«Люди в верности надежные…». Татарские муфтияты и государство в России (XVIII–XXI века)

Р. И. Беккин, 2022

Созданный изначально с целью контроля за религиозной жизнью мусульман, институт муфтията со временем стал важнейшим инструментом сохранения национальной идентичности для различных этнических групп татар. В современной России многочисленные муфтияты представляют собой бюрократические структуры, сосредоточенные на приращении своего символического и материального капитала в процессе взаимодействия с органами государственной власти и религиозными объединениями. Книга Рената Беккина – это попытка исследовать муфтияты и их отношения с государством с помощью теории экономики религии. В центре внимания ученого оказываются формальные и неформальные правила, на которых основан этот институт, его история и современное положение. В изучении татарских духовных управлений мусульман в европейской части России автор опирается на научную литературу, письменные тексты и устные выступления мусульманских религиозных и общественных деятелей, архивные источники, а также интервью с действующими и бывшими муфтиями и другими религиозными бюрократами, сделанные автором в 2017–2022 гг. Ренат Беккин – профессор РАН, ведущий научный сотрудник Института Африки РАН. Специалист по исламской экономике, мусульманскому праву, истории ислама в России.

Глава I

Институт муфтията в Российской империи (1788–1917)

…первые секретари Татарского обкома партии назначались из Москвы, а муфтии ОМДС — из Санкт-Петербурга, но все равно они имели возможность доносить чаяния нашего народа до имперского центра.

В. Якупов. Общероссийский муфтият и его муфтии

В этой главе я рассматриваю исторические предпосылки создания первого в России муфтията, впоследствии названного Оренбургским магометанским духовным собранием (ОМДС), и место этого учреждения в системе органов государственной власти в конце XVIII — начале XX в. Датой рождения ОМДС принято считать 22 сентября (3 октября^[70]) 1788 г. Эта дата стоит на именном указе императрицы Екатерины II «Об определении мулл и прочих духовных чинов магометанского закона и об учреждении в Уфе Духовного собрания для заведования всеми духовными чинами того закона в России пребывающими»^[71]. Однако свою работу Духовное собрание как государственное учреждение начало только в конце 1789 г.^[72]

Говоря об институте муфтията в рассматриваемый период, я лишь кратко коснусь деятельности Таврического магометанского духовного правления (ТМДП), учрежденного в 1794 г., и Закавказских магометанских духовных правлений суннитского и шиитского учений (ЗМДП), основанных в 1872 г. В фокусе моего внимания будет находиться Оренбургское магометанское духовное собрание. Интерес к ОМДС обусловлен следующими причинами.

Во-первых, ОМДС контролировало мусульманские общины на большей части территории государства, причем преимущественно в самой метрополии, а не в колониальных владениях^[73]. Его юрисдикция распространилась на обширную территорию европейской части России (так называемой внутренней России, за исключением Крыма и западных губерний: Виленской, Волынской, Гродненской, Ковенской, Курляндской и Минской) и азиатской части страны (кроме Закавказья и Средней Азии)^[74].

Во-вторых, ОМДС был основным (ведущим) партнером государства среди муфтиятов. Несмотря на высказываемые представителями различных ведомств сомнения в необходимости существования ОМДС, государство нуждалось в Духовном собрании в Уфе для реализации своей вероисповедной политики в среде мусульман. Как отмечает голландский и немецкий исламовед Михаэль Кемпер:

…муфтиат… являлся в первую очередь русским учреждением, а не духовным представительством мусульман. Муфтий функционировал в качестве связующего звена, посредника между русским правительством или губернскими властями и ученым миром… Такой преимущественно «секулярный», политический и верноподданнический характер муфтиата делал его объектом постоянных нападок^[75].

В-третьих, современные российские муфтияты, действующие на федеральном (общероссийском) уровне, ведут свое происхождение от ОМДС или, по крайней мере, определяют свою идентичность, ссылаясь на историю Духовного собрания в Уфе. Так, историческая преемственность от ОМДС является частью официальной доктрины одного из ведущих межрегиональных муфтиятов в стране — Центрального духовного управления мусульман России (ЦДУМ)^[76].

Эту точку зрения на правопреемство нынешнего ЦДУМ от ОМДС не оспаривают представители конкурирующих мусульманских религиозных организаций в современной России. Однако, например, руководство одного из главных конкурентов ЦДУМ — Духовного управления мусульман Российской Федерации (ДУМ РФ) — считает себя духовными наследниками муфтиев ОМДС. Это, в частности, проявляется в большом количестве мероприятий (конференций, семинаров и т. д.), названных в честь муфтиев Российской империи и раннесоветского периода, сформировавшихся в качестве богословов до Октябрьской революции^[77].

По мнению официальных историков ЦДУМ, ссылка на историческую преемственность дает больше прав этой религиозной организации выступать от имени всех или большей части мусульман России^[78]. Эта преемственность проявляется, в частности, в полном подчинении муфтията интересам государства:

Оно [ЦДУМ. — Р. Б.] является правопреемником созданного Екатериной II Оренбургского магометанского духовного собрания. ЦДУМ и его подразделения (РДУМ) являются оплотом традиционного ислама — неполитизированного, умеренного, толерантного и спокойного, выражающего полную лояльность государству и его законам^[79].

Таким образом, рассматривая историю создания ОМДС и механизмы его взаимодействия с органами государственной власти, можно проследить эволюцию института муфтията сначала в контексте православной монархии, затем в советское время и, наконец, изучить ту роль, которую он играет в государственно-конфессиональных отношениях в наши дни.

В этой главе я обращаю особое внимание на то, как восприятие института муфтията среди самих мусульман менялось в имперский период: от настороженного и негативного отношения к признанию за Духовным собранием роли национального института татар, проживавших не только на территории, входившей в округ ОМДС, но и в других частях государства.

Одним из важных последствий создания института муфтията в России стало появление так называемого мусульманского духовенства как отдельной социальной группы, формируемой и финансируемой государством для решения определенных задач в сфере внутренней и внешней политики. Однако остается открытым вопрос о том, каких религиозных деятелей можно отнести к этой категории.

Мусульманское духовенство: термин и его интерпретации

Для целей настоящей работы ключевое значение имеет понятие «мусульманское духовенство», которое часто встречается в исследованиях, посвященных исламу и мусульманам в России. Его (как правило, без кавычек) употребляют историки, этнографы и представители других дисциплин^[80].

Бóльшая часть работ, в которых говорится о мусульманском духовенстве как отдельной социальной группе или даже особом сословии, посвящена событиям и явлениям, которые хронологически относятся к XVIII–XXI вв. Но некоторые авторы выдвигают тезис о том, что духовенство существовало и в более ранний период истории мусульманских сообществ России. Так, в частности, историк из Казани Рашид Маликов утверждает, что ко времени правления золотоордынского хана Узбека (1312–1342) «формируется иерархическая структура мусульманского духовенства»^[81]. Исследователь ссылается на свидетельство арабского географа Ибн Баттуты, упоминавшего различные категории мусульманских религиозных деятелей. Маликов исходит из того, что наличие различных видов служителей культа, выполнявших определенные функции в среде мусульман, является достаточным основанием для того, чтобы говорить о духовенстве как об особой группе. Тот же автор выдвигает гипотезу, что и в более ранний период в Волжской Булгарии существовал «особый социальный слой — духовенство»^[82].

Вольное отношение к терминологии ряда исследователей, изучающих вопросы, связанные с формами бытования ислама и религиозными практиками мусульман, вносит путаницу в исламоведческую проблематику. В результате исламские понятия передаются с помощью христианской терминологии: например, имамы именуются «священнослужителями», имам-хатибы — «настоятелями мечетей» и т. п.^[83] В связи с вышесказанным считаю уместным сделать ряд важных оговорок, касающихся вопросов применения словосочетания «мусульманское духовенство» в настоящей работе.

Прежде всего, необходимо подчеркнуть, что используемое в исламоведческой литературе понятие ‘улама’ не тождественно «мусульманскому духовенству». Согласно «Энциклопедии ислама», «термин ‘улама’ относится в большей степени к ученым, специализирующимся в религиозных науках (факихам, муфассирам, муфтиям, мухаддисам, матакаллимам, кари’…). Они рассматриваются здесь исключительно в контексте суннизма как хранители, передатчики и толкователи религиозного знания, исламской доктрины и права. Термин также охватывает тех, кто выполняет религиозные функции в общине, требующие определенного уровня познаний в религиозных и правовых вопросах: судей и проповедников (кади, хатиб…), имамов мечетей и др.»^[84].

На первый взгляд, обозначение упомянутых в «Энциклопедии ислама» мусульманских религиозных деятелей как «хранителей, передатчиков и толкователей религиозного знания, исламской доктрины и права» может свидетельствовать в пользу того, что мы имеем дело с определенной обособленной социальной группой. Однако существование такой группы должно быть зафиксировано на уровне закона или правового обычая. Иными словами, иерархичность и обособленность мусульманского духовенства от остальных верующих должна быть закреплена юридически. Если говорить о суннитском исламе, то в основных источниках фикха — Коране и Сунне — само понятие мусульманского духовенства как особой группы, выполняющей определенные функции и наделенной набором привилегий, не содержится.

