988

Роман Казимирский

Языческое прошлое Киевской Руси никогда не было специализацией Марселя Ивановича, доцента исторических наук одного из столичных вузов. К сожалению, именно в этот период его и забросила чья-то злая воля. Как выжить городскому жителю в новых условиях? Или, может быть, лучше спросить по-другому: захочет ли он возвращаться? Славянское фэнтези перенесет читателя во времена князя Владимира и крещения Руси, когда волхвы еще представляли грозную силу, с которой считались все без исключения.

Роман

Глава первая

— Так, говоришь, иначе будем жить? И что же, князей не будет у нас? А кто управлять станет? Само собой все наладится, что ли? — Мефодий недоверчиво хмыкнул и покосился на остальных: поддержат ли?

Собравшиеся в питейной избе мужики сидели с хмурым видом — судя по всему, им было не до смеха. Даже виночерпий, этот розовощекий здоровяк, молча смотрел перед собой, раздумывая о чем-то. Не дождавшись ответной реакции, Мефодий снова обратился к рассказчику:

— Добре, пусть так. А поклоняться кому будем? Неужто и Рода забудем, и Макошь?

— Эх, знал бы ты…

Сидящий напротив него мужчина икнул и тоскливо огляделся вокруг. Сложно было сказать, что в нем не так, на первый взгляд, мужик мужиком, но он отличался от остальных — то ли выражением лица, то ли осанкой, то ли еще чем-то. Наверное, именно из-за этого к чужаку, когда он только появился в селище, отнеслись настороженно. К тому же вел он себя более чем странно — говорил на каком-то нелепом наречии, задавал неуместные вопросы, да и в остальном проявил себя как юродивый. Поэтому, когда однажды кто-то в шутку назвал его Баламошкой, всем показалось, что это имя как нельзя лучше подходит ему. Так его и стали называть. Вскоре никто уже и не помнил о том, что его, на самом деле, звали Марселем. Действительно, что за имя такое — Марсель? Будто ругнулся кто-то ненароком. Срамота, а не имя.

Со временем Баламошку полюбили, правда, никто не мог с определенностью сказать, за что и почему. Впрочем, он был совершенно безобидным и даже в чем-то полезным. Знал множество интересных историй и мог трепать языком без устали ночи напролет. К тому же за ним обнаружилась способность давать разумные советы. Например, о борьбе с вредителями, которые до его появления частенько уничтожали значительную часть урожая, или о хворях различных, хотя когда его спрашивали о том, не знахарь ли он, тот лишь отмахивался: мол, так, кое-что кое-где услышал, вот и запомнил, ничего особенного. Да много чего непонятного было в этом мужике. Первое время он часто напрашивался в помощники: кому дрова порубить, кому помочь поле вспахать — но в результате только мешал и путался под ногами. В конце концов, его попросили ограничиться советами, которые он мог давать, стоя в сторонке. Посовещавшись, сельчане пришли к выводу, что человек он нужный, так что если им придется его кормить, от них не убудет.

Правда, у Баламошки обнаружилась одна странность — иногда, выпив настойки, он пускался в совсем уж поганые россказни о том, что и когда случится. При этом его заплетающийся язык поведывал о настоящих чудесах, от которых волосы на голове не шевелились разве что у плешивого. Мол, пройдет много веков, и людям больше не нужно будет использовать свои ноги, чтобы передвигаться. Мечтательно закатывая глаза к потолку, он описывал повозки, которые ездят без лошадей, летающие ящики, в которых можно облететь весь мир, и много чего еще. Конечно, взрослые посмеивались, слушая его пьяные разглагольствования, однако они были намного интереснее разговоров о том, у кого корова сдохла или баба понесла, так что со временем подобные посиделки превратились в традицию, и раз в пару недель в местную корчму набивалось все мужское население, чтобы послушать очередную байку. Вот и сейчас, несмотря на то, что рассказ подошел к концу, народ и не думал расходиться, хотя Баламошка успел принять своё и уже начинал клевать носом.

