Зеркало души

Рэй Олдман (2023)

В 1931 году, во время беспросветного кризиса, в Чикаго совершается ряд чудовищных убийств. Когда у местной полиции заканчиваются силы и желание ловить преступника, из Нового Орлеана выезжает детектив Кит Собер. Кит удивляет своими способностями решать самые безнадежные и страшные дела за считаные дни, но как он это делает — никто не знает. Его методы сокрыты от глаз, сам Кит — загадка, даже для себя. Кит пугает бледно-серым цветом кожи, отталкивает неподвижным лицом, взгляд его темных пронзительных глаз наводит ужас. Однако каждый коп в глубине души выдыхает с облегчением, стоит только детективу замаячить в их городе. Находятся и те, кто видят в нем отнюдь не зло. Кит готовится поставить точку в очередном расследовании, как оказывается: дело — он сам.

Глава вторая

Исцеляющий джаз

I

Я не назвал адреса, так что Джереми пришлось попусту тратить бензин пару-тройку кварталов, до тех пор, пока ветер опять не стал нагонять тучи. По асфальту вдруг поползла тонкая струйка дыма, знаменуя собой нужный путь. Ее было прекрасно видно под темным небом.

Я показывал где завернуть, и Джереми подчинялся, не теряя внимательности. Я не спускал глаз с тумана-помощника, минуя лавку за лавкой, пока видимый одному только мне проводник не затух у недавно заброшенных предприятий, стоящих вплотную друг к другу — автомастерская и двухэтажное здание, выступающее складом или гаражом. Окна заколочены досками, выцветшую вывеску на одном болте уныло болтал ветер взад-вперед по бетонному фасаду.

С одной стороны здания огораживала проезжая часть по которой тащились единичные «форды» да «шевроле». Вход располагался со стороны реки, на другом берегу которой стоял наш отель, стискиваемый небоскребами. На главных воротах висел амбарный замок. Я попытался рассмотреть внутренности бывшей мастерской через щели между досками — помещение было окутано темнотой и плывущими и комьями пыли по тусклым полосам света. Джереми обошел здания в поисках лазейки и вернулся ко мне тоже ни с чем.

Замком недавно пользовались не особо-то чистыми руками — на задней части остались четыре темных, смазанных следа от пальцев. На кровь было не похоже, консистенция скорее напоминала высохшую грязь. Я прислонился к массивным дверям, втянул воздух. Сладким не пахло.

— Думаете там может быть логово убийцы? — спросил Джереми, оглядываясь по сторонам.

— Расчленял и издевался над трупами он без спешки.

Может, удастся найти хотя бы орудие или хорошо спрятанные фрагменты тел жертв, если он, конечно, от них еще не избавился. Джереми попросил меня подождать, а сам рванул к машине. Нырнул на заднее сидение, открыл мой портфель, достал папку, вынул из нее что-то. Спустя секунд двадцать он уже появился рядом с двумя скрепками в руках. Я прислонился к двери, приготовившись наблюдать за его последующими действиями.

Тонкими пальцами Джереми ловко разогнул скрепки до почти идеально прямых проволок. Согнул их под прямым углом, засунул одну в скважину, уткнул ее куда-то вбок. Второй, будто искал что-то внутри, начал расшатывал механизм. Через мгновение дужка выскочила и замок упал на землю. Дверь приотворилась под моим плечом.

Вся жара, копившаяся между стен днями, а может и неделями, мигом обожгла лицо. Кислород, казалось, полностью сгорел в этой бане, поглотился парами бензина и едкого спирта.

— Я бы прострелил.

Шагнув внутрь, я туфлями выбил облачка сероватой пыли. Частички ее осели на черную блестящую кожу, что мне показалось мало приятным.

— Буду иметь в виду в следующий раз, — откликнулся Джереми, вешая замок на ручку. Насторожился. — Это же не является проникновением в частную собственность?

— Жди меня в машине, — приказал я, сняв пальто и передав его Джереми. Неимоверно душно было внутри.

— Что? Но…

Я закрыл дверь перед его носом. Со мной бесполезно спорить, разве еще не дошло?

Руками сорвал три доски с окна и встретился с укоризненным взглядом Джереми сквозь мутное стекло.

На первом этаже осветился ржавый подъемник, весь измазанный темными маслеными пятнами, дверь, ведущая в соседнее помещение и лестница на второй этаж.

Я решил подняться по лестнице, и потом уже обследовать то, что находится за дверью, источающей невыносимый запах клея и алкоголя. Хоть и гадать не надо было, чтобы я там обнаружил. Правда, запах мог быть только отвлечением.

Второй этаж представлял из себя маленькую узенькую комнатушку с двумя занавешенными окнами. Освещена она была достаточно чтобы разглядеть двадцать или больше коричневых плетенных мешков и сорок герметично закрытых пятилитровых стеклянных бутылок с виноградным суслом. Я надавил на один мешок, надеясь почувствовать окоченевшую плоть и увидеть расплывающееся багровое пятно, но пальцы нащупали лишь обычные зерна. Теперь в воздухе вместе с ягодным запахом витал и хлебный.

До моих ушей долетел шорох входных дверей, а затем тихая поступь на первом этаже. Но спустившись, я никого не увидел. Не почувствовал.

Соседнее здание отводилось для самогонных аппаратов и дубовых бочек с уже готовой продукцией. Здесь был настоящий завод по производству виски и вина, стояла куча металлических бадей и воронок, пухлых стеклянных еще пустых бутылок.

Ты, видимо, ошиблась.

Все вокруг как-то потеряло свои очертания, будто мои глаза запотели от химозных паров. Да и я уже достаточно надышался этой бурдой.

Я ни разу не пил. Не знаю каков на вкус виски, вино, бурбон и тому подобное. Не понимаю, как людей тянет пить вонючую спиртягу. Нет ничего важнее кристально чистого разума и ничем не разлагаемой личности. Я всегда выбирал себя таким, какой был рожден, за что мне и не было места в обществе. А как будто я хотел в нем быть.

Я видел, как люди убивали себя этим пойлом, как убивали других из-за пустяков под его влиянием. Видел, как загорались алым пламенем и закатывались их глаза, как начинала зловонить душа. Большинство ветеранов, тех, кого не раз прикрывали мои пули, как вернулись домой приложились к бутылке, моментально состарились и уже сгнили в могиле.

Война — это всегда холодный ужас и страх, который никак не забыть. В любом случае ты вернешься далеко не прежним человеком. Вопрос лишь в том, сможешь ли ты дальше жить с тем, что видел, делал и испытывал. Многие не находят сил примириться и справиться с новым «собой». Я ничего доброго не испытывал, глядя на вспоротые животы, оторванные конечности и кровь, смешанную с грязью и кусками органов. На обезображенные тела. Запах свежей, сладковатой крови, смешанный с порохом, с нотками редкой, едва уцелевшей зелени… он заставлял меня вдыхать его чаще и глубже. Сводил с ума с каждым вдохом.

Я не успел развернуться на выход, как яркая и внезапная вспышка света ослепила меня. Голова откинулась назад и в бок от удара холодного металлического вытянутого предмета. Не издал ни звука, гримаса боли не прошла волной по лицу. Я не почувствовал боли.

По мою душу пришел типичный представитель мафиозо, но вместо «томпсона», в руке он держал прямую серебряную трубу. Я рефлекторно потянулся в карман за револьвером, но вспомнил, что передал пальто Джереми.

— Жаль, что так рано уходите, — оскалился мафиозо, молодой итальянец, лет двадцати пяти. Он высоко поднял трубу, целясь нанести еще удар, более точный, прямо по макушке. Швы его дорого костюма в темно-фиолетовую полоску угрожающе заскрипели под напряженными мышцами.

Но получше вглядевшись в свою добычу, весь его запал поутих. Мафиозо вдруг слегка отклонился, раздумывая или припоминая что-то. Труба застыла в воздухе.

