Никогда ты не будешь майором

Семён Ходоров

В романе прослеживается нелёгкая, порой драматичная, судьба его героя Виталия Абрамова, который прошёл сложный путь своего становления, начиная с уличного подростка до курсанта военного училища, от офицера до гражданского инженера, от капитана Советской армии, которому не суждено было стать майором, до израильского бизнесмена.

Глава 2

Курсантские будни

Поезд прибыл на Витебский вокзал точно по расписанию. Большие округлые часы на крытом перроне показывали пять утра. Виталий не знал, что это был старейший, самый первый вокзал, России. Даже сейчас его экстерьер ещё дышал прошловековой стариной. Справочное бюро уже было открыто. Времени было много, и он спросил, как пройти к военно-топографическому училищу пешком. Заспанная блондинка нехотя пояснила, что надо пройти по улице Дзержинского до Дворцовой площади, а там любой прохожий объяснит, как идти дальше. Всё путешествие займёт больше часа.

Забросив чемодан в камеру хранения и подкрепившись в станционном буфете ненавистным кофе из цикория и чёрствой булочкой с, вложенной в неё, прошлогодней котлетой, Виталий отправился в путь. Сумеречные ночные блики белой ночи постепенно скрывались в истинном рассвете. Июньское утро заискрилось позолотой куполов питерских храмов, заблестело, влажными от утренней росы, гроздьями парковой сирени и черёмухи, пролилось брызгами многочисленных изящных фонтанов. Через заспанные облака уже прорывались робкие блики восходящего солнца. Многокилометровая улица, по которой не спеша двигался Виталий, заполнялась гулом проезжающих легковушек и трезвоном дребезжащих по мостовой, трамваев. Эта улица являлась собой одной из трёх городских магистралей, расходящихся от Дворцовой площади, через которую ему ещё предстояло пройти. Он пересекал, уходящие в уличное бесконечье, живописные набережные, монументальные, с львиными изваяниями, разводные мосты, легендарные дворцы и соборы. Лёгкий утренний ветерок приятно щекотал лицо Виталия, запах речной свежести приятно обволакивал всё тело и, проникая во внутрь, заставлял забыть, где он находится и зачем он здесь. Один за другим перед ним мелькали таблички с названиями речушек, каналов и мостов, через которые проходила улица, названная в честь российского чекиста. Он проходил через мосты с названиями Семёновский, Каменный и Красный. Они были приурочены к речкам Фонтанка и Мойка и к каналу Грибоедова, которые вносили в сердце Виталия какую-то необыкновенную сумятицу. Этот душевный хаос, в свою очередь, вызывал у него, невиданное ранее, восхищение от фееричности увиденного. Виталий по складу характера никогда не был романтиком, лиризм и сентиментальность никогда не туманили его естество. Но когда он подошёл к Дворцовому мосту, который связывал берега Большой Невы, то почувствовал своё присутствия в волшебной сказке, которую ему раньше никто не рассказывал. С него открывался завораживающий по красоте пейзаж центра города с величественным Зимним дворцом, Адмиралтейством, куполом Исаакиевского собора, шпилем Петропавловской крепости и стрелой Васильевского острова. Такая сказочная панорама преследовала его по всему пути, пока не подошёл к улице с непонятным названием Красный курсант. Тут, на одном из старинных зданий, он и обнаружил неброскую вывеску «Высшее командное военно-топографическое училище».

Уже через четверть часа Виталий отыскал на третьем этаже кабинет с табличкой «Начальник училища генерал-майор Попов Ю. В.». Всё в точности совпадало с тем, что говорил Кирилл Захарович. Виталий Абрамов был не из робкого десятка, однако топтался у двери уже добрые пять минут, не осмеливаясь не то, чтобы зайти в кабинет, а даже постучать. Никогда в жизни он не только с генералом не разговаривал, а даже с капитаном или майором не вступал в беседу. Неизвестно, сколько ещё времени он бы промаялся у двери, но она неожиданно отворилась, и из неё вышел высокий, с благородной сединой в волосах, мужчина с генеральскими красными лампасами на форменных брюках. Он вопросительно посмотрел на рослого плечистого юношу, прытко отскочившего к стене, и, не без подозрения, спросил:

— И что здесь ожидают гражданские молодые люди возле моего кабинета?

— Я к вам от товарища Сураева, — неуверенно промямлил Виталий.

— От капитана Сураева, от Кирюши что ли, — недоверчиво протянул генерал, — какими судьбами?

— У меня к вам от него письмо, — тихо проговорил Виталий, вынимая из сумки аккуратно сложенный конверт.

— Ну, что же ты застрял у двери, — укоризненно покачал головой начальник училища, — заходи, милости просим.

Он несколько минут читал письмо, после чего окинул Виталия долгим оценивающим взглядом и чуть ли не приказал:

— Итак, товарищ абитуриент, быстренько все документы на стол, хочу посмотреть, какими кадрами пополнится наше училище.

Просмотрев, протянутые Виталием, бумаги, он с хмурым видом покачал головой и укоризненно промолвил:

— Прямо скажем, не густо. У меня тут училище не пехотное, а инженерное. Математику надо знать не на три, а на «шесть» баллов, да и другие предметы не мешало бы подтянуть.

Виталий молчал, а генерал встал из-за стола и закурил, жадно заглатывая сладковатый дым папиросы «Герцеговина Флор», которые любил Сталин. Пуская в приоткрытую форточку замысловатые дымные колечки, он резко повернулся к Виталию и непререкаемым голосом отчеканил:

— Значит так, господин Абрамов, мой фронтовой товарищ просит принять участие в твоей дальнейшей жизни. Его просьба для меня, если и не закон, то, как говорится, прямое руководство к действию. И это велит мне всеми правдами и неправдами зачислить тебя в училище.

Генерал испытующе посмотрел на Виталия и, выпустив изо рта очередную порцию дыма, продолжил:

— Хотелось бы, всё-таки, выполнить просьбу своего друга правдами, так сказать, на законном основании. До вступительных экзаменов остался месяц. С тобой интенсивно позанимается один из наших доцентов кафедры математики. Почти уверен, что он успешно подготовит тебя для успешной сдачи экзамена. Остальное — тоже попытаемся подправить.

Начальник училища очередной раз поспешно взглянул на часы и уже скороговоркой, не без пафоса, почти торжественно, сказал, видимо, уже многократно отточенную фразу:

— Нелёгкую, но нужную, как армии, так и народному хозяйству специальность военного топографа и инженера-геодезиста могут освоить только те, кого привлекает романтика неисхоженных дорог и белые пятна на карте, кто интересуется астрономией и движением небесных светил, кто не боится ни жары, ни холода, ни гор, ни пустынь, ни математики, ни физики, кто хорошо ориентируется на местности, умеет плавать и скакать верхом на лошади, хорошо владеет оружием и водит автомобиль.