Закрепление за определенными категориями мусульман статуса духовенства содержалось и содержится в законодательстве ряда стран. Не случайно именно государство играло ключевую роль в формировании мусульманского духовенства как определенной социальной группы^[85]. Это утверждение справедливо в отношении не всех регионов России со значительным мусульманским населением, а лишь тех, которые входили в округ того или иного муфтията. При этом истинные намерения властей при наделении правами и привилегиями определенной группы ‘улама’ могли расходиться с результатом, который был достигнут. Это подтверждал, например, С. Г. Рыбаков, российский этнограф, служивший в Департаменте духовных дел иностранных исповеданий (ДДДИИ) при министерстве внутренних дел. В аналитической справке «Устройство и нужды управления духовными делами мусульман в России» он писал:

…по мнению Главного Управления Наместника Кавказского, предоставление прав и преимуществ официальному Закавказскому мусульманскому духовенству было сделано с другой целью — противодействовать размножению духовных лиц и образованию из них особого сословия. Таким образом, практика применения Положения дала результаты, обратные первоначально намеченной цели^[86].

В свете вышесказанного использование без каких-либо оговорок понятий ‘улама’ и «мусульманское духовенство» в качестве безусловных синонимов и функциональных аналогов является такой же грубой ошибкой, как и употребление слов «исламский (или мусульманский) священнослужитель» или «настоятель мечети». Другой, реже встречающийся синоним «мусульманского духовенства» — риджал ад-дин (в буквальном переводе с арабского — люди религии). Этот термин, в частности, используется исламоведом из Уфы Марсилем Фархшатовым в статье «Мусульманское духовенство» в авторитетном исламоведческом издании России — словаре «Ислам на территории бывшей Российской империи». В указанной статье мусульманское духовенство характеризуется как «профессиональные служители исламского культа, судопроизводства, административно-духовного управления и образования, знатоки и деятели религиозных наук и суфизма, составляющие обособленную и влиятельную прослойку в структуре мусульманских обществ (служители мечетей, проповедники, учителя начальных (мектеб, араб. мактаб), средних и высших (медресе, араб. мадраса) школ, ученые, судьи, руководители мусульманских общин и братств (тарика) и другие „люди религии“)»^[87].

Таким образом, Фархшатов попытался включить в понятие «мусульманское духовенство» различные категории мусульманских религиозных деятелей: от шариатских судей (кади) до суфийских шейхов.

Но это не значит, что сам термин «мусульманское духовенство» является нелегитимным и его совершенно недопустимо употреблять в научной литературе. Он вполне может использоваться, но только в тех случаях, когда это обусловлено контекстом. Иными словами, проблема в использовании термина «мусульманское духовенство» состоит в том, что некоторые исследователи ошибочно пишут о нем как о явлении, присущем исламу per se. Мусульманское духовенство может возникать и существовать лишь там, где государство создает правовые и иные условия для формирования этой социальной группы.

Так, применительно к реалиям Российской империи (начиная с 1780‐х гг.) термин «мусульманское духовенство» может употребляться, если речь идет не о совокупности религиозных деятелей (или служителей исламского культа), а о конкретной группе, наделенной со стороны государства привилегиями и выполняющей требуемые функции в соответствии с действующим законодательством. В этом контексте справедливо замечание историков из Татарстана Д. М. Усмановой и А. Ю. Михайлова, утверждающих:

Некоторые из указанных терминов — приход, община, духовенство, конфессионализация — применимы также при описании исламского мира Российской империи. Исламоведы задаются вопросом, насколько будет корректным использование их в сугубо исламских штудиях? Не следует ли термин приход заменить более корректным словом махалля, а сообщество мусульман (т. е. община в широком смысле) — термином умма и пр.? При всей справедливости подобных замечаний, следует признать, что в исторических работах невозможно обойтись только собственными терминами и понятиями^[88].

Например, если в официальном названии мусульманской махалли (общины) в Российской империи содержалось слово «приход», то целесообразно использовать последний термин^[89]. Но при этом необходимо сделать оговорку о причинах употребления слова «приход» вместо махалли. В равной степени бессмысленно игнорировать термин «соборная мечеть», коль скоро он встречается в официальных названиях большинства джум‘а (пятничных) мечетей в Российской империи, Советском Союзе и современной России.

То же самое касается и «мусульманского духовенства». Некорректно употреблять этот термин применительно ко всем без исключения лицам, проводящим исламские религиозные обряды (в том числе неофициальным муллам), а также ко всем сотрудникам муфтиятов^[90]. Однако вполне допустимо говорить о мусульманском духовенстве как об определенной группе, чье положение закреплено на законодательном уровне в таких государствах, как Австро-Венгрия, Российская и Османская империи и др.

В России конца XVIII — начала XX в. высший слой мусульманского духовенства представлял собой определенную группу религиозной бюрократии^[91], наделенную государством правами и обязанностями. Попасть в эту категорию мусульманского духовенства могли не все авторитетные ‘улама’. Во-первых, число должностей в системе религиозной бюрократии было ограничено. Во-вторых, не каждый регион с мусульманским населением находился под юрисдикцией одного из существовавших муфтиятов. Это не позволяло придать особый статус всем ‘улама’, которые взаимодействовали с имперскими властями^[92].

Одним из важных принципов при формировании религиозной бюрократии был принцип назначения. Макс Вебер отмечал:

Бюрократическое господство осуществлено в самом чистом виде там, где в самом чистом виде господствует принцип назначения чиновника. Иерархия чиновников, избранных на выборах, не может существовать в том же смысле, что и иерархия назначенных чиновников: уже дисциплина, естественно, ни в коей мере не может приблизиться к необходимому уровню строгости там, где нижестоящий чиновник может настаивать на выборах так же, как и вышестоящий, и шансы первого не зависят от оценок последнего^[93].

При этом под выборностью в случае с духовенством следует понимать возможность свободного волеизъявления верующих, которое не может быть аннулировано светской или церковной (религиозной) властью. В этом смысле свобода выбора мусульманами Российской империи духовенства была существенно ограничена как де-юре, так и де-факто. Так, например, согласно указу об образовании министерства духовных дел и народного просвещения 1817 г., муфтий в Уфе должен был избираться мусульманским обществом. Это же положение было впоследствии включено в устав Департамента духовных дел иностранных исповеданий 1836 г. Однако фактически муфтии продолжали назначаться императором по представлению министра внутренних дел. Только в 1889 г., спустя сто лет после образования муфтията, такая практика была легализована^[94].

Примечательно, как объяснял неприменение положения о выборности муфтия министр внутренних дел Д. А. Толстой в докладной записке на имя императора Александра III:

…малая вероятность избрания самими магометанами лица, соответствующего тем условиям, и важное значение оренбургского муфтия, как духовной главы весьма значительной части магометан империи, признавалось до настоящего времени достаточным основанием к тому, чтоб постановление закона о выборе муфтия магометанским обществом не применялось на практике, во избежание затруднений, неминуемых при отсутствии в Своде законов объяснения точного смысла этого выражения^[95].

Расхождение между буквой закона и правоприменительной практикой при выборах муфтия ОМДС демонстрирует, что подмена писаных правил неписаными присуща институту муфтията в России с самого начала.

Что касается трех заседателей (кадиев)^[96], которые, наряду с муфтием, принимали решения по вопросам, относящимся к юрисдикции Духовного собрания, то они первоначально избирались мусульманами, но не напрямую, а коллегией выборщиков из числа ‘улама’ Казанской губернии. Однако с 1889 г. заседатели стали назначаться министром внутренних дел по представлению муфтия ОМДС^[97]. Срок полномочий кадиев ограничивался тремя годами, и лишь на время занятия должности они пользовались некоторыми правами и привилегиями чиновников^[98]. В случае болезни или смерти муфтия старший кадий временно исполнял его функции.

Фактически среднего слоя мусульманского духовенства в округе ОМДС так и не возникло. К этой категории могли быть отнесены ахуны в период с 1788 г. примерно до середины XIX в. До 1788 г. ахуном именовался мусульманский богослов, обладавший необходимыми знаниями и опытом для вынесения фетв и решения судебных тяжб по шариату^[99].

После создания ОМДС ахун из независимого богослова превращается в представителя среднего звена мусульманского духовенства с функциями надзора за приходами. Но не ахуны, а имамы обладали правом вынесения решений в соответствии с шариатом по некоторым вопросам. Ахун же выступал лишь как апелляционная инстанция, причем его решения не были, по сути, окончательными^[100]. Что касается вынесения фетв, то эта функция перешла к ОМДС. Причем юридическую силу имели только коллективные фетвы Духовного собрания, именовавшиеся решениями. Фетвы муфтия рассматривались как «наставления» и носили рекомендательный характер. Ахуны продолжали выносить богословско-правовые заключения, но они имели неформальный характер^[101]. Как отмечает американский исламовед Аллен Франк, к середине XIX в. доведение до имамов циркуляров и распоряжений ОМДС стало едва ли не основной функцией ахунов^[102]. К началу XX в. ахун окончательно превратился в почетный титул^[103].

Непросто обстоит дело с так называемым приходским духовенством. Было бы ошибкой сравнивать православных священников и имамов. Хотя и те и другие часто принадлежали к крестьянскому сословию и в свободное от службы время занимались трудом на земле, целый ряд признаков отличал эти группы друг от друга. Это касалось как механизма занятия ими должности, так и внешних признаков. Например, уже с конца XVIII в. православное приходское духовенство фактически не избиралось, и назначение на приход находилось в руках епархиального иерея^[104]. Кроме того, православные священники выделялись среди мирян внешним видом и манерой речи:

Длинные волосы и ряса, в которой духовные лица были обязаны являться перед прихожанами, позволяли легко отличить их от остальных групп населения. Ощущение чуждости усугублялось отсутствием у духовенства широких родственных связей в среде других сословий, а также особым образованием, которое они получали в бурсах — начальных духовных школах (училищах) и семинариях, и особым языком, который вырабатывался в бурсах. Этот язык представлял собой нечто вроде диалекта — смеси русского и церковнославянского с вкраплениями латыни. Еще сильнее отдаляли клириков от светских лиц различные юридические ограничения. Так, на протяжении долгого времени выход из духовного сословия был крайне затруднен^[105].

