповал на своего попутчика, который заявил, что они прямо с вокзала отправятся к Филатову, где проведут очередной сеанс лечения. Доктор настаивал на том, что перерывы в его манипуляциях крайне нежелательны, поэтому без всякого отдыха и промедления они продолжат иглоукалывание. Кроме того, Захаров заявил, что его услуги уже полностью оплачены, а значит всё остальное подождёт. Пациент нисколько не возражал. Ещё в вагоне Матвей Никанорович заметил, что у попутчика две трости и сказал, что может взять одну — сам он разгуливал налегке, без тросточки. Филатов поблагодарил, хитро улыбнулся и отдал железную. Доктор взял и чуть не упал при первом же шаге, но одумался и мужественно терпел, хотя чувствовалось, что управляться с такой тяжестью ему сложно — по сравнению с сыщиком, Матвей Захарович был хлипковат. Лихача нашли сразу, загрузили невеликий багаж и отправились к Филатову.

— Поставьте трость здесь. Нужно отдать вам должное — дотащили, хотя не всякому такое по плечу, — сказал сыщик пропуская доктора в квартиру.

— Зачем вы такую тяжесть таскаете?

— Для тренировки. Очень удобно, знаете ли.

— А потом на спину жалуетесь. Я бы рекомендовал вам поменять её на более лёгкую — и самому облегчение, и какой-нибудь добрый человек, который согласится вам помочь, не надорвётся.

— Не сердитесь доктор — не удержался. Вы, однако, крепкий духом человек. Прочие, кто с моей тросточкой прогуляться хотели, уже через пару шагов просили её назад забрать, а вы ничего… терпели. Располагайтесь, не стесняйтесь. Живу я скромно, как видите. Все хоромы: передняя, кабинет, гостиная, да спальня. Не барская квартира. Людской нет — слуг не держу. Мне с дороги умыться надо. Если постучат — сделайте милость, откройте. Это завтрак из кухмистерской принесут, я заказал, — сказал Владимир Андреевич и отправился в ванную.

Матвей Никанорович прошёлся по квартире. Действительно, аскетично, но очень аккуратно. Только в кабинете некое подобие беспорядка. Стол прибран — ни одной лишней бумаги, книги сложены стопкой на углу, карандаши не разбросаны, а лежат на месте. Только вот ровно посередине комнаты стояли две чугунные гири устрашающего размера. Ещё несколько, поменьше, притаились в углу за книжным шкафом. Через спинку стула был перекинут эспандер. В дверь забарабанили.

— Владимиру Андреевичу завтрак, как он просил, — сказал чернявый мальчишка-посыльный, когда Захаров открыл.

— Несите в гостиную, Матвей Никанорович. Там на стол поставьте, — сыщик вышел из ванной, растирая могучий торс полотенцем. — Можете умыться — помещение свободно. Чувствуйте себя вольно, без стеснения.

Когда посвежевший доктор, прихватив чистые полотенца, вернулся, Филатов уже лежал на диване лицом вниз, готовый к процедурам. Доктор распахнул свой волшебный саквояж, загремел склянками, чем-то зашуршал, а вскоре сыщик почувствовал прикосновение к спине и следом резкий укол. Во второй раз Захаров управился быстрее.

— Ну вот и всё, — сказал он пациенту. — Уже лучше получается, скоро с закрытыми глазами смогу терапию проводить, как Морозцеву. Теперь лежите, отдыхайте. Можете подремать. Минут сорок у вас есть.

— Сколько ваш курс продлится? — спросил Филатов, веки которого отяжелели, но спать он не собирался.

— Как правило, достаточно десяти сеансов. Но это неточно, каждый человек индивидуален. В среднем — десять. Зато потом сможете забыть о болезни надолго, если будете осторожны и будете следовать моим рекомендациям.

— Приложу все усилия, Матвей Никанорович, но ручаться не буду. Жить полулёжа очень затруднительно. — сказал сыщик. — Меня при болезни ранее всегда навещал доктор Брокман. Сейчас за ним посылать?

