Я не хочу, чтобы люди унывали. Сборник рассказов, сказок, пьес, сценариев, статей

Светлана В. Абакумова

Сборник рассказов, пьес, сценариев, статей режиссера-документалиста Светланы Абакумовой – первая ее книга. Материал собирался двадцать лет. Продолжение пишется, к изданию готовится книга «Записки режиссера».

СКАЗКА НОБИЛЕЙ

Пьеса

Место действия: горная страна в Латинской Америке.

Времена стародавние.

Персонажи:

Алехандро Гарсиа Хуан Тулан, он же Хуан Тулан — нобиль, высокий мужчина 40 лет, с седыми баками, — итало-испанской знатной фамилии, ее выходцы здесь всё огнем и мечом покорили, а в награду получили от верховных властителей родовое имя «ТУЛАН»

Жена Хуана, Криста Тулан — 36 лет, в молодости бывшая монашка-католичка, прибывшая в Новый Свет из Испании, домовитая, набожная женщина.

Их дочери, 4, 11 и 14 лет.

Татуана (Тата) — девушка индианка, в индейской одежде

Бабка-Заплатница — она же Старуха, она же нянька.

Торговец из лавки — метис 35лет

Верный слуга Тулана — индеец.

Рассказчик, парень, наш современник. Волосы светлые, внешность интеллигентная, прикид современный, манеры свободные.

Слуги Тулана, — 20 чел., с которыми он ушел в горы.

Нобили — знатные люди страны

Слуги у жены Тулана — 15 человек.

Воины, с миссией в горы — 35 человек

слуги во дворце

Город. Сад нобиля Тулана

Белеют залитые солнцем террасы — четкие, тяжелые, простые контуры, а на плоскости стен проступает рисунок тени от деревьев. Три девчонки играют у птичьей клетки в саду. Летают колибри. Дочки нобиля играют.

…где-то за два квартала от сада, старуха у дверей католического храма рассказывает дурачку местные предания, сказки. И как положено в сказке три дня живут царевны — а потом умирают, а дурачок очень удивляется.

Тут, в саду растет — красное дерево, и испанский кедр, и каучуковое дерево, пальмы перевитые лианами, — все это есть здесь. Милые обезьянки, летучие мыши, ящерицы, индейский петух керуак, — все эти обитатели есть в саду, — да и в самом городе они водятся.

На площадях остались многотонные стелы с надписями на полузабытом языке. Индейцы создали здесь, в крае этом огромные города, пирамиды и дворцы с многоцветными и сложными рельефами.

Индианки, сидящие на земле, с обнаженной грудью и детьми на руках, с достоинством протягивают к прохожим руку за подаянием. В городе — жарко и людно, и так всегда.

Рассказчик:

Это сны, мистика. Я это все не придумал, это все знаю я по наследству.

я живу рядом с вами, но в жилах моих — древняя кровь горных индейцев. Никто об этом не догадывается, здесь нет и не может быть индейцев. Но. Мой профиль с каждым годом всё острее становится, и глаза темнеют по цвету. И слова приходят на ум непонятные — древние, наверное, индейские. Это боги так пошутили. Перекинули живого человека из одного времени в другой, не спросив, конечно же, желания этого человека, меня, то есть.

Я помню что-то очень древнее. Я останавливаю заклинанием дождь, и я вызываю заклинаниями солнце. Я уговорами заговариваю ветер, чтоб не дул на меня, а дул в другую сторону. Вот и у Татуаны, моей бабки-прабабки был такой же дар. И что же? Вы все узнаете дальше. Давайте споем со мной песню.

«Тончайшая паутина сна дрожит под тяжестью теней деревьев. Горы вдали подобны струйке дыма. Так тихо, слышен любой шорох, шуршание летящего листа. Городское пространство — как открытое море!

Когда вокруг ночь — встает пред нами большой город — светлый город, что мы носим в сердце. Город. Многоэтажный город. Бесшумно и бесследно ступают образы забытых предков — убитых касиков — вождей. Сменяются десятилетья».

Рассказчик, очнувшись от транса:

Человек внутренне меняется каждые семь лет, — за это время кровь проходит весь цикл и полностью обновляется. В этот период, дни начала нового 7-летнего цикла не рекомендуется выходить из дома и начинать новых дел. А он вышел ночью специально, — зная сие поверье. Он сам искал приключений. И на исходе ночи нашел их. Он, этот человек, Хуан Тулан воевал и осваивал край всю жизнь, а сейчас пришло время отдыха, пришло время влюбляться, и это ему легко удалось. Глаза его открылись вдруг навстречу радуге, слезной от росы на траве. И мимо прошла девушка в легком красивом одеянии. Тело ее горело от лучей рассвета. И нобиль посмотрел на нее.

Тулан девушке: Глаза мои открылись навстречу рассвету. Я нашел то, что искал, мое последнее сокровище — ты это приключение! Если ты зайдешь сюда, за изгородь — я возьму тебя за руку и проведу по моему саду.

Она свернула с тропинки, и совсем близко подошла к нему. Она не удивилась. Он удивился, что она не поклонилась, ему, нобилю, и не испросила никакого разрешения стоять подле него.

Тулан: — Чужая красавица, ты древняя кровь! Ты не поклонилась нобилю? Скажи почему?

