Комната лжи

Саймон Лелич, 2018

Она – психолог, он – ее клиент. Но являются ли они теми, кем хотят казаться? Одна комната. Два лжеца. Выхода нет. У Сюзанны Фентон есть секрет. Четырнадцать лет назад ей пришлось сменить личность и начать жизнь заново. Это был единственный способ защитить дочь. Все меняется, когда к ней на прием приходит Адам Герати. Сюзанна никогда не встречала его прежде, но почему же он кажется ей таким знакомым? Адам просит о помощи и задает неожиданные вопросы. Сюзанна начинает бояться, что ее секреты могут быть раскрыты. Она его не знает. НО ОН ЗНАЕТ ЕЕ. Кто такой Адам на самом деле и чего он хочет?

16.00–17.00

5

— Ты его знаешь.

Сюзанна поднимает глаза, словно ожидая увидеть в комнате кого-то другого. Алину, или Рут, или… Эмили. Но здесь только они с Адамом, сидят в креслах друг напротив друга, и на стене между ними тикают часы.

— Что? — спрашивает Сюзанна.

Адам вопросительно смотрит на нее.

Снова голос: «ты его знаешь» — и секунду спустя Сюзанна понимает, что это звучит у нее в голове. И она слышала этот голос раньше. Голос, не эти слова. Она даже что-то видела. Лица, образы — воспоминания, которые она бы рада была забыть. Голоса и видения поначалу часто приходили, и какое-то время Сюзанна думала, что сходит с ума. Но постепенно, особенно после того, как начала проходить терапию, она осознала, что переживала комплекс вины. Правда, легче от этого не стало.

— Я сказал, что хочу поговорить о Джейке, Сюзанна.

Сюзанна чувствует укол, это заставляет ее сфокусироваться.

Адам касается головы.

— Ты хоть немного переживала? За Джейка. Ты когда-нибудь его любила?

Комната, голос, нахлынувшие было воспоминания, — все исчезает в бездне. Остались только Адам и задача, которую он перед ней поставил.

— О чем ты? Да как ты смеешь? — Адам молчит, но Сюзанна обрывает фразу, словно он ее остановил. Она теряет дар речи. Все наоборот. Она так много хочет высказать, ей так много нужно объяснить, что она не знает с чего начать. — Конечно, я любила его. Я всегда его любила. Всегда.

Адам выглядит довольным. Тем, что снова взбесил ее? Что она так громко отвечает на его обвинения? Или что она вообще решила вступить в разговор?

Она трясет головой. Нет, этого она не сделает. Только не это.

— Где Эмили? Скажи, что случилось с Эмили, или клянусь, я буду…

Адам не дает ей закончить:

— Будешь что?

— Я… — Закричу? Буду вопить? Пинаться? Плакать? Выбирай, Сюзанна. Все подойдет одинаково хорошо.

— Я возьму этот нож и распорю тебе горло от уха до уха.

Сюзанна слышит, как произносит эти слова, и сама поражается. Не только самим словам, но жестокости в голосе. И это не все. Она осознает, что еще и очень довольна. Снова уверена, что сможет постоять за своих детей. Защитить их, любой ценой.

Тут Адам начинает смеяться.

И это не игра. Ему правда весело. Делает вид, что угроза отступила, это пугает.

— Продолжай.

Сюзанна просто смотрит.

— На. Бери, — внезапно всерьез предлагает Адам и протягивает ей нож рукояткой вперед.

Он ее дразнит, но Сюзанна не может не подсчитать свои шансы. Она стоит метрах в трех от Адама, нож теперь на метр ближе. И нацелен на него. Если она прыгнет за ним, преимущество все равно у него, только он может и не ожидать такого. Если действовать быстро, она может успеть схватить рукоятку или хотя бы руку Адама, а дальше вопрос, у кого больше злости. Шансы не равны, делает вывод Сюзанна, но она не сильно отстает.

Сюзанна слегка поворачивает голову.

— Я не это имела в виду.

Сюзанна не поднимает головы, но чувствует, как Адам кладет нож на ручку кресла.

— Хорошо, с этим разобрались. Вот и отлично, теперь можно продолжать.

— Пожалуйста. — Хватит уже самообладания. Хватит гнева. — Пожалуйста. Скажи мне, что она в порядке. Что она в безопасности, что ты не…

— Не что?

