Северная рапсодия

Себастьян Полхаммер, 2022

Филнъяр – суровая и холодная земля, дом для северного народа варангов. Лишь недавно освободившиеся от гнета жестокого конунга Караболга, убитого в результате восстания ярлов, северяне вновь оказались на пороге войны. Не готовые делиться новообретенной властью с соседями, ярлы теперь будут сражаться друг с другом, в борьбе за заветный трофей – венец конунга. Старые союзы рушатся, поднимаются новые знамена – грядут славные дни, жестокие дни. Дни безвозвратных потерь и необъятных возможностей. Пришло время перемен… И на заре новых времен два осиротевших брата, сбежавших с пепелища родного дома, бредут по безлюдному пустырю, в надежде найти на чужбине новое пристанище, даже не представляя, какая судьба им уготована богами…

Звон молота, стук топора 2

Это было самое холодное утро на его памяти. Вылезать из спальника не хотелось — мороз стоял лютый, словно озлобленный зверь, который безжалостно ворвётся в твоё тёплое убежище, стоит лишь высунуть руку. Затёкшее ото сна на земле тело требовало движения, и Лейф стал медленно ворочаться, морально готовясь встретить холод внешнего мира. Где-то в ногах он слышал, как ворчит Эгиль — видимо, брат вытворял нечто подобное. Собравшись с духом, он вырвался наружу, мгновенно ослепнув от яркого света. Проморгавшись, Лейф огляделся, обнаружив, что костёр давно потух и покрылся инеем, а люди, спавшие вокруг него, исчезли. От их ночного круга с дюжину проходимцев осталось всего четверо — он с братом, Камыш, да ещё какой-то спальный мешок из прохудившихся шкур. Хускарлов не было поблизости, зато по площади ходило уже много бондов. Неожиданно Лейф и правда почувствовал себя бездомным — пока деревня трудится, он греется в лежаке до позднего утра, чёртов бездельник.

Камыш сидел рядом с ними, все в той же ссутулившейся позе, словно бы и не ложился вовсе. Эгиль не торопился покинуть свой тёплый меховой панцирь, и Лейф не мог его за это винить.

— Доброе утро! — произнёс Камыш, без особого любопытства разглядывая заспанное лицо Лейфа.

— Доброе. Кажется, рассвет мы проспали, — проскрипел тот спросонья, нехотя поднимаясь на ноги. Пожелав доброго утра брату пробуждающим пинком, он начал сворачивать спальник, чтобы затем закинуть его за спину.

— Камыш, мы идём сразу, или сперва завтрак? — уточнил Лейф у своего нового спутника, который так и сидел недвижно на краю потухшего костра.

— Не знаю, как хотите. Если вы голодны, у меня есть овощи, — ответил Камыш. Из-под холщового плаща протянулась рука, сжимающая мешочек с морожеными овощами. Заглянув внутрь, Лейф смог различить среди содержимого нарезанную морковь, фасоль и, кажется, кусочки репы. Он внимательно заглянул в лицо Камышу — у того были честные, искренние глаза, предлагающие угощение без тени лукавства. Это лицо не было похоже на бандитское — Лейф очень старался себя в этом убедить.

— Ладно, придержи их пока. У нас есть котелок, но готовить прямо на площади будет слишком вызывающе. Выйдем из деревни — там и поедим. Брат Эгиль, выползай уже! Солнце высоко, на нас вся деревня смотрит.

— Не хочу, там холодно, — промычала сонная туша, однако покорно стала вылезать из пригретого убежища, в точности повторяя реакцию Лейфа на ослепительное весеннее утро.

Свернув свои пожитки, братья и их проводник отправились в путь стараясь не привлекать подозрительные взгляды местных, коими их щедро одаривали ещё вчера. Подниматься на холм перед пустырём было тяжелее и дольше, чем спускаться с него, а путешествуя рядом с неразговорчивым Камышом, который шёл самым первым, братьям вообще казалось, что время тянется мучительно медленно.

Вчерашние подозрения Лейфа никуда не исчезли, наоборот — чем дальше они отходили от деревенского частокола, тем сильнее они его мучили. Он был уверен, что сейчас, пока они на пустыре, ничего плохого с ними не произойдёт, ибо на пустыре просто негде устраивать засаду. Но, кто знает, что случится ближе к берегу реки? Лейф, следуя вторым, постоянно оглядывался на плетущегося в конце Эгиля, пытаясь по лицу брата понять, о чём тот думает. Обычно это получалось легко — Эгиль для него всегда был открытой книгой. И сейчас, видя его безмятежное лицо без каких-либо признаков обеспокоенности, он нервничал ещё больше. Молчаливое шествие почти добралось до верха холма, где Лейф предложил остановиться для завтрака, чтобы не разводить костёр на самой вершине. Он предположил, что, выбравшись на пустырь из низовья, они могут столкнуться с сильным ветром. Камыш согласился кивком головы, и Эгиль, разумеется, возражать не стал — он никогда не отказывался от перекуса. В небольшом отдалении от дороги как раз было место, предназначенное для таких целей — небольшая площадка с обложенным маленькими камнями кострищем и несколькими плоскими камнями для рассадки. Использовав вязанку дров и хвороста, всегда в запасе имевшуюся у одного из братьев, компания собралась вокруг костра и начала растапливать снег в котелке.