Совсем по-иному обстояло дело с приходскими служителями культа у мусульман. К этой категории следует отнести хатибов, имамов и муэдзинов. В циркуляре ДДДИИ от 20 января 1891 г. понятие «мулла» включало хатибов и имамов^[106]. Поэтому в дальнейшем этот термин будет употребляться мною как общий для обозначения приходских служителей культа, за исключением муэдзинов, в округе ОМДС.

По внешнему облику мулла мало чем отличался от своих прихожан, особенно в сельской местности. Говорил он на том же языке, — разве что мог читать и писать по-арабски и по-персидски. Но арабский могли знать и другие жители села. Выход из категории служителей культа также не являлся проблемой для муллы. Например, после того как в 1826 г. были введены ограничения на занятия мусульманским приходским духовенством торговлей, некоторые муллы оставили свою работу при мечетях^[107]. И наконец, как справедливо отмечает американский историк Роберт Круз, у мулл не было такого инструмента, как монополия на совершение таинств у православных служителей культа^[108].

По-иному происходило и занятие должности в мусульманских приходах. Имамы и имам-хатибы выбирались главами семейств членов прихода. Кандидатов на эти должности выдвигало местное сельское общество. Иногда самого прихода не существовало, и верующие вместе с ходатайством о постройке мечети выдвигали кандидатуру имама.

Но утверждение мулл зависело от губернского начальства и ОМДС. Прежде чем имам или имам-хатиб получал указ о своем назначении, он должен был сдать в Духовном собрании экзамен. Такой же порядок существовал для тех, кто претендовал на звание ахуна, мухтасиба, хатиба, муэдзина. Кроме того, экзаменуемые по окончании испытаний могли получить и свидетельство, позволявшее им преподавать религиозные дисциплины в качестве мударриса, мугаллима (араб. му‘аллим) или мугаллима-сибйана (араб. сибйан, мн. ч. от саби — «дитя»)^[109].

Затем кандидат на должность должен был пройти утверждение светскими властями. Сначала он проходил проверку в местном полицейском управлении. Если там не было обнаружено каких-либо обстоятельств, препятствовавших занятию должности имама, хатиба или муэдзина, кандидат предоставлял в губернское правление пакет документов, в который входили: приговор сельского общества, утвержденный волостным правлением, выписка из журнала заседания Духовного собрания о прохождении экзамена и (с 1891 г.) свидетельство уездных училищных советов о знании им русского языка^[110]. Причем без сдачи экзамена по русскому языку губернское правление не давало дальнейшего хода делу.

Во второй половине XIX в. кандидат представлял не выписку из журнала Духовного собрания, а свидетельство, подписанное муфтием и тремя кадиями, где указывались присвоенное ему по итогам экзамена духовное звание и преподавательская должность. Этот документ создавал юридическую основу для выдачи кандидату в муллы указа, то есть свидетельства местного губернского правления об определении его муллой в определенный приход.

Таким образом, указные муллы не в меньшей степени зависели от избравших их прихожан, чем от вышестоящего начальства в лице муфтия и губернского правления^[111]. Вполне достойный кандидат, пользующийся авторитетом у верующих, мог по тем или иным причинам не пройти через фильтры губернского правления^[112]. Известны случаи, когда светские или духовные власти отказывались утверждать выбранного верующими муллу. С утверждением муэдзинов обычно проблем не возникало^[113]. В обязанности муэдзина входило провозглашать азан (призыв к молитве), а также перед началом богослужения читать дога^[114].

Назвать акт утверждения муллы в должности светскими и религиозными инстанциями признаком принадлежности к религиозной бюрократии (духовенству) будет неверно. Указ был всего лишь лицензией, документом, удостоверяющим право на занятия определенной деятельностью, а не пропуском в избранную социальную группу, наделенную определенным набором привилегий. Муллы в округе ОМДС оставались в том сословии, к которому они изначально принадлежали, и не могли передавать обусловленные их должностью права и обязанности по наследству. Иная картина была, например в округе Таврического магометанского духовного правления (ТМДП). В 1831 г. была подтверждена принадлежность духовенства крымских татар к привилегированному сословию. Хатибами, имамами, муэдзинами и др. могли быть избраны только сыновья утвержденных служителей исламского культа^[115].

У некоторых мулл и муэдзинов непосредственное соприкосновение с ОМДС ограничивалось сдачей экзамена. В дальнейшем они могли практически не сталкиваться непосредственно с муфтиятом, так как взаимодействие между приходами (махаллями) и ОМДС осуществлялось через уездные полицейские управления, а до 1862 г. — через местных полицейских чинов на местах. Непосредственным начальством для имама был не муфтий и даже не ахун, а исправник — глава уездного полицейского управления. Поэтому говорить о жестко выстроенной двух — или трехуровневой системе мусульманского духовенства с муфтием и заседателями наверху и муллами и муэдзинами внизу не приходится.

Сам приход не имел статуса юридического лица, но, как справедливо отмечает И. К. Загидуллин, фактически пользовался им:

Приход обладал общественными (богослужебным и/или учебным) зданиями, недвижимым имуществом, приносящим доход, которое по закону закреплялось за мечетью или зданием конфессиональной школы; интересы прихода в местности представляло духовенство благодаря своему легитимному избранию; прихожане путем избрания доверенных лиц могли отстаивать свои интересы перед властью, подавали прошения о своих нуждах и чаяниях^[116].

Важно также отметить, что в имперском законодательстве неодинаково регламентировался статус приходского духовенства в разных регионах. Так, в Закавказье после 1872 г. правовое положение служителей исламского культа было в целом более детально урегулировано, чем в округе ОМДС. Неслучайно авторы проектов реформ Духовного собрания в Уфе в конце XIX — начале XX в. брали за образец Закавказские магометанские духовные правления суннитского и шиитского учений^[117].

Таким образом, правовое положение мулл и тем более муэдзинов и сфера их компетенции отличали их от привилегированной группы мусульманской религиозной бюрократии в округе ОМДС.

Формированию мусульманского духовенства как отдельной социальной группы в Российской империи содействовало несколько факторов.

Во-первых, власти империи были заинтересованы в существовании организованной группы мусульманских элит, которая могла бы выступать проводником имперской политики среди подданных-мусульман. Екатерина II была сторонницей камерализма. Камерализм, получивший распространение в Германии в середине и во второй половине XVII в., представлял собой науку об управлении, идеалом которой было полицейское государство, где все сферы общественной жизни, в том числе и вопросы религии, жестко регламентировались властями^[118].

Еще Петр I, взяв за образец принципы отношений государства и церкви в протестантских странах Европы, применил их в несколько модифицированном виде при реформировании системы управления делами православной церкви в России. Екатерина II вслед за камералистами считала, что государство должно поддерживать институты и социальные группы, чья деятельность может служить интересам государства^[119]. В ее царствование эта система, апробированная в течение предшествовавших 50 лет на Синодальной церкви^[120], была применена при управлении религиозными делами подданных-мусульман:

В своем понимании «духовенства» империя руководствовалась опытом, полученным через взаимодействие с православным священством, и механически переносила на неправославных священников сословные привилегии православного духовенства. Так, и раввины, и улемы, и ксендзы, и ламы были освобождены от телесных наказаний и смертной казни^[121].

Во-вторых, Российская империя была сословным государством, в котором индивид для того, чтобы пользоваться определенными правами и обязанностями, должен был принадлежать к определенной социальной группе. В Синодальный период к духовному сословию в русском православии принадлежали священнослужители (клирики), так называемые причетники (лица, исполняющие церковное служение в качестве псаломщиков и пономарей без посвящения в чтецы или иподиаконы, иначе называвшиеся дьячками)^[122]. К духовенству (черному) относились монахи, не имеющие сана, монахини, послушники и послушницы^[123].

У мусульман в округе ОМДС правами и привилегиями, присущими духовному сословию, обладали не все служители культа, а лишь муфтий и кадии. Это, собственно говоря, и были представители высшего слоя мусульманского духовенства. Что касается среднего и низшего слоя, то они так и не сформировались окончательно в округе ОМДС, хотя от муфтиев и Духовного собрания периодически исходили инициативы по усилению значения ахунов и наделению мулл теми же правами и привилегиями, какими пользовались православные священнослужители^[124].

Как справедливо отмечает оренбургский историк Д. Н. Денисов, служители исламского культа (которых он не вполне корректно называет священнослужителями) не сформировали особого сословия^[125]. Однако отдельные мусульманские религиозные деятели были включены в состав духовенства как общероссийского сословия и, следовательно, пользовались такими привилегиями, как право передавать свое звание по наследству, освобождение от телесных наказаний, налоговые льготы и др.^[126] Рядовой мулла принадлежал, как правило, к крестьянскому сословию. Неслучайно, подобно православным священникам, муллы сочетали религиозное служение с крестьянским трудом и другими видами деятельности^[127].

Таким образом, правовое положение так называемого приходского духовенства отличало его от привилегированной группы мусульманской религиозной бюрократии. То обстоятельство, что мулла выполнял обязанности, предписанные законом (ведение метрических книг, исполнение треб и др.), или принимал присягу у должностных лиц, рекрутов, новобранцев, участников судебных процессов, не делало его автоматически государственным чиновником^[128]. Он был не назначаемым бюрократом, а лишь представителем населения, привлекаемым государством для выполнения целого ряда функций. Как отмечает Фархшатов, «в целом царизму не удалось низвести мулл до положения правительственных чиновников. Выборность, отсутствие государственного жалованья ставили низшее мусульманское духовенство в большую зависимость от прихожан»^[129]. Следует добавить, что не только и не столько от прихожан, сколько от состоятельных односельчан или горожан, оказывавших финансовую поддержку мулле и приходу и, соответственно, влиявших на избрание того или иного кандидата имамом или имам-хатибом. При этом сфера деятельности среднестатистического имама была существенно шире, чем у бюрократа:

Он [имам. — Р. Б.] совмещал в себе духовного пастыря (имама-хатиба), судью (кади), нотариуса (ма’зун), учителя (мударриса или му‘аллима) и государственного служащего. Кроме того, на местах глава мусульманской общины мог быть последователем (муридом), а иногда и руководителем (шайхом, или ишаном) того или иного суфийского братства и потому систематически заниматься религиозно-нравственным совершенствованием для «сближения» с Богом^[130].

