Самому себе не лгите. Том 1

Сборник, 2021

Сборник прозы и стихов современных авторов посвящен 200-летию со дня рождения Фёдора Михайловича Достоевского, являя дань уважения непревзойденному таланту классика русской литературы. Мир Достоевского имеет бесценное свойство: чем дальше продвигаешься в знакомстве с ним, тем бóльшие дали открываются перед нашим разумом. И сегодня, спустя два века, произведения великого романиста, мыслителя и публициста по-прежнему влекут и волнуют читателей. Достоевский изображает душевные терзания, сомнения и тайные желания своих героев, по его мнению, у людей есть только два пути совершенствования: один ведет в бездну и бесчеловечность, другой – к вере и любви. Современные писатели во многом развивают те же вечные темы, ведь порывы человеческой души, обретая в каждую эпоху новые черты и приметы, на самом деле остаются почти неизменными…

Руслан Гулькович

Родился 3 марта 1972 года в г. Кишинёве, учился и профессионально занимался спортом. Выступал за юношескую сборную Молдавской ССР по гандболу. В 1990 году был призван в армию, службу проходил в специальном подразделении пограничных войск КГБ СССР.

В 1994-м переехал в Ярославскую область, в том же году поступил на службу в МВД РФ. До 2009-го служил в подразделении по борьбе с организованной преступностью УВД Ярославской области. Неоднократно участвовал в контртеррористической операции на Северном Кавказе.

Руслан Болеславович — член Российского и Интернационального союзов писателей, участник многих российских поэтических конкурсов. В свет вышли две книги «Тебе, Россия» и «Непокоренные» — в серии «Бессмертный полк». Скоро выходит из печати книга «Вера в прозе и стихах».

Учитель: цикл «Непокоренные»

Войны дороги неизвестны,

Поступки наши как порог.

Судьбу нам надо встретить честно,

Чтоб упрекнуть никто не мог!

Он шел проселочной дорогой…

Куда ему теперь идти?

Случилось так, что видел много,

Душе покоя не найти.

…Фашисты въехали в село

Спокойно, словно на параде,

Их видел в школьное окно,

И страх застыл в том самом взгляде.

Три дня, как началась война.

Еще все были по домам,

Не ждали их средь бела дня…

Куда бежать? Кругом капкан.

А он — директор сельской школы,

Детей немецкому учил,

Еще не стар, уже не молод,

Жену с детишками любил.

Он прятал школьный реквизит,

Когда увидел их в окно,

От страха понял, что дрожит,

Бежать до дома — далеко.

Фашисты весь народ согнали

И забирали живность, скот,

Дома зачем-то поджигали,

Смеялись дико в полный рот.

Жену и двух своих девчат

Он среди жителей увидел,

От страха зубы так стучат!

Себя за страх возненавидел…

«Что делать, Боже? Как мне быть?

Быть может, всех сейчас отпустят?

Иль к немцам, что ли выходить?

За то, что прятался, не спустят…

Захар Ильич, наш председатель,

Он власть, заступится за всех,

А вон и Фёдор, мой приятель…

Их бьют двоих под жуткий смех,

Вон тетя Глаша подбежала,

Солдат пытаясь растолкать.

Толпа фашистов хохотала,

А офицер давай стрелять!

Он разрядил в них всю обойму,

Лежать оставил всех троих.

Что делать мне, я не пойму…»

И крик селян на время стих,

Лишь дети плакали, кричали,

От страха жались к матерям.

Фашисты с двух сторон стреляли

Кто вверх, кто рядом по ногам.

Дверь школы медленно открылась,

Он робко вышел на порог.

Стрельба и смех вдруг прекратились,

А он стоял, не чуя ног…

К нему быстро подошли два немецких солдата и, несколько раз ударив прикладами карабинов, погнали к толпе односельчан. Проходя мимо немецкого офицера, он, посмотрев на него, сказал:

— State! Was machst du?! (что означало: «Стойте! Что вы делаете?!»)