— Камыш, чем ты занимаешься? Ты живёшь в этой деревне? — решил начать беседу Лейф. Возможно, сейчас у него получится разговорить их попутчика, или даже разоблачить его. Ещё не поздно было бросить всю эту затею и придумать новый план по переправе.

— Нет, я живу с дядюшкой. Помогаю ему. И рыбачу, — отвечал Камыш. Похоже, со вчерашнего дня ничего не изменилось.

— А твой дядюшка, говоришь, паромщик? — встрял Эгиль. — И много зарабатывает? Часто перевозит кого-то?

— Не знаю, довольно редко, сколько зарабатывает — не спрашивал. Обычно нам хватает того, что мы добываем сами. Он берётся за перевозку, только если это очень важно, — отвечал Камыш. Он протянул Лейфу предложенные ранее овощи, которые тут же отправились в котёл, едва снег растаял. Вскоре, вслед за ними должна отправиться и копчёная рыба — чёрт его знает, что из этого получится, Лейф никогда не готовил уху из овощей и копчёной рыбы, но звучало вполне аппетитно.

— А вы двое — братья, да? — неожиданно спросил Камыш. Ну, неужели! Завязка нормальной беседы?

— Практически. Мы названые братья — наши отцы работали вместе, в домах по соседству. Мой отец — плотник, его — кузнец. Зачастую заказы брали один на двоих — кузнечное дело идёт с плотницким рука об руку. Мы с Эгилем росли вместе, через многое прошли в детстве, и стали друг другу братьями, — рассказал Лейф. В этот момент он осознал, что они даже своих имён Камышу не называли, он их знал лишь как «тех двоих, пришедших с пустыря».

— Брат может не быть другом, но друг всегда будет братом, — гордо заявил Эгиль.

Камыш ничего не ответил. Лейф ждал, что тот спросит ещё что-нибудь, но он просто молчал, смотря на огонь. До чего же трудно с ним разговаривать. Повисла неловкая пауза, которая, казалось, никак не смущала их проводника.

— Камыш, дружище, расскажи-ка поточнее, куда конкретно мы идём? Вы с дядей в курсе, что на реке сейчас наверняка рыщут люди Тарлинга и Тортоннинга? Не опасно в такое время организовывать паромную переправу? — вновь взял инициативу Эгиль.

— Кто рыщет? Я про это ничего не знаю, — ответил проводник. Ну да, конечно, рассказывай тут. Хотя, похоже, этот парень вообще очень многого не знает.

— Дружище, у меня такое чувство, что когда мы доберёмся до твоего дядюшки, нас кто-то из этих ребят возьмёт да и нашпигует стрелами, приняв за шпионов. А, может быть, это сделают твои дружки-бандюки, поджидающие нас в засаде у реки, м?

Лейф заулыбался в предвкушении. Когда нужно было бить не в бровь, а в глаз, Эгилю не было равных. Камыш непонимающе захлопал глазами.

— Какие дружки? У меня нет друзей, только дядя.

— Вот, значит, как? Ты давай-ка, кончай нам мох в уши пихать, клоп речной! Ты смотри, Лейф, за дураков нас держит, паршивец! Какой ещё дядюшка?! Ты даже возраста его не знаешь! Сидел перед нами, длину бороды выдумывал!

— Но у него, правда, есть борода!

— Да плевал я на его бороду! Говори, зачем надо было выманивать нас из деревни? Где засаду устроили, спрашиваю? — допрашивал Камыша Эгиль, скорчив самую страшную рожу, на какую был способен. Он поставил ногу на тот же камень, на котором сидел Камыш, и поднёс ему к лицу свой внушительных размеров сжатый кулак. — Я вот этой самой рукой с детства гвозди ковал. Коли сейчас правду молвить не сподобишься, я тебе челюсть сверну, паскуда, понял ты меня?

Лейф тем временем нарезал купленную вчера рыбу и отправлял её кусочки в котелок. Надо отдать Камышу должное — перед лицом разъярённого Эгиля мало кто мог сохранить самообладание — люди либо тушевались, либо приходили в схожее с эгилевым остервенение. Но Камыш продолжал недоумённо хлопать глазами.

— Но я же вам всё сказал как есть. Дядюшка послал меня в эту деревню, наказал найти двух людей, что придут с пустыря, и привести к нему. Сказал, что это очень важно. Так вот оно и было. А что значит «засада»? Это что-то вроде ловушки? Я иногда ловлю рыбу и лягушек в ловушки, но обычно приходится ждать долго, мне легче удилом или гарпуном ловить. Вы хотите знать, где я обычно их ставлю на реке?

Эгиль повернулся к Лейфу совершенно взбешённый.

— Брат, можно я ему двину?

