Параллели

Сергей Григорьевич Никоненко

Роман «Параллели» разворачивается на просторах Целины, горчит полынью и суровостью исторической повестки, будоражит размахом казахстанских земель, увлекает смелостью и молодостью главных героев.Книга включает целую эпоху социальных изменений и может быть названа романом-эпопеей. Книга уникальна темой переселения немцев в Российскую империю, в Поволжье, на Целину и обратно в Германию, история поколений, рассказанная непосредственно со слов потомков пережитого.

Иван Елисеевич

Маленькая уездная станция встретила их почти полным безмолвием. Поезда ходили очень редко, их расписание постоянно менялось. Скромность неспешной жизни уездного городка ощущалась буквально во всем. В неторопливой походке станционных работников, в раздумчивых разговорах малочисленных пассажиров. Иван с семьей вошел в здание вокзала и, подойдя к билетной кассе, спросил:

— Когда будет ближайший поезд до Самары?

Кассир, женщина преклонного возраста, бегло взглянула на расписание движения поездов и, сочувственно глядя на усталое лицо пассажира, учтиво ответила:

— Ближайший поезд до Самары будет в пять утра.

Иван взглянул на станционные часы. они показывали девять вечера, ну что ж, подумал он, хорошо, не так и долго осталось ждать.

— Дайте мне два взрослых и один детский.

Кассирша выдала ему билеты, и он поспешил к семье. На скамеечке его ждала женщина с ребенком, они явно были измучены дорогой, лица отливали серой дорожной пылью. Анастасия — так звали жену Ивана — держала на коленях дочку Фросю, красивую девочку лет семи-восьми, она прижималась к матери и, казалось, всем своим существом пыталась раствориться в ней, как в надежном убежище от всех внешних угроз и неприятностей. Иван очень любил дочку, но в силу своего крутого нрава не всегда мог выразить свою любовь языком, понятным ребенку. Фрося тоже любила отца. но часто его стереглась, так как он многое контролировал в их с мамой жизни. Его надо было слушаться беспрекословно и быстро, чего она в силу своего детского характера не всегда успевала. Мама, напротив, была всегда ласковой и долготерпимой, с ней было спокойно и безмятежно, конечно, если было сытно. Фрося отличалась цепким умом, была сообразительной девочкой и обладала редкостным трудолюбием. Красивые серые глаза Фроси часто смотрели на ее сверстников как-то излишне строго и даже как-то колюче, словно пронизывали собеседника насквозь. Редко кто мог выдержать этот строгий взгляд. Сверстники старались с ней держаться осторожно, особенно в начале знакомства. Обладая приятной внешностью, она притягивала к себе друзей, которых близко подпускала крайне медленно и очень осторожно. Отец ценил эти качества в дочери и всегда доверял ей даже уже вполне взрослые заботы, чем Фрося дорожила, изо всех сил стараясь не подвести отца.

Пристроившись на скамью рядом с женой, Иван сообщил ей о поезде в пять утра. Хотя в здании вокзала было прохладно, но всё-таки гораздо лучше, чем на улице. Осень 1933 года выдалась сырой, то и дело шли осенние затяжные дожди, дороги и тропки маленького городка превращались в непролазное месиво, ходить, а тем более ехать на любом транспорте было крайне затруднительно. Дорог ведь почти не было, и хотя Атбасар славился конными ярмарками, но мероприятие это было сезонное, проходило раз в год, все же остальное время городок жил тяжелой размеренной жизнью, в ожидании своего очередного рассвета. Анастасия взглянула на мужа, на его усталое лицо и сказала:

— Вань, давай перекусим, тебе нужно отдохнуть.

— Хорошо, давай — ответил Иван и, ласково взглянув на нее, стал расстилать между дочерью и женой запасённую впрок старую газету. Нехитрая провизия состояла из сала с черным сухим хлебом и лука, приобретенного здесь же, у местных жителей. Кипяток взяли у дежурной по вокзалу. Хотя ужин и не отличался обилием, но это было достаточно хорошее питание. В особенности, на фоне всепроникающей нужды в обществе. Бережно сложив остатки пищи в старый армейский мешок, Анастасия положила девочку головой к себе на колени. Мягкая ласковая рука матери коснулось ее головы.

— Спи, Фросенька, спи, до поезда еще далеко, спи.

Девочка охотно растянулась на скамье. Мягкое материнское тепло растеклось по всему ее телу, наполнило ее любовью и заботой, принятая пища расслабляла, и девочка вскоре уже спала крепким сном уставшего от дневных забот ребенка. Иван сидел рядом с Фросей, ее ноги легли на его колени, он поглаживал ножки дочери и напряженно о чем-то думал.

— Ты подремал бы, Ваня, — обратилась к нему жена, — что ты все думаешь о чем-то, тебе нужно отдохнуть. Поспи, я посижу, покараулю.

Иван благодарно улыбнулся.

— Да нет, Настя, отдохни, пока Фрося спит, вижу, как вымоталась вся. Отдохни, я посижу, чего-то не спится. Давай, давай, подремли, я пригляжу за вами.

Настя покорно кивнула головой, она знала, спорить с мужем бесполезно, если что сказал — надо делать. Благо его строгость всегда компенсировалась его же заботливостью. Вскоре Иван услышал спокойное и мягкое сопение Насти, жена спала, уверенная в надежности своей с дочерью защиты. А Ивану было о чем подумать. Скупой на внешнее выражение своих тревог, он всё-таки крайне переживал о будущем своей семьи. Его отец — потомственный казак Елисей, в конце 19 века был отправлен с семьей в Западную Сибирь, где влился в Сибирское казачье войско, выполнявшее задачи по укреплению и обустройству земель Прииртышья. Иван продолжил дело отца, служил в Сибирском казачьем войске. Февральская революция застала его врасплох, как и многие из его товарищей, он не втягивался в политику, спокойно занимался тем, что знал и умел, а именно земледелием, да столярничал. Но так как служба с его характером давалась ему легко, то он быстро дослужился до офицерского казачьего звания, чем и был умеренно доволен. И всё-таки к службе Иван относился как данной от бога повинности, а душа его пела, когда он столярничал — изготавливал мебель. Особенно ему нравилось ее делать сослуживцам, родственникам, знакомым, это придавало особый смысл труду, грело память.

Армия Колчака, куда он был призван, поначалу успешно наступала, но неоправданной жестокости было в ней более чем достаточно. Разрыв между офицерством и солдатом был колоссален. Долгое время живя в Сибири, Иван привык к особенному характеру этих земель, широте и богатству мест, сплоченности жителей. Сибирь сближала людей разной национальности и вероисповедания, суровая природа не позволяла выживать, не помогая соседу, путнику, даже сопернику, а подчас и врагу. Здесь сложилась особенная культура, особенный характер, особенный тип жителя этих мест. Тесные связи возникали между крестьянами и казаками, между местным самым разнообразным населением и пришлыми людьми. Так у Ивана появился друг Михай из крестьян.

Эта дружба, как часто бывает, зародилась из жёсткого соперничества двух пацанов, затем подростков и, наконец, молодых мужчин. Михай был высокого роста. белокурый и широкоплечий, он легко стал лидером в своей деревне среди равных себе. Для Ивана лидерство никогда не было самоцелью, оно рождалось естественным путем. Первое знакомство будущих друзей произошло неожиданно, во время рыбалки. Крестьянские ребята выуживали раков на старице реки Иртыш, когда к этому же месту подъехала на конях казачья ватага. Обычно крестьянские дети не вступали в спор с ребятами-казаками. Но в этот раз все пошло не по привычному сценарию. Старший среди казачат, черно смольный Григорий, уверенным тоном гикнул тогда:

— Бегите отсель, пока мы добрые.

Вопреки сложившейся практике крестьянские дети собрались в кучку, из них вышел белокурый паренёк и, скрестив на груди руки, заявил:

— Сами бегите, это общая земля, мы первые пришли, вас не ждали.

Григорий тогда направил на наглеца коня, он вообще был горяч, да и не принято было казачеству уступать, тем более крестьянам. Но наглец не только не струсил, но и смело сделал шаг по направлению к нападавшему. Иван схватил лошадь Григория под уздцы, тот вопросительно взглянул на Ивана. Иван с детства чувствовал любую несправедливость. Тогда он тоже почувствовал то, что они не правы.

— Ты чего, на лошади на пешего, что ли?

Григорий тогда смутился, и, хотя он был старший, но с уважением относился к Ивану, знал твердость его характера. Как-то надо было разряжать ситуацию Иван тогда понимал — еще минута, и крестьянские дети будут опрокинуты лошадьми. Он обратился к выступившему из крестьянских детей. Спросил, как его зовут. Тот, гордо откинув голову, ответил:

— Михай я.

Тогда Иван посмотрел ему в глаза с некоторой угрозой и спросил, что он предлагает. Михай, широко расставив ноги, выкрикнул:

— Выйдем один на один, кто победит, тот и остается.