— Stehen! Zu mir! (Стоять! Ко мне!) — скомандовал офицер.

Его подвели, и немецкий офицер стволом пистолета приподнял его подбородок. Он посмотрел на офицера и увидел этот наглый, надменный взгляд победителя, перед которым все должны ползать, а не ходить.

— Du kennst die Deutsche Sprache? Das ist gut! Du bist wer?

«Ты знаешь немецкий? Это хорошо! Ты кто такой?» — перевел он для себя вопросы офицера.

— Ich bin Deutschlehrer (Я учитель немецкого), — ответил он.

— Das ist gut! Du wirst dieses Schwein übersetzen! (Это хорошо! Будешь переводить этим свиньям!) — понял он слова офицера.

В ответ он только утвердительно кивнул головой. В это время к офицеру подошел солдат, и они стали разговаривать, что-то обсуждая.

Учитель смотрел на тела застреленных — председателя, бабки Глаши и столяра Федора. Офицер стал ругаться в ответ на известия, о которых доложил солдат. Учитель прислушался и понял, что немцы получили приказ остаться в этом селе до подхода полка тылового обеспечения. Солдат доложил, что расстрелять жителей можно будет за селом, у большого оврага. Офицер ответил, что мужчин надобно расстрелять сейчас, а женщин позже.

Услышав их разговор, он не удержался и сказал, глядя на офицера:

— Sie sind Intellekuelle Nation! Wie können Sie? Das sind keine Soldaten, sondern gewöhnliche Menschen! (Вы ведь интеллигентная нация! Как вы можете? Это же не солдаты, а простые люди!)

— Wir sind Nation der Herren! Sie sind eine Nation von Sklaven! Ich sage und Stiefel küssen warden! — высокомерно ответил офицер. (Мы — нация господ! Вы — нация рабов! Я скажу, и сапоги целовать будете!)

— Wir werden nicht! (He будем!) — ответил учитель и посмотрел на односельчан.

— Was?! Du wirst zuerst küssen! (Что?! Ты первый будешь целовать!) — закричал немецкий офицер и жестом руки подозвал к себе солдата. Он негромко объяснил что-то солдату и показал рукой на сельчан, а потом на учителя. Солдаты стали выводить из толпы мужчин и мальчишек от двенадцати-четырнадцати лет. Четырех мужчин возрастом от сорока до шестидесяти лет отвели в сторону и поставили у стены школы. Учитель посмотрел на офицера и солдат, а потом на мужчин.

В это время к одному из мужчин подбежала девочка лет десяти с криком: «Папа! Папа!» и обняла его за пояс. Женщина подбежала забрать девочку, но солдаты ее не пустили и грубо толкнули обратно в толпу.

— Lass das Mӓdchen da! Lass es mit ihnen sein! Warten Sie auf das Team! (Девочку оставьте там! Пусть вместе с ними будет! Ждите команды!) — крикнул офицер и, посмотрев на учителя пальцем указал на свой сапог…

Селяне быстро расходились

Он на коленях все стоял,

Фашисты в смехе заходились,

Дочь подошла, ее обнял.

Потом с женой, с детьми за руки,

Побрел он медленно домой,

А дома выл душевной мукой,

«Ну кто я стал теперь такой?

Все осуждают, это точно,

Фашисту ноги целовал!

А тот хвалил еще нарочно,

Свиньей, паскуда, называл…»

Жена обняла: — Не волнуйся,

Односельчане все поймут!

В ответ он грустно усмехнулся:

— Они лишь взглядами сожгут!

Хотелось плакать и кричать,

Он был унижен и раздавлен:

«А, труса грязная печать!»

Им приговор себе объявлен.

Он взял стакан и самогоном

Облéгчил боль свою слегка.

Жена сказала строгим тоном:

— Ты спас всех нас наверняка!

Они бы нас поубивали,

Село сожгли бы все дотла!

