Бесполезные ископаемые

Руслан Бекуров

Эта книжка о городах и рефлексирующих неудачниках. «Истории? Приключения? Нет у нас никаких историй и приключений».

Плоская как доска

— Смотри-ка, плоская как доска!

Луис — такой. Пялится на девушек, отпускает сомнительные шутки. Говорит, что девушки любят, когда им грубят. В такие моменты мне стыдно за него. Или, наверное, больше за себя: я-то с ним, поддерживаю разговор и даже смеюсь над его избитыми скетчами.

— Черт, Луис, ну на фига! Она же слышала!

— А что такого-то? Если хочешь знать, «плоская как доска» — это комплимент!

Ночь. Мы торчим на веранде бара Kirk. Плоская как доска девушка сидит через два столика от нас. С ней — типец в желтом кардигане. Смакуют коктейли и болтают. Луис допивает вторую кружку Berliner Kindl, берет сигарету и идет к ним. Я вижу, как он спрашивает что-то. Желтый кардиган протягивает зажигалку. Через пару минут мы уже с ними — распиваем бутылку холодной водки. Пить водку с берлинскими девушками — беспроигрышный вариант. Луис это знает.

— Как тебя зовут? Я Луис! А это мой друг Хетаг.

— Я Берта! А это Николас.

— Берта, в моих краях таких, как ты, называют богинями, — мурлычет Луис.

Как-нибудь я честно скажу ему, что он тупица.

— Прелесть! И в каких таких краях скучных немецких девушек называют богинями?

— Канада!

Луис любит свою страну. В этом нет сомнений.

— Ну а ты, Хе…

— Хетаг.

— Ну а ты, Хетаг, откуда?

— Из Владикавказа.

— Это где?

— В России.

— Как бы меня называли в твоих краях?

— В моих краях тебя бы называли немкой.

— Ух, так ты русский? — это уже оживился Николас.

— Николас пишет диссертацию о свободе слова в России, — объясняет Берта.

— Нет, я осетин, — отвечаю я.

— Но паспорт-то у тебя российский?

— Российский.

— Тогда ты русский!

— Нет, Николас, я осетин.

— Ладно, скажи мне честно: есть ли в России свобода слова?

— Есть. Люди болтают, что хотят. В газетах тоже полный порядок. Вот только мы свободны от свободы слова.

— Как это?

— Ну, например, министр ест детей. Об этом пишут, снимают репортажи. Люди выходят на улицы. А министру плевать. Сидит себе и рассказывает о том, что есть детей это нормально и даже полезно.

— Черт, кажется, у них там полная задница со свободой слова! Берта, представляешь, министры едят детей! — это Луис, продолжается вечер канадского юмора.

— Типа того. Такие уж мы, русские. Пьем водку, играем на балалайках и едим детей. А ночью спим с медведями. Так теплее.

В какой-тот момент я понял, что пью один. Николас испарился. Луис и Берта танцевали. Целовались под Sunday Morning Лу Рида. Луис — профи в таких вещах. Знает, что, как и когда сказать. Не такой уж он и дурак, этот Луис.

Спать мне пришлось в гостиной. Луис любит валяться с девчонками в моей комнате. Там, видите ли, романтичный вид из окна.

Я лежал на диване и пустыми глазами смотрел ток-шоу об ожирении. Трехтонная женщина рассказывала о себе: «Понимаете, у меня семь дипломов!»

— Семь дипломов? Когда же ты жрала?

Скрипнула дверь — это Берта. Как пишут в дурацких журналах, из одежды на ней были только розовые трусики. Идиотская фраза, конечно, но нельзя же сказать, что девушка голая, если она в трусиках? «Полураздетая» — тоже не то. К тому же у Берты действительно были розовые трусики. Розовые трусики, большое сердце и маленькие груди.

— Хе…

— Хетаг.

— Хетаг, извини, а где тут ванная?

Из ванной Берта вышла уже в джинсовой рубашке.

— Нашла ее в корзине, — сказала она.

И еще она сказала, что не хочет спать с Луисом. Он ужасно храпит и не дает одеяло.

— Спи здесь.

— Ну, не знаю. Слушай, а что такое «немка»?

— Ну это German girl. Или German woman. Без разницы.

— Странное слово.

— Хочешь водку?

— Водка с берлинскими девушками — беспроигрышный вариант?

Мы пили водку с черешней и смотрели Somewhere Софии Копполы.

— Слушай, Берта, а ты хотела бы изменить свою жизнь? Ну как изменить — понять, что полжизни занималась фигней, и в ту же секунду измениться?

— Измениться и изменить жизнь — как бы разные вещи.

— Ладно, тогда такой вопросик. Чего бы ты хотела больше — измениться или изменить свою жизнь?

— Подожди-ка, а я разве сказала, что хочу и то, и другое? Если честно, даже не думала что-то менять в своей жизни. И уж тем более — изменяться. Я нравлюсь себе. И жизнь моя мне очень даже нравится.

— Что же тебе конкретно нравится в твоей жизни?

— О господи! Не знаю. Ливень нравится. И то, как пахнет после него, тоже нравится. И даже ты мне нравишься. Вот такой, как сейчас, — пьяный в три ночи.

— То есть ты довольна?

— Наверное. Мне не о чем грустить. У меня было фантастическое детство в том маленьком курортном городке на берегу моря. И мама с папой не мешали. Я влюблялась (это уже было немного позже). Я бросала, и меня бросали. Но даже это я не хотела бы менять. Потому как, когда тебе плохо, в этом есть что-то хорошее.

— Когда тебе плохо, в этом есть что-то хорошее? Чушь какая!

— Именно так! Что-нибудь еще?

Я дал ей подушку. Она легла на диван. Я накинул на нее темно-синий плед.

— Хочешь футболку? — мне казалось, ей было не очень комфортно в этой джинсовой рубашке. — Или спи голая — я не буду тебя лапать.

Я и не лапал. И спал нормально. Берта не занимала много места. Она была плоская. Как доска.