Тогда у Ивана не осталось выбора, он этот разговор затеял, ему и пришлось разбираться. Дрались честно, только осилить друг друга не могли, оказались ровней. Усталые и злые, но не уступчивые, тяжело дыша, всматривались в глаза друг друга, несколько раз сцеплялись с тем же результатом. Иван видел то, что Григорий вот-вот готов был спустить лошадей, смять крестьян. Иван красноречиво на него не раз подымал взгляд, и это возвращало Григория к благоразумию. Когда выбившись из сил, Михай и Иван, еле удерживаясь на ногах, а по сути удерживая друг друга, в очередной раз встретились глазами, Михай сказал ему:

— Поди, ничья, что ли?

Иван отказался принимать ничью и ответил:

— Продолжим.

Они еще несколько минут отчаянно толкались, пытаясь зацепить друг друга хлестким ударом, потом, одновременно повернувшись к своим, почти одновременно сказали:

— Уходим.

Тогда в воздухе повисла пауза, и крестьяне, и казачата замялись, никто не понял, на чьей стороне правда, кто победил, а кто уступил. Михай уловил это замешательство и усталым голосом сказал:

— Ладно, буде, давай вместе рыбачить, че, места мало, че ли?

И протянул Ивану руку. Крепко сжав руку Михая, Иван тогда дал ему понять, что он не уступил, но считает продолжение выяснения правоты друг друга глупым и бесполезным занятием. И хотя Григорий всем своим видом выражал недовольство, но и он, чувствуя правоту ситуации, согласился с необходимостью ее завершения миром.

В тот день и началась их с Михаем дружба, в истоках которой бежала красивая речка — Старица, да сияли разбитые носы и фингалы под глазами. В своей жизни Иван не раз убеждался в том, что не все то, что начинается с напряжения, несет затем плохое, либо порочное. Чаще случалось наоборот, вроде бы и дело-то успешное, но не успев начаться, приводит к катастрофическим последствиям в своем итоге. Волна октябрьской революции, стремительно начавшаяся в Санкт-Петербурге, дошла и до Омской губернии, дороги старых друзей пошли по разным направлениям: Иван был призван в армию верховного правителя Колчака, следы Михая затерялись.

Судьба снова свела их у поселка Исилькуль. Как-то на очередной стоянке для отдыха вверенный под начало есаула конный отряд был привлечён для конвоирования в Омск красноармейцев. Пленные передвигались на подводах, по обе стороны колонны двигались казаки ивановского отряда. День катился к закату. У начальника конвоя, подпоручика Лейбовского, Иван поинтересовался составом конвоируемых и их дальнейшей участью. Тот охотно ответил на вопрос. Среди конвоируемых были солдаты, дезертировавшие из армии Колчака, а также командиры и солдаты-красноармейцы, потерпевшие поражение под Петропавловском. Их ожидал военный трибунал, так как у верховного должно быть все по закону, констатировал свою речь подпоручик.

Проезжая мимо очередной подводы, Иван обратил внимание на связанного и лежащего на боку красноармейца с отличительной нашивкой на рукаве, измождённое лицо было знакомо. Иван присмотрелся и узнал своего друга Михая. Правда, Михай не подал и вида, что тоже узнал Ивана. Вечером, на стоянке, они долго говорили о революции, о выборе каждого ее сторон, о правде и неправде, о правоте тех и других. Ивану запомнились основные эпизоды их разговора. Так, к примеру, на вопрос Михая, почему он, Иван, служит Колчаку, Иван прямо ответил, что он присягал царю и отечеству, и выполняет свой долг перед Богом и людьми. Он служит России, как служили его деды и прадеды. Он присягал ей на верность, а революция открыла дорогу немцам до самого Петербурга. Это грозит потерей ее самостоятельности, распаду и расчленению, охотников к тому великое множество. Михай спросил его, почему же столько карательных операций проводят белогвардейцы против несогласных крестьян. Почему на стороне Колчака столько чужих, охочих до Российской земли. На севере англичане, на востоке японцы, даже в Сибири французы, чехи, кого только нет. Неужели они пекутся о нашей России? Интервентов столько, что диву даешься. Кого они хотят обмануть, они радеют за русскую землю? А Колчак, он на какие деньги воюет, и чем будет расплачиваться? И неужели Иван надеется, что именно они — белое движение — будут управлять Россией? Ивану и самому не нравились в принципе карательные операции против собственного народа, но он находил им оправдание в велении военного времени. А вот противопоставить что-либо иностранной интервенции и ее целям он не смог. Получалось, что красные как бы за Россию, а они против?! Он не мог не видеть того, что многие офицеры, вплоть до высших, стали переходить на сторону красных, и несли с собой богатейший боевой опыт. Что ими двигало, думал Иван и верную ли сторону я выбрал? Тогда Иван задал вопрос Михаю о том, что красноармейцы не прислушиваются и к священникам, на что Михай парировал ему ответом, что священники в массе своей перестали видеть бедственное положение народа, его проблемы часто остаются незамеченными, а призывы к бесконечному терпению часто не касаются их самих. Они не выходят на заступничество, даже если видят несправедливость властей или конкретных людей, облеченных властью. И народ перестает им верить. Война, в которую втянули Россию, одним позволяет наживаться, а других гонит на убой и сиротит семьи. И хотя Иван каждому доводу Михая находил контраргументы, но и не мог не видеть голой правды.

Иван и сам считал, что России эта война была не нужна, видел то, что внутреннее противостояние русского народа на руку только его врагам. Он не был согласен с гражданской войной, был глубоко убежден в том, что в ее пламени погибнут лучшие представители этого народа, а уцелеют лишь те, кто так искусно могут менять свой окрас в зависимости от окружающей среды. Время хамелеонов, приспособленцев, и всякой, всякой непоследовательности. Тогда он смотрел на Михая и понимал, он не отступит, погибнет, но не сдастся, как тогда на рыбалке. Михай, Михай, думал Иван, как же быть, оставить — погибнешь, что трибунал, его решение — только видимость порядка. На самом деле это тупая машина убийства. Что ей человеческая жизнь? Лишь один из множества эпизодов, и только! Тогда он думал, как спасти друга, как ему помочь? Наверное поняв, о чем он думает, Михай сказал, как будто освобождая совесть Ивана:

— Ты ничего не думай, иди, служи, не рискуй, вдруг ничего не выйдет, погубишь и себя, оба в итоге сгинем, а так-то, глядишь, хоть ты уцелеешь. — И после минутной паузы добавил: — моим, если че, помоги, и буде, прощай.

Вернувшись в расположение своего отряда, Иван никак не мог уснуть, перебирал разные планы спасения друга, но так ничего и не придумал тогда. Утром был ожидаемый трибунал и ожидаемый приговор — расстрел. Командиров-красноармейцев расстреливали отдельно от рядовых, это была их единственная привилегия. Тогда он действовал спонтанно, на свой страх и риск. В леску, за ложбиной, привязал коня, напросился посмотреть на казнь и вместе с подпоручиком, взяв двух казаков, отправился к месту казни. Когда он увидел Михая, ему удалось сообщить ему о лошади, ложбине и скрытно сунуть Михаю нож. Как только расстрельная команда приготовилась к стрельбе, Иван ткнул соседнюю лошадь своего казака шилом, та взвилась от боли, сделала прыжок, расстрельная команда рассыпалась, опасаясь увечья. Михай сообразил, в чем дело, и бросился бежать к леску. Подпоручик выхватил наган с намерением пресечь побег беглеца. Секунды решали исход дела. Иван поднял своего коня на дыбы и с криком «Не стрелять!» бросился в погоню за Михаем. Тогда он старался лошадью и собой перекрыть сектор обстрела пути, по которому бежал Михай. Тот бежал что было мочи, лесок он достиг быстро. Иван, догнавший его у леска, выхватил шашку и крикнул:

— Как пройду над головой, падай и лежи, потом поползешь к лошади!

С этими словами он просвистел шашкой над головой Михая, тот упал. Сделав вид, чтобы со стороны казалось, что он вытирает шашку о траву, Иван вложил ее в ножны, вскочил на коня и рысью вернулся к расстрельной команде. Подъехав к ним, угрюмо произнес:

— Кончено.

Подпоручик не имел никакого желания идти убеждаться в этом, он равнодушно посмотрел на лесок, махнул на него рукой и отдал команду солдатам возвращаться в расположение. Иван также забрал своих подчиненных и вернулся в расположение. Всем было абсолютно безразлично, погребен ли казненный, никто из присутствующих на расстреле не хотел обсуждать случившееся в опасении последствий.

