Лууч. Сновидения шамана

Сергей Александрович Варлашин, 2019

Меня часто спрашивают: «Почему Лууч, ты ведёшь свою хронику так рвано? Задевая лишь самые редкие моменты событий, тогда как общая хронология тоже имеет значение» Я отвечу на это, словами КерукЭде: «Лишь войдя в лабиринт, отказавшись идти строго по прямым дорогам и игнорируя повороты, можно достичь его сердцевины» От себя добавлю: Лишь начав читать хронику без чёткой датировки и опоры на несуществующее в природе «время», можно приблизиться к сердцевине истинного пути или точнее, к его сердцу. Потому оставьте блокнот и карандаш. Уберите пергамент и стило. Как бы извилисто не пускал корни росток, они всегда найдут воду, а вершок протянется к небу.

Глава 6. Поганый лес

Мы шли вдоль неровной, давно не ухоженной и заросшей высокой травой аллее, меж двух рядов широко расположенных, гигантских галианских плотнокорых деревьев, с самыми плотными и большими листьями из всех местных широколиственных.

— Нравится аллея? — заметил Торкеш, как я не опасаясь погони, наслаждаюсь видами и никуда не тороплюсь, рассматривая окрестности с большим удовольствием.

— Очень. Я бы здесь прогуливался время от времени. Чувствуется мощь. Что ты знаешь об этих деревьях?

— Один лист галианского дерева, когда высыхает и падает сверху по осени, может послужить неплохим прикрытием и маленькой крышей для путника и его лошади. При условии что он будет сухой конечно же, ведь если он будет свежий, то одному человеку не в силах будет его даже приподнять, от земли. Настолько он тяжёл от влаги в нём и плотных волокнах его пронзающих во время роста. Были даже истории, когда во время вражды, воины брали такие листья, пилили их по форме и размеру и использовали в качестве щитов, неплохо защищающих от топора, меча или стрелы. Прочность их не так велика и они всё же отлично пилятся, но вот вязкость запредельная, металл просто гаснет в волокнах, когда произведён удар. Кстати по легенде, дерево само не поддаётся механическим воздействиям вообще. Можно только оцарапать его кору, но не более того. Мы же в силу своего благоразумия и уважения к их природе это проверять конечно не будем.

— Кто посадил эту аллею? Очевидно, такие ровные ряды сформировал человек, по моим прикидкам, лет пятьсот назад.

— Её посадил местный правитель по имени Форн Великий и лично приложил руку к посадке, когда город, названный в его честь Форнон, только начинал вырастать среди лесов и горных лугов.

— Не хотел бы я оказаться здесь в уран.

— Это совершенно безопасно. Листья так же плотно сидят на дереве, как и гасят удар оружия. Были случаи, когда непогода вырывала деревья с корнем, валила вековые дубы, а галианским плотнокорым деревьям, всё было нипочём. Однако был случай, когда недопиленные в основании листья оставляли на дереве. В одной истории таким оторвавшимся листом, прибило как-то насмерть быка. Пастух нажаловался правителю. С тех пор Форн Великий распорядился никогда больше не трогать аллею и даже во времена смут, использовать в качестве защиты, только кованые щиты. Слава Форнону, с металлом кузнецы работать умеют, а руды всегда в горах в достатке. Тем не менее, я смотрю у вас господин Лууч, оружие не местного происхождения.

— Это верно Торкеш. Не в обиду местным мастерам и ремесленникам будет сказано, но на севере оружие делают лучше.

— Ваша правда. Однако его остроты и прочности хватает, для всех местных нужд с головой. «Северная оружейная лавка» выбор элитарный, выбор профессионалов. Не всем она по карману и кошельку. Не будет ли для вас секретом господин и друг госпожи моей, раскрыть секрет стоимости вашего оружия. Мне не для корыстного интереса, а для любопытного практического анализа рынка и конкурентоспособности наших кузнец.

— Раз тебе в угоду знать, по любому из вышеперечисленных оснований, то это не секрет. Меч обошёлся в двадцать семь гултсов, лук и колчан со стрелами был в тридцать, но торговец сбросил для порядка до двадцати трёх, получилось кругленькая сумма в пятьдесят.