Виталий восторженно смотрел на генерала. Его высокопарные слова попали в эпицентр юношеского сознания. Он, неожиданно для самого себя, привстал с краешка стула, на который боязливо приземлился четверть часа назад, и как-то боязливо, но в тоже время с приличной долей уверенности, произнёс:

— Спасибо, товарищ генерал! Я очень постараюсь оправдать ваше доверие и стать курсантом вашего училища.

Долгий путь Виталия к погонам советского офицера начинался с того, что на училищном сленге называлось «абитурой». Только, благодаря генеральской протекции, он был совсем не простым абитуриентом. Ежедневные трёхчасовые занятия по математике с доцентом — подполковником были для Виталия, если и не каторгой, то вселенской маетой и терзанием, которые он едва выдерживал. И это, несмотря на то, что подполковник не столько преподавал математику, сколько натаскивал его на геометрические задачи и алгебраические примеры, собранные прямо из реальных экзаменационных билетов. Получалось, что конспект Виталия превратился в огромную шпаргалку, которую при осторожном и умелом обращении можно было использовать. К концу занятий с военным репетитором он стал проявлять интерес к математике, а подполковник отметил, что у него есть способности к этому предмету. Временами ему даже казалось, что он сможет обойтись без этих законспектированных подсказок.

Поселили будущего курсанта в пристройке к трёхэтажному зданию училища, которую в обиходе называли абитуриентской общагой. Ничем хорошим и примечательным этот казарменный «хостел» не отличался. Повсюду витал запах рутинного и повседневного бытия. Светло-зелёные, с облупившейся краской, стеновые панели, дощатый, бордового цвета, облезший коридорный пол, зловонное амбре из недезинфицированных туалетов составляли интерьер этого, всё ещё жилого, помещения. В столовой доминировали свои ароматы, сопоставимые с душком, как невкусной, так и не очень здоровой пищи. Но больше всего Виталия раздражало, проводимые чуть ли не каждый час, никому не нужные, построения и долгие утренние и вечерние поверки. Даже в туалет надо было отпрашиваться. А ведь учёба ещё не началась, это была только преамбула. Виталий с ужасом пытался представить, чем же тогда будет являться её «амбула».

Больше всего поразил Виталия и контингент поступающих. По своей простоте наивной он полагал, что в инженерное, да ещё с приставкой слова высшее, училище поступают ребята с отличными оценками. Были правда и такие, трое даже закончили школу с медалями. Но они терялись на фоне середнячков, с такими же «трояками» в аттестате, как и у него. При этом конкурс поступающих составлял три человека на одно место, что свидетельствовало о престижности училища.

Позже Виталий узнает, что преимущество при поступлении отдавалось тем, у кого отцы или даже деды были офицерами. Если же родители поступающих заканчивали именно это училище или служили в военно-топографической службе, то для их сыновей экзамены, как правило, были пустой формальностью. Из поколения в поколение курсантов передавался рассказ о случае, когда один из таких абитуриентов получил отличную оценку по сочинению, состоящего из одного предложения.

Математику Виталий сдал на «отлично». При этом, оценка была не натянутой и не полученной по протекции, а реально отражала его знание предмета. Впервые в своей жизни абитуриент Абрамов почувствовал себя человеком, который был способен на большее, чем командовать мальчишеской бандой. Когда же он нашёл себя в списках, поступивших в училище, то понял, что в его жизни открывается новая, неведомая ранее, страница. Именно с этого момента начались четыре года, которые можно было определить затасканным словосочетанием «курсантские будни».

Однако до получения звания «курсант» следовало ещё преодолеть препятствие, обозначаемое армейской аббревиатурой «КМБ». В переводе на человеческий язык это зашифрованное название обозначало не что иное, как «курс молодого бойца», где в течение месяца обучали азам армейской службы. Только после его прохождения принималась присяга, и, сдавший экзамены, становился курсантом.

Всё началось со стрижки под, так называемый, «ноль». Это через три десятка лет «лысая причёска» станет модной и будет в некоторой степени определять сильного, мужественного и уверенного в себе мужчину. Сейчас же, после этой процедуры, из, давно немытого, треснувшего посередине, зеркала на Виталия пучились немного испуганные, ошеломлённые глаза незнакомого отрока, в котором он с трудом узнавал себя.

Буквально через полчаса после экзекуции в училищной цирюльне последовала баня, в которой будущие курсанты предстали в виде, который в искусстве назывался кратким словом «ню». Не стесняясь исподлобья рассматривать мужские достоинства друг друга, будущие офицеры тщательно тёрли свои мускулистые тела выданным хозяйственным мылом и смывали его не, очень-то и тёплой, медленной струёй, едва стекающей из ржавого душа.

В предбаннике телесно вымытых и очищенных от бытовой грязи молодых отроков ожидала беспогонная, бывшая в употреблении, форма, похожая на солдатскую. Не отходя от скамеек в раздевалке, тут же провели получасовой инструктаж по подшивке подворотничков к гимнастёрке и наматыванию портянок на ноги. Эти несложные, на первый взгляд, процедуры оказались не такими простыми и требовали определённого навыка. Подворотничок, по незыблемым армейским канонам, должен был ровно, всего на несколько миллиметров, выглядывать из под ворота гимнастёрки. Его чистота ежедневно проверялась: он безжалостно срывался командиром взвода, если был грязный, и подлежал, в этом случае, немедленной перешивке. Особым реквизитом являлось романтическое слово «портянка». Правильность их наматывания никто не проверял, однако в случае некорректности этого армейского действия страдал сам солдат, болезненно натирая ноги. Нижние конечности, обутые, вместо привычных носков, в портянки, вставлялись в кирзовые солдатские сапоги. Эта неказистая армейская обувь, по тем же неписанным армейским правилам, должна была неотразимо блестеть. Именно по этой причине гуталин и сапожный скребок являлся для будущего курсанта такой же неотъемлемой частью утреннего туалета, как зубная щётка и паста.

После домашней пищи то, что называлось армейской «кормёжкой», не вызывала чувство удовлетворения у будущих курсантов Основным её элементом была «оранжевая субстанция» или картофельное пюре, которое приобретало этот цвет благодаря пережаренному соусу (комбижир с томатной пастой и паприкой). К нему добавлялись: перловая каша — «шрапнель», каша из дешёвой ячменной крупы — «кирза», гороховая каша, которую солдаты называли «клей», армейский бигос из мяса и квашенной капусты, в котором последней было в десятки раз больше, чем первой, а также брикетный кисель под названием «сопли».