Неравное положение высшего и низшего духовенства отмечалось еще Энгельсом. Низшее духовенство, на которое не распространялось большинство сословных привилегий, выступало выразителем интересов широких масс мирян. Поэтому именно в среде низшего духовенства, согласно Энгельсу, в основном появлялись религиозные реформаторы^[131].

На формирование мусульманского духовенства как отдельной социальной группы повлияли также исторические обстоятельства. После утраты политической независимости Казанским ханством и другими мусульманскими государствами на территории Евразии большое значение в обществе приобрели именно религиозные деятели:

…с уничтожением государственности татар Поволжья, а также с ликвидацией светской феодальной верхушки духовенство оказалось наиболее сплоченной феодальной группой общества. Мусульманские служители культа постепенно стали контролировать всю духовную жизнь общества^[132].

К этому следует добавить, что мусульманские религиозные деятели (Батырша, Мурат мулла и др.) нередко выступали в роли политических вождей.

Положение ‘улама’ в качестве лидеров нации предрешило судьбу муфтията, созданного по инициативе властей империи в качестве контролирующего и надзирающего органа, но ставшего в скором времени национальным учреждением для татар Волго-Уральского региона^[133]. ОМДС в терминологии более позднего времени превратилось в головное учреждение религиозно-культурной автономии татар^[134]. Муфтият стал тем институтом, который позволил ‘улама’ сохраниться как отдельной социальной группе и играть ключевую роль в жизни мусульман империи в качестве не только религиозных, но и светских лидеров. Заслуживает внимания оценка значения института муфтията для татар, данная мусульманским публицистом и блогером, бывшим заместителем муфтия Духовного управления мусульман Республики Татарстан Рустамом Батровым (Батыром):

Если бы этот институт был против мусульман, то они с падением… ненавистного им режима в первую очередь отказались бы от его наследия. Но этого не происходит, мусульмане институт муфтията сохраняют. Причина этого в том, что в нем мусульмане видели воплощение тех же принципов Корана, которые средневековые мыслители находят в халифате. А у нас идеи самоорганизации мусульман воплотились в институте муфтията, поэтому очень много сходных черт есть между халифатом и муфтиятом^[135].

В условиях сословного и полицейского государства выделение мусульманских религиозных деятелей в особую группу с закрепленным в законодательстве статусом было предопределено^[136].

Однако нельзя не согласиться с тем, что почва для формирования духовенства была подготовлена в среде самих мусульман — по крайней мере, татар Волго-Уральского региона. Таким образом, намерения имперских властей, стремившихся поставить религиозную жизнь мусульманских подданных империи под контроль, совпали с процессами, происходившими с середины XVI столетия в среде мусульман Волго-Уральского региона. Это были встречные векторы, которые привели к формированию мусульманского духовенства как особой социальной группы в рамках духовного сословия Российской империи.

Религиозные реформы Петра I

Масштабные преобразования в сфере вероисповедной политики в России, изменившие систему взаимоотношений государства и церкви, были начаты при Петре I. Реформа управления церковными делами соответствовала представлениям о государственно-церковных отношениях, распространенным в начале XVIII в. в ряде протестантских стран:

Духовный Регламент, опубликованный 25 января 1721 г. вместе с манифестом Петра, учреждал, выражаясь слогом манифеста, «соборное правительство» в церкви… новое «соборное правительство» становилось лишь одной из спиц в колесе абсолютистского государства. Новый законодательный акт был подготовлен без всякого участия церкви, ибо, хотя составлял проект Регламента псковский епископ Феофан Прокопович^[137], но он выполнял лишь задание Петра — учредить для управления русской церковью коллегию по образцу протестантских духовных консисторий^[138].

Преобразования Петра I касались в первую очередь государственной православной церкви, но они привели к дальнейшим реформам, которые повлияли на деятельность других религий и были осуществлены преемниками императора.

При формировании механизма управления религиозными делами Петр I руководствовался теорией о «регулярном полицейском государстве»^[139]. Согласно ей, для достижения общественного блага любая сфера общественных отношений должна жестко регламентироваться законами. В условиях абсолютистского государства это означало, что все на территории государства подчинено воле единого монарха. К теориям регулярного полицейского государства и абсолютизма примыкала теория так называемого канонического территориализма, получившая распространение в эпоху Просвещения в европейских государствах. Суть ее сводилась к тому, что абсолютный монарх на подчиненной ему территории является не только неограниченным светским правителем, но и главой церкви^[140].

Однако принципиальным отличием России от большинства европейских государств было наличие многочисленных подданных, исповедовавших различные религии. В такой ситуации император являлся главой государственной церкви (православной). Что касается других религий, то отношение к ним определялось тем, насколько государь видел их полезными для интересов государства^[141]. Это был своего рода религиозный прагматизм.

По мнению советского и немецкого исламоведа Марка Батунского, вероисповедная политика имперских властей по отношению к мусульманам может быть обозначена как «…комбинация безусловно-секулярного политического прагматизма с идеалом тотальной христианизации и русификации мусульманских подданных империи, — такова идущая еще с допетровских времен установка, с большими или меньшими вариациями воспринятая последующим, XIX столетием»^[142].

Согласно Духовному регламенту, институт патриархата, существовавший в России с 1589 г., был упразднен. Для управления делами Православной российской церкви был учрежден новый орган — Духовная коллегия. Вскоре он был переименован в Святейший Правительствующий Синод^[143]. В ведении Синода находились не только общецерковные вопросы, но и внешние связи, прерогатива осуществления которых раньше принадлежала патриарху^[144]. Фактическим главой церкви стал император, которого представлял в Синоде обер-прокурор^[145]. Первоначально эта должность была номинальной, но в XIX в. обер-прокурор Синода стал одним из самых влиятельных чиновников империи.

Таким образом, в результате реформ Петра I Православная российская церковь стала полностью подчиняться государству и была интегрирована в систему государственных бюрократических институтов. Как отмечал православный богослов и историк Александр Шмеман: «Через учреждение Синода Церковь становится одним из государственных департаментов»^[146].

Синодальный период в истории Русской православной церкви неоднозначно воспринимается церковными историками: с одной стороны, эта была эпоха зависимости церкви от государства, с другой — альянс со светской властью помог церкви укрепиться и занять лидирующее положение в обществе^[147]. Схожие характеристики можно встретить и в тех оценках, которые дают институту муфтията исследователи и мусульманские религиозные деятели. С одной стороны, Духовное собрание было зависимым от государства учреждением, с другой — оно приобрело в XIX — начале XX в. такое влияние на мусульман во всероссийском масштабе, которого не имели даже самые авторитетные религиозные деятели в XVI–XVIII столетиях.

В отличие от Синодальной церкви, инославные и иноверческие вероисповедания пользовались определенной автономией и не подпадали под прямое государственное регулирование^[148]. Не имея перед собой соответствующих исторических документов, сложно судить о том, каким видел Петр I в будущем управление религиозными делами мусульман^[149]. Однако известны базовые принципы, которым руководствовался император при проведении реформ в конфессиональной сфере. Во-первых, церковь и другие религиозные организации должны были служить интересам государства. Вся их деятельность должна была направляться в первую очередь на реализацию воли монарха, и уже затем — на удовлетворение духовных нужд паствы. Иными словами, главным покупателем и заказчиком религиозного продукта выступал регулятор (государство). Во-вторых (и этот принцип вытекает из предыдущего), право на существование и признание любой религиозной организации зависело от того, насколько она полезна для государства^[150].

Императрица Екатерина II в полной мере следовала вышеуказанным принципам. Признание за исламом статуса «терпимой» религии и создание специализированной организации по управлению вероисповедными делами мусульман стали результатом политики «религиозного прагматизма», проводимой прежде Петром I. Императрица пришла к выводу, что в интересах государства целесообразнее легализовать положение мусульманской религии и, соответственно, статус ее последователей в общеимперском пространстве.

Петр I считал, что признание за исламом статуса одной из религий, подобно католицизму и протестантизму, не представляет практического интереса для российского государства. К концу XVIII в., однако, роль исламского фактора во внутренней и внешней политике империи возросла, что не могло не повлиять на отношение Петербурга к мусульманской религии.

Религиозные реформы Екатерины II

В самом начале царствования Екатерины II в 1764 г. произошло важное событие: была упразднена Новокрещенская контора. Это учреждение было создано в 1731 г. как Контора новокрещенских дел. Основной ее задачей была активизация мероприятий по христианизации мусульман и язычников, проживавших в Казанской, Астраханской, Нижегородской и Воронежской губерниях. Закрытие Новокрещенской конторы ознаменовало конец определенной эпохи в истории православной миссии среди мусульман и других подданных империи, исповедовавших нехристианские религии. Правительство отныне отказалось форсировать массовую христианизацию иноверцев и инородцев^[151]. В миссионерской работе акцент был сделан на просветительских методах распространения идей православия и поддержании религиозности среди «новообращенных»^[152].