Сюзанна не выдерживает взгляда Адама.

— Не трогал ее, или…

Адам кривит губы.

— Нет, я ее не трогал. А в безопасности она или нет — зависит только от тебя.

— Но…

— Послушай. Все довольно просто. Чем быстрее ты все расскажешь, тем быстрее все закончится. Ясно? Или это так сложно понять?

Сюзанна испытывает омерзение. Кивает.

— Итак, начнем. Хорошо? Давай с этого и начнем?

— С чего?

— Любила ли ты своего сына?

Все не так однозначно, как она рассказывала. Она сказала Адаму, что никогда не переставала любить Джейка, конечно, она его любила, как же иначе. Сюзанна уверена в этом так же, как и в том, что любит Эмили. Эта любовь бывает всепоглощающей. Такой сильной, что она не может спать, удушающей, так что она иногда не может вдохнуть. Но с Джейком… хотя Сюзанна знает, что любила его, она мучительно старается вспомнить эту любовь. Это как стараться вспомнить закат, когда помнишь только ночь.

Сюзанна на протяжении многих лет изучала, как другие родители справлялись с эмоциями, которые она испытала: читала воспоминания, слушала записи, копалась в архивах в поисках интервью. Родителей исламистов, например, или террористов, детей, устроивших пальбу в школе. Сюзанна находила что-то общее, но в то же время остро ощущала, что ее опыт стоит обособленно, по меньшей мере, в том, как все закончилось. Это больше всего сбивало Сюзанну с толку. Могло ли быть иначе?

— Ты не ответила.

— Я пытаюсь, — ответила Сюзанна, — и вообще-то, я уже ответила. Я все сказала.

— Что сказала?

— Что я любила его. Всегда. Несмотря ни на что!

Ей надо успокоиться. Надо мыслить ясно, суметь сконцентрироваться на Адаме. Она больше всего надеется, что ей удастся вычислить, чего он хочет и как она может ему это предоставить. Он знает — или подозревает — что произошло на самом деле. Очевидно, он сочувствует Джейку, а значит, и вправду может оказаться «фанатом». В этом случае, возможно, Адам никак напрямую с Сюзанной или ее дочерью не связан, и тогда лучшая стратегия — взывать к чувству собственного достоинства Адама. Освободить его от иллюзий, от заблуждений, какие могли в нем укорениться.

Только вот ты его знаешь. Голос на этот раз беззвучно нашептывает ей прямо в ухо.

Адам замечает, как она подскакивает.

— Все в порядке, Сюзанна?

Она сжимает стол, чтобы удержать равновесие.

— Может, сядешь обратно?

— Нет, я…

— Садись.

Это не предложение. Сюзанна позволяет ногам донести себя до стула, где обычно ей так удобно. Обычно там безопасно, каким бы напряженным ни бывал иногда процесс консультации. Это хорошее напряжение, а жестокость направлена на демонов в чужих головах.

Она садится, но не может не заметить, что начинает чувствовать клаустрофобию в собственном кабинете. Коврик под ногами, уютно обитые кресла, растения и книги, воздействующие обычно успокаивающе, даже солнечные лучи, пробивающиеся сквозь задернутые шторы, — ничто не могло отвлечь ее от осознания близости Адама. Их колени сейчас на расстоянии двух чертежных линеек. Собственно, на расстоянии в два ножа. Сюзанна не может отвести глаз. И при виде краев лезвия она думает только об Эмили.

— Что ты говорила? — возвращается к беседе Адам.

Сюзанна выдыхает и чувствует, как силы покидают ее вместе с воздухом. Она закрывает лицо руками.

— Послушай, ты знаешь, что случилось. Это ясно. Или думаешь, что знаешь, иначе зачем ты здесь. И если знаешь, то также понимаешь, что это не такой простой вопрос. В любви никогда не бывает все просто.

Адам отвечает не задумываясь:

— Должно быть. Для матери ребенка, для его отца все должно быть просто.

Сюзанна поднимает взгляд. Еще одна подсказка? Снова намек на причину, зачем Адам здесь? Сюзанна рискует.

— Ты говоришь так, но что это значит? «Должно быть просто», — повторяет она, — Ты считаешь, что я не могу расстроиться? Не могу запутаться?