В период отступления Колчака моральный дух в войсках стал стремительно падать, иногда целые подразделения переходили на сторону Красной армии. Этому способствовали тайная пропаганда между солдатами, нехватка боеприпасов и вооружения, невыполнение союзниками своих обязательств и, конечно, элементарная усталость от гражданской войны. Не было исключением и моральное состояние в подразделении, которым командовал Иван. Все чаще они оказывались в пекле, в том числе в окружении, из которых все труднее было выходить. Теряли людей, испытывали нехватку в пище. Однако казачьи подразделения армии отличались стойкостью и надежностью, сказывалась многолетняя выучка и вскормленное с молоком матери понятие казачьей чести. Иван воевал доблестно и твердо, имел награды за отвагу от верховного, однако эта братоубийственная война угнетала все больше и больше. По армии поползли слухи о красном терроре, которому подвергались, в том числе, близкие родственники членов белого движения, эти слухи часто обрастали самыми ужасными подробностями. Иван переживал за близких. Армия верховного несла поражение за поражением, казалось, уже нет сил отразить натиск наступающей Красной армии. Враги были повсюду, не единожды в тылу вспыхивали восстания и бунты крестьян и рабочих. Это действовало на воюющих особенно угнетающе. Казалось, сама земля уходит из-под ног. При отступлении с Омска — столицы, по сути, на тот период белой России — конный эскадрон Ивана попал под удачно замаскированный огонь пулеметных расчетов и артиллерии красных. Уцелели немногие.

Находясь в плену, в бараке, Иван долго размышлял об этой войне, ее целесообразности, значимости для России и ее будущего, рядом находились подчинённые, которых он вел в бой, по его воле они сейчас здесь и, скорее всего, их участь незавидная. Его взгляд часто устремлялся в прошлое, выискивая там ответы на настоящее и ища дорогу в будущее. Потом бесконечные допросы с пристрастием, упадок сил и стремлений к жизни, то хотелось, чтобы быстрее все закончилось. То, напротив, охватывала злость и жгучее стремление вырваться из плена и мстить, мстить, мстить!

Так продолжалось около недели. Пропагандисты, беседующие с пленными, всячески старались склонить последних на сторону большевиков, призывали бороться за справедливость, равенство и братство, против угнетения и за светлое будущее родины нашей, России. Если это не помогало, людей попросту расстреливали. Их расстреливали и с этой, и с той стороны, их вели за собой лидеры, преследующие свои собственные, понятные только им цели, которые щедро, словно охапку дров, подкидывали в топку этого разогнавшегося локомотива расходный материал — собственный народ — ради такой высокой идеи с той или иной стороны. И всему было объяснение, всему оправдание, всему причина, каково, думал Иван, как ловко-то!

В начале второй недели в барак вошел военный человек в кожаной куртке со скрипом в сапогах и уверенной походкой. Он медленно продвигался по бараку, стараясь внимательно всмотреться в лица пленных, проходя мимо Ивана, военный задержался, покачал головой и, не окончив начатый осмотр, спешно вышел вон. Что-то очень знакомое в нем показалось Ивану, но свет бил в лицо, за спиной вошедшего было солнце, и Ивану не удалось его рассмотреть. Через некое время Ивана вызвали на допрос. Он уже не боялся этих жестоких процедур, они были данностью, и от них некуда было деться. Войдя в комнату допросов, Иван остановился на середине. Прозвучало:

— Свободны, вас вызову!

Конвоиры вышли в соседнее помещение, в комнате остались двое: военный в кожаной куртке и военнопленный Иван.

— Садись Иван, — сказал ему человек в кожанке. Иван сразу узнал Михая. Они поздоровались за руку. — Я искал тебя, — продолжал Михай, — увидел тебя в списках военнопленных. Знаю, воюешь хорошо, жаль только, не за тех, за кого надо.

Они проговорили до самой темноты. Михай старался убедить Ивана перейти на сторону Красной армии.

— Нет, — ответил Иван, — не могу сказать того, что мои во всем правы, есть и откровенные сволочи и подонки, но страна у меня одна, я ей присягал, ей и служить буду, а что до моей шкуры, то умирать рано или поздно придется всем, не избежишь смерти-то.

— Так-то оно так, да ты, Иван, смотришь назад, а я тебе будущее показываю, да и мужик ты хороший, проиграете вы, против народа идете, а так нельзя.

Они еще долго обменивались спорами, но так и ни к чему не пришли. Беседу прервал сам Иван просьбой отпустить его в барак.

— Дурак ты, — в сердцах сказал ему Михай, — ладно, буду думать, как тебя отсюда вытащить, иди пока.

Думать Михаю не пришлось, ночью пехотный полк, прорываясь из окружения, натолкнулся на их барак, и Иван был освобожден. Только радость его была недолгой. По пути отступающих разрозненных подразделений все чаще встречались следы мародерства, грабежа и бесчинств. Загнанные в угол солдаты превращались в озлобленную неуправляемую толпу вооруженных людей. Иван, сколько мог, пресекал варварские начала в пехотных частях. У самих казаков это было недопустимо, так как кроме общевоинских законов еще действовали казачьи уставы и наставления, в частях служили соседи, станичники и попросту родственники, не разгуляешься, но братоубийственная война делала свое дело, и в казачьей среде стали появляться бреши, в которые сразу же устремлялась всякая грязь. А вот с дисциплиной в красных частях становилось все лучше и, как следствие, народ потянулся именно к ним, перевес становился все ощутимее, влиятельнее, явнее.

Последней каплей послужила карательная операция против маленькой деревеньки, затерянной в таежной глуши. Когда на марше Иван со своими подчинёнными увидели последствия этой операции, то их оставили все сомнения. Особенно не сговариваясь, они полным подразделением перешли линию фронта. В то время у военачальников Красной армии не было времени сильно фильтровать да проверять перешедших на их сторону, ибо фронтов было много, а людей и вооружения мало. Потому перешедшее подразделение, как правило, бросалось на опасный и крайне тяжелый участок фронта, где и проявляло себя полностью, при этом сразу решалось несколько задач: шла проверка на сознательность и преданность, и уменьшалось количество голодных ртов. Часто вчерашние товарищи по оружию встречались в смертельной схватке на поле брани, и тут уже было не до компромиссов. Одни для своих бывших товарищей — предатели, другие — упертые враги, где уж здесь до человеколюбия и всепрощения. Иван воевал хорошо, чужой крови зря не лил, старался везде, где было возможно, решать все с позиции справедливости и взвешенности, чем и снискал себе добрую славу подчинённых, в основном казаков, хотя к концу 1920 года в эскадроне под его началом было немало сибиряков из крестьян.

В этом же году его подразделение влилось в бригаду под командованием Михая, чему оба были несказанно рады. В конце того же года Михай пошел на повышение и оставил бригаду своему заместителю, Ивана же командарм назначил заместителем комбрига. Судьба свела их вновь в 1933 году, в это время Иван руководил МТС в Исилькульском районе Омской губернии, был женат, имел дочь восьми лет, и давно позабыл свое военное прошлое. Михай же закончил школу реввоенсовета и прибыл в Омск очищать губернию от контрреволюционеров.

Был теплый осенний вечер, колхозники торопились завершить полевые работы. С закатом к МТС подъехал автомобиль, из него вышел широкоплечий мужчина и направился в главное здание. На подходе к нему они и встретились. Радости Ивана не было предела. Приезжий же вел себя сдержанно, эмоций не проявлял и, тихо отстранив объятия Ивана, шепнул:

— Пройдем с глаз, есть разговор.

Когда они зашли за стену здания, крепко обнялись. Иван настороженно спросил:

— Ты чего?

И тогда Михай ему рассказал о том, что по заданию ЧК по Сибири прибыл в Омск, в местное отделение, выкорчевывать контрреволюцию из районов Омской губернии. Подготовлены списки и досье на людей неблагонадежных, имевших отношение к белой армии или к бывшей власти.

— Такое дело лежит и на тебя, Иван, утром тебя заберут, боюсь в итоге расстреляют как бывшего казачьего офицера.

Михай предложил бежать с семьей через казахские степи на Украину и там схорониться. Михай с горечью смотрел в глаза Ивана, когда-то поверившего советской власти.

— Прости, это все, что я могу для тебя сделать. У нас в ЧК хватает дуроломов, они ни перед чем не остановятся, лишь бы выполнить установку, врагов найдут там, где их и нет. Не рискуй, Иван, у тебя семья, я-то один, и то боюсь их рвения, ты пойми меня, система — ее не сломать. Плетью обуха не перерубить, беги ночью, никого не предупреждай. Может, свидимся еще, вот тебе бумага на жену, думаю, поможет при случае. Прощай! — с этими словами Михай зашагал прочь, сел в авто и быстро скрылся из вида.

Ночью Иван снарядил подводу, побросал нехитрый скарб, полевыми дорогами двинулся в сторону казахской степи. И вот теперь он сидит на этой станции в ожидании поезда, с тревогой в сердце и с полной неизвестностью о своем будущем. Жена, уютно уткнувшись в плечо, мягко и вкрадчиво плыла на волнах сновидений, ее рука бережно прикрывала голову спящей Фроси, периодически соскальзывала вниз, пугая хозяйку. После очередного такого соскальзывания Иван ласково взял руку жены и удобно уложил ее рядом с головой дочери. Анастасия на минуту открыла глаза и улыбнулась мужу

— Спи, спи, — повторил ей Иван, — я слежу.