Последнее было особенно актуально, так как после роспуска Новокрещенской конторы и запрета насильственного обращения мусульман в православие стали известны случаи массового «отпадения» от православной церкви. Более того, некоторые новокрещены пытались законным образом добиться от властей права вернуться в ислам, ссылаясь на принудительный характер своего обращения^[153].

Во время Крестьянской войны под предводительством Пугачева (1773–1775) в рядах восставших были не только мусульмане, но и новокрещены. Обещание Пугачева даровать иноверцам право исповедовать их «природную веру» стало одной из причин, по которой они активно поддерживали его^[154]. Крестьянской войне 1773–1775 гг. предшествовало восстание во главе с Батыршой (1755–1756)^[155]. По мнению ряда авторов, главной причиной восстания послужила принудительная христианизация в Волго-Уральском регионе^[156]. Руководитель восстания Батырша Галиев был не только имамом мечети в селе Карышбаш Уфимской провинции Оренбургской губернии, но и преподавал в медресе, шакирды (учащиеся) которого происходили из близлежащих и отдаленных мусульманских селений Волго-Уральского региона^[157].

Программа Батырши включала, в частности, следующие пункты: «с неверными россиянами в согласии не быть», «правоверных не разорять и кровь их не проливать, имения не грабить и самих в плен и слуги не имать», «неверным городов не строить», «правоверный народ от бесчисленных обид и налогов защищать», «исламскую веру хулить не допускать» и др.^[158]

Как видно, наряду с лозунгами защиты религии восставшими выдвигались также и экономические требования. Это дало основания некоторым исследователям утверждать, что причины восстания были в первую очередь экономические^[159]. Здесь, как мне представляется, нет никакого противоречия. Не следует забывать, что экономическая дискриминация мусульман в значительной степени была следствием их неравноправного положения как представителей конфессионального меньшинства^[160]. Как видно из «Воззвания мишарскаго муллы Батырши Али-уллы к башкирам, мишарам и другим мусульманским народам Приуралья», сам идеолог восстания тесно увязывает экономическую и вероисповедную политику:

И вообще, цель русских была та, что если бы они имели возможность, то в одно время всех мусульман, живущих в стране русских, обложили бы непосильными налогами и тем самым, совершенно истощив, хотели бы насильством заставить их принять свою ложную веру^[161].

Участие неправославных и «новокрещеных» людей в восстании Батырши^[162] и Крестьянской войне под предводительством Пугачева, а также важные внешнеполитические обстоятельства (аннексия Россией Крымского ханства в 1783 г., русско-турецкая война и деятельность турецких агентов на границах империи) послужили основными причинами формирования политики веротерпимости в царствование Екатерины II^[163].

17 июня 1773 г. был издан указ Синода «О терпимости всех вероисповеданий и о запрещении архиереям вступать в разные дела, касающиеся до иноверных исповеданий и до построения по их закону молитвенных домов, предоставляя все сие светским начальствам»^[164]. Религиозные дела мусульман были отнесены к юрисдикции светских властей. Указ объявлял правительство посредником в спорах между Синодальной церковью и представителями других религий (включая мусульман).

28 января 1783 г. был издан именной указ императрицы «О дозволении подданным Магометанского закона избирать самим у себя ахунов»^[165]. Непосредственной причиной для издания указа было желание властей ограничить приток мусульманских мулл из Средней Азии^[166].

В апреле того же года Крымское ханство было аннексировано Российской империей, в связи с чем императрица издала манифест^[167] «О принятии полуострова Крымского, острова Тамана и всей Кубанской стороны под Российскую державу»^[168]. Местным жителям гарантировалось право свободно исповедовать свою религию:

[…] обещаем свято и непоколебимо за Себя и Преемников Престола Нашего, содержать их наравне с природными Нашими подданными, охранять и защищать их лица, храмы и природную веру, коей свободное отправление со всеми законными обрядами пребудет неприкосновенно; и дозволить напоследок каждому из них состоянию все те правости и преимущества, каковыми таковое в России пользуется […]^[169].

В декабре 1783 г. в Крыму при русской администрации был образован местный орган, именуемый Таврическим областным правлением. В него вошли представители беков и мурз Крыма. Десятилетие спустя, в январе 1794 г., было учреждено Таврическое магометанское духовное правление (ТМДП), призванное консолидировать лояльных России служителей исламского культа на Крымском полуострове.

В 1784 г. был издан указ императрицы «О позволении князьям и мурзам татарским пользоваться всеми преимуществами российского дворянства»^[170]. Согласно этому указу татарские дворяне могли пользоваться всеми свободами, льготами и преимуществами последователей государственной православной церкви, кроме права покупки или сохранения во владении крепостных христианского вероисповедания.

Толерантная политика Екатерины II в конфессиональной сфере не означала, что государство отказалось от обращения мусульман и других нехристиан в православие. Изменились лишь способы проведения миссионерской работы. Как показал опыт, политика насильственной христианизации приносила больше вреда, чем пользы (то есть издержки для государства были слишком высоки по сравнению с достигнутыми результатами). Правительство продолжало поощрять мусульман к переходу в православие, используя в том числе экономические методы. Например, после принятия вышеупомянутых нормативно-правовых актов 1770–1780‐х гг. указ от 20 апреля 1770 г., который предусматривал, что крещеные турки и татарские военнопленные должны были получать свободу и право «избрать себе такой род жизни, какой сами похотят», оставался в силе. Кроме того, за счет средств казны новокрещеным выплачивались денежные субсидии и выдавались нательные кресты^[171].

Православные миссионеры могли добиваться своей цели в том числе с помощью дискредитации других вероисповеданий. Вместе с тем в уголовном законодательстве и в следующем столетии сохранялось жесткое наказание за оскорбление православия^[172]. По справедливому замечанию историка Н. В. Цыремпилова, имперская веротерпимость в России до 1905 г. «понималась не как признание права подданных исповедовать религии по убеждениям или в силу сложившейся традиции, а лишь как временное воздержание от насильственного обращения в государственную религию, обусловленное геополитической или какой-либо иной конъюнктурой. Приведение всех подданных в православие всегда оставалось сверхзадачей, выполнение которой откладывалось, но не отменялось»^[173].

Учреждение Духовного собрания в Уфе

Стремление ограничить влияние зарубежных мусульман на их единоверцев — российских подданных — послужило одной из главных причин появления института муфтията:

Создание Духовного собрания явилось не самоцелью, а изначально стало инструментом формирования лояльных к устоям империи группы духовных лиц из числа российских подданных. Они призваны были противодействовать проникновению антиправительственной исламской идеологии из Османского государства и среднеазиатских ханств^[174].

Опасения российских властей были обоснованными. Во время Русско-турецкой войны 1787–1791 гг. Османская империя пыталась вовлечь в борьбу с Россией среднеазиатские ханства и казахские союзы племен (жузы). В частности, в одном перехваченном письме из Турции сообщалось, что один турецкий паша собирается отправиться в Бухару с большими подарками^[175].

Среди историков нет единого мнения о том, кто является автором проекта муфтията в Уфе. Д. А. Азаматов, М. Кемпер и А. Б. Юнусова, например, считают, что это был барон Осип Андреевич Игельстром (1737–1823), генерал-губернатор, в подчинении которого находились Уфимское и Симбирское наместничества^[176]. Однако другие исследователи полагают, что идея проекта была предложена Дмитрием Борисовичем Мертваго (1760–1824), который служил советником Уфимского губернского правления^[177].

Дискуссионным является и вопрос о том, какие учреждения послужили прототипом для создания муфтията в Уфе и системы управления мусульманскими религиозными делами^[178]. Некоторые исследователи приводят в пример Османскую империю, другие указывают на Бухару^[179].

В мае 1788 г. Игельстром обратился к Екатерине II с предложением создать специализированный орган, который проводил бы аттестацию для всех желающих занять должности служителей исламского культа (мулл, муэдзинов и др.) и отбирал бы из их числа «людей в верности надежных и доброго поведения»^[180]. Сама идея о лицензировании содержалась в проекте муфтията, автором которого был Мертваго: только лицо, обладающее необходимым документом от государства, могло служить имамом и учителем в светских и религиозных школах. Игельстром предложил императрице ограничить юрисдикцию муфтията Уфимским наместничеством. Однако это предложение принято не было: императрица повелела, чтобы во всех российских губерниях, кроме Таврической, религиозные вопросы были подчинены Духовному собранию в Уфе^[181]. При этом императрица сузила круг полномочий создаваемого муфтията. Таким образом, Екатерину II в какой-то степени можно считать соавтором проекта Духовного собрания в Уфе как общероссийского учреждения.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

70

В дальнейшем даты XVIII в. — начала XX в. (до введения григорианского календаря в Советской России в январе 1918 г.), за исключением оговоренных случаев, будут даны по старому стилю (по юлианскому календарю).

71

Полное собрание законов Российской империи. Собрание первое, 1784–1788. СПб., 1830. Т. 22. С. 1107. С полным текстом указа можно ознакомиться по следующему изданию: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика / Сост., коммент. Д. Ю. Арапов. М.: Академкнига-Интерпериодика, 2001. С. 50–51.

72

Изначально муфтият был известен под именем Уфимского духовного магометанского закона собрания. В 1796 г. его резиденция была перенесена в Оренбург, а само учреждение переименовано в Оренбургское магометанского закона духовное собрание (с 1846 г. — Оренбургское магометанское духовное собрание). Уже в 1802 г. Духовное собрание снова перевели в Уфу, но упоминание Оренбурга в названии сохранилось.

73

По данным на 1911 г., в юрисдикции ОМДС находилось 6144 прихода, что составляло около 23 % от общего количества мусульманских общин в империи (Фархшатов М. Мусульманское духовенство // Ислам на территории бывшей Российской империи. Энциклопедический словарь. Т. I. М.: Вост. лит., 2006. С. 292).