— Так что там с богами нашими? — напомнил Мефодий. — Неужто забудем?

— Забыть — не забудем, — помотал головой из стороны в сторону мужичок. — Но будем о них вспоминать, как… Не знаю… Вот ты какие сказки своим детишкам рассказываешь на ночь?

— Разные, — Мефодий удивился неожиданному вопросу и не сразу нашелся, что ответить, но тут же горделиво выпрямился и оглянулся на остальных. — Э, о чем ты? Это бабье дело — детей сказками баловать.

— Да не важно, чье это дело, — отмахнулся Баламошка. — Пусть и бабье. Например, про Змея Горыныча знаешь сказку? Нет? Про каких-нибудь богатырей, м? Вот и всем вашим родам-перунам-сварогам место только в байках и останется. Да, хорошего мало, но что поделаешь?

— Не бывать этому! — вдруг грохнул кулаком по столу один из слушателей.

— Успокойся, Гридя, — замахал на него руками Мефодий. — Не видишь — человек пророчит? Ты не можешь сказать, что завтра в своей жизни случится, так почему твердишь о том, чего не знаешь?

— А он, получается, знает? — продолжал возмущаться здоровяк. — Зачем нам слушать его?

— Затем, что всем любопытно, — рассудительно заметил сидевший в сторонке мужик с длинной окладистой бородой. — А кому не нравится — дверь всегда открыта. Ты хочешь на свежий воздух, Гридя? Никто тебя не держит.

— Нет, я еще не допил, — проворчал мужик и, замолчав, уставился в свою кружку.

— Вот и ладно, — улыбнулся бородач и кивнул Баламошке. — А ты продолжай, милый человек.

— Да я уже все, — тот пожал плечами и попытался подняться, но зашатался и снова опустился на свое место. — Что-то я, кажется, немножко перебрал. Не встать…

— Все, мужики, сказок сегодня больше не будет, — Мефодий подхватил рассказчика, который уже готов был завалиться на бок, и постарался вернуть его в прежнее положение. — Наш пресноплюй, кажется, готов.

Собравшиеся разочарованно вздохнули, однако не стали настаивать на продолжении потехи — Баламошка то и дело клевал носом, и было ясно, что от него больше ничего путного не услышишь.

— Доведешь его до хаты? — мужик, которого здесь, похоже, уважали, поднявшись с лавки, похлопал засыпающего сказочника по спине и вопросительно взглянул на Мефодия.

— Конечно, Михайло, не беспокойся, — отозвался тот со вздохом. — Мне не привыкать. Хорошо еще, что он щуплый. Представляешь, каково было бы его таскать, если бы он был, как наш Гридя?

— И то верно.

Подхватив под руки то и дело норовящего соскользнуть на земляной пол Баламошку, мужик вывел его наружу и, шикнув на заворчавшую собачонку, потащил его по направлению к небольшой избе с покосившимися стенами. Пыхтя, он с удовольствием отметил про себя, что ночь выдалась лунная, так что было светло, почти как днем. Пнув калитку ногой, мужчина осуждающе поцокал языком: двор сказочника не производил впечатления ухоженного и мог принадлежать только такому мухоблуду, как его шатающийся спутник. Ограда держалась на честном слове, крыша избы прохудилась. Единственным участком, на который можно было смотреть без содрогания, были несколько грядок — к ним хозяин, похоже, относился с особым вниманием.

— Начнутся дожди — как жить-то будешь? — обратился он к Баламошке, опуская его на сооружение, на котором тот обычно спал.

И все же — странный он человек, подумал Мефодий, рассматривая скрепленные между собой лавки. Места ему, что ли, мало? Был бы он крупным, а то ведь тонкий, как тростинка, за косой спрятаться при желании сможет. Неодобрительно покачав головой, мужчина еще раз взглянул на бедное убранство помещения и вышел.

