Зеркало души

Рэй Олдман (2023)

В 1931 году, во время беспросветного кризиса, в Чикаго совершается ряд чудовищных убийств. Когда у местной полиции заканчиваются силы и желание ловить преступника, из Нового Орлеана выезжает детектив Кит Собер. Кит удивляет своими способностями решать самые безнадежные и страшные дела за считаные дни, но как он это делает — никто не знает. Его методы сокрыты от глаз, сам Кит — загадка, даже для себя. Кит пугает бледно-серым цветом кожи, отталкивает неподвижным лицом, взгляд его темных пронзительных глаз наводит ужас. Однако каждый коп в глубине души выдыхает с облегчением, стоит только детективу замаячить в их городе. Находятся и те, кто видят в нем отнюдь не зло. Кит готовится поставить точку в очередном расследовании, как оказывается: дело — он сам.

Глава первая

Чикагская резня топором

I

Новый Орлеан провожал меня отвратительной погодой. Гроза начала бушевать ночью, а утром же воздух пропитался электричеством, сделался жутко тяжелым, прямо как пласт серых облаков, затянувший небо, еще вчера днем ясное и нежно-голубое. Листья и прочий мусор, оседлавший волны холодного ветра, прилепились к знатно мокрому пальто. Ожидая поезд на перроне, я, от нечего делать, приводил одежду хоть в какой-то порядок.

Черная железная громадина величественно прокатилась по рельсам, двери нужного вагона остановились прямо передо мной. Я ждал пока вся гурьба всосется внутрь, стоя под уже пятым ливнем за этот день. Мне посчастливилось попасть под все «радости» природы, которая не преминула очередной раз напомнить, кто действительно главный на этой планете, но я совсем не промок. Шел пешком без зонта, собрал все лужи на своем пути, и все что получил — намокшее пальто. Шляпа безупречно сухая, брюки безукоризненно чистые.

Прошагал по вагону, выбирая самый отдаленный от людей закуток, и расположился в самом конце. Буквально забился в угол. Пока все остальные стряхивали капли и грязь от своих одежд на пол, не переставая осыпать погоду ругательствами, я спокойно убрал черный чемодан, сложил пальто на коленях, сверху поставил сумку из черной кожи, и уставился в окно. Я уже тосковал за домом, за мелкими уютными барами, где вместо выпивки опьянял бодрый джаз. Я рассматривал пейзажи, пытался сфокусировать разум на голосах, на деревьях, домах, да на чем угодно лишь бы не уснуть.

В Мемфисе еще удавалось держаться, но стоило проехать Сент-Луис, как кошмарные грезы застигли меня в врасплох. Не помню, когда мне снилось хоть что-то кроме них, и снилось ли. Обыденные или идиотские сны, которые забываешь после пробуждения, или пресловутая темнота и не думали овладевать моим разумом.

Сорок человек, набившиеся в вагон, создали отдельный временный мир. Громкие мужские и женские голоса, смех, щелчки зажигалок и чирканье спичек, шуршания польт, фетровых шляп и газетных листов — звуки просачивались в сон и становились его частью, добавляя деталей и персонажей.

Я разделился на два мира.

Физически был в вагоне вместе со всеми, иногда ощущая порывы теплого ветра из приоткрытого окна или дым, забивавшийся в нос, а сознанием в то же время пребывал по «ту» сторону. Видел в окно вместо зеленых крон деревьев на чистом небе кромешную темноту. Кто знает какие ужасы скрываются в неизвестно скольких ярдах и футов этой густой, обволакивающей черноты, лишь выжидая момента.

Во сне пассажиров было больше и выглядели они, мягко сказать, не важно. Судя по их одеждам, я попал в общество середины девятнадцатого века. Одна дама громко смеялась, прикрывая рот веером, а содранные куски мяса на ее залитом кровью лице сотрясались, держась на тоненьких лоскутах кожи. Господин, сидящий во втором ряду по правую руку, читал газету, а его голова была ровно срезана по глаза. Мозг, точнее нижняя его половина, болтался взад-вперед, как желе в миске. Дверь в конце, аккурат рядом со мной, распахнулась, и сюда вбежало два детских тела. Головы были оторваны, из шеи фонтаном била алая кровь, окропляя потолок, стены и пассажиров.

Тело каждого было истерзано огнем. По всему вагону были разбросаны сломанные под всеми углами конечности.

Я бесстрастно наблюдал за происходящим. Ни страха, ни мерзости. Меня ничего не трогало; я не способен ни проявлять, ни испытывать хоть какие-нибудь чувства. На моем лице шевелятся только глаза и губы, когда говорю. Где-то в десять лет я стал видеть чертовщину, кошмары неустанно травили меня по ночам, отбивая всю любовь ко сну как процессу отключения и сновидениям. Лишали возможности выспаться. Сейчас мне уже сорок, и я понятия не имею, что такое здоровый сон.

В начале вагона кто-то чиркнул спичкой. Следом неожиданно раздался оглушающий скрежет метала. Вагон, в котором я находился, врезался в впереди идущий. Меня тут же со страшной силой толкнул в спину задний вагон. Весь этот фарш из людей поднялся в воздух, под потолок, разражаясь душераздирающими воплями и грохотом чемоданов об тела, металлические стены западни. Последнее что я увидел, как летит керосиновая лампа, разбивается о чью-то голову, и тонкая струйка горючей жидкости, вплеснувшейся в воздух, встречается с той самой зажженной летящей спичкой.

Веки раскрылись. Старик лет пятидесяти, а то и больше, пристально разглядывал мое лицо мутно-желтыми впалыми глазами. Он перегнулся со своего сидения ко мне, облокотившись рукой на спинку. Под мышкой тонкого вылинявшего пальто расползлась по шву огромная дыра. Я скользнул по нему глазами, от головы до пят, цепляясь взглядом за каждую деталь, его дополняющую. Он сидел в оборванных одеждах, не сочетающихся меж собой, пальто покрывало майку серого цвета, всю в пятнах от выпивки или черт знает от чего, заправленную в широкие бесформенные потертые штаны. В седой длинной бороде застряли комья грязи, листья, копошились насекомые. Жидкие волосы на голове торчали клоками во все стороны. Кожа на лице вся испещренная морщинами, сухая, покрытая старческими пятнами и красно-бурыми язвами, кричала о вреде такого стиля жизни.

— Ты больной? — просипел старик, выпучивая глаза. Из его рта пахнуло кислым зловонием. Вместо зубов гниющие обрубки.

Катись на легком катере.

— Стервозина. — Он скривился и отвернулся, показав мне свой затылок, где прочно обосновались круглые облысения, размером с монету, далеко не первой свежести. Бездомный, да к тому же сифилитик.

Из открытого окна порыв теплого ветра обдул старика и, безжалостно устремившись в мою сторону, принес с собой запах мочи, затхлого кислого пота и гнили. Передо мной отчетливо предстала его черно-сине-фиолетовая сочащаяся гноем и сукровицей гангрена на ноге, закрытая штаниной. В ней копошились опарыши. У нормального человека глаза бы заслезились от такой картины, порыв тошноты подступил бы к сжавшемуся горлу. А я лишь отвернулся.

Обратившись глазами обратно, я обнаружил вместо гниющего бродяги чинно сидящего мужчину, в длинном дорогом пальто, в шляпе и сигаретой в зубах. Просмотрел всех присутствующих, не найдя старика. Он исчез, но ужасный запах еще прочно стоял в носу. Закурил.

Мужчины, в компании своих дам, что-то обольстительно шептали им на ушко, от чего их спутницы краснели и хихикали, утыкаясь лбом в их плечо. Одинокие же люди, в вагоне в основном это были мужчины, предпочитали читать газеты, датированные сегодняшним числом — двадцатым сентября одна тысяча тридцать первого года, и иногда бурно обсуждали какую-нибудь вычитанную новость с таким же одиноким соседом. Обсуждать было что — нищету и безработицу.

Мне не нравилось и не хотелось быть в обществе, но приходилось. По натуре я люблю одиночество и гробовую тишину. Контакты с людьми раздражают, а мое каменное лицо никто не может вынести. Правда, наблюдать за тем, как люди занимаются своими делами, да и просто бывают людьми, приносит чувство сопричастности к человечеству.

Поезд остановился. Я дождался пока все выйдут, достал свой черный чемодан, и не спешно поплелся к выходу, хоть все во мне противилось этому городу. Ступил на перрон и принялся разглядывать вагон, игнорируя толпу людей сметающую вся и все на своем пути. Никаких повреждений, следов пожара. Бессмыслица, как всегда.

На ходу надевая шляпу и поправляя ворот пальто, я зашел в Чикагский Юнион Стэйшн. И уж было спокойно направился к выходу, пока на весь вокзал не раздалось:

— Мистер Собер! Подождите, пожалуйста!

Я невольно обернулся на голос. В этом городе только двое человек знали меня, а по этому молодому голосу я не узнал ни одного из них. Ко мне спешил мальчишка лет двадцати, с яркими веснушками по всему лицу. Из-под кепки выбилась кудрявая рыжая прядь, настолько яркая, что аж глаза заболели. Серое пальто было велико ему в плечах, длинновато в рукавах и, в целом, нелепо болталось на нем. Я развернулся и ускорил шаг. Он не сдавался, его крики приковывали внимание, в частности на меня бросали взгляды мимо проходящие. Пришлось развернуться на каблуках и оказаться с ним лицом к лицу.

Мальчишка кого-то напоминал. На всякий случай я нащупал в кармане пальто свой револьвер и положил палец на курок.