— Погоди, брат, остынь. Что ты на него так взъелся? Он нас угостил овощами, а ты перед ним кулаком машешь. Камыш, прости моего брата, он очень подозрительный. Просто мы немного не понимаем некоторых деталей твоей истории. Вот, например — почему ты позвал с собой именно нас? И почему это твой дядя никогда не ошибается?

— Кроме вас, с пустыря никто не приходил. А дядюшка… ну, он просто никогда не ошибается. Так всегда было.

Только Лейф собирался задать следующий вопрос, как его внезапно осенила одна мысль:

— Камыш, твой дядюшка, Ондатра… Он волхв?

Камыш совершенно непринуждённо пожал плечами:

— Не знаю, дядюшка — это дядюшка. Что такое «волхв»?

Эгиль посмотрел на брата с прищуром, ожидая разъяснений. Лейф стал прокручивать в голове всё, ранее сказанное проводником.

— Волхвы Мёрзлых топей, мне про них отец рассказывал. Ты не помнишь истории про них, брат? Старцы, живущие на болоте, великие целители и прорицатели. К ним издревле ходили за советом ярлы и конунги, в надежде получить благословение богов, мудрые напутствия или хотя бы узнать о благих знамениях. Виндскар и Волд не просто так строились рядом с этим болотом — конунги Филнъяра частенько заезжали к волхвам перед каким-нибудь большим военным походом или торговым путешествием.

— Слышал я про них. Мой отец говорил, что всё это — сказки, сейчас на болото сбегаются преступники со всего севера, чтобы спрятаться от законников. И эта мелкая гнида, похоже, один из них — фыркнул Эгиль, переводя грозный взгляд на Камыша. Нога брата всё ещё была на камне, а кулак — наготове.

— Но, если Ондатра — волхв, и говорит, что у него к нам дело, это, действительно, может быть очень важно. Правда, я даже не знаю, чем плотник и кузнец в бегах могут помочь старику с болота? Уж, едва ли колесо починить… — произнёс Лейф и осёкся. Кажется, он только что неосторожно сболтнул незнакомцу лишнего.

— К сожалению, дядюшка не сказал, что именно ему нужно, я не спрашивал, — виновато признался Камыш, впервые потупив взгляд, — но я пообещал ему, что обязательно найду вас и приведу к нему. Когда дядюшка о чём-то просит, это непременно нужно сделать. Так всегда было.

Неожиданно Лейф поймал себя на том, что начинает верить Камышу. Он работал в отцовской лавке с раннего детства, в том числе наблюдал за тем, какие люди приходят к отцу заказывать те или иные вещи. Со временем он неплохо научился отличать тех, у кого водятся деньги, чтобы заплатить за изделие, от тех, у кого они не водятся. Тех, кто готов к честной сделке, и тех, кто ищет возможности урвать что-нибудь бесплатно. Он мог понять, когда врут в лицо, и когда говорят искренне. И сейчас, Лейфу казалось, что Камыш не врёт.

— Эгиль, отойди от него. Раз нас позвал волхв, нельзя отказываться. Давай поедим и продолжим путь. А там — будь, что будет.

Теперь настал черёд Эгилю недоумённо вскинуть брови. Брат молча отошёл от проводника, достал из своего мешка миску для супа и сел рядом с Лейфом:

— Брат, не ты ли меня вчера обвинял в простодушии и называл легковерным дуралеем? Зачем ты теперь его защищаешь? Если хочешь, я из него прямо сейчас признание выбью! Коль это, и правда, ловушка разбойников, надо тут и отколошматить этого Камыша и бежать обратно в деревню.

— Успокойся, брат, не пори горячку. Послушав его и немного поразмыслив, всё же я решил, что стоит сходить с ним до реки. Подумай сам, будь это — разбойник, которому нужно нас до реки довести, он бы нам сразу цену хорошую за переправу придумал. Да и зачем мы нужны разбойникам, сразу же видно, что мы с тобой — оборванцы.

— Ну, знаешь, с бандитов станется. Некоторые бывают совсем отчаянные — за пряжку на ремне прирежут, будь здоров. Мы с тобой в Торне таких видели не раз. И не только в колодках. Или в рабство захомутают — это ещё пуще. Чем в неволе жить, лучше уж в канаве прямо здесь подохнуть.

— Да знаю я. Но, как по мне, для разбоя здесь — худшее место. По обе стороны реки ярловы солдаты, огромный пустырь, нигде не спрячешься, и добычи здесь никакой — торговые караваны сюда уже не ходят, торговля ведётся только по реке, грабить некого. Даже пахотных земель нет, чтобы стащить посевы — ну, какие здесь разбойники?

— Вот именно потому, что грабить некого, из деревни путников и выманивают, — не унимался Эгиль. — И ярловых солдат я не видел, когда мы сюда шли. Если разбойники где и притаились, то — ближе к реке, там, где есть поросль, именно туда он нас и ведёт. Лейф, нельзя доверять этому Камышу.