Она стояла, прислонилась к стволу дерева, слева — со стороны рассвета, и молчала. Может, слов не знала его языка?

Ты что — спишь стоя?! Это что опий на тебя действует? Принюхался: нет, не опий. У тебя нет креста на груди и мало одежды. Сосцы твои намазаны глиной и торчат остро. Что же тебя так умаяло ранним утром?

Она стояла, не шелохнувшись — неизвестно сколько времени. Его это не примучивало. Наоборот, он вдыхал грудью утренний ветер, кровь бурлила, желания превращались из смутных в реальные. Тут он и решил опутать ее, опутать, обмануть, опутать, пока она не в себе. Добыча, это простая, легкая добыча. Добыча в саду.

Тулан (говорит, обнимая девушку) — Красивая какая девушка! А ведь ей место в моем Горном Дворце. Там есть золотое кресло с красными, блестящими ручками, где она бы красиво смотрелась, да еще и с ребенком у груди. Для ребенка у меня тоже найдется там комнатка и старая нянька найдется.

(Аккуратно он расстелил свой плащ, и положил девушку на землю. Она не сопротивлялась).

Тулан: — Я не прочел молитвы, не спросил разрешения у наших общих богов взять этот дар. Я знаю, где сейчас закон — он спит. А я? Я нет. И ничего я, наверное, не буду помнить, когда сменится моя старая кровь!

Он лег рядом. Он ее обнял. И она его обвила обеими руками. Он понял, что мир вдруг переменился. И он сам переменился, и в прежнем мире ему не будет уже впредь так же комфортно, как и раньше.

— Благодарю тебя, милая, за всю ту радость, что я испытал от тебя, благодарю — сказал он ей, очнувшись. Она смотрела на него.

Тулан: Как тебя зовут?

Она ответила: Татуана. А тебя как зовут, господин?

Тулан: Хуан Тулан. (они омыли друг друга взглядами, как влюбленные, претерпевшие неведомую долгую разлуку). Мне все теперь по плечу, я молод и силен, и весел, и смел, как прежде. Наверное, я переродился — как будто б вернулся живым с безнадежной битвы! Мы скоро снова встретимся и уже не расстанемся по жизни! А сейчас иди, пора.

…и он простился с ней, ласково погладив по волосам. Дал чистый, не надписанный, кусок пергамена на память — хотел надписать, но подумал, что индианка не умеет читать по-испански, и сказал: Приди сюда в полдень, через семь дней ровно, и жди меня здесь в саду, на этом месте. И мы уйдем. Ото всех. В неведомый тебе край.

Она быстро поправила юбки и бесшумно ушла.

Тулан: (рассекая рукой листья деревьев при ходьбе) — Она будет со мной, я уверен в этом. Мы завязались в один клубочек. Но я не спросил, где она проживает. Я не знаю, что с ней будет сегодня, не знаю, что было вчера, кто ее отец, родные, есть ли у нее хозяин. И чем она здесь занимается. Пойти за ней? Да не пристало нобилю искать индейских женщин в их древних кварталах. Но, она вернется. Я это знаю, как знаю ее имя. И этого знания мне достаточно.

И быстрой походкой он направился к дому. Он был самодостаточен, самоуверен сейчас, как никогда…

А Татуана шла по утреннему городу. Было нежарко, и пробил час кошек. Они бродили от стены к стене. Пышно цвели розы и маргаритки, и облака, словно белье, выползли сохнуть на веревках неба.

Татуана: — Он нобиль, не индеец, но он вошел в мое сердце. Я чувствую радость за все то новое, что меня объяло. Он никуда не денется от меня, как и я от него. Мы будем вместе до самой смерти. И я с ним, и он со мной. Я не побежала за ним, чтоб увидеть его дом, но я догадываюсь, куда он свернул. В свой огромный белый каменный Дворец! Он из нобилей! Мы лежали на плаще нобиля! я наложница нобиля! Я помню его прекрасное лицо. Вот что выпало мне.

Одной мне из всей нашей семьи повезло укротить благородный род завоевателя. Да сбудется воля моего народа. Пусть скорее сбудутся пророчества — я должна родить от нобиля сына! И начать новый род, который выведет нашу ветвь из раззора, гибели и позора, спасет нас, красных людей, от окончательной гибели.

Она осторожно ступала, боясь распугать кур и кошек, идя к себе домой. В хижину старую и приземистую, где никто ее, кроме крольчихи Марии, не ждал. Она пришла, покормила крольчиху, налила себе питье в деревянную чашку и стала собирать одежду, вещи к отъезду. Она была уверена, что скоро уедет с нобилем. А куда — ей было неизвестно.

Рассказчик: Позже когда они все-таки ж уехали из города, знакомые нобили, и их семьи наперебой заговорят: не может быть, надо же приключиться такому! — нобиль с неизвестной рабыней сбежал, оставил семью, и службу свою! Без разрешения Божия вступил в эту в связь. И долг перед кастиланским королем свой нарушил.

А в день перед отъездом он стал часто покрикивать в доме, раздражаясь на всех, непонятно почему, и гонять своих домашних. Говорил слугам, как ему плохо — болит, дескать, сердце. Он стал пить настойку из боярки, мало поспал, и вдруг не смог скрыть счастливой улыбки, ибо она прорвалась сама.