— Можете послать, — пожал плечами Матвей Никанорович. — Растирочки, пиявочки… Толку особого не будет, но и не навредит. Нравоучения высокопарные послушаете опять же, да кошельку облегчение выйдет. Делайте, как считаете нужным, Владимир Андреевич. А вот про атлетический клуб, который я у вас в кабинете увидел, лучше на время забыть. Не нагружайте позвоночный столб.

— Всего лишили, всех радостей, — вздохнул Филатов. — Вы завтракайте, доктор, на меня не смотрите. С дороги кушать хочется, так что не ждите. Я после процедуры своё наверстаю. И чай пейте, пока горячий.

— Прекрасный завтрак. Как говорили раньше: кяхтинский¹¹ чай да московский калач — так завтракает богач. Я вообще ем немного, довольствуюсь малым. У индусов существует теория, что Бог каждому на жизнь выделяет определённое количество пищи — этакую гору, условно. Чем быстрее съешь — тем быстрее жизнь пройдёт, так как добавки не предусмотрено. Согласно моим наблюдениям, умеренность действительно идёт здоровью на пользу. Окончательных научных выводов пока нет, но я работаю и через некоторое время обобщу результаты наблюдений. Не хотите поучаствовать в моём исследовании? Послужите на благо медицины!

— Нет уж, увольте. У меня служба слишком непредсказуемая. Позавчера лезвие финского ножа полвершка¹² до моего горла не дотянулось, так что могу закончить ваш эксперимент не по собственной воле. Не век же мне так везти будет — когда-то кто-то да дотянется.

— А какой у вас план поиска, можно поинтересоваться? — спросил доктор, чтобы увезти разговор в сторону от неприятной темы.

— Расскажу, коли интересно. Секрета здесь никакого нет. Нынче запрошу данные по всем неопознанным покойникам в Москве. Проверю — не погиб ли кто похожий. Если такие будут, отправлюсь на опознание. Более ничего делать не буду, поскольку надо в сыскной управе показаться, о результатах командировки доложить. Разве только до дома, где Ушаков живёт, прогуляюсь. Посмотрю, что там и как. Может и его встречу, тогда и поискам конец. Завтра, коли дома не отыщу, отправлюсь в Азиатское товарищество и расспрошу там насчёт Устина. Тут уж, наверняка, какая-то ясность настанет. Если нет — надо будет у Юлии Цыгановой расспросить, не видела ли она своего первого помощника на днях. Пока такие мысли.

— У меня ещё вопрос, Владимир Андреевич. Даже не знаю, как и сказать…, — Захаров поёрзал на стуле.

— Говорите, как есть, Матвей Никанорович. Так быстрее все недоразумения разрешим.

— А мне что делать? — доктор заметил непонимание на лице собеседника и продолжил: — Савелий Трофимович оплатил услуги по самому высшему разряду, как за себя. Я же с ним в Нижний Новгород на две недели ездил, вот он и рассчитался, не за время приёма, а за целый день — пациентов своих мне оставить пришлось. Приходилось, правда, всё время находиться неподалёку от него, а о любых отлучках предупреждать, чтобы купец всегда мог меня найти. Моим временем, вы тоже можете располагать, как заблагорассудится. Я готов и в розыске помочь. Только не хотелось бы, чтобы недалеко от моей шеи лезвие ножа мелькало, боюсь не справлюсь — у меня ваших умений нет.

— Вот в чём дело…, — Филатов задумался. — Сеансы наши будут проходить по утрам, а после них располагайте собой, как заблагорассудится. Вернитесь к своим пациентам — вдруг они месяц разлуки не перенесут. С поиском Ушакова я справлюсь сам. Хотя…

— Что такое? — оживился доктор.

— Можете почувствовать себя настоящим сыщиком. Вам же нравится всё новое.

— Я готов, господин Филатов.

— Там дело пустяковое — дойти до госпожи Цыгановой и поинтересоваться, не объявлялся ли Устин. Для сохранения конфиденциальности, которая так заботит господина Морозцева, являться к ней в полицейском мундире неуместно. А вот частным порядком поинтересоваться где он, будет полезнее для дела. Под каким предлогом я к ней заявлюсь — пока не могу придумать, даже в голову ничего не идёт. Может под вас какую-нибудь легенду сочинить получится?