— А кто говорит о доверии? Не думай, что все мои сомнения просто так взяли и рассеялись. Нам, так или иначе, пришлось бы идти в ту сторону. Если мы где и найдём переправу через Хьерим, то где-то возле устья Денвы. А уж если там нас ждут бандиты, нам встречи с ними так и так не избежать. Так что, держи ухо востро и будь рядом с Камышом, когда будем подходить к реке. Возьми-ка, — Лейф протянул брату нож, которым резал рыбу — единственный похожий на оружие инструмент среди их совместных пожитков. У Лейфа, правда, ещё был плотницкий нож, но им-то точно никого не зарезать.

— Вот это я запросто, — кивнул Эгиль, пряча ножик за пазуху, после чего встал и непринуждённым шагом отправился к кипящему котелку наполнять свою миску супом. — Ну-с, попробуем, готов ли нашенский супчик…

Плотно позавтракав, или, если судить по времени суток, скорее уж пообедав ухой с сухарями и согревшись у огня, компания продолжила путь. К слову, суп получился недурственным — до самого вечера, то есть всё то время, что они шли по пустырю, Лейф наслаждался приятным чувством сытости в животе, которого он не знал ранее, когда они с Эгилем питались в оновном солониной. Теперь он шёл последним, а брат следовал по пятам Камыша, бросая тому в затылок грозные взгляды. Они вновь дошли до того самого путевого камня, с которого начинался пустырь. Немного задержавшись, чтобы собрать у валежника дров и хвороста для будущего костра, они выдвинулись на север, к берегу Хьерима, встретиться со своей участью.

Вечерело, и Лейф снова начал мёрзнуть. Когда же в этих краях потеплеет? Весна уже, лёд сошёл с реки, но воздух не спешил прогреваться. Проклятый Фаренгар, никак не хочет уступать Уфреттину. Лейфу пришло в голову, что начнись их путешествие на месяц раньше, до ледохода, нынешних проблем не возникло бы — шли б себе по скованной льдом реке прямо до Шорхольма. Но он тут же отогнал эту постыдную мысль — этот самый месяц был жив отец. Этот самый месяц у него был дом. Он бы дорого отдал за ещё хотя бы день той безмятежной поры, когда всё, о чём нужно было думать — сколько отпилить от доски, чтобы при подгонке щит получился ровным. Эта жизнь закончилась так неожиданно, и теперь они с братом — бродяги, коих любой вооружённый отряд при должном желании может взять в рабство. Всё, на что они сейчас могут надеяться — это на доброту незнакомца в незнакомом городе незнакомого народа. Может, этот Ойстейн из Шорхольма вообще не помнит его отца, или его тоже уже нет в живых. Думая обо всём этом, Лейфа посещали мысли, что смерть от рук бандитов вовсе не казалась такой уж страшной. Может быть, он сможет попасть в Пиршественный зал Старейшины — Лейф считал себя неплохим человеком, как минимум честным, и других старался не обижать. Хотя этого, наверное, мало, чтобы валькирии протянули тебе руку.

Тем временем они уже дошли до реки. Хьерим — полноводная река, а нынче, в сезон таяния снегов, она к тому же выходит из берегов, и округу изрядно топит. Лейф без интереса разглядывал наполовину ушедшие под воду тополя и берёзки. Их собственный маршрут зачастую оказывался перегорожен глубокими лужами или небольшими ручейками, и приходилось либо искать обход, либо сооружать мостики из стволов поваленных деревьев. Промочить ноги сейчас — верный способ заболеть ночью. «Зараза, почему было так холодно, но вода при этом не подмерзала?» Камыш при этом чувствовал себя весьма комфортно — его обувь, казалось, полностью состояла из лоскутной кожи, и причём добротно пошитой меж собой — он мог заходить в воду по колено, но не жаловался на промокшие ноги, и ботинки его не хлюпали. Лейф же с Эгилем периодически прыгали, как кролики, по сухим кочкам и сучьям, в надежде не замочить свои городские кожаные тапки, дырявые везде, кроме подошвы. Полностью поглощённые этим непростым занятием, они даже на время забыли думать о разбойниках, возможно, поджидающих в камышовых зарослях по обе стороны их пути. Наконец, когда они почти дошли до устья Денвы — реки, впадающей в Хьерим, Камыш сказал: «Это здесь», после чего свернул в густые тростниковые заросли.

Вот он, момент истины — если на них нападут, то именно сейчас. Из-за того, что братья отвлеклись на сохранение обуви сухой, Камыш оказался вне досягаемости ножа Эгиля. Теперь у них не было преимущества захваченного заложника. Оба брата напряглись всем телом и стали внимательно вслушиваться. Зайдя вслед за Камышом в заросли, Лейф достал киянку¹¹ — этот инструмент даже отдалённо нельзя было назвать оружием, но даже так лучше, чем с голыми руками. Эгиль, с ножом наготове, шёл прямо перед ним, могучими руками раздвигая перед собой густой болотный тростник и осоку. Спустя пару минут напряжённого ожидания тычков копий из сухих жёлтых зарослей, показавшихся вечностью, братья оказались на маленькой «опушке», представлявшей собой большую сухую кочку, окружённую тростником. На этой опушке стояла старая рыбацкая лодка, присыпанная срезанной осокой — Камыш сидел в этой лодке, а когда оба брата подошли чуть ближе, из неё показалась седая голова ещё одного человека. Видимо, это и был тот самый Ондатра. У Лейфа от сердца отлегло — похоже, на сей раз его подозрительность не оправдала себя, и он был тому несказанно рад. Он быстро засунул киянку обратно за пазуху, чтобы не показаться враждебным.