— Э-э-эх… Шеф Харли попросил встретить и сопроводить вас, — переводя дыхание выпалил он, гуляя зелеными глазами по моему лицу и широко улыбаясь.

Я развернулся и продолжил движение.

— Меня настоятельно просили! — Мальчишка начал теряться, но упорно шел за мной, стараясь поравняться. — Вы, должно быть, устали с дороги, столько ехать! Ого! Мне как раз выдали машину специально для вас, ну, я имею в виду, чтобы доставить вас.

Я молча глядел перед собой. Признаться, идея сопровождения мне понравилась бы больше, пошли «шеф Харли» взрослого и немого водителя, а не этот рыжий фонтан молодости.

— Умоляю вас, мистер Собер! Меня четвертуют, если я вернусь один. Сейчас на улицах неспокойно, а вы так хорошо и дорого одеты. У вас к тому же и багаж. А что если с вами что-то случится?

— Я — коп, — держась из последних сил, чтобы не вышибить ему мозги, я продолжал упрямится.

Мальчишка потер лоб.

— Но все же! Могут напасть со спины, выстрелить, ударить по голове, да так быстро, что вы ничего не успеете понять.

— Какое у тебя воображение.

— Я лишь предполагаю возможные варианты событий. Пожалуйста! Я буду делать все, что вы мне прикажите!

Я пытался игнорировать его пока мы не вышли из центрального вокзала. То, что я увидел… Эти люди-мураши, несущиеся туда-сюда, не оставляли даже дюйма личного пространства на дороге. Непрекращающийся гомон на разные октавы, сирены клаксонов и скрип шин, все это нервировало. Их мысли рвались мне в голову, пробивая череп. Перманентный шум и толпы людей, его порождающие, — вот что было мне поистине противно.

Я осмотрел рыжее чудо. Скрыться от этого ужаса в машине не казалась теперь плохой идеей, да к тому же у меня уже разболелась голова от его звонкого голоса под ухом. На вокзальных часах было пять вечера ровно. Неизвестно, сколько промурыжит меня Дэвид Харли, а нужно еще успеть найти жилье и немного привыкнуть к новому месту, пусть это и выглядело абсолютно невозможным. Мальчишка, видимо, не собирался сдаваться и прошел бы со мной до самого департамента, не прекращая упрашивать.

— Ладно. — Я остановился. Рыжий сделал два шага вперед, и осознав, что я больше не двигаюсь, вернулся ко мне. — Никаких разговоров, никаких звуков. Всю дорогу должна стоять тишина.

— Слушаюсь, детектив! — он приложил ребро ладони ко лбу. — Меня зовут Джереми.

Знакомое имя.

Меня подвели к припаркованному «понтиаку» глубокого черного цвета. Гроб на колесиках чистой воды. Новый, только сошедший с конвейера, он переливался в лучах солнца. Джереми положил мой чемодан на заднее сидение и открыл дверь переднего пассажирского, приглашая садится. Не хватало еще умереть в Чикаго.

— Не переживайте, я аккуратно вожу, — улыбнулся Джереми, словно прочитав мои мысли.

В салоне пахло новизной, удушающими парами химикатов. Джереми расположился за рулем, снял пальто и кинул назад. Да, на нем вся одежда висела мешком. Темно-синяя невыглаженная рубашка тоже была велика в рукавах, черные брюки подцеплены на подтяжки, то и дело сваливавшиеся с худых плеч. Джереми протянул руку к радио. Я успел шлепнуть по предплечью, прикрытому одеждой, не коснувшись его кожи.

Терпеть не мог большие города, непонятно кому хвастающиеся своими небоскребами. Эта окружающая серая груда камней, достающая до небес, готовая аж прорваться сквозь них, заставляла тебя и без того жалкого и мелкого, ощущать себя на их фоне еще ничтожнее. Чем дольше смотришь на них, тем выше они казались, будто росли на глазах, как бамбук. Росли, а грунтом им служили сотни тысячи бездомных, привалившиеся к ним, подпирая ссохшимися мышцами и костями величественную конструкцию. Здесь было слишком громко из-за суматохи. Здесь не чувствовалось свободы и беспечности. Особенно сейчас, запах гниющей гангрены, сочащейся кровью, намертво пропитал этот город, а белые опарыши ползали по серым небоскребам. Дети в лохмотьях просили милостыню на улицах, протягивая ладони, которые не замечал осунувшийся человек, случайно наткнувшийся на одну из них, вдруг очнувшись от дум. Идет ли он убивать себя или ищет, где подзаработать на стакан подпольной выпивки?

Джереми попытался открыть окно, и вовремя заметив, что я замахнулся, сразу понял, что и этого делать не стоит. Уж лучше задохнуться, чем хоть один звук с вонючих улиц этого города проникнет в салон.

II

«Понтиак» важно заехал на парковку Департамента полиции Чикаго. Как только я переступил порог этого «чудесного» места, время замерло.

Побледневшие сотрудники всех мастей, застыли в той позе, что принимало их тело секунду назад, затаили дыхание; чьи-то руки выпустили ворох бумаг. Вцепились испугано-удивленными не моргающими глазами в меня. Воцарилась тишина, телефоны не решались пискнуть, пылинки — упасть.

Джереми, как ни в чем не бывало, улыбающееся яркое пятно на сером полотне, повел меня до кабинета начальника отдела расследований. Стоило пройти мимо лейтенантов, сержантов, детективов, офицеров и им подобных, за спиной тотчас начинали отмирать и шептаться о моей персоне. В какой-то мере мне льстило, что матерые копы, повидавшие столько ужасов на своем веку, столбенели от страха при виде какого-то детектива Собера.

Джереми любезно открыл для меня дверь в кабинет шефа и вошел следом.

— Ну и ну! — Дэвид Харли всплеснул руками. — Не ожидал, что Джереми приедет с тобой. Или ты с Джереми… — Он жестом указал на кресло напротив стола, за которым восседал.

Я остался стоять. Джереми подошел к окну и сделал вид, что его здесь нет. Сорокатрехлетний Дэвид по сравнению со мной выглядел на все шестьдесят. Морщины прочно обосновались на его лице, у корней каштановых волос проступила седина. Некогда зеленые глаза помутнели, приобрели желтоватый налет на склерах. Я думал его разнесет ближе к старости, но в его теле не было и намека на толстоту. А какое же амбре стояло в его кабинете. Учуяв паленый запах виски, пропитавший все стены, стало понятно, что ничего хорошего меня тут не ждет.

— Зачем послал за мной кортеж?

— Подумал тебе скучно будет одному! Хм! — Дэвид, прекрасно знавший мою страсть к одиночеству, усмехнулся своей искрометной шутке. — Я дал ему ориентировку на тебя: психопат с неподвижным лицом и безэмоциональным голосом, да и вообще… — Дэвид неоднозначно покрутил руками, — весь какой-то скованный, и наводящий страх своим присутствием. Ну, и по мелочи: рост — шесть футов два дюйма, вес — сто восемьдесят фунтов, возраст — сорок лет, но выглядит на двадцать пять. Кожа цвета светлого цемента. Черные короткие волосы уложены на левый пробор, огромные темно-карие глаза, чей взгляд невозможно долго выносить, черная шляпа, черное пальто, идеально выглаженная белая рубашка, черные штаны, черные кожаные дерби. Обязательно должен выйти последним из вагона и держаться за сотню ярдов от людей.

— Прекрасно. Он сразу узнал меня. — Одному дьяволу известно откуда Дэвид догадался о том, что на мне сегодня будет надето.

— Видишь!

— Меня чуть глазами не сожрали. Я больше здесь не появлюсь.

— А кто тебя тут хотел видеть? Это означало бы проигрыш всей полиции Чикаго, и все же я признаю поражение. Ты же символ чего-то жуткого и неотвратимого. Олицетворение смерти и жестокости мира, в котором мы живем. Тот, кого каждый коп боится увидеть в своем городе.

— Таким ты меня считаешь?

— Все считают. — Дэвид задрал голову. Зеленые глаза приготовились отчитывать меня. — О тебе бы сложилась иная слава, Кит, работай ты по-человечески, как все! Если бы хоть кто-то видел, как ты работаешь! Ты выбрал запереться в Новом Орлеане, жить бок о бок с племенами и выезжать по особо важным делам, как министр какой-то. Здесь, в Чикаго, настоящая жизнь! — Он ударил пальцем по столу.

— Да. Один за одним люди мрут.

— Сколько раз я тебе говорил, что очень буду рад видеть тебя среди моих подчиненных. Сколько раз предлагал тебе устроиться на твоих условиях, снисходил до тебя, унижался, лишь бы ваше высочество согласился! — Если бы людям выдавали награду за число экспрессий в секунду, Дэвид бы занял Гран-при. Невыносимо было смотреть на него. — Да с твоими данными, с твоими талантами, которые ты безбожно зарываешь, можно с легкостью дослужиться до комиссара! Да что там, Бюро расследований бы тоже не отказались от тебя. Разве ты не хочешь хорошо жить? По статусу, так сказать.

— Мне это не интересно, Дэвид. К делу.

— Вот как ты встречаешься со старым другом, — цокнул шеф. — С единственным другом, между прочим! Уж забыл, как мы в академии?..

— Избавь меня от этого, — я отмахнул его слова рукой.

— Вот ни капли не изменился с тех славных времен! Не постарел. И как тебе удается? — Он ровно семь секунд рассматривал меня, а потом встрепенулся. — Кстати, похожи?

Я переводил глаза с одного на другого, не понимая зачем Дэвид кивает на Джереми.