Поверь, спасать бы нас не стали!

Где наша армия была?!

— Пойми ты, Зоя: я учитель!

Что скажут дети обо мне?!

Села что скажет каждый житель,

Коль ползал там, при немчуре!

— Те, кто не ползал, там остались,

Уже холодные, поди…

Односельчане все боялись!

Ты спас всех, что ни говори!

— А мне как жить?! Душа рыдает!

Сапог немецкий целовал!

— Да тьфу ты! Каждый понимает,

Что ты село и нас спасал!

Он успокоился немного,

И самогон его свалил.

…Прошло три дня — и у порога

Фашист стоит. Он дверь открыл,

Пошел за ним в комендатуру.

Его тот встретил офицер,

Он поздоровался с ним сдуру,

Тот был лицом и зол, и сер.

Они прошли по коридору

И в кабинет потом вошли,

Картина, что открылась взору,

Кричала: все с ума сошли!..

…На полу кабинета, у стены, лежали два подростка. В одном он с трудом узнал своего ученика Витю Седова. Лицо у мальчика было разбито, и дышал он через стоны.

— О Бог мой! Что случилось?! — бросился к нему учитель.

Но немецкий офицер успел схватить его за плечо и крикнул:

— Stehen! (Стоять!)

— Боже, что случилось?! Это же дети! — воскликнул он, обернувшись к офицеру, но понял, что его речь непонятна и переспросил уже по-немецки.

— A, diese russische Schweine fünf Motorrader verbrannt! Zwei Karabinen und drei Granaten gestohlen! — ответил офицер, что в переводе означало: «Эти русские свиньи сожгли пять мотоциклов! Украли два карабина и три гранаты!»

— Sie sind Kinder! Das kannst du nicht! (Они дети! Так нельзя!) — возразил учитель.

— Kinder?! Nein! Das sind Saboteure! (Дети?! Нет! Это диверсанты!) — кричал немецкий офицер.

Учитель подошел к лежащему подростку и, присев, потрогал его за плечо.

— Витя, Витя! Родители знают, что ты здесь? Они знают, что вы сделали? Кто второй мальчик? — легко тормоша его, спрашивал он.

— Иван Матвеич… помогите, помогите… — почти шепотом отозвался Витя.

— Кто второй мальчик?..

— Это Костя… — сплевывая кровь, с трудом ответил Витя.

— Какой Костя? Червяков?!

— Да… — пробормотал подросток и потерял сознание.

— Боже мой, Костя?! Червяков! Костя! — присел учитель рядом со вторым подростком. Он не узнал этого избитого мальчика, который частенько приходил играть с его дочками. С семьей Червяковых они были соседями, с общим забором.

Он гладил мальчика по голове, повторяя:

— Костя… Костя! Родители знают? Боже, что вы наделали…

— Дядя Ваня, помогите, — шепотом просил подросток.

В это время в кабинет зашли два солдата и стали говорить с офицером. Из их разговора учитель понял, что семьи этих мальчиков уже доставили в комендатуру, и жителей сгоняют к школе.

Офицер жестом показал ему подойти, а солдатам кивнул на подростков. Мальчиков грубо подняли и, держа за плечи, потащили в коридор и к выходу. Фашист и учитель последовали следом.

Жители села стояли у школы в окружении солдат, а семьи мальчишек стояли отдельно, у большого деревянного забора. Когда они вышли из комендатуры, солдаты уже подтащили подростков к их родным. Матери кричали и вытирали кровь с лиц и голов своих сыновей…

В семье Червяковых, кроме Кости, который полулежал, опираясь на забор, было еще двое детей. Мать гладила сына по голове, а отец держал на руках самого младшего, трехлетнего Колю, и за руку пятилетнюю Ирочку. У Седовых кроме Вити был еще четырехлетний Миша, который испуганно прятался за отцом и плакал, пока мать вытирала платком лицо старшего брата.

