Отпрыск королевы-ведьмы

Сакс Рохмер, 1918

Описанные здесь странные деяния Энтони Феррары, призваны проиллюстрировать определенные этапы колдовства, как оно практиковалось ранее (согласно многочисленным записям) не только в Древнем Египте, но и в Европе в Средние века. Ни в коем случае приписываемые ему способности не превышают тех, которыми наделен полностью экипированный Адепт.

Энтони Феррара

Роберт Кеан посмотрел на другой конец двора. Только что взошла луна, и она смягчила красоту старых зданий колледжа, смягчила суровость времени, отбрасывая тени под монастырскими арками на западе и выделяя более рельефный плющ на древних стенах. Решетчатую тень на поросшие лишайником камни за вязом отбрасывала потайная калитка; а прямо впереди, там, где между причудливой дымовой трубой и бартизаном виднелось треугольное голубое пятно, похожее на расшитый блестками бархат, лежала Темза. Именно оттуда дул прохладный ветерок.

Но взгляд Кеана был прикован к окну почти прямо перед ним, к западу от дымоходов. В комнате, к которой оно принадлежало, ярко горел огонь.

Кеан повернулся к своему спутнику, румяному и атлетически сложенному мужчине, несколько бычьего типа, который в данный момент деловито вычерчивал срезы на человеческом черепе и проверял свои расчеты по книге Росса"Болезни нервной системы".

— Сайм, — сказал он, — почему в это время года в комнатах Феррары всегда горит огонь?

Сайм раздраженно взглянул на говорившего. Кеан был высоким, худощавым шотландцем, чисто выбритым, с квадратной челюстью, с короткими светлыми волосами и серыми глазами, которые часто говорят о необычной мужественности.

— Разве ты не собираешься заняться какой-нибудь работой? — патетически спросил он. — Я думал, ты придешь, чтобы помочь мне с базальными ганглиями. Я пошел на это; и вот ты застрял, уставившись в окно!

— Уилсон, в конечном счете, обладает самым необычным мозгом, — сказал Кеан с очевидной неуместностью.

— Неужели? — рявкнул Сайм.

— Да, он в бутылке. Его взял отец у Барта; он отправил его вчера. Ты должен это увидеть.

— Никто никогда не захочет засунуть твой мозг в бутылку, — предсказал хмурый Сайм и возобновил свои занятия.

Кеан снова раскурил трубку, снова глядя через четырехугольник. Затем…

— Ты никогда не был в комнатах Феррары, не так ли? — спросил он.

Последовало приглушенное проклятие, грохот, и череп покатился по полу.

— Послушай, Кеан, — воскликнул Сайм, — у меня осталась всего неделя или около того, а моя нервная система отчаянно расшатана; я разорвусь на куски из-за своей нервной системы. Если ты хочешь поговорить, давай. Когда ты закончишь, я смогу приступить к работе.

— Хорошо, — спокойно сказал Кеан и бросил свою сумку через стол. — Я хочу поговорить с тобой о Ферраре.

— Тогда давай. Что случилось с Ферраро?

— Ну, — ответил Кеан, — он странный.

— Это не новость, — сказал Сайм, набивая трубку. — Мы все знаем, что он странный парень. Но он пользуется популярностью у женщин. Он бы сколотил состояние как специалист по нервным расстройствам.

— Ему и не нужно; он унаследует состояние, когда сэр Майкл умрет.

— У тебя тоже есть хорошенькая кузина, не так ли? — лукаво осведомился Сайм.

— Есть, — ответил Кеан. — Конечно, — продолжил он, — мой отец и сэр Майкл — закадычные друзья, и хотя я никогда не видел молодого Феррару, в то же время я ничего не имею против него. Но… — он заколебался.

— Выкладывай, — настаивал Сайм, странно наблюдая за ним.

— Ну, я полагаю, это глупо, но зачем ему нужен огонь в такую жаркую ночь, как эта?