Печатая шаг по дорожкам сада, он продумывал все до мелочей — как и где, и когда. Как ее увезти из этого города в потайное место в горах. Там тоже был сад на площадке у моря, а вокруг сада вулканы. Там был его фамильный дворец, пустующий уже десять лет. Это очень далеко от столицы, месяц пути по горам.

Он думал о девушке и их будущих детях. И еще он помнил, что часы зачатий сыновей в его роду наступают в полнолуние, и что ему надо спешить, если он хочет иметь сына от нее, а не дочь, — дочери-то уже есть.

Сцена в полдень

Случилось это через неделю.

Ящерицы в саду спят в теплой воде бассейна. Дышат жаром влажные пасти. Заранее, за сорок минут до времени назначенной встречи, так ей было невтерпеж, Татуана подходит к саду, она идет к мужчине, к своему возлюбленному. А по дороге ковыляет, нащупывая клюкой каменные плиты, почти слепая Старуха, кажется, она идет на запах — запах молодого тела. Она подходит, зацепляет Татуану клюкой за юбку и просит (та пугается, но потом быстро успокаивается):

Старуха: Милая, отведи меня в храм божий Святого Януария.

Татуана, колеблясь: Хорошо, бабушка, отведу. Только очень быстро. А где он находится? Скажи только, я не все здесь знаю, в этом квартале.

Бабка, хватает ее за правую руку и палкой нащупывает ступеньки: — Ты зрячая, ты все найдешь, а я подскажу куда повернуть.

И вот они идут по городу, по улицам, полузасыпанным сухим, горячим песком. Монахи бормочут молитвы и знатные воины спорят у стен своих домов, призывая Бога в свидетели. Дремлет сторож, закутавшись в плащ от жары. Бродят люди как неприкаянные тени. Жара! Иногда бабка открывает правый глаз и зорко проверяет дорогу, но девушка этого не видит.

Старуха — Поверни, дочь, на эту улочку, здесь короче. Стой. А сейчас подожди немного. И скомандовала в окно рядошной лавки: — Я здесь! Сюда, чел сюда, ко мне!

Девушке говорит сухо — Пришли!

Из дверей вышел здоровенный метис, с добрыми глазами, а за ним следом два слуги, они быстро и сторожко окружили Татуану. Тут бьют склянки из лавки — полдень, девушка вздрагивает. — Мне пора назад!

Бабка метису: — Помни, мне нужна душа, а не деньги! (в сторону) С новой душой я смогу…

Татуана: Где храм! Зачем мы здесь? Это не храм. Я вспомнила, где стоит храм! Зачем ты привела меня сюда, Бабушка?

Но на нее набрасывается покрывало, которое предусмотрительно вынес метис, мужчины скручивают ее в это одеяло и заносят в лавку. Она бьется. Кусок пергамена падает на дорогу из одежды Татуаны. и тут мы с ней расстанемся.

Старуха мерными, крупными шагами, открыв оба глаза, пошла дальше по улице и свернула к храму. У врат храма ждут священника женщины в тяжелых серьгах и глинистой косметике. Дым, благоухающий травой, валит из каменных жаровен, и звуки дудок навевают думы о вечности. Горит огонь в храме. Ходы в толще стен ведут на новопридельные хоры. Раньше это был языческий храм, затем его переделали в храм христианский.

Старуха: Набожная скорбь якобы, всегда и повсюду. Здесь, в городе, так много церквей и часовен что всех, наверное, так и тянет согрешить.

Она старческими сморщенными ручками упоенно собирает нагар с поминальных свечей, стоя в храме, и нюхает его, пока ее не шугнул местный дурачок с метлой, прислуживающий в храме: «Поди прочь, бабка-макабка, чтоб мыши не отгрызли тебе подол!»

Старуха: Ах, ты, дурак! Забыл мои сказки-присказки! Я тебя еще проучу.

Несчастие

Тулан долго ждал Татуану, до сумерек: — Где же она, почему не идет. Не иначе — случилось несчастье! Он поспешил к западному выходу из сада в город. В городе было, всё как прежде. Девушки в накидках и юноши в плащах толпились у фонтанов, и нежно звенела вода, наполняя кувшины. По следу ее, никому невидимому следу, который он чувствовал даже, кажется, своим нутром, и своим сердцем, он добрался до лавки торговца. Там он и увидел девушку, сидящую в стеклянном ящике на показ, у входа:

Тулан: — Как ты оказалась в стеклянном ларце, мое дитя бедное, мое сердце?! Кто украл тебя?! (он потрогал ее сквозь стекло, не веря своим глазам). Тебя посадили в ларь как птицу! Похитили тебя у меня, красавица Татуана!

Он вошел в лавку нарочито степенно, увидел торговца, курившего трубку в углу:

Тулан сказал: — Я хочу купить эту рабыню в стеклянном ларе с золотым замком.

Торговец: это очень дорогая рабыня…

Тулан: Я знаю, что вы торговцы торгуетесь. Я предлагаю тебе арробу золота и изумруды, тоже арробу.

Торговец усмехнулся: — Какие еще изумруды? Эта женщина бесценна.