— Пятьдесят золотых, — присвистнул Торкеш. — В пору на них можно было купить инкрустированную алмазами повозку. Но у меня своё ремесло, а у вас своё, я уважаю ваш выбор и то, что вы не стоите за ценой, когда дело касается профессиональных отношений. Тем более, когда от них зависит жизнь. Мне рассказывала Велемира, как вы прекрасны в своих акробатических, боевых этюдах в борьбе с тёмной людской стороной и невежеством в целом. Я лично не видел, но это вызывает у меня чистое любопытство. Как вы сами на всё это смотрите?

— Я смотрю на этот бесподобный в своём роде меч, как на источник вдохновения. В теоретическом смысле естественно. В практическом, это скорее проводник энергии. Когда меч в твоей душе, меч в руке уже не так уж и необходим. Энергии нужен выход и не важно, что окажется у тебя под рукой. Будь то простая палка или добротный дорогой меч.

— О да, я слышал предания, о том, как Форн Великий, мог шутки ради, поднять шишку с земли размером с два кулака, бросить её вверх, да так высоко, что она не падала пару минут. А когда падала, то при приземлении взрывалась пламенным шаром, способным сжечь даже каменную преграду.

— Хотел бы я с ним пообщаться, Торкеш. Как погиб или умер этот воистину великий правитель и воин Форн?

— По преданию он не погиб, а ушёл в вечный сон, находясь в тайных подземельях дворца Форнона, занятым сейчас не очень уклюжим правителем с лёгкой руки его величества. Не будем называть его имени, который, кстати, не однократно пытался его там найти, чтобы опровергнуть это предание, но тщетно. Ушёл в сон, чтобы пробудиться, когда змий хвостатый и многоголовый спуститься с небес на землю, чтобы выжечь её до пепла. Пробудится, чтобы отрубить ему все головы и хвосты. Пробудится, чтобы спасти людей. Форн на то и Великий, чтобы не дать глупцам, разбудить себя раньше назначенного времени.

— Судя по преданиям, Форн воистину великий. Ещё Торкеш, когда ты смел, тебе нечего бояться. Сколько бы оружия у тебя не было, сколько бы врагов пред тобою не стояло, если в сердце ты не победим, а разум твой заговорён тобою же, то и тело будет неуязвимым.

— Действительно жаль, что на вас объявили настоящий собачий гон, господин Лууч, вам бы править городом, а лучше королевством, не в угоду козням против его величества говорю, а по факту благородства вашего.

— На всё есть причины, многие годятся на эту роль, не все готовы её играть. Есть силы, с которыми лучше общаться формально, будучи змееведом и травником, живущим в дали от людей или поблизости с ними, но не вмешиваясь в их жизнь напрямую.

— С таким отношением, я бы сам доверил вам Форнон господин Лууч, будь на то моя воля. Власть развращает, но это точно не в вашем случае.

— Человек не властен подчас над собой, какие могут быть замашки на целый город и других людей, — Торкеш впервые за всё время усмехнулся и слегка скупо посмеялся.

— Вот так, вам уже третий десяток лет, насколько мне известно, от госпожи Велемиры, а вы рассуждаете, словно это не я старше вас вдвое, а вы меня.

— Как знать, наверно лучшим моим учителем, помимо моего настоящего учителя, стала одноимённая Эллетрессия Морита Ла Влакар, хоть она сама и не подразумевала об этом, по волею случая, сама являющаяся ученицей моего настоящего учителя. А вообще Торкеш, если трогать эту тему осторожно, то большое открытие в жизни, проснуться в тридцатилетнем возрасте.

— Как раз похожие вещи говорил Форн Великий. Я до сих пор, читая манускрипты и исторические предания о нём, нахожу его любопытные цитаты. Приведу несколько из них: «Ты не пуст, когда ты есть в каждый момент жизни»; «Я всю жизнь стремлюсь и помогаю осознаться всем остальным от того сна, что все называют жизнью»; «Я светел сам и доношу этот уровень осознания света, по мере своих скромны сил до остальных». А сил у него было не мало, об этом даже говорят дожившие до наших дней очевидцы, его дней явного правления.

— Надеюсь он когда нибудь проснётся и мы сможешь с ним повидаться Торкеш.

