Анатомия скандала

Сара Воэн, 2018

Джеймс – любящий муж и отец, успешный политический деятель. И вот его обвиняют в ужасном преступлении. Софи, его жена, уверена: Джеймс невиновен, и она сделает все, чтобы защитить свою семью. Ведь если она на протяжении долгих лет хранила секрет Джеймса, то сможет спасти их брак и теперь. Кейт – барристер, поддерживающий иск против Джеймса. Она убеждена: Джеймс виновен и должен за все заплатить. Кейт знает, каково это – быть жертвой, и она умеет задавать вопросы, ответы на которые не все хотят услышать… Так кто же на самом деле Джеймс – жертва обстоятельств или преступник? И кто прав в своих убеждениях – Софи или Кейт? Возможно, этот скандал изменит их жизни навсегда и заставит Софи пересмотреть свое отношение к браку, а Кейт – воскресить давно забытых демонов…

Глава 7

Кейт

9 декабря 2016 года

Вечер пятницы. В приподнятом настроении я шла в гости к старой подруге. Эли живет в эдвардианском, с эркерами, доме на маленькой улочке в западной части Лондона. Прошла неделя с того дня, как Брайан вручил мне первые документы по делу Уайтхауса, и я до сих пор вне себя от волнения при мысли о том, что это дело будет слушаться в суде.

— О-о-о, какая ты возбужденная! Рождество? Или дело выиграла? — Эли поцеловала меня в щеку, принимая бутылку охлажденного просекко и букет цветов.

— Нет, только что поручили интересное дело, — объяснила я, идя за ней по коридору мимо целого леса пальто. Ноздри защекотал запах лазаньи — лук, чеснок, мясо со сладкой корочкой, — распространявшийся из тесной кухоньки в глубине дома.

Жизнь вокруг била ключом: старший ребенок шарил в буфете («А если я кушать хочу?»), вторая громко и без интереса играла на пианино, спотыкаясь на одном и том же пассаже, но и не думая его отрабатывать, и только младший, семилетний Джоэль, мой крестник, сидел тихо, занятый «Лего», который я принесла в надежде обеспечить часок спокойной беседы с его мамой. Однако уже через пятнадцать минут Джоэль почти закончил собирать конструктор — видимо, я выбрала слишком легкую модель.

Отодвинув вчерашнюю «Гардиан», Эли поставила передо мной чашку чая. У нее очень много дел, впрочем, как и всегда: четыре дня в неделю ведет уроки в школе, растит троих детей от семи до тринадцати лет и заботится о муже, Эде. Вот уж кому не приходится подчеркивать свою занятость, и это меня отчего-то обижает, будто жизнь Эли более насыщенная, чем моя. Материнство, брак и работа — пусть и не такая высокооплачиваемая, как моя, — отнимают у Эли столько сил, что к пятнице она, пожалуй, меньше всего расположена слушать о моих победах и тем более о моих проблемах. Видеть меня подруга, конечно, рада, но легко обошлась бы и без нашей встречи в конце долгой недели.

Вслух Эли этого, конечно, не скажет и не подаст виду, но я замечаю взгляд, брошенный на мою новую сумку — большую, из прекрасной твердой кожи, угадываю крайнюю усталость, тенью ложащуюся на лицо подруги и просачивающуюся наружу, когда Эли наконец присаживается к столу, шумно выдохнув — будто мячик спустили, — и, поморщившись, быстрыми, резкими движениями собирает волосы в хвост. Хроническую усталость выдают даже волосы — пронизанные седыми нитями светло-каштановые пряди, у которых давно пора подкрасить корни. На лбу между невыщипанными бровями залегли две глубокие морщины.

— Красивые очки. Новые? — спросила я, стараясь сделать ей приятное.

— Эти? — Эли сдернула очки, посмотрела на них будто впервые — одна из дужек погнута, стекла мутные — резко надела их на нос и посмотрела на меня с иронией и вызовом: — Им сто лет!

— Ты же ненавидела очки?