— Запутаться, — усмехается Адам, — Да, Сюзанна. Я именно так и считаю. Ни один родитель не имеет права запутаться, когда речь о любви к своему ребенку.

— Почему?

— Потому что родители нужны не для этого! Они должны защищать детей. Любить их. Без условий.

Сюзанне приходит на ум песенка, которую она пела Джейку в детстве. Мелодия какой-то детской песенки, слова — бессвязная чепуха, но Джейк всегда смеялся. Она пела ему и в более взрослом возрасте, в десять лет, в одиннадцать, и хотя он корчился от смущения, ни разу не просил ее прекратить.

— И твои родители были именно такими? — спрашивает Сюзанна Адама.

— Если бы, — отвечает Адам. Он с отвращением откидывается на спинку и принимается ковырять ножом обивку. — Я уже сказал, мои родители — пустое место. Они были еще худшими родителями, чем ты.

Упрек причиняет боль, хотя Сюзанна этого почти ожидала.

— Ты сказал, отец был пустым местом, — напоминает она. — О матери ничего не говорил.

— А тут нечего рассказывать. Мать умерла, когда мне было пять. За неделю до шестого дня рождения.

Несмотря ни на что, Сюзанна чувствует укол жалости. Говорят, нет боли сильнее, чем боль родителей, потерявших ребенка, и Сюзанна долго верила, что это правда. Но объективно, повидав на примере клиентов вред, который это может принести, она знает, что для ребенка, потерявшего родителя, это пытка совсем другого уровня.

— Соболезную, Адам. Тебе, наверное, очень тяжело пришлось.

Адам ковыряет кресло кончиком ножа, прорезая истончающиеся нитки. Он останавливается и поднимает взгляд.

— Я ее почти не знал. И это того стоило, видеть боль на лице отца.

Сюзанна хорошо умеет контролировать эмоции, но сейчас не сдержала гримасы ужаса.

— Чем он заслужил такую ненависть?

Сюзанна осознает, что этот вопрос — очередной промах. В ходе обычной консультации она бы ни за что не спросила такого напрямую.

И все-таки на какое-то мгновение ей кажется, что Адам может ответить. Он явно думает сейчас только об отце, а нож взрезает и распарывает ткань обивки.

— Да… всем. Он…

Адам поднимает глаза. На его лице — удивительно — почти восторг.

— Ах ты! А ты хороша! — восклицает он, смеется, качает головой, кладет нож на ручку кресла. — Ты меня почти поймала. Честно, чуть не заставила меня все рассказать. Не то чтобы мне было что скрывать, — добавляет он, раскидывая руки. — В иной ситуации я бы рад был рассказать все, что тебе хочется, о моем прошлом. Но я понимаю, что времени у нас немного, а я собирался поговорить о тебе. О твоих ошибках в роли родителя.

Еще один укол. Снова вскрывает старые раны.

— Поверь мне, — продолжает Адам. — Я точно знаю, что мои родители меня загнобили. Я… — Он обрывает себя на полуслове. — Я же могу так говорить? Использовать это слово? Это из-за стихотворения. И я знаю, ваша братия психологов такое любит. «Сгнобят тебя отец и мать, бла-бла-бла-бла, бла-бла-бла-бла»^[1]. — Он следит за реакцией Сюзанны, наверное, смотрит, впечатлилась ли она. — Я же говорю, я изучил вопрос.

Ларкин. Это стихотворение Филипа Ларкина. Если на то пошло, Сюзанне оно не нравится. Не оттого, что она против грубых выражений (это не так), но слова Ларкина задевают за живое.

— Говори, как хочешь, — соглашается Сюзанна, — используй любые выражения. — На консультации, на настоящей консультации, она бы то же самое сказала, позволила бы клиенту выражаться любыми словами, если это поможет разобраться со своими чувствами. Но сейчас она так говорит только потому, что не имеет права возражать.

— Подожди.

Ей что-то пришло в голову.

— Что ты имел в виду, сказав, что у нас мало времени? — спрашивает Сюзанна. Ее переполняет какое-то отвратительное чувство, бурлящее тошнотворное тепло.

По реакции Адама Сюзанна не может отделаться от впечатления, что он отчего-то ею очень доволен.

— Только то, что сказал, — отвечает он. — Думаю, мы с тобой могли бы на всю ночь тут остаться, если понадобится. В конце концов, это твой кабинет. Но вот Эмили… — Конец предложения повисает в воздухе как приманка.