— А что, если я представлюсь доктором, как и есть? Скажу, что Ушаков обещал мне из Азии яд кобры привезти для исследований. Мы условились встретиться, но теперь его нигде нет. В Азиатском товариществе направили к ней, поскольку сами Устина давно не видели.

— Прекрасная идея. Будьте добры, посетите эту роковую женщину. Только аккуратнее — не попадите под её чары, хотя… Завидная невеста, богатство…, — Филатов подмигнул доктору и улыбнулся.

Матвей Никанорович снял с пациента иглы, переписал себе адрес Юлии Егоровны и собеседники, условившись обменяться новостями завтра, разошлись по своим делам. Владимир Андреевич до полицейской управы решил добраться пешком. Погода стояла чудесная — тепло, солнечно. Сыщик наслаждался прекрасным летним днём и шёл не спеша. Обычно природные явления проносились мимо незамеченными. Служебные хлопоты не оставляли времени, чтобы радоваться лёгкому морозцу и хрусту снега под ногами или майской свежести после недавно отгремевшей грозы. Сейчас же Филатов с удовольствием ловил тёплые солнечные лучи, любовался зеленью деревьев, ещё практически не тронутую осенней желтизной. Когда показалось знакомое здание сыскной управы в Большом Гнездниковском переулке, Владимир Андреевич даже расстроился, что моцион подошёл к концу, но тотчас дал себе слово продолжить прогулку, как только закончит здесь свои дела. Сыщика там поджидали уже с утра. Филатова сразу попросили в кабинет начальника сыскной полиции, где изнывал в нетерпении Дмитрий Фёдотович Трепетов — исправляющий должность Московского обер-полицмейстера — вместе с хозяином кабинета Владимиром Романовичем Рыковым. К рассказу Владимира Андреевича они отнеслись по-разному. Обер-полицмейстер, человек военный, ветеран русско-турецких войн, ждал подробностей азартного сражения. Рассказ сыщика, который делал упор на то, что операцию удалось сохранить в полной секретности, нигде не произошло утечки, впечатления на него не произвёл никакого. Зато Владимир Романович, знавший полицейскую службу с самых низов, одобрительно цокал языком и задавал дельные вопросы. Дмитрий Фёдотович, которому надоело слушать эту, ничего не значащую по его мнению болтовню, попросил сразу перейти к деталям задержания, но когда узнал, что Филатов стоял на отшибе, совсем разочаровался. Сыщик, чтобы сгладить впечатление перед начальством, рассказал про задержание Казимира, по кличке «Змей».

— А вот это славно, Владимир Андреевич, — сказал довольный обер-полицмейстер. — А то заладили тягомотину: агенты, пароли. Только рискованно на такого резвого субъекта с одной тростью идти. Ловок он, как я слышал, и кровь пустит не задумываясь. Револьвер надёжнее.

— Зачем? — удивился сыщик. — Из револьвера и застрелить можно ненароком. Тростью, если поучить, тоже мало не покажется.

— Трость ваша — да! Пробовал, признаюсь, как-то поднять, наслушавшись рассказов. Тяжела. Ну да у вас сложение богатырское — ходите, коли удобно, а мне с простреленной ногой неловко, — сказал Дмитрий Фёдотович. — Мне варшавский полицмейстер телеграфировал, что ящик зубровой настойки пришлёт в благодарность. Казимир этот — отпетый негодяй, неисправимый. Много крови тамошним служивым попил. Так что считайте, что благое дело сделали, господин Филатов. Настойкой непременно угощу! Эх, поди, удивился поляк, когда узнал, что московский чин сыскной полиции одним ударом кулака прихлопнул сволочь, которую они столько лет взять не могли! Пусть знают наших!

— А что сейчас со Змеем? — спросил Владимир Андреевич.

— Болтается который день между небом и землёй. Всё никак не приберут его черти, — ответил начальник сыскной полиции Рыков. — Доктора разводят руками. Говорят, что уж очень сильно вы его приложили. Выживет ли, нет ли предсказать не берутся. Это одному Господу Богу известно.

— Помрёт — невелика потеря. Туда ему и дорога. Полицейского чиновника убить хотел, с ножом напал! Виданное ли дело! — хлопнул рукой по столу обер-полицмейстер.