— Если мне суждено сдохнуть здесь, так давай. — Я застыл на месте. Тело просто отказалось двигаться. Почему именно сейчас? — Быстрее.

На миг выражение его лица изменилось, и отнюдь не от моих слов. Черные брови подпрыгнули на желтой коже, уголок губ пополз вверх, глаза скользнули в бок. Из-за спины мафиозо выплыл Джереми, держа того на мушке моего револьвера. Полиция Чикаго, мать его.

Джереми медленно переставлял ноги, продвигаясь ко мне, а мафиози стоял на месте, двигая только глазами, нацеленными на Джереми. Мой револьвер, плотно зажатый нисколько не трясущимися руками плавно рассекал воздух, не сводя дуло с намеченной жертвы. Вместо улыбки на лице офицера Харли читалась одна только решимость вышибить ему мозги, если он меня тронет.

Джереми закрыл меня своим телом. Моя жизнь оказалась ему важней своей.

— Разожми ладонь, — скомандовал Джереми, повзрослевшим на двадцать лет голосом.

Мафиозо рассмеялся:

— Какие борзые.

— Захлопнись, скотина.

Я наконец вышел из оцепенения. Прикоснулся к опухшей скуле, к которой приложилась труба. Зубы на месте, кожа была надорвана, из раны сочилась кровь. Следом, потекло из носа.

— К черту ваши самогоны. — Тыльной стороной ладони я прикрыл кровавый водопад, чтобы не запачкать рубашку. — Я здесь, чтобы изуродованные женские тела больше не валялись на улицах у всех на виду, а за это еще получаю по голове.

Труба опустилась. Мафиозо бесстрастно рассматривал мое лицо еще добрых пять секунд и наконец кивнул в сторону выхода.

— Вон. Когда найдете это ублюдка, подвесьте его за крюки, и вспорите брюхо. Так он хотя бы приблизится к искуплению греха за убийство моей сестры.

Я осторожно вынул револьвер из рук Джереми.

— Первая жертва?

— Живо! Пока я не передумал.

Сделав два шага к дверям, я развернулся. Нацелил револьвер на один из четырех самогонных аппаратов.

— Если увижу хоть одного таракана рядом со мной или с ним, эта пуля рассечет головы.

Никто не имеет право со мной обходиться таким образом, а мафия тем более. Пуля проделала дыру в баке одного из аппаратов, из которого тут же потек спирт. Он причинил ущерб мне, а я ему. Мафиозо даже не дрогнул и не повернулся в мою сторону.

Мое пальто валялось на грязном асфальте посреди строительного мусора. Я отряхнул его и водрузил себе на плечи.

— Что ты вытворяешь? — Я преградил путь Джереми. Если бы мог, от души поколотил бы его за этот поступок. — Я не приветствую жертвоприношения, особенно за меня. Не подумал о тех, кого ты там любишь? О Монике? Только посмей еще раз выкинуть такой фортель. Не заставляй меня силой влюблять тебя в самое дорогое, что у тебя есть.

На мне завис пристальный, наполненный ужаса взгляд. Джереми не слушал меня. Его проглотил страх.

— В чем дело?

— У вас кровь черная… — кадык Джереми заходил верх-вниз. Опустил взгляд на мои запястья. Увидел вместо голубых ниток серые.

— Да. Это не заразно.

— Вам нужно в больницу, — обеспокоился он. — Как возможно… жить…

— Как видишь. Это не мешает мне функционировать. В отель.

Пока я оттирался в машине, мой белый платок превратился в серый с черными сгустками вместо крапинок. Кровь быстро загустела и только еще больше размазалась по всему лицу, скрывая собой серый синяк на скуле. А эти черные синяки под глазами. Я будто вышел из шахты.

А я и забыл, каково лицезреть свою же кровь. Забыл, почему работал один.

Какого черта?

«Всему свое время. Мне за тебя дела решать?»

Раньше тебе это нравилось.

Руки Джереми тряслись на руле. Нет, его всего трясло.

— В моей крови много железа, поэтому она и черная, — я предпринял попытку успокоить его небольшой ложью, пока мы не разбились тут к чертям собачим. Думал, он из-за меня так разнервничался.

— Я как мог старался не выдать жуткого волнения, — затараторил Джереми. — Первый раз направил оружие на мафию, да и просто на человека! Очень переживал, что не справлюсь. В тот момент я об этом и не думал, а вот сейчас… Вдруг он бы размозжил бы мне голову этой трубой! А если бы я не успел, вас бы… Я сделал это, потому что должен был сделать. Хоть что-то!

У него начиналась истерика. Он захлебывался в своих словах, нижние зубы стучали об верхние. Я выхватил управление и еле как остановил «понтиак» у мясной лавки под названием «Мясо Маргарет». Чудовищно.

— Простите, это негативные мысли. Вечно они в голове. — Его мутный взгляд забегал по салону. — Сейчас я веду себя неподобающим образом, я понимаю, вы должно быть разочарованы во мне, как и все.

— Джереми. — Я ткнул его в плечо кончиком пальца. — Все живы. Ты и я. Чувствуешь?

— Да! но если бы!

— Этого не произошло.

Через три минуты его руки перестали трястись. В глазах проступил блеск. За все это время я язык натер словами «все живы», а монотонность собственного голоса чуть ли не усыпила меня же.

— Я и правда тряпка. И чего так разнервничался.

— Привыкнешь.

— И зачем вы расстреляли ту бочку? Не боитесь, что нам сядут на хвост?

— Я отомстил. Остальное не волнует.

Из лавки вышли две женщины, весело крича вслед: «Спасибо, Барри!» мяснику и по совместительству продавцу за прилавком, здоровенному мужику лет тридцати, с густой бородой. Белый китель держался на Божьем слове, дабы не разойтись по швам от внушительной массы. Я отметил про себя, что с его лба не упало бы и капли пота, отруби он ногу.

— Как думаете он может быть убийцей? — спросил Джереми, внимательно наблюдая за мясником.

А я наблюдал за другой картиной. Осунувшийся мужчина с землистого цвета лицом, натянутым на череп, пересчитывал мелочь в руке. Его ноги вдруг подкосились, и он вывалил центовики прямо на прилавок. Я опустил стекло. Барри терпеливо собрал монеты, пересчитал. Что-то сказал ему, отчего мужчина задрожал. Барри с виноватым видом развел руками.

— Да мы в одном шаге чтоб сожрать нашу кошку! — Расслышал я задыхающийся голос. — Ты же знаешь у меня трое… как, чем их кормить?! Работы нет, денег нет. Где их брать! Я строил этот город, эту страну! Великие Соединенные Штаты, мать его. И чем они мне отплатили?!

Он впился ногтями за прилавок. Барри понимающе кивал каждому его слову, не зная куда спрятать глаза. Куда спрятать себя.

— Да ты хоть знаешь на что собиралась идти моя жена ради этих грошей?! Слава Богу, я остановил ее! Хотя, есть ли Бог на самом деле, раз допускает подобное?!

Из белого конверта я достал первые две банкноты достоинством в двадцать долларов каждая, всучил Джереми и указал на живой труп. Не выходить же мне в таком виде. Джереми выпорхнул из машины, вложил в руку мужчине несчастные бумажонки.

Красные бешеные глаза перебежали с денег на Джереми. С Джереми на меня. Его руки задрожали, по щекам полились слезы, он буквально начал рассыпаться, но Джереми успел удержать его.

— Спасибо! Спасибо вам! — закричал он мне.

Барри с признательностью кивнул. Я лишь поправил шляпу. Джереми еще провозился в лавке, помогая мужчине оплатить и вынести пакет с покупками. Не сомневаюсь, деньги у него еще остались. Я надвинул шляпу на глаза. И почему люди не могут действительно пропадать сквозь землю, когда это так необходимо.