Сайм уставился на него.

— Возможно, он отступник, — легкомысленно предположил он. — Феррара, хотя его корни считаются шотландскими — не так ли? — Должно быть, изначально были итальянскими…

— Испанскими, — поправил Кеан. — Они принадлежат сыну Андреа Феррары, мастеру по изготовлению мечей, который был испанцем. Цезарь Феррара прибыл с Армадой в 1588 году в качестве оружейника. Его корабль потерпел крушение в заливе Тобермори, и он сошел на берег — и обосновался.

— Женился на шотландской девушке?

— Вот именно. Но генеалогия семьи не объясняет привычек Энтони.

— Какие привычки?

— Ну, смотри.

Кеан махнул рукой в сторону открытого окна.

— Что он делает в темноте всю ночь, когда горит огонь?

— Может у него грипп?

— Чепуха! Ты никогда не был в его комнатах, не так ли?

— Нет. Очень немногие мужчины бывали там. Но, как я уже говорил, он пользуется популярностью у женщин.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что были жалобы. Любого другого человека отправили бы вон.

— Ты думаешь, у него есть влияние…

— Несомненно, какое-то влияние.

— Что ж, я вижу, что у тебя есть серьезные сомнения относительно этого человека, как и у меня самого, так что я могу облегчить свой разум. Ты помнишь ту внезапную грозу в четверг?

— Давай быстрее, совсем расстроил меня из-за работы.

— Я попал в нее. Я лежал в плоскодонке в заводи — ты знаешь, в нашей заводи.

— Ленивый пес.

— По правде говоря, я пытался решить, должен ли я оставить кости и занять пост, который мне предложили. Тогда произошло нечто, что совершенно изменило ход моих размышлений.

Комната затуманилась от табачного дыма.

— Было восхитительно тихо, — продолжил Кеан. — Водяная крыса поднялась в футе от меня, а зимородок хлопотал на ветке почти у моего локтя. Сумерки только наползали, и я не слышал ничего, кроме слабого поскрипывания весел с реки и иногда капания воды с шеста плоскодонки. Мне показалось, что река внезапно опустела; стало совершенно неестественно тихо — и неестественно темно. Но я был так погружен в размышления, что мне и в голову не пришло пошевелиться.

Затем из-за поворота появилась флотилия лебедей с Аполлоном — ты знаешь Аполлона, царя-лебедя? — во главе. К этому времени стало ужасно темно, но мне никогда не приходило в голову спросить себя, почему. Лебеди, скользившие так бесшумно, могли быть призраками. Установилась тишина, совершенная тишина. Сайм, эта тишина была прелюдией к странной вещи — нечестивой вещи!

Кеан взволнованно встал и подошел к столу, пнув череп со своего пути.

— Это была надвигающаяся буря, — отрезал Сайм.

— Это было что-то другое! Слушай! Стало еще темнее, но по какой-то необъяснимой причине, хотя я, должно быть, слышал раскаты грома, я не мог оторвать глаз от лебедей. Потом случилось то, о чем я пришел сюда рассказать тебе; я должен кому-нибудь рассказать то, что я не скоро забуду.

Он начал выбивать пепел из своей трубки.

— Продолжай, — коротко приказал Сайм.

— Большой лебедь — Аполлон — был в десяти футах от меня; он плавал в открытой воде, вдали от других; ни одно живое существо не коснулось его. Внезапно, издав крик, от которого у меня кровь застыла в жилах, крик, которого я никогда в жизни не слышал от лебедя, он поднялся в воздух, расправив свои огромные крылья — как измученный призрак, Сайм; я никогда не забуду этого — в шести футах над водой. Жуткий вопль превратился в сдавленное шипение, и, подняв настоящий фонтан воды — меня затопило — бедный старый царь-лебедь упал, ударил крыльями по поверхности — и затих.

— Ну?