Как только за ним закрылась дверь, Баламошка открыл глаза и недовольно поморщился. Зря он так много пил, последняя порция явно была лишней. Наговорил всякого. Дурак, что тут скажешь. Или как они здесь говорят? Дуботолк? Это о нем. Чувствуя, что его начинает мутить, мужчина сел на кровати и сделал несколько глубоких вдохов. Однако это не помогло, и уже в следующее мгновение он бросился к ведру, стоявшему в углу помещения. Порционно отдавая ему все съеденное и выпитое за вечер, он в очередной раз пообещал себе больше никогда не прикладываться к этой коварной медовухе, будь она неладна. Пусть вон Курьян ее хлебает, раз ему так нравится. И как получалось у здешних мужиков пить, как не в себя, и при этом оставаться на своих двоих? Загадка природы.

Откинувшись, наконец, от ведра, он на четвереньках дополз да своей постели и с трудом вскарабкался на нее. Упав на спину, мужчина некоторое время старался унять колотящееся сердце и, наконец, пришел к выводу, что глаза пока лучше не закрывать. Сосредоточившись на квадрате окна, он попытался собраться с мыслями. Марсель Иванович Лавров, доцент исторических наук, декан одноименного факультета одного из киевских вузов. Тридцать девять лет, не женат. Большой человек, одним словом.

— Был, — пробормотал мужчина вслух. — Был да сплыл. Тю-тю.

Все происходящее вокруг него давно перестало казаться ему кошмарным сном — напротив, теперь он был абсолютно уверен в том, что не спит. Хотя первые несколько дней ему казалось, что в его мозгу что-то перегорело. И ведь ничего не предвещало такого поворота. Все было, как всегда: лекции, административная дребедень, чай с коллегами, куча бумажной работы, которой он намеревался заняться дома. Зашел в магазин, улыбнулся знакомой продавщице, даже отпустил какую-то новую шутку, услышанную от студентов. И вот — он уже непонятно где и когда. Сначала он подумал, что его хватил удар. Иначе как можно было объяснить то, что вместо продуктовых полок перед ним вдруг оказались заросли дикой ежевики, которая моментально оставила целую тьму зацепок на его новеньком и довольно дорогом костюме?

Он прекрасно помнил ощущение беспомощности, близкое к панике, охватившее его тогда. Единственное, что его сдержало, была надежда на то, что скорая помощь, которую, скорее всего, уже вызвала продавщица, приедет вовремя. В противном случае ему предстояло выяснить на собственном опыте, что, на самом деле, стало причиной галлюцинации — простой обморок, вызванный переутомлением, или предсмертная агония. Второй вариант ему абсолютно не нравился. Знания Марселя Ивановича о медицине всегда были очень поверхностными, так что, продираясь сквозь колючий кустарник, он искренне верил в то, что очень скоро все это кончится. Тем не менее, его еще тогда удивила реальность видения — шипы оставляли на коже весьма болезненные царапины, а изорванная одежда выглядела по-настоящему испорченной. Общую картину дополнила самая настоящая пчела, которая, недолго думая, ужалила его в щеку, отчего половина лица тут же вспухла, а глаз заплыл. Морщась от боли, Марсель подумал о том, что слишком натурально он как-то галлюцинирует. И уже в следующий момент, выбравшись, наконец, из зарослей и сделав всего несколько шагов в сторону, он застыл на месте от удивления. Рядом с ним протекала река — он отчетливо видел ее очертания, а неподалеку от нее мужчина разглядел какие-то строения. Несмотря на то, что в такой ситуации любой на его месте постарался бы поскорее оказаться ближе к людям, независимо от степени их реальности, ему почему-то не хотелось обнародовать своего присутствия. Что-то было не так. Совсем не так. Историк неплохо разбирался в географии — можно сказать, это было его хобби. Поэтому он мог бы поклясться, что все еще находится в родных краях. Река была похожа на Днепр, однако линия берега немного отличалась от той, к которой он привык. Было в ней что-то чужое и незнакомое. Село, привлекшее его внимание, также выглядело подозрительным. В первый момент мужчина не понял, что его так смутило во всем этом, на первый взгляд, идиллическом пейзаже, и только спустя некоторое время до него дошло: вокруг, насколько хватало взгляда, не было видно ни одного электрического столба. Для сельской местности, в которой он, понятное дело, оказался, это было совершенно невероятно.

