Соседи. Записки квартиранта

Сергей Владимирович Новиков, 2010

Три истории о коммунальном быте начала нулевых. Герои первой – спившиеся маргиналы из провинции. Во второй вы познакомитесь с неунывающими алкоголиками, которых принудительно выселяют из старой коммуналки в центре столицы. В третьей речь пойдет о тихих, непьющих супругах-пенсионерах, сдающих комнату в брежневке на окраине Москвы. Каждый из соседей рассказчика сходит с ума по-своему, и единственный способ не свихнуться вместе с ними – попробовать найти в этом царстве абсурда что-то смешное. Содержит нецензурную брань.

Дары природы

Хозяйка комнаты предупредила: завтра в коммуналку въезжают новые соседи. Утром я встал пораньше и ушёл. Вернулся поздно вечером.

Около входа в квартиру (расположенную, к слову сказать, в двенадцатиэтажном доме со всеми удобствами) пошатывался какой-то алкаш в растянутой майке, потёртых брюках-галифе цвета хаки и домашних тапочках. Старше среднего возраста, ниже среднего роста, весом килограммов около семидесяти. В руках он держал пустое эмалированное ведро. Когда я приблизился к двери, субъект приосанился и, явно заигрывая, спросил:

— Девушка, вы не подскажете, где тут у вас воды можно набрать?

— В квартире, — злобно ответил я и потуже затянул хвост, в который были забраны волосы.

Ключом входная дверь не открылась — она была заперта изнутри на шпингалет. Плейбой с ведром, всё ещё принимая меня за девушку, любезно пояснил, что ключ они потеряли «прямо с утра», и что, пока он ходил на колодец, «бабы, видать, заперлись от греха и уснули», и что дозвониться до них дверным звонком он пока не может. Сначала я несколько минут с тем же успехом подменял субъекта на звонке, пытаясь не обидеть нового соседа — как говаривал один мой товарищ, кто ж знает, что у пьяного на уме. Когда осторожность уже готова была уступить раздражению, я вышел на улицу и раз десять позвонил в квартиру из телефона-автомата. Послушал короткие гудки, вскипел и, прыгая через две ступеньки, взбежал к квартире.

За выбитой плечом дверью меня ждал ещё один сюрприз. Вход в мою комнату перегораживал какой-то сервант.

Вслед за мной в квартиру с криком «бл…ди!» ворвался тип с ведром. На шум из соседской комнаты медленно выползла пьяная трясущаяся баба.

— Ваня, ты воды принёс? — спросила она.

— Надя, б…ь, ты чо снутри заперлась? Нам дверь сломали! А воды нету ни хера, всё кругом облазил, ни одного колодца.

Мой новый сосед Ваня плюнул на пол.

— Как же это так — нету? — стоящая на четвереньках соседка попыталась всплеснуть руками и упала лицом в порог.

— Мама, кто там ещё пришёл? — раздалось из комнаты. Голос был моложе, но вряд ли приятнее. Судя по необычной акустике, обладательница голоса, как и мама Надя, лежала на полу.

Услышав вопрос, сосед насупился. Лицо его сделалось подозрительным и мрачным.

— А вы это, девушка, кто здесь? — сказал он и с угрожающим видом направился ко мне.

Адреналин, гулявший в крови после выноса входной двери, решил всё за меня. Подпрыгнув, я ударил ногой по дверце серванта. Дверца провалилась внутрь.

Демонстрация силы сработала. Ваня, вместо того, чтоб броситься на меня, на удивление ловко подхватил сервант снизу и перевернул его. Посыпались стекла. Сервант встал на попа и перегородил вход к соседям. Ожесточённо матерясь, Ваня начал крушить его ведром. Я отпер свою комнату и, стараясь быть незаметным, вошёл внутрь. Сосед тем временем принялся заталкивать разбитый сервант к себе.

Из-за стенки послышалась перепалка. Надя визгливо недоумевала: зачем они перевозили такой плохой сервант? Вместо ответа Ваня агрессивно интересовался у Нади, почему они вообще сюда переехали, раз вокруг ни колодцев, ни колонок, а пить хочется до смерти.

Я осторожно проскользнул мимо открытой соседской двери на кухню и набрал в чайник воды из-под крана. Пока она закипала, я, стоя на лоджии, слушал диалоги соседей о колодцах и с недоверием разглядывал хорошо освещённый центр города и переливы рекламной иллюминации на здании цирка, стоявшего в сотне метров от нашего дома.

Утром Ваня сидел на кухне и зачарованно смотрел на зажжённые газовые конфорки. Растянутая майка обнажала мускулатуру. Жир отсутствовал, и мышцы Вани можно было бы назвать рельефными, если бы рельеф не портила дряблая кожа алкоголика. Я поздоровался.

Сосед неторопливо прикурил от плиты, выпустил через ноздри дым и сказал:

— Ну вот. А служил я тогда, значит, на дизельной подводной лодке…

В интонации этого зачина было что-то гипнотическое. Возникло ощущение, что сидим мы здесь с Ваней уж не первый час. Зачарованный, я опустился на табуретку и начал разминать сигарету. Помолчав две минуты, Ваня со щемящей задушевностью произнёс:

— Служил я тогда, значит, на дизельной подводной лодке…

— Кем служил? — спрашиваю.