— Ты не представился? — Дэвид одарил его возмущенным взглядом. — Это мой сын, Джереми Харли. Надеюсь, Кит, ты не забыл, что у меня есть семья. Вот, полгода назад закончил академию, и я устроил его. Хочет пойти по нашим стопам.

Последние слова Дэвид произнес с нескрываемой отцовской гордостью. Джереми сжал губы, опустил голову еще ниже. Его тонкая длинная шея, казалось, сейчас хрустнет и сломается.

— Да-а, ты ж его не видел-то никогда. — Дэвид достал сигарету. — Весь в мать ушел. Ты помнишь Розмари? Жену мою.

Дэвид, на сколько мне помнится, женился в двадцать один, два года наслаждался семейной жизнью, и поступил в академию в двадцать три. А сразу после выпуска из академии обосновался в Чикаго. А я же пустился путешествовать, ища свое место. Оказавшись в Новом Орлеане, я уже не захотел уезжать. Помню, как Дэвид и Розмари заявились ко мне без предупреждения, иначе бы я ни за что не согласился. У нее только-только округлялся живот, и я не смог их выгнать. А через семь месяцев Дэвид с гордостью сообщил мне о рождении сына. Джереми. Точно. Я встретился с ним только сегодня. От Дэвида и правда достались лишь большие зеленые глаза и пол.

В то время, когда я еще устраивался в Новом Орлеане, Дэвид звал меня работать с ним, просто приехать и по-дружески посидеть, посмотреть на сына, и выдумывал прочие предлоги. Я не приезжал, потому что не хотел и прямым текстом ему об этом говорил. Я не считал Дэвида своим другом, ни тогда, ни сейчас. И совершенно не понимаю, почему он ко мне прицепился. Через какое-то время безрезультатных попыток пообщаться он перестал о себе напоминать. До последнего телефонного звонка.

— Скончалась два года назад. — Дэвид затянулся, разглядывая сына, будто тоже видел его первый раз. — Внезапная остановка сердца. Оставила мне свою копию на попечение.

Я продолжал стоять как истукан, не имея ни малейшего понятия, что мне ответить на его речи. Дэвид в задумчивости наблюдал за струйкой сизого дыма от тлевшей сигареты и сам переменил тему.

— Когда мы виделись с тобой последний раз? На войне?

— Получается.

Мы прошли и мировую войну с Дэвидом. Уж не знаю почему именно с ним связала меня жизнь.

На его лице проступила грусть.

— С тобой что-то происходит, Кит, — бормотал он, продолжая смотреть на дым. — Что-то очень страшное. Чем бы это не было, ты же понимаешь, что нужно поделиться этим с близким, выговориться? Оно съест тебя. Да, ты весь такой невозмутимый и независимый, но даже таким нужен кто-то рядом. Ты же совсем одинок. Как насчет встретиться на днях, посидеть, поговорить? Как в старые добрые, когда вокруг было так легко и хорошо? Я даже знаю подходящее место…

— Ближе к делу, Дэвид. — Я невольно задумался, а есть ли это дело вообще?

Он сжал губы, кивнул тому, что в который раз убедился, какая я скотина, и достал из стола тонкую папку. Накрыл ее ладонью.

— В Чикаго находят истерзанные женские тела.

— И как давно? — Я смотрел на прижатую папку, боясь предположить, что за нее еще предстоит побороться.

— Третий месяц пошел. Раз в месяц новое тело. Молодые девушки. Последнюю нашли прямо перед твоим приездом, два дня назад. — Он глубоко вздохнул, выудил из стола карту с отмеченными тремя точками. — Вот, посмотри. Но последняя… я не думаю, что она связана с предшественницами. Там характер совсем другой, посмотришь.

Первая точка отмечала Линкольн-Парк, нарисовавшись у кромки озера. Вторая — границу Стэнтон-Парка. Третья расположилась аж на Вест-Эвергрин авеню. «Ее нашли около мусорников», пояснил Дэвид.

— Труп еще в морге?

— Да. Кит, послушай. — Дэвид заволновался и заговорил с какой-то осторожностью, словно словами прощупывал границы дозволенного. — Поручаю это дело тебе полностью, обещаю не вмешиваться в твое расследование. От тебя требуется лишь держать меня в курсе, хорошо? Можешь смело рассчитывать на мою помощь: люди, оружие, архивы, все что угодно. С одним условием. С одним, умоляю! — Он сложил ладони. — У тебя будет помощник.

— Я работаю один. Каждый коп знает об этом.

— Никаких возражений. — Дэвид указал на Джереми, вмиг покрасневшего. — Уверен, вы сработаетесь.

— Повторяю. Я работаю один. Мне ничего не стоит сейчас же уйти.

— И ты этого не сделаешь, — усмехнулся он. — Ты приехал под воздействием какой-то силы. Если уж никакие уговоры не заставляли тебя появиться здесь, а всего лишь просьба помочь в расследовании, то на ум не приходит идеи лучше. Я тебя уверяю — это дело стоит твоего внимания, но не стоит твоей смерти. — Дэвид упивался своей речью, откинувшись на спинку стула, одной рукой прижав к груди папку, а второй махал по воздуху. — Признаюсь, я все время следил за тобой. Через Итана Лоуренса, твоего начальника. Не смотри на меня так! — Мой взгляд ни на йоту не поменялся с того момента, как я зашел в эту богадельню. — Что мне делать, что думать, когда мой дорогой друг не идет на контакт, не рассказывает, что творится в его жизни? Пусть ты не считаешь меня за своего друга, но ты — в моем сердце. Нас же столько связывает!

Я молча слушал, порядком уставший. Зачем людям столько разговаривать? Они не устают?

— Итан всегда горячо хвалил тебя за блестящую раскрываемость, рассказывал часами и в деталях твои подвиги, — продолжал трепаться Дэвид. — Но, он недавно поделился и некоторыми переживаниями о тебе. Говорит, ты все больше и больше откалываешься от общества, избегаешь общения, уходишь в себя, и ведешь себя странно — рассматриваешь пустоту, пугающим, диким взглядом, словно там стоит человек; или вовсе пялишься в стену пустым взглядом, не дыша. Никто не видел, за всю твою службу, чтобы на твоем лице проскользнула хоть какая-то эмоция, не говоря об улыбке, и я согласился с этим. У тебя же лицо как у статуи! Рядом с тобой неуютно, Кит. Ты и был замкнутым, себе на уме, разговорить тебя — та еще задачка, но становится совсем уж нелюдимым…

— Дэвид, я в порядке. Дай мне материалы.

— Я поставил тебе условие. — Он специально помахал папкой перед моим носом. — К сожалению, у меня совершенно нет в подчинении таких проницательных людей, как ты. Не знаю, что с тобой происходит, но я не хочу рисковать твоей головой, поэтому могу подпустить тебя к этой папке только в том случае, если с тобой всегда будет кто-то рядом. Джереми — лучший вариант. Молодой, выносливый, послушный, можешь помыкать им как вздумается. Правда неуклюжий; следи, чтобы случайно не застрелил мирного. Знает город как свои пять пальцев, в отличие от тебя.

— Лучший, потому что будет докладывать обо мне? Должны быть другие варианты.

— Достаточно! — Дэвид резко поднялся и яростно хлопнул по столу, заставив Джереми подпрыгнуть на месте. — В данный момент я — твое начальство. Я и так дал тебе слишком много полномочий, чем ты заслуживаешь, но терпеть твои препирания не намерен! Либо ты любезно уступаешь, либо валишь на все четыре стороны. Ты не единственный гениальный в мире. Мне просто хотелось, чтобы этим занялся именно ты, — с горечью произнес он.

Не знаю, решил ли Дэвид свалить своего сына на меня потому что он ему мешал или это спланированный коварный план по приучению меня к обществу. Я посмотрел на Джереми. Опущенная голова, понуренные плечи, руки сцеплены в замок за спиной. Он ощущал себя обузой. Для отца, для меня. Никому не нужный. Но могу ли я быть уверен в том, что он все сделает правильно? Могу ли я доверять ему что-то важное? Одно я знал точно — мне нужно это дело. Не знаю почему, но нужно.

Придется и мне признать поражение.

— Черт с ним.

— Так бы сразу! — Дэвид вмиг сменил ярость на удовлетворение. — Нет, надо же меня разозлить, и без того голова кругом идет. Вот, и ты при деле будешь. — Дэвид обратился к Джереми, указывая на меня. — Он, то есть, детектив Собер, человек не плохой, как кажется. Уверен, ты многому у него научишься. И эти знания обязательно пригодятся тебе в будущем. Может, даже научишь всех этих доходяг в моем отделении работать лучше, ха!

— Так ты хочешь взрастить себе мою копию.

— А что остается, когда ты не хочешь работать у меня? — Дэвид пожал плечами.

— Дать мне чертову папку. — Я протянул руку.

— Да-а, еще одна просьба. — Дэвид забарабанил пальцами по папке с материалами. — У меня тут есть один, не величайший детектив, конечно же, тебе и в подметки не годится, но умный малый. Филипп Дэлайн. Он что-то насобирал, какие-то версии выстроил. Настоятельно прошу тебя с ним сотрудничать. Хотя бы поговори с ним, обсуди дело. Я же могу на это рассчитывать? — угрожающе понизил голос Дэвид, протягивая мне материалы.

— Да. — Пришлось вырвать их у него.

— Сейчас поезжай, сними жилье, главное — отдохни. Потом изучишь материалы. В морг я позвоню, сообщу о тебе. На этот счет не беспокойся. После — сразу ко мне.

Я уже развернулся к двери, но меня остановили. Да я когда-нибудь выйду из этой комнатушки? Дэвид протянул мне белый конверт. Было несложно догадаться, что там лежало.

