Все цветы Парижа

Сара Джио, 2019

После частичной потери памяти дочь известного киноактера Каролина Уильямс приезжает в Париж и арендует квартиру на улице Клер. Вскоре она понимает, что красивый старинный дом хранит сумрачную тайну. Каролина обнаруживает в одной из комнат письма некой Селины, датированные 1943 годом. Селину удерживали в доме насильно, но она не теряла присутствия духа и делала все, чтобы спасти своих любимых, особенно малышку дочь. Разбираясь с загадками, корни которых уходят более чем на полвека в прошлое, Каролина находит ключи и к собственной памяти, в глубинах которой притаились и боль, и вера, и любовь.

Глава 3

КАРОЛИНА

Пять дней спустя

Я открыла глаза и моргнула, прогоняя ужасный сон. В нем были сирены и огни. Была кровь. Маленький ребенок. Я села на постели, хватая ртом воздух. У меня болело все тело.

Где я?

Белые стены и лампы дневного света жестко резали глаза, и я прищурилась, чтобы рассмотреть помещение, в котором я находилась: на полу казенный кафель, некрасивые, выцветшие шторы на окне, за которым виднелся незнакомый город. Хотя… я различила знакомые очертания. Арка… Триумфальная арка? И тут до меня дошло.

Париж. Господи, почему я в Париже? Но тут же в моем сознании всплыл еще более насущный вопрос — КТО… я?

Я перевела взгляд на свои руки, бледные, с редкими крапинками веснушек, незнакомые. Пальцы тонкие, с бледно-розовыми ногтями. Лак на большом пальце правой руки немного отслоился. Под ногтем грязь. Я заставила свою правую руку дотронуться до левой — кожа тоже казалась мне чужой, — потом села. Сердце колотилось от усилий. Я была на больничной койке.

— Алло? — крикнула я — кому-нибудь, кто мог меня услышать, а еще, пожалуй, самой себе. Я была растеряна, потеряна, абсолютно, тотально — чужая, незнакомая душа, оказавшаяся в ловушке чужого, незнакомого тела. Я знала лишь то, что я жива и что я… ну… в Париже.

В дверь вбежала стройная сорокалетняя женщина.

— Вы… проснулись, — сказала она, вытирая салфеткой губы и что-то проглатывая. Очевидно, я прервала ее ланч. Я не могла сказать, раздражена она или нет. Впрочем, говоря по правде, я не могла сказать… ну… жива я или нет. Я крепко закрыла глаза и тут же очутилась в каком-то другом месте, на каком-то другом уровне сознания, где пассатные ветра теребят кроны пальм и пальмовые листья-перья шуршат так, как могут только они. Совсем другое дело, когда ветер обрушивается на кроны вечнозеленых деревьев, — тогда он зловеще гудит и воет, проталкиваясь сквозь жестколистый лес. Но это? Этот звук какой-то электрический. Он вибрирует в ушах. Звук чего-то назревающего. Звук из моего прошлого и звук чего-то, что вот-вот произойдет.

Теньканье ветряных колокольчиков, плач маленькой девочки… Я открыла глаза, мое сердце учащенно билось.

— Мадам, — сказала женщина в белом, стоя надо мной. — Мадам, вы проснулись?

Я моргала, моргала.

— Что произошло? Почему я тут?

— Вы попали в аварию. — Я заметила, что у нее высокие скулы, тонкие, выщипанные брови и веснушки на переносице. А еще сильный акцент, и я напрягалась, чтобы разобрать ее слова. — В страшную аварию.

Я попала в страшную аварию?

В палату вошла другая женщина; у этой величественная осанка, темные волосы гладко зачесаны назад.

— Привет, — сказала она тоже с сильным акцентом и села на стул возле меня. — Мы рады, что вы проснулись и пришли в сознание.

Я схватила ее руку и сильно стиснула.

— Пожалуйста, скажите мне, кто я. Расскажите, что со мной случилось. Как я попала сюда?

— Я врач, — сообщила она. — Вы находитесь в больнице Питье-Сальпетриер в Париже. Вы ехали на велосипеде, и вас сбил грузовик. Травмы серьезные — но насколько, мы еще не знаем. — Она дотронулась ладонью до моей руки и впервые улыбнулась; ее белые зубы сверкали в лучике света, отразившегося от оконного стекла. — Но это хороший знак — то, что вы пришли в себя. Очень хороший.