Тулан: Я предлагаю тебе еще наш родовой амулет, рубин, помогающий находить в земле воду. А также кучу драгоценных камней, ты построишь на них дворец посреди города… (Тулана несло в ярости, он, крича, не сдерживал себя). Сейчас мои слуги привезут сюда золото и драгоценные камни!

Торговец кивнул, сделав вид что согласен, сказал: — Мы подождем.

И, молча, они ждали час. Тулан старался даже случайно не оборачиваться на ларь, на бедную Татуану. Чтобы не вспылить, не вытащить оружие и не сорвать всю сделку.

Да. Слуга через полчаса привез на осле золото и камни в сумке. Он быстро понимал мысли хозяина, как все индейцы. Умел!

Вот золото, — сказал слуга. И камни.

Тулан торговцу: — Вот, возьми золото и драгоценнейшие камни.

Торговец: — Этого мало!

Тулан — И дворец в горах в придачу!

Торговец: — И это не вся цена за нее, я же вижу!

Тулан: — Тогда возьми половину моей бессмертной души за ее свободу!

Торговец — Отдай всю душу! Скажи, мне «бери мою душу, змий»!

Тулан крикнул: Бери мою душу за нее!!!

Торговец, кивнув, бросил ему ключ от замка, и нобиль отомкнул замок.

Тулан тут же приказал верному слуге: — Иди же домой! Твоя работа сделана!

Когда тот вышел, нобиль из-под плаща, с бедра, достал нож и заколол торговца двумя точными ударами в сердце. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Татуана сидела, как столб, окаменев в прозрачном ящике. Тулан вытащил ее оттуда. Потом он собрал свое золото и камни, взял мешок с драгоценностями через плечо, предварительно бросив туда необтертый нож, поднял сидящую девушку и за руку повел, почти потащил, за собой.

Тулан воскликнул, глядя назад с гневом: — Камни и золото я забрал, а часть души уже не смогу — души не вернуть! Душа останется навсегда в этом подлом залоге, на пару, вместе с черной душой торговца! Какое мне горе!

и уходя, отряхнул полы одежды, сказав: — Прах сей опасен.

Девушку он оставил на час в придорожной гостинице, в комнате, под охраной своего слуги метиса. Оставил вместе со всеми ценными узлами. А сам пошел домой — чтобы проститься.

Дом ТУЛАНА. Прощание

Тулан приказал слуге: собрать всех в большой комнате.

Они собрались все в одной большой комнате, жена и дети. Хуан Тулан встал и сказал:

Я собираюсь в поход — на подвиг молитвенный, и ближайшие пять лет буду отмаливать грехи всего нашего семейства в горах — в далекой часовне. На нашем роду лежит уже много грехов, мною пролито немало крови и есть одно проклятье. Чтобы род не погиб, не захирел-не пропал, я буду молиться за вас, за всех.

— Да как же так? Ты, отец семейства, что ли вдруг подвинулся на святости, как Савонарола? — вскричала пораженная известием жена.

Хуан Тулан продолжал: — И святые отцы, именем Святого Хуана, поддержали меня и обещали мне молитвенную поддержку. Так и должно быть — кто-то один из рода должен хотя бы часть своей жизни посвятить отмаливанию грехов.

— И я уеду, да, срочно! — закричала Криста, — я поеду с тобой.

Тулан отвечал: Жена ты моя, простись за меня со всеми друзьями и родственниками. Ты останешься здесь, как я сказал. Ты останешься с детьми. Я уеду ночью.

Рассказчик: Много трагических историй начинается так просто, бестрепетно, с короткого шага вбок, в сторону, и мне это кажется страшным. Что ли это жизнь пришивает яркие заплаты на свое протершееся полотно.

Я продолжу рассказ.

Накануне его отъезда ночь была весенняя, светлая и ветреная. За домом волновалась улица, и оттуда долетал под ветром злой и беспомощный лай собак. В ловушке, в саду, сидел скунс и тихо подвывал от боли.

Хуан Тулан не уехал сразу, как того хотел, он лежал на полу, на ковре — на спине, с закрытыми глазами. Криста сидела рядом с ним. Оба молчали.

Наконец жена спросила: — Ты спишь?

Тулан: — Нет, что тебе?

Жена: — А ведь ты меня больше не любишь, жизнь изменилась, всё даром прошло.

Тулан: — Нет, не даром. Вспомни все наше — хорошее. И не говори таких глупостей.

Жена: — Как же я теперь?

Тулан: — А что тебе мешает здесь спокойно жить?

Жена: — Вот ты опять, опять, уедешь сейчас. Раньше в походы, сейчас молиться. А что же со мной будет?

Тулан: — Да все то-же, что и последние годы и месяцы. А потом я же тебе твердо сказал: через 5 лет вернусь, а на следующий год приеду, может тоже, на месяц — зимой.

Жена: — Да, может быть, приедешь. Только раньше ты не говорил мне таких слов «что тебе мешает здесь жить спокойно». Ты меня любил, другие слова говорил.

Тулан: — Да, ты изменилась, трудно узнать.

Жена: — Прошло мое время, как ни бывало…

Тулан: (Он пожал плечами, выдержал паузу) — Я тебя не понимаю. Достань мне мою одежду. Пора собираться.