— Передают вам огромное спасибо. — Джереми вернулся за руль, довольный жизнью. Доброе дело воодушевило его. — Попросили сказать, что мы спасли им жизни. Цитирую: «Я прогорел на мнимой роскоши, когда играл акциями, а теперь стараюсь сохранить свое настоящее богатство. Сам Бог послал вас в эту минуту»

— Нельзя спасти всех, Джереми. Как бы сильно ты этого не хотел.

Он вопросительно посмотрел на меня, ожидая пояснения, но я сам не понял к чему это сказал. И поспешил ответить на его недавно заданный вопрос:

— Никогда не суди по внешнему виду. Как по мне, то с большей вероятностью такое совершил бы этот мужчина, обезумевший от голода и нищеты.

— Ему бы сил не хватило даже задушить.

— Ошибаешься. Ты совсем не знаешь людскую породу.

— Надеюсь, в вас я точно не ошибаюсь, — выпалил Джереми и стыдливо отвернулся.

— Ты меня совсем не знаешь, чтобы в твоей голове сложилось правильное отношение ко мне. Уж тем более отдавать за меня жизнь.

— Я всегда полагаюсь на первое впечатление. Пусть говорят, что оно обманчиво, но в большинстве случаев оно меня не подводило.

Я поднял руку, как бы проводя невидимую стену между нами.

— Тишина. Ты и так достаточно за эти два дня нарушил наше негласное правило.

Хотелось ответить: «я тоже». Но разве такой как я, может иметь хоть что-то общее с обычными людьми?

II

В отель я зашел один. Приказал Джереми идти на все четыре стороны. Пусть проведет время со своей Моникой, развеется и поймет, что от «мистера Собера» нужно держаться подальше.

В номере на моей кровати сидело две уже знакомые девушки. Жертвы с фотографий. В том самом виде, в каком умерли. Без глаз. С порезами. Без некоторых конечностей. В грязных, порванных одеждах.

Я кинул пальто на спинку дивана, шляпу — диван, и прошел в ванную. Рассматривая себя в зеркале над раковиной в тусклом освещении, я признался самому себе, что выгляжу жалко. Синяк расползся на добрую треть щеки, чернота под глазами стала еще чернее, черт знает, как это возможно, и чувство неизбежной беспомощности вдруг на мгновенье вспыхнуло во мне.

Меня не пугает старость, и не сказал бы, что хоть чего-то боюсь. Но мысль о том, что когда-то придет мой конец и я встречу его одиноким, навевает подобие тоски. Я не знаю, что я такое, почему вижу трупов и общаюсь с ними. Начало моей жизни начисто стерто из памяти, я помню себя только двадцатиоднолетним. Кем или чем я был до этого? Что со мной произошло? — единственные вопросы, на которые не могу ответить. Единственное дело, которое я до сих пор не могу решить. И, если честно, не особо и хочу.

За дверью происходили какие-то шевеления и велись разговоры. Я обратил внимание на свою еще недавно белоснежную рубашку. Она вся покрылась серой пылью, кое-где собиравшейся в целые пятна, как плесень. Сразу возникло непреодолимое желание содрать ее и вымыться.

Вместе со мной из ванны вышли клубы пара. На моей кровати продолжали сидеть две гостьи, в ту же секунду опустившие головы, когда я предстал перед ними в одном полотенце.

— Дамы, кыш с кровати.

Они покорно отошли к окну. Я расслабился на своем ложе и взглянул на часы. Половина четвертого. Потратил целый день, чтобы не найти ничего, относящегося к делу, помимо жертв в моей комнате. По крайней мере, оставался еще вечер. Я потянулся за книгой.

— Почему мы здесь, с вами?! — спросила брюнетка Кэйтлин. В ее голосе слышались истеричные нотки. Несмотря на то, что левой ступни у нее не было, она ровно стояла на одной ноге, как если бы стояла на двух.

— Это я должен спросить, почему вы ко мне прицепились.

— Почему мы боимся вас больше, чем вы? — удивилась Элис. С ее вспоротого живота ничего не падало.

— Если вы пришли меня пугать, — я взял книгу и открыл ее на закладке, — то вам нужно в соседний номер. А теперь, попрошу вас всех замолчать, дождитесь своей очереди.

Мне хотелось молчать и слушать тишину. Я погрузился в чтение, изредка поглядывая на часы, дожидаясь шести часов, когда люди начнут собираться в барах. В один из таких я планировал выйти сегодня, и Джереми о моих планах знать не стоило. Грех не воспользоваться случаем, когда у меня такая маскировка.

Они терпеливо ждали целый час. Меня это насторожило, в особенности то, что вели они себя спокойно. Кейтлин и Элис в задумчивой тоске рассматривали кипящую жизнь за окном, перешептываясь между собой. Им удавалось что-то видеть и через пустые глазницы. Хоть они мне не особо-то и мешали, но их мысли громко отбивались от стен. Тяжело осознавать свою смерть. Еще сложнее, когда жизнь у тебя просто-напросто забрали. Невозможно принять ее, особенно когда она такая жуткая. Каждая не пришла к своему концу от старости, окруженная семьей и воспоминаниями о насыщенной только ее выборами жизни. Да, о некоторых сожалеешь, без этого никуда. Иначе зачем тогда жить?

Я поймал себя на мысли что читаю одну и ту же строчку десятый раз и не могу понять написанного. Теперь уже я ненароком разглядывал девушек, казалось, потерявших ко мне всякий интерес. Неожиданно, мне самому стало некомфортно находится в этой гнетущей тишине. Закрыл книгу так громко, что хлопок разнесся по всей комнате.

— Вы понимаете, что с вами?

Обе в испуге обернулись. Никто из них не хочет произнести это вслух. Веки каждой широко растянулись, словно невидимыми стальными векорасширителями. Бережно положил книгу обратно, слегка ногтем подвинув корешок, чтобы книга лежала ровно и в точности так, как до этого.

— Вас убили. Вы мертвы. — Открыв дверцу комода, я достал идеально сложенный наряд для сегодняшней вылазки и положил его на кровать. — Но мне нужна информация, и я надеюсь на наше сотрудничество. Кто вас убил?

Элис разревелась в три ручья. Об этой эмоции свидетельствовала лишь ее гримаса. Слез в той жизни не было.

— Извините, мы ничего не помним, — предельно спокойно, как отрезала, сказала Кейтлин. — Ни нашу смерть, ни то, кем были и чем занимались.

Я очень кратко рассказал о них. Ожидал какой-то реакции, которой не последовало. Кэйтлин, как кукла, тупо уставилась на меня глазницами, чуть скосив голову набок. Элис совсем не хотела слушать меня, она погрузилась в свои печали. С ними больше нечего было делать. Никакой конструктивной беседы пока ожидать не стоило. Все же я знал, как вести дела и с такими. Сначала нужно дать им немного времени.

Я велел им убираться из моего номера; мне нужно было переодеться. Кэйтлин взяла за руку Элис и обе просочились через стену в другие номера.

Облачившись в темно-зеленую рубашку, потертые выцветшие широкие брюки, я заметил на подоконнике серый сантиметровый ноготь. Вот времени как раз-таки не было.

III

Вечер стоял по-настоящему летний. Сунув руки в карманы, а сигарету за ухо, я размашистой походкой направлялся в бар под названием «Соната». Чтобы подобать уставшему после подработок человеку, заработавшего себе на стакан кустарной выпивки, я немного наклонил голову и опустил плечи. А может и правда напиться сегодня? Все произошедшие события располагали к этому занятию.

«Соната» встретила меня спертым, прокуренным воздухом. Под потолком сгустился слой сизого дыма. Из маленьких квадратных окон с желтым налетом на стеклах еле пробивался свет. Я прошел к барной стойке под пристальные взгляды первых посетителей, сидящих за потертыми квадратными столиками. Сел лицом к залу. Люди только-только собирались. Обратил внимание на пустующую сцену, где стояло одно лишь черное пианино. Для антуража, наверное.