— Что-то за время моего отсутствия в Москве произошло? — спросил Владимир Андреевич, чтобы отвлечься от щекотливого вопроса.

— Бог миловал, — ответил Владимир Романович. — Революционеры и террористы копошатся, никак не угомонятся, но это охранному отделению разбираться. По криминальной же части всё тихо. Мелочью сотрудники занимаются, серьёзного ничего нет. Отдохните несколько дней, по нижегородскому вояжу своему бумаги приготовьте.

— Тогда, с вашего позволения, господа, проверю сообщение об исчезновении приказчика Устина Ушакова. Московского мещанина, приказчика купца Цыганова. Пропал что-то около пяти дней тому назад. Наверное, ерунда, но…

— Пропал Устин? — весело спросил Трепетов и добавил солёную армейскую шутку от которой сам же захохотал: — Да и… с ним!

— Савелий Трофимович Морозцев просил разобраться, — Филатов подождал, пока начальник отсмеётся.

— Морозцев…, — задумчиво протянул Рыков. — Тогда можно и похлопотать. Глядишь, пожертвует что-нибудь на нужды нашего ведомства. Как вы считаете, Дмитрий Фёдотович?

— Делайте, что считаете нужным, — обер-полицмейстер махнул рукой.

Так, осенённый начальственным благословением, Владимир Андреевич, как и собирался, отправился в доходный дом, выстроенный купцом Цыгановым, где квартировал Ушаков. Путь предстоял неблизкий, но Филатов наслаждался неспешной прогулкой. Пару раз он ловил себя на мысли, что совершенно не чувствует спину, и поражался огромной разнице с тем, что он чувствовал ещё вчера, гуляя на ярмарке в Нижнем Новгороде. «Дожил! Радуюсь, что ничего не болит и могу ходить. Старею…», — философствовал про себя сыщик. Известие о том, что пленённый им Казимир при смерти, не встревожило и не взволновало. Владимир Андреевич ещё раз вспомнил свою краткую встречу с ним, злой взгляд почти бесцветных глаз, гуттаперчевую подвижность и ловкость противника. В тот миг на окраине Нижнего Новгорода, на пыльной, тёмной дороге все законы и инструкции утратили свою силу, оставив лишь один вопрос: «Кто кого?». Повезло Филатову, а беглому вору нет. «Когда-то и от меня удача отвернётся. Кто-то окажется ловчее и быстрее. Годы идут, инстинкты слабеют. А пока радоваться надо, что живой», — равнодушно думал сыщик.

До нужной улицы он добрался порядком утомившись — путь был неблизкий. Тот самый дом стоял в конце ряда аккуратных, чем-то похожих друг на друга, доходных особняков, в которых квартиры сдавались внаём. По всему было видно, что живут здесь люди небедные: чиновники средней руки, служащие крупных компаний, инженеры, адвокаты или ещё кто с хорошим достатком. Место было тихое, напротив домов была высажена красивая аллея. По улице неспешно прогуливались женщины с корзинами различной снеди, то и дело останавливаясь поболтать друг с другом — экономки готовились к приходу хозяев со службы. Дворники лениво мели мостовую, перекидываясь шутками. Филатов дошёл до угла улицы. Дом, выстроенный Цыгановым, стоял буквой Г. Хозяйский флигель был перпендикулярен основной части, занятой жильцами и выходил окнами на другую улицу, спрятавшись за железной оградой. Сыщик подёргал калитку — заперта. Подёргал ручку звонка — никто навстречу не вышел. Живая изгородь из кустов, высаженная вдоль чугунной решётки, надёжно скрывала окна от любопытных глаз. Владимир Андреевич дошёл до конца флигеля, упрятанного со всех сторон за зелень насаждений. Рассмотреть, что внутри, не получалось, а дальше уже другой дом. «Может перемахнуть через ограду? А дальше что? Дверь вскрывать?», — размышлял сыщик, но осуществлять задуманное не стал — толку не было. Вместо этого Филатов вернулся на улицу, где располагалась основная часть дома, и подошёл к дворнику, позёвывавшему от разморившей летней жары.

— Здравствуйте, я из московской сыскной полиции. Ищу здешнего жителя Устина Андреевича Ушакова, — Владимир Андреевич достал из кармана краешек казённой бумаги.