Офицер отдал команду, и трое солдат встали перед семьями, направив на них автоматы.

— Herr Offizier ich bitte Sie, aufzuhören! (Господин офицер, я прошу вас, остановитесь!) — закричал учитель, быстро подойдя к нему.

— Weswegen? (Почему?) — спросил, усмехаясь, офицер.

— Das sind Leute, da sind Kinder! (Это же люди, там дети!)

— Das sind Feinde! Sie werden erschossen! — громко отвечал офицер, что означало: «Это враги! Они будут расстреляны!»

— Иван! Иван! Детей спаси! Детей! — кричал учителю Николай Червяков, глава семьи.

Односельчане кричали, ругая фашистов матом. Женщины и дети плакали.

— Herr Offizier, Kinder, lassen Sie die Kinder nehmen! Ich bin ihr Verwandter! (Господин офицер, детей, разрешите детей себе заберу! Я их родственник!) — просил учитель.

— Nur zwei! (Только двоих!) — зло выкрикнул офицер.

— А как же остальные? — спросил он и посмотрел на офицера. По взгляду сообразил, что его не поняли и спросил по-немецки: — Was ist mit den anderen?

— Sie haben drei Minuten! (У вас три минуты!) — рявкнул офицер и глянул на часы.

Учитель быстро подошел к семье Червяковых и, посмотрев на отца, с трудом выдавил:

— Кого-то одного…

— Ваня, как одного?! Хотя бы малышей! — вскрикнул отец.

— Иван! Нашего возьми! Ваня! — голосили мать с отцом Седовы.

— Ваня, я прошу, малышей возьми! Они тебе разрешат, Ваня! — умолял старший Червяков.

— Одного! Больше нельзя! Одного, понимаешь?! — крикнул он в ответ.

Червяков передал ему с рук маленького Колю и, опустив голову зарыдал, прижимая к ногам дочку.

Учитель взял ребенка и пошел к Седовым.

— Дядя Ваня, меня возьмите! — громко попросила пятилетняя Ирочка.

Он обернулся и посмотрев на малышку, чуть не завыл от безысходности. Потом отвернулся и опустил голову, прижавшись лбом в плечо маленького Коли, которого держал на руках. Подойдя к Седовым, уже едва сдерживая слезы, промолвил:

— Давайте Мишу!

Родители плача, поцеловали ребенка и подтолкнули его к учителю. Он взял его за руку и, отвернувшись, повел подальше от этого места.

Идя с детьми, учитель не давал им оборачиваться… Буквально через две минуты три длинные очереди заглушили людские крики…

Его догнала плачущая жена с дочками.

— Идите домой! — передав ей детей, крикнул учитель.

А сам побежал в лес, где, упав на траву, в голос разрыдался…

Он пил три дня. Боль не утихла,

Не мог он справиться с собой,

И самогона нет уж литра,

Душа срывается на вой.

Жена хлопотами спасалась

Два сына у нее теперь.

А на него смотреть боялась:

Он всё стонал в своей мольбе…

В один из дней собрал котомку,

Жене сказал: — Меня не жди!

— Куда собрался в путь-дорожку?

Что значит это, мне скажи!..

— Не бойся, по лесу пройдусь…

Кто спросит — скажешь, за грибами.

Два дня, и к вечеру вернусь,

Пока хозяйствуйте тут сами!

Он шел проселочной дорогой.

Куда ему еще идти?

Он за неделю видел много,

Душе покоя не найти.

Тропой в болото, вышел к балке,

Нашел сторожку лесника

Еда и снасти для рыбалки,

С полкилометра есть река.

«Фашист сюда дойти не сможет,

Семью смогу перевезти.

Ох, жажда мести душу гложет!

Шалаш бы надо возвести…»

…Он смог соорудить два небольших шалаша, сложил в одном из них взятое с собой: два ножа, веревку, спички, мыло, бутылку керосина и четыре банки сливового варенья.