За ближайшими столиками велись разговоры о насущном. За одним из таких, мужчина наклонился к двум своим друзьям и что-то нашептывал. Я прислушался.

–…Боуман согласен отвалить нам три мешка за десятку каждый. — Склонил голову к столу, и глянул на них исподлобья, чтобы подчеркнуть важность следующего: — Выгодно.

— Дурень, — тем же шепотом ответили ему, — дыру в аппарате залатай сначала.

— Я же сказал — зашипел Грег, — что поговорю с Джимом. Ему не выгодно отказывать, за ним должок; считайте все уже улажено. Да вы хоть понимаете, как мы взлетим, когда нагоним из боуманского сорта…

За другим парень крутил опухшим пальцем у лица своего собутыльника, жалуясь, что сломал его, когда работал на погрузке в доках.

— Попал в пятерку счастливчиков, а теперь, все, никаких шансов минимум неделю! Им поломанные не нужны, видите ли. Чем платить по счетам…

Я рассматривал каждого входящего и садящегося у барной стойки. Не пристально, а так, вскользь. Никто не вызывал подозрений. Все выглядели изнуренными, с потухшими глазами. Нужно было оставаться здесь как минимум четыре часа, прежде чем начнется что-то интересное. Но был путь и проще — поболтать с барменом. Уж кто и знает, что здесь творится, так это…

— Что будете? — Улыбчивый бармен положил руку мне на плечо. Его голос внезапно раздался над ухом, и я слишком резко развернулся к нему.

— Самое лучшее, что можете предложить.

Он подмигнул и в считаные секунды стеклянный стакан наполнился светло-коричневым напитком. «Яблочный виски», — с гордостью представили мне. Я обхватил его рукой, но не спешил поднимать, разглядывая плескающуюся жидкость.

— Вижу вас впервые. Меня зовут Ник. — Бармен протянул мне руку для рукопожатия. Я не ответил ему. — Не волнуйтесь, я ручаюсь за качество наших напитков, да и гости, не сомневаюсь, тоже.

Последнее что меня волновало это то, из чего сделан этот виски. В подсобке, прямо за спиной Ника, раздался грохот и звяканье. Кто-то неаккуратно опустил ящик с алкоголем. А затем последовали и громкие голоса.

— Боже! Что ты вытворяешь! — Раздраженный молодой женский.

— Виноват. Но! Все целое! — И звонкий мальчишеский голос. Его обладателю, скорее всего, было около шестнадцати.

— Это уже не первый раз, Рэй! Если хоть один товар будет разбит, тебе головы не сносить. Уж я об этом позабочусь, ты знаешь!

— Клоди, я не нанимался сюда грузчиком. Я развлекаю людей! Моя спина уже отваливается от ваших бесконечных ящиков, разве нельзя закупать поменьше?

— Артист! — фыркнула девушка. — Вот, значит, как ты отплачиваешь нам за еду и кров? Тебя никто не держит, можешь хоть сейчас валить в Гувервилль и есть помои! Может, даже получится развлечь тамошний народ. Как думаешь, там еще сохранилась твоя коробка? Только знай, никому в этом городе не нужно то, чем ты занимаешься. Точно не в это время.

— Придет день, Клоди, и ты будешь гордиться, что знала меня. — Парень не был расстроен ее словами. — И если хоть один человек повернется ко мне, качнет головой или улыбнется, то значит я не зря стараюсь. Значит я привнес в их трудный унылый день хоть капельку радости. О большем я и не мечтаю.

— Прекращай молоть языком и помоги с остальными ящиками.

— Извини, но теперь настало мое время.

— Рэ-э-й. — В голосе Клоди слышалась угроза. — Ты поплатишься за это.

— Я позову…

Послышались быстрые удаляющиеся шаги и тяжелый вздох Клоди.

Ник тоже прислушивался к их разговору. Никто кроме нас двоих не обратил внимание на возню за стеной. Тем временем людей все прибавлялось, особенно за стойкой. Входили в «Сонату» уже не по одному, а целыми компаниями. Я наблюдал встречи со старыми друзьями, слушал подпитые разговоры, ощущал на себе косые взгляды. Здесь собрались одни мужчины, все обычные работяги, перебивающиеся чем Бог подаст. На часах позади бара доходило до семи и, на удивление, здесь царила спокойная, дружелюбная атмосфера. Одним словом, скукотища.

Ник обслужил гостей все с такой же учтивой улыбкой, и опять возник передо мной.

— У вас всегда так было? — спросил я.

Он облокотился на стойку и подпер подбородок рукой.

— До принятия закона, здесь свободного угла не было. Нас посещали все, кому не лень. Я помню, как наливал двадцатилетней выдержки бурбон состоятельным знаменитым гражданам, и пиво портовым ребятам. В этакой компании не чувствовалось негатива и предвзятости, к нам приходили насладится джазом и только! Обстановка была соответствующая и располагающая: столы из красного дерева, шелковые белые шторы на еще тогда чистых окнах, бра, торшеры, золотые стены с одной черной, — Ник указал на стену, к которой примыкала сцена, — на полу дерево еще не было затерто подошвой грубых ботинок. Глядя сейчас на всю эту разруху, я не могу поверить, что своими глазами видел здесь блестящую Бесси Смит и как на этой, теперь, доске выплескивали свою энергию «Креольский джаз бэнд». Но они потом еще раз почтили нас своим приездом, только под названием «Горячая пятерка». Ох, как же это было давно!

— Да, Луи Армстронг очень хорош, — согласился я, вспоминая как наслаждался его выступлениями в Новом Орлеане. — Вижу, вы, Ник, работаете здесь очень давно.

— С самого открытия в одна тысяча девятьсот восемнадцатом, — не без гордости заявил Ник.

— Тогда должно быть помните всякие неприятные случаи, произошедшие здесь? Возможно, порочащие имя заведения.

— Почему вас это интересует?

— Люблю места с пятнами в истории. Особенно черными.

Ник улыбнулся, чуть кивнул головой и наклонился ко мне.

— В двадцать пятом году здесь скончалась женщина. У нас тогда выступал джаз-бэнд из Нью-Йорка. Все было как всегда — забитый зал, довольные гости, приятная атмосфера. Только когда все подошло к концу, все стали расходиться, ее и обнаружили. Синюю и бездыханную. Она сидела ровно, положив ручки на столе одна на другую, с широко раскрытыми глазами и улыбалась. — Ник изобразил ее позу, и вышло не дурно. — Никто и не заметил, что для нее время остановилось.

Ник молча задержался глазами на сцене. Потом продолжил:

— И это единственный экстраординарный случай в нашем заведении. Не припоминаю чтобы у нас случались потасовки между гостями, и даже сейчас, при таком контингенте, их нет. Мы же не старейший отель, который пропускает через себя тонну народа и хранит такие тайны, от которых кровь стынет в жилах. Мы всего лишь маленькое солнце, готовое согреть души людей, уставших после тяжелого рабочего дня, чтобы у них не поселились мысли о том, как бы закончить это существование.

— Ник! Повтори, — отозвалось где-то с конца стойки.

— Желаю вам хорошо провести время.

Ник удалился. Я обернулся через плечо, разведывая обстановку. Все также спокойно. После разговора с Ником, перед моими глазами, вырисовывался изначальный интерьер «Сонаты», как феникс, восстающий из пепла. Все собравшиеся сидели в дорогих черных костюмах, потягивая бурбон двадцатилетней выдержки, обсуждая капиталы. На сцене музыканты готовились к выступлению. Я находился в этой роскоши пока не встретился глазами с ней.

Сидя на стуле в пол оборота, держа между длинных белых пальцев черный длиннющий мундштук, она подмигнула мне большим голубым глазом. Черная кружевная повязка на голове была отделана пышным белым пером и идеально подходило к такому же черному платью. Она качнула ножкой, и все эти золотые стены посыпались на пол, белоснежные шторы сорвались с окон, покрывая стекла желтым налетом; ножки добротных деревянных столов подламывались, лампочки в торшерах лопались одна за другой, взрываясь тысячами мелких бриллиантов; костюмы срывались, музыканты уходили со своими инструментами за кулисы. Все вернулось к убогому виду, кроме пианино. Оно по-прежнему оставалось в отличном состоянии, лакированная поверхность отражала тусклые лучи света.