Ошалело озираясь, Марсель не обнаружил ни намека на современную цивилизацию. Вспомнив о своем мобильном телефоне, он выхватил его из кармана со скоростью, которой мог бы позавидовать сам Клинт Иствуд, но уже спустя несколько секунд с раздражением засунул его обратно: устройство показывало отсутствие сети. Поколебавшись некоторое время, историк все же решил, что глупо вот так топтаться на месте, и медленно двинулся по направлению к населенному пункту, где надеялся найти помощь. Он уже не знал, что и думать. С одной стороны, Марсель не мог не заметить, что все детали были слишком четкими для глюка. С другой, это просто не могло происходить на самом деле. Почему? Просто потому, что так не бывает. Но он был деятельным человеком, так что решил пока не думать о причинах, по которым его мозг решил так соригинальничать, а просто выяснить опытным путем, насколько красочным может быть его воображение.

К его счастью, стояла достаточно теплая и солнечная погода, иначе он и представить себе не мог, как бы пробрался в своих рабочих туфлях по поразительному бездорожью, которое здесь наблюдалось повсеместно. Создавалось впечатление, будто местные веси вообще не знали такого явления как автомобиль.

— Научный прогресс, ага, конечно, держи карман шире, — бормотал Марсель, с сожалением глядя на свою обувь, которая уже покрылась толстым слоем пыли и ошметками грязи. — Кому нужны ваши нано технологии, если вы до сих пор не научились дороги строить, а? Шуты гороховые.

Наконец, достигнув окраины села, он увидел поразительно чумазую девочку лет пяти, которая, открыв рот от удивления, глазела на него, стоя у деревянных ворот, весьма оригинально расписанных каким-то умельцем.

— Привет! — помахал ей рукой доцент. — Родители дома? Мне бы…

Не дослушав до конца, девочка так стремительно бросилась в дом, что если бы ворота были закрыты, она, наверное, сшибла бы их. Проводив ее удивленным взглядом, Марсель посмотрел на себя и был вынужден признать, что его вид не внушал особого доверия. Заляпанные туфли, подвернутые до колен штанины, из-под которых виднелись желтые носки — его способ молчаливого протеста против глобализации, дебилизации и много чего еще. Картину дополнял пиджак, пришедший в негодность. Если прибавить к этому перекосившуюся от пчелиного укуса физиономию, то реакцию ребенка вполне можно было понять. Вздохнув, Марсель пожал плечами и решил, что не стоит стесняться не самой презентабельной внешности, особенно если ее причиной послужило случайное стечение обстоятельств. Подумав, что не стоит пугать ребенка, пусть даже воображаемого, он подошел к соседней избе и, не найдя ни намека на дверной звонок, несколько раз громко постучал в ворота.

— Кто? — тут же раздался заспанный мужской голос, и историк услышал, как за забором скрипнула дверь.

— Добрый день! — громко и внятно проговорил он. — Извините за беспокойство, но я немного заблудился, а мобильник почему-то сеть не ловит. Мне бы позвонить…

Ворота открылись, и Марсель осекся, непроизвольно попятившись. Над ним нависал внушительных размеров детина, выражение лица которого не предвещало ничего хорошего. На нем не было ничего надето, кроме холщовых штанов, подвязанных поясом. Мощная грудь говорила о недюжинной силе ее хозяина, и историк неожиданно заробел, вспомнив о собственных скромных габаритах.

— Простите, — пискнул доцент. — Я разбудил вас?

— Не беда, — отозвался здоровяк, позевывая. — Давно пора вставать. А ты, я вижу, тоже вчера знатно погулял у Антипа-то?

— Что? — не понял Марсель.

Вместо ответа его собеседник показал на свое лицо, и Марсель, вспомнив о неудачной встрече с пчелой, рассмеялся:

— Ах, это… Нет, это укус. У меня аллергия, знаете, на всяких насекомых.