С подросткового возраста и до тридцати с лишним лет Эли носила только контактные линзы, считая очень гламурным надевать их без зеркала, балансируя крошечным прозрачным диском на кончике указательного пальца.

— Да? — Эли улыбнулась. — Очки дешевле, да и проще с ними… — Она пожала плечами, не желая озвучивать очевидное: у нее нет времени на себя, она уже и не помнит, что когда-то привлекала взгляды — стройная, светловолосая, уверенная в себе, в отличие от меня, скромной толстушки. Галерея образов прежних Кейт и Эли в разных физических воплощениях, наслаивающихся друг на друга, промелькнула передо мной, как сменные платьица на бумажных куклах.

— Ну что, как поживаешь? — Эли задрала очки на макушку и отодвинула оказавшиеся на столе детальки «Лего».

Мне показалось, что на самом деле ответ ей неинтересен: Эли прислушивалась к шипению лазаньи в духовке, думала о школьной форме, ворохом лежавшей на полу у стиральной машины, и о том, чтобы переложить первую, выстиранную партию в сушилку, с тяжелой размеренностью вращавшуюся глухими толчками.

— Я сказала — без перекусов! — Вскочив, Эли захлопнула дверцу нижнего шкафчика, где потихоньку шарил старший из ее сыновей, вечно голодный десятилетний Олли. — Через десять минут будем ужинать!

— Но я есть хочу! — топнул ногой мальчишка и выбежал из кухни — в нем явно играл тестостерон.

— Извини, — улыбнулась Эли и снова присела. — Здесь нормально не поговоришь.

Тут же в кухню расслабленной походкой вошла Пиппа, старшая, и, гибкая, как кошка, облокотилась о спинку моего стула.

— А о чем вы говорите?

— Выйди отсюда. Все марш в комнату! — раздраженно повысила голос Эли. — Дадите вы мне спокойно поговорить с подругой десять минут!

— Но, мама… — запротестовал ошеломленный Джоэль, когда его бесцеремонно выставили из кухни.

Его старшая сестра выпрямилась и вышла, нарочно виляя бедрами как модель. Я проводила взглядом эту девушку-ребенка, невольно восхищаясь ее расцветающей красотой и страшась того, что может готовить ей будущее.

— Так-то лучше. — Эли отпила чая и удовлетворенно вздохнула.

Интересно, почему мы не пьем просекко? Сегодня же пятница. В свое время мы бы уже три четверти бутылки уговорили. Но Эли убрала вино в холодильник. Я отпила чая — слишком крепкий, Эли никогда не умела заваривать, как я люблю, — дотянулась до огромного пакета молока у раковины и разбавила чай молоком.

— Так что ты говорила о новом деле?

Стало быть, ей все-таки интересно? У меня даже улучшилось настроение, но в душе тут же шевельнулось дурное предчувствие.

— Дело обещает стать громким. Изнасилование. Фигурант — весьма высокопоставленное лицо.

— Ну-ка, ну-ка?

Я замялась. Меня так и подмывало чуть-чуть приоткрыть завесу — не углубляться в подробности, а просто назвать имя.

— Я не имею права об этом говорить. — Я подавила искушение посекретничать.

На лице Эли появилось выражение: «А, ну-ну, раз тебе так больше нравится». Она еле слышно огорченно выдохнула. Между нами стремительно росло отчуждение, мы не успели побыть, как раньше, лучшими подругами и сплетницами.

— Джеймс Уайтхаус, — нарушила я собственные правила, торопясь вернуть дружескую близость. К тому же мне хотелось посмотреть на реакцию Эли.

Голубые глаза подруги полезли из орбит. В эту секунду все ее внимание принадлежало мне — Эли забыла обо всем на свете.

— Министр?!

Я кивнула.

— И ты будешь поддерживать обвинение?

— Да. — Я округлила глаза. Самой до сих пор не верится.

Эли длинно выдохнула. Я приготовилась к неизбежным вопросам.

— Думаешь, он виновен?