Я поднес бокал к губам. Яркий кислый запах яблока забился в ноздри. Если и выпить, то только для того, чтобы обстановка Чикаго не давила так сильно…

На сцену вышел высокий, худой парнишка. Каштановые прямые волосы зачесаны назад, нос гордо задран к потолку. Он чуть ли не бегом дошел до пианино, запрыгнул на сиденье и с легкостью выпрямил спину, не подав вида, что ему больно. И не скажешь, что минутами ранее Рэй надрывался, таская ящики с алкоголем. Нежно провел руками по крышке. Пальцами вскинул ее, обнажая черно-белые клавиши. Лицо озарилось самой искренней улыбкой из всех. Рэй элегантно встряхнул кистями и с устрашающей силой ударил по клавишам.

Первые ноты заставили меня отвести стакан от себя, так и не сделав глотка. Стоило же Рэю запеть, неизвестную, скорее всего им сочиненную песню, все мое внимание переключилось на него. Его пальцы с неимоверной скоростью бегали по клавишам, ступни мягко жали педали, голос, удивительного томного тембра, ставший вдруг наполненным и уверенным, совсем не принадлежал такому молодому лицу и такой узкой груди. Завороженный и позабывший обо всем, я двинулся прямо к нему. Бокал плыл вместе со мной, огибая ряды пустых столов. За один из них, чуть ли не впритык стоящий к сцене, я и опустился.

Рэй играл самый настоящий джаз, пел в стиле чувственного госпела. Моего любимого. Джаз был моей главной слабостью. Из-за него одного я и поселился в Новом Орлеане. Услышать его в разваливающемся баре в Чикаго, пусть и в исполнении белого паренька, показалось мне самым настоящим оазисом посреди Сахары. Никто из присутствующих даже ухом не повел.

Теперь, сидя прямо перед Рэем, я ловил каждую ноту, каждое слово, сопровождающееся сильной экспрессией. Едва уловимые плавные переходы с нижней ноты на верхнюю и наоборот, заполняли бар вместе с длинными и захватывающими пассажами. Рэй выступал с закрытыми глазами. Ему проще было знать, что он играет для себя, чем действительно видеть это.

Даже смотря на его руки, на длинные, рожденные для клавиш, пальцы невозможно было избавится от ощущения, что играет на пианино ливень. Пальцы превратились в крупные капли, обрушивающиеся на клавишу за клавишей, да так быстро…

Веки его слегка задрожали и открыли черную радужку, неестественно широкого размера. Заметив что-то рядом с собой, Рэй повернул голову ко мне, на мгновение широко раскрыв выразительные глаза, которые сразу же заслезились. Я слегка повел рукой.

Голос Рэя не дрогнул, несмотря на катившиеся по щекам капли. Он еще громче и значительнее затянул песню, выдавая максимум своих сил. Пальцы так сильно и ловко заскакали по клавишам, что совсем их не касались. Рэй входил в транс, в подобие экстаза. Его глаза закатились. На белой склере отразился тусклый желтый свет от грязной лампочки. Руки и ноги уже не двигались — тряслись в припадке. Меня всего захватило действо, что он исполняет. Не отдавая себе отчета, я слегка наклонился всем корпусом к нему. Все внутри опутывали невидимые нити, сжимались, старались вытянуть что-то наружу. Умоляю, пусть это будет реально. Пусть Рэй будет настоящим.

Я не впадал в транс — пальцы лишь чуть заметно отбивали ритм на столе, — но был близок к этому. Тело стало легким. Цепи, сковывавшие его, ослабли. Гулкое сердцебиение подступало к горлу. Пульс, синхронно с ритмом мелодии, отбивался в каждой клетке организма. Я таял в джазовых нотах, сгорал в свете от ярчайших ламп под потолком. Существовали только музыка и безмерная эйфорическая легкость.

Взвизгнула последняя нота. Я отклонился на стуле, придя в себя. Рэй тяжело дышал, вымотанный, но довольный. Он обратился ко мне:

— Позвольте узнать ваше имя, сэр.

— Кит. — Я мотнул головой, выветривая остатки тумана. Жаль, что это состояние такое кратковременное. — Собер.

— Какая необычная фамилия. Я точно ее запомню.

— Ты один заменил целый оркестр, Рэй.

Он удивился:

— Рэй Моринг, если быть точнее. Мы знакомы?

— Нет. Спасибо, что привнес в мой вечер эту самую капельку радости.

Кровь прилила к щекам Рэя. Он отвел глаза к клавишам, пальцем погладил одну белую, и чуть ли не шепотом произнес:

— Вы спасли меня. Перед выходом на сцену, я думал, а правда ли люди нуждаются в песнях и музыке такого дилетанта как я? В такие времена, когда царит страх и нищета, разве хочется танцевать? Глядя на то, как люди изо дня в день приходят сюда чтобы напиться и забыться, я действительно начал в это верить. Мне всего шестнадцать, разве я могу уже определиться с тем, чему хочу посвятить всю свою жизнь? Мне безумно нравится, то, что я делаю. Но, не переоценил ли я себя? Всем ли я в этой жизни перезанимался, прежде чем обрести себя? Никто не воспринимает меня всерьез, говорят, что этим на жизнь не заработать. Вот я и пообещал себе: если и сегодня никто не повернется ко мне, то я играю последний раз. Забываю о всех своих мечтах и надеждах, спускаюсь с небес на землю и ищу чем прокормиться. Но я никак не ожидал, что ко мне аж подсядут, чтобы насладиться моей игрой. Что это, как не судьба?

— Мысль сдаться приходит за шаг до успеха. Ты просто выбрал не то место, здесь никто никогда не сможет оценить по достоинству твое творчество. Такие уж люди, не осуждай их. Но, знаешь, не думаю, что они приходят сюда ради стакана. Пусть и не разбираясь в музыке, они все равно прикасаются к ней. Здесь. Воспоминают двадцатые, когда все было лучше некуда. В это время ты возвращаешь им надежду на лучшее. Не отнимай ее.

Я сам поигрывал на гитаре. Брал уроки у одного гитариста, выступавшего в немногочисленном и никому неизвестном за пределами Нового Орлеана джаз-бэнде. Но как он играл… Никто не знал об этом моем увлечении. Признаться, только это занятие вызывало во мне всплеск эмоций, и я в серьез задумывался о том, что пора сменить род деятельности.

— Я буду хранить эти слова в сердце. И вас, и этот день! — вспыхнул Рэй. — И во всех этих толпах, я надеюсь, вы будете стоять в первых рядах. Я всегда буду искать вас взглядом.

— Не стоит. Я буду стоять на сцене.

Он рассмеялся.

— Зря ты так. Не знаю, как и при каких обстоятельствах, но я обязательно выступлю с тобой на одной сцене. Обещаю.

— Ловлю на слове! С нетерпением буду ждать этого дня, неважно сколько времени это займет.

Я украдкой полез в карман, и нащупал там аккуратно сложенную бумажку. Ухватив ее пальцами, уже хотел выложить ее, как меня вернуло к делам насущным:

— Сколько лет Клоди? Чем занимается?

— Семнадцать. Дочь владельца, помогает с контрафактом, без нее «Соната» бы уже загнулась. К чему спрашиваете? — насторожился Рэй, явно пожалевший, что ляпнул не пойми кому такие вещи.

Значит, она не в зоне риска. И о ней переживать не следовало.

— Интересно, каких «дилетантов» ты поставил в авторитет.

— Ближе нее в Чикаго у меня никого, — признался Рэй, — так или иначе начинаешь прислушиваться. Извините, но не покажусь ли я слишком бестактным если спрошу, что с вами приключилось?