Самой труднопереносимой частью суток для Виталия являлось утро. Оно начиналось не столько с рассвета, сколько с оглушительной команды дневального «Рота — подъём!» и следующей за ней надоедливой физзарядки. Впоследствии оказалось, что лёгкая пробежка в сапогах и в галифе оказалось цветочком по сравнению с той ягодкой, которой являлись строевые занятия. Бесконечная по форме и нелепая по содержанию шагистика на асфальтовом плацу больше всего донимала вольнолюбивого Виталия и это никак не вязалось с инженерной деятельностью, обещанной начальником училища. Если к этому добавить монотонный голос замполита по изучению, вызывающих обрыдлую скукотищу, воинских Уставов, то в итоге получалось, что весь этот бедлам, замаскированный под буквами «КМБ», вызывал у Виталия только лишь чувство какой-то вселенской обречённости. День, по сути дела, неторопливо вклинивался в рутинный диапазон: от утренней до вечерней поверки. Между этими, не вызывающими никакого оптимизма, событиями ничего примечательного не происходило. Штатные офицеры училища и, назначенные на сержантские должности, курсанты, служившие ранее в армии, ни на мгновение не давали будущим полковникам и генералам передохнуть и снять напряжение. По сути дела вся предкурсантская «дрессировка» сводилась к запретам: не положено, нельзя, не годится, не разрешается, так дело не пойдёт, «кина не будет», а команды «Равняйсь», «Смирно» и «Шагом марш» звучали на три порядка чаще, чем «Вольно» или «Разойдись». В один из вечеров после долгожданной и самой любимой команды «Отбой» Виталий прикинул, что, если бы курс молодого бойца проходил перед вступительными экзаменами, то с высочайшей долей вероятности он наверняка не стал бы поступать в это училище. Хотя нашлись трое «бойцов», успешно прошедших конкурс, а затем также успешно забравших документы после нескольких дней солдатской муштры. Да и Виталий не раз задумывался о том, чтобы покинуть расположение этой доблестной военной бурсы. Но в решающий момент, когда он уже стоял перед дверью кабинета генерала Попова, ему грезилось укоризненное лицо Кирилла Захаровича, который совсем недоброжелательно размахивал кулаком и отчаянно кричал:

— Вот уж не думал, что боксёры могут быть такими слабаками. Я же тебе твердил — бороться и искать, найти и не сдаваться.

В данный момент, как раз, искать и находить было нечего, да и бороться — не за что, оставалось только не сдаваться и не срамить седину боевого капитана Сураева. Поэтому после вечерней поверки приходилось следовать чему то вроде солдатской молитве, позаимствованной у старослужащих. Когда накануне ночного сна сержант не своим голосом орал:

— Рота, отбой! — будущие курсанты в дружный унисон нецензурно провозглашали:

— Вот и снова день прошёл, да и на — — — он пошёл.

Дни, посвящённые строевой, огневой, тактической и политической подготовках, тянулись по черепашьи медленно. Цитата из грибоедовской комедии «счастливые часов не наблюдают» была явно неприменима к будущим офицерам. На самом деле они наблюдали не только часы, а даже минуты и секунды, которые отделяли их от ночного сна. Но, как сказал классик, «ничто не вечно под луной», всё всегда заканчивается: и хорошее, и плохое. В данном случае подходил к концу не то, чтобы плохой, а просто тяжёлый и непривычный этап жизни. Длился он всего навсего месяц и заканчивался принятием присяги. Она состояла из четырёх невероятно пространных, сложноподчинённых и сложносочинённых предложений и начиналась парадными словами «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, принимаю присягу и торжественно клянусь…» и заканчивалась устрашающей фразой «Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся». Последний фрагмент присяги звучал больше, как красивое клише, чем приговор военного трибунала. Особенно помпезно сотрясали сознание сплетение словес «ненависть и презрение трудящихся». Ни до этого торжественного момента, ни после него Виталий никогда не слышал, чтобы народные массы выражали злобу и отвращение кому-нибудь из нарушивших эту клятву. Да и впоследствии, за долгие годы службы, он ни разу не встречал «присягоотступников».

С принятием армейской клятвы Виталий бесповоротно перешёл в ипостась курсанта военного училища, меняя былую гражданскую жизнь на будущий бренд офицерских погон, до которых его отделяли, совсем непростые, четыре года. Первый день отсчёта после принятия присяги начался с совсем не торжественного возлияния, которое на доступном языке называется просто выпивоном. Перед ужином, когда объявили свободное время, к нему подошёл новый приятель Максим. Так сложилось, что он был тоже из Минска и что они знали друг друга ещё по секции бокса. Здесь в училище держались вместе. Оба были совсем нехилого сложения, их мускулистые тела вызывали у остальных курсантов не только восхищение, а и чувство некоего страха перед их силой, стойкостью и кажущейся неуязвимостью. В казарме их койки стояли рядом, как бы являясь неодушевлённым символом их зарождающейся дружбы. Сегодня же Максим полуразвязным тоном, подражая «дембелям», выпускникам училища, членораздельно прогнусавил:

— Ну что, салага, отметим событие.

Пока Виталий соображал, что означает слово «отметим», приятель потянул его за рукав и завёл в высокий кустарник за туалетами. Не долго думая, он вытянул из форменных брюк флакон, на красочной наклейке которого красивым шрифтом было выписано «Тройной одеколон» и небрежно промолвил:

— Давай, Виталик, выпьем за наше курсантское здоровье!

С этими словами, не давая «однофлаконику» опомниться, Максим прильнул губами к парфюмерному зелью и сделал внушительный глоток, после чего долго откашливаясь, протянул ему одеколон.

— Максим, ты с ума сошёл, — возмутился Виталий, — за кого ты меня принимаешь? Не буду я пить эту дрянь.

— Какая же это дрянь? — в свою очередь встрепенулся бывший боксёр, — да будет тебе известно, что её начали изготавливать несколько веков назад и называли не одеколоном, а лечебной настойкой от всех недугов.

— Ну, прямо таки живительная вода, — рассмеялся Виталий, — сказал не буду, значит не буду.

— Только, когда сам Наполеон Бонапарт попросил производителей добавить туда несколько эфирных масел, — продолжал гнуть свою линию Максим, — настойка стала парфюмом под названием Кёльнская вода.

При этом он отпил ещё глоток «наполеоновской» воды, протягивая флакон новоиспечённому курсанту. Тот схватил одеколон и поднёс к носу проверить, пахнет ли он лечебным снадобьем. В этом момент Максим выхватил его и быстро прислонил к губам Виталия. Так получилось, что он в этот момент сделал вдох, и приличное порция «тройного лекарства» попала внутрь пищевода, обжигая его градусностью непотребного напитка. Несмотря на хулиганское прошлое, Виталий практически не потреблял спиртных напитков. Возможно поэтому он мгновенно опьянел от небольшой дозы крепкого одеколона. Впрочем и состояние Максима существенно отличалось от кондиций трезвенника. Надо же было, чтобы в этот момент из туалета выходил их командир взвода лейтенант Востриков. Увидев своих подчинённых в нетрезвом статусе, позорящего советское офицерство, поражённый лейтенант нецензурно выругался, поминая при этом ничем не винных матерей своих подчинённых.