— У меня нет проблем с деньгами.

— Считай это авансом. — Он потряс конвертом.

— Я же сказал.

Проходя мимо подчиненных Дэвида, которые опять закаменели и вылупились на меня, от одного из столов отлепился высокий парень и направился ко мне. Я прошелся по Филиппу Дэлайну взглядом, и сразу понял, что он недостоин моего внимания. Пресек попытку перегородить мне дорогу и заговорить — ускорил шаг и покинул департамент.

У машины меня догнал Джереми.

— Почту за честь работать с вами, мистер Собер! — Он протянул мне руку. — Можете положиться на меня.

— Правило тишины продолжает действовать. — Я проигнорировал его жест. — Говоришь, когда я попрошу, делаешь то, что я скажу. Продемонстрируй мне знание города. Назови три отеля, в которых мне не будет стыдно остановится.

— «Красная река», э-эм… — Джереми принял такое серьезное выражение лица, будто я устроил настоящую проверку.

— Туда.

— А как же остальные…

— Ты назвал его первым, потому что он ближайший, — я уселся на место, — а теперь замолчи, — и хлопнул дверью.

Мне не терпелось снова остаться наедине с собой. Джереми вернулся за руль в задумчивости и недоумении.

И правда, дорога до отеля заняла минут двадцать, что прекрасно, беря в расчет габариты этого города. Шестиэтажное здание, что снаружи, что внутри было обделано с шиком, в красно-золотых тонах. Красные бархатные диваны и кресла, широкие длинные ковры с золотой бахромой, напольные цветки в золотых горшках, такие же блестящие золотые канделябры на стенах. Аж в глазах зарябило. В вестибюле было немноголюдно, все хорошо одетые дамы и джентльмены. За стойкой регистрации меня встретила молодая девушка. Открыла рот, чтобы протараторить типы номеров, которые мне нужны.

— Любой свободный.

Девушка любезно кивнула, направилась к ключам. Джереми все еще ошивался рядом, словно ждал, что я и ему номер сниму.

— Ты можешь быть свободен.

— Я остановлюсь здесь же. Я могу вам понадобиться в любую секунду, — серьезно проговорил Джереми, хотя не мог сдержать улыбки при взгляде на меня.

— Мало ли что приказал Дэвид. Ты мне не нужен.

— Меня предупреждали о ваших выходках, — отмахнулся Джереми. — Я не буду жить с вами, я просто буду рядом.

Я закрыл лицо руками. Не хотел никого видеть, не хотел стоять тут, посреди шикарного отеля в гребанном Чикаго. Не хотел дышать здешним воздухом, слышать всех здешних людей. За жалких пару часов мне здесь осточертело до невозможности.

— Ты согласился делать все, что я ска…

«Не противься, Кит».

Решила объявится спустя… сколько? Три года? Тебе ли не знать, почему я всех сторонюсь, и почему меня обходят стороной. Твоих рук дело?

«Не вали все на меня. Он правда поможет тебе. Еще не раз».

Регистратор подошла с ключом в руке. Спросила не нужна ли мне помощь. Еще как нужна. Надеюсь, это дело достойно того, чтобы вытерпеть такие мучения.

— Позвольте спросить, — девушка опустила глаза, — вы же останавливаетесь не чтобы распрощаться с жизнью? Сейчас столько случаев…

— Пока такой возможностью не располагаю, но очень бы хотел.

Я схватил ключ и направился по лестнице к номеру №443 на четвертом этаже, еще не зная, что Джереми выпал номер №444. Джереми воспользовался лифтом, и, когда я поднялся, уже стоял у двери своего номера и приветливо махал мне. Я закрыл глаза. Пожалуйста, пусть это будет очередной мертвец.

— Только не говори, что ты мой сосед, — вставляя ключ в замочную скважину, попросил я.

— Тогда мне стоит промолчать.

Джереми улыбался. Черт возьми, он улыбался.

III

Номер был представлен двумя зонами — гостиной и спальной. Разделяли их красные портьеры, соблазнительно открывавшие большую кровать. Сразу побросав у двери свои несессеры, а папку кинув на диван, я плюхнулся на кровать, и, ощутив блаженную мягкость матраса, не нарочно уснул. Открыл глаза, когда уже сгустились сумерки, в восемь часов. Никаких звуков от соседних номеров сюда не проникало, особенно с 444. Таращась в непривычно черное стекло окна на очертания небоскребов, окруженный пожираемыми темнотой стенами, я мысленно вернулся в свою квартиру в Новом Орлеане.

После работы и вечером в выходные я выходил на балкон, заросший зеленью, и располагался в креслице с книгой О. Генри либо Драйзера; кроме них никого не переваривал. Кожу обдувал теплый ветер, с улицы доносились звуки джаза, звонкие голоса детей и их матерей. На закате небо окрашивалось невыразимыми оттенками розового, фиолетового, голубого; я мог любоваться красками до кромешной темноты. Иногда где-то за углом двое мужиков начинали выяснять отношения на повышенных тонах, совершенно не стесняясь в выражениях. Потом слышались звуки непродолжительной драки, заканчивающейся примирительными объятиями, смехом и совместным походом в ближайший бар. С одной стороны, я находился вместе со всем миром, но с другой — в полном одиночестве.

Как же я хотел собраться и уехать назад. Уехать домой. Я бросил взгляд на материалы. Желание зачитаться ими сейчас же не возникло. Решил сначала принять душ. Ванная комната была крохотной, что хорошо. Мыслям не будет места разгуляться.

Без понятия с чего вдруг я рванул в Чикаго. Сердце остановилось, как только в трубке телефона раздался голос Дэвида. Внутри все закопошилось, закрутилось, когда Дэвид только обмолвился о деле и попросил помочь, даже не раскрывая всех деталей. Запротестовало. Раньше такого я за собой не замечал, а стало быть — ехать обязан.

Общительность, порой излишняя, и наглость Дэвида выводила из себя в академии, сворачивала кровь, но даже сейчас я не представлял себе, как работать в компании уже двух Дэвидов, чтобы не навредить никому. Правда, в Чикаго существовал еще один помешанный. И встретиться нам предстоит завтра.

В гостиной я заметил под дверью белый конверт. Джереми не стал меня беспокоить по такой чепухе, за что ему спасибо. Впрочем, деньгами Дэвида я пренебрегать в этот раз не собирался, появилась замечательная мысль куда же их потратить. Кинул конверт в портфель и пошел разбирать вещи.

Из чемодана в комод легли три белоснежные рубашки, три пары черных штанов, два галстука, предметы личной гигиены, которые я расставил по полагающимся местам. Захватил и маскировку. Официальный наряд отправился в шкаф дожидаться подходящего дня, потрепанные жизнью штаны и выцветшая рубашка легли на комод в гостиной. Что сейчас, что во время сборов, я не отдавал себе отчет зачем взял все эти тряпки, руки работали сами по себе.

Из портфеля на прикроватную тумбу отправилась только «Американская трагедия» Драйзера с закладкой ровно на половине книги; на дне его остался лежать конверт и полицейский жетон. Достал из кармана пальто револьвер «Смит и Весен» тридцать восьмого калибра, с которым не расставался с самого первого дня, как его получил. Покрутил в руке, открыл барабан — шесть патронов. Стреляться ни с кем не собирался, носил только в целях самозащиты или запугивания, если придется. Патронов больше не было. Оружие отправилось обратно в карман.

Я переделал все, что можно. Заново сложил и разложил по полочкам вещи, понаблюдал в окно за людьми и обстановкой, походил взад-вперед по просторной гостиной, осматриваясь. Из красного тут было только покрывало на кровати, портьеры и ковер. Белоснежный диван в гостиной дополняло такое же белоснежное кресло. На письменном столе из темных пород дерева стоял стационарный телефон.

На настенных часах было девять часов вечера и пятьдесят восемь минут. Две минуты просидев на диване, дождавшись ровно десяти, я раскрыл папку на коленях и приступил к «изучению» материалов. Все, что мне требовалось — фотографии жертв с места преступления и небольшое досье.

Фотография первого трупа была плохого качества. Прямо в центре снимка, на груди жертвы красовалось белое пятно, словно в кадр попало облако дыма. Можно было разглядеть только лицо. Закрытые веки, глаза вдавлены. От лба до подбородка ножом или другим острым предметом была проведена глубокая прямая линия, и такая же от левой скулы до правой. На порезах каплями загустела кровь, на бледной коже застыли темные багровые подтеки и полосы. Их нанесли еще при жизни. Тело на фотографии было практически не видно, но я заметил, что на девушке была одежда, вроде черное платье. Пальцы правой кисти ампутированы, левая ступня тоже.

Я отложил фотографию и принялся выбирать из материалов по первой жертве полезную мне информацию. Кэйтлин Костинелли, двадцать лет, виолончелистка, играла в симфоническом оркестре в театре «Филисити». Смерть наступила в результате удушья, нет следов сексуального насилия. Вырезаны оба глаза, пальцы ампутированы, как и ступня, предположительно, топором.

Элис Стюард, двадцать пять лет, пианистка. Найдена на обочине Сьюард-Парка. Фотография была с таким же белым пятном, расположенным около головы. Здесь я мог разглядеть намного больше. На ее теле кое-где прикрытого кусками одежды живого следа не было. На изуродованном лице присутствовала вертикальная и горизонтальная линии, и добавилась одна диагональная. Начинаясь от правого виска, проходя через глазницу, она заканчивалась углом нижней челюсти. Порезы стали глубже. Правый глаз вытек, левый вырезан. Ампутированы пальцы левой руки. Живот вспорот. Сердце вырезано, селезенка разорвана от удара тупым предметом, на остальных органах тоже отмечались повреждения от ударов. Оставшиеся на ее теле клочья одежды явно говорили о совершенном надругательстве, что и подтверждалось в отчете. Но смерть по-прежнему наступила от удушения.