74

Формально Северный Кавказ подпадал под юрисдикцию ОМДС. Однако де-факто территория находилась вне сферы влияния как ОМДС, так и Закавказских магометанских духовных правлений суннитского и шиитского учений. Подробнее об этом см.: Ганич A. A. Муфтият, которого не было // Ab Imperio. 2011. № 4. С. 261–284.

75

Кемпер М. Суфии и ученые в Татарстане и Башкортостане: исламский дискурс под русским господством. Казань: Рос. исламский ун-т, 2008. С. 127.

76

См., например, общую информацию об этом муфтияте на официальном сайте организации: http://www.cdum.ru/about/.

77

Первый заместитель председателя ДУМ РФ Дамир Мухетдинов дает в некоторых интервью негативную характеристику советским муфтиям: Дамир Мухетдинов: Муллы советского образца — пережиток прошлого // IslamNews. 2016. 06 сент. [https://islamnews.ru/news-damir-muxetdinov-mully-sovetskogo-obrazca-perezhitok-proshlogo/]. ЦДУМ и его лидер Талгат Таджуддин рассматриваются идеологами ДУМ РФ как преемники муфтиев советского образца, а Мухетдинов и его коллеги видят себя духовными наследниками дореволюционных муфтиев.

78

Юнусова А. Б., Азаматов Д. Д. 225 лет Центральному духовному управлению мусульман России: Исторические очерки. Уфа: Уфимский полиграфкомбинат, 2013. С. 359.

79

Там же. С. 359.

80

См., например: Хабибуллина З. Р. Мусульманское духовенство в Республике Башкортостан на рубеже XX–XXI веков. Уфа: Мир печати, 2015. Антрополог из Башкортостана З. Р. Хабибуллина использует словосочетание «мусульманское духовенство», но не дает определение этого понятия. В указанной работе встречаются (также без определения) и такие понятия, как «мусульманские священнослужители» (с. 174, 176), «служители ислама» (с. 174), «служители культа» и др., которые, судя по контексту, являются синонимичными по отношению к «мусульманскому духовенству». См. также: Мусаев М. А. Мусульманское духовенство 60–70‐х годов XIX века и восстание 1877 года в Дагестане: Дис.… канд. ист. наук. Махачкала, 2003; и др.

81

Маликов Р. И. Социальное положение мусульманского духовенства Казанской губернии в конце XIX — начале XX вв. Казань: Рос. исламский ун-т, 2013. С. 30–31.

82

Маликов Р. И. Социальное положение мусульманского духовенства Казанской губернии в конце XIX — начале XX вв. С. 29.

83

Подробнее об использовании православного социолекта мусульманами см., например: Бустанов А., Кемпер М. Ислам и русский язык: социолингвистические аспекты становления общероссийского исламского дискурса // Казанское исламоведение. 2015. № 1. С. 211–221.

84

Encyclopaedia of Islam. Leiden: Brill, 2000. Vol. X. P. 801.

85

Здесь будет уместно процитировать слова русского философа Ю. Ф. Самарина об отношении Петра I к православному духовенству: «Но, так как духовное сословие имело назначение трудиться для государства и более никакого, то, следовательно, его устройство, управление, деятельность должны были условливаться государством, как частный орган целым» (цит. по: Карташев А. В. Собрание сочинений: В 2 т. Т. 2: Очерки по истории Русской Церкви. М.: Терра, 1992. С. 375). Это замечание полностью справедливо и в отношении мусульманского духовенства в России.

86

Ислам в Российской империи… С. 276. При учреждении Закавказских магометанских духовных правлений суннитского и шиитского учений во главу угла ставилась контрольная функция: «обеспечить за правительством средство надзора и контроля над действиями лиц, которых их религиозные убеждения часто ставят во враждебные к нему отношения» (Там же. С. 273). Такой подход, по мнению чиновников, был обусловлен тем, что «мусульмане, составляя во многих местностях Закавказья сплошное почти население, находятся в постоянных сношениях с чужеземным духовенством, враждебным ко всему русскому» (Там же).

87

Фархшатов М. Мусульманское духовенство… С. 286.

88

Усманова Д. М., Михайлов А. Ю. Ислам и православие в позднеимперской России: институты и социально-правовой статус (на примере Волго-Уральского региона). Казань: Яз, 2014. С. 16.

89

Понятия «махалля» как «община мусульман» не было идентично понятию сельской общины. В мусульманских селах, помимо прихода, были известны такие общественные институты, как поземельная община и сельское общество.

90

К примеру, определенную часть сотрудников Оренбургского магометанского духовного собрания в Уфе (технических служащих) — в особенности на ранних этапах его существования — составляли немусульмане. В штат ОМДС помимо муфтия и заседателей изначально входило еще пять служителей. К середине XIX в. их количество увеличилось до 15 человек.

91

Российский историк С. И. Алексеева использует термин «духовная бюрократия» (Алексеева С. И. Святейший Синод в системе высших и центральных государственных учреждений пореформенной России, 1856–1904. СПб.: Наука, 2003). Однако более приемлемым термином, на мой взгляд, является «религиозная бюрократия». И в исследовании Алексеевой, и в настоящей работе речь идет о религиозных, а не о духовных институтах. Последние представляют собой не бюрократические институты, а структуры, связанные с обретением и поддержанием духовности (например, суфийские братства и др.). Сам термин «духовное управление» является анахронизмом, но продолжает употребляться в названиях большинства муфтиятов в современной России.

92

Так, если в Закавказье имперские власти целенаправленно создавали из служителей исламского культа привилегированное сословие, то на Северном Кавказе, где ислам не был институализирован и местные общины фактически не подчинялись какому-либо муфтияту, лишь небольшая часть ‘улама’ обладала правами и привилегиями духовенства. Одной из причин, по которой туркестанские генерал-губернаторы, начиная с К. П. фон Кауфмана, выступали против создания муфтията в этом регионе, было нежелание формировать привилегированную группу мусульманского духовенства, которая бы пользовалась авторитетом у верующих и служила целям укрепления ислама.

93

Вебер М. Типы господства // Личность, культура и общество. 2008. Вып. 1 (40). С. 41.

94

Азаматов Д. Д. Оренбургское магометанское духовное собрание // Ислам на территории бывшей Российской империи: Энциклопедический словарь. М.: Вост. лит., 2006. Т. 1. С. 319–320.

95

РГИА. Ф. 821. Оп. 8. Д. 1068. Л. 4 об. Цит. по: Загидуллин И. К. Татарское национальное движение в 1860–1905 гг. Казань: Татарское кн. изд-во, 2014. С. 191.

96

Кадий, казый (от араб. кади — судья) — здесь: в Российской империи член центрального коллегиального органа по управлению религиозными делами мусульман — Оренбургского магометанского духовного собрания (ОМДС) в Уфе.

97

Фактически до 1891 г. вопрос об избрании кадиев в округе ОМДС находился в ведении мусульманских религиозных деятелей Казанской губернии. Они избирали кадиев из своей среды и затем посылали их кандидатуры на утверждение министра внутренних дел.

98

Но были примеры, когда некоторые лица занимали должность кадия несколько сроков подряд. Например, срок пребывания Ризаэтдина Фахретдина в должности заседателя ОМДС продлевался четыре раза.

99

Spannaus N. The Decline of the Akhund and the Transformation of Islamic Law under the Russian Empire // Islamic Law and Society. 2013. Vol. 20. № 3. P. 209–210.

100

Spannaus N. The Decline of the Akhund and the Transformation of Islamic Law under the Russian Empire. P. 221–222.

101

Ibid. P. 232.

102

Frank A. J. Muslim Religious Institutions in Imperial Russia: The Islamic World of Novouzensk District and the Kazakh Inner Horde, 1780–1910. Leiden; Boston; Köln: Brill, 2001. P. 110. В Уставе ОМДС 1857 г. ахуны признавались высшими духовными лицами.

103

Фархшатов М. Мусульманское духовенство… С. 289. При этом число имамов, обладавших титулом ахуна, возросло в период с 1889 по 1916 год более чем в три раза (Там же. С. 289).

104

Цыпин В. Духовенство // Православная энциклопедия / Под ред. Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. М.: Православная энциклопедия, 2007. Т. XVI. С. 376.

105

Манчестер Л. Поповичи в миру: духовенство, интеллигенция и становление современного самосознания в России / Пер. с англ. А. Ю. Полунова. М.: Новое литературное обозрение, 2015. С. 28–29.

106

Сборник циркуляров и иных руководящих распоряжений по округу Оренбургского магометанского духовного собрания 1841–1901 гг. Уфа, 1905. С. 42. Имам возглавлял приход при обычной (пятивременной или квартальной) мечети, а имам-хатиб — при джум‘а (соборной) мечети. Хатиб имел право произносить проповедь перед пятничной и праздничной молитвой. По действовавшему во второй половине XIX в. законодательству, при соборной мечети дозволялось иметь одного хатиба и одного имама.

107

Круз Р. За Пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии. М.: Новое литературное обозрение, 2020. С. 121.

108

Там же. С. 127.

109

Фархшатов М. Мусульманское духовенство… С. 287.

110

Там же. В 1872–1886 гг. имамы должны были сдавать экзамены по русскому языку в полицейских управлениях.

111

Например, планируя отлучиться из своего прихода более чем на две недели, мулла обязан был получать разрешение в губернском правлении (Азаматов Д. Д. Оренбургское магометанское духовное собрание в конце XVIII–XIX вв… С. 113).