«Ну вот и хорошо… Пора возвращаться. Остальные вещи и продукты с собой принесем. На первое время должно хватить, а там глядишь, и война закончится…» — рассуждал он, собираясь в обратный путь.

Дорога домой через лес и болото заняла сутки. Грязный и усталый, он ввалился в дом.

— Ты где пропадал? — бросилась к нему жена.

— Устал я, Зоя, очень устал! Согрей воды помыться.

— Ты где был, Ваня?.. Я боюсь… Согрею сейчас, только скажи: что ты делал? Где был?

— Зоя, я всё тебе расскажу, только позже. Помоюсь, отдохну и расскажу…

— Ваня, тебя дед Матвей искал. У него там что-то стряслось, — помогая ему раздеться, говорила жена.

— Давно искал?

— Так днем еще! Ты есть будешь?

— Сначала вымоюсь…

Уложив детей спать, жена полила ему из ведра и накрыла на стол. Выпив полстакана самогона, он закусил жареной картошкой и солеными огурцами. Посмотрев на жену, учитель сказал:

— Зоя, нам придется уходить в лес. Так что надо потихоньку готовиться… Запастись продуктами, ну и всем необходимым.

— Ты думаешь, так лучше будет? А дети, Ваня, они-то в лесу как?..

— Уж лучше в лесу, но живые! Или ты думаешь, фашисты пощадят кого? А захотят тебя как бабу — мне что, плакать да смотреть предлагаешь?!

— Не знаю… Страшно, Ваня! А как найдут нас, что будет?

— Уйдем туда, за болото, где избушка лесника. Там не отыщут! Да и, думаю, всё это ненадолго, война месяца через два-три закончится… Надеюсь, наши к ноябрю вернутся и выкинут фашистов из деревни.

— Дай Бог! Дай Бог! А когда пойдем-то, Ваня?

— Дней через пять, наверное. Надо подготовиться и подумать, когда лучше…

В это время в окно постучали.

— Кто там еще так поздно?! — насторожившись, спросил он.

— А… дед Матвей опять! — ответила жена.

— Пойду выйду, поговорю с ним!

… — Ну, что случилось, дед Матвей?

— Иван, прошу тебя, спасай!

Идем к фашистам побыстрей

И заберут меня пускай!

— Да, объясни, прошу я, толком!

Что вдруг случилось?.. Что стряслось?!

— Я выть готов от боли волком,

И вот: ружье мне взять пришлось!

— Зачем ружье?! И что случилось,

Ты мне расскажешь, наконец?

— Беда такая приключилась,

Она у них! Совсем птенец…

Забрали Нинку! Там, у них!

В комендатуре, целый день!

Хотел поднять я всех своих

«Сдурел, — сказали, — старый пень?»

Боятся все… вот я к тебе,

Спаси кровиночку мою!

— Ты что прикажешь делать мне?

Ее к тебе как приведу?!

— Так объясни им, мол, на ихнем:

Пятнадцать лет, дитё совсем!

А если нет, то наших кликнем,

И смерть тогда им будет всем!

— Ты, дед Матвей, сдурел, гляжу я:

Война неделю как идет.

Фашист, паскуда, торжествуя,

Бои за Минск уже ведет!

— Неужто… Минск?! Ох, ох, беда!

Так что же делать мне, Иван?

Пропала внучка навсегда?!

Ее врагу я не отдам!

Вот, взял ружье, перестреляю!

— Успеешь многих застрелить?

— Хоть одного! Ну, я не знаю…

А что ж, лишь плакать да грозить?

— Ружье оставь! Пойдешь со мною.

Просить их буду, убеждать…

Но чужды мы для них душою:

Для них забава — нам страдать!..

…Он забежал в дом и вполголоса, чтоб не разбудить детей, сказал:

— Зоя, я со стариком схожу…

— А что случилось? — встревожилась жена.

— Беда, у них, Зоя… Нинку фашисты забрали и держат у себя.