Несмотря на фотографию, несмотря на телефон, Сюзанна до сих пор цеплялась за надежду, что Адам блефует. Конечно, не настолько блефует, насколько она мечтала, но, по крайней мере, убеждала она себя, даже если Эмили в опасности, пока Адам с ней, Эмили ничего не угрожает. И вдруг даже это слабое утешение отобрали у нее, а вместе с этим призрачную иллюзию, что ничего страшного не происходит.

— Сюзанна. Эй, Сюзанна!

Адаму может показаться, что Сюзанна распадется на куски, слова действуют, больно хлещут ее. Он хлопает в ладоши: раз, два, с каждым хлопком приближается к Сюзанне.

— Только не надо тут рыдать.

Сюзанна в состоянии лишь помотать головой, она чувствует, как слезы катятся по щекам. Если бы не острое осознание злости Адама, она бы уже отключилась. И физически, и ментально: сил у нее оставалось только на то, чтобы свернуться комочком и лежать.

— Внимание, Сюзанна. Думай о Джейке. О том, о чем я тебя попросил.

— Но я же уже ответила! — выпаливает Сюзанна, кажется, в сотый раз. — Я любила его, правда любила!

— Я тебе не верю.

— Но это же… — Нечестно, хочется прокричать ей. Как кричит ребенок. Это так нечестно! Она делает вдох, всхлипывает, еще вдох. — Ты спросил, я ответила, — говорит она. — Я не виновата, если тебе это не нравится.

— Тогда докажи, — подумав, требует Адам.

— Извини, что? — Требование ее успокаивает.

— Докажи. Ты говоришь, что любила Джейка. Так докажи!

— Как?

— Расскажи, что тебе в нем нравилось?

— Да… все! Я все в нем любила! Он же был моим сыном!

На лице Адама читается усталость.

— Тогда ответь вот на что. Только смотри не лги, Сюзанна. — Он поднимает палец. — Обещаю, я узнаю, если солжешь. — Он делает паузу, потом задает вопрос. — Ты отрицаешь свою вину за то, что сделал Джейк? За то, как все закончилось?

Сюзанна качает головой. Быстро морщится, потом лицо замирает от нахлынувшего гнева, и она шипит.

— Я потеряла сына. Ты это понимаешь? Что бы ни случилось, что бы по твоему мнению ни произошло… хотя какая тебе разница, я уже наказана. Хуже наказания придумать невозможно!

— Ах, Сюзанна. — Адам произнес ее имя с нажимом, он явно ожидал такого развития диалога. — Ты же возродилась. Хочешь сказать, это честно?

— Возродилась? Нет, я… Я теперь живу не для себя. Разве ты не видишь? Я устроила все так, чтобы жить не для себя.

Адам фыркает.

— И ты в это веришь? У тебя кошки, домик с тремя спальнями, уютный маленький кабинет. И ты правда в это веришь?

Она не победит. Это очевидно. Какую бы игру ни затеял Адам, результат подтасован с самого начала.

— Я не собираюсь тут сидеть и оправдываться, — говорит она, а потом добавляет едва слышным шепотом: — Только не еще раз.

Адам снова улыбается, на этот раз победно.

— А ты это и делаешь. Ты как раз оправдываешься. А я буду тебя судить, Сюзанна. Для этого я и пришел. Я буду тебя судить — и посмотрю, как осудишь себя ты сама.

6

Джейк не всегда был склонен к крайностям.

И младенцем, и мальчиком он был очень общительным, веселым и таким беззаботным, он с первых же месяцев напоминал Сюзанне Нила. Эта невозмутимость и привлекла Сюзанну в Ниле, когда ей было девятнадцать, и она в первый раз заговорила с ним в пабе. Он первым к ней подошел, для Сюзанны это было внове. Учитывая воспитание, а их растили одинаково, в строгости, под контролем, Нил показался Сюзанне лекарством от всех ее проблем. Он сам исцелился от дисциплины, которую навесили на него родители, и хотя Сюзанна пошла другим путем, с годами все плотнее заматываясь в кокон, она надеялась, что Нил исцелит и ее. Он заставлял ее смеяться, глупо хихикать, и этим, да и всем остальным дал возможность почувствовать себя подростком, чего ей никогда не разрешали.