— Не нужно формальностей. С некоторыми людьми возникло некоторое недоразумение. Я бы лучше послушал тебя. Играй, пока пианино не развалится под твоими руками.

Без лишних слов Рэй развернулся к инструменту. Он раскрылся, играл как последний раз. И я должен ему сказать спасибо, ведь Рэй спас меня от возможного алкоголизма. Никогда не знаешь, как на тебя подействует то или иное вещество. Как по мне, воздействие его виртуозного исполнения на мою душу было в разы приятнее. Я вынул аккуратно сложенный доллар, пожалев, что потратился на виски. Разгладил и накрыл стаканом. Рэй следил за моими движениями, и когда я пододвинул всю эту конструкцию к краю, ближе к нему, Рэй снова зарделся и засмущался. Я видел, как легкая, еще неизбалованная успехом гордость проскользнула на его лице, получив признание и первое денежное вознаграждение за свое любимое дело. Пусть и малое.

Наслаждаться музыкой теперь было не так приятно. Я прохлаждаюсь здесь, пока убийца гуляет. А может, сидит здесь же, слушает джаз, попивая виски. Я еще раз осмотрел всех толпившихся у бара. Если бы я что и упустил пока болтал, мне бы на это указали. Работать я пока не могу — не с кем. Да и город этот не мой, за каждый косяк будет отдуваться Дэвид.

Спустя несколько песен, лично сочиненных Рэем, на стуле неожиданно вырос Джереми. От него разило лавандой и сам он выглядел до тошноты счастливым. Я смотрел на него, ожидая толи гнева, толи нытья.

— Так и знал, что найду вас здесь, ведь я назвал «Сонату» первой, — весело затрещал Джереми. — Рад видеть, что вы хорошо проводите время. Я вас в стеклянной двери заметил.

— Будешь моими глазами на затылке. И прошу, прояви уважение. Сиди молча.

Джереми с неподдельным интересом разглядывал Рэя. По глазам видел, его тоже заворожила его игра.

— Он реальный? — спросил я Джереми.

— Самому не верится, — шепотом ответил он.

Джереми уселся вполоборота, положив на спинку стула руку, и на нее — голову. Время от времени оценивая обстановку, проходя глазами по каждому человеку, он все равно витал в облаках с выражением тупого блаженства. Пусть день не задался, но заканчивался отлично.

А вот кого Джереми не заметил — стоящего в углу, в темноте, попыхивающего сигарой знакомого мафиозо, в задумчивой грусти смотрящего на подпрыгивающее пианино под руками Рэя. Я уловил его взгляд спиной, но не стал устраивать сцен. Он не собирался вредить нам.

IV

В одиннадцать часов ночи, вернувшись в номер, я сразу же плюхнулся лицом в подушку. Сердце трепыхалось, душа металась в груди. Такой эффект на меня оказывала музыка. Но джаз Рэя нехило потрепал меня. Мучаясь несколько минут, обуреваемый чем-то средним между истерикой и праведным гневом, непонятным, не свойственным мне чувством, я перевернулся на спину.

Освещение изменилось. Номер будто наполнился мутной грязной зеленой водой. По обшарпанным стенам стекала непонятная черная масса. Я спустил ноги с кровати и услышал хруст. Весь пол был усеян кусочками стекла. Будто звездное небо под ногами.

В окне на меня смотрела черная бездна. Сунул туда пальцы по вторую фалангу, и они сразу же скрылись в этом «нечто». За пределами этой комнаты не было попросту ничего, но вот насчет никого я не уверен. Стоило мне вытащить пальцы, по черной поверхности прошла рябь и из черноты выкатилось белая голова три четверти которой занимали глаза, прикрытые веками.

Веки медленно разъехались и обнажили серую склеру без намека на радужку и зрачок, всю испещренную крупными красными капиллярами. Тонкий разрез, растянувшийся под глазами, представлял собой рот. Сначала разрез скривился в сожалении, но затем резко выгнулся в хищную улыбку. Бескрайняя, она расширялась все больше и больше, открывая ряды желтоватых человеческих зубов, пока не вывернула лицо наизнанку. Голова утонула во мгле, съев саму себя.

Оно появлялось в каждом моем кошмаре. Я ненавидел его, но не знал за что.

Дверь со скрипом, громом прокатившимся по всему пространству, медленно открылась. За ней все также находился коридор. Помимо обстановки разрухи, здесь пахло свежей кровью и тухлым мясом. В конце коридора что-то капало. Крупные капли, стекая, обрушивались на пол водопадом. Звук с каждым разом все усиливался, маня к себе.

Номер Джереми в этом измерении не существовал. Кусок стены, выделенный под дверь с номером 444, представлял собой свежевозведенную каменную кладку.

Мне открылись другие постояльцы отеля. Они прислонились к стенам во всевозможных позах, один напротив другого. Высокая, статная дама в кремовом платье до пола стояла со вскрытыми венами от локтя до запястья, и стеклянными серыми глазами, под которыми растеклась тушь, смотрела в пол. На против — на коленях и с запрокинутой головой — мужчина. Лицо его было раздроблено в кровавое месиво, вся одежда пропиталась кровью; коленями зажато охотничье ружье. Дальше по коридору меня встретила пара девушек, лет восемнадцати. У одной на шее синела сине-багровая полоса, из рта выпирал такой же по цвету язык. У другой под ноги из рта вышла пена, смешанная с непереваренным содержимым желудка. Широко раскрытые глаза застыли в понимании последней здравой мысли, посетившей ее. Все проблемы, оказывается, можно решить, но только не этот шаг.

Суицидники были похожи меж собой, женщины разных возрастов и статусов кончали здесь жизни в основном повешеньем, вскрытием вен и отравлениями, мужчины же запускали себе пули в лбы, рты, виски. Последний, старик лет шестидесяти, умудрился засунуть в рот плотный кусок ткани и глотал его, пока не подавился. Изобретательно.

Коридор заканчивался поворотом налево, и вся эта часть этажа была затянута густым белым туманом, как мне показалось. Стук капель превратился в стук молотка по гвоздю. По нему били с таким остервенением…

Стоило сделать шаг в туман, как лицо принялся колоть настоящий мороз, а миллионы снежинок насели на одежду. Я продвигался сквозь непроглядную ревущую снежную бурю на звук молота, пока не обнаружил совсем не молот и не кузнеца, орудующего им.

Меня встретили два повешенных тела. Головы по шею были скрыты плотным черным туманом. Тела, мужское и женское, были изуродованы одинаково. Животы вспороты от горла до паха. Куски ребер или других костей валялись под ногами вместе с сердцем, легкими и остальными внутренностями педантично расставленными причудливой композицией у ног; кишки словно змеи, прогрызли живот, вывалились, обмотали ноги. Кровь струйками лилась из глубоко порезанных шей, рисовала дорожки, скатываясь по плечам, по тыльной поверхности ладоней и скапывала с указательных пальцев прямо на снег.

Когда же я вышел к ним, гранатовые капли застыли на кончиках гипсовых пальцев. Ведомый интересом, приблизился к ним, в надежде рассмотреть лица.

Все, что приоткрыла для меня завеса — вывихнутые нижние челюсти, съехавшие на плечо, и распухшие серые языки, вываливающиеся из темно-синих ртов на потрескавшиеся фиолетовые губы.

Длинные пальцы сжали плечи и с бешеной силой потянули назад. Кто-то очень не хотел, чтобы я здесь находился. Мари Лаво, единственная и неповторимая королева Вуду, с чьим голосом я беседую в своей голове сколько себя помню.

V

На утро я уже не мог вспомнить все детали сна, видения или чего бы то ни было, практически забыл его. Только эта белая безумная маска не выходила из головы. Она одна затмила собой все увиденное ночью. Впрочем, как и всегда.