— Дядюшка, вот те двое, о которых ты говорил. Всё получилось так, как и было сказано — нашёл их у костра перед большим домом.

— Чудно, Камыш, чудно. Подойдите поближе, дорогие мои, дайте мне на вас посмотреть. Я — Ондатра, паромщик, будемте знакомы. А вас как величать?

Старик вылез из лодки, проворно спрыгнув на сухую землю. Одет он был в наполовину сгнившие обноски, какие постеснялся бы надеть и последний трэлл. Насчёт длины бороды Камыш не соврал, но умолчал о её внешнем виде — больше похожая на рваную тряпку, спутанная и лохматая, облепленная засохшей грязью вперемешку с болотной трясиной, она делала Ондатру больше похожим на какого-то лешего, чем на почтенного старца. Редкие его волосы, тонким кольцом облепившие лысый в крапинку череп, были в состоянии не лучшем. Через дыры в лохмотьях легко было разглядеть, насколько немощен их паромщик — дряблые мышцы чуть не висели на тонких костях. Как с таким худосочным телом вообще можно грести? Когда Ондатра нетвёрдой походкой подошёл к ним ближе, стало возможно разглядеть и черты его лица — глубокие морщины на обвислой коже наводили на предположение, что старик пережил зим восемьдесят, не меньше — таким древним он выглядел. Во рту виднелась лишь пара зубов — по одному на каждую челюсть, жёлтых и сколотых. Но главная его особенность бросилась в глаза, лишь, когда он подошёл к ним вплотную — зрачки Ондатры были молочно-белого цвета. Старик оказался слепцом.

— Я — Лейф, а это мой брат — Эгиль, милость Старейшины в ваш… эм… вашу лодку? Скажи, старче, как же ты собрался нас разглядывать, если не можешь видеть?

— Порой слепой может увидеть то, чего не видит зрячий, Лейф, уж поверь мне, уж поверь, — произнёс он, протягивая к братьям тонкие крючковатые пальцы. От прикосновений старика Лейфу стало не по себе, но отойти или оттолкнуть Ондатру он не посмел. Дотронувшись по очереди до его груди и груди Эгиля, старик что-то удовлетворённо промычал, покивал головой, словно подтвердил для себя какую-то догадку. Братья озадаченно переглянулись.

— А лодкой управлять не тяжело, без глаз-то? — довольно бесцеремонно, но вполне резонно заметил Эгиль, вскинув бровь.

— За это не переживайте, дорогие мои. Я реку знаю, как свои пять пальцев. Всю жизнь прожил на её берегах, — отмахнулся Ондатра. Лейфа этот ответ нисколько не убедил.

— Дядюшка, нам надо спустить лодку на воду, — донёсся голос Камыша, который тоже вылез из лодки, достав верёвку, привязанную к носу судна. Интересно, как эти двое умудрились втащить её вдвоём в такие густые заросли?

— Верно, верно, нашим дорогим гостям надобно на другой берег, иначе, зачем бы они шли по сырому бездорожью в этакую глушь? Лейф, Эгиль, не могли бы вы немножко помочь моему племяшке с лодкой? Я бы и сам мог, конечно, но я уже малость староват, вдвоём мы с ним долго будем возиться, а вы, друзья мои, молодые, сильные, поджарые — мигом с эдакой ерундой управитесь!

«Малость староват» — это, конечно, Ондатра себе польстил, вызвав у Лейфа улыбку. Эгиль пожал плечами, закатал рукава и пристроился за лодкой, начав толкать её вперёд. Лейф не отставал от брата. Камыш исчез в тростнике, верёвкой волоча за собой судёнышко — лодка довольно легко шла поверх зарослей, и казалось, что просто по земле волочить её было бы тяжелее. Ондатра на время исчез из поля зрения, видимо, отправившись к берегу обходным путем. Достаточно быстро они и сами вышли к берегу, а спустить лодку в низину оказалось плёвым делом — в два счёта они вытолкали ее к самой воде. Тут и Ондатра подоспел.

— Вот молодцы, дорогие мои, вот она — сила молодости! Я бы с племяшкой битый час провозился, а вы он оно как быстро управились!

— Полно, старче, лодка-то у вас махонькая, мы вчетвером едва уместимся, — заметил Лейф, оглядывая утлое судёнышко.

— Пока не сели, старче, надо бы по цене условиться, — медленно начал Эгиль, оборачиваясь к Лейфу. Этот вопрос надо было обсуждать осторожно, учитывая скудность их сбережений. — Нам бы до Белого острова доплыть желательно, но, в общем, думаю, можно и просто на тот берег Хьерима. Сколько за переправу так или эдак хочешь?