— Я тоже на это искренне надеюсь, пока ещё не закончились мои отведённые лета. Хотя сам Форн говорил загадкой, что: «Мы можем жить вечные жизни, не покидая тела, если наш образ будет соответствовать отсутствию формы, а природа станет нашей неизменной частью». Именно после этих слов, он и велел посадить эту аллею, что ведёт в Поганый лес. Раньше кстати он не был таким. Лес был прекрасным, но как только Форн Великий, ушёл в подземелья под дворцом и не вернулся, лес без него, словно стал иным и теперь зовётся Поганым, так как пропадают в нём люди и больше в него никто не ходит. Люди боятся, а для нелюди, — Торкеш суеверно осмотрелся по сторонам и встал. — А для нелюди, это словно магнит.

— Где ты что заметил, Торкеш? — остановился я, не видя прямой угрозы.

— Всё на этом, господин Лууч. Дальше я уже не пойду. Вот и начинается Поганый лес. Не потому не пойду с вами, что жизнь дорога мне, хоть и это тоже, но и потому, что страх не даёт мне, закончить свою жизнь раньше времени. А то, что я там пропаду и костьми лягу, неизвестно где и неизвестно, от чьих даже лап, к провидице не ходи.

— Тебе туда нельзя, — согласился я с ним. — Возьми от меня в дар, мой лук и трофейный меч из Стрисадиса, пусть они всегда будут в твоём доме и отпугивают нечестивцев и погань.

— Это большой подарок господин, — приняв оружие, Торкеш поклонился и коснулся его лбом. — Я буду за вас молиться, Форну Великому, чтобы его вечно живущий с нами дух, оберегал вас на опасном пути. Могу я спросить вас перед уходом один вопрос?

— Валяй Торкеш.

— Вы, правда, шаман? Как упомянула сегодня при нас, моя прелестная госпожа?

— Правда.

— Раскроете тайну, что ведёт вас через этот полный преград и опасностей, Поганый лес? Есть ведь пути обхода, правда более длительные, но значительно более безопасные. Почему такая крайность идти именно через него?

— Это уже второй вопрос Торкеш, — я улыбнулся и тронул поводья в сторону черноты леса. — До свиданья Торкеш. Да продляться твои дни и наполнятся счастьем.

— До свиданья господин! — поспешил убраться во свояси Торкеш, так как солнце давно скрылось за тучами и темнота, буквально идущая на нас из-под зловеще тёмных, светонепроницаемых крон леса, изрядно веяла прохладой и сыростью, а по воздуху распространялся гнилостный запах.

Лес действительно был поганый. Это вовсе не было олицетворением двусмысленной метонимии, пропавшей тропы, через аллею галианских деревьев. Лес воистину гадкий. Да бывал я в тёмных лесах, случалось со мной это довольно не редко. Но тут случай особенный. И чего они не выжгли его? Наверно боятся даже подойти. Хотя может, считают его священным, раз под правление Форна Великого, он был цветуще прекрасен сам по себе и теперь сжечь его опасаются по ряду причин. Вдруг Форн проснётся и не одобрит сего действа, а может уже пытались, да ничего у них не вышло. Влажность здесь зашкаливает, за счёт того, что солнечный свет толком не проникает в низовья, как собственно и ветер, а оттого не просушивает его.

Вдруг черёмуха так заволновалась, словно я её открыто повёл на убой, как делают некоторые малоразвитые дикие племена, с лучшими друзьями человека.

— Пррр! Успокойся Черёмуха. Какие твои заботы? Ступай, да слушай меня, когда я тебя веду. Мы только быстро промчимся по лесу и можешь не горевать, все проблемы я беру на себя, — после моих уговоров, она уже не так недоверчиво косилась на меня, однако телом ещё дрожала. — Ты же смелая лошадь. Когда выберемся из него, я обещаю тебя вычесать, вымыть, накормить лучшим зерном, какое только будет, — Черёмуха зафырчала, а потом громко заржала. — Что тебе больше по душе? Овес? Пшеница? Ну, так и быть. Любое зерно на выбор, любая трава и водица. Ты только проведи меня через лес, а там я дам тебе полноценный отдых. Нам всего-то надо, протиснуться между городом Вулверс-Сорфа, что сейчас на юге от нас и между Ведьминым лесом, что сейчас на севере от нас, а там и до Армажных земель, рукой подать, за которыми и находится наш «Драконий загривок». Ну, будет, будет тебе роптать. Пошли смелее, — последний раз фыркнув, лошадь смирилась со своей судьбой и даже перестав дрожать, пошла бодрее, желая скорее закончить нашу прогулку.