Побои от трубы бесследно прошли, в отличие от гребаных пятен под глазами. Джереми обеспокоенно забарабанил по двери моего номера ровно в девять утра, поразился чудесам, сотворенным на моем лице, но ничего не стал спрашивать. Я передал ему папку с материалами (мне она уже не пригодится) и отправил его в архив, так как целый час никак не мог связаться с жертвами. Пусть пороется в делах, поищет среди них похожие ужасы, а в шесть вечера подберет меня у «Вишневой бочки», бара, какой проведает сегодня моя персона.

Я просидел в номере до четырех, занятый пустыми попытками выйти с мертвыми девушками на связь. Новые подруги ни в какую не захотели появится, и мне ничего не оставалось кроме как собраться и выйти искать «след».

«Вишневую бочку» никак нельзя было назвать «с высоким индексом преступлений», потому что «Вишневая бочка» и была настоящим преступлением. В ней собиралась мафия.

Внутри было мрачно, но просторно. Даже была небольшая сцена в углу, где рояль и саксофоны аккомпанировали невзрачной певице у микрофона. Бар внутри был полностью обделан каким-то дорогим коричнево-красным деревом, круглые светильники источали противный желтый свет. По задымленному залу плавали состоявшиеся мужчины в полосатых и однотонных черных костюмах, треща и посмеиваясь с толстыми сигарами в зубах. Никаких портовых рабочих, никаких побитых пьянчуг. Только солидные бандиты от тридцати до семидесяти.

Я прошел через сигаретный туман, через десяток взглядов до барной стойки. Несомненно, она была тут королевой. Стойка протягивалась по всей правой стене, плавно заворачивалась на стыке и продолжалась до конца второй. Позади нее протянулось зеркало, а по нему — полки, доверху набитые разными бутылками. Все виды и вкусы вин, виски, джин, ром, пиво… все, что пожелает гость. Обслуживали гостей два бармена в белых костюмах и черных галстуках. Ни звука не срывалось с их губ, только легкие кивки головой.

На против бара, по левой стене шел ряд выемок. В них стояли полукруглые фиолетовые диванчики с небольшим круглым столиком. Выемки при желании можно было закрыть от общего зала такими же фиолетовыми плотными партерами, чем и воспользовались в двух таких зонах.

Я опустился за бар, аккурат напротив одной из выемок, и, в ожидании бармена, бегающего от гостя к гостю, закурил и взглянул на себя в зеркало. Словно вчера никакой стычки и не было. На мне быстро все затягивается и рассасывается. Интересно, а могу ли я отрастить себе палец, если каким-то образом лишусь его?

«Нет, не сможешь»

Где жертвы? Почему не отзываются?

«Откуда мне знать?»

Что-то произошло там?

«Может быть. Тебе ли об этом волноваться, живой и теплый»

Я хоть иду в правильном направлении, Мари?

В зеркале я встретился с взглядом вчерашнего товарища, махающего трубой. Мафиозо сидел в окружении четырех мужчин, прижимая слишком уж молоденькую девушку, которая вовсе не была против такой компании. Сама гладила его по вытянутому лицу, проводила по груди, рука опускалась все ниже и ниже. Его желтая кожа при таком освещении стала на три тона желтее и болезненнее.

Его черные глаза широко раскрылись, не найдя побоев на щеке. Они долго бегали по моему лицу ища хоть какую-то царапину, какое-нибудь пятнышко, но лицо мое было чище совести священника. Его бледные губы приоткрылись от недоумения, спина вжалась в диван. Я не спеша обернулся к нему через плечо, чем вконец расстроил его нервишки. Он жестом попросил задвинуть шторы, что и выполнили, а девчонка тем временем уже опускалась под стол.

«Она проститутка. Ее не собираются убивать»

И без тебя понял.

Мне пришлось ждать бармена около пяти минут, чтобы заказать обычную воду. И пока ее цедил поймал на себе еще один взгляд.

Посреди зала застыл крупный мафиозо. Он уставился на меня таким удивленным взглядом, что мне стало не по себе. Раскинул руки, и неожиданно так быстро и резко свел ладони, что хлопок разнесся по всему бару, никто, правда, не обратил на него внимания. Он быстрым шагом приближался ко мне с открытым ртом на широком полном лице.

— Господи! Ты ли это? — Он нелепо переставлял ноги как-то вбок. Огромный живот немного мешал ему передвигаться.

— Можно просто Кит. Или забыл мое имя?

— Как я мог! Боже! — Он раскланивался во все стороны передо мной. — Господи, сколько же я не видел тебя!

— А ты… — я осмотрел его с головы до пят, — поширинел.

— Ха-ха-ха! — Он хлопнул по столу. Его лицо было мокрым от пота. Я бы не сказал, что внутри душно или жарко. И его всего подергивало, как от холода. — Я разожрался в этом городе так, что пора зашивать рот.

— И как давно ты тут ошиваешься?

— После того, как отсидел, сразу смотал удочки. Неуловимый Гэби Джанко теперь мирный житель. Сравнительно, ха-ха!

Джанко похлопал меня по плечу, заказал себе «как обычно». Как бы ни старался, я не мог вспомнить в нем того тощего двадцатипятилетнего парня, которого вытаскивал из горящего заброшенного особняка в Садовом районе Нового Орлеана. Три подбородка, красные щеки, лоснящаяся от жира кожа. Залитые бриолином волосы зачесаны по моде. Заплывшие глаза-пуговки, горящие расчетливым блеском. Дорогой костюм еле застегнут на животе. Золотые часы и перстень на безымянном пальце правой руки благородно сверкали.

— Ты не изменился, — заговорил Джанко, — хотя тебе должно быть столько же, сколько и мне, сорок. Выглядишь… как прошлое. Только с синяками под глазами.

— Прошлое, которое неприятно вспоминать?

— Прошло пятнадцать лет, а эти картины снятся мне по ночам до сих пор, — скривился Гэби. — Огонь плавит мою кожу, вонючий дым душит меня, путает в этом треклятом особняке. Все бросают меня: Катарина сматывается с деньгами, Джонни просто спасает свою шкуру. Я чувствовал пожар глазами, он поджаривал их как зефир, к-ка-ак зерно готовое вот-вот лопнуть ко всем чертям. Я клянусь тебе, такого я не пожелал бы и заклятому врагу. Сгорать заживо… бр-р! Дым, черный едкий дым повсюду, весь мир затянул, кажется уже нет спасения, и я готов принять смерть, ложусь на пол, заливаюсь слезами, обмякаю. И тут из дыма выходит ангел. — Ладонь, укушенная огнем, дрожала на бокале с виски. — Спасибо, Кит. Я безмерно тебе благодарен, ты знаешь.

— От твоих подарков у меня квартира ломится. Прекращай их слать.

Уже четырнадцать лет тринадцатого августа и пятнадцатого октября под дверью моей квартиры из ниоткуда появлялась коробка, перевязанная шелковой черной лентой. Первые разы это были мелкие презенты — дорогой одеколон и высококачественный костюм, который я как раз привез с собой для «официального» случая. Спасибо, он был не в полоску. Потом в коробках оказывались вычурные статуэтки среди которых была даже китайская ваза империи черт знает какой, доисторического века. Картины в золотых рамках, коллекционное оружие — кинжалы, мечи, алебарды. И далеко не коллекционное. Все эти вещи как-то нашли свое место в моей квартире. Последние года к этим безделушкам и тряпкам примешалась еще и бижутерия из чистейших ювелирных металлов. В последней коробке, что я получил, лежал платиновый перстень со вставленной сапфировой буквой «S». Даже не представляю сколько времени и денег было затрачено только на первую букву моей фамилии. Когда я положил его на ладонь, готов был поклясться, что металл источал лунный свет. Платина и с сапфировая буква вкупе создавали магическое перламутровое сияние вокруг пальца. В приложенной к перстню записке было сказано, что он будет оберегать меня.

Я не надевал его на палец, но всегда носил с собой во внутреннем кармане пальто. Он и сейчас был со мной.