— А сколько есть? — непринуждённо поинтересовался Ондатра, улыбаясь двузубым ртом.

— Ну, пару серебряков наскребём, — приврал Лейф. На самом деле, у них было три серебряка и ещё четыре медяшки, но он хотел хоть что-нибудь оставить по приезде в Шорхольм. Совсем с пустыми карманами оставаться было страшновато.

— Наскребёте ещё серебряк и четыре медяка, и я доведу вас до самого Белого острова, хотите? — продолжая так же улыбаться, весело предложил старик. Хорошо, что Ондатра был слепым, иначе вытаращенные от изумления глаза Лейфа выдали бы его с потрохами.

— А, если просто через реку? — уточнил Эгиль.

— А просто через реку не повезу. Нельзя там высаживаться, медведи пристрелят — так же непринуждённо поведал Ондатра, вгоняя братьев в смятение. Однако выбора не было, и Лейф, скрепя сердце, достал все их с братом сбережения из кожаного кошелька. Если подумать, цена была очень низкой — до Белого острова плыть было далеко, около дня, обычный паромщик попросил бы никак не меньше шести серебряков.

— Только сперва один вопрос, — произнёс Лейф, едва Ондатра протянул костлявую ладонь к деньгам, — Камыш сказал, что у тебя к нам «важное дело». Что это за дело? Сомневаюсь, что эти три серебряка да четыре медяшки так уж важны, верно?

Ондатра застыл в позе просителя, продолжая глядеть на Лейфа невидящими глазами. И хотя ни один из дряблых мускул на его лице не дрогнул, теперь улыбка Ондатры необъяснимым образом стала выглядеть натянутой.

— В самом деле, дело есть, дорогие мои. Оно, и правда, невообразимо важное. Видите ли, в том, чтобы вы попали на тот берег, есть и мой интерес. По прибытии у меня к вам будет просьба, а деньги свои невеликие можете оставить при себе, они вам ещё понадобятся.

— Что же это за просьба такая? — аккуратно спросил Лейф, изо всех сил пытаясь скрыть волнительную радость в голосе от того, что платить за переправу вообще не придётся.

— Мы договаривались на один вопрос, дорогие мои, остальное спросите, когда будем в лодке, времени у нас ещё будет много. Но, вы не волнуйтесь — я не попрошу ни о чём таком, с чем бы вы двое не справились.

— Хорош лукавить, дедуль, мы уж поняли, что ты волхв, а у волхвов простых просьб не бывает, — вновь пошёл напролом Эгиль, — тем более, раз это дело «невообразимой важности», как ты сам сказал. Что два беглеца, вроде нас, могут предложить великим и ужасным волхвам Мёрзлых топей?

— Эгиль! — с укором произнёс имя брата Лейф, тоном намекая, чтобы тот попридержал свой бескостный язык. Тот лишь плечами пожал. Ондатра всё так же стоял с натянутой улыбкой, больше не протягивая к Лейфу руку. На пару мгновений старец замялся, обдумывая ответ — его недвижимое лицо с пустым взглядом было для Лейфа совершенно нечитаемо.

— Если я скажу, что нужно починить мне хижину, вы же не поверите, верно?

— Не поверим, старче, — подтвердил Эгиль.

— Ну, что ж, тогда скажу как есть. Вам двоим, дорогие мои, предстоит смастерить одну важную вещь. Только вы двое, кузнец и плотник, сможете её смастерить для меня, а вообще-то, мастерить вы её будете не для меня одного, а для всего честного люда, потому как вещь эта каждому человеку нужна. И начать мастерить её вам предстоит в шорских землях, так-то вот. Ну, всё, а теперь — в лодку, мне стоять на берегу холодно.

Тот факт, что Ондатре холодно в дырявых лохмотьях при погоде, от которой братьям зябко даже в куртках с мехом, казался несущественным — они уже относились к старику, как к некоему неземному существу, которое по определению не должно испытывать обычных человеческих неудобств. Одним словом — волхв. Лейф и Эгиль, оба ошарашенные, послушно помогли столкнуть Камышу лодку в воду, и залезли в неё вслед за ним. Ондатра сел за вёсла на носу судна, за ним устроился Лейф, затем — Эгиль, а Камыш расположился на корме.

Они поплыли. Ондатра неспешно размахивал вёслами, больше направляя лодку в нужную сторону, чем разгоняя её — течение Хьерима само несло их к пункту назначения. Для слепого волхв и впрямь неплохо справлялся с обязанностями паромщика — он постоянно держался правого берега, подальше от зорких глаз и метких стрел людей Тарлинга на левом берегу. Впрочем, чтобы их заметить, нужен был действительно зоркий глаз, ведь Хьерим — одна из самых полноводных и широких рек Филнъяра. Вытекая из Волчьего озера в самом сердце земель варангов, в которое впадает большинство других филнъярских рек, Хьерим вбирает в себя воды со всего заснеженного севера и несёт их в Бескрайнее Северное море. Как раз там, где река превращается в море, и стоит Шорхольм — портовая крепость на Белом острове, неприступный замок шоров, первых жителей Филнъяра, и их последний оплот.