Поэтому ее радовала такая же беспечность в Джейке. Джейк был еще и самодостаточным, умел радоваться сам по себе. Мог сидеть с книжками, раскрашивать картинки, собирать лего и очень редко звал Сюзанну. Проблема была в другом. Если у него возникало затруднение, он всегда хотел справиться со всем сам. Если подумать, Сюзанна и Нил всегда очень гордились тем, что Джейк никогда не звал на помощь.

Джейк рос, и эта сторона его личности развивалась. Он очень близко к сердцу принимал малейшие неудачи. Джейка устраивала только полная победа, все остальное приравнивалось к поражению. Но он не злился, он просто переходил к другим задачам.

Футбол, например, продержался полсезона. Был период, когда Джейк тренировался четыре вечера в неделю и еще по утрам в выходные, а потом просидел матч на скамейке запасных и решил, что это не его. Потом музыка. Каждый вечер новый диск на повторе в стереосистеме, новый кумир глядит со стены спальни. Делая что-либо, он всегда отдавался полностью, вкладывал всю душу, но если ему казалось, что он провалился или что-то ему мешает — бросал все, просто пожав плечами.

— Это нормально, — говорил Нил. — У него те же увлечения, что и у нас, эта дурацкая потребность всегда все доводить до конца.

Родители Нила настаивали до последнего, что начатое надо закончить во что бы то ни стало. Нил прав, решила Сюзанна. В конце концов, это лучше, чем если бы Джейк упорно раз за разом делал что-то и был бы несчастлив. (У Сюзанны была и другая версия: Джейк находился в поиске, искал смысл, цель, которую так и не найдет. Но Нилу она этого не говорила. Она даже себе не хотела в этом признаваться.)

То же и с друзьями.

Скотт Сандерс.

Питер Мюррей.

Чарльз Белл.

Скотт, Пит и Чарли. Сегодня чужаки. Завтра — кровные братья.

И девочки! Девочки! Хотя Сюзанна узнала обо всем, когда уже было поздно. Она о многом не знала, как выяснилось. Пока не стало слишком поздно.

Полностью или никак. Все или ничего. Чем старше он становился, тем больше личного вкладывал во все, что делал. Все — вплоть до того дня, когда Сюзанна пришла домой с прогулки и обнаружила его тело, раскачивающееся на балюстраде.

Что до вопроса Адама, конечно, Сюзанна чувствовала вину за произошедшее. Если бы она могла, она бы подняла руку, склонила голову и разрыдалась бы из-за всего, что она должна была бы сделать, но не сделала. Так бы отреагировал любой родитель. Но дело в том, что Адам знал — она бы никогда не смогла публично признаться, как себя чувствует, особенно учитывая, как все обернулось. И эти его слова, обвинения, будто она не любила сына. Сюзанна гадает: Адам имел в виду именно то, что поняла она? Или он говорил о чем-то большем, о том, чего он ни за что на свете не мог знать? Секрет, который Сюзанна так долго держала в себе, что даже сама уже в него не верила.

* * *

— Скотт Сандерс, Питер Мюррей, Чарльз Белл.

Он перечисляет имена так же, как только что Сюзанна вспоминала их сама. Говорит, что хочет начать с начала. Что само по себе очень интересное утверждение, Сюзанна считала, все началось с них, а значит, Адам опоздал лет на пятнадцать.

Скотт, Пит и Чарли: они сыграли роль катализатора, по крайней мере, в некотором смысле. Все, что случилось, заискрилось и воспламенилось из-за них.

— Это его друзья, верно? Потому что этого я не понимаю.

— Что ты имеешь в виду?

— Сначала они это отрицали. Говорили, что едва знали Джейка.

Сюзанна чувствует во рту мучительно знакомый привкус.

— Конечно, они так говорили. Что еще им было говорить.

— Да знаю я. Но дело не только в этом. Судя по тому, что я читал, только Джейк считал их друзьями. Другие дети, свидетели или кто там они были, все говорили…

— Не было ни одного свидетеля, — прерывает Сюзанна. — Ни единого.

— Ты знаешь, о чем я. И это не совсем правда.