— Травмы? — спросила я, садясь. Я не знала, зима сейчас или лето. Понедельник или пятница. Хорошая я, как человек, или плохая. Я ничего не знала. Абсолютно ничего.

Докторша кивнула.

— Вы не приходили в сознание пять дней.

Я пошевелила руками и ногами.

— Меня не парализовало.

— Нет, — ответила она, наклоняясь ко мне. — Но у вас большая мозговая гематома, которая, судя по сканам, уменьшается. Скажите мне, что вы помните?

Я тяжело вздохнула, пытаясь отличить реальность от сна.

— Я… Я не знаю… — пробормотала я. У меня пересохло во рту. В голове пульсировала боль.

— Это ничего, — успокоила меня докторша. — Память — странная штука. Она может возвращаться по крошечным фрагментикам, а может и огромной волной, или… — Она замолкла и поглядела в окно.

— Или что?

Она покачала головой.

— Или вообще может не вернуться.

— Ой! — Я посмотрела на тонкое золотое кольцо на среднем пальце моей левой руки. Кто я такая?

— Мы поможем вам вернуться к нормальной жизни, — пообещала докторша.

Моя жизнь. Какая она?

— Парамедики подняли вашу сумочку на месте происшествия, — сообщила докторша. — Мы позвонили по некоторым из ваших телефонов, но пока не узнали ничего конкретного, только то, что вы живете на улице Клер. Когда вам станет лучше, сотрудники больницы отвезут вас туда.

Я хмуро кивнула, прогоняя непрошеную слезу.

— У меня есть… семья?

Докторша пожала плечами.

— Мы не нашли в Париже никого из ваших близких. По всей видимости, вы жили одна. — Она встала. — Я понимаю, как вам сейчас тяжело и страшно, — добавила она. — Но вы должны прежде всего радоваться, что остались в живых. Многим не везет так, как вам, в подобной ситуации. Для вас это подарок.

Сиделка протянула мне стакан воды и лекарство. Я проглотила его, запила водой и закрыла глаза. Женщины ушли.

Мне абсолютно не казалось, что я получила подарок. По моим ощущениям, я очутилась в каком-то кошмаре.

Еще через три дня

— Вы очистили свое сознание, — с улыбкой сказала сиделка — Эме. Я с удовольствием с ней общалась после моего пробуждения от того странного провала. Каждую ночь меня мучили кошмары — мне снилась авария, которая, вероятно, стерла жесткий диск в моей голове. Сон повторялся — я ехала на велосипеде вниз по извилистой улочке, встречный грузовик преградил мне проезд, а впереди шла женщина с маленькой девочкой. Доктор Леруа говорила мне каждый день, что ко мне вернется память, но пока что это было все, что я помнила. И хотя я могла перечислить все цвета радуги, дни недели или назвать фамилию шестнадцатого президента Соединенных Штатов, но о своей прежней жизни я не помнила ничего.

Мать и дочка уцелели, я с радостью услышала об этом. Вчера днем, когда я спала, они принесли мне в больницу цветы. Желтые розы. Их зовут Клодин и Жанетта. Двухлетняя Жанетта нарисовала мне картинку, и по какой-то необъяснимой причине я зарыдала, увидев ее, да так бурно, что Эме спешно дала мне валиум.

— Должно быть, вы были шикарной леди, — сказала с улыбкой Эме, протягивая мне черную кожаную сумочку.

— Шикарной леди?

— Да, — сказала она, показывая эмблему на боку сумочки. Моей сумочки. — «Шанель».

— О, — удивилась я, проводя ладонью по стеганым ромбикам и разглядывая золоченую пряжку в середине. — Так что же я… сноб?

— Нет-нет, — засмеялась Эме. — Просто у вас хороший вкус.

Да и мой адрес оказался нехилым. По моей кредитной карточке, как сказали мне сотрудники больницы, нашли большую квартиру с видом на Эйфелеву башню на престижной улице Клер; кажется, я арендовала ее уже три года. Полиция ходила туда, чтобы сообщить о несчастье моим родственникам, но никого не нашла. Опрос соседей завершил мой портрет. Я жила одна и редко куда-нибудь ходила. И вообще, они меня почти не знали.