— Он во флигеле квартирует, — швейцар заполошно поправил фуражку, смахивая сонную одурь. — Нешто натворил чего? Не похоже на Устина Андреевича — благопристойного поведения молодой человек, воспитанный.

— Ничего не натворил. Думаю, что он располагает некими сведениями, имеющими интерес для полиции. Просто побеседовать хотел. Во флигеле никто не открывает.

— Так уехал господин Ушаков уж две недели как, аккурат на Илью-пророка¹³. Предупредил: уезжаю, мол Митрофан. Вернусь через неделю. Только вот с тех пор и не объявлялся.

— Странно, — сказал Филатов. — Долго уже отсутствует.

— Бывает это у него, — ответил Митрофан. — Дел много, уезжает часто, порой по нескольку месяцев дома не бывает.

— Вдруг Устин приезжал, да вы не заметили?

— Это решительно невозможно. Он перед отъездом всегда мне ключ от квартиры доверяет. Живёт молодой человек скромно, прислуги не держит. Ворота всегда сам открывает.

— А ключ при вас? — сыщик насторожился.

— Вот он, ключик, — Митрофан достал из кармана звенящую связку и показал на один из ключей. — Не приходил за ним господин Ушаков, стало быть в Москву ещё не вернулся.

— И никто его не спрашивал?

— Нет, вы первый. Он вообще дома никого не принимает. Работает допоздна, званых вечеров не устраивает. Простой он человек, из народа, хоть и высокого положения достиг. Я таких сразу вижу. Люди знатные меня и не замечают, мимо идут, головы не повернут, а этот завсегда доброго дня пожелает, о здоровье справится.

— С чего вы взяли, что Ушаков высокое положение занимает? — поинтересовался Владимир Андреевич.

— Ну а как же? Спозаранку уже на службу спешит, где до самого позднего вечера и пропадает. Часто в разъездах. В приказчиках у богатого человека ходит, значит и сам фигура не маленькая.

— Никого, значит, у него не бывает?

— Нет, так чтобы кто-то постоянно приходил — нет. Улица у нас тихая, как видите. Все люди на виду. Он и сам часто в разъездах, ну да я это говорил уже.

— А как же, прошу прощения за любопытство, девицы? Устин — человек молодой, кровь играет… Может невеста у него была?

— Про невесту не знаю, но полагаю, что обзавестись ею не успел. Сюда никого не приводил, Боже упаси. Правда, в последнее время может и появился кто, но точно не скажу.

— Откуда такие догадки?

— Да за пару месяцев до отъезда стал Устин часто дома не ночевать. Уйдёт поутру, а возвратится назавтра. И частенько так, раза по три на неделе. Может с барышней какой это связано, только спрашивать я не стал — неудобно.

— Неудобно, вы правы. Давайте до квартиры его дойдём. Посмотрю, что да как. Вы тоже поприсутствуйте, засвидетельствуете в случае чего, что полицейский произвёл осмотр, вещей не трогая и не забирая.

— Как прикажете, — согласно кивнул Митрофан.

В квартире ничего интересного не обнаружилось. Видно, что там никто давно не был — тонкий слой пыли успел появиться на полу и мебели. Одежда аккуратно висела в шкафу, вымытая посуда стояла в буфете, всё на своих местах. Обстановка вообще была простой, как и у самого Владимира Андреевича — ничего лишнего, ничего, что выдало бы какие-то особые пристрастия Устина, вроде гирь у сыщика. В углу кабинета стоял несгораемый шкаф, наверняка с рабочими документами, но ключ, по словам швейцара, был у Ушакова. Замок цел, без подозрительных следов. Люстры, диван, стол и кресла покрыты тканью — первый признак, что хозяину долгое отсутствие дома не в диковинку. Филатов прошёлся по комнатам, заглянул везде, но ничто не привлекло его внимания — уехал человек и уехал. Собирался не второпях, основательно, кругом порядок.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

9

Устаревшее название переводчика.

10

Около полсантиметра.

11

Кяхта — город, центр чайной торговли с Китаем в Российской Империи.

12

Чуть больше 2 см.

13

2-е августа.