— Мотористом, — очнулся Ваня и вздрогнул, обнаружив меня на кухне. — А мы грибы жарим. Будешь?

Я вышел в прихожую и проверил, не в моих ли ботинках Ваня ходил в лес по грибы. Сам он, как я вчера успел приметить, из обуви имел только байковые тапочки на тонкой резиновой подошве. Ботинки стояли нетронутые. Переставив их в комнату, я вернулся на кухню и попытался выяснить, откуда грибы.

— Почём брали?

Сосед удивился:

— Это как — почём?

— Ну стоят они сколько? За сколько покупали?

— О ты даёшь — покупали. Грибы — покупали?! Надьк, слышь, грибы — покупали!

От смеха Ваня закашлялся.

— Так вы с утра за грибами, что ли, ездили? В лесу набрали грибов-то?

Я миролюбиво кричал, надеясь, что так до него быстрее дойдёт.

Подействовало.

— Да сходил я за грибами, — снисходительно ответил Ваня. — Вот у нас в деревне — я сам-то из деревни буду — встанешь с утречка, с корзинкой пройдёшься до подлеска, грибов нарвёшь… Это до армии ещё было, деревня-то. Здесь-то я на заводе одно время работал… А служил я тогда на дизельной подводной лодке…

— Ага, мотористом, — перебил я. — В лесу, говорю, грибов-то набрали? Куда ездили?

Впрочем, меня гораздо больше интересовало не «куда», а «в чём». Неужели в тапках?

Ваня посмотрел на меня с сочувствием.

— Зачем — ездили? Вышел тут вокруг. Вот на сковородку нарвал. Заодно речку с утра нашёл. Мы раньше в двухкомнатной жили, там вот речки не было, колонка, правда, была. Будешь грибы-то?

От жаренных на воде грибов я с благодарностью отказался. А Ваня с Надей и с дочкой Нади от первого брака уселись запивать грибы самогоном, купленным на доплату за переезд из двушки в комнату. Самогон, кажется, был единственным товаром, платить за который Ваня считал возможным.

Через неделю грибы пошли на убыль — холодало. Зато на кухонном столе воцарилась огромная коровья нога, увенчанная грязным стоптанным копытом. Холодильника у соседей не было, но нога, несмотря на комнатную температуру, не гнила, а как-то постепенно мумифицировалась. Каждое утро соседи отрезали от неё куски и бросали их на раскалённую сковородку. Масла не добавляли, от чего бифштексы получались с кровью внутри и толстой чёрной коркой снаружи. Зная отношение Вани к покупке продуктов, спрашивать про происхождение мяса я побаивался. Ваня завёл разговор сам.

Начав, по своему обыкновению, со службы на дизельной подводной лодке, Ваня плавно съехал к отсутствию грибов, но заметил, что вообще-то жаловаться грех:

— Зато вот мясо теперь пошло. Я с утречка вышел, ружья-то нет, конечно, другое дело в деревне — сам-то я из деревни, ещё до армии… С ножом вышел случай чего, хотя с таким ножом какая охота… Ну а оно и лежит, нарублено уже. Будешь мясо-то?

Я с нервным смешком подумал: хорошо бы посадить Ваню с удочкой около унитаза и заключить с кем-нибудь крупное пари, поставив на результативную рыбалку. Надо только было подождать, пока кончится мясо — не исключено, что вслед за грибами и мясом к Ване пошла бы рыба.

Потом я увидел с лоджии цирк и афишу, гласившую, что этой осенью в цирке выступают львы. А ещё разглядел фуру-холодильник, стоящую на заднем дворе и незапертые ворота, ведущие на этот двор, обычно всегда полный цирковыми и всякой опасной живностью, выгуливаемой на ненадёжных поводках. Покров, наброшенный на бездну, снова очутился на своём месте. То есть происхождение мяса прояснилось, и картина мира обрела привычные очертания. Конечно, оставался вопрос, как Ваню на том дворе никто не заметил и не загрыз, но это по сравнению с рыбой, выловленной в унитазе, была такая мелочь, что и удивляться стыдно.

Прошло ещё несколько дней. У Вани благодаря никак не кончавшейся доплате за переезд (я ни разу не видел у него денег и вскоре догадался, что доплату он получал самогоном) случилось нарушение сна.

— Надька! И дочка твоя тоже! Х…ли разлеглись, жрать давайте! — этот текст Ваня уже третьи сутки начинал выкрикивать ровно в два ночи.

— Ваня, какое жрать, ночь на дворе! — умоляющим голосом отвечала Надя.

— Не п…зди! Если ночь, почему светло? — срезывал Ваня Надю.

— Это лампочка, выключатель сломался. Ты же, кстати, сам его сломал, падла! — взбрыкивала соседка и тут же переходила на скулёж: — Ну хочешь, я выкручу? Стемнеет…

— Я щас выкручу! Ну-ка жрать мне давайте, пока светло!

На четвёртую ночь традиционную репризу, служившую прелюдией к поеданию коровьей ноги, неожиданно прервала дочка.

— Мама, а с какого это ты сегодня спишь с папой? На этой неделе моя очередь!

— А ты, с…ка, почему вчера до коридора не дошла? Я тебе говорила не ср…ть в комнате?

И вместо дружного поедания коровьей ноги у соседей случилась визгливая женская драка.

…Утром Ваня сидел на кухне спиной к двери и вдумчиво смотрел в окно. Когда я показался в дверном проёме, он, не поворачивая головы, с элегической интонацией произнёс:

— Ну вот. А служил я тогда на дизельной подводной лодке…

«Но вообще-то люди не самые плохие. Например, у меня не воруют», — подумал я, подарил Ване старые футбольные бутсы, чтоб сподручнее ему было ходить за грибами с мясом, и переехал в Москву, сняв комнату в доме под капремонт на Китай-городе. Комнату мне сдал Федя.

Исход

У Феди были худые, жилистые ноги, плотный торс, сломанный нос и обросший крепким салом ровный живот бывшего спортсмена. Находясь дома, он, как и Ваня, носил белую майку и советские байковые тапки, но брюкам-галифе цвета хаки предпочитал длинные трусы в крупные сиреневые розы. А вот выходной дресс-код зависел от дальности вылазки. Если Федя курил во дворе, то ограничивался описанным выше домашним костюмом. Когда шёл на Солянку в магазин или выгуливал собаку возле памятника героям Плевны, надевал брюки, а тапки менял на сандалии. Ну а собираясь ехать на метро, самоотверженно влезал в рубашку.

Квартира моего арендодателя, расположенная на третьем этаже, оказалась единственной по-настоящему жилой во всём подъезде. Первый этаж, судя по вывескам, когда-то занимали частный медкабинет и офис страховой компании, стальные двери которых в настоящий момент были небрежно приварены к дверным коробкам. За пустующие апартаменты на втором вели войну разномастные гастарбайтеры. Азиатов (при них я въезжал) вытеснили кавказцы, потом на этаже окопались люди славянской внешности, которые немного погодя были выбиты с плацдарма интернациональной группой немых.

В квартире напротив Фединой местный ЖЭК приютил провинциалок, без взаимности влюблённых в деньги — девушек, весьма неприятных во всех отношениях. Эти молодые уборщицы с дворничихами имели самомнение и не имели воспитания, образования, профессии, а также тяги к тому, другому или третьему.

Новое жильё завораживало сочетанием бывшего размаха с нынешним упадком. Коридорные просторы наводили на мысль о конных прогулках. Размеры ванной позволяли вальсировать двум парам одновременно. А в туалете не слишком привередливый гость столицы мог бы запросто организовать себе ночёвку на раскладушке. Правда, ручаться за уют такого ночлега было сложно — стену, отделяющую туалет от подъезда, рассекала изрядной ширины трещина, стыдливо прикрытая обложкой «Огонька» за апрель 1956 года. Сквозняки ежеминутно задирали листок вверх, и это позволяло посетителю туалета видеть всё, что делается перед парадной дверью, ну а тем, кто что-то делал перед парадной дверью, — рассматривать посетителя туалета. Упомянутая выше с целью художественного изображения трещины парадная дверь тоже была чистой воды фикцией. Она давно пошла щелями и усохла едва ли не до полной невесомости. От малейшего колебания воздуха дверь подолгу вибрировала, выстукивая судорожные сливающиеся дроби всей своей металлической оснасткой: петлями, крючком, ручками, шпингалетом, язычками трёх замков и жестяным почтовым ящиком. Конечно, парадную дверь можно было закрыть (а уж запереть её было можно столько раз, что будьте любезны), но, даже закрытая, она не мешала лампочке, включённой ночью в прихожей, сквозь свои многочисленные щели вполне сносно освещать лестничную площадку. А вот пристроившаяся при жирной, влажной и находящейся вне зоны влияния сквозняков кухне дверь чёрного хода к старости лишь нагуляла неподъёмной солидности. Она выглядела вросшим в стену монолитом и всем своим видом заверяла, что уж через неё-то никакие злоумышленники в квартиру не проникнут.

Полезная площадь была нарезана фанерой на пять комнат. Одну занимало Федино семейство (с Федей жили жена Галя, пожилая овчарка Грета и толстый кот), а четыре сдавались жильцам в аренду. Мне досталась комната, смежная с хозяйской. За другой стеной жил незаметный бухгалтер. Отдельные детали его внешности — то, что на милицейском языке называется «приметы» — нельзя было запомнить даже нарочно. Во время таких попыток вместо цвета глаз, длины волос, формы носа или ушей в голову в произвольном порядке лезли: деревянные счёты, лозунг «экономика должна быть экономной», нарукавники и тусклая лысина, прикрытая неопрятным зачёсом. Причём лысины у соседа, кажется, не было.

Конец ознакомительного фрагмента.