Друзьям несказанно повезло, что молодой лейтенант совсем недавно закончил училище. Нарвались бы они на другого офицера, дело бы закончилось сиюминутным исключением с теоретически возможной, упомянутой в присяге, ненавистью всех трудящихся СССР. Праздник её принятия закончился для Виталия и Максима трёхчасовым доведением до блеска десятка унитазов курсантского туалета, возле которого они потребили незабываемый советский парфюм с математическим названием «Тройной». Спать легли часа через два после отбоя. В этом послеприсяжном и послеодеколонном сне Виталию до самого подъёма слышались не очень приличные команды офицеров:

— Втяни живот в брюки, твою мать. Ходишь тут на сносях, как баба в декретном отпуске.

— Ты что на панели французской вышагиваешь здесь, как проститутка на «Плас Пигаль» в Париже.

— Ну а ты, служивый, что мамкиной сиськи не отведал, что раскачиваешься при команде «Смирно», как камыш на болоте.

— Ну, а ты, будущий курсант, с бабами в своём селе так вытанцовывать будешь, а здесь ритмика нужна: «Раз-два! Раз-два! Левой! Левой!

— Это вам не танцы-шманцы летку-енку отплясывать. Я быстро выбью с вашей головы «Спокойной ночи, малыши». Шагом марш, в ногу, в ногу, вашу мать, и равнение направо, на меня, на своего командира.

С началом курсантской учёбы все эти фразы из тревожного сна больше не посещали Виталия. Несмотря на то, что всё также продолжались привычные команды, и обычный день в училище начинался с возгласа дневального «Рота подъём! На зарядку становись!», это уже были совсем другие дни. Это уже было время, насыщенное настоящей учёбой, отличающееся от университетской, разве что, ненужными построениями перед занятиями и армейскими командами. Даже лекционная аудитория имела вид, как в гражданском институте, с наклоном вверх: когда каждый последующий ряд находится выше предыдущего.

Зайдя в первый раз в такую аудиторию, Виталий вспомнил рассказ выпускника училища, что первый курс слушатели прозвали «Без вины виноватые». Это в том смысле: чтобы не произошло — во всём виноват курсант. Второй курс получил название «Приказано выжить». Имелось в виду, что продолжение учёбы, это не только желание курсанта, а внеуставной приказ командования, который подлежит неукоснительному выполнению.

В училище функционировали 11 кафедр. Среди них кафедры: геодезии, фотограмметрии, высшей геодезии, радиогеодезии, картографии, астрономии. Все они были призваны решать инженерные задачи, поставленные перед военно-топографической службой Советской Армии. Для решения этих задач курсантам приходилось на начальном этапе накапливать солидные знания по математике и физике с последующим переходом к изучению трудоёмких специальных дисциплин. В этом плане Виталию приходилось не только «грызть» новые, совсем нелёгкие, предметы, а в полном смысле слова истязать себя ежедневным и систематическим приумножением инженерной информации. Это приносило свои плоды и оценивалось экзаменаторами, в основном, удовлетворительными оценками. Однако к ним можно было прибавить синонимы «сносно», «куда ни шло» или «терпимо», что свидетельствовало о приемлемом усвоении предмета.

Виталию очень нравились практические занятия, на которых осваивались различные методы работ на геодезических приборах. Но больше всего он обожал упражнения по ориентированию на местности, которые являлись ключевыми для офицера-топографа. После одного из таких занятий он с Максимом получили очередной наряд на чистку туалетов. Виноват, как всегда, был его приятель. Упражнение, которое необходимо было выполнить, включало в себя бег по пересечённой лесной местности с топографической картой и компасом в руках. Следовало найти, хорошо замаскированные в лесу, контрольные пункты, обозначенные на карте в виде кружочков, затратив минимальное время на их поиск. При этом нужно было, как можно быстрее, добраться до финиша. Успех в этом действии определялся умением грамотно читать карту и сопоставлять её с местностью. Всё это проводилось в виде соревнования, в котором участвовал весь курс. Больше всего Виталию нравилось, что оно включало в себя как спортивную, так и умственную составляющую. Наряду с физической выносливостью (пробег по лесу составлял около десяти километров), здесь надо было ещё думать и шевелить мозгами. В отличие от других видов спорта, это был некий конгломерат, сочетающий хорошую физическую подготовку с применением специальных знаний по геодезии и топографии. В этом плане, известная у ориентировщиков прибаутка, что дескать «дядька с компасом бежит, сейчас будет дорогу спрашивать», здесь была явно неуместна. Условные знаки и топологическая символика карты на местности трансформировалась в густые заросли орешника вперемежку с раскидистой ольхой, в сосновый бор и берёзовую рощу, окаймлённую зубчатым папоротником и, малахитового цвета, мхом и лишайником. Совсем непросто было в этом хвойно-лиственном переплетении отыскать контрольный пункт, помеченный на карте маленьким красным кружком. Здесь не было домов, названия улиц и прочей городской урбанистики, которая позволяла бы легко определить своё местоположение. Только по редким, почти одинаковыми на карте, тропинкам и по запутанной паутине коричневатых горизонталей можно было определить, где находится лощина и овраг, впадина и холм, хребет и седловина — и по этим признакам отыскать контрольный пункт.

Получив карту, Виталий сразу обратил внимание, что, если соединить все пункты, отмеченные на ней, то получится, проходящая по лесу, линия, почти параллельная, проходящей невдалеке, шоссейной дороге. Он тут же поделился своим открытием с Максимом, который бежал рядом с ним. У того тут же созрел коварный, не соответствующий, как спортивной, так и офицерской этике, план. Бесчестный проект Максима предусматривал: выйти на шоссе и воспользоваться попутным автотранспортным средством, чтобы добраться, таким образом, до приблизительного местонахождения последнего пункта, а на обратном пути, уже пеше-беговым способом, отыскать все остальные. Сказано — сделано. В спортивных трусах и футболках с эмблемой училища и цифровым номером на груди Виталий с Максимом резво запрыгнули в первый же подвернувшийся автобус и помчались к намеченной цели. Однако на полпути следования, на шоссейном перекрёстке, он повернул налево, отдаляясь от нужного направления. Выйдя на ближайшей остановке из рейсового автобуса, друзья заметили, облепленный дорожной грязью, бензовоз, по бортам которого выступало нечто похожее на небольшие приступки. Не долго думая, они зацепились за эти подножки и покатили дальше навстречу собственной судьбе. А она, эта судьба, не замедлила сыграть с ними злую шутку, как бы наказывая за обманный выбор поставленной задачи. Прикинув по времени движения, что намеченная цель уже близка, а бензовоз и не думает останавливаться, Виталий выкрикнул:

— Максимыч! Мы совсем близки к нашему контрольному пункту. Катапультируемся, только осторожно.