Несмотря на то, что Ондатра ответил на их с Эгилем вопросы и тем самым затащил их на борт, Лейф так и не понял, что имел в виду волхв под «важной вещью». Стало ясно только то, что это изделие из дерева и железа — работёнка для плотника и кузнеца, но это могло быть что угодно. Ещё он сказал, что вещь эта «нужна любому человеку». Что бы это могло быть? Нож? Он каждому нужен, но это слишком просто — конечно, хорошие ножи могут стоить дорого, но простой ножик может изготовить любой подмастерье. Щит? Он нужен каждому бонду на севере, чтобы в случае призыва ярла присоединиться к стене щитов владыки. Но щит где угодно можно достать, и довольно дёшево. Топор? Самая нужная вещь для любого варанга — и дров на зиму наколоть, и голов врагам нарубить — для всех случаев жизни сгодится. Нет, всё это было слишком просто, волхв бы о таком не попросил. Неужто ему нужна некая сложная конструкция, вроде водяной мельницы или лангскипа? С таким бы Лейф с Эгилем не справились без посторонней помощи. Сколько бы он ни ломал голову, ничего путного на ум не приходило.

Дело шло к закату, и вновь начало сильно холодать — на реке задувания ветра ощущались особенно сильно. Лейф спросил у Ондатры, собирается ли тот делать остановку на ночь, но волхв напомнил ему о том, что с его глазами между днём и ночью нет никакой разницы, потому в остановках не будет нужды. Тогда они с Эгилем залезли в спальные мешки прямо в лодке, оставшись в сидячем положении — не очень удобно, зато тепло. Укутавшись в истрёпанные шкуры своего спального мешка, Лейф предложил свою куртку с меховым воротом Ондатре — ему почти физически было больно смотреть на то, как Фаренгар безжалостно задувает под рваные лохмотья тощему худому старику. Но волхв отказался, поблагодарив его за предложение всё с той же непроницаемой натянутой улыбкой на лице.

Быстро преодолев устье Денвы, братья со своими проводниками теперь плыли вдоль берега Мёрзлых топей, представлявшего собой густую поросль камыша и тростника, из которого местами, словно скрюченные отмороженные руки, торчали почерневшие верхушки мертвых деревьев. Иногда сухие жёлтые заросли расступались, открывая взору всю неприглядность этого гиблого места — земля здесь представляла собой вязкую чёрно-зелёную жижу из грязи, ряски, склизкого ила и прочей тухлой вонючей гадости, в которую, единожды провалившись, ещё долго не сможешь отмыться, если вообще сможешь выбраться из этой трясины. Тут и там торчали чёрные коряги, иногда, в местах повыше и посуше, можно было увидеть небольшие рощицы убогих ёлочек и сосен, высота которых не превышала человеческого роста. В заводях, полностью покрытых полями из ярко-зелёной водяной травы, изредка можно было встретить цапель и уток, быстро прячущихся в тростнике при приближении лодки. Эти унылые виды невольно вызывали у Лейфа чувство облегчения оттого, что им не нужно продираться по этому месту пешком — бессчётное количество северян нашли бесславную кончину в зыбучей трясине Мёрзлых топей, и их кости ныне гнили в этой отвратительной жиже, среди лягушек, тритонов и болотных червей. Лейф больше всего боялся закончить именно так, а ведь к этому всё и шло, до тех пор, пока они не встретили Камыша. Как же тут жили волхвы столетиями?

Эгиль уже начинал клевать носом, Камыш достал удочку и стал рыбачить, а Ондатра продолжал править лодку, теперь лишь изредка погружая вёсла в воду. Солнце скрылось за горизонтом, в небе стал виден месяц, и округа начала быстро погружаться во тьму. Небольшие волны на реке, поднимаемые Фаренгаром, мерно качали лодку, и эта лёгкая качка действовала на Лейфа успокаивающе — настроение его с каждым часом становилось всё лучше и лучше. Похоже, Троица, и правда, решила смилостивиться над парой обездоленных бродяг, и подарить им шанс на новую жизнь. Старик и его племянник оказались простыми, но добродушными людьми, и он уже планировал вновь найти их после обустройства на новом месте и достойно заплатить им обоим за переправу с первого прибыльного заказа. Лейф сам не заметил, как стал улыбаться, представляя в голове картины далёкого будущего — свой новый бревенчатый дом, скромный, но добротный, свою мастерскую, похожую на отцовскую, только ещё лучше. И кузницу брата, которую он поможет ему построить. Конечно, сперва им нужно будет стать подмастерьями у Ойстейна, или какого другого местного мастера, и долго и упорно трудиться, чтобы заработать на своё дело и свой дом, но, в конечном итоге, каждый честный ремесленник мог рассчитывать на достойный плод своего труда, уважение бондов и признательность ярла. Хотя нет, на последнее рассчитывать не следовало. Так или иначе, Лейф уже думал над тем, какие изделия могут быть в наибольшей цене, и как он будет над ними работать — собирать ли ему вёдра да пивные кружки для обывателей, или же мастерить колёса для торговцев? А, может взять, крупный заказ у ярла или каких других шорских владык — топорищ наделать для целого хирда¹² али щитов? Или, может, вообще заняться украшением хижин — резьба по дереву стоит дорого, на этом можно хорошо заработать, при этом, почти не потратив материала. Такие размышления доставляли Лейфу удовольствие, доводя до нетерпеливого предвкушения — казалось, уже на следующем повороте реки он увидит величественный город, который даст ему возможность начать всё сначала. Он не представлял, сколько времени займёт путь до Шорхольма, и воображал, что стоит ему заснуть и вновь проснуться, как они уже окажутся в порту, обязательно на рассвете, распрощаются с Ондатрой и Камышом, пообещают смастерить для старика всё, что его душе угодно, искренне улыбаясь и извиняясь за все сомнения и подозрения, а затем они с Эгилем отправятся в город, навстречу новой жизни.