Она скорбно достала и подала одежду, в том числе новый белый плащ паломника. Жена говорила с ним еще, он отвечал скупо, сам дивясь себе. Обычно ручеек его речи тёк без перерывов.

Тулан жене — Не понимаю, что с тобой стряслось, может туземная лихорадка начинается? Ты нездорова?

Жена: — Оттого и нездорова, что не мила тебе. Чем же я больна?

Тулан: — Ты меня не понимаешь. Я говорю, ум твой нездоров. Потому ты подумай про мой отъезд положительно, что такое-этакое случилось, то и должно было случиться. Почему ты решила, что я тебя не люблю? Одно надо говорить и верить в это, мы с тобой одна семья.

Она не ответила. Светило окно, шумел сад, долетал шум ночного города. Город ночью шумит. Она тихонько сошла с лежака и, гордо расправив плечи, подергивая головой, твердо пошла в своих узконосых туфлях в соседний зал. Он позвал ее по имени: — Криста!

Она вернулась, склонив голову, чтобы он не видал, что все глаза у нее в слезах.

Криста: Что, мой муж, отец моих детей?

Хуан Тулан: Сядь и не плачь. Поцелуй меня, ну?

Он присел, она села рядом, он обнял ее, она затрепетала в рыданиях.

Он покачал ее чуть-чуть, переложил на лежанку и крикнул в двери «Стража! Коней!». Вбежал слуга — оруженосец, неся, как пук тростника, меч, стрелы и кинжал хозяина. Жена закрыла голову одеялом, стараясь не слышать, не видеть всего этого. Слезы душили ее. Она пыталась, затаившись, сжаться и выжить, как-то не умереть от горя. Хуан Тулан тронув ее за плечо и не получив ответа, быстро вышел. Следом заспешил юный оруженосец обычной походкой — ставя при ходьбе ступни носками внутрь.

Рассказчик: Татуана ждала его, выйдя к воротам гостиницы. С серым кроликом в руках. Они быстро погрузили вещи на лам и коней, и двинулись в путь. С ними ехала стража.

Не торопясь, выехали из города. Уже светало. Они были так счастливы своим побегом, что всю дорогу готовы были беседовать, без конца.

С ними ехали несколько воинов из его, нобильской свиты. А как же без них? Им был дан приказ помалкивать, держать язык за зубами. Перед переходом в горах Тулан принес в жертву голубку по-индейски, — в дар языческим богам, хотя и был христианином. Веки белой птицы мучительно дрогнули перед смертью. Тенью промелькнула при этом старушка, божий одуванчик, через тропу она что ли перебежала и скрылась в тени деревьев. Или показалось?

В пути

Хуан Тулан: Я еду второй день с прекрасной женщиной, птицей—цветком, и свитой верных слуг. Слуга, эй! метис, подуди-ка в дуду! Тата-Татуана! Ты и не знаешь, как счастливо будешь жить в моем дворце! — говорил он, заглядываясь на нее, придерживая коня. — Он станет твоим домом, все мои слуги будут служить тебе, и сам Я — последний из слуг твоих. Все для тебя!

(Она улыбалась).

Хуан Тулан: Там всё твое! Ты сокровище, а я покупатель бесценных сокровищ! Да, ты стоишь той души, которую я отдал за тебя! Лежа в гамаках, мы будем смотреть, как встает и садится солнце, и слушать в сладком безделье сказки старой Бабки—Заплатницы. Тут девушка сказала «Нет», услышав про ведьму (ей вспомнилась сцена ее похищения)…

Хуан Тулан продолжал — Она знает о судьбе каждого. Знает твою и мою судьбу. Если ты спросишь ее, узнаешь что…, — продолжал он.

НЕТ! — еще раз сказала девушка.

Тулан: Ну что ты капризничаешь! Нет, так нет. Хотя, старая каргуша вынянчила всех моих детей, да и меня тоже.

Он был в золоте, в кольчуге из металлических пластин и кожи, покрытых золотой вязью, а на плечах его лежал плащ из теплой шерсти. Богато!

К ночи они расположились на ночлег.

Тулан: — Меня знобит от любви. 10 всадников свиты кажутся мне тенями сна! Жар ночной рвет меня изнутри. И это все из-за тебя! (укорял он Татуану).

Рассказчик: Девушка смотрела по сторонам и видела, как все яркие цвета дня переходят в синий и тают вдали. В горных ущельях, у их оснований, вился дымок — туман. Она сделала руками движения танца, неведомого танца, двигаясь лишь на месте.

Стоянка была длинной. Утром воины ушли на охоту, чтобы пополнить запасы еды. Вернулись с дичью. Они обмазывали ее глиной и запекали в земле, поверху разводили костер. Потом раскапывали, отколачивали глиняные черепки (вместе с перьями) и запеченное мясо было готово. Решили остаться еще на ночь и выйти в дорогу утром следующего дня. Здесь было хорошо. Деревья, травы, чистая вода в ключе. А впереди был долгий переход в горах — по узким тропам с разреженным воздухом. Хорошо бы никто не поскользнулся, не сорвался с кручи с конем. Но к счастью, обошлось.