Дождавшись, когда на очередном повороте автомобиль снизил скорость, Виталий мгновенно отпустил руки от машинной лестнички, и, плавно направив тело чуть в сторону по ходу движения машины, выпрыгнул, удачно приземлившись на земляной поверхности шоссейной обочины. Прыжок обошёлся ему парой пустяковых царапин на ладонях рук. Его друг, очкарик Максим, просто отцепил руки от машины и, к неописуемому ужасу Виталия, как подстреленный воробей, упал лицом в горячий шоссейный асфальт. Он тут же подбежал к его, распластанному на дороге, телу, и, что есть силы, не своим голосом завопил:

— Максим! Ты жив? Немедленно вставай! Тут опасно отдыхать.

Он же, повернув в сторону, полностью окровавленное лицо, неуверенно промямлил:

— Да жив я, жив! Только вот подняться не могу.

Виталий с невероятным трудом подхватил Максима под мышки и оттащил в придорожный кювет. К счастью, проезжавший мимо «Запорожец» тут же отвёз их в ближайшую районную больницу. Уже из окна отъезжавшей машины Виталий увидел на асфальте раздавленные очки друга. В больнице Максиму достаточно быстро простерилизовали ссадины и ранки, сделали какие-то инъекции, забинтовали практически всю голову и, не без назидания, сказали:

— Сотрясение мозга не выявлено. На лице имеются небольшие синяки от ушиба. Необходим щадящий режим. Недели через две всё должно пройти.

Карета скорой помощи повезла их к месту дислокации училищных соревнований по ориентированию. Виталий попросил водителя остановиться, не доезжая метров трёхсот до места, от которого они злополучно стартовали. Но водитель неотложки попался, не лишённый чувства юмора. Он, вопреки его просьбе, на приличной скорости подъехал к судейскому столику, едва не сокрушив его. Тормоза «скорой» призывно взвизгнули, машина резко остановилась, чуть ли не касаясь запылёнными колёсами начищенных хромовых сапог заместителя начальника училища по военно-политической работе. Из неё, не без помощи Виталия, вышел, близоруко щурясь без навсегда утерянных очков, перебинтованный Максим. Судейская коллегия, состоящая из старших офицеров, ещё долго не могла отойти от состояния шока. А Виталий целую неделю занимался стерилизацией курсантских туалетов в то время, как его друг отдыхал в училищном лазарете. Вся это эпопея запомнилась Виталию ещё тем, что преподаватель военной топографии подполковник Воронов снизил ему оценку на экзамене, припомнив этот нелепый случай.

Преподавательский состав в училище был достаточно квалифицирован. Большинство имело учёные степени кандидатов наук и звания доцентов, было даже один профессор, который преподавал им высшую геодезию. Только вот далеко не все будущие офицеры своим стремлением к знаниям дотягивали до их высоких научных регалий. Некоторые курсанты, не насытившиеся, может быть и калорийным, но совсем невкусным завтраком, мирно посапывали на задних рядах, устремлённой к потолку, училищной аудитории. Но подавляющее большинство, всё-таки, осваивали училищную науку, которая делилась на гражданские и военные циклы.

Ключевым в постижении учебного материала являлось сленговое слово «сампо», что расшифровывалось, как самоподготовка. Только после окончания училища Виталий поймёт, что именно этот параметр в военной системе обучения являлся самым правильным и эффективным. Ведь в гражданском вузе после обязательных лекций студент, по сути дела, был предоставлен самому себе. Поэтому, многие там учились по, неизвестно кем придуманной, системе «от сессии до сессии». Она подразумевала настоящую учёбу непосредственно перед экзаменом. Для исповедующих этот почин, знания добывались практически с той же скоростью, с которой выветривались из головы. Что же касается «сампо», то после обязательных четырёх часовых лекционных занятий курсанты каждый день столько же времени учились самостоятельно. Причём, это было таким же обязательным, как утренняя физзарядка, как построение на поверки и организованный приём пищи. Во время самоподготовки категорически запрещалось спать, читать художественную литературу или играть в карты. За этим зорко следили командиры взводов и их заместители. Такие систематические самостоятельные занятия курсантов являлись, пожалуй, основной причиной того, что будущие офицеры инженерной направленности становились хорошими специалистами в своих областях.

На старших курсах единственной отдушиной и отрадой от прозаичной, без особых событий, казарменной жизни являлись воскресные увольнения. Большую их часть Виталий посвятил самостоятельному познаванию города на Неве. Необычный мегаполис поглотил буквально всё его сознание и вихрем растворился в пробуждающейся чувственности. Он не понимал, как шум городских улиц, шелест жёлтых листьев в парках и садах, тихий плеск невской воды в дымчатой паутине речушек и каналов, тревожный звук пушек из Петропавловской крепости, розовые солнечные блики, чуть касающиеся шпиля Адмиралтейства, и силуэты разведённых мостов в белесо-голубой дымке июньской ночью могут проникать в самые укромные уголки его не такой уж и романтической натуры. Ведь всего несколько лет назад он был просто уличным хулиганом и предводителем дворовой шпаны. Неужели строгий уклад училищного бытия, простые и строгие каноны солдатской жизни внесли в него метаморфозы, систематизировать которые он пока был не в состоянии. Виталий совсем не предполагал, что огромный, временами суровый, иногда мягкий и что-то напевающий, порой приветливый и кроткий, а иной раз упрямый и волевой, город может так навязчиво пронзить его сердце и беззастенчиво потеряться в тайниках душевных струн.

Что касается сердца, то его пульс значительно повысился, когда в размеренной ленинградской жизни курсанта появилась женщина. По большому счёту, она не просто появилась, а, как Ассоль из гриновского корабля с алыми парусами, выпрыгнула прямо на руки Виталия. На самом деле женщину звали не Ассоль, а Светлана, и была она, по крайней мере, в два раза старше юной девушки, влюблённой в Артура Грэя. А ещё, она вовсе не десантировалась из романтического корабля, а спокойно и величаво, как и подобает стройной и очаровательной особе женского пола, спустилась с трапа рейсового катера на причал набережной Фонтанки. И совсем она не была виновата, что сразу по выходу споткнулась на выбоине тротуара и, падая, была подхвачена, проходившим мимо, Виталием.