Третья и пока что последняя, Джейн Доу. О ней ничего не известно, не оказалось и фотографий. Погляжу на нее в морге. Не сложно было догадаться о роде ее деятельности, это определенно что-то творческое. И лет, должно быть, двадцать.

Не успел отложить последнее фото, как за спиной раздался женский крик. И не один.

Я развернулся назад. Две девушки испугано кричали друг на друга, а заметив мое ничего не выражающее лицо, вдруг замолчали. Я помахал им рукой, приветствуя важных гостей, как в тот же миг они обе взорвались, залив меня своей фантомной кровью. Вместо девушек теперь предстали два трупа и разбросанные по всему номеру оторванные конечности. Кровь была по всюду, стекала с потолка густыми ручьями. Отель полностью оправдал свое название в этот момент. Воздух наполнился сладким карамельным запахом. Так для меня пахнет кровь.

Я подошел к трупу, лежащему на моей кровати, и узнал в них жертв с фотографий. Сейчас я видел Кэйтлин Костинелли, некогда красивую итальянку. Приготовился внимательно осматривать тело. Раздвинул веки, обнаружив пустые глазницы. Хирургическая работа, аккуратная и, можно сказать, чистая. Как и порезы. Над ней действительно работали скальпелем. Присмотревшись к широкой сине-багровой линии на шее, я обнаружил след от круглой металлической пряжки на гортани. Бархатка. Под ногтями осталась грязь, как мне изначально показалось. Выцарапав содержимое из-под ногтей, я убедился, что это черный бархат. Спустился к голени, которую покрывал некроз. Ступня отрублена острым топором, края раны ровные и четкие. Срез костей ровный; но можно было увидеть надруб и трещину. Работа, как и предполагалось, топора. Мясницкого.

Вторая лежала на полу. Я только потянулся к трупу чтобы сравнить повреждения, как голова взорвалась. Моя. Как будто мне прописали сильный подзатыльник белоснежным креслом.

Солнечные лучи коснулись век. Я очнулся лежащим на диване лицом на закрытой папке. Фотографии оставались разложенные на полу, только уже засвеченные до невозможности. В комнате не валялись трупы, что меня ни тогда, ни сейчас не удивило. Настораживало, что меня нахальным образом попросили не разглядывать такие важные улики и погрузили в коматоз до утра.

Короткая стрелка подрагивала на цифре восемь. Умывшись, я взглянул на себя в зеркало. Увидел черные синяки под глазами, словно меня измазали тенями и растушевали. Они не стирались водой, не размазывались пальцами. Ну, хоть не мешки.

Положив папку в портфель, я наскоро оделся и выбежал к машине. Надеялся начать день в прекрасной компании себя и меня, но заметил рыжую зевающую голову за рулем. Полагаю, не в этой жизни. Джереми испугано глядел на меня, хотел было спросить о моем самочувствии, поинтересоваться, как я отдохнул, узнать про темные круги, задать кучу разных вопросов по делу и не только. Я пресек эту словесную атаку одним только взглядом и скомандовал куда ехать.

Обилие серо-песочных высоток по обе стороны дороги поражало все больше и больше. Эти каменные берега сплющивали мою голову. Хотелось спрятаться под землю, закрыться в номере отеля и никогда не выходить. Взять билет домой и никогда не появляться здесь. В Чикаго слишком неуютно. В Чикаго слишком много крови и боли.

Машина завернула на парковку судебно-медицинского бюро. Джереми, на свой страх и риск решил разрезать тишину.

— Можно ли пойти с вами?

— Труп в живую видел?

Джереми замялся:

— Я здесь впервый раз.

Джереми был как раз из тех людей, кто верит в розовых единорогов, будет искать лепрекона и его горшок с золотом, спрятанный в конце радуги. Он какой-то слишком мягкий для этого мира и для кошмаров, идущих в комплекте с жестокой реальностью. Пусть я видел Джереми второй раз в жизни, но первое впечатление о нем сложилось именно такое. А оно никогда не обманывает.

И? Ты уверенна, что он мне нужен?

«Возьми его с собой. Повеселишься!»

— Как только почувствуешь себя дурно, сразу выходи, — подчинился я, в полной уверенности, что никаким весельем тут и пахнуть не будет. — Не доставляй никому проблем своими обмороками.

На входе никто не встречал. Пришлось вломиться и самому петлять в лабиринте, ища хоть кого-нибудь живого.

В морге было приятно тихо. До моих ушей доходило глубокое нервное, и вместе с тем предвкушенное дыхание Джереми, осматривающего каждый сантиметр. Любопытного, его будто впервые выпустили из четырех стен. В комнате отдыха мы и нашли Роберта Никсона. Вчера я бы все отдал, чтобы вместо Роберта меня встретил кто-то другой, но стоило увидеть его после стольких лет, это сухое вытянутое лицо с громадными серыми, чистыми, как слеза ребенка, глазами, вдруг осознал, что рад компании этого помешанного с уже седеющими на висках каштановыми волосами. Выпустившись из академии, Роберт решил, что его страсть — медицина. И я не удивился, когда узнал от Дэвида, что Роберт Никсон стал в окончании старшим судебным медиком. Он всегда был странным и словно рожденным именно для этой роли.

Роберт принимал пищу и умиротворенно читал газету. Когда же двери раскрылись, его глаза под круглыми стеклами очков оживились, загорелись, и, найдя меня, широко раскрылись. Именно эти нелепые очки стали объектом насмешек всех в академии. И преподаватели, и ученики издевались над Робертом. Весь негатив, направленный на него, я забирал на себя. Произносил несколько неприятных слов, как тут же переключались на меня. Не нравилось мне, что задирают человека только по особенностям здоровья, и тому, что он не в силах изменить. Разве ужасное зрение Роберта как-то мешало другим людям жить? Было опасным?

— Дэвид меня предупредил, что ко мне нагрянут важные гости, однако я не знал, что это — ты! — Роберт спешно поднялся, вытер ладони об одежду, приблизился ко мне, разведя неестественно длинные тонкие руки для объятий. Я сделал два шага назад. Роберт неловко опустил руки, но улыбка продолжала сверкать на его лице.

— Здравствуйте, доктор Никсон! — Тут Джереми показался из-за моей спины, и Роберт еще шире улыбнулся, отчего стал похож на психопата. Роберт никогда не улыбался зубами, но почему-то, когда он лыбился, его глаза выпучивались, а зрачки ползли вверх, словно сейчас закатятся.

— Мальчик мой, рад тебя видеть. Да еще и вместе с таким уважаемым человеком, — сказал Роберт, обмениваясь с Джереми рукопожатием. — Как так получилось, что вижу вас обоих?

— Дэвид приставил, — ответил я. — Вы знакомы?

— Конечно! В отличие от некоторых, я не забыл, что такое проводить время с друзьями и интересоваться их жизнью. — Он всмотрелся в мое лицо, заглядывая в него снизу, пригнувшись. — Теперь ты занимаешься этим делом?

Я многозначительно моргнул, не понимая его странности.

— Это очень хорошо. Кстати, Джереми, с чего ты вдруг решил зайти? Помню, сколько я тебя не упрашивал, не приглашал на вскрытия, ты всегда отказывался. Говорил, тебе страшно.

— Рядом с детективом не страшно, — выпалил Джереми, краснея.

— Да-а, — сощурился Роберт, осматривая меня с головы до ног. — Он такой, этот Собер. У него энергетика такая спокойная.

— Роберт, давай хоть ты не будешь тянуть время.

— Что ж, вас ожидает Джейн Доу, — торжественно объявил Роберт, открывая нам неприметную, будто секретную дверь, ведущую в секционную. Пригласил меня войти первым.

— Почему неопознанная? — Я первый вошел в узкий проход, в котором уже отчетливо прослеживался запах тухлой крови для одних, и сладкой — для меня.

— Сейчас сам все увидишь. — Роберт, потирая руки, последовал за мной.

IV

В коридоре висели белые тканевые халаты, резиновые фартуки, перчатки и прочие рабочие вещи. Роберт вырядил нас как санитаров, пригрозил нам смертной казнью, если мы занесем сюда хоть одну пылинку с улицы. Спасибо, что разрешил не разуваться.

Стоило нам зайти в секционную, сначала Джереми сразил запах, а стоило ему бросить взгляд на выкатывающееся безголовое тело Джейн, тут же припал к белой кафельной стене и слился с ней цветом. Даже волосы его побледнели.

— Потому, что головы нет! — Роберт рассмеялся на весь холодный зал.

Я откинул простыню, покрывавшую все ниже шеи, и обнаружил, что кроме головы не было рук и ног. На столе лежало только туловище. Весь живот был покрыт синюшно-фиолетовыми растекшимися пятнами. Даже можно было заметить очертания подошвы в середине гематом.

— А. — Роберт почесал затылок. — И конечностей тоже.

— Так понимаю, ничего не найдено?

— Все претензии к Департаменту полиции Чикаго, — буркнул Роберт и подошел к Джереми. — Нашатырного? — Джереми, из последних сил борющийся с тошнотой и обмороком, покачал головой, не поднимая глаз с пола.

— Иди вон.