— Это правда! Это факт! Я-то думала, ты изучил вопрос. — Безрассудная провокация, но Сюзанна не может сдержаться. Хватит с нее слухов и сплетен. Как в журналах в комнате ожидания, она совсем не может на них смотреть. Мало сенсации в правде? Кому может помочь ее искажение? Это в случившемся ее больше всего и раздражало: факты быстро надоедают, и все начинают их перевирать, манипулировать, и в конце концов все выходит наизнанку, вверх тормашками, задом наперед. Жизнь продолжается, говорили они, но не для Сюзанны.

— Это не правда, Сюзанна. Были свидетели. Скотт, Пит и Чарли: они там были.

— Нельзя быть свидетелем, если ты виновен. Так это не работает. Не должно.

Адам мог бы продолжать напирать, Сюзанна знает это, но вместо этого он уходит от темы.

— Так ты говоришь, они были друзьями Джейка? С самого начала?

— Нет, не с начала. На самом деле они не были друзьями. Не настоящими друзьями. Они одурачили его. Поймали в ловушку.

Но даже теперь, говоря все это, она знает, что по-настоящему она сама себя одурачила. Джейка друзья не дурачили. А вот Сюзанна ошиблась, веря, что он все тот же счастливый здоровый парень, как всегда. А может, он никогда таким и не был. Она обманула себя, игнорируя пожиравшую, опустошавшую его тоску.

— Тише, Сюзанна. Мне начинает казаться, что ты пытаешься увильнуть от ответственности. Словно ты их хочешь во всем обвинить.

— Конечно, я виню их! Я и себя виню, но и многих других.

Она только что сузила этот список до пяти человек.

Сам Джейк.

Нил.

Скотт, Пит, Чарли.

На самом деле шестеро, но о шестом она старается не думать.

Адам откидывается на спинку кресла, складывает руки на коленях.

— Не сомневаюсь, — кивает он. — Мы еще об этом поговорим. А пока что начнем с этих троих. Хорошо?

Все случилось однажды после школы. Начало их… союза. Сюзанны там, естественно, не было, но она была рядом с Джейком, когда он раз за разом пересказывал все полиции. Она столько раз перечитывала показания и так часто представляла себе те события, что они превратились в фильм, в котором она помнит каждый кадр.

Джейк уже не впервые задерживался после школы. Когда Сюзанна спрашивала, а она это делала не часто — сама поздно приходила домой, он говорил, что делал домашнее задание, помогал учителю, заканчивал матч с друзьями. Оказалось, все это ложь. Джейк делал домашнее задание, но обычно в последний момент и только потому, что иначе родители и учителя начали бы задавать вопросы. Но помогать учителю? Играть с друзьями? Сюзанна не представляла себе, как одиноко было Джейку. Он был мальчиком, который легко заводил друзей, а теперь мучительно пытался их сохранить. Он ни с кем не ссорился. Ему просто больше не было интересно, так же, как он терял интерес ко всему остальному. Сюзана заметила бы это, если бы смотрела внимательнее. Но проще было принимать все его слова за чистую монету, верить, что Джейк все тот же общительный, самодостаточный парень, каким всегда был. Сам день Сюзанна толком не запомнила. Если бы последовавшее происшествие не придало ему значения, она бы и не смогла выделить его в череде других дней.

Итак, Джейк был на территории школы, один, после окончания уроков — как выяснилось, он часто так оставался. Он наблюдал, на этот раз за компанией мальчишек на год старше его. Скотт Сандерс, Питер Мюррей и Чарльз Белл тоже часто проводили время на школьной территории после уроков, в основном потому, что это было запрещено. Правила для них были как вызов, И Джейка восхищало то, что они делали.

Сегодня Джейк заметил, как они собрались около урны, но не сразу связал это с запахом дыма, витавшим в воздухе. Он подумал, что садовник жжет листья. В это время года их полно. Перед школой росла густая аллея деревьев. Входишь в главные ворота, и они возвышаются вдоль дороги почетным караулом, а осенью на несколько недель все покрывается толстым красным ковром.

Но дым был не от листьев. И наблюдая за Скоттом и компанией из тени деревьев, он наконец понял, что горит. Он увидел языки пламени, лижущие воздух из мусорной урны. Пламя ползло все выше, Скотт, Пит и Чарли подходили ближе, сгрудились, как ведьмы вокруг котла.