— Хм, — здоровяк как-то странно посмотрел на него и поднял брови. — Добре. Так чего хотел-то?

— Позвонить, говорю, надо, — историк достал из кармана мобильник и помахал им в воздухе. — Сети нет, нужен стационарный аппарат.

Глядя на то, как хозяин дома смотрит на него с совершенно обалдевшим видом, Марсель уже пожалел о том, что вообще обратился к нему. Судя по всему, цивилизация не только обошла стороной этот забытый богом уголок Вселенной, но и вообще решила не заглядывать сюда.

— Сеть… Кажись, где-то у меня была, — наконец, промямлил здоровяк. — А звонят у нас в било, когда есть такая необходимость. Зачем тебе? Или случилось что? Странный ты какой-то. Немец, что ли?

— Почему немец? — удивился историк. — Местный я.

— Ну, говоришь как-то не по-нашему. Точно не иноземец?

— Говорю же: нет. Просто заблудился.

— Тогда точно немец. У нас здесь свои никогда не потеряются. Так откуда ты, мил человек?

Не зная, что ответить на этот вопрос, доцент только растерянно развел руками. Несмотря на то, что хозяин дома, казалось, был настроен вполне дружелюбно, историк никак не мог понять, как ему следовало вести себя с ним. Может быть, стоило прикинуться дурачком, чтобы хотя бы соответствовать ожиданиям собеседника? Тогда ему, возможно, с большей готовностью помогут. Решив, что это лучше, чем и дальше пытаться донести свою мысль до непонятливого мужика, Марсель дурашливо улыбнулся и кивнул в сторону села:

— А где там управляющий живет? Мне бы поговорить с ним.

— Староста-то? В большой избе, на воротах трезубец намалеван для пущей важности. Только ты его сейчас лучше не беспокой, осерчать может.

— Отчего же?

— Так я же говорю: накануне Антипу баба сына родила, так мы всем селищем гуляли. А в таких делах, сам знаешь, всякое может случиться.

— И что случилось?

— Да я нос ему расквасил. У него сейчас, думаю, рожа покраше твоей будет. Хотя…

Нерешительно почесав подбородок, покрытый густой растительностью, мужик подумал несколько секунд, а потом кивнул:

— Да, ты прав, негоже человека похмельем мучать, да еще и в оскорбленных чувствах его оставлять. С тобой пойду. Обожди.

Скрывшись в доме, здоровяк появился снова спустя всего пару минут, но теперь на нем уже была широкая рубаха из натуральной ткани, а в руках у него был глиняный кувшин с какой-то жидкостью внутри. Держа свою ношу перед собой, чтобы не расплескать, мужик весело кивнул Марселю:

— Курьяном меня зовут. Можешь и ты так звать, если хочешь.

— Да, конечно, приятно познакомиться, — отозвался историк и, отвечая на вопросительный взгляд собеседника, продолжил. — А меня зовут Марсель.

Почему-то собственное имя показалось мужчине странным, и он смутился. Марсель всегда был благодарен родителям за то, что те не назвали его каким-нибудь Иваном или Василием, однако сейчас он почти пожалел об этом — во всяком случае, на Курьяна имя произвело странное впечатление. С довольным видом расхохотавшись, он перехватил кувшин одной рукой, а другой хлопнул своего щуплого спутника по плечу с такой силой, что едва не сшиб того с ног:

— А говорил, что не немец! Но ничего, это правильно. Раз приехал сюда, то и старайся быть, как все. Вот увидишь: пройдет время — появится у тебя новое имя, как у добрых людей.