Трудно сказать, кто был больше взволнован этим, совсем небольшим, эпизодом: неопытный в амурных делах молодой курсант, который впервые в жизни обхватил своими сильными руками талию красивой женщины, или сама Светлана, почувствовавшая себя защищённой в случайных объятиях будущего офицера. Обоюдное безмолвие на пароходном пирсе продлилось несколько минут. Первой пришла в себя Света. Она, без особого желания освобождаясь от цепких рук Виталия и глядя на него снизу вверх, насмешливо промолвила:

— Я вижу, товарищ будущий генерал, вам понравилось поддерживать беззащитную женщину.

— Во-первых, я не генерал, — невнятно пробормотал Виталий.

— А во-вторых, меня зовут Света, — игриво пропела спасённая женщина, — а вас, товарищ полковник.

— Ну вот и секунды не пролетело, — угрюмо отозвался будущий офицер, — как я стал уже полковником.

— Ну ладно, пусть будет майор, — согласилась Светлана, — только, как мне вас называть.

— Виталий Михайлович, — неожиданно для себя брякнул вконец растерянный курсант.

— Поняла, — весело рассмеялась Света, — и, не давая прийти Виталию в себя, шаловливо проговорила:

— Значит так, майор, вы, можно сказать, спасли мне жизнь, а я, в знак благодарности, приглашаю вас в кафе, здесь за углом.

События этого вечера развивались достаточно стремительно. Уже через несколько минут Виталий и Светлана сидели за столиком в уютной кафешке под названием «Белая ночь». Опыт общения с женским полом у Виталия был не то чтобы нулевой, а просто отрицательный. Знак минус он сам себе ставил потому, что не имел зелёного понятия, что такое значительное можно сказать девушке, чтобы понравиться ей. Сегодня всё усложнялось даже не вдвойне, а, скорее всего втройне, если не больше. Напротив него сидела не юная девушка-ровесница, а взрослая ухоженная, очень красивая элегантная женщина. К этим эпитетам можно было спокойно добавить ещё с десяток подобных, и они бы отнюдь не исказили бы суть её прекрасной внешности.

Пока Виталий сосредотачивался на бренности происходящего бытия и мучительных раздумьях, что сказать, как себя вести, что делать и кто виноват, Светлана, не спрашивая его, заказала два чёрных кофе, две рюмки коньяка и два эклера. Когда услужливый официант принёс всё заказанное на стол, Светлана, перехватив тревожный взгляд Виталия, весело прощебетала:

— Не волнуйся, майор, я знаю, что у будущих офицеров всегда присутствует дефицит платёжного баланса, поэтому я пригласила, я всё и оплачиваю, опять-таки, в знак благодарности за неполученную травму.

В смысле денежного довольствия Света, хотя и не знала, что и по чём для курсанта, была права. Курсантская зарплата составляла всего 7 рублей 80 копеек в месяц. При этом, в день получения последней старшина всегда издевательским голосом провозглашал:

— Радуйтесь, ребятки! Вы богатые люди, солдаты в нашей армии получают в два раза меньше, всего навсего 3.60 в месяц.

Когда же у этого служаки было благодушное настроение, он успокаивал своих подопечных, радостно сообщая им:

— Ничего, товарищи курсанты, если некоторым из вас удастся дойти до третьего курса и стать заместителем командира взвода, то жалованье составит уже двадцать пять рублей. На эти деньги уже сможете девочек и в кино сводить и даже угостить их мороженым, правда недорогим.

Между тем, Света всё время безудержно болтала о всякой мирской всячине, а Виталий никак не мог сосредоточиться и понять, о чём она говорит. Просто, впервые в своей двадцатилетней жизни, он смотрел на восхитительную взрослую женщину не на экране кинотеатра, а на расстоянии вытянутой от себя руки. После второй рюмки коньяка, который без согласия курсанта заказала Светлана, Виталий, уже без всякого усилия, выдавил из себя:

— Простите меня, Света, за долгое молчание, но давайте, наконец, познакомимся.

— Послушай, милый мой сержантик, — в очередной раз понизила она в мифическом звании своего собеседника, — то, что ты, Виталий Михайлович, я уже знаю, а именем, которое дала мне матушка при рождении, ты меня только что назвал.

Виталий стушевался, переводя чуть опьяневшие глаза с упругих грудей, которые грозили немедленно вырваться из под лёгкой обтягивающей блузки наружу, на длинные ноги и округлые бёдра, беспардонно выглядывающие из зеленоватой клетчатой мини-юбки. Подсмотренное настолько захватило его, что он мысленно унёсся в какое-то сюрреалистическое «далёкое далёко», которое возбудило не только платоническую чувственность, а и, пока неизведанную, телесную эротику. Продолжая, как ему казалось, незаметно вглядываться в плотские прелести привлекательно-магической женщины, Виталий молчал, будучи не в состоянии вымолвить не единого слова, достойного этой нежданной встрече. Его состояние души и тела не прошло мимо внимания Светланы. Она стремглав вытянула из модной сумочки шариковую ручку и, схватив Виталию за руку, написала на её ладони свой телефон и, поспешно наградив его жарким поцелуем в щеку, стремительно выбежала из кафе. Уже пробегая мимо открытого окна, она нежно проворковала:

— Виталик, пойми! Я не всем даю свой домашний телефон. Обязательно позвони. Я буду ждать.

Курсант Абрамов имел большой опыт в дворовых драках и хулиганских разборках и умел неплохо сражаться на боксёрском ринге. В последние годы он вполне удовлетворительно осваивал военно-инженерные дисциплины. Но опыта взаимодействия с противоположным полом у него не было даже изначально. Он никогда не вступал с ним в то, что сегодня мы называем отношениями. По этой причине Виталий взирал на симпатичных девушек с прихотливым вожделением. Взгляд его иногда задерживался на их стройных ногах без всякого понимания того, что крутится в головах, которую поддерживают эти нескончаемые, уходящие в манящую неизвестность, верхние девичьи конечности. Исходя из отмеченного, у Виталия не было никакого, даже теоретического, шанса самому приблизиться к тому, что задумала белокурая красавица Светлана.

Вообще-то, по отношению к Виталию, она и не собиралась затевать что-либо особое. Но это по большому счёту. А вот по малому «дебету», Света в, не очень глубоко спрятанном, подсознании конструировала приблизить симпатичного курсанта, как можно ближе к себе. Просто, когда возле сходней подплывшего катера он подхватил её, падающую на парапет набережной, в свои сильные руки, на неё вдруг повеяло каким-то таким особым мужским шармом, что захотелось тут же бездумно и бесповоротно отдаться этому «плейбою» из военного училища.