112

Хорошей иллюстрацией того, с какими сложностями мог столкнуться указной мулла, не сумевший найти понимания с общиной или губернским правлением, служит дело ишана Г. Курбангалиева. Подробнее об этом см.: Беккин Р. И. «Спасибо татарам, — они мой главный ресурс…» (Дело Габидуллы Курбангалиева и проблема сотрудничества между лидерами черносотенного движения и правыми деятелями в среде мусульман) // Минбар. 2020. № 13 (4). С. 763–793.

113

До 1856 г. муэдзины не появлялись в официальной статистике ОМДС. В дальнейшем вплоть до 1912 г. в половине зарегистрированных мечетей в округе ОМДС муэдзины отсутствовали (Загидуллин И. К. Звания мусульманского приходского духовенства в округе Оренбургского магометанского собрания (конец XVIII — начало XX века) // Филология и культура. 2013. № 1 (31). С. 187).

114

Фархшатов М. Мусульманское духовенство… С. 292. При отсутствии муэдзина при мечети азан возглашал имам или кто-то из прихожан. Дога (от араб. ду‘а) — мольба, обращенная к Аллаху. В отличие от пятикратной молитвы (ас-салат), дога может быть произнесена в любое время и на любом языке.

115

Однако на практике нередко должности приходского духовенства «временно» (иногда в течение несколько десятилетий) замещали представители других сословий. Только в 1912 г. такое неписаное правило было закреплено юридически и на должности служителей исламского культа получили право избираться представители других сословий (Загидуллин И. К. «Записка» Исмаила Гаспринского 1910 г. // Гасырлар авазы — Эхо веков. 2019. С. 30).

116

Загидуллин И. К. О религиозно-культурной автономии татар в округе Оренбургского магометанского духовного собрания // Ислам в современном мире. 2015. Т. 11. № 3. С. 65.

117

Мухетдинов Д. B., Хабутдинов А. Ю. История духовных управлений мусульман в России в XVIII–XXI веках: Учеб. пособие. Н. Новгород: Медина, 2012. С. 54–55. Примечательно, что сами чиновники в Государственном совете при обсуждении проекта положений об управлении религиозными делами закавказских мусульман считали, что они пригодны лишь для Закавказского края, «так как другие местности как по положению своему вдали от мусульманских держав, так и по этнографическим и другим условиям имеют весьма мало общего с Закавказским краем» (Ислам в Российской империи… С. 273–274).

118

См., например: Schröckh J. M., Tzschirner H. G. Christliche Kirchengeschichte seit der Reformation. Band 10. Leipzig: E. B. Schwickert, 1812. S. 76, Hundeshagen C. B. Der deutsche Protestantismus, seine Vergangenheit und seine heutigen Lebensfragen im Zusammenhang der gesammten Nationalentwicklung beleuchtet. Frankfurt a. M.: Brönner, 1847. S. 157 и др.

119

Цыремпилов Н. В. Буддизм и империя. Бурятская буддийская община в России (XVIII — нач. XX в.). Улан-Удэ: ИМБТ СО РАН, 2013. С. 73.

120

Название «Русская православная церковь» стало официальным только в 1943 г. В Российской империи господствовавшая церковь именовалась Православной российской церковью. В богословской и светской литературе также получили распространение следующие названия: Всероссийская православная церковь, Православная кафолическая греко-российская церковь, Православная греко-российская церковь и Русская православная церковь. По мнению некоторых авторов, отождествление современной РПЦ с Православной российской церковью, существовавшей в Российской империи, выглядит по меньшей мере спорным (Бабкин М. А. Устав Русской православной церкви: допустимо ли отождествление РПЦ и ПРЦ? // Общественные науки и современность. 2015. № 1. С. 108–114). Далее я буду использовать названия «Русская православная церковь» и «Московский патриархат», когда буду рассматривать события с 1943 г. по сегодняшний день. Государственную церковь в Российской империи до 1917 г. я называю Синодальной церковью.

121

Цыремпилов Н. В. Буддизм и империя. Бурятская буддийская община в России (XVIII — нач. XX в.). Улан-Удэ: ИМБТ СО РАН, 2013. С. 37. Отмена телесных наказаний и смертной казни для духовенства, представлявшего различные религиозные культы в империи, происходила не одномоментно. Православные священники были освобождены от телесных наказаний лишь в 1801 г. Что касается указных мулл, то они были освобождены от телесных наказаний законом от 20 февраля 1850 г. Муллы обязаны были нести воинскую повинность и выплачивать подати как представители сословий, к которым они принадлежали (в основном крестьянского, реже — мещанского). Важно также отметить, что права православного духовенства фактически были установлены в XVIII в. До этого «свобода от податей и повинностей давалась только некоторым лицам и учреждениям по жалованным грамотам» (Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословное общество Российской империи (XVIII — начало XX века). М.: Новый хронограф, Ин-т рос. истории, 2010. С. 242).

122

Цыпин В. Духовенство // Православная энциклопедия [http://www.pravenc.ru/text/180638.html].

123

Там же.

124

Исключение здесь составляют военные и военно-морские имамы. Порядок их назначения и круг обязанностей определялись их принадлежностью к военнослужащим или фактом исполнения ими духовных треб для служащих гвардии, армии и флота.

125

Денисов Д. Н. Мусульманское духовенство как привилегированная группа в социальной структуре Российской империи XIX века // Вестник Челябинского гос. ун-та. 2011. № 12 (227). С. 117.

126

Следует также отметить, что в результате реформ Екатерины II сословные привилегии получили мусульманское дворянство и купечество.

127

Фархшатов М. Мусульманское духовенство… С. 287.

128

Например, муфтий мог совершать богослужение и выступать с проповедью в дни религиозных и государственных праздников в империи, но это не было основной сферой его деятельности.

129

Фархшатов М. Мусульманское духовенство… С. 290.

130

Фархшатов М. Мусульманское духовенство… С. 290.

131

Энгельс Ф. Крестьянская война в Германии. М.: Политиздат, 1952. С. 25–26. Эта позиция может быть оспорена, если мы обратимся к истории реформистских движений в мусульманском мире в XVIII–XX вв. Существует множество примеров того, что среди их лидеров были не только рядовые служители культа.

132

Шайхиев Р. А. Роль мусульманского духовенства в жизни татарского общества // Духовенство и политическая жизнь на Ближнем и Среднем Востоке. М.: Мысль, 1985. С. 187. По мнению Шайхиева, основы формирования мусульманского духовенства как сословия у татар Волго-Уральского региона были заложены в период со второй половины XVI в. (после падения Казанского и Астраханского ханств) до начала XVIII в.

133

Подлинным панегириком муфтияту как национальному институту татар является брошюра мусульманского религиозного деятеля из Татарстана Валиуллы Якупова: Якупов В. Общероссийский муфтият и его муфтии. Казань: Иман, 2005.

134

Загидуллин И. К. О религиозно-культурной автономии татар… С. 61.

135

Батыр Р. Есть ислам, понятый арабами, понятый татарами, понятый турками… // Бизнес Online. 2016. 24 декабря [https://www.business-gazeta.ru/article/332877].

136

Мусульманское духовенство в округе ОМДС не имело сословных прав — за исключением освобождения от телесного наказания и от рекрутской повинности в 1850–1873 гг.

137

Феофан Прокопович (1681–1736) — российский политический и религиозный деятель, писатель и философ, сподвижник Петра I. Архиепископ Новгородский и Великолукский (1725–1736), идеолог многих реформ, предпринятых Петром I, в том числе в религиозной сфере. — Примеч. автора.

138

Никольский Н. М. История русской церкви. М.: АСТ, 2004. С. 219.

139

Одним из наиболее известных представителей этой теории был немецкий философ Христиан фон Вольф. Петр I приглашал ученого возглавить Петербургскую академию наук.

140

Карташев А. В. Собрание сочинений… С. 344–345. Эта модель была лаконично сформулирована в известном принципе: cujus regio, ejus religio («чья земля, того и вера»). Петр I и его преемники были руководителями Синодальной церкви де-факто, но только при Павле I было юридически закреплено положение, что император является главой церкви.

141

Процитирую слова русского философа Ю. Ф. Самарина: «К несчастью, Петр Великий понял религию только с ее нравственной стороны, насколько она нужна для государства. И в этом выразилась его протестантская односторонность. С своей точки зрения он не понимал, что такое церковь. Ибо сфера ее выше сферы практической, и потому он поступал, как будто бы ее не было, отрицал ее не злоумышленно, а скорее по неведению…» (цит. по: Карташев А. В. Собрание сочинений… С. 374).

142

Батунский М. Ислам и русская культура XVIII века (Опыт историко-эпистемологического исследования) // Cahiers du monde russe et soviétique. 1986. Vol. 27. № 1. P. 60.

143

В дальнейшем я буду использовать сокращенное название этого учреждения — Синод.

144

В 1723 г. патриархи Константинополя и Антиохии отправили в Петербург грамоты, в которых признали Святейший Синод равным по чину патриарху.

145

На протяжении более ста двадцати лет патриархата в России патриархи часто оказывали влияние на важные государственные решения, принимаемые царем. Подробнее об этом см.: Успенский Б. А. Царь и патриарх: харизма власти в России (Византийская модель и ее русское переосмысление). М.: Языки русской культуры, 1998.

146

Мищенко М. Церковная реформа 1721 года: обзор исторических оценок [http://acathist.ru/en/bogoslovie/russkaya-tserkov/item/tserkovnaya-reforma-1721-goda].

147

Например, историк русской церкви А. В. Карташев называл синодальный период Русской Церкви «периодом ее восхождения на значительно большую высоту почти по всем сторонам ее жизни в сравнении с ее древним теократическим периодом» (Карташев А. В. Собрание сочинений… С. 316).

148

Согласно изначальному намерению Петра I, император собирался подчинить Синоду все три основных направления христианства: православие, католичество и протестантизм, но этот замысел не был реализован.

149

О политике Петра I по отношению к исламу см.: Арапов Д. Ю. Мусульмане в России при Петре I // Pax Islamica. 2012. № 1–2. С. 54–61; Арапов Д. Ю. Ислам в петровской России // Вестник Московского ун‐та. Сер. 8: История. 2012. № 4. С. 3–11. В этих статьях приводятся лишь отдельные примеры, указывающие на отношение императора к исламу и мусульманам.

150

Арапов Д. Ю. Ислам в петровской России… С. 4.

151

Инородцы — в широком смысле: все неславянское население Российской империи. Термин «инородцы» в узком смысле не относился к татарам и другим народам Поволжья.

152

Исхаков Р. Р. «Противомусульманская» миссия и религиозные движения среди крещеных татар Среднего Поволжья в последней трети XVIII в. // Оренбургское магометанское духовное собрание и духовное развитие татарского народа в последней четверти XVIII — начале ХХ вв. Казань: Ин-т истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2011. C. 77–78.

153

Там же. С. 81–82.

154

В октябрьском манифесте 1773 г. Пугачев обратился в том числе к калмыкам и татарам. В конце сентября — начале ноября он издал так называемые указы «Петра III» (Пугачев выдавал себя за уцелевшего императора Петра III), обращенные к разным народам империи, в том числе к башкирам. В указе, адресованном башкирскому населению, говорилось: «И пожаловал вас землею, водою, солью, верою и молитвою, пажитью и денежным жалованьем, за что должны вы служить мне до последней погибели» (Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века: В 2 т. / Под ред. И. Я. Щипанова. Т. 2. М.: Госполитиздат, 1952. С. 93).

155

Батырша (также известный как Бахадур-шах, Габдулла Галиев; 1709 или 1717–1762) — мусульманский религиозный и политический деятель. С 1746 по 1755 г. он служил имамом на Урале. В марте 1755 г. выступил организатором и вдохновителем вооруженного восстания народов Волго-Уральского региона против экономического угнетения и насильственной христианизации. В 1756 г. был арестован и доставлен под стражу в Москву, затем — в Петербург. В ноябре 1756 г., находясь в заключении, написал знаменитое письмо-воззвание («Тəхризнамə») к императрице Елизавете, в котором объяснил причины организованного им восстания.

156

Такого мнения придерживается автор биографии Батырши, историк из Татарстана Ф. Г. Ислаев (Ислаев Ф. Г. Ислам и православие в Поволжье XVIII столетия: от конфронтации к терпимости. [Казань]: Изд-во Казан. ун-та, 2001. С. 153–155). С. М. Соловьев также считал, что подоплека восстания Батырши носила религиозный характер: «…ревнители магометанства не могли переносить подчинения христианскому правительству. Виновником восстания было магометанское духовное лицо Батырша, почти все другие духовные лица действовали с ним заодно» (Соловьев С. М. Сочинения: В 18 кн. Кн. XII. История России с древнейших времен. Т. 23–24. М.: Мысль, 1993. С. 227). Насильственная политика христианизации послужила причиной башкирского восстания 1681–1684 гг.

157

Ислаев Ф. Г. Ислам и православие в Поволжье XVIII столетия… С. 152.

158

Там же. С. 154.

159

Так, например, Н. А. Фирсов пишет, что в «восстании Батырши было меньше всего борьбы ислама с христианством, а больше мести русским за прежние экономические хищения» (Фирсов Н. А. Инородческое население прежнего Казанского царства в новой России до 1762 года и колонизация закамских земель. Казань, 1870. С. 45–46).

160

Подробнее см., например: Акманов И. Г. Башкирские восстания XVII — начала XVIII вв. Уфа: Китап, 1998.

161

Батырша. Письмо Батырши императрице Елизавете Петровне: [Текст на яз. тюрки, транскрипция, перевод] / Сост., транскрибирование текста, глоссарий, введ., коммент. Г. Б. Хусаинова. Уфа: УНЦ РАН, 1993. С. 94. По мнению Ф. Г. Ислаева, идеи Батырши, содержащиеся в «Воззвании» и письме-прошении императрице Елизавете Петровне («Тәхризнамә»), созвучны идеям французского Просвещения XVIII века (Ислаев Ф. Г. Ислам и православие в Поволжье XVIII столетия… С. 154).

162

Едва ли следует считать случайностью, что на следующий год после подавления восстания Батырши в деревнях, где проживало не меньше 200 мужчин-мусульман, стало дозволяться строительство мечетей. Это касалось и тех населенных пунктов, где мечети были разрушены совсем недавно (Ташкин С. Ф. Инородцы Поволжско-Приуральского края и Сибири по материалам Екатерининской законодательной комиссии // Записки Оренбургского отделения Московского археологического института / Под ред. А. И. Успенского. Вып. I. Оренбург: тип. М. Н. Махова, 1921. С. 18).

163

Первые уступки в государственной религиозной политике по отношению к исламу были сделаны вскоре после восстания Батырши. Епископ Лука (Конашевич) и митрополит Сильвестр (Гловатский), главные проводники политики насильственной христианизации в Волго-Уральском регионе и Сибири, уже осенью 1755 г. были переведены в другие епархии, где не было мусульманского населения (Ислаев Ф. Г. Ислам и православие в Поволжье XVIII столетия… С. 164).

164

Полное собрание законов Российской империи. Собрание первое, 1770–1774. СПб., 1830. Т. 19. С. 775–776. С полным текстом указа можно также ознакомиться по изданию: Ислам в Российской империи… С. 45–46.

165

С полным текстом указа можно также ознакомиться по изданию: Ислам в Российской империи… С. 46–47. Подробнее об ахунах см. далее.

166

Со времен Волжской Булгарии мусульмане Поволжья имели тесные культурные, экономические и политические связи со своими единоверцами в Средней Азии. Многие мусульманские религиозные лидеры прошли подготовку в Бухаре и продолжали поддерживать контакты со своими учителями и учениками из Средней Азии. Подробнее см., например: Кемпер М. Суфии и ученые в Татарстане и Башкортостане: исламский дискурс под русским господством. Казань: Рос. исламский ун-т, 2008; Frank A. J. Bukhara and the Muslims of Russia. Sufism, Education, and the Paradox of Islamic Prestige. Leiden; Boston: Brill, 2012.

167

Русский правовед Н. М. Коркунов так объяснял разницу между именным указом и высочайшим манифестом: «Повеление Государя об обнародовании и введении в действие выражается в именном указе правительствующему сенату. В случае же издания особо важных законов Государь, кроме того, непосредственно обращается к подданным с манифестом, объявляя в нем об издании нового закона и объясняя мотивы, вызвавшие его издание» (Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. М.: РОССПЭН, 2010. С. 400).

168

Полный текст манифеста можно найти здесь: [http://www.runivers.ru/bookreader/book9829/#page/891/mode/1up].

169

Ислам в Российской империи… С. 47.

170

Ислам в Российской империи… С. 48–49. Мурза, или мирза — аристократический титул в тюркоязычных государствах Евразии.

171

Исхаков Р. Р. «Противомусульманская» миссия и религиозные движения… С. 76.

172

Ст. 190 «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных» 1845 г.: «За отвлечение, чрез подговоры, обольщения или иными средствами, кого-либо от Христианской веры Православного или другого исповедания в веру Магометанскую, Еврейскую или иную не Христианскую, виновный приговаривается: к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжную работу в крепостях на время от восьми до десяти лет, а если он по закону не изъят от наказаний телесных, и к наказанию плетьми чрез палачей в мере, определенной статьею 21 сего Уложения для пятой степени наказаний сего рода, с наложением клейм. Когдаж при том будет доказано, что им употреблено насилие для принуждения к отступлению от Христианства, то он присуждается: к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжную работу в рудниках на время от двенадцати до пятнадцати лет, а если он по закону не изъят от наказаний телесных, и к наказанию плетьми чрез палачей в мере, определенной статьею 21 для третией степени наказаний сего рода, с наложением клейм».

173

Цыремпилов Н. В. Буддизм и империя… С. 38.

174

Загидуллин И. К. Предисловие… С. 5.

175

Там же. С. 4; Мертваго Д. Б. Записки (1760–1824). СПб.: Русская симфония, 2006. С. 44.

176

По словам М. Кемпера, «структура и задачи Собрания… так же определены в тексте указа, но они были позднее переработаны и дополнены бароном Игельстромом в положении о компетенции Оренбургского духовного собрания» (Кемпер М. Суфии и ученые в Татарстане и Башкортостане… С. 71). Кемпер считает, что будущий муфтий М. Хусаинов также участвовал в разработке документа об открытии Духовного собрания (Там же. С. 92).

177

Например, И. К. Загидуллин пишет, что именно Мертваго «предложил проект о создании специального правительственного органа по контролю над духовенством, чтобы лояльные к устоям империи муллы „противодействовали проникновению антиправительственной проповеди“ в среду российских подданных» (Загидуллин И. К. Предисловие… С. 4). В 1803–1807 гг. Мертваго был таврическим гражданским губернатором. На этой должности он помог упорядочить деятельность служителей исламского культа на Крымском полуострове.

178

Подробнее о турецком влиянии при создании института муфтията в России см.: Васильев А. Д. Османо-турецкие параллели российским муфтиятам // Pax Islamica. 2011. № 2 (7). С. 126–134.

179

Кемпер М. Суфии и ученые в Татарстане и Башкортостане… С. 74.

180

Юнусова А. Б., Азаматов Д. Д. 225 лет Центральному духовному управлению мусульман… С. 15.

181

Азаматов Д. Д. Оренбургское магометанское духовное собрание в конце XVIII–XIX вв… С. 56.