Примерно часа в три ночи зашевелилась Фрося, затем открыла глаза и сказала:

— Пап, мне надо в уборную.

Осторожно высвободив плечо из-под Насти, Иван поднялся, взял воинский мешок, подал руку дочери и тихо произнес:

— Пошли, только быстро!

Они спешно направились к выходу и вскоре снова вошли в здание вокзала. Иван посмотрел на спящую жену, потянулся и шепотом сказал дочери:

— Ложись, спи.

Но Фросе отчего-то не спалось, она крутилась, пытаясь устроиться поудобней, но сон так и не шел, словно вовсе растворился в зябкой осенней пелене. Усталость брала свое, и Ивана, помимо его воли, клонило ко сну все больше и больше. Видя, как мучается отец, Фрося взяла его за руку и с детской непосредственностью произнесла:

— Пап, ты поспи, я выспалась, спать не хочу, я посторожу нас.

Отец улыбнулся, ему была приятна эта забота, это усердие маленького человека в стремлении оказать посильную помощь своему отцу. В конце концов сон настолько сковал все тело Ивана, что он решился и сказал дочери:

— Лады, дочка, я посплю часок, но смотри, ты обязательно разбуди меня через час, не больше, да смотри сама не засни, если вдруг захочешь спать, буди меня немедленно, хорошо?

Фрося с радостью закачала головой в знак согласия. Через несколько минут и Иван, и Анастасия спали глубоким сном. Как только вокруг Фроси засопели два ее родителя, один слева, другой справа, ей самой сделалось столь хорошо, что она и не заметила, как предательский сон прокрался в ее детское тельце, схватил в свои цепкие объятья и убаюкал в этот ранний рассветный час.

Когда семья в полном составе безмятежно спала на вокзальной скамье, в здание, крадучись и неслышно ступая, вошел низкорослый молодой человек. Он беглым взглядом пробежал по пассажирам и их вещам. Затем выхватил из присутствующих спящую семью Ивана, прошелся раз-другой мимо, оценил обстановку и уселся на скамью напротив. Перебрав все возможные варианты и убедившись в их безопасности для себя, он ловким движением вытянул воинский мешок, залез во внутренний карман Ивана и, вытащив его содержимое, торопливо зашагал прочь из здания.

Резкий гудок паровоза пробудил Ивана, он проснулся, посмотрел на часы, услышал приближение к станции поезда и стал будить своих девчат.

— Настя, Фрося просыпайтесь, поезд, нам пора, — его взгляд скользнул по скамье в стремлении увидеть воинский мешок, и тут же неприятный холодок стал предательски вползать в его сердце, захватывать грудь и разливаться неприятной прохладой по всему телу. Мешка нигде не было. Сохраняя последнюю надежду, Иван заглянул под скамью, осмотрел пространство вокруг, ничего, пусто. Иван потянулся к своему внутреннему карману и обомлел. Карман был пуст. Обворовали, стучало в висках, ах ты, как же так, проворонили. Что теперь?

Настя взглянула на мужа и моментально все поняла, ужас охватил ее женское сердце. Что теперь делать, что с ними будет?

— Фросенька, — обратилась она к дочери, — ты мешок папин не видела, папа не может его найти?

Фрося повела глазами вокруг, мешка нигде не было, и тут она поняла то, что она уснула и прокараулила папин мешок. Теперь и ее охватил ужас от того, что она проспала, от того, что она так подвела отца и просто от неизвестности. Фрося подняла глаза на отца, ее взгляд был умоляющим, бесконечно виноватым, отец смотрел строго и холодно. На лбу выступил пот, он явно волновался, но не хотел подавать вида.

— Посидите, я пройдусь вокруг.

Иван встал и быстрым шагом зашагал по направлению к выходу на привокзальную площадь. В голове крутилось, может, недалеко ушел, может, узнаю, увижу, мешок-то приметный, не один день со мной, перехватить бы, успеть. К сожалению, его поиски не дали результата. На этой маленькой станции Атбасар они остались ровным счетом без ничего. Без еды, без денег и без документов. Приближался рассвет нового дня с неясными перспективами и полной неопределенностью.

Вернувшись в здание вокзала, Иван подошел к семье и? обращаясь к ней, воскликнул:

— Ну, что ж, будем начинать здесь, выхода нет, давайте покумекаем.

Он обнял жену и ласково погладил Фросю по голове, произнес:

— Эх, мы, раззявы, ну, ничего, главное, вместе. Да, дочка?

Выходя из вокзала, Иван первым делом поинтересовался, есть ли в городке базар и где он находится. Получив необходимые сведения, он направился с семьей в сторону базара в надежде получить там, на месте, необходимые сведения. Анастасия во время ходьбы лихорадочно шарила по всем своим карманам, пока случайно не наткнулась на свою справку о том, что она пострадала от белогвардейского террора и нуждается во всяческом содействии советской власти в местах обращения.

— Ваня, я справку нашла, — сказала она, протягивая ее мужу. Справка была единственным документом, которым обладала семья на данный момент времени. Именно с нее и надо как-то начинать, подумал Иван. Он еще и еще вчитывался в строки справки, перебирал возможные варианты ее использования. И наконец-то определившись, обратился к первому встречному.

— Уважаемый, не подскажете, как пройти к совету народных депутатов?

Прохожий, мужчина лет 40—45, в форменной одежде железнодорожника, поспешно указал Ивану на ближайшее к станции казенное здание, где и располагался Атбасарский районный совет. Ведомая Иваном семья зашагала в указанном направлении.

— Настасья, — обратился Иван к жене, — послушай меня внимательно. Анастасия подняла взгляд на Ивана и приготовилась внимательно его слушать. — Мы крестьянская семья с Омска, приехали сюда к своим родственникам по линии отца и в надежде более сытной жизни. Родственник, к сожалению, уехал на Украину, мы об этом не знали, на станции нас обворовали, украли документы и деньги. Вернуться назад нам не на что и есть тоже нечего. Из документов случайно осталась только эта справка. Мы вынуждены просить содействия в работе, жилье и пропитании. Ты поняла меня Настасья?

— Да, — взволнованно ответила Анастасия, — поняла. Иван, ты хочешь остаться здесь, но ведь это омская губерния, тебя наверняка будут проверять, и это так близко, что, если нас найдут? — закончила она.

— У нас нет другого выхода, — отвечал Иван, — ехать дальше не на что, есть тоже нечего, надо попробовать затеряться здесь. Они, скорее всего, будут искать нас по крупным станциям, по дороге на Украину, эта станция очень мала, наверняка сведения сюда приходят с большим опозданием, если приходят вообще. Думаю, здесь не самый оживленный городок на нашем пути. Твоя справка может сыграть огромную роль для нас, надо пробовать. Хорошо?

— Хорошо, Ваня, делай как знаешь, — ответила растерянная Анастасия.

— Вот и ладно. — Иван повернулся к дочери и ласково спросил: — Фрося, как твоя фамилия? и, прежде чем ребенок успел ответить, произнес: — Правильно, дочка, Никоненко. — Изумленные глаза Фроси продолжали судорожно хлопать ресницами, она было попыталась возразить отцу, но, встретив его суровый взгляд, покорно повторила: — Никоненко.

— Вот и ладно, дочка, что ты хорошо помнишь нашу фамилию, молодец!

Фросе безумно хотелось спросить отца, почему они должны так говорить, но чувство вины за то, что она проспала и прозевала воровство, подсказывало ей необходимость слушать отца беспрекословно. В здании совета народных депутатов их встретил дежурный истопник и охотно проводил в кабинет председателя райисполкома. Оказавшись в кабинете, Иван с искренней настойчивостью изложил ему нехитрую историю кражи на вокзале и, представив справку жены, попросил о содействии в их судьбе. Во время рассказа в кабинет вошел вооруженный человек, как оказалось, начальник здешней милиции Спиридон Иванович, чем не преминул воспользоваться председатель, явно куда-то спешивший.

— А, Спиридон, заходи, заходи, скажи мне, когда ты наведешь порядок у себя под носом?

— А что случилось? — недоуменно спросил вошедший.

— Что, что, — продолжил председатель, — грабят у нас на вокзале, вот опять обворовали семью! Все документы и деньги свистнули. Каково?

Председатель, укоризненно покачивая головой, вопросительно мерил с ног до головы начальника милиции. Спиридон осмотрел присутствующих в кабинете и грозно спросил:

— Почему на станции сразу не обратились? Может, и поймали бы лиходея.

Иван, повернувшись к начальнику милиции, спокойно проговорил:

— Так мы не сразу-то поняли о краже, на базар решили перед поездом сходить, за продуктами, там и обнаружили пропажу. А как поняли, что произошло, то пошли в горсовет, к советской власти, куда еще-то?

— Ты, Спиридон, на них не кичись, обратились, не обратились, сразу или потом! Они и так пострадали от всякой нечисти. Наша с тобой задача — содействие да участие к этой семье проявлять, на-ка, почитай, — с этими словами председатель протянул начальнику милиции справку Анастасии.

Начальник быстро пробежал по справке, остановил свой взгляд на Омской печати и уважительно вернул председателю. В кабинет вошла секретарь и, обращаясь к председателю, торопливо сказала, что к заседанию все готово, народ уже волнуется, что им сказать? Председатель вспомнил о назначенном им же самим совещании и, повернувшись в сторону секретаря, произнес:

— Вот что, Люба, возьми под контроль этих товарищей, займись их обустройством. Подыщи работу какую. Вечером мне доложишь, поняла?

— Хорошо, — ответила Люба.

— Вот что, товарищи, оставляю вас в надежных руках своего секретаря, если будут какие-то сложности, милости прошу. Да, Спиридон Иванович, ты тоже помоги, выправи им документы. Не затягивай.

Спиридон охотно кивнул головой и поспешил за выходящим председателем. По пути в красный уголок, где и проходило совещание, председатель с долей раздражения сказал:

— Спиридон, ну, наведи ты порядок на вокзале, городок с гулькин хвост, постоянно воруют, пассажиров обворовывают, что, нам ждать какой-нибудь выволочки сверху, что ли, ну, стыдно уже, я тебя в начальники милиции рекомендовал, как сметливого и верного большевика, вычисти всю эту заразу, наведи порядок, прошу!

— Да я ж стараюсь, уже и соглядатаев приставляю, поймать не могу, больно ловкий кто-то, — отвечал начальник милиции. — Наведу порядок, обещаю, дай еще чуток времени-то.

— Добро, добро, ладно, пошли, и так дел полно, — с этими словами председатель потянул на себя ручку массивной двери красного уголка, и они вошли в зал заседаний.

Оставшись наедине с семьей Ивана, секретарь председателя стала расспрашивать у Ивана, какой профессией он владеет, какой профессией владеет его жена Анастасия, сколько лет их ребенку и другие анкетные данные. Так, в течение каких-то неполных двух часов она составила для себя полную картину о семье Никоненко Ивана Елисеевича, его жене Анастасии Алексеевне — пострадавшей от белогвардейского террора и их дочке Фросе — весьма сообразительном ребенке. Из предложенных работ Иван выбрал работу плотника на железнодорожной станции, жену на работу он отпускать не стал, Фрося была еще слишком мала для самостоятельного времяпрепровождения. Осмотримся, подумал Иван, потом начнем, будет видно. Затем они были определены в служебный вагончик для временного жилья до обретения жилья постоянного. Также Люба выяснила, когда они могут прийти в отделение милиции для выправления утраченных документов. И, наконец, она снабдила их нехитрым набором продуктов питания, как она сказала, на первое время. Вообще Люба оказалась очень исполнительным и кропотливым работником, пользующимся заслуженным доверием своего начальника.

Выйдя из здания райсовета, семья направилась обратно на станцию, где легко в одном из тупиков разыскала вагончик временного служебного жилья и, предъявив ордер, полученный от Любы, была принята на обустройство. Служебное жилье представляло собой выделенные три полки в отдельном так называемом купе со столиком и нехитрым постельным сопровождением. Соседей по их отсеку не оказалось, и, разместившись на нижних полках, они первым делом соорудили себе простенький перекус на основе сваренной картошки и ломтиков хлеба. И все-таки это было огромным счастьем после утреннего потрясения и грозящей опасности. Не хотелось думать о завтрашнем дне, о предстоящих трудностях, о хрупкости этого временного счастья, о многом из того, что впереди, и о том, что осталось позади.

Фрося, закутавшись с головой в одеяло, заснула уже через несколько минут крепким и опять безмятежным сном. Природа оберегала ребенка, отключая механизмы тревоги и напряжения. Анастасия была одновременно счастлива и напугана. Счастлива от того, что у них есть хоть какая-то крыша над головой, и напугана от того, что это так зыбко и ненадежно. Мысли кружили роем в ее голове, а что если., а что если… И, хотя она тоже понимала то, что иного пути у них нет, но природная женская осторожность не давала спокойно расслабиться, спокойно вдохнуть без боязни за их общее будущее.

Иван был вторым мужем Анастасии, ее первый муж Демид погиб в борьбе за дело революции, как он любил говорить. Демид по природе своей не был человеком осторожным-благоразумным, он всегда лез на рожон, даже если обстоятельства этого просто не требовали. Вспыльчивый и неуемный, он не очень считался с чьим-либо мнением, кроме своего собственного. Они поженились еще до революции, но это, скорее всего, был выбор родителей Демида, а не выбор сердец. Потому в замужестве Анастасия часто терпела унижение, переходящее частенько в побои, но так как дело это было привычное и повсеместное, то оно и не вызывало каких-либо удивлений или отторжений, так жили все или почти все в их окружении. Потому, когда Демид погиб при подавлении белогвардейского мятежа, Анастасия приняла это как неизбежное и вовсе не неожиданное событие, а вполне естественное по его характеру. Но так как она была его женой и, следовательно, осталась его вдовой, то памятуя о его дерзком неустранимом характере, руководство оказало ей всяческую помощь. И вот теперь именно эта справка помогала ее семье обрести хоть какую-то надежду на будущее. Иван, в отличие от Демида, был сдержан и рассудителен, они познакомились в госпитале, куда Иван попал после ранения, а Анастасия подрабатывала санитаркой. Щупленькая молодая женщина, обладавшая огромным терпением и кротким нравом, сразу приглянулась Ивану, к этому времени он вдоволь навоевался, насмотрелся на человеческие страдания и страсти, что хотел только одного — спокойствия и домашнего уюта. И хотя казачки, как правило, были во множестве своем крепки станом и не хилы костью, но Ивану приглянулась именно Анастасия с ее хрупкостью и ее кроткостью. Анастасии же было ох как трудно поверить этому крепкому вояке. Ей часто казалось, что он слишком суров и, возможно, будет позволять себе рукоприкладство. То есть все то, от чего ее избавила судьба. Но чем больше его узнавала, тем все больше и больше проникалась к нему доверием. Когда она наконец-то приняла его ухаживания, а затем и согласилась стать его женой, то первое, что узнала, так это твердое убеждение Ивана о невозможности поднять руку на женщину. В его семье такое поведение мужчины было постыдным и недопустимым. И хотя нельзя было сказать то, что Иван так уж мягок, он никогда не нарушал принятые в его роду правила поведения с женщиной. Для Анастасии этого было более чем достаточно, ведь вокруг было множество примеров насилия над женщинами со стороны их мужей. Что касается управления семьей, то Иван проявлял здесь все права главы и не терпел несогласия по важным вопросам, оставляя внутреннее устройство полностью на видение Анастасии. Особое место в его сердце занимала дочка Фрося, к ней он относился с искренней любовью и терпением, хотя непременно ждал в семье казака и наследника своего имени, но так привязался к дочке, что уже и не так настойчиво говорил о рождении сына, оставив решение этого вопроса на естественное течение событий.

Утром Иван отправился в локомотивное депо, где и устроился на работу плотником. В его обязанности входил ремонт вагонов, а именно ремонт дощатых стен, заготовка досок для полатей в вагонах и их перегородок, в зависимости от назначения конкретной перевозки груза. Дня через два их пригласили в отделение милиции, где и выдали новые документы взамен утраченных. Так и возникла их новая жизнь, на новой земле, на окраине Омской губернии, в маленьком уездном городке Атбасар, основанном как казачья застава для охраны путей торговли. Самым большим событием в данной местности была ярмарка, на которую сгонялся скот, особенно табуны крепких степных лошадей. В этот период городок оживал, в нем слышались различные наречия и говоры, шли горячие торги, одним словом, жизнь кипела в течение благодатного месяца торговли, затем она затухала и возвращалась как река в свое русло после бурного весеннего половодья. Остатки былой кипучести стекались к многочисленным лавочкам, лавчонкам, но, конечно, особенно ритмично действовала железнодорожная станция, движение на которой хоть и было редкостным явлением, но никогда не прекращалось. а потому требовало к себе постоянных людских ресурсов.

Утром следующего дня Иван направился в контору железнодорожной станции. Его встретила женщина лет 40—45 с худым оскаленным лицом и черными сверлящими глазами.

— Здравствуйте, — войдя в помещение, произнес Иван. Женщина оценивающе прошлась по нему взглядом и безразлично ответила: — Здравствуйте, что вам?

— Да я насчет работы к вам, — продолжил свой диалог Иван.

— Какой работы? Вы кто по профессии?

Женщина скинула свою безразличность и смотрела теперь на мужчину с явным интересом.

— Я-то, — продолжал Иван, — плотник, если что, по дереву, это мое.

Женщина явно ожидала чего-то большего, слишком хорошо выглядел мужчина. Одет он был скромно, но одежда хорошо сидела, да и подобрана была как-то удачно. У мужчины наблюдалась армейская выправка, осанка выдавала умение носить армейскую форму, а сапоги на ногах были аккуратно вычищены и не были стоптаны, скособочены. На голове у мужчины была еще фронтовая фуражка, и, хотя ее носили многие из бывших солдат, однако манера ее ношения бывшего военного выдавала сразу. Женщина потянулась и, как бы с напускным безразличием, спросила:

— Бывший военный, что ли? — Иван напрягся и, не желая более продолжать беседу, постарался ее вежливо прекратить. — Да, нет какой там, плотник я, а что до вида, так братка служил, погиб он, от него и осталось.

— А… — многозначительно протянула любопытная женщина. — Так вам к начальнику, вот его кабинет, вторая дверь справа, проходите.

Интерес женщины так же молниеносно улетучился, как и возник. Иван с облегчением выдохнул и прошёл в указанном направлении. После непродолжительного ожидания начальник станции его принял и, как выяснилось, уже был предупрежден сотрудником райисполкома о его визите. Испросив разрешения, секретарь начальника предложила Ивану пройти в кабинет. Как только Иван приоткрыл дверь, он увидел пожилого суховатого человека в форменной одежде железнодорожника и знаками отличия на ней, и, хотя Иван ничего не понимал в этих знаках отличия, но сама форма внушала некое уважение и придавала вес носящему ее.

— Здравствуйте, — начал разговор Иван.

— Здравствуйте, — ответил начальник станции, — наслышан о вашей беде. Как же так, прокараулили вы свои вещи, в наше время нужно за всем следить. Люди-то разные на станции бывают, да и время непростое, все строим, подымаем, охотников до чужого, к сожалению, предостаточно. А я слышал, ты с женой и ребенком едешь. Куда? — закончил начальник свою речь.

— Так на Украину думали, к родне поближе, там мои родители под Черниговом, посытнее вроде. Вот и хотели дочку подкормить, слабенькая она у нас. А теперь документы надобно выправить, без них куда же поедешь-то, — закончил Иван.

— Да, документы…, это верно, без них никуда, живо снимут с любой станции. А что ж сразу-то не обратился в милицию на станции? — задал вопрос начальник и с прищуром вгляделся в Ивана. Боясь выдать свое волнение, Иван с нарочитой смелостью ответил: — А кто знал-то, что их свистнули, утром пошли в сторону базара, хотели еды какой присмотреть, кинулись за деньгами, тут и обнаружили пропажу, первое, что пришло в голову, в райсовет идти, правды искать, так и попали к председателю, — ответил Иван.

— Да знаю я, уже доложили, только пойми, вроде городишко маленький. а вот такие случаи случаются, никак не изловим этих воров, может, и не местные вовсе, а может, кто из своих промышляет. Одно дело — нехорошо это, да и стыдоба одна, что никак не справимся. Пока одни упреки получаем да замечания, благо еще председатель у нас понимающий-то. Так, ну ты чего делать-то умеешь? — закончил свою речь начальник.

— Плотник я, с деревом работать могу.

— Плотник, говоришь, тогда давай в цех плотницкий, они вагоны ремонтируют. Как документы выправишь, дальше поедешь, или как?

— Не знаю, загадывать не буду, посмотрим, как работа пойдет.

— А что, на хлеб заработаешь, мы, хоть городишко не большой, но, кстати, с питанием не бедствуем, да и с жильем можем помочь, правда, пока что у нас только землянки наши работники себе строят, но с материалом помогаем, лесом снабжаем, а там, глядишь, разживешься, да и дом построишь. Было бы желание, — закончил свою речь начальник.

Что-то в этом Иване ему понравилось, чувствовалась какая-то мужская хватка в нем, заботливость о семье, внутренняя крепость. Ивану, в свою очередь, тоже понравился разговор с начальником, он перебирал в уме различные варианты последующих событий. Тревожила опасность телеграфирования по станциям о его с семьей розыске, но из опыта он знал, что на таких мелких станциях не всегда даже был телеграф, да и стояла она как-то в стороне от основных путей движения. Основной путь проходил севернее, туда на Петропавловск, в сторону южного Урала и только далее шло разделение на запад и восток.

Выйдя из конторы, Иван сразу направился в локомотивное депо и, выяснив, где находится плотницкая, поспешил к ней. Когда он достиг цели, перед ним открылась убогая картина: цех представлял собой огромный, продуваемый всеми ветрами, крытый сарай, внутрь которого загонялись искалеченные судьбой вагоны, где работники цеха их возвращали к жизни. Иван нашел бригадира, который, выслушав Ивана, быстро сунул ему в руки инструменты и, наскоро рассказав о сути выполняемой работы, предоставил его самому себе и, собственно, самой бригаде плотников. Работники плотницкой бригады долго к Ивану не приглядывались, так как в этот день, как говорится, шла некая запарка, и многое попросту не успевали, то, увидев, что в бригаду влился не новичок в профессиональном деле, а человек умеющий и хорошо владеющий своей профессией, вся бригада приняла его с уважением как дополнительную подмогу, пришедшую как нельзя вовремя. Ивану тоже понравилось то, что так удачно сложилась ситуация и срочная работа по ремонту какого-то нужного вагона пришлась так кстати, это исключило время на разговоры и ненужные расспросы. Защищал его сам труд, выполняемая им работа положительно и красноречиво говорила о его личности, как человеке труда, умеющем и знающем свое дело. И хотя трудовая неделя началась не с самого начала, а только со среды, но под ее конец, в субботу, Иван уже был абсолютно своим в тесном коллективе плотников. Несмотря на то, что он начал трудиться совершенно недавно, его семья уже была поставлена на продовольственное, хотя и скудное, но все же обеспечение. А к концу недели подоспели и выхлопотанные Анастасией документы. Как оказалось, бригадир плотницкой бригады очень тяготился своим положением, его давила ответственность, необходимость руководства людьми. Это был мягкий и покладистый человек, довольно пожилой, ему было глубоко за 50, трудовая деятельность порядком поизносила его, но и это было не главным. Основным препятствием в его работе была безграмотность, он, к большому сожалению, не умел читать и каждый раз был вынужден прибегать к чей-либо помощи. Ему часто приходилось подписывать соответствующие документы, и он страшно переживал о том, что может что-то упустить, не доглядеть. А это было чревато большими последствиями.

Поэтому через месяц работы Ивана, поняв, что тот грамотен, он предложил своему начальству его кандидатуру вместо себя. Иван не стал отказываться от подвернувшейся возможности и смело принял предложение, так он стал бригадиром. Работа с деревом всегда нравилась Ивану, и хотя он был больше столяром и часто увлеченно что-то мастерил для близких из предметов мебели, но запах свежих пиломатериалов всегда приятно щекотал его нос, он его преданно любил и тяготел к нему. Наконец, к концу второго месяца работы начальство выделило ему участок земли недалеко от станции в сторону городка, чему Иван очень обрадовался, его стали уважать на работе подчиненные, такие же плотники, как и он, и его оценило начальство. При этом для всех окружающих они были семьей, пострадавшей от белогвардейского террора, что само по себе обеспечивало сочувствие и желание помочь. Землянку-жилище вырыли быстро, помогала вся бригада в свободное от работы время, это было общей практикой, так было принято на железной дороге, люди здесь были сплоченные и быстрые на подъем, а организованность и ритмичность работы самой железной дороги прививала такие же привычки и всем работникам. Конечно, и в этой среде находились лентяи и пройдохи, куда же без них, но на фоне всеобщей самодисциплины и самоотдачи им не хотелось выглядеть белой вороной, и они старались не выпадать из общих дружных рядов.

Сама землянка представляла собой жилище, вырастающее из самой земли, так как нижняя часть этого жилища уходила в землю на метр-полтора, а верхняя, высотой до двух метров, находилась над ней. Состав почвы, ее слоев, позволял сохранять тепло внутри при минимальной площади внешнего охлаждения. Кровля засыпалась либо вынутой из грунта глиной, либо шлаком, в изобилии находившимся вокруг, так как в основном отопление помещений было углем. Стены внутренних и внешних помещений обмазывались той же глиной и покрывались густым раствором гашеной извести. Пол, как правило, был деревянным при наличии материала, либо глиняным, что тоже было не редкостью. Внутренняя поверхность потолков также обмазывалась глиняной штукатуркой на рейке, замазывалась глиняным же раствором и покрывалась густым раствором гашеной извести. Снаружи, по низу, для отделения от влаги жилище опоясывалось цоколем — вылетом из раствора на основе песка, битого камня-сланца и цемента, и обмазанного какой-либо густотертой краской. Даже такое жилище было труднодостижимым, если не иметь ни работы, ни какой-либо помощи от людей.

К осени Иван с семьей уже вселились в землянку и были счастливы этим. Анастасия, как и свойственно любой матери, приступила к мужу с просьбой как-то забрать в семью и старшую дочь от первого брака — Варвару, которую она оставила на попечение у родителей первого мужа, сказав им, что они с Иваном уезжают на Украину, и как только освоятся, заберут девочку. Родители Демида — первого мужа Анастасии, очень любили свою внучку Вареньку и даже обрадовались возможности общения с ней. Они были не против и того, чтобы Варенька и вовсе жила с ними, но относились к своей бывшей снохе с глубоким уважением и понимали то, что прежде всего она сама будет определять будущее Вареньки. После гибели их сына Демида минуло уже три года, поначалу было тяжело и больно видеть осиротевших Анастасию и Варю, затем понемногу пришло понимание того, что снохе необходимо жить дальше и как-то устраивать свою жизнь.

Они обрадовались, когда Анастасия познакомила их с Иваном, он показался им крепким и заботливым, хорошо относился к Вареньке. Повоевавший достаточно долго, он тянулся к домашнему уюту. И хотя вокруг было достаточно незамужних барышень, однако Ивану приглянулась Анастасия, работающая санитаркой в госпитале в Омске. Иван попал туда по ранению в ногу, сильно мучился, рана долго не хотела заживать, вот тогда-то лечащий врач Осип Давыдович и попросил санитарку Настасью помогать сестре милосердия Клавдии чаще и осторожно менять повязки на ноге Ивана. Осколок с ноги извлечь не удалось, лечащий врач решил, что это и вовсе делать не нужно, тот лежал рядом с артерией, но ничему не мешал, нужно было только «уговорить организм принять осколок как свой», как поговаривал Осип Давыдович. «Ну и пусть себе сидит, привыкнешь и замечать не будешь, а разворотим, не ровен час, ногу отнять придется, оно тебе, батенька, нужно?» — сказал он после операции Ивану. Конечно, меньше всего Ивану хотелось быть калекой. Он тогда тут же вспомнил свою станицу, и как нелегко было искалеченным фронтовикам ощущать себя эдакой обузой в работящем организме семьи. Хуже смерти казаки боялись увечья. С такими установками и жили. Семьи, как правило, были большие да разновозрастные, но всем всегда находилось дело. Тогда, в госпитале, медсестре вечно было некогда и она просила перевязку Ивану делать санитарке Настасье, так и прикипел он к ее заботливым рукам, да нескончаемому усердию, видел, что работы у нее было много. Ведь еле успевала, с ног валилась, а ни разу не сорвалась, упрека никакого не высказала. Всегда все делала с терпением, тщательно и с сочувствием к чужой боли и страданиям. А пока делала Анастасия перевязку, было время и вопросы задать, о жизни поговорить, к человеку приглянуться, и чем больше они общались, тем большую симпатию и доверие вызывала у Ивана Настасья.

Когда лечение закончилось, Ивану уже не хотелось расставаться с Анастасией, и он робко испросил ее разрешение на свидания, но Анастасия, словно напугавшись продолжения их знакомства, ответила уклончивым отказом, чем только усилила интерес к себе со стороны Ивана. Судьба столкнула их месяца через два после выписки Ивана из госпиталя, в Исилькуле, где Иван оказался по работе. Зайдя в продовольственную лавку, он столкнулся в дверях с Настасьей, она тоже явно обрадовалось этой встрече, расспрашивала его о здоровье, о состоянии ноги, о цели его приезда и еще о многой чепухе, не имеющей ровно никакого значения, разве только для поддержания разговора. Иван долго и охотно отвечал, затем столь же долго и тщательно расспрашивал о ее делах. Они так увлеклись разговором, что не заметили, как вместе вышли из лавки и машинально пошли по улице в непонятном для обоих направлении. Именно тогда Иван осмелился и повторно попросил Анастасию о свидании. На этот раз Анастасия ему не отказала и попросила прийти вечером на чай по указанному адресу.

Весь оставшийся день Иван старался побыстрее закончить все свои многочисленные задания. Вечером, прикупив нехитрых гостинцев, он спешил к ней. Дверь дома, где жила Анастасия, отворил пожилой мужчина лет 60, с густой седой шевелюрой.

— К кому? — строго спросил он.

— К Анастасии, — растерянно ответил Иван.

— Проходи, — вежливо добавил хозяин, — в комнате она.

— Спасибо, — ответил Иван и поспешил войти.

В комнате хлопотали две женщины, старшая, вровень с возрастом хозяина, и сама Анастасия. Следом в комнату вошел хозяин. Анастасия повернулась к Ивану и ласково, словно хотела приободрить Ивана, сказала:

— Папа, мама, познакомьтесь, это Иван, я вам о нем сегодня говорила, — и, повернувшись к Ивану, продолжила, — а это мои родители, Спиридон Иванович и Лукерья Петровна.

— Здравствуйте, — протяжно и уважительно произнес Иван.

— Здравствуй, Иван, — ответила Лукерья Петровна, — мы не совсем родители Настеньки, мы родители ее мужа, а нашего сына Демида. Погиб он у нас, не сберег себя, белые убили. Теперь вот живем вчетвером, мы с мужем, да Настенька с Варей, внучкой нашей.

Иван знал о Варе еще по рассказам Настасьи во время перевязок, и о погибшем муже он знал, не знал он только о том, что живет Настасья в семье родителей бывшего мужа, дедушки и бабушки Варвары. А впрочем, мог бы догадаться, думал Иван. Инициативу перехватил Спиридон.

— А ты, Иван, тоже воевал, из каких будешь? — он стоял, с прищуром покручивая усы.

— Из казаков я, — начал ответ Иван, — воевал в гражданскую, теперь вот производство в Омске налаживаем. Жизнь-то надо налаживать, идти дальше.

Они говорили долго и основательно, и о жизни, и о семье, и о планах, и о чем только не говорили, пока Спиридон не спросил у Ивана прямо:

— Тебе, Иван, вижу, Настенька наша нравится, планы какие имеешь, аль как?

Иван растерялся, прямой вопрос не смутил его, он для себя давно и все решил, но, видя, как зарделась Настасья, он кожей почувствовал весь ее трепет и смущение, всю ту неловкость, с которой она не могла уже совладать. Ему стало ее отчаянно жалко и, набрав в грудь побольше воздуха, расправив плечи, он выпалил:

— Настенька мне очень нравится, ребенок ее не помеха и помехой быть не может, и если я ей хоть чуточку интересен, хочу у вас просить ее руки!

В комнате повисло тягучее молчание. Спиридон, переживая за судьбу снохи, а самое главное, за судьбу любимой внучки Вареньки, осознанно шел на пристальный допрос Ивана, но даже он не был готов к тому, что тот вот так, неожиданно для всех, сделает предложение Насте. Дрожащую паузу прервала Лукерья.

— Ну, что ж, за откровенность спасибо. Отец, надо бы и у Настеньки спросить ее мнение.

Спохватившись, Спиридон обратился к Анастасии:

— Что думаешь, дочка, как решишь-то, ведь тебе жить?

Смущенная Настасья не знала, что ответить, ей хотелось дать свое согласие, но родители мужа, в семье которых она жила, за это время стали для нее родными людьми, как они отреагируют, как поймут ее, не осудят ли, не обидит ли она их? Вопросы, вопросы, вопросы, и на них нужно знать точный ответ. Здесь нельзя ошибиться, подвести их, ухудшить будущее Вареньки. Иван ей казался человеком хорошим, надежным. Она видела, как мужественно он переносил операцию и свою не хотящую заживать рану. Но одно дело госпиталь, разговоры, другое дело, семья с ее каждодневными трудностями и заботами. Конечно, одной жить ох как не просто, но пока, слава богу, живы родители мужа, своих она давно схоронила, они заботливы, любят внучку, да и к ней всегда относились по-доброму, даже от Демида не раз защищали. И обижать, задевать их никак не хотелось. Немного поразмыслив, Анастасия ответила:

— Мне нужно подумать, я не готова ответить сразу, извините.

Спиридон глубоко вздохнул, хлопнул себя по коленке и протяжно произнес:

— Ну, что ж, дочка, подумай, пожалуй, подумай, дело ответственное, с маху-то не решишь, подумай. Что, Иван, подождешь, что ли, ты наскока к нам в Исилькуль-то?

— Я до завтра еще здесь, послезавтра вернуться надо.

— Ну, и хорошо, вот завтра и поговорите, а пока давайте чайку попьем, как ты, не против?

— Да нет, — ответил Иван, чувствуя, как у него горят уши.

Общее напряжение сняла Варенька, вбежавшая в комнату и сходу взобравшаяся на колени деда, видно было, что между ними сложились тесные отношения. Дед Спиридон любил Варю, она это чувствовала и возвращала ему сторицей. Баба Лукерья засуетилась с пирожками, Настасья ей помогала, и через минуту все уже дружно пили чай, беседуя на самые разные темы, обстоятельно избегая разговоров о предложении Ивана. Ивану было в этой семье уютно, он смотрел на Настасью, на ее плавные движения: и всюду-то она успевала, словно была в своей стихии. Видела все, в чем нуждались сидящие за столом, как-то успевала предугадать желания и украдкой, виновато поглядывала на Ивана, словно мучилась за то, что не смогла ему ответить сразу, но ее неответ не только не отпугнул его, но, напротив, заставил уважать ее еще больше. Иван понимал, что Анастасии нужно обсудить его предложение с членами ее семьи, и только после этого она будет готова ему ответить. Он был готов ждать ее ответа гораздо дольше, только б ответ был положителен. Это чаепитие окончательно убедило его в правильности собственного выбора.

После ухода Ивана родители долго и подробно расспрашивали Настю о ее планах собственного будущего, об ее чувствах к Ивану. Наконец, закончив эту утомительную процедуру, Спиридон сказал:

— Вот что, дочка, ты не думай, что мы тебя ревновать будем, что ж поделаешь, нет больше Демида. А жить дальше надо, тебе дочку растить, сама то еще молода, да и Иван вроде человек не плохой. Конечно, в жизни разное случается, от всего не убережешься, поди. Мы тебе как родителями были, так и останемся. За это не переживай. И Вареньку, если что, растить подсобим, но семью тебе восстанавливать нужно, как ни крути. А если что с нами, как вы одни-то? Лукерья, ты что думаешь? — закончил Спиридон.

Лукерья ответила не сразу. Глаза ее наполнились слезами, было понятно, что она вспоминала Демида. Ее материнское сердце боролось между памятью о сыне и необходимостью смотреть в будущее. Прежде всего в будущее своей внучки Вареньки, и она понимала, конечно, лучше будет, если ребенок будет жить в полной семье, ведь надо и ему опираться на какое-то сильное плечо, иметь защиту. Повздыхав и вытерев уголками платка слезы, она ответила:

— Да, Спиридон, я согласна с тобой, им опора нужна, мы-то старые, сколько протянем, одному Богу известно. Повернувшись к Анастасии, продолжила: — Что здесь сказать, дочка, ты и сама знаешь, не замужняя баба, она ведь всегда без вины виновата, кто где посмотрел, кто когда зашел, всюду пересуды, придумают и то, что и близко-то не было. Да и у мужиков одинокая всегда легкая добыча. Что уж греха таить. Ты у нас нрава кроткого, каждый обидеть может, да и ты биться за себя не сможешь, характер не тот, не сволочной. Если Иван человек хороший, по сердцу тебе, ну, что ж, соглашайся. Да и мы вам всегда поможем, у нас с отцом-то больше никого и нет, ты да Варенька. Не уживешься, не бойся, вернешься к нам, примем, не упрекнем. А все хорошо будет, и нам радостно, и мы довольны будем. Мой тебе материнский совет — соглашайся.

Чувство высокой благодарности охватило Анастасию, эти люди, ставшие ей единственной опорой после смерти мужа, еще и еще говорили ей о своей любви к ней и ее дочери. Они не просили ее о вечной памяти о своем сыне, о сохранении верности ему, они просто желали ей и своей внучке счастья и делали это искренне, с полной самоотдачей. Анастасия в порыве благодарности подбежала к Лукерье и, ласково обняв ее, зашептала:

— Спасибо, мама! — затем она метнулась к Спиридону и, склонив голову, уткнулась ему в плечо. — Спасибо, папа!

Лукерья подошла к ним и, промокнув уголки платка у своих глаз, произнесла:

— Ну, вот и славно, вот и решили, скажи Ивану завтра «да», и не плачь, все образуется, вот увидишь. Они еще какое-то время просидели на кухне, ведя уже незначительные разговоры. Затем отправились спать, назавтра их ждал ответственный день.

Зайдя вечером следующего дня к родителям Настасьи, Иван после жгучих тревог и томительного ожидания, наконец-то услышал такое долгожданное Настасьино «Да». Они проговорили до позднего вечера, обсуждая планы их совместного будущего. В Омск Иван возвращался полным надежд и будущих планов. Теперь он думал, как бы поскорее забрать и перевести в Омск Настасью и дочку Варю, которую он уже принял и, пожалуй, полюбил, но которую все же побаивался, ведь сердце ребёнка ему нужно было еще только завоевывать, а как это получится, он пока не знал. Зато он знал точно, что Настасья никогда не предпочтет его своему ребенку, и он за это ее только еще сильнее уважал. Наверное, такой и должна быть настоящая мать, думал Иван.

Работа встретила очередными задачами и преодолениями, но теперь он понимал, что-то радостное вошло в его холостяцкую жизнь. И это что-то он намерен лелеять и растить, оберегать его от всех бед и стараться приумножить. Вскоре Ивану удалось перевести семью в Омск, Варя пошла в школу, а Настасья устроилась в центральную городскую больницу, и жизнь потекла размеренно и счастливо, как и у многих окружающих и друзей вокруг. Ровно до того момента, когда его боевой товарищ не зашел к нему поздно ночью с этой ужасной новостью и свинцовыми словами: «Иван, тебя утром арестуют, приехали люди с округа, у них на тебя приказ об аресте, как бывшего белогвардейца. Даже твое прошлое в Красной армии не поможет, поверь, я знаю, о чем говорю. У меня есть уже опыт. На моих глазах уже расстреливали бывших белогвардейцев. Ничего не помогает, ни работа, ни бывшие заслуги, ни ранения, ничего. Уходи, Иван, увози семью.» Тогда ему не верилось, что такое возможно, ведь он несколько лет воевал на стороне красных, имеет боевые награды, ранения, теперь на заводе не последний человек. Трудится честно, растит двух дочерей, Варю и Фросю, какой он враг, при чем тут его прошлое. Он живет настоящим и думает о будущем. Но Михай был непреклонен, он прошел путь от рядового сотрудника ЧК до начальника одного из отделов, он знал, о чем говорил, и очень рисковал. Но их общее боевое прошлое, когда не раз приходилось спасать друг друга в бою, не позволяло ему сподличать, отсидеться. Они давно и без слов понимали друг друга, и, хотя все реже и реже виделись, но остались верны своему прошлому. «Уходи на подводе, так меньше внимания привлечешь, под Акмолой где-нибудь сядешь на поезд, да старшую Варю оставь родителям, не тащи с собой двоих, тяжело, еще заболеют.» Эти слова друга были последними, которыми они обменялись перед прощанием в Омске.

Под утро Иван с Анастасией были уже в Исилькуле. Спиридон без слов все понял. Велел Лукерье собрать на дорогу, отдал все деньги, что на тот момент были в доме, принял спящую Вареньку и пожелал им доброго пути. К восходу солнца они уже двинулись в сторону степи. Там Иван рассчитывал продать лошадь с подводой, и уже оттуда двинуться в далекий путь на Украину. А теперь, теперь все круто изменилось, он работает на маленькой станции бригадиром плотников, носит фамилию жены, построил землянку и собирается здесь пустить корни. Отсюда и до родных мест не так далеко, а там видно будет — думал Иван. Вскоре вслед за Фросей у них с Настасьей появилось два сына, жизнь помаленьку налаживалась, к суровым краям они помаленьку привыкали, и все ничего, да вот старое ранение в ногу все больше и больше беспокоило Ивана. Нога к вечеру начинала ныть, нытье превращалось в нестерпимую боль, и как-то Иван обнаружил на месте осколочного шрама темное растущее пятно. Иван не придал должного значения болячке и не сказал об этом Анастасии. Как следствие, в один из вечеров он занемог и был не в силах более сдерживать зловещую боль. Сообщил о происходящем Настасье. Увидев рану мужа, Настасья ужаснулась и, не слушая его убеждений о ничтожности беспокойства, побежала к доктору-хирургу, что жил неподалёку. Осмотрев ногу, доктор констатировал начало гангрены и требовал немедленной госпитализации. Предстояла ампутация ноги, это было единственным на тот момент решением, способным спасти жизнь Ивана. Тот ни в какую не соглашался. «Что за казак без ноги,» твердил Иван, он не хотел и слышать об этом.

— Настасья, — говорил он жене, — давай примочки, мази какие-то, вылечим, не впервой, что сразу резать, придумал твой доктор, не дам. Бог даст — выздоровеем, а нет, так с ногой хочу быть.

Ни слезы, ни уговоры жены на него не действовали. Иван стал жутким упрямцем. Через несколько дней ему стало совсем худо, и он умер, оставив жену и четверых детей решать жизненные вопросы без своего участия. Думал ли он о смерти, возможно, да, и всё-таки не верил в то, что в этот раз не справится. Но и жить без ноги не хотел, судьба сделала выбор по его желанию, только окружающим — членам его семьи — было от этого выбора не сладко. Кто может определить верность этого решения, пожалуй, никто, кроме Ивана, ведь именно ему предстояло примерить эту новую судьбу, но, видно, он сам этой примерки не захотел.