— Королевская уголовная прокуратура считает, что существуют веские основания для возбуждения дела.

— Это не одно и то же. — Эли покачала головой.

Сморщив нос, я выдала стандартный ответ:

— Он утверждает, что невиновен, но, по мнению прокуратуры, доказательств для обвинительного вердикта достаточно, и я приложу все усилия, чтобы убедить в этом присяжных.

Эли резко встала, рывком открыла ящик и начала набирать шесть ножей и шесть вилок. Бутылочки для масла и уксуса она держала в другой руке, как пару маракасов. Обернувшись, она задвинула ящик бедром.

Может, ей неприятен мой юридический жаргон и манера вещать, как в суде? Но мне трудно, обсуждая дело, переключиться на разговорный язык, как трудно и оставить мою юридическую въедливость и привычку к перекрестному допросу, когда я начинаю что-то доказывать. Эли явно не в духе — она упорно избегает моего взгляда, поджимает губы, будто сдерживается, чтобы промолчать. Но подруга скорее о чем-то задумалась, чем злится.

— Я в это не верю. Да, я слышала о его интрижке, но считаю его порядочным человеком. Он хорошо справляется со своими обязанностями, лично посещает мусульманские общины и не относится ко всем мусульманам предвзято. К тому же он такой душка…

— Душка?!

Эли, смутившись, пожала плечами.

— Ну этого тори я бы не выгнала из постели.

Вот это поворот, подумала я.

— Он же совсем не твой тип!

Уайтхаус совершенно не похож на Эда, с которым Эли вместе чуть не с двадцати лет: сейчас ее муж превратился в солидного, лысеющего директора школы.

— Я считаю Уайтхауса красавцем, — откровенно сказала Эли, и я увидела, как нелегкое бремя, которое она тащит по жизни — обязанности жены, матери, учительницы начальных классов, — разом спало с ее плеч после этого неожиданного признания. На мгновенье нам снова стало по восемнадцать: мы собираемся на студенческую вечеринку, болтая, кто из парней нам нравится.

Пожав плечами, я начала освобождать стол. От реакции Эли мне стало неуютно. Вот с чем предстоит столкнуться в суде: подсудимый склонит на свою сторону всех женщин-присяжных, да и некоторых мужчин, потому что такая внешность никого не оттолкнет. Точный подбородок, красиво очерченные скулы, зеленые глаза, высокий рост — и харизма, это редкое свойство, выделяющее Уайтхауса из общей массы. Полный набор качеств лидера. Прибавьте к этому обаяние, отпущенное ему в избытке, легкое, подкупающее обаяние, отличающее выпускников Итона. В таком обаянии окружающим чудится искренний интерес и неравнодушие. Перед этим трудно устоять — Оливия Литтон в этом уже убедилась. Я не сомневаюсь, что если посадить Уайтхауса на скамью подсудимых, а там он неизбежно и окажется, то он немедленно пустит в ход все свое обаяние как главный козырь.

— Что, несолидно с моей стороны очаровываться его внешностью, да?

— Да нет, при чем тут несолидно… Боюсь, это естественная реакция. От присяжных следует ожидать того же самого.

— Я все думаю о его бедняжке жене и детях — он же семейный человек! Наверное, поэтому мне трудно поверить в…

— О Эли, большинство насильников были знакомы своим жертвам. Это не негодяи с ножами, которые рыщут в темных переулках.

— Знаю. Тебе известно, что это я хорошо знаю. — Эли начала со стуком раскладывать на столе ножи и вилки.

— Ты мне еще расскажи, что не веришь в изнасилование в браке! — засмеялась я, желая скрыть огорчение и разочарование тем, что подруга верит в порядочность Уайтхауса.

— Ты несправедлива, Кейт. Так говорить нечестно.

В тесной кухне вдруг повеяло холодом. Эли стояла вся красная и потемневшими глазами смотрела на меня в упор. До меня вдруг дошло, что она не на шутку разозлилась.

— Я не хотела… умничать, — пошла я на попятный, чувствуя, как расширяется невидимая пропасть.