— Я должен…

— Выйди сейчас же, если кишка тонка взглянуть людской жестокости в глаза. Твоя работа как раз и заключается в том, чтобы бороться с ней и не допускать такого, я правильно понимаю? Если недоумок папаша устроил тебя, не значит, что ты достоин этой профессии.

«А ты, Кит?»

— Бояться надо не мертвых, а живых, — подхватил Роберт, активно кивая.

Джереми медленно поднял глаза. Посмотрел минуту на обезображенное женское туловище, сделал три шага к телу.

Резко развернулся и побежал из секционной со словами:

— Я подожду вас в машине, детектив, иначе сейчас упаду в обморок.

Только дверь за ним захлопнулась, я опустил голову к трупу.

— Детский сад.

— Это довольно сильный поступок. — Роберт подошел к столу, встал напротив меня. — Знать, что сейчас грохнешься без чувств, но собрать в себе остатки сил и выйти на своих, пусть и трясущихся, ногах. А тебя я попрошу больше здесь не орать. Распороть? — Он указал на шов от шеи до паха, буквой «Y».

— Не хочу наблюдать фарш из органов. Лучше расскажи, что ты выяснил. Только без терминов.

— Гм. Ну, там, в принципе фарш и есть, все внутренние органы повреждены, за исключением сердца и поджелудочной железы — они вырезаны и украдены. Убийца сильно прыгал на животе всем своим весом. Видишь, тут и следы, ух! Насчет этого, — Роберт поочередно перевел пальцы с шеи, на те места где должны быть руки и ноги, — отрубили топором.

— По прошлым жертвам. Задушены были бархаткой? — сказал я, не подумав. — С круглой планшеткой посередине?

— С планшеткой? — Роберт очень удивился. — Круглой? Я не видел такого на других телах.

— Первая жертва, двадцати лет, была задушена именно таким нашейным украшением.

Он странно посмотрел на меня. Но я добавил, пытаясь выпутаться:

— Я не утверждаю, что задушены обе были бархаткой. Но первая, да.

— Ты не видел ее тела! А в отчете, да, я указал, что прослеживалась четкая странгуляционная полоса в горизонтальном направлении, как и на последующей, умершей от удушения. След от пряжки я бы точно заметил.

— Если же жертва имела сердечно-сосудистые заболевания, то выраженность механической асфиксии может быть минимальной или совсем отсутствовать, — монотонно заметил я, не зная, что еще выдумать, — так как сердце остановилось до остановки дыхания.

Роберт ушел в себя, продолжая смотреть на меня как на дебильного.

— Они были полностью здоровы. Никаких проблем с сердцем. Тогда бы и полосы не было, Кит. Откуда ты это взял? Тела уже переданы на захоронение, хочешь повторное вскрытие, чтобы на нас родственники всех собак спустили? Все, что сейчас имеем, это вот этот обрубок, на котором ничего не видно. — Он провел пальцем в перчатке по срезу.

— Я видел след. На снимке.

— Хочешь сказать, я настолько слепой, что вживую заметить не смог, а ты умудрился на фотографии это разглядеть? — Роберт демонстративно подтянул очки.

«Проболтался? Ха-ха-ха-ха-ха!»

Пожалуйста, заткнись.

— Знаешь, опустим это. Меня больше интересуют порезы и срезы. Чем их нанесли?

— Этим — порезы, — Роберт с гордостью положил на грудь трупа скальпель. — А отрубали мясницким топором. Но его у меня нет.

— И глаза вырезали скальпелем?

Он с широкой улыбкой кивнул.

— Как думаешь, убийца может быть связан с медициной? — я поддался к нему. — Например, быть судмедэкспертом или патологоанатомом?

— Или мясником. — Роберт придвинулся ко мне, перегнувшись через труп. — Думаешь на меня?

— А ты мог бы это сделать?

— Ты же знаешь, что нет. — Он осмотрел тело. — Если тебе интересно мое мнение, то я думаю, что тело стоит укатить в холодильник немедленно. Оно уже источает запах. Так что, осматривай поскорее все, что тебе нужно.

Осматривать, по сути, было нечего. Самое интересное просматривалось на лицах жертв. Все же, я обошел труп со всех сторон. Руки были ампутированы до локтя, а ноги выше колена. Срезы были идентичны с первой жертвой, которую мне довелось осмотреть.

Придется трогать.

Как только пальцы через перчатку соприкоснулись с окоченелой плотью, я увидел то, что и полагалось.

На затертом кафельном полу, почти подле ног Роберта, отошедшего к стене, лежало нечто в женском платье. Остатки ног, рук и шеи были прекрасно видны; из них фонтаном била кровь, заливая все вокруг, даже Роберта, который и не подозревал, какой сюжет мне открылся. Когда «нечто» вдруг зашевелилось, поползло ко мне, скользя культями по гладкой поверхности, распластывалось на своей же крови, но потом опять силилось приподняться на остатках конечностей, и продолжало двигаться, окропляя все вокруг кровью, мне стало крайне мерзко наблюдать это. Впервые за службу. Однако, его движения и одновременно завораживали. По мере приближения туловища, приближались ко мне шипящие и булькающие звуки, утопающие в пузырях крови.

Оно силилось мне что-то сказать.

— Кит?

Я стал наклоняться к телу, которое доползло до моих ног, чтобы расслышать хоть что-то. Но, вовремя заметив, что ко мне подходит обеспокоенный Роберт, убрал пальцы с трупа, и ожившее туловище пропало.

— Приступ мигрени. Можешь закатывать в холодильник.

— Да, вид у тебя и правда… больной. — Он уставился на мои синяки под глазами. — Подожди, я провожу тебя.

Выйдя в знойный сентябрьский день, я увидел Джереми, стоящим у машины; он был расстроен, погружен в мысли, и даже не заметил нас. Стоило Роберту заговорить, Джереми рефлекторно повернул голову к нам, и тут же, одернув себя, поднял голову к небу, наблюдая за облаками.

Длинные костлявые пальцы схватили меня за локоть и резко оттянули влево. Роберт не дал мне наступить на коричневого продолговатого жука с усами-антеннами. Все такой же.

— Завидую твоей работе. Всегда так тихо. — Я остановился на ступеньках, наблюдая за ползущим по своим делам жуком.

— В этом я согласен, — Роберт рассмеялся, прикурил. Задумчиво уставился на этого же самого жука. Он быстро перебирал тонкими зазубренными лапками, спасаясь от нас. — Да только иногда как захочется с кем-то поболтать часами, а никого и нет. Только я и трупы. Чем старше становишься, тем быстрее возрастает потребность говорить. Толи хочется поделиться своим опытом, толи быть уверенным, что не сдохнешь в одиночестве. Это, наверное, и есть кризис среднего возраста. Кто-то вдруг разочаровывается в том, чем всю жизнь занимался, находит себя в чем-то новом, кардинально меняется, делает то, на что никогда не решался…

— Убивает, — предложил я.

— Убийцами не рождаются, а становятся, да. Ну, тут уж кому как повезет. — Он повел рукой с зажатой сигаретой. Пепел упал на мысок его туфли. — Разве вся прелесть в том, чтобы оставаться таким же человеком, каким был вчера? Разве интересно жить, когда ты годами не меняешься?

Это явно был камень в мой огород.

— А с Джереми тебе стоит быть помягче. Он все же сирота, пусть и при живом отце. Дэвид только спал и видел, на кого бы его повесить. И хорошо, что на тебя. Ты можешь многому его научить, а он, в свою очередь, научит еще десять человек. Того и глядишь, наша полиция станет лучшей в мире.

— Я спешу, Роберт. Спасибо тебе.

— Да за что же? — рассмеялся он. — Надеюсь, мы здесь больше не увидимся. Но я не прочь встретиться с тобой в неформальной обстановке. Ты, я, Дэвид, а?

Если я сейчас же не уйду, то останусь до вечера слушать тирады Роберта. Поправив шляпу, я развернулся к машине, махнул Джереми; он в мгновение ока оказался за рулем. Только опустившись на сидение, я велел ему уезжать отсюда как можно быстрее, закрывая дверь на ходу. Роберт наблюдал за нами в полном недоумении, застыв на том же месте, где я сбежал от него.

— Вы не могли бы закурить? — спросил Джереми, сбросив скорость, когда мы отъехали на приличное расстояние. — У меня в носу и во рту стоит этот убийственный запах. Ничем не перебивается.

Я исполнил его просьбу. Пришлось приоткрыть окно, иначе дым выел бы нам глаза.

Мне страшно не хотелось ехать на ковер к Дэвиду и трепаться с ним часами. Но приказ есть приказ. Джереми был очень сосредоточен на дороге или же, правильнее сказать, на своих мыслях. На нем не было улыбки, яркий рыжий цвет волос превратился в русый; веснушки, усыпавшие все лицо, больше походили на капли грязи; большие зеленые глаза стали карими и потеряли живость. Уж не знаю, почему терзалась и рвалась его душа, от моих ли слов или от других переживаний. Мое присутствие сыграло на нем? Что поделать, такая у меня аура, или как его там, энергия, пусть.

До самого департамента никто из нас не проронил ни слова. На мой вопрос, не соблаговолит ли он пойти со мной, Джереми ответил, что подождет здесь и отвернулся к окну. Мне-то все равно что у него творится в душе и в голове, но пока Джереми со мной, не хочу, чтобы он терял время, просиживая штаны в обиде. Я протянул ему материалы дела.

— Ознакомься. Соберешься блевать — куда угодно, только не на фото, хоть на них мало что видно.