Светлана Орлова была непростой женщиной. В свои тридцать три года она выглядела цветущей и преуспевающей дамой. Если Иисус Христос в её возрасте уже завершил свой земной путь, то сейчас Светлана переживала как бы второе рождение не только чувств, а и мировоззрения. Она закончила юридический факультет университета, успела поработать юрисконсультом на большом заводе, в адвокатской консультации и в данный момент занимала важную должность помощника прокурора города по делам несовершеннолетних. Вполне вероятно, что ещё несколько лет назад Виталий мог предстать перед ней совершенно в другом амплуа, в образе злостного подростка-хулигана. Но сегодня, когда в её жизни происходила своеобразная переоценка ценностей, когда год назад она развелась с, «нарциссным» красавчиком, мужем, когда поняла, что предыдущая глава её личной летописи закрывается, она, вопреки, придуманной Христосом, логистике пустилась на безрассудный поступок, пропуская в свой мир курсанта Абрамова.

Неимоверно взволнованный Виталий ворвался в этот мир уже в следующую увольнительную, в солнечный, не присущий городу на Неве, безоблачный день. Всю неделю он практически ничего не ел, а по ночам погружался в непродолжительный тревожный сон. Во время самоподготовки многократно выверял фразу, которую он скажет Светлане по телефону. Когда же, после многократных поползновений, всё же решился набрать её номер и услышал нежный и мелодичный голос той, что грезилась в эротической бессоннице, все заготовленные слова моментально выветрились из головы, и он не нашёл ничего лучшего, как неуклюже пробормотать:

— Уважаемая Светлана! Курсант Абрамов готов прибыть в ваше распоряжение.

— Это хорошо, что в моё распоряжение, — обрадовался призывный голосок на другом конце провода, — просто замечательно. Значит так, милый мой сержантик, записывай или запоминай: станция метро Выборгская, от неё автобус №88, остановка улица Федосеенко, дом 8, квартира 14.

— А мы разве не пойдём погулять в парк или в кино, почему к Вам домой? — приглушённым голосом спросил Виталий.

— Во-первых, не к Вам, а к тебе, — смеясь отозвалась Света, — во-вторых, не переживай, мамы не будет дома, и бабушки тоже, а в третьих, в уютной комнате целоваться удобнее, чем на, обдуваемой невскими ветрами, парковой скамейке.

После такого, более, чем вразумительного, объяснения Виталий зарделся пунцовой краской, будто его прилюдно пристыдили, что он находится в неглиже. Но он даже на секунду не представлял, что уже через какие-то два часа он предстанет перед Светланой не в домашней одежде, а в костюме того же Иисуса или, если угодно, Адама, только без, абсолютно никому не нужного, фигового листочка.

Никогда в жизни Виталий так тщательно не брился до самой синевы, вздрагивающих от неистового волнения, щёк, никогда так старательно не гладил свою курсантскую форму, проводя двадцать раз утюгом по малейшей её вмятинке и никогда не обливал себя так обильно классическим мужским одеколоном «Шипр». В метро одна женщина, возле которой стоял Виталий, кокетливо спросила его:

— Простите великодушно, молодой человек, я и не знала, что у нас в Ленинграде есть парфюмерное училище, не подскажете, где оно находится?

Виталию пришлось пропустить ненавязчивую колкость мимо ушей, поскольку ему было совсем не до шуток. Просто он, чуть ли не на подсознательном уровне, чувствовал, что сегодня с ним должно произойти что-то необычное. Перед тем, как позвонить в дверь, Виталий ещё раз одёрнул китель, поправил галстук и расправил плечи. Но эти приготовления оказались лишними. Едва он переступил порог квартиры Светланы, как она, улыбаясь, необузданно бросилась к нему, обвила шею руками и прильнула своими нежными устами к его обветренным губам. Её язык властно и бесцеремонно проник внутрь, при этом он начал выделывать такие колебательные кренделя, что у Виталия закружилась голова, а всё тело, словно натянутая пружина, напряглось до изнеможения. А когда Света, расстёгивая ширинку его брюк, добралась в место, куда в младенческом возрасте заглядывала только мама, он ощутил себя парящим в прозрачно-голубых небесах. В какой-то момент, умудрённая сексуальным опытом, женщина, буквально на секунду, отстранилась от Виталия и невинным жестом цирковой иллюзионистки сбросила с себя коротенький халатик. Перед будущим офицером открылся какой-то очаровательный, ни разу невидимый им, фантом. Впервые в жизни он видел, сказочно сложенную, абсолютно голую женщину, которая призывно манила его своим мизинчиком. Когда он, нервно пошатываясь от эротического созерцания, на ватных ногах приблизился к ней, она, со знанием дела, двумя поспешными рывками сбросила его курсантское обмундирование. Ещё через секунду они очутились в, далеко не девичьей, постели Светланы. Далее произошло то, что и должно было произойти в подобной ситуации. Последовало сексуальное проникновение искушённой, изголодавшейся по интимной любви, женщины в красивого, но непорочного юношу. Причём, эта амурно-альковная связь произошла именно в таком порядке, а не наоборот. Вопреки неписанному канону, именно Светлана вошла в Виталия: сначала в его сердце, а затем в нетронутую плоть. На первых порах курсант Абрамов принимал любовные отношения больше за духовные, чем за телесные. Однако потом осознал, что их встречи, которые длились почти год, имели ярко выраженный, искусно выстроенный Светланой, исключительно сексуальный характер. Тем не менее, историческое значение их отношений для Виталия состояло в том, что он приобрёл, такой необходимый в дальнейшей жизни, опыт взаимодействия с женщинами как в этическом, так и в эротическом аспектах.

За четыре года учёбы в Ленинграде тесных контактов с женским полом у Виталия больше не было. Нельзя же было, разумеется, считать случайную коммуникацию с Тамарой за некое подобие серьёзных отношений. Просто так случилось, что его разбитной товарищ по курсу Максим однажды попросил его:

— Послушай, старик, вчера познакомился с одной симпатичной девахой. Но есть проблема: она всё время с подругой, намекает, что её нельзя оставлять одну и надо с кем-то познакомить. Дружок, выручай, пожалуйста, чувиха прикольная, тебе понравится.

Виталию после незабываемых встреч со Светланой не хотелось никого: ни прикола, ни чувих. Он подспудно догадывался, что вряд ли в мегаполисе на Неве найдётся женщина, сравнимая с ней. Но будущий офицер всё-таки пошёл на поводу у своего друга и согласился встретиться с подругой его подруги. Действительность не только подтвердила, а даже превзошла все его самые мрачные ожидания. Когда он с Максимом подошли к парковой скульптуре «Девушка с веслом», как вдруг одна из двух поджидавших их женщин, подбежала к Виталию и скороговоркой протараторила:

— Привет! Я — Тамарка, побежали быстро к кассе, через пять минут начинается хороший фильм. Как раз для тебя, называется «Семь невест ефрейтора Збруева».