В селениях, встретившимся по пути, на обмен покупали молоко, сыр, крупу. Индейских селений становилось всё меньше. Переход этот дался Татуане легко, ведь шли по ее родной земле.

Приехав через месяц во Дворец, Тулан вовсе не служил в часовне мессу, но, также, и не приносил больше жертву языческим богам. За него мессу отслужил оруженосец.

Дворец в горах

Татуана: — Вот солнце высунуло голову из белой рубахи утра, осветило золотом твой дворец, какой он огромный!

Тулан — Да что ты. Он невелик. Этот дворец был у моего отца 50 лет назад. Но он пуст. Мы живем в другом краю.

Татуана — По сравнению с моей хижиной — он безбрежен. А сад! А каменная ограда толщиной в два мешка кукурузы. А море, что виднеется вдали, внизу! Как здесь тепло и красиво. И какой чистый прохладный воздух! А я — в серебре и золотых украшениях.

Я часть твоей души, Тулан. Нет, я ее полноценная замена, этой отданной тобой за меня души. Но я чего-то боюсь, любимый, здесь во дворце, в твоем дворце, от меня скрывается старуха, что обманом отдала меня торговцу. Она прячется, но я по запаху ее заплат чую ее.

Тулан — нет, не бойся. Это лишь старая нянька, она уже много лет живет во дворце. Ты не могла ее раньше видеть. Когда жена взяла для младшей дочки другую няньку, Бабку я увез сюда.

Татуана — Но она внешне похожа на одну слепую старуху из города… А ты говоришь, что не может быть. Ты знаешь, Тулан, влюбленным труднее, чем невлюбленным жить на свете! кто когда-нибудь любил, тот знает это. Им все завидуют — вольно иль невольно. Их ненавидят за их счастье. Они бредут по жизни, взявшись за руки, как сомнамбулы, заступая на проложенные издревле границы, не видя запретов, ежедневно задевая чьи-то чужие интересы. Они целиком поглощены своим чувством. На них оглядываются. Они больше смотрят в глаза друг другу, чем по сторонам.

Если кто-то богат, значит, есть и бедняки, и их в 6 раз больше. Если кто-то счастлив, значит кто-то другой, напротив несчастлив. И таковых тоже больше, чем счастливых. Мириады врагов вокруг собираются в тучу, как мошкара, чтобы наброситься на бедных влюбленных. Тоска сжимает рукой мое горло, когда я чую этот её запах, запах сирости, запах смерти. Он тебе — этот запах — должен быть знаком по лавке торговца, из которой ты меня освободил, вспомни! Как страшусь я смерти в эти мгновения, когда вижу мелькающую во дворце старуху! А еще больше неволи, — говорила она, сидя у ног его, заглядывая ему в глаза.

— Вдруг меня схватят и заберут опять в неволю?

Тулан. — Татуана, дитя, этого не бойся. Я тебя защищу. Потом уж тебя познакомлю с нянькой, да что-то она занемогла, не выходит из своей комнаты. А так ты увидишь, что это простая старая женщина. Ну а счастливые люди живут, как и несчастливые, обычной людской жизнью, я считаю.

А ведь правда, была старуха во дворце, и порой, пробегая по залу, держалась его темных стен, стараясь не выходить из тени. И голова ее была тщательно прикрыта покрывалом. Конкретно она избегала взглядов индианки, новой хозяйки дворца. При ней никогда не обнажала рук и старого своего лица. Боялась, что та ее узнает. Только в пол кланялась ей. А хозяин старухи — няньки своей странное поведение и не замечал. Слишком был счастлив и беспечен.

Тулан: Не бойся смерти, не бойся неволи! (успокаивал он любимую). Я нарисую тебе на щеке татуировку — кораблик. Я вызнал этот секрет из одной старой легенды. Монах Сетобриан пишет, что это ваш старый индейский секрет. К сожалению, католикам он непригоден — не подействует. А тебе поможет скрыться на этом корабле в минуту опасности. Слушайся меня…

Татуана: — Да, слушаюсь.

Он приблизился и поцеловал ее, он любил этот водопад ее темных волос.

Тулан: Ты всегда сможешь на этом кораблике убежать от злой силы. Я хочу, чтобы ты была свободна как моя мысль и моя воля. Он достал инструменты и начертил острым медным стилом ей кораблик на левой щеке — потом затер это место золой из очага, сказав: — Имя тебе Татуана свободная! Еще я нарисую у кораблика крылья (он снова приблизился к ее лицу с протянутым стилом), и если не будет воды под кормой корабля, ты сможешь вместе с кораблем пролететь над сушей, над пропастью, над горами, всюду! Да! Выполни мой наказ: когда вдруг грянет беда, нарисуй кораблик на стене, на полу, или в мыслях своих, где удобно, где хочешь, закрой глаза взойди на него и спасайся, Татуана!

— Благодарю тебя всем сердцем! — сказала Тата. И упала без чувств.

Слуги, позванные Туланом, вмиг подняли ее и унесли в детские покои.

Тулан отряхнул золу с рук и с одежды и направился в свою комнату.

Хуан Тулан слугам: Я пойду к себе. Мне хочется побыть в одиночестве. Он поклонился вслед Татуане и отправился, чуть приступая на онемевшую вдруг ногу, в свою комнату.