V

Я поднялся к кабинету, но не успел открыть дверь, как она с неимоверной скоростью распахнулась, прошла в дюйме от лица и чуть не слетела с петель. Из кабинета Дэвида выскочил мужчина, раздраженный до ужаса и вместе с этим в глубочайшем отчаянии. Дэвид же стоял у окна с нервным видом и трепал пальцами окурок. Я постучал по двери, нехотя вернувшейся на свое место.

— Я же сказал тебе идти на х… — Дэвид вздрогнул. — Господи! Что с тобой?

Я оставил его без ответа. Шеф проморгался, привык к новой версии моего лица. Пригласил садиться, и опять повернулся к окну. В комнате стояла духота и жара из-за недавнего скандала. Мне пришлось снять шляпу и пальто. Откинувшись на кресле, я уперся взглядом в спину Дэвида. Он глубоко задумался. Я решил не отвлекать его, закурил, наслаждаясь каждой секундой тишины.

— Прости, Кит, что так встречаю. — Дэвид повернулся ко мне после пятиминутного молчания.

— Что тут было?

— Увольнение. — Он махнул рукой и сел за стол. — Ну, насмотрелся на мясо?

— Ничего интересного.

Дэвид вперился скучающими пустыми глазами в мои. Если бы кто-то сейчас увидел эту картину, подумал бы, что мы телепатически общаемся. Только никаких слов в мою голову сейчас никто не передавал. Я хлопнул по столу что есть сил. Не сомневаюсь, что хлопок разнесся по всему зданию.

— Я здесь не для посиделок. В свои думы погружайся где-нибудь за пределами рабочего места.

— Да, ты прав. — Дэвид провел ладонями по лицу. — Говори, что у тебя.

— Сначала хочу узнать твои предположения.

— Кто бы это ни был, он определенно псих. Вижу, тут мы оба согласны. И, предвосхищая твой вопрос, мы проверили все лечебницы для душевнобольных. За последние полгода никто не сбегал и не выписывался, наоборот, очень много людей поступило в такого рода заведения. Оно и понятно. Что в мире творится…

— Не отходи от темы.

— В общем и целом, эта вошь ходит среди обычных мирных граждан. Очень может быть, что даже ничем не выделяется. С нашей же стороны тоже не выявлено никаких побегов, а все, кто были освобождены, проверены на два раза, пусть сидели за разбой, грабежи, надругательства. И не тебе ли говорить, что за похожие преступления, убийства с расчленением — сразу казнь. Так что, всех, кто как-то мог быть связан с этим делом уже съели черви. Он просто взял и появился из ниоткуда.

— Говоришь в единственном числе. Не думаешь, что в этом замешана мафия?

— Ох, нет… навряд ли… — Дэвид замялся и отвел глаза. Щеки слегка покраснели. — Просто мы с ними, понимаешь, на короткой ноге.

— Хочешь сказать, берешь взятки?

— Я лишь закрываю глаза на нарушение закона Волстеда.

— Уверен, что только на это? Тебя посадят.

— Никто меня не посадит, Кит. И если это и произойдет, то не в скором времени, уж точно.

Я не переживал за него. У каждого своя судьба. Но, если Дэвид сам того не зная, прикрывает преступника, я сам лично казню его.

— Орудие убийства, части тел? Что по ним?

— Мы проверили все мясные лавки, но ничего. Фрагменты тел пока не найдены.

А искали хоть? Я все смотрел на него, пребывая в смешанных чувствах. Меня поражал этот город — расцвет преступности, подкупленная полиция, которая даже пальцем пошевелить не может или не хочет, полный хаос на улицах. Одно ясно, никому нельзя здесь доверять, да я и не собирался. Но разве один Дэвид виноват в коррумпированной полиции?

— Так как у некоторых жертв отсутствуют органы, — заговорил я, — к тому же не найденные, я предполагаю, что их продали. Что касается конечностей, то их тоже могли продать на опыты или проведение ритуалов каким-нибудь племенам.

В Новом Орлеане последователей культа Вуду, поклонявшихся духам Лоа, тьма-тьмущая. Не сказал бы, что все их обряды были безобидные. Начиная от заколки животного и последующего его поедания, заканчивая странными куклами, вольтами, где главный ингредиент — органический материал человека, и не обязательно живого, будь то кровь или растопленный жир вместо воска.

— Однако, части тела могли и не продаваться. Их могли съесть.

Мне были знакомы и культы, в которых процветал каннибализм. Зрелище довольно интересное. Поедание каждого органа имело прямое значение. Съел легкое — вылечился от чахотки. Съел мозг — перенял жизненный опыт некогда живущего. Неважно в каком виде приготовишь его, но для лучшего эффекта необходимо съесть сырым. Конечно, не во всех племенах было так. Некоторые съедали своих соплеменников, родных, прикрываясь «высшим актом почитания, безусловной любви и преданности». Но все это было где-то далеко. Я не думал, что в Чикаго может происходить что-то подобное. В любом случае, других мыслей у меня не было.

— Житье-бытье с племенами дает о себе знать. Каннибализм… — Дэвид закрыл голову в ладонях, — на какие ужасы способны люди в двадцатом веке.

— Перестань. — Я встал, заходил по его кабинету. Дэвид не возразил. Подошел к стене, к висящей доске с прикрепленными фотографиями, вырезками из газет. Тут все было хаотично переплетено между собой серыми нитками, да так толсто, что едва удавалось разглядеть лица гангстеров, выходящих то из машины, то из увеселительного заведения, а прочитать мелкие буквы на клочке газетенки вообще не представлялось возможным. — Они убивают тех, кого ты поклялся защищать. Как там, «мы служим и защищаем»?

— Это тебя не касается, — буркнул Дэвид. — Уйди оттуда ради Бога!

— Меня касается то, почему в этом кабинете как трофей висят мафиозники, а не те зверства, которые ты на меня перебросил.

— Потому что людей мало, а нераскрытых дел до кучи. — Он угрожающе надвинулся на меня. Костяшки пальцев, сжатых в кулак, побелели от накатывающей злости. — Собрался поучать меня? Капитана? На моих плечах знаешь сколько таких висяков? Мне нужен быстрый результат, который под силу только Киту Соберу, уж не знаю какой у него секрет. А, между прочим, у Дэлайна есть много информации, но ваше величество сбежало от него!

— Думаешь пост отражение качества твоей работы и правильно расставленных приоритетов? Дэлайн мне противен. Раз он такой молодец, почему же не принес хоть палец?

— Так что ты тут стоишь и изображаешь из себя умного? Работай! Показывай в который раз, какой ты! — Он вознес руки к потолку.

Дэвида распирала ярость. Нравилось мне его доводить поучениями, что поделать. Все же, решил не усугублять свое положение.

— Не припоминаешь каких-то важных событий для города за последние полгода?

— Спросил. Тут каждый день как гражданская война. Может Джереми что-то знает. — Дэвид вдруг насторожился. — А где он? Не говори, что убил его.

— Он пожелал остаться в машине.

Дэвид подошел к шкафу для одежды. Вытащил из него аккуратно сложенную темно-синюю форму, фуражку, значок, и торжественно подал мне все это добро.

— Не давай ему револьвер. — Дэвид забарабанил по столешнице пальцами. — Черт знает, как он сдал экзамен по стрельбе, но, когда в его руках оружие, он трясется как мокрая кошка. — Придвинул мне листок с карандашом. — Напиши свой адрес и номер, на который я могу позвонить. Если у тебя все, то не смею задерживать.

Тучи затягивались над городом монолитной серой плитой. Мне под ноги упали первые капли собирающегося дождя. Нет, ливня. Я поспешил до автомобиля. Джереми сидел в той же позе, что и час назад — меланхолично-драматично склонив голову к стеклу.

— Подарок от папочки.

Открыв дверь я первым делом просунул в салон его форму, чтобы ее не намочило. Джереми скривился в улыбке, но положил ее на колени. Взял значок, провел по нему большим пальцем.

Только я скрылся в салоне, как раздался гром. Ливень водопадом ударил по крыше. Ничего нельзя было разглядеть кроме водяной стены, окружающей нас с четырех сторон. Гроза с Нового Орлеана добралась до Чикаго?

Погода, под стать настроению Джереми, заперла нас в груде металла и, видимо, не собиралась отпускать в ближайшие полчаса. Мы оба тоскливо косились в окна на происходящее. Я подумал о том, какого сейчас тем бездомным, которых застал этот холодный осенний ливень.

— Он хоть спрашивал обо мне? — спросил Джереми, загипнотизированный линиями значка.

— Вспомнил под конец нашей встречи.

Джереми холодно усмехнулся.

— Я приехал сюда не решать ваши семейные проблемы. Поговорите.

— Если бы отца это волновало. Он обо мне не переживает. Сбагрил на ваши плечи и рад.

— Поэтому и не переживает. Дэвид знает, что со мной ты в безопасности.

— Вы ничего не знаете, мистер Собер, — вздохнул Джереми.

— И не хочу. Мне не интересно. Ты, кажется, забыл о правиле тишины.

Ливень и не думал прекращаться. Наоборот, набрал силу. Еще немного и крыша продавится под напором воды и лопнет.

Может Джереми упорно учился, чтобы стать достойным своей профессии, и к отцу пошел только в надежде, что он всему научит, как и полагается отцам. Никто не идеален, у всех есть свои слабости и страхи. Это нормально. По-скотски было давить на них, и насмехаться. Я никогда не думаю, прежде чем сказать что-то. Никогда не говорил приятных слов.

Погода специально запрещала мне избегать Джереми, всем своим видом показывала, что не даст сдвинутся с места.

И что ты хочешь?

Нет ответа. Но я догадывался, что она требовала сказать два слова:

— Извини меня.