— Другие лебеди ускользнули, как призраки. Несколько тяжелых капель дождя застучали по листьям наверху. Признаюсь, я был напуган. Аполлон лежал, положив одно крыло прямо на плоскодонку. Я стоял на ногах; я вскочил на ноги, когда это произошло. Я наклонился и коснулся крыла. Птица была совершенно мертва! Сайм, я вытащил голову лебедя из воды, и… его шея была сломана; сломано не менее трех позвонков!

Облако табачного дыма тянулось к открытому окну.

— Сайм, не один на миллион способен свернуть шею такой птице, как Аполлон; но это было сделано на моих глазах без видимого вмешательства Бога или человека! Когда я бросил птицу и направился к берегу, разразилась буря. Раскат грома проговорил голосом тысячи пушек, и я изо всех сил рванулся из этого призрачного захолустья. Я промок до нитки, я бежал всю дорогу от заводи.

— Ну? — снова потребовал Сайм, когда Кеан остановился, чтобы набить трубку.

— Именно то, что я увидел мерцающий свет камина в окне Феррары, побудило меня сделать это. Я не часто навещаю его, но я подумал, что растирание перед камином и стакан тодди приведут меня в порядок. Гроза утихла, когда я добрался до подножия его лестницы — только отдаленный раскат грома.

— Затем из тени — было совсем темно — в мерцающий свет лампы вышел кто-то, закутанный в плащ. Я ужасно вздрогнул. Это была девушка, довольно симпатичная девушка, но очень бледная и с чересчур яркими глазами. Она бросила один быстрый взгляд на мое лицо, пробормотала что-то, я думаю, извинение, и снова отступила в свое укрытие.

— Его предупреждали, — проворчал Сайм. — В следующий раз будет проще уволить.

— Я побежал наверх и постучал в дверь Феррары. Сначала он не открыл, но крикнул, чтобы узнать, кто стучит. Когда я сказал ему, он впустил меня и очень быстро закрыл дверь. Когда я вошел, меня встретило едкое облако — благовония.

— Благовония?

— В его комнатах пахло, как в забегаловке; я ему так и сказал. Он сказал, что экспериментирует с кифи — древнеегипетским материалом, используемым в храмах. Было темно и жарко; фу! как в печи. Комнаты Феррары всегда были странными. Боже правый, они отвратительны!

— Как? Феррара провел отпуск в Египте; я полагаю, он привез какие-нибудь вещи?

— Вещи — да! Нечестивые вещи! Но это тоже подводит меня кое к чему. Я должен знать об этом парне больше, чем кто-либо другой; сэр Майкл Феррара и отец дружат уже тридцать лет, но мой отец странно сдержан — совершенно необычно сдержан — в отношении Энтони. В любом случае, ты слышал о его приключениях в Египте?

— Я слышал, он попал в беду. Для своего возраста у него чертовски странная репутация, этого не скроешь.

— Какого рода неприятности?

— Я понятия не имею. Кажется, никто не знает. Но я слышал от молодого Эшби, что Феррару попросили уехать.

— Есть какая-то история о Китченере…

— По словам Эшби, Китченер…но я в это не верю.

— Ну… Феррара зажег лампу, искусно сделанную серебряную штуковину, и я оказался в каком-то музее кошмаров. Там была развернутая мумия, мумия женщины — я не могу это описать. У него так же были фотографии — фотографии. Я не буду пытаться рассказать тебе, что они собой представляли. Я не тонкокожий человек, но есть некоторые темы, которые ни один человек, стремящийся избежать кошмара, не стал бы охотно исследовать. На столе у лампы стояло множество предметов, каких я никогда в жизни раньше не видел, очевидно, очень старых. Он смахнул их в шкаф, прежде чем я успел хорошенько разглядеть их. Затем он пошел за банным полотенцем, тапочками и так далее. Проходя мимо камина, он что-то бросил в огонь. Шипящий язычок пламени взметнулся вверх — и снова погас.

— Что он туда бросил?