Джейк не собирался вмешиваться, так он потом сказал полиции. Не потому, что старшие ребята не были пай-мальчиками и явно задумали что-то дурное, а уже эта мысль остановила бы большинство детей. Джейк не знал, как к ним подступиться. Скотт и остальные не только на год старше, они еще и травили малышей. Если бы они набросились на Джейка, он бы не смог дать отпор. Скотт, глава шайки, на голову выше его, А Пит в два раза шире в плечах. Чарли невысокий, но казалось, весь состоит из костей и сухожилий, и от этого он выглядел самым опасным.

Поэтому Джейк просто стоял, завороженный, и мог бы остаться в тени, пока огонь не погаснет, если бы события не развернулись иначе.

— Эй, а вы что тут делаете?

Джейк не мог сказать, откуда появилась молодая учительница. К стоянке велосипедов вела дверь из главного корпуса, возможно, миссис Бёрч вышла оттуда. Она новенькая, только что получила диплом и весила как горка сэндвичей, которые Пит в одиночку съедает за ланчем. Но для крошечной женщины — почти девочки — у нее был очень мощный голос.

Даже Скотт и остальные подпрыгнули и опустили плечи, только увидев его источник.

— Ничего, мисс, — сказал кто-то. Скотт, подумал Джейк, потому что он сделал шаг вперед, пытаясь заслонить урну от учителя.

— Мальчики, вы что-то жжете?

— Нет, мисс. Зачем бы нам, мисс. Я сигарету уронил, только и всего, — ответил Скотт.

— Он имеет в виду зажигалку, мисс, — вмешался Чарльз, встав бок о бок со Скоттом. — Мы еще маленькие, чтобы курить по-настоящему, и мы бы точно не стали курить на территории школы. — Чарли, может, и маленький, но крепкий. А лицо у него острое: от напомаженных волос до выступающего подбородка.

Пит позади пытался потушить огонь, но пламя поднималось всякий раз, как он приближался. Со своего места Джейк ясно все видел. Пит походил на укротителя львов, пытающегося сдержать буйное животное. Джейк говорил потом, что огонь так и выглядел, напоминал что-то живое. Это завораживало. Казалось почти красивым. Именно так Джейк потом и рассказывал.

— Ты не куришь, но у тебя есть зажигалка. И ты как-то уронил ее в урну, и урна волшебным образом загорелась. Ты это пытаешься сказать?

Мисс Бёрч протиснулась мимо Скотта и Чарли и попробовала сама справиться с огнем. Языки пламени высоко взлетали, и когда она попыталась пошевелить мусор в урне, ей пришлось отшатнуться так же, как Питу.

— Ой! Черт! — Язык пламени вырвался и коснулся ее.

Скотт, Чарли и Пит просто смотрели и смеялись.

— Не ругайтесь, мисс, — сказал Чарли. — Если вы будете ругаться, нам придется рассказать учителю.

Мисс Бёрч была слишком сосредоточена на огне, чтобы обратить внимание на смешки, хотя уже было очевидно, что ей тоже не справиться.

— Вот.

Джейк перешел через дорожку, нагнулся, чтобы собрать охапку листьев.

— Вот, — повторил он, поднося листву к урне.

— Подожди, не надо…

Мисс Бёрч появление Джейка застало врасплох. Она запоздало оттащила его в сторону, но он успел кинуть листья в огонь.

— Что ты… — возмущалась она, думая, что Джейк сделал только хуже. Но листва была сырая, огонь словно накрыли влажной простыней. Повалил дым, много дыма, а потом и он сошел на нет.

— Ладно… — Поначалу мисс Бёрч могла выговорить только это. Потом, видимо, вспомнила о своих обязанностях, своем гневе и резко повернулась к Скотту:

— Вы хоть понимаете, как это глупо? Вы же могли всю школу сжечь!

Только Скотт не испугался, а возмутился. Проблема в том, что Скотт и был глупым. Сюзанна бесчисленное количество раз убеждалась в этом в последующие месяцы. Он был глупым, жестоким и мстительным. Но его так часто называли глупым — и дети, и старший брат, и отец, что слово само по себе стало для него как красная тряпка для быка. Однажды он чуть не запустил стул в учителя, рискнувшего сказать, что он медлительный, и спасло его только отсутствие стула под рукой. Об инциденте знала вся школа, и только такому неопытному учителю, как мисс Бёрч, могло прийти в голову использовать в присутствии Скотта слово на г.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Филип Ларкин, «Из Современной английской поэзии», 1976 (прим. пер.).