— А ты что можешь сделать? Страшно, Вань… Как бы боком не вышло.

— Ничего, Зоя, я попробую с немцами поговорить. Может, удастся… может, отпустят.

— Ой, боюсь я, Ваня!

— Ничего, ничего, не бойся. Мы быстро… попробуем упросить! — приобняв жену, ответил он и, поцеловав ее, вышел.

Идя по ночной деревне вместе с дедом Матвеем к школе, где размещалась комендатура, учитель размышлял: «Хорошо, придем… А дальше? Что дальше? Давить на то, что они культурная нация? Не смогу. После всего, что они творили, язык не повернется… Да и какая они культурная нация, к черту! Убийцы! Душегубы! Так, спокойно… Надо как-то их уговорить. Девочка же ничего не сделала… Ладно, буду смотреть по обстоятельствам!»

— Иван, слышишь, что говорю? — дед Матвей выжидающе смотрел на него.

— Что?..

— Они там гуляют. Ну, это… пьянствуют! Праздник у них какой, что ли…

— Ладно, дед, поглядим!

Во всех окнах школы горел свет, около входа группа немецких солдат горланили веселую песню. Трое из них держали стаканы, а один наливал им самогон из большой бутылки.

— Ты, дед Матвей, обожди меня здесь!

— Ага, Ваня, ага!

Учитель подошел к дверям, но никто из охраны его не остановил и ни о чем не спросил. Идя по школьному коридору школы, он то и дело натыкался на пьяных немецких солдат. В нескольких классах он видел последствия попойки: разбросанные консервные банки, остатки еды на партах и спящих на полу фашистов.

Он постучался и, спросив по-немецки разрешения, вошел в кабинет коменданта. На письменном столе стояли открытые консервы, лежала неровно отрезанная буханка хлеба, сало, овощи с деревенских огородов и большая бутылка самогона. «Культурная нация… Да просто свиньи!» — успел подумать он.

— Und der Lehrer! Sind Sie hier um uns zum Sieg zu gratulieren? (А, учитель! Вы пришли поздравить нас с победой?) — встретил его старший офицер.

— Господин офицер, вы сильно пьяны. Я и не слыхал еще о победе. Я пришел с просьбой… — ответил учитель.

— Гельмут, он еще не слышал, что мы победили! — наливая себе в стакан самогон, крикнул майор.

Из смежного маленького кабинета, шатаясь и застегивая форменные галифе, вышел второй офицер. Он довольно улыбался, бросив на стул портупею с кобурой.

— Господин майор, надо налить этой русской свинье, чтоб он выпил за нашу победу!

— Да, это правильно! — Офицер налил в стакан самогону и протянув ему, продолжил: — Пейте, учитель! Ваша армия бежит так быстро, что ее не догнать. Война скоро закончится в Москве!

Но учитель не взял стакан, а быстро прошел в смежный кабинет. Замерев в дверном проеме, он закричал:

— Звери! Как вы могли?! Она же еще ребенок! Изверги!

Обернувшись, посмотрел на фашистов и осознал, что его не поняли. Он тут же перевел свои слова.

— Du russisches Schwein! (Ax, ты русская свинья!) — крикнул младший офицер и дважды ударил его по лицу.

— Helmut, hör auf! (Гельмут, хватит, довольно!) — остановил его майор.

Учитель сплюнул кровь из разбитой губы и с яростью посмотрел на фашистов. Внутри всё кипело от ненависти. Майор медленно подошел к нему и выплеснул самогон в лицо.

— Du kannst noch mal den Ton erhöher! Ich erschiese dich und deine Familie! — сказал майор, и учитель испугался, потому что это означало: «Скотина, если ты еще раз повысишь тон, я расстреляю и тебя, и твою семью!».