— Я не совсем уверен; поэтому я не буду говорить, что я думаю это было на данный момент. Затем он начал помогать мне снимать пропитанную влагой фланелевую одежду, поставил чайник на огонь и так далее. Ты знаешь личное обаяние этого человека? Но было неприятное ощущение чего-то — как бы это сказать? — зловещего. Лицо Феррары цвета слоновой кости было более бледным, чем обычно, и создавалось впечатление, что он измучен. Капли пота выступили у него на лбу.

— В комнатах было жарко?

— Нет, — коротко ответил Кеан. — Дело было не в этом. Я помылся и одолжил пару брюк. Феррара сварил грог и притворился, что рад меня видеть. Теперь я подхожу к тому, что я не могу забыть; это может быть простым совпадением, но… В его комнатах есть несколько фотографий, хороших, которые он сделал сам. Я не говорю сейчас об уродствах, безобразиях; я имею в виду пейзажи и девушек — особенно девушек. Так вот, прямо под лампой на странном маленьком мольберте стояла прекрасная фотография с изображением Аполлона, лебедя, повелителя заводи.

Сайм тупо уставился сквозь дымовую завесу.

— Это повергло меня в своего рода шок, — продолжил Кеан. — Это заставило меня сильнее, чем когда-либо, задуматься о том, что он бросил в огонь. Затем в его фотографической коллекции была фотография девушки, которую, я почти уверен, я встретил у подножия лестницы. На другой была Майра Дюкен.

— Его кузина?

— Да. Мне захотелось сорвать фотографию со стены. На самом деле, как только я все это увидел, я встал, чтобы уйти. Мне хотелось убежать в свои комнаты и сорвать с себя его одежду! Это была борьба за то, чтобы просто быть вежливым. Сайм, если бы ты видел, как умер тот лебедь…

Сайм подошел к окну.

— Я догадываюсь о твоих чудовищных подозрениях, — медленно произнес он. — Насколько я знаю, последним человеком, которого выгнали из английского университета за подобные вещи, был доктор Ди из Сент-Джонса, Кембридж, и это восходит к шестнадцатому веку.

— Я знаю; конечно, это совершенно нелепо. Но я должен был кому-то довериться. Я сейчас уйду, Сайм.

Сайм кивнул, глядя в открытое окно. Когда Кеан собирался закрыть наружную дверь:

— Кеан, — воскликнул Сайм, — поскольку ты теперь человек образованный и праздный, ты мог бы зайти и позаимствовать для меня мозги Уилсона.

— Хорошо, — крикнул Кеан.

Внизу, во дворе, он на мгновение остановился, размышляя; затем, повинуясь внезапному решению, он направился к воротам и поднялся по лестнице Феррары.

Некоторое время он тщетно стучал в дверь, но продолжал настойчиво кричать, пробуждая древнее эхо. Наконец дверь открылась.

Энтони Феррара повернулся к нему лицом. На нем был серебристо-серый халат, отороченный белым лебяжьим пухом, над которым величественно возвышалась шея цвета слоновой кости. Миндалевидные глаза, черные, как ночь, странно блестели под низким гладким лбом. По сравнению с этим гладкие черные волосы казались тусклыми. Его губы были очень красными. Во всем его облике было что-то отталкивающе женственное.

— Могу я войти? — резко спросил Кеан.

— Это… что-то важное?

Голос Феррары был хриплым, но не лишенным музыки.

— А что, ты занят?

— Ну… э—э…

Феррара странно улыбнулся.

— О, посетитель? — огрызнулся Кеан.

— Вовсе нет.

— Это объясняет, почему ты открыл не сразу, — сказал Кеан и повернулся на каблуках. — Принял меня за проктора, я полагаю. Спокойной ночи.

Феррара ничего не ответил. Но, хотя он ни разу не оглянулся, Кеан знал, что Феррара, перегнувшись через перила, смотрит ему вслед; казалось, что на его голову обрушился жар стихии.