Не успел Виталий оглянуться, как она оказалась возле кассы и без всякого стыда, востребовав с него рубль, тут же приобрела два билета. Во время сеанса, в маленьком и душном парковом кинотеатре, Тамара стремительно, будто боялась куда-то опоздать, схватила его за руку и положила её на своё округлое колено. По мере того, как на экране влюбчивый ефрейтор менял своих невест, она продвигала руку Виталия все ближе и ближе к своим трусикам. Когда киношный военнослужащий знакомился уже с последней седьмой невестой, Тамара шепнула ему на ухо:

— Что же ты ждёшь, глупенький, поднимайся выше и погладь мою киску, мне будет хорошо.

Просто счастье, что через несколько минут Збруев разобрался со своими невестами, и фильм закончился. Виталий посчитал, что он выполнил просьбу Максима и намеревался попрощаться с оголтелой и чересчур неистовой девушкой. Однако не тут-то было. Тамара схватила его за руку и чуть ли не силой поволокла к скамейке, спрятанной в тёмной аллее парка. Когда она усадила его на полуразваленную лавочку, он вдруг заметил огромный синяк под её правым глазом. На немой вопрос курсанта Тамара небрежно процедила сквозь зубы:

— Да, не обращай внимания, солдатик, один ненормальный слесарь в цехе нечаянно задел.

Виталий не догадывался, что его новоявленная подружка работала уборщицей в механическом цеху подшипникового завода. А кровоподтёк под глазом действительно получила от дружбана-слесаря за то, что переспала с каким-то, теперь уже, токарем из другого цеха.

Между тем, Тамара извлекла из сумочки четвертушку водки и плавленый сырок под названием «Дружба». Переломив его пополам и отработанным жестом вскрыв жестяную пробку бутылки, она стремглав вставила её узкое горлышко в свой немаленький ротик и в течение минуты опорожнила более половины. Тут же протянула четвертушку и половину сырка Виталию и ненавязчиво предупредила:

— Пей, солдатик, за моё здоровье. Я угощаю, вторая бутылочка за твой счёт. Ну а потом ко мне в общагу — заниматься половыми делами.

Хорошо, а может быть и жаль, что полная темнота окутала парковую аллею, и Тамара не видела непритворного ужаса в широко открытых глазах Виталия. Он стремительно поднялся со скамейки и, поспешно выкрикнув:

— Извини, Тамара, совсем забыл, я сегодня дежурю на КПП, мне срочно надо бежать в училище.

Вдогонку Виталий вместе с матерными словами услышал незабываемую фразу:

— Ну и катись к ядрёной матери. Ты ж понимаешь, не понравилась. Все равно офицеры порядочными не бывают. Им бы только к «сиське, письке» прикоснуться, а остальное — трын-трава.

Всю ночь распутная Тамара снилась Виталию в позах развратных женщин, которых не показывали даже в фильмах с грифом «дети до шестнадцати лет не допускаются». Наутро, ещё до завтрака, когда из головы уже выветрились эротические этюды с цеховой уборщицей, к нему подошёл заместитель начальника училища по политической части подполковник Воронин. Без лишних предисловий он прямым ходом сказал:

— Вот, что курсант Абрамов, хотя вы у нас не отличаетесь блестящими успехами в учёбе, человек вы старательный и добросовестный. Поэтому, предлагаю вам поступить в ряды КПСС (Коммунистическая партия Советского Союза). Получите рекомендацию от меня лично, командира взвода и одного из партийных курсантов.

Подполковник не удосужился даже спросить, согласен ли Виталий сделать такой важный шаг в своей жизни, а коротко приказал:

— Зайдёте после обеда ко мне в кабинет, получите анкету для поступающего и Устав партии для изучения.

Когда наивный Виталий рассказал об этом своим друзьям и посетовал:

— Как же так, меня, простого человека, который ничего путного для страны ещё не сделал, принимают в самый передовой отряд нашего общества. Я совсем не уверен, что достоин этого.

— Дурак ты, Виталий, — ответил ему один из курсантов, — уверен, не уверен, ты что не догоняешь, что училищу просто доведён план по приёму в ряды коммунистов, который надо неукоснительно выполнять. Вот так ты и попался на глаза замполиту. Да и не помешает тебе вступить в эту, понимаешь, корпорацию. Впрочем, и дальнейшей карьере это не помешает.

Процедура приёма прошла, как по нотам. Почти все вопросы, как и ответы на них, Виталий знал заранее. Правда не обошлось без неожиданностей. Один из членов партбюро, майор под странной украинской фамилией Брехуненко, вероятно догадываясь об истинной национальности Виталия, к удивлению всех присутствующих, невзначай спросил:

— Скажите мне, курсант Абрамов, если вдруг так случится, что семья вашей будущей жены вознамерится выехать в другую страну. Ваши действия?

— Об этом не может быть и речи, товарищ майор, — уверенно отчеканил Виталий к удовлетворению всех присутствующих, — я, прежде всего, будущий советский офицер и гражданин СССР. Нет у меня другой Родины!

Самое интересное, что в этот момент он вовсе не кривил душой и на все сто процентов бесповоротно верил в то, что сказал.

Тем временем, учёба приближалась к своему финальному завершению. Основополагающий в армии принцип «не можешь — научим, не хочешь — заставим» давал свои плоды. Эти плоды, в конечно счёте, превратились в офицерские погоны. Четыре года учёбы, которые предшествовали их получению, тянулись вроде бы бесконечно долго. Когда же подошло время распределения, Виталию уже, наоборот, представлялось, что они пролетели, если и не, как один день, то достаточно молниеносно. К этому дню выпускной курсант Абрамов был уже совсем не тем безусым, с хулиганским прошлым, юнцом, каким переступил порог училища. Перед комиссией стоял навытяжку высокий стройный молодой лейтенант, в сосредоточенном взгляде которого отражалась готовность положить свои знания на алтарь советских вооружённых сил. Этим алтарём для него стал, самый дальний и, наверное, самый «медвежий» в СССР Дальневосточный военный округ.

Вообще говоря, основополагающим принципом распределения выпускников в училище являлся приоритет оценок, т.е. более высокой средней оценке соответствовало более «цивилизованное» место службы. Лучшими из них считались Московский, Ленинградский, Прибалтийский и Прикарпатский военные округа. Туда направлялись только отличники учёбы и выпускники, у которых были заслуги, называемые особыми. К числу последних относились дети генералов или полковников, а также родители которых были знакомы с руководством училища. Наверное, Виталий тоже вошёл бы в их число, но его «покровитель», генерал Попов ещё два года назад ушёл в отставку. Поэтому новоиспечённый лейтенант Абрамов и подобные ему обладатели среднего балла чуть выше трёх направлялись в места, где «труба зовёт», куда, так сказать, приказывает и кличет Родина. В соответствии с зовом той самой трубы Виталий, прикрепив к офицерским погонам две маленькие лейтенантские звёздочки, отбыл к «чёрту на кулички» в Дальневосточный военный округ, где располагался топогеодезический отряд, в котором ему предстояло служить.