Сейчас, вспоминая о том разговоре, историк пьяно усмехнулся: кто бы мог подумать, что эти слова окажутся пророческими? Он действительно получил новое имя в рекордно короткие сроки, однако предпочел бы, чтобы его назвали как-то иначе. Имя Баламошка означало «дурачок», и жить с таким эпитетом ему, человеку с ученой степенью, было крайне неуютно. Впрочем, каждая ситуация требует индивидуального подхода, напомнил он себе. Кому он здесь нужен со своими дипломами? Он уже успел установить точные место и время, в которых оказался. И если первое время Марсель-Баламошка еще надеялся на то, что вот-вот очнется в больничной палате под капельницами, то вскоре понял, что это, как минимум, надолго. Почувствовав очередной приступ тошноты, он снова подполз к ведру и, стараясь как-то отвлечься от происходящего, вернулся в тот день, когда все началось.

Курьян, несмотря на пугающую внешность, оказался довольно дружелюбным парнем, которому было всего-то двадцать два года отроду. Выходит, он вполне мог оказаться в числе его студентов. С уважением взглянув на выдающуюся фигуру своего спутника, Марсель подумал, что тому следовало бы податься в профессиональный спорт — в метатели ядра, например, или диска. С его комплекцией он смог бы добиться больших успехов. Так или иначе, но ни о каком высшем образовании и речи идти не могло — очень быстро выяснилось, что у Курьяна был настолько ограниченный кругозор, что историк только диву давался. Тем не менее, вспомнив о ситуации, в которой оказался, он постарался пока не демонстрировать собственного превосходства. Кроме того, он все больше убеждался, что происходящее не могло быть плодом его фантазии. А картина, которую доцент наблюдал вокруг себя, пугала его своей дикой красотой. Наверное, он уже тогда понял, что с ним произошло, но всячески гнал от себя эти мысли.

— Так, говоришь, староста может быть не в духе? — обратился он к спутнику, чтобы как-то поддержать разговор.

— Угу. Забавный ты, — отозвался Курьян, не сбавляя шага. — Я не понял, о чем ты толковал мне там, у ворот, но Михайло, думаю, быстро разберется, что к чему.

— Михайло — это кто?

— Да староста наш.

— Понятно. Скажи, а что за место такое? Никогда не был здесь.

— Ого! — здоровяк остановился и многозначительно поднял палец. — Наше селище на всю округу славится, нельзя его не знать. Триполье! Запомни.

— Кхм, — Марсель поперхнулся от неожиданности. — Ты уверен? То есть, я прекрасно знаю Триполье, у меня здесь отец родился.

— Нельзя, друг, столько пить, — сочувствующе покачал головой Курьян. — Знаешь, как у нас говорят: наливай, да меру знай.

— Да я… — историк хотел было возразить, что к алкоголю совсем равнодушен, но вовремя сообразил, что для собеседника это, пожалуй, было единственным разумным объяснением его амнезии — во всяком случае, другого у него не было. — Пожалуй. А что, часто в Киеве бываешь?

— Частенько.

Марсель успел уже обрадоваться такому ответу, но в следующий момент с трудом сдержался, чтобы не выругаться, услышав уточнение:

— Если на рассвете выйдешь, то к вечеру можешь и добраться. Путь-то неблизкий, верст пятьдесят будет. Но это ничего, если очень нужно, найдем тебе попутчика.

— Благодарствую, — пробормотал историк, решив, что пока не стоит вдаваться в подробности. — Буду очень признателен.

— И все же, откуда ты такой взялся? — Курьян с улыбкой взглянул на своего спутника. — Говоришь странно, одет не по-нашему. А что за торба такая? Заморская, м? Я таких здесь не встречал.

Марсель только сейчас сообразил, что все это время машинально сжимал в руках свой дипломат. Подумав, что он с ним напоминал какого-то сельского чиновника, мужчина просто кивнул:

— Да уж… То есть — да, заморская торба. Мне ее издалека привезли. В подарок.

Отчасти это даже было правдой — дорогую вещь ему подарили студенты-выпускники. Конечно, ему не следовало принимать ее, но слишком уж ему понравилось качество — добротный дипломат уже служил ему верой и правдой четыре года и мог прослужить еще столько же.

— Я так и подумал. Знатная вещица, видно, что немалых денег стоит. Ну, вот, мы и пришли.