Трещина в наших отношениях появилась, когда я получила диплом с отличием, а Эли окончила колледж на слабые тройки, и расширилась после того, как она пошла работать в школу, а я — в адвокатуру. Подруга долго дулась на мое якобы интеллектуальное превосходство, однако иногда ее прорывало, и она тоже разражалась страстной речью о феминизме или гендерной политике, четко аргументируя свою порой весьма жесткую позицию. Неужели ее настолько изменил брак, материнство или просто возраст, сделав консервативной, не желающей верить, что мужчина приятной внешности — да что там, настоящий красавец — и к тому же представитель высшего общества способен на такое ужасное преступление? Все мы с годами смягчаемся, охотнее идем на компромиссы, меняем свое мнение, становимся не столь агрессивными, только вот я — исключение, особенно когда речь идет об изнасиловании.

Мне было обидно, но вымещать обиду на Эли было бы несправедливо. Это дело — и вполне вероятная перспектива того, что Джеймс Уайтхаус избежит наказания, — подействовало на меня неожиданно сильно. Несмотря на клокочущую в душе ярость, я умею эмоционально отстраняться. В редких случаях, когда я проигрываю дело, мне не дает покоя не только собственное поражение, но и последствия такого вердикта для истиц — женщин, чья манера одеваться, отношение к алкоголю и половое поведение изучались в суде чуть ли не под лупой, будто мы были какие-то озабоченные читатели таблоидов, но чей рассказ в итоге не получил доверия.

Обычно я легко оправляюсь после поражений: утренние пробежки, неразбавленный джин. Еще хорошо помогает, когда так загрузишь себя работой, что не остается времени на жалость к себе. Я представила доказательства, жюри приняло решение — все, живем дальше. Так я всегда себе говорю и обычно верю.

Но на этот раз меня задело за живое. И шансов у нас мало: обвиняемый и жертва состояли в отношениях, совсем как Тед Батлер и Стейси Гиббонс. Правда, семейного у Уайтхауса с Литтон было маловато, интрижка в основном проходила на работе — в лифтах, на офисных столах, за бутылкой «Вдовы Клико» в гостиницах и у Оливии дома. Некоторые показания позволяют предположить у Уайтхауса тягу к насилию, кроющуюся под обаятельной наружностью. Напрашивается вывод, что он со своим полнейшим пренебрежением к чувствам любовницы и обостренным ощущением собственных прав — обычный социопат.

Я не могу говорить об этом с Эли, не имею права раскрывать ей содержание показаний Оливии, детали случившегося. И дело не в профессиональной этике или в недоверии к подруге — мне претит расписываться в собственном бессилии: судебный процесс над этим высокопоставленным, харизматичным, пользующимся доверием человеком выиграть почти невозможно. Или мне не по себе оттого, что я теряю объективность, в которой никто никогда не мог усомниться?

— Давай не будем ссориться. — Моя замечательная подруга протянула мне бокал вина.

Предложение мира я приняла с благодарностью.

— Иди сюда. — Она раскрыла объятия с почти материнской нежностью.

Я порывисто обняла Эли, почувствовав исходящее от нее тепло и все ее маленькое мягкое тело, прижатое к моему, высокому и сухопарому.

— Не знаю, справлюсь я или нет, — призналась я Эли в макушку.

— Не говори ерунды.

— Вряд ли я добьюсь обвинительного вердикта. — Я отодвинулась, стыдясь своего признания.

— Ну это решать присяжным, ты же так всегда говоришь?

— Да. — От этой мысли мне стало совсем тоскливо.

— Это не дело, а настоящая головная боль. — Эли отпила вина. — У них была интрижка, и дамочка побежала в газеты, когда он дал ей отставку, выбрав все-таки свою жену и детей. Какая она тебе жертва? Она просто мстит!

— Это не значит, что она не была изнасилована, — ответила я сдавленным от злости голосом. Хорошо, что Эли не видела мои руки — кулаки сжались сами собой.