— Я не понимаю, — сказала я Эме. — Я американка, живу в Париже в роскошной квартире, у меня шикарная сумочка. Почему же у меня нет ни семьи, ни друзей?

— У вас наверняка есть семья… где-нибудь в другом месте, — успокоила она меня. — А среди соседей нет друзей, потому что в таких домах чаще всего живут старики, которым нет дела ни до кого, кроме их карликовых пуделей и таксидермии. — Я представила себе висящие в квартирах рога, а она продолжала: — Бабушка моего друга живет рядом с вами. В апреле я была у нее на ланче, и она заявила, что ей не нравятся мои волосы. — Она замолчала и пригладила выбившийся завиток волос. — Может, вам просто не хотелось заводить знакомство с такими людьми?

— Возможно, — согласилась я, но внезапно испугалась. — Эме, а вдруг я тоже такая, как те люди?

— Нет, что вы! — возразила она.

— Скажите мне правду… — Я поглядела ей в глаза. — Я похожа на вздорную особу?

— Нет, — уверенно заявила она. — Вздорные люди никогда не спросят о том, вздорные ли они.

Я вымученно улыбнулась.

— Пожалуй, вы правы.

— Вот. — Она протянула мне пластиковую сумку. — Ваша одежда пострадала от падения, и я принесла из дома свою. Мы с вами примерно одинаковые ростом, и я подумала, что вы подберете себе что-нибудь из этих вещей. — Она улыбнулась. — Конечно, тут все скромное, но мы не можем отпустить вас домой в больничном.

— Ой, спасибо.

Я выбрала себе серый свитер, черные легинсы и бежевые хлопковые трусы, а Эме протянула мне белый спортивный лифчик.

— Надеюсь, он вам будет в самый раз, — сказала она и отвернулась, чтобы не стеснять меня. — Вы чуточку пышнее меня в этом месте.

Я усмехнулась, сбросила с себя больничную рубашку и осталась голышом. Я видела свое тело только частями, после того как пришла в сознание. Стройные, сильные ноги (доктор Леруа предположила, что я занималась легкой атлетикой, бегом), крепкий живот со старым шрамом, полная грудь с крупными сосками и сильные, изящные руки. Это я.

Я провела ладонью по светлым волосам, потом, держась за койку, надела трусы и легинсы. Влезла в бюстгальтер и натянула через голову свитер.

— Спасибо, — поблагодарила я, оглядывая свой наряд, когда Эме повернулась ко мне. — Вы… невероятно добры.

Я открыла сумочку от «Шанель» и порылась в ее содержимом. Увидела красную помаду, немного наличных, какой-то рецепт, номер телефона, нацарапанный на салфетке, и пачку жевательной резинки.

— Готовы? — Эме посмотрела на меня и взялась за ручку двери.

Я покачала головой.

— Эме, — сказала я, — как меня зовут?

— Я ждала, что вы спросите, — улыбнулась она. — Каролина. Вас зовут Каролина Уильямс.

Тяжело вздохнув, я вышла следом за ней из палаты и зашагала по коридору навстречу жизни, о которой ничего не знала. Мое сердце тревожно билось в груди.

Я Каролина Уильямс.

— Вот мы и на месте. — Клемент, сотрудник больницы, показал в окошко автомобиля на импозантное здание. — Это ваш дом.

— Правда? — недоверчиво спросила я, дотронувшись до оконного стекла, и обвела глазами старинное здание из серого камня с причудливой лепниной, слуховыми окнами и маленькими балкончиками с коваными узорами на решетке. Париж… да что там — квинтэссенция Парижа! Неужели это правда мой дом?

— Да, мадемуазель. — Он вышел из машины с бумажной сумкой в руке и помог мне открыть дверцу.

— Но он такой…

— Шикарный? — спросил он с улыбкой.

Я кивнула.

— Да, вы правы. Один из самых знаменитых парижских домов.

Я покачала головой и вздохнула.

— Как же я сюда попала? — пробормотала я сама себе.

Клемент с беспокойством повернул ко мне лицо.

— Вы точно готовы… — он замолчал, подыскивая подходящее английское слово, — ассимилироваться? — Я недоуменно подняла брови, а он поправил на носу очки в тонкой металлической оправе. — Доктор Леруа сказала, что вы…

— Что она сказала… — спросила я, но онемела, услышав свой испуганный, полный отчаяния голос. — Простите. — Я тяжело вздохнула. — Просто я так…

— Растеряны, — договорил он за меня. — Я понимаю. Но теперь вы дома. Я помогу вам устроиться.

Я вошла за ним в вестибюль, и маленький лифт рывком повез нас наверх, когда Клемент нажал на кнопку четвертого этажа.

— Вот мы и пришли, — сообщил он и вставил ключ в замок. Дверь открылась с легким скрипом, приглашая в дом, совершенно для меня чужой. Мой спутник щелкнул выключателем.

— О! — Я провела ладонью по классной и современной софе из синего бархата — со стеганой обивкой и бронзовыми ножками. — Это… очень мило.

— Еще бы. — Клемент улыбнулся.

Квартира была просторная, но с минимальным декором, отчего казалась еще больше, но в то же время навевала ощущение одиночества. Три больших окна в гостиной выходили на балкон. Я ожидала увидеть там растения в горшках и парочку стульев, но когда отперла три щеколды и распахнула французские двери, то увидела лишь испуганного голубя, который тут же улетел.

— Странно, — пробормотала я. — Тут приятно сидеть. Почему я держала балкон закрытым и пустым, словно боялась на него выходить?

Клемент пожал плечами.

— Не знаю. Моя жена умерла бы от радости, если бы у нее появилось столько места для цветов. — Он показал на уголки балкона. — Она использовала бы тут каждый сантиметр.

Почему же я так не делала?

Я прошлась по всей квартире, занимавшей правую часть верхнего этажа дома. Тут были три спальни. Две пустовали, третья, вероятно, была моя. Я села на огромную кровать. Одеяла были так туго натянуты и так аккуратно заправлены по краям, что я испугалась, что нарушу идеальный порядок, когда встану, словно это могло как-то огорчить ту, прежнюю меня.

— Кажется, ванная находится за холлом, а кухня за ней, — сказал Клемент.

Я с облегчением повернулась к нему, пользуясь этой отсрочкой, чтобы не открывать комод. Почему я так боялась заглянуть в ящики? Они мои, во всяком случае, мне так сказали. Но все-таки я почему-то была не готова или не чувствовала себя вправе рыться в самом личном, что было в моей жизни. Какие лифчики я носила? Обладала ли я чувством стиля? Может, в каком-нибудь носке спрятаны письма или тайная фотка бывшего любовника?

— Я оставлю вам сумку с продуктами, — сообщил Клемент, неловко кашлянув. — Одна из сиделок сходила на рынок и купила для вас кое-что из еды на первое время. — Он поставил сумку на деревянный пол. Из нее торчал багет.

— Спасибо, — поблагодарила я со стесненным сердцем.

— Если вам что-нибудь понадобится, — сказал он, снова поворачиваясь ко мне, — просто позвоните в больницу или доктору Леруа.

Тяжело вздохнув, я кивнула.

— У вас все будет нормально, — заверил он с улыбкой, которая меня мало успокоила.

Часы тикали где-то вдалеке. Я села на софу, потом снова встала и прошлась по гостиной, рассматривая странную, но все-таки жутко знакомую картину на стене — вероятно, изображение калифорнийского дворика: бассейн в окружении пальм и чаша с лимонами на деревянном столе. Я дотронулась до уголка картины, словно жалея, что она не умела говорить. Может, эта картина что-то значила для меня?

Я вздохнула. Все вызывало знакомые ощущения. Фрукты на кухне. Тиканье часов на стене. Запах мыла в ванной. Я не помнила их, но все-таки догадывалась, что должна их помнить.

Я решила еще раз осмотреть квартиру. С чего мне начать? Я чувствовала себя словно при переезде в новое жилье, когда грузчики кладут последние коробки и уходят, оставив тебя наедине с твоим багажом. Я была парализована непосильной задачей — мне предстояло распаковывать мою жизнь, и я стояла в растерянности и не знала, с чего начинать. С кухни? Со спальни?

Внутри всех невидимых коробок лежали воспоминания, которые нужно распаковать. Мне предстояла большая работа, но я боялась. Я отступила к софе, легла, положила голову на подушку. У меня отяжелели веки, я закрыла глаза. Завтра все будет не так туманно, заверила я себя, надеясь в душе, что я не ошибалась.