Весь лес жирно порос тёмным мхом, тугими вьюнами и лианами. Всюду, на земле и деревьях, были огромные грибы. Они ползли вверх по стволам, прямо по мху. Местами обильно лежала чёрная как жжёная смола плесень. Местами плесень была белая, как речные камни с побережья Северного Великого океана. Местами даже красная, туда я старался не приближаться. Запахи стояли соответствующие многодневному разложению и мне, пришлось прикрыть лицо воротником, чтобы хоть немного уберечься от вездесущего зловония. Высокие коряги, в человеческий рост, стремились, казалось нас остановить, но Черёмуха, подстёгнутая жаждой жизни, чудом находила лазейки, через непроходимые на первый, да и на второй взгляд дебри.

Тишины в лесу не было. Грязно ругались вороны. Иногда кто-то подвывал. Кто именно определить не представлялось возможным. Вой смешивался с постаныванием, гуляющей от смены давления сушёной древесины сухостоев, что были здесь не редкостью, не смотря на общую повышенную влажность, заслуживающую отдельного слова. Чем глубже мы заходили, тем более лес напоминал утробу чудища из детских сказок. Температура росла, влажность повышалась до уровня банной парилки. Дошло до того, что на моём лбу без остановки стояли обильные капли, а вся шкура Черёмухи, так гармонирующая своей вороньей мастью с общей мрачность, заблестела и залоснилась. Страхом от неё не пахло, но от неё исходила тревожная нервозность. Я не большой знаток копытных и лошадиный психолог, но на моей практике, все её повадки, говорили о начинающейся форме лёгкого лошадиного психоза.

— Всё будет хорошо Черёмуха, — в сотый раз успокаивал я её нарочито спокойным голосом. — Всё будет хорошо.

Когда от лошади напрямую может зависеть твоя жизнь, начинаешь испытывать к животине, совсем другие чувства и относиться к ней не просто доверительно полюбовно, но и весьма приятельски. Лошади очень умные создания. Черёмуха сама прекрасно понимала, что без моего верного руководства ей не выбраться одной назад, даже если она удумает сбросить меня и просто убежать, чего, конечно же, она не сделает по одной простой причине — ведь мы друзья.

Стемнело сильно раньше, чем должно было. Виной тому не просто плотная растительность и густота крон колючих чёрных деревьев и разных других, но и скорее какая-то особая, я бы точно сказал здесь, мистическая аура и энергетика места, повлиявшие на сохранение смещённого баланса в сторону отсутствия света. На груди сам по себе загорелся изумрудно зелёным, мой верный камень светлячок. При приличном освещении, Черёмуха казалось пошла увереннее. Чеканя твёрдый шаг, она, возможно стремилась придать себе больше смелости, чем было на самом деле. Ведь все мы живые, все мы хотим ощущения безопасности, все мы хотим избежать боли. Такова природа жизни, стремительное противодействие гибели, любыми путями.

Весьма подозрительной особенностью, вскоре явилось то, что исчезли почти все звуки. Хищные птицы перестали горланить, лишь одни падальщики терпеливо и негромко курлыкали между собой, предвкушая скорой наживы. Невидимые глазу животные и вовсе затихли. Однако обитатели глубинки, вскоре себя проявили самым открытым способом.

Одно хорошо, серые наёмники Артро, за мной не пойдут. Ну, мне так кажется. Чай не дураки сюда соваться. Каждый здравый сорвиголова задается вопросом: «зачем нужно золото, если тебя в лесу неведомые твари убьют, съедят, переварят и выведут?». Вот то-то и оно, скорее всего, я буду здесь один и можно особо не торопиться. Черёмуха вдруг встала на дыбы. Буквально перед нами в трёх метрах, оказалась гигантская семи метровая, чёрная как смоль змея, толщиной в бедро моей длинногривой спутницы.