Оказавшись перед домом старосты, Марсель огляделся вокруг и почувствовал, что его начинает колотить нервная дрожь. Древняя Русь никогда не была его специализацией, однако кое-какое представление об этом периоде он имел и теперь пытался уместить в своей голове тот факт, что действительность, в которой он вдруг оказался, чертовски сильно напоминала быт тех росов или русов, о которых он столько читал. Стоя во дворе, доцент то и дело поглядывал на местных жителей, которых он, похоже, заинтересовал не меньше, чем они его. Мужчины — все, как на подбор, бородатые — были одеты в просторные рубахи светлых тонов и штаны, а женщины — в более длинные аналоги тех же самых рубах, которые отличались друг от друга разве что вышивкой. Залюбовавшись одной из молодых девушек, которая, явно стесняясь, то и дело поглядывала на него с любопытством, Марсель вдруг вспомнил картинку, которую долго и с удовольствием рассматривал в одной из книг, когда готовил доклад по костюмам славян. Сходство было поразительным, и как ни старался он отогнать от себя мысли, которые казались ему предвестниками сумасшествия, у него ничего не получалось. Нет-нет, всему должно быть разумное объяснение. Пусть это будет инсульт, или ассистентка Сима, которой он на днях устроил выволочку, подсыпала ему какой-нибудь дряни в кофе — что угодно, только не то, о чем он подумал.

А ведь сколько раз историк представлял себе, что было бы, окажись он в прошлом. Если бы его студенты узнали, каким героем он виделся себя в своих фантазиях, то подняли бы своего преподавателя на смех. Откуда им знать, что человек научного склада ума никогда не перестает мечтать, несмотря на возраст или социальный статус? И вот, когда это, наконец, произошло, Марсель вдруг испугался, как мальчишка. Впрочем, стоит признать, на то были веские основания. Даже если предположить, что все это происходило с ним наяву, что мог он, во всех отношениях современный человек, предложить тем, кто по умолчанию должны быть менее развитыми и продвинутыми? Все его знания не имели здесь никакого практического применения и потому яйца выеденного не стоили. И почему он не выучился на медика? Или на химика, на худой конец? К ручному труду он не приучен, военным делом не владеет, да что там — он и с девкой-то справиться вряд ли сможет. Историк попытался вспомнить хоть что-нибудь, что могло помочь ему выжить в этой враждебной действительности, и не смог. Разве что огородничать он научился неплохо в девяностых, помогая матери на даче… Нет, у него не было ни единого шанса.

— А, сам пришел. Хвалю.

Марсель так увлекся планированием собственных похорон, что не заметил, как на пороге избы появился человек, поразительно похожий на его коллегу с соседнего факультета. У того была такая же окладистая борода и косматые брови, он так же сутулился и смотрел на гостей исподлобья. Разве что новый персонаж не носил очков, к тому же под левым глазом у него красовался внушительный синяк, но в остальном сходство было поразительным.

— Ты не серчай на меня, Миша, — добродушно протянул Курьян. — У меня и в мыслях не было с тобой драться, бес попутал.

— Ладно уж — бес его попутал, — вдруг рассмеялся староста, расставляя руки в стороны. — Это я тебя попутал, так и говори. Мне уже рассказали, что я вчера на радостях перебрал немножко. Так что это мне извиняться нужно. Прости ты меня, друг любезный.

Увидев, что мужики обнялись, толпа, которая все это время внимательно наблюдала за ними, одобрительно зашумела.

— Молодец, Михайло! — выкрикнул кто-то, и староста, важно помахав собравшимся рукой, обратился к гостям:

— Что же это мы на пороге топчемся? Входите.