— Ни за что! — Одним глотком Джанко осушил стакан. — Я уже договорился, даже после моей смерти туда будут время от времени что-то отправлять. Конечно, только достойное тебя. — Он порывисто сжал меня за руку. Я поспешил освободить свою ладонь. — Я обязан тебе жизнью, тварь ты неблагодарная.

— Я спас тебя чтобы посадить, не путай.

— И?! — Джанко склонил голову. — Я где сейчас нахожусь?

Одно из немногочисленных дел, не связанных с расчлененкой, за которые мне приходилось браться, были ловля мафии и никчемных бандитов, возомнившими себя королями мира, среди которых фигурировала вышеупомянутая троица. Катарина, Джонни и Неуловимый Гэби Джанко (он сам дал себе такое прозвище) промышляли воровством, мошенничеством, и одним случайным убийством при грабеже. Джонни и Гэби состояли в банде Черной руки, были солдатами, пока взбалмошная Катарина, дочка одного из капитанов не вскружила им двоим головы. Троице вздумалось отколоться от Черной руки и создать свою преступную семью.

Прихватили деньжат и сбежали в Нью-Йорк на шесть месяцев. Их, на самом деле, никто не искал особо. Может, Катарина так всех достала, что Черная рука вздохнула с облегчением лишившись ее?

Прокутив все деньги, они вернулись строить имя в Новом Орлеане, попутно перестреливаясь с членами банды Черной руки. По городу прокатилась серия ограблений небольших магазинов и полиция начала работать, но я, уже носивший звание детектива в двадцать пять лет, искал владельца руки, найденной около джаз-бара. Мы на пару с Лаво в моей голове занимались этим пустяком, и как только троица застрелила офицера полиции, меня в ту же секунду добровольно-принудительно перебросили на новое дело. Было приказано найти их.

Мари Лаво нравилось ловить мафию больше, чем кому-либо. Не успел я появиться на месте преступления и осмотреть тело, как она затрещала в голове, высказывая грехи каждого и указала где прячутся горе-бандиты. Их базой стал недавно заброшенный особняк в Садовом районе.

Высказывать ее слова кому-то не было смысла. Невозможно посмотреть на труп и узнать все об убийцах. В такое развитие событий копы Нового Орлеана не верили, не верили ни одному моему слову, пока я не приносил им дрожащего и готового сознаться в содеянном убийцу. Все, кроме Итана Лоуренса.

Лаво предупредила меня, что они собираются покинуть город и уже пакуют вещи и заметают следы. Я молча покинул место преступления под презрительные взгляды коллег и отправился к особняку один, как изначально показалось. Замаячили своды крыши, белые стены и колонны особняка, и я услышал возмущенные крики Катарины на итальянском и плеск жидкости так отчетливо, будто находился сейчас рядом с ними.

Я выжидал подходящего момента, как вдруг позади зашуршали шины. Оглянулся. Итан, да еще с подкреплением. Я указал ему на левую сторону дома и попросил встать под окнами на безопасном расстоянии. Сам же двинулся к правой стороне. Поднял глаза на окно второго этажа…

Раздался взрыв. Копы испугано выругались и прикрыли глаза руками. На первом этаже разгорелся огонь.

Катарина с огромной сумкой, набитой деньгами, спрыгнула из окна второго этажа. С левой стороны дома ноги Джонни соприкоснулись с землей, и парень угодил прямо в руки к копам. Катарина не успела сбежать от меня — я крепко схватил ее со спины. Она сместила грозный взгляд на меня, и ужас в ее зрачках никак не сочетался с тем матом, каким она меня крыла.

Не говоря мне ни слова, копы забрали Катарину и сумку. Итан не знал, что сказать, только тупо смотрел то на меня, то на горящее здание.

— Где третий? — спросил у него я.

Он в замешательстве приоткрыл рот, и из дома раздались вопли. Огонь пополз наверх по рекам бензина, начерченных Катариной заранее. Итан взял меня за руку и повел подальше от дома.

— Они свалят все на него. — Я выхватил руку и пошел к двери.

— И пускай! Тебе работы мало? — за спиной прокричал Итан.

Я неумолимо направлялся к горящему дому. Языки пламени высовывались из оконных рам, облизывали фасад, оставляя после себя черный след. Кусали крышу, доски которой трещали и лопались. Я не мог допустить, чтобы за все преступления расплачивался один, брошенный ими же умирать. Если он и виновен, то обязан отбыть свое наказание. Живым.

Обугленная изнутри входная дверь упала к ногам, раскололась на несчастные доски. Внутри, на первом этаже, полыхал каждый дюйм. Все было затянуто смертельным черным дымом. Под домом словно разверзся вход в ад, выпустив наружу весь копившийся веками грешный огонь.

Который, впрочем, разделился передо мной, приглашая зайти. Я ступил на прожженный в нескольких местах деревянный пол. Пламя сошлось за спиной.

Не чувствовалось жара. Не душил дым. Словно никакого пожара и не было. Я шел по огненному коридору, закрывавшему обзор на все, кроме выжженной тропинки. Я слышал уже стихающие вопли и скрип ногтей по дереву, поднимаясь по лестнице, и грохот упавшего тела, когда был около комнаты, куда меня привели. К двери был приставлен комод, а сама она была заколочена доской. Комод я пнул в сторону. Горящая груда покатилась как по маслу в огонь и вдруг упала вниз. На втором этаже больше не было пола, кроме пяти досок, на которых я стоял. Дверь я выбил ногой. Она, вместе с прибитой доской, легко отлетела в глубь комнаты.

Выжить в этом закутке было невозможно. Но Джанко как-то смог.

Его правой ладонью и волосами уже лакомился огонь, когда я наклонился к нему. Он протянул ко мне левую, весь грязный от копоти. Под носом запекалась кровь, перемешанная с пылью. Из самого Джанко вырывались только отрывистые свисты и бульканье. Из его выпученных потухающих глаз текли ручьи слез.

Крыша разразилась громом. Дом затрясся из стороны в сторону. Где-то вдалеке я слышал и ощущал по сумасшедшей тряске, как она лавиной обваливается на комнату за комнатой. Я схватил его руку, потянул на себя и закинул тело на плечо. Джанко сильно задрожал, как в агонии, и затих.

Я был уверен, что мы не сможем выбраться обратным путем, что несу на себе труп. Но путь еще был, тропинка не сгорела, а «труп» крепко сжал мою рубашку. Огонь продолжал расступаться передо мной и сжигать все позади меня.

Слева и справа на меня надвигались ураганы полыхающих щепок, досок, раскаленных гвоздей, стекла, горящих тряпок и прочего мусора. Дом разрушался в центр, как будто его утягивало воронкой. Два огненных потока замедлялись, приближаясь ко мне. Я спокойно спускался по лестнице, преодолевая ступень за ступенью, и только спустился, как над моей головой два урагана столкнулись в один сплошной взрыв, который мигом заглушила упавшая крыша.

На первом этаже, он терпеливо дожидался пока я выйду, чтобы рухнуть, меня ждала уже похожая история. С улицы доносились крики, кажется, подоспели пожарные, но особенно кричал Итан Лоуренс. Даже через весь этот грохот, с каким умирал особняк, через стоны дерева, через злобный смех непобедимого огня, я слышал, как он ругает меня на чем свет стоит, умолял выйти, умолял пожарных войти внутрь. Конечно, они бы ни за что этого не сделали, ведь шансы что хоть кто-то внутри еще жив — ноль.

Все так же не спеша я преодолел потоки оставшегося полыхающего мусора, взорвавшиеся при столкновении за моей спиной. И огонь выпустил меня на улицу. На спасительный для Джанко воздух, от которого он принялся кашлять. Особняк обвалился полностью, как только я отошел от него на десять шагов. Стал большим кострищем, поднимающим пламенные ладони к небу.

Конец ознакомительного фрагмента.