— Пппррр! — угомонил я Черёмуху, чтобы она меня чего доброго не опрокинула назад. — Чего ты змей никогда не видела? — Она яростно мотала головой, брызгала слюной, но слыша мой спокойный голос, успокоилась сама. — Ползи куда ползла змеюшка, мы не за твоим потомством пришли.

— Шшш! — еле различимо поведала мне змея, из чего я понял примерно следующее: «Этошш, моййи владенийяяяшш».

— Ну, тогда мы сами обойдём. Пошли Черёмуха в обход. Здесь мы не правы, это её владения по праву.

Черёмуха не возражала и не настаивала. Я повёл нас в большой обход, но наткнулся вскоре на ещё одну змею, заглатывающую какого-то некрасивого грызуна, размером с охотничью собаку. На этот раз, мы не стали приближаться и сделали ещё больший крюк. Вскоре я стал боковым зрением подмечать, мелькания в стороне. Словно нас незримо кто-то сопровождал. Каждый раз, когда я пытался оглянуться и зафиксировать тихушников, те словно исчезали. Однако боковым зрением, я отмечал, что их становилось больше. Когда число смазанных, сгорбленных силуэтов, передвигающихся на четырёх и иногда двух ногах, выросло до восьми, я решил принимать меры.

Осторожно достав неказистую (на фоне новых) стрелу, из колчана приобретённого в Стрисадисе, я аккуратно положил её на лук в правой руке. Выгадав момент, когда шевеление будет наблюдаться с удобной для меня стороны, я резво вскинул руки, натянул тетиву и отпустив, метнул стрелу. Она угодила в цель. Нечто не успело спрятаться в мохнатых тёмных зарослях и запрокинув передние лапы вверх, упало. Нечто было словно в шелухе, шерсти или кусочках коры, разных цветов. Это, пожалуй, всё, что я успел рассмотреть, прежде чем оно упало. Но только оно упало, как поднялось вновь и стало пытаться достать застрявшую в массивной груди стрелу, двумя когтистыми лапами. При этом оно как-то тоскливо и угрожающе зарычало, что холодок передался мне по всему телу. Натянув новую стрелу, я оборвал страдания нечто, усадив стрелу ему в узкую щелочку там, где должен был быть глаз. Стрела оборвала все страдания. Тварь упала и больше не вставала. Зато оживились остальные.

Прорычав по одной и все вместе, они бросились в мою сторону, с разных сторон. Едва различимые в движении мохнатые, разноцветные шкуры замелькали со всех сторон. Жаль, что на рогатку осталось мало шариков, в Форноне и Стрисадисе такого боеприпаса банально не производят. А у рогатки скорострельность, на порядок, а то и два, выше, чем у лука. Зато новый лук, разил безупречно. Тугой ход тетивы компенсировался мощью, отправляя даже стрелы сомнительного качества, на коротке, точно в назначенные цели. Я успел поразить трёх тварей, прежде, чем дал команду Черёмухе нести нас со всех ног, закинуть лук на плечо и отсечь передние когтистые лапы, четвёртой, намеревавшейся, распороть мне ногу.

Толи с тоски, толи с досады, они зарычали ещё злее. Хуже, их стало больше. Плотная растительность леса не давала скакуну вырваться вперёд на безопасную дистанцию, потому мне постоянно приходилось, отстреливаться прямо на ходу. Не люблю я этого. Ветки хлещут по телу и лицу, а тут ещё и стрелять, надо успевать, чтобы ни одна тварь не вцепилась Черёмухе, в самые аппетитные части тела. Так и ещё следить надо за Черёмухой, в основном у копытных нет чувства седока, под сук потолще подведут и бывай наездник, так и без головы можно остаться. А сейчас падение, равносильно этому.

Наверно первыми бы в нашем забеге, устали твари. Бегать я заметил, они не очень любили из-за своих коротких задних отростков, в отличие от моей породистой скакуньи. Но случилось безрадостное событие. Мы упёрлись в глубокий овраг и я, едва успел остановить Черёмуху, чтобы она оставила героический настрой его перепрыгнуть, а на деле не долететь половины и упасть. Без меня ещё может быть, но со мной её план был обречён на провал, в прямом смысле. Остановившись и натянув поводья до предела у самого края обрыва, я рванул вдоль него, как только несколько из них приблизились и совершили прыжок. Не достав до нас, они рухнули с обрыва. Это не решало всех проблем, но их определённо становилось меньше.

