Бабочки и Ураганы

Саша Карин

По улицам бродят ребята с молотками в руках и крушат все вокруг; на заброшенном часовом заводе меланхоличный сектант медитирует и разводит бабочек, а розоволосая девушка, гуляющая одна по ночам, не верит, когда ты говоришь ей, что вот-вот наступит конец света. Возможно, в мире просто не осталось ни капли здравого смысла. Выпей шоколадного молока и в последние секунды своей жизни попытайся расслабиться под прицелом револьвера бритоголового косоглазого паренька, считающего себя Богом.

3

Двухдневная кома. Пустота и антибиотики. Вечность, помноженная на вечность. Я умираю и рождаюсь вновь. «Все к лучшему» — написано на моей кружке.

Кир, бритоголовый парень с 800-граммовым молотком, приходит меня навестить. Я открываю глаза, разбуженный его громким смехом. Раскаты гремят по больничным коридорам, эхом раздаются в операционных и реанимациях. Смех Кира отражается от болотно-серых стен в тюрьме для больных и потерявших надежду. Кир сидит на стуле в моей палате и громко смеется, даже не пытаясь сдерживаться.

— Переломы челюсти, трещина в левой ноге, сотрясение мозга, частичное нарушение слуха, — говорит Кир, листая мою карту, — два литра, массивная кровопотеря… Черт, не могу поверить, что ты это сделал!

Я приподнимаюсь на локте и уставляюсь на него.

Мы оба знаем, кто заставил меня шагнуть в Неизвестность.

А Кир захлебывается смехом. Ему весело.

— Черт, они наверняка поставили тебя на учет в психушку. Ты теперь даже в контору по продаже говна не строишься, ха-ха-ха!

— Что со мной? — спрашиваю я, ощупывая свое перебинтованное лицо.

— Ты словил подбородком грузовик и шмякнулся на разделительную полосу. Ты просто псих, парень. Самый везучий псих из всех психов.

Я хочу пожать плечами, но мою спину сводит от боли, потому я просто опускаюсь на подушку. Медленно крутится вентилятор на потолке. Один оборот. Два. Десять. Где-то в коридоре гремит инвалидная коляска и раздается противный сухой кашель.

— Ладно, пошли, — говорит Кир, закрывая мою карту и поднимаясь с места.

— Что?

Я балансирую на грани между жизнью и смертью, а Кир говорит:

— Вставай, на улице отличная погода.

Я слышу его слова, но они долетают до меня с задержкой. Мой кабель широкополосного интернет-соединения порезан бритвой на левой руке, изломан на подбородке и перекручен в левой коленной чашечке.

Мое тело разбито на тысячи осколков и заклеено бинтами, а Кир говорит:

— Хватит валяться, неженка.

На улице отличная погода, а я не чувствую своих ног. Переломы челюсти, трещины в левой ноге, сотрясение мозга, частичное нарушение слуха, массивная кровопотеря. А Кир называет меня неженкой.

— То ты порхаешь над автострадой, то боишься, что разойдутся швы? — Кир закуривает прямо в палате. — Поднимайся, мы немного прогуляемся.

Мое тело разбито на тысячи осколков, но я сползаю с края кровати и опускаю ноги на холодный пол. Я все еще под тяжелым наркозом. Мои мертвенно-бледные пальцы реагируют на нервный импульс, посланный мозгом лишь спустя 0,5 секунды. Все бы сейчас отдал за пакет шоколадного молока.

— Не ной, переставляй ноги.

Кир закидывает мою руку себе на плечо, и мы направляемся к лифту.

— Если не уйдем сейчас, то они тебя точно закроют, — говорит он, пока мы быстро идем по коридору, — попрыгунчиков вроде тебя консервируют в палатах без окон и месяцами промывают мозги. Для «них» ты всего лишь очередной псих, пятно на рукаве общества. Для «них» ты навсегда останешься самоубийцей, сдавшимся слабаком со шрамами от бритвы на левой руке.

Под «ними» Кир подразумевает нажимателей кнопок.

— Так куда мы идем? — спрашиваю я.

— Подальше отсюда, — Кир вызывает лифт. — Не бойся, Попрыгунчик, я тебя вытащу.

Кир должен был прочитать мое имя в медицинской карте, но он все равно называет меня «Попрыгунчиком». Теперь у меня есть кличка. Никогда в жизни у меня еще не было клички.

***

Вот мы едем в лифте вместе с полудюжиной больных, а Кир курит и улыбается. Клубы дыма поглощают кабину. Старичок в инвалидном кресле многозначительно кашляет.

У Кира своя философия. Довольно простая философия. Ты свободен делать все, что захочешь. Твоя Свобода безгранична, пока ее у тебя не отнимут. У старичка в инвалидном кресле нет Свободы, потому что он слаб. У Кира есть Свобода, потому что он силен. Животная справедливость, позволяющая Киру курить в лифте.

— Это ведь ты толкнул меня с автострады? — тихо спрашиваю я.

Я задаю вопрос, хотя уже знаю на него ответ.

— Просто решил тебе помочь, — с улыбкой говорит Кир. — Ты ведь все равно собирался умереть?

Старичок испуганно таращится на нас.

— Да, но я выжил.

— Выжил и стал сильнее, — уточняет Кир. — Можешь сказать мне спасибо.

Я под тяжелым наркозом, мне уже все равно. Поэтому я пожимаю плечами и говорю спасибо.

Двери открываются. Первый этаж. Клубы едкого дыма выползают на серый больничный потолок приемного отделения. Старичок пулей вылетает из кабины-револьвера.

— Забудем прошлые обиды, — говорит Кир, хлопая меня по плечу, — пойдем прогуляемся. Будет весело.

Забыть прошлые обиды.

Два дня назад бритоголовый парень столкнул меня с автострады, а теперь он предлагает мне пойти прогуляться.

Как хорошо, что я под тяжелым наркозом и мне уже все равно, куда идти и откуда прыгать. Мое будущее раскатало по шести полосам. Началась моя новая жизнь, в которой уже нет смысла.

— О’кей, — говорю я, — пойдем прогуляемся.

И мы с Киром забываем прошлые обиды и выходим на улицу.