— Старче, долго ли нам плыть? — дружелюбно поинтересовался Лейф. Все эти воодушевляющие мысли нагнали на него охоту поговорить.

— Не то чтобы, — также дружелюбно отвечал Ондатра.

— До завтра управимся?

— Коли богам будет угодно.

— А Камыш говорил, что его дядюшка никогда не ошибается. Может, проверим его слова? Где будет солнце в тот момент, когда мы достигнем порта Шорхольма, почтенный волхв?

— До порта города мы не доплывём, но в город вы заедете верховыми, — произнёс Ондатра. Вот это уже было интересно.

— Это… Как это так, старче? Ничего не понимаю, мы вроде так не договаривались. Уговор был доплыть до Белого острова, если я помню. И с чего это нам заезжать туда верховыми? Где мы лошадей-то возьмём? Что за шутки такие, почтенный?

— Я не сказал, что мы доплывём до порта города, я сказал, что доведу вас до Белого острова, — уточнил Ондатра, хотя Лейф не понимал разницы. Хорошее настроение как рукой сняло, вместо него появилось нехорошее предчувствие. — И это было при условии, что вы мне заплатите три серебряка и четыре медных монеты. А потом мы договорились плыть бесплатно.

— Что за ерунда? Ты сам предложил оставить деньги себе, и вместо этого смастерить тебе «важную штуку», — вмешался Эгиль, видимо, разбуженный разговором брата со стариком.

— В итоге, мы так и не поняли, что это за штука, нужная каждому человеку. Почему её не может изготовить любой другой ремесленник, зачем нужны именно мы двое, идущие с пустыря? И как ты узнал, что у нас ровно три серебряка и четыре медяшки? — добавил Лейф. Он, на всякий случай, обернулся к брату и Камышу — последний продолжать сидеть в недвижимой позе с удочкой в руках, укутанный в свой мешковатый плащ.

— Воистину, слепец зачастую видит то, чего никак не может разглядеть зрячий, — повторил Ондатра. Он поднял вёсла и убрал их в лодку, вынув из гнёзд. — Ведь вы уж сами знаете, что я волхв, и я сказал вам — в моих же интересах довести вас до Шорхольма. Но не весь путь я смогу проделать вместе с вами — я вижу это так же ясно, как твой почти пустой кошелек, Лейф…

Пока Лейф пытался осмыслить сказанное, ему на плечо легла рука брата, и тот обеспокоенным голосом вскрикнул:

— Брат, гляди! Вон там, в воде!

Лейф выглянул из лодки, пытаясь всмотреться в неспокойные речные воды, покрытые рябью от задувания ветра. В тусклом свете неполного месяца он едва смог разглядеть тёмный силуэт торчащей из воды коряги, толстой и острой, словно скрюченный палец болотной ведьмы. И лодка плыла прямо на эту корягу!

— Ондатра, мы сейчас разобьёмся! — заорал Лейф, вскочив с места и пытаясь вернуть вёсла в воду.

— Вы хотели знать, что за вещь такая, какую создать сможете только вы двое? — продолжал говорить Ондатра, словно не обращая внимания на их крики. Лейф, схватив одно из вёсел, погрузил его в воду, но то ли из-за того, что оно было скользким, то ли из-за того, что у него тряслись руки в приступе паники, весло выскользнуло, мгновенно погрузившись в темноту. — Дорогие мои! Вам двоим суждено выковать новое конунгство! — произнёс волхв, разведя руки, и в этот момент произошёл удар.

Лейф, вцепившись в край лодки, чуть не вылетел из неё — коряга впилась в нос ветхого судна, тогда как течение продолжало подгонять его с кормы, и, в итоге, спустя несколько секунд, лодку развернуло боком, а затем и вовсе перевернуло, увлекая за собой истошно вопящих братьев и Камыша. Лейф едва успел вынуть ноги из спального мешка, а затем мир погрузился во тьму и холод…

Примечания

11

Кия́нка — деревянный молоток, один из инструментов плотника.

12

Хирд — боевая дружина.