Все внутри покоробило. Стало даже почти что страшно. Не от возможной реакции Джереми, а от самого себя. Не в моей натуре было просить прощения за себя, допустить лишь мысль об унижении, но почему-то перед ним я полагал должным принести извинения.

Джереми улыбнулся и начал возвращаться в реальный мир, понемногу окрашивался в свои натуральные цвета.

— О чем вы? — Он вдруг неподдельно удивился. — Вы сказали именно то, что мне было нужно, у меня и в мыслях не было обижаться на вас; никогда не извиняйтесь передо мной, я понимаю вашу прямолинейность. Меня просто гложет одно… У меня есть любимая. Моника. В свете последних событий, я места себе не нахожу. И как увидел тело… Я не переживу если с ней случится что-то подобное.

— Сколько ей лет? Чем занимается?

— Двадцать один, как и мне. Работает экскурсоводом в музее естественной истории. Удивительное и интересное место! Мы там и познакомились, полгода назад. Как только увидел ее глаза, ее стан, с каким увлечением она рассказывала про чучела животных, сразу же забыл, как дышать. Я сразу понял, что она…

Бла-бла-бла. Джереми напрочь забыл о правиле тишины, пустился трещать о девушке своей мечты. Я погрузился в себя, представляя ее образ в голове. Хрупкая, в больших круглых очках, волосы аккуратно затянуты в хвост, длинные юбки, закрытые руки. Серая мышка. Она не тянет на следующую жертву. Как минимум не подходит по возрасту.

— Изучил дело? — прервал его я. — Тогда должен знать, что она не подходит под критерии.

— Да, но все равно! Как минимум она женщина, она беззащитна. Она — моя любимая женщина и эти жуткие мысли, хочу я или нет, едят меня. Но, вам может сложно понимать чувства, я ни в коем случае вас не хочу задеть! Просто, по вам видно, что вы… с вами…

Я смотрел на него не отрываясь. Скажет или нет?

— Ах, забудьте! Только не смотрите на меня так, такими глазами, — завертелся Джереми. Ни вчера, ни сегодня мой взгляд не изменился. Он никогда не меняется. Каждый лишь видит в нем то, что хочет. Или боится того, что в нем отражается. — Становится страшно, что вы меня изобьете.

— Насчет материалов, — продолжил Джереми, передавая мне папку, — вы меня обманули. Фотографии достаточно хорошего качества, все можно было разглядеть. Слава Богу, меня почти не тошнило. Отец работал с мясными лавками, и, как мне известно, ничего не нашли.

— Помнишь точки на карте? Назови мне все паршивые места рядом.

— Четыре бара, и думаю, они-то вас и заинтересуют. — Джереми крутил глазами, словно карта материализовалась перед ним. — Рядом с такими местами как раз существует высокий индекс преступлений. Особенно, когда три из них как раз для маргинального слоя общества.

Ну и слог. Я вытащил фотографии. Джереми нехотя, но снова бросил на них взгляд. Потом на меня.

— И точно. Видимо, слишком устал вчера вечером. — Я смотрел на белые зернистые пятна по всей фотографии, которых стало еще больше. Предвестники. Я и забыл, что давненько не был с так долго с кем-то. — Три из четырех, ты сказал. А четвертый?

— Элитный, — начал Джереми и заткнулся. Впился глазами в небо. Оно неожиданно быстро прояснялось. Тучи бежали за горизонт, ища новую жертву. Я порадовал погоду и ту, что ее наслало. — Что прикажете? — Джереми положил руки на руль, пребывая в полной готовности.

— Прокатимся по городу.

— Предлагаю сначала пообедать. — Мотор мягко заурчал. — Тут недалеко есть кафе, там подают вкуснейшие блинчики. Я их просто обожаю! — Джереми завертелся на сидении. — Вы как? Надеюсь, не против?

— Как ни странно, я тоже их люблю.

VI

В закусочной был аншлаг. Мощный ливень загнал в узкое прямоугольное помещение человек сто. Только он сам уже прекратился, а люди и не думали отрываться от еды и увлекательных разговоров. Три официантки, порядком вымотанные, с растрепавшимися прическами, бегали от одного угла в другой, в последний момент огибая посетителей.

— Ого! — Джереми ошарашено оглядывал обстановку. — Мы можем заехать в другое место. Не хочу, чтобы вам было дискомфортно.

Прям по мановению волшебной палочки от дальнего стола отделились двое женщин. На двух персон. Почти в углу.

«Разве интересно жить, когда ты годами не меняешься?» — возник в голове голос Роберта.

— Переживу.

В ожидании заказа мы провели минут двадцать в полном молчании. Правда, Джереми так и распирало что-то у меня спросить. Он не сводил с меня глаз, непонятно какую цель преследуя. Ему было интересно меня рассматривать или Джереми хотел таким образом залезть в мою голову и узнать обо мне больше? Только официантка, запыхавшись до невозможности, поставила два блюда, и два стакана с соком, я спросил:

— Что тебя интересует?

— Как вы так живете… ну, без эмоций? Мне было бы сложно не улыбаться.

— Обычно.

— Это правда жутко выглядит, вы не подумайте, я не хочу вас обидеть! Просто впервые встречаю человека, на лице которого шевелятся только глаза. И говорите вы, почти не раскрывая рта. На вас словно натянули маску.

— Закапывай себя больше.

— Мистер Собер, мне просто интересно узнать вас! — взмолился Джереми. — Не думайте плохо, пожалуйста.

— То, что тебя ко мне приставили, не значит, что мы друзья и будем откровенничать. Как только поймаю убийцу, я уеду и забуду о всем, что здесь происходило.

— Как скажете, — кивнул Джереми. — Ах, да, правило тишины.

Джереми самозабвенно принялся уплетать еду за обе щеки. А я не мог расслабится. Громкие голоса отовсюду. Скрип приборов по тарелкам. Разные одеколоны смешивались в один удушающий запах, пропитавший воздух насквозь.

Дыхание, трение листков плевры о ребра. Стук каблуков, шорох юбки. Шуршание пиджаков и рубашек при вздымании груди или движении. Склизкий звук, с каким расходятся губы и открывается рот, удары языка по зубам, зубов об зубы. Звуки все нарастали и нарастали. Забивались в уши, отбивая чечетку на маленьких косточках.

Стены сдвигались. Потолок поехал вниз, а пол — вверх. Все меньше и меньше пространства. Люди все ближе и ближе, они облепят меня, будут касаться…

Тяжело дышать.

— Расскажи о себе, — попросил я. — Может тогда и я чем-то поделюсь.

Джереми чуть не подавился от такого предложения.

— Я… я даже не знаю с чего начать.

— Говори хоть что-нибудь, черт тебя побери.

Мне необходимо слушать его голос. Переместить фокус на него, иначе я точно задохнусь.

— Мне не дают работать, мистер Собер. Я понимаю, какого вы обо мне мнения, я это почувствовал сразу. Но, может вы ко всем так относитесь. — Он отставил тарелку. Положил руки на стол, начал трепать свои пальцы. В свою очередь я смог приняться за пищу. — Тюфяк, да, тряпка, и все потому, что опыта у меня нет. Я готов ко всему, я бы взялся за все порученное с должным усердием, но отец… шеф мне не дает ничем заняться, кроме как сидеть в архиве и перебирать бумажки, не назначил на патруль, который я обязан отпахать три года, чтобы познакомиться со спецификой работы. В общем, все мои радужные мечты разбились о суровую реальность. Да мне даже платят половину, а не как положено…

Джереми продолжал балаболить, но я уже не особо слушал. Объектом моего удовольствия стало пышное упругое тесто блинов, разрывающееся под напором вилки. Это успокаивало.

Разговаривать Джереми нравилось. Видимо, у всех Харли на роду написано бесить меня своим незакрывающимся ртом.

— Если ты думаешь, что получишь какой-то опыт работая со мной, рекомендую уйти прямо сейчас, — вклинил я свой голос сквозь его. Джереми захлопал ресницами. — У меня другие методы раскрытия преступлений.

— Вы можете мне показать, как вы…

— Я сам не знаю, как работать в полиции. Я числюсь сотрудником, но я так же независим; меня может запросить кто угодно и откуда угодно, почти как частного детектива. Я не пишу отчеты, не сижу в архивах, не участвую в опросе свидетелей. Меня назначают на дело, я расследую его в одиночку, и так, как считаю нужным. В Новом Орлеане привыкли к такому положению дел и не учат меня, как надо работать. Главное — от меня есть толк. — Я смочил горло, осушив стакан. От такого количества слов оно намертво засохло. — Чтобы научить тебя моим методам, ты должен был родится мной.

— У вас и правда талант! — Джереми заулыбался, и я только сейчас обратил внимание на впадины на щеках. Кто бы говорил про мышцы лица. — Работая с гениальным человеком, опыт хочешь не хочешь появится, да какой! Вы себя недооцениваете.

— Не подлизывайся ко мне. — Я закончил трапезу. — Что касается моего лица, я не выражаю эмоций не потому что не хочу, а потому что не могу. Ничего не чувствую, чтобы хоть что-то выражать. — Поднялся. — Ты просто хочешь работать со мной. Не ради опыта, и не потому что так сказало начальство.

— Вы интересная личность, и, учитывая, что мне одному представился шанс побыть с вами в паре, я не хочу его упускать. Рядом с вами я дышу воздухом, а не затхлой архивной пылью. Как я могу не хотеть работать с вами? — Джереми тоже засобирался.

— Обед за твой счет, — сказал я, спешно покидая ад наяву. Но еда здесь вкусная, не спорю.