Он вытер рукой лицо и в знак согласия кивнул головой. В то же мгновение схватил со стола нож и с силой ударил майора в живот. Резко, не выпуская ножа из руки, так же наотмашь ударил второго офицера. Тот схватился за горло и повалился на стол…

Майор стонал, стоя на коленях и держась за живот. Учитель сделал шаг к нему, и фашист поднял голову. В его глазах читался страх и удивление. Руки, которыми он зажимал рану, были в крови.

— Ты же учитель… Свинья. Жаль, что не расстрелял тебя, — сквозь стоны негромко говорил майор, протягивая руку к кобуре.

— Ах, ты, гад! — ответил он и, схватив со стола бутыль с самогоном, ударил им фашиста по голове. От удара бутыль разбилась и самогон хлынул на голову офицера. Майор вскинул руки вверх и рухнул на пол. Из раны на голове заструилась кровь.

Учитель взял ключи со стола и закрыл дверь. В это время из смежного кабинета, держась за стену, вышла Нина и негромко произнесла:

— Дядя Ваня, помогите…

Он не успел подхватить девочку, и она упала…

…Поднял он девочку: — Идем!

Тебя я к деду отведу…

По коридору с ней прошел,

Уже решив свою судьбу.

У немцев пьянка и веселье:

«Советы в панике бегут!

Тут не война, а развлеченье,

В Москве сапог немецкий ждут!»

Им только молча улыбался

И Нину вывел на порог.

Потом уже себе признался:

«Я это сделал! Значит, смог!»

Дед внучке ринулся навстречу,

Ее обнял и зарыдал…

— Да, дед Матвей, недобрый вечер.

И я чертовски так устал!

Вы уходите, я вернусь,

Иначе хватятся враги.

Теперь я смерти не боюсь,

И всё решил. А ты беги!

И всем скажи, чтоб убегали.

Прошу, моим ты помоги

Жена ведь справится едва ли…

Всех к Волчьей балке уводи!

— Постой! Зачем же возвращаться,

Коль ты охальников уговорил?..

— Эх, некогда мне было объясняться!

Я их обоих там… убил.

Дед рот рукой себе закрыл,

И головою покачал.

«Прости!» — глазами говорил:

Он всё, что будет, понимал…

— А потому поторопись,

Пока им будет не до вас!

С моими за меня простись,

О них лишь думаю сейчас…

Дед с внучкой уходили быстро,

А он вернулся в кабинет.

Взгляд бросил на тела фашистов,

Присел. «Назад дороги нет!»

Взял пистолеты и обоймы:

«Еще бы знать, как заряжать…

Сидел и думал он спокойно.

Да, это страшно: умирать…»

Он полчаса всё не решался,

Крутя в руках тот пистолет.

С родными мысленно прощался,

И в миг последний — снова… нет!

То «вальтер» брал, то «парабеллум»,

К груди примерил и к виску.

Не знал, куда надежней целить,

Не мог унять дрожь и тоску…

Вдруг тихо стало в коридоре.

«Должно быть, все поулеглись.

Война с вином обычно в ссоре

Коль выпил, смерти берегись».

Но вот в дверь постучали нервно,

И он со стула враз вскочил.

То вдруг хватились офицеров…

Учитель тот же нож схватил.

«А может, лучше сделать выстрел?

Ножом, пожалуй, не смогу…

Вы только, изверги, приблизьтесь

Глаза закрою и воткну!»

Пока стучали, сомневался,

Менял оружие в руках.

И дверь открыть он не решался,

На ватных чуть держась ногах…

Ключ осторожно повернул

И тут же сделал шаг назад.

А пьяный немец дверь толкнул

И выпучил свои глаза.

Он в кабинет вошел, ругаясь,

Бутылку бросил, закричал,

И за грудки без сил хватая,

Проклятья только посылал.

И он, превозмогая слабость,

Прижал, на горло надавил…

Нет, выхода не оставалось

Учитель в гада нож вонзил.

Сталь плоть разрезала мгновенно!

Фашист от боли захрипел.

Ослабла хватка постепенно,

По стенке на пол он осел…

Переступив через тело, учитель быстро закрыл за собой дверь. «Что теперь? Этот уже третий. Что дальше? Пожар? Может, устроить пожар? Да, многие пьяные спят, стоит поджечь здание…» — размышлял он, сгребая в большую кучу всякие бумаги. Засунул за ремень два пистолета и выглянул в коридор.

— Пока никого нет, успею! — сказал сам себе и, присев, чиркнул спичкой. Бумага быстро разгоралась, захватывая деревянный пол. Разлитый самогон помогал огню…

Учитель вышел в коридор и оставил открытой дверь. В последний момент он решил выйти из школы и бежать. Идя к выходу, увидел на крыльце двух немецких солдат, которые курили за пьяной болтовней. Когда до них осталось несколько шагов, на темной улице закричали по-немецки:

— Пожар! Кабинет коменданта горит!

Учитель остановился, два солдата направились в его сторону. Выхватив один пистолет, он стал стрелять. Один из фашистов вздрогнул и сразу упал, а второй побежал на улицу, но на пороге присел и повалился на крыльцо. Половину коридора заволокло дымом. С улицы на крыльцо забегали немцы, и один из них несколько раз выстрелил в сторону учителя.

Он побежал по коридору в другую часть здания, где не было огня и дыма. Дверь одного из классов открылась, и ему навстречу, медленно одеваясь, вышли три солдата. Было видно: они не понимают, что происходит.

С расстояния не более двух метров учитель стал стрелять. Фашисты кричали и один за другим падали. Рядом с ним в стену ударялись пули. Он подобрал автомат одного из убитых солдат и, быстро забежав в класс, закрыл дверь. Выключив свет, встал у простенка между окнами.

В дверь стали тарабанить и стрелять. Учитель бросил пистолет, в котором закончились патроны, и вытащил из-за пояса второй. Ответив в сторону двери тремя выстрелами, он стал разбираться с автоматом, положив «вальтер» на парту.

— Черт возьми, как из него стрелять? Железяка хренова! Почему не стреляет?! — говорил он сам себе, нажимая спусковой крючок и крутя автомат в руках. Случайно передернув затвор, нажал на спуск, и короткая очередь ударила в пол.

— Ага! Есть! Заработал! — обрадовался он и тут же дал длинную очередь по двери.

Стучать перестали, но через пару минут в окна тоже ударила автоматная очередь. Стекла разлетелись в мгновение, и учитель, упав на пол, повалил две парты, спрятавшись за ними.

В темноту класса с улицы ударили узкие лучи фонарей. К окнам подошли немецкие солдаты, которые светили вовнутрь и старались рассмотреть стрелка среди беспорядочно расставленных парт и перевернутого книжного шкафа. В тонких полосках света было видно, что через щели двери класс наполняется дымом.

Учитель направил ствол автомата на ближайшее окно, и как только луч от фонаря упал рядом с ним, вскочил и с криком стал стрелять. Немецкий солдат вскрикнул, и свет пропал…

В то же мгновение улица ожила вспышками автоматных очередей. Казалось, от этого свинцового дождя не было спасения, но учитель сумел перевернуть еще одну парту и упасть в углу, сбоку от окна. Класс всё больше наполнялся дымом, и становилось труднее дышать…

Когда сражения идут,

Жизнь единичная не в счет,

За грань десятками шагнут,

Порой полкáми небо ждет.

Но каждый твердо понимает:

Война заставит выбирать,

И каждый сам определяет,

Как будет жить и воевать.

…А он, от дыма задыхаясь,

Стрелял уж вовсе невпопад.

Но ненависть вела святая

Дороги не было назад…

И из окна он, в ночь стреляя,

Кричал врагам: — Вся жизнь к чертям!

Им по-немецки добавляя:

— Война у каждого своя!..

А сколько их, таких безвестных,

Вели с врагом свою войну,

Нам все герои неизвестны.

Народ геройски спас страну!