Размышления

Хуан Тулан сидит в гамаке в комнате, слышен его голос:

— Люблю ее, пытаюсь любить, но что-то гложет меня. Я не совсем счастлив. (Кто-то прошелестел невесомо рядом).

— Нянька, ты здесь? Не таись. Иди, послушай. (Нет ответа).

Он закрыл глаза и увидел в мечтах Татуану, вот танец раскачивает ее грудь, а сзади вьется тяжелый хвост ее волос, волосы неслись за спиной как два-три темных змея, когда она обегала в своем танце колонны этого зала.

Тулан: — что ж, медленно ходить ей от радости видно невмочь, подумал он вслух.

Но она чужачка! Я продал душу за чужую свободу, за ее ласки, и бессмертия мне не видать, я буду гореть в аду! А проклятье может лечь на весь мой род! Я даже не могу приступить к молитве, не могу сложить пальцы в крест. Я отщепенец христианского мира. Я изгой. За эту женщину я убил человека. Пусть он нехристь, но я совершил убийство, причем тайное, о нем никто не узнал, и обвинили совсем не меня, но кто-то ведь должен быть наказан за это убийство! — ужаснулся вдруг он. — Любимая женщина. Грех. Нет. Да. Она беременна и носит под грудью моего сына, поэтому она мне жена.

Мы раньше дружной семьей жили в своем красивом городе, и моим детям всегда доставался много яств — рыба, фрукты, пироги, сласти и полная опека родителей. А в будущем их ждали б почет и уважение — представителей знатной фамилии, если б я не убежал с женщиной. А что сейчас. Вдруг позор ляжет на них, позор им от моего бегства и измены? Да нет, слуги лелеяли и лелеют их. И жена. Она позаботится, чтобы всё было хорошо. Она ничего не знает. Но подумать и на миг страшусь я: — Неужели богатое знатное будущее может быть для них потеряно? Из-за меня, моего преступления и обмана? Нет, нет! никто не знает что мы здесь. А через год я приеду в город Тулан. Приеду, когда уже родится мой индейский сын. О боже, боже! Что же это? — с избранной красавицей, подходящей тебе по уму и по телу можно жить ЛИШЬ с позволения церкви, а без позволения нельзя? Но я ведь живу? И даже очень хорошо живу! И где кара Господня? Молчу, молчу, прости меня Господи.

Эй. Я вдруг вспомнил как брал глину, белую и красную, и синюю, и желтую, мешал из них краски. Она меня давеча научила. И красил ее лицо узорами, их узорами, она знает их все. Говорила, это для того, чтобы ее никто из богов не узнал. Никто из ее богов и моих. И она так и ходила весь первый месяц в нелепой раскраске. А потом я сделал ей татуировку. И она успокоилась. Стала больше походить на наших, испанских и кастиланских женщин. Колечки и амулеты все свои сняла индейские.

А святые — наши, хоть и просыпаются всегда по истории поздно, но все же проснулись, и, наверное, узрели уже ее — в этих покоях. И возмутились — почему нобиль, христианин, без прав и без спросу взял ее в дом, не выполнив все католические обряды?

Она приносила жертвы своим богам. Да и я грешен — следовал за нею в этом деле. Да, Тата приносит жертвы. Приносить жертвы — отрезать голову у жертвенных зверюшек — ей это легко… Она считает так надо.

Жертвой буду я сам. Чует мое сердце. А вообще сейчас я совсем, как она — стал язычником, одичал. Одичал без молитв — весь погряз в грехах. Почему-то она боится, боится какой-то старухи. Неужели моя бабка-нянька, что рассказывала сказки моим детям на ночь и меня нянчила, может внушить ей страх?

Тулан: Эй, Бабка, поди сюда, поди к Хуан Тулану! (крикнул он).

Старуха приблизилась быстро, как будто стояла тут уже и слушала его мысли вслух, за колонной.

Старуха: — Призраки — говорящие дети вечности, они тебе скажут все. И приберут…, — сказала она и отошла за дверь, не дождавшись его распоряжения.

Ему было почему-то тяжело переспросить, что она имела в виду и снова позвать ее. И он не стал этого делать.

Вот он снова вспомнил, как они разговаривали с Татуаной здесь, несколько дней назад:

Татуана (она подошла к своему любимому) — У меня было видение, Господин мой, господин Хуан Тулан.

Хуан Тулан: — Да, дитя любимое? Что за видение?

Татуана: — Я стояла на чьем-то отпевании в католическоммонастыре у центральной колонны. Не знаю, как туда попала. Монахи пели удивительно красиво и голоса взлетали бестелесно, без связи с телом. И вдруг мне толчок в сердце — такой силы, что я закачалась и чуть не рухнула на пол. Видение! Залитый солнцем пол вокруг, каменные ступени. Луч, нет столп света сверху. И мы с тобой на ступенях и говорим о прощании. Это последний наш час вместе, я чувствую, что никогда впредь тебя не увижу.

Ты сбегаешь вниз по лестнице. Мы расстаемся. И больше не будет у нас ни одной встречи. Это конец. Мы расходимся навсегда. И никогда ничего больше с тобой у меня не будет! Да, Хуан Тулан, я стояла в монастыре, прислонившись к колонне, мне было очень горько и всё наше будущее ясно. Но вдруг пришла легкость. Сердце мое рвётся от догадки, неужели это будет смерть? Прощанье наше?