Удивившись тому, с какой легкостью хозяин пустил в дом совершенно незнакомого ему человека, Марсель, тем не менее, послушно шагнул внутрь. Его воображение всегда рисовало интерьер русской избы как достаточно темное помещение, в котором помимо печи и лавки был разве что стол. Вероятно, причиной этого был избыток кинематографа и недостаток сказок Пушкина в детстве. Так или иначе, но он был сильно удивлен, оказавшись в светлой просторной горнице. Вопреки его ожиданиям, пол в избе был не земляным, а деревянным, и этого его немало удивило, ведь, судя по его информации, подобную роскошь древние селяне стали позволять себе гораздо позже, да и то не всегда. Подняв глаза, Марсель понял причину такой, как ему показалось, доверчивости по отношения к незнакомцу — изба была полным-полна мужиков, которые, рассевшись, где кому удобно, с любопытством рассматривали новоприбывших. Даже если бы у гостей было что-то недоброе на уме, они вряд ли решились бы на какие-либо активные действия.

— Да ты, я вижу, не с пустыми руками к нам пожаловал, — староста заглянул в кувшин и хитро сощурился. — И ты прав, как ни крути. Мы тут все посоветовались и решили, что Антип слишком долго ждал сына, чтобы вот так быстро все закончить. Так что ты вовремя.

Спрятавшись за спины Курьяна и Михайло, историк постарался по возможности не привлекать к себе внимания, пока не разберется во всем. Однако его недавний спутник не позволил ему отмолчаться — поздоровавшись со всеми, он кивком указал на Марселя:

— Посмотри, какое чудо-юдо я тебе привел. Говорит, что заблудился. В Киев вроде как человеку нужно.

— Как звать тебя, друг? — обратился к нему Михайло, смерив гостя внимательным взглядом.

— Марсель, — почему-то опять смутился доцент.

— Как? Хотя, можешь не повторять, я такого мудреного имени все равно не запомню, особенно сейчас. Да и ни к чему это. Говоришь, в Киев идешь? Зачем? Если скоморошничать намерен, то сразу можешь забыть об этом — там своих достаточно.

— Скоморошничать?! — возмутился историк, сразу забыв о своем намерении не высовываться. — С чего это ты взял? Нет, у меня там дела.

— У тебя? — Михайло с сомнением посмотрел на гостя, словно старался заново оценить его. — И какие же? Ай, да что это я? Дела — так дела. Завтра утром наш Антип туда поедет, если сумеет проспаться к тому времени, с ним и отправишься. Верно я говорю, Антип? Очухаешься до утра?

Из-за спин сидящих на лавке мужиков послышалось какое-то ворчание, и Марселю явилась совершенно пьяная физиономия виновника торжества. Промычав что-то невразумительное и так и не сумев ничего выговорить, он просто кивнул и вернулся в исходное горизонтальное положение.

— Вот, видишь: он согласен, — расхохотался хозяин избы. — А пока, любезный Пар… Парсек?

— Марсель, — поправил его историк.

— Да, пожалуй к столу. У нас хоть и не княжеские хоромы, но найдется и выпить, и закусить.

Несмотря на нервное потрясение, историку не хотелось решать свои проблемы с помощью алкоголя, но, боясь оскорбить старосту отказом, поблагодарил его и сел на свободное место. На столе действительно было достаточно всякой еды, правда, о происхождении и составе большинства блюд Марсель не имел ни малейшего представления.

— Что ж, выпьем за нашего гостя! — Михайло наполнил неизвестно откуда появившийся перед доцентом кубок какой-то мутной жидкостью и выжидающе посмотрел на него.

С сомнением покосившись на Курьяна, который лишь ободряюще кивнул в ответ, Марсель обреченно вздохнул и осторожно сделал небольшой глоток. Напиток неожиданно понравился ему — он чем-то напомнил пиво, во всяком случае, явно ощущался привкус хмеля, но при этом был в меру сладким и слегка газированным. Заметив, с каким наслаждением гость смакует угощение, хозяин рассмеялся:

— Наша медовуха на всю округу славится! Нигде такую готовить не умеют, только у нас.

— Очень вкусно! — похвалил историк, неожиданно для себя осушая кубок до дна — оказалось, что он очень хотел пить.

— Ого! — загоготали мужики. — Силен, брат!

Марселю было непонятна их реакция. Судя по всