Создатель чудес

Сергей Герасимов

3

Все утро шел снег, наполняя комнаты мягкой ватой тишины. Каждый говорил тихо, будто желая слиться с природой — ни громких голосов, ни шагов, ни веселого смеха — так, будто снег шел не за окнами, а в сознании людей. В это утро Вацлав вел прием.

Нина плакала.

— Успокойтесь, прошу вас, я не хотел вас обидеть, — сказал Вацлав.

— Вы все хотите от меня избавиться, а я всех люблю и ничего плохого не сделала.

— Но я же только спросил вас, зачем вы приехали в санаторий, вот и все. Что же здесь страшного?

— Почему вы меня прогоняете?..

Она плакала беззвучно, и слезы катились по щекам. Вацлав часто видел женские слезы — если слезы были настоящими, они напоминали слезы несправедливо обиженного ребенка, тогда хотелось приласкать, защитить, утешить. Нина плакала иначе. В ее слезах проглядывало нечто нереальное, искаженное, искривленное — искаженное, как фигуры на картинах сюрреалистов. Казалось, что она сама сейчас начнет превращаться во что-то страшное, как превращаются люди в хорошо поставленном фильме ужасов. Но какой выдуманный ужас может сравниться с реальной болезнью? — она как червь свернулась внутри мягкого розового мозга и разъедает его понемногу каждый день. Хуже всего то, что и я знаю об этом, и она знает об этом, подумал Вацлав, она знает и старается бороться. Но это бесполезно, и с каждым днем ей становится все хуже, и она уже хорошо различает то безумное существо, которое вырастает у нее внутри, и питается ее кричащим от страха разумом. А от разума осталась только оболочка.

Нина стояла, прислонившись спиной к двери.

— Проходите, садитесь и расскажите мне все, — сказал Вацлав.

— Спасибо, доктор.

— За что?

— Ты добрый.

Нина всегда обращалась к нему на?ты? не замечая того, что он держал дистанцию. Это было еще одним симптомом болезни.

— Нина, почему вы плакали?

— Мне показалось, что вы хотите меня прогнать. Со мной никто не хочет говорить.

— У меня не было времени, чтобы говорить с вами сейчас, мы бы поговорили после обеда, вот и все. Но если вы очень хотите, мы будем говорить сейчас.

— Доктор, я боюсь сойти с ума.

— Я знаю. Это хорошо. Тот, кто сошел с ума, тот уже не боится.

— Нет, не говори этого. Я боюсь, что перестану бояться.

Я тоже этого боюсь, подумал Вацлав, но санаторий тебе не поможет. И вообще никто не поможет. Мы еще не умеем это лечить.

— Расскажите мне все, — сказал он. — Давайте познакомимся, мы ведь так мало друг друга знаем.

— Да, ты прав, мне надо рассказать. Ты можешь не слушать, ты просто сиди и все. А я буду рассказывать.

Вацлав помолчал.

— Раньше все было так хорошо… Когда я была маленькой, я так любила своих родителей…

— Сколько вам лет?

— Но… — она вдруг улыбнулась с неожиданной веселостью.

— Но я доктор, поэтому могу задавать любые вопросы.

— Правильно, я не подумала. Мне двадцать лет.

Двадцать три. Вацлав помнил это хорошо; все сведения об отдыхающих хранились в картотеке. Нина выглядела старше, хотя явно умела заботиться о своей внешности.

— Итак, вам двадцать лет, в детстве вы очень любили своих родитилей…

— Да, а теперь они во всем обвиняют меня. Я ведь люблю свою мать, а она даже говорить со мной не хочет. Просто сядет в кресло и сидит, как каменная.

— А отец?

— А папа умер уже давно. Сейчас у меня отчим. Кажется, он сумасшедший. И я его привлекаю. Ты знаешь, как это бывает, я же молодая. Он заходит, когда я принимаю душ, я ему говорю, а он не выходит.

— Надо запирать дверь.

— Он снял все запоры в доме. Он постоянно за мной следит.

— Но вы можете жить где-нибудь в другом месте. Вы же взрослая женщина.

— Я пыталась. Я сначала жила сама, я хотела стать певицей, я уже начала записывать диск, а они меня обманули. Потом я жила с любовником, но я все время думала о матери. Я же ее бросила. Потом я вернулась. А дома все то же. Мать говорит, что только я во всем виновата. Скажите, что мне делать? Куда мне идти?

— Ты должна выбирать сама, — сказал Вацлав, неосознанно переходя на?ты?. Ее открытость заражала.

— Но он злой. От него исходит зло. У меня есть подруга, она экстрасенс, она умеет колдовать и вызывать духов; она видит человеческую ауру. Я ее привела специально к себе домой. Она сказала, что в нем сидит дьявол.

— В вашем отчиме?

— Да.

— А вы не пробовали быть с ним добрее? Может быть, он ждет от вас только дочерней любви?

— Ой, не пробовала! Пробовала! Он на меня кричит и даже бьет. Ему не это нужно. Иногда я сцепляю зубы и делаю все так, чтобы ему понравиться. Но его это только еще больше бесит. А мать говорит, что я во всем виновата.

— Где вы живете сейчас?

— Сейчас здесь. А до того — то у любовника, то дома. Он меня очень любил вначале. А потом перестал и стал выгонять. И тоже бить. А отчим все хотел вернуть меня домой. И я уехала отсюда. Я так люблю свою мать. Я не могу оставить ее одну с отчимом. Он ее убьет. Когда я возвращаюсь, я вижу, как ей плохо, хотя она не говорит ничего. Просто сядет и ничего не говорит. А раньше она все время пела. Это она научила меня петь, она. Я не могу вернуться и уехать насовсем, не могу.

Она замолчала. Некоторое время было совсем тихо.

— Доктор, расскажи что-нибудь. Хотя бы что-нибудь, хоть из своей работы, пускай я не пойму даже.

— Я не могу.

— Ну что ты, ты все можешь, расскажи.

— Хорошо. Когда я был маленьким, я тоже любил своих родителей. Летом мы отдыхали в селе. Я хорошо помню, как у нас во дворе рос подсолнух. Он еще вырос очень маленьким, когда кто-то сломал верхушку. Я думал, что он засохнет. А он пустил два одинаковых ростка в разные стороны. Ростки были длинные и тонкие; они очень быстро росли. А осенью на них не было ничего. Ничего не выросло, потому что их было два, и корень не знал, какому из них отдавать свои соки. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Ты говоришь обо мне.

— Нет, я говорю о том, что если бы вовремя отломить один из ростков, то другой бы вырос правильно. Это обязательно нужно было сделать.

— Да? Но это так трудно, так хочется сохранить и то, и другое. Я не смогу.

— Почему?

— Моя подруга сказала, что это моя судьба быть мученицей. Как раньше были мученицы, которые погибали за веру или за счастье других людей. Я бы с радостью погибла за счастье других людей.

Да, это твоя судьба — быть мученицей, подумал Вацлав, но ты не умрешь, а будешь жить, мучиться и мучить других. Почему жизнь наказывает невиновных?

— Я бы с радостью погибла… — Ее лицо вдруг оживляется, — а знаешь, здешние ванны мне очень помогают. Я себя чувствую так хорошо. Я даже прихожу купаться ночью.

— И долго вы купаетесь?

— Иногда всю ночь.

Вот оно. Где-то здесь была разгадка; Вацлав чувствовал разгадку интуитивно.

— Я замечал, что вам лучше после купания, — вполне нейтрально заметил он.

— Да, так хорошо, что мне кажется, будто я снова стала маленькой, и я обо всем забываю.

— И давно вы начали купаться ночью?

— Не помню. Давно. Ты никому не расскажешь, правда?

— А сегодня ночью?

— Сегодня ночью — нет. И мне было так плохо с утра. Но сейчас лучше, от тебя идет тепло. У тебя хорошая аура — я поговорила с тобой и мне стало лучше. Можно, я приду еще?

— Приходите всегда, когда вам понадобится помощь.

— Нет, ты не понял. Я приду тогда, когда мне станет совсем хорошо, тогда я буду совсем другой, вот увидишь. Можно мне прийти?

— Да, я рад вас видеть.

Ее лицо снова изменилось.

— Вертолет, — в ее голосе испуг.

— Что вертолет?

— Вчера ночью я видела вертолет. Они прислали его за мной.

— Вы узнали об этом вчера?

— Нет, я догадалась только что.

— Не бойтесь, я знаю, как вам помочь. Обещайте, что будете меня слушать.

— А это не…?

— Это не. С этого дня вы больше не будете купаться в бассейне. Вы никому не скажете, что об этом просил я. Вам будет тяжело, но вы ведь хотели быть мученицей; если нарушите обещание, то они вас увезут. Обещайте.

— Обещаю.

— Я буду говорить с вами каждое утро. Если вам будет больно, я буду снимать вашу боль. Я ведь умею делать чудеса.

— Я хочу, — Нина встала и приблизилась, — я хочу вас поцеловать. Просто так, в щеку. На память.

Она прикоснулась губами к его щеке. Они стояли молча, глядя в пустоту, — каждый в свою пустоту. Нина повернулась и вышла.

Я пытаюсь что-то понять, подумал Вацлав, но что-то ускользает. Она ведь не сумасшедшая, но кому-то нужно свести ее с ума. А что, если она только случайная жертва?

Весь день он думал об этой женщине. Вечером он принял решение.