Впереди, когда мы почти оторвались, нас ожидала ещё одна трудность. Глухой лесоповал, не давал нам времени быстро его обойти, а возвращаться было уже некогда. Черёмуха, чувствуя безысходность вновь задрожала.

— Не боись, — я спешился. — Выбор наш не велик. Примем бой здесь. Главное не давать зайти с тыла. Я встану у обрыва, а ты смотри не убеги, когда они пойдут первой плотной волной. По мере остроты моего меча, я не дам тебя в обиду. Воткнув перед собой в землю, меч и десяток стрел в ряд (больше нет смысла, успеть бы вытащить эти), я стал ждать.

Черёмуха услышала приближение тварей раньше меня и начала фырчать ноздрям и бить копытом в землю. Умная животина, уже не дрожит, готовится к бою. Натянув стрелу, я стал внимательно изучать лес слева от обрыва. Лишь первая листва подёрнулась, я пустил стрелу и сразу же пустил вторую. С двумя стрелами в животе рухнула вперёд первая, самая быстрая тварь и закувыркалась. Тёмная листва обнажила ещё двух. Ещё два коротких, точных выстрела. На этот раз в головы. Чтобы падали сразу, как подсечённые. Далее их выскочило так много, что четыре стрелы я выпустил на одном дыхании, особо не целясь.

Вытянув меч из земли, я вышел вперёд и прокрутив, для короткой разминки пару восьмёрок, встретил первую шелушащуюся, как старое дерево корой, тварь с зубастой широкой мордой. Остриё клинка развалило ей череп идеально ровно. Следующей я срезал половину головы в горизонтальной плоскости, когда ушёл в сторону, чтобы она меня не снесла. Стремительными вращениями с точными, рассекающими, любую плоть и кость, что попадается на пути меча ударами, я вклинивался в прибывающий поток мерзко пахнущих стайных хищников. Рубя головы, хрустящие конечности и иногда телеса, на две части. Изредка подмечая, что Черёмухе досталась незавидная роль, затаптывать в гневе лошадином, подкованными ногами моих недобитков. И если меч, рубил почти без звуков, то в отличие от меня, со стороны Черёмухи, в общем гомоне рычания, скрежета клыков и щёлканья челюстей, стоял беспрерывный хруст, ломаемых костей и черепов.

На удивление мне, вошедшему в раж и в праведном гневе, что теплился во мне до крайности, брань сошла на нет, уже минуте на третьей. Может быстрее. Сейчас уже точно не скажешь. Время-то растянулось. Лишь Черёмуха все давила и давила тела, вминая их в землю, в одном безумном лошадином танце. Я утёр чужую, пахнущую окислившимся железом, тёмно-бурую кровь с лица, поднял одну голову под ногами и всмотрелся.

— Скорее всего, это падальщики Черёмуха. Видишь, какие у них челюсти страшные? Это чтобы плоть грызть подтухшую, а когти, скорее всего, чтобы её удобнее с тел сдирать. Изголодались они, вот толпой и решили нас заохотить на обед. В другой раз гляди, обошли стороной. А что ты так фырчишь дорогая? Надо же было кому-то убавить их численность в этом лесу. Форн Великий бы мне медаль глядишь, дал, за зачистку. Тебе тоже полагается награда. Ладно, не фырчи, отмоемся. Если ручей попадётся. Мне тоже, вонь не нравится, но я же не фырчу, как некоторые.

Поплутав по дебрям с час, мы таки обошли завалы сгнивших под корень вековых деревьев. Светлячок озарял вокруг нас всё ровным свечением, не давая темноте сгуститься и поднимая в некоторой степени мне настроение. Не знаю, как там, у Черёмухи, казалось после драки, она совсем успокоилась, но мне было значительно радостнее. Разве что меня смущали некоторые не в меру любопытные нитеподобные отростки, свисающие сверху, словно прислушивающиеся к нам и тянущиеся ко мне, стоило нам привстать на пару мгновений, чтобы осмотреться, куда же следовать дальше и как сподручней обойти очередной завал.