Он сказал ей тогда — нет.

Хуан Тулан, вспоминает, вслух, — Я чувствовал тогда то же самое, страх. Маленький сгусток ужаса влетел в мое сердце, и я не знал, как и почему. Потом все же собрался с духом. Отогнал боль в сердце и сказал ей: «Мне с тобой очень хорошо, я хочу растить с тобой детей. И сделаю все, что бы мы были здесь как можно дольше. И чтобы мы были счастливы!

Рассказчик: Тулан женился в молодости. Он взял дочь кастильских дворян — из монастыря испанской Кастилии. Из Кастилана, как говорят. Девушка приехала, должна была ехать служить — проповедовать в Новый Свет. Он женился на смиренной, набожной деве с твердым, упорным, характером и прожил с ней мирно 20 лет, — и родили они троих детей, сытых и породистых девок. Потом он ушел от нее и семьи, прочь в горы с индейской прабабкой моей, у которой вместо рода и предков с гербами, только старые легенды (и волшебство!). Он тайно жил с ней, без благословения епископа. И святые католической церкви все знают. И его терпят, пока.

Индейские же Боги так говорили об этой паре: — Безропотно в жертву себя отдай. Она, дева, кажется, давно не приносила нам жертв и не воздавала нам хвалу, а молилась непонятно кому, ветрам любви, цветам на горах и белому семени, зеленым изумрудам и прочим ерундовинам, на любой наш взгляд-погляд.

Неудивительно, что мы решили изменить ситуацию. Мы стали примучивать ее страхами — но она заговаривала их страхи ветрами. Она отсылала страхи назад к морю, призывала ветра, отгоняла злые дожди и уговаривала солнце тихо греть. Она из древних, ей многое удавалось.

Она демонстрировала нам, богам, власть своего древнего племени. Такого же древнего как мы сами — индейские боги.

Они не знали, что делать с ее фокусами. Они были порою бессильны перед ее истовой, безалаберной любовью — она сама не понимала до конца, какая сила скрыта в любви ее.

Что ж, через полгода они отстали от нее и стали мучить нобиля. Без защиты христианской молитвы он стал как голый птенец перед ними. Мучили его ясными (как наяву) картинами старой жизни и укорами совести терзали его сердце. А потом во сне пришли к нему толпой в перьях Керуака — все голые, в кровавой стружке и полной татуировке, и сказали «Белый, враг, чужак, откажись от нее и останешься жив! Иначе твой род превратится в пыль, и ты превратишься в плесень на коре деревьев, в гнилую мочу крокодилов, и тебя вообще не будет!» А он был все еще силен и уверен в себе и он не стал говорить с ними. Он считал себя тогда сильным, мощным и правым. Он сказал «Не откажусь!»

Но вы всё узнаете дальше.

Праведный гнев

Многие, в оставленном беглецами городе, уже прознали про измену Тулана. Кто-то прислал настоятелю храма в город из гор почтового голубя с письмом. И там, в письме, было что-то нечистое про тайный Туланов отъезд. Тайна была раскрыта — но неизвестно кем (Старухой, скажете вы).

Слухи разлетаются быстро. И жена об этом тоже узнала.

Город, ступени христианского храма и площадь перед ним. Толпа нобилей с оружием, в плащах. Они кричат наперебой:

— Как же так? Брошена семья, попран брак, освященный Господом! Прости нас, Господи! Брак, освященный на веки вечные! А общество? А традиции? Алехандро Гарсиа Хуан де Тулан презрел их! поколебал мир наших устоев своей изменой.

— А большая его любовь? — вопрошает кто-то из умеренных, тоже нобиль.

Любовь — это бесовство, чаша холодной воды в знойный день. Чаша вина. Любовь — блуд, страсти. Это опий, это отрава, вот был ответ.

— Любовь — нужна ли она?

— Нет! Есть устои, есть касты, ранжиры, порядок, законы. Они установлены свыше — нельзя их нарушать! Кто нарушит — тому кара! Вернем его, Тулана! Распнем. Накажем!

— Смерть Хуану Тулану!!!

Но умеренный нобиль снова говорит: Он представитель одной из самых лучших фамилий наших!

— Нет, он потерял с изменой свою фамильную принадлежность!

Умеренный: — За ним родня стоит стеной.

— Вот его родня! Призвать сюда госпожу Кристу Альмавиро де Тулан! (на ступени всходит жена, настоятель храма выводит ее и отходит назад).

Жена Тулана, Криста: — Вы взнаете всё. Про наш семейный позор. Так! Вы, вы готовы осудить его за союз с чужеродной женщиной, неизвестно откуда взявшейся, и разрушившей наш дом, нашу семью? — кричит она.

— Да, готовы! Осудить! Сжечь его гнездо в горах! Смерть обоим клятвопреступникам!

Жена Тулана: — Чего ему не хватало? Чего он нашел там в ней, зачем обманул меня, покинул своих детей? Я не смогу взять в руки оружие, это грех. Вы, вы отомстите за меня! отомстите за Закон!

Конец ознакомительного фрагмента.