На всякий случай, я держал верный меч на готове. Его клинок совсем потемнел, от засохшей крови мохнатых падальщиков, но я не торопился вытирать его от траву или мох. По моим догадкам, вонючая кровь, неплохо отпугивала насекомых и других хищников, наблюдающих блестящими глазами из темноты. Иногда приходилось срубать самые навящевые отростки, что нависали совсем уж нагло над головой, того и гляди норовившие вцепиться или чего хуже, забраться под одежду.

Так прошло, долгих пять часов. Моя рука уже начинала уставать, без остановки держа меч и срубая наверно раз в трёхсотый, в корень обнаглевшие, тянувшиеся к нам с Черёмухой беловатые и зелёные с шипами верёвочки. Её кстати, это словно не волновало, она шла теперь очень спокойная. Могу это объяснить только тем, что боевая кобыла ублаготворила свою жажду крови, первым боевым крещением и теперь чувствовала себя словно в родной конюшне.

Частенько я оставлял поводья, предоставляя Черёмухе самой выбирать дорогу. Лошадь это делала с большим умом, не взирая только на тот счёт, что она в целом выше ростом, на меня сидящего. Но за эту мелочь её корить нельзя, прекрасная боевая животина, в целом. Ещё я заметил, что она давно забирала всё время немного правее, градусов на двадцать, чем я изначально заложил при выезде на относительно ровный участок местности. Достаточно было лишь обходить чёрные небольшие омуты, коих я всерьёз опасался, вспоминая старинный рассказ Головуса Плеч, о том, как он один раз нарвался на их нелицеприятных обитателей. Совпадение? Возможно, но я потом всю жизнь, сторонился вот таких мест. Правда там были болота, но чем Поганый лес не шутит.

У лошади биолокация развита не хуже, чем у любого самого одухотворённого двуногого. Так что пусть ведёт. Откорректировать маршрут можно всегда. Есть ещё такая особенность, у мудрых и добрых коняш, не прозябающих естественно всю жизнь в стойле или на деревенской пашне, а у настоящих, диких и вот таких как моя, чувствовать людей и их селения. Но какие к чёрным, горельским елям селения? Можно убедиться, на собственном примере, лес, если зайти в него самому, чуть ли не проклят. Хотя, ведь был же цветущим, да благоденным в коии-то времена? Приносил же плодов в достатке, чтобы прокормить целый город Форнон. Вполне допускаю вероятность выйти на заброшенные деревни, запросто существовавшие по другие его края, не хуже Форнона.

— Ладно, хватит коситься, Черёмуха. Хватит делать вид, что не слышишь. Давай, веди уже куда хотела. Хватить ходить вокруг да около. Но смотри, не обессудь потом, если ты меня к жеребцу дикому ведёшь. Я не против природных, естественных животных соитий под сенью леса, но ты знай, место здесь очень не подходящее, для этих целей. Да и настоятельно не советовал бы я тебе, искать брачного партнёра в столь зловещих угодьях.

— Фррр, — сдула чёрную чёлку со лба длинногривая и посеменила рысью, на право под углом почти в сорок градусов от нацеленного мною направления.

— Потише, потише, — только и успевал, говорить ей я. — Если ХайСыл узнает, что я спрашиваю дорогу у собственной лошади, он мне потом это всю жизнь, будет приводить в дурной пример и всячески над этим делом злорадствовать и потехаться. А если узнает, что я это всё тебе говорю, то ещё и расскажет КерукЭде. А если надо мной будет смеяться собственный учитель, это позор.

— Фрр, — остановилась лошадь, отказываясь идти дальше.

— Ты смотри Черёмуха, — срубил я очередные наглые вьюны, хотевшие прикоснуться к голове лошади. — Впереди просвет виднеется, аль это поляна, — новый мах и зелёный пучок больше не тянется ко мне со спины, вжимаясь обратно в куст. — Если это ручей, я создам тебе райские условия, по приезду, — ещё мах мечом. — По приезду куда-нибудь, где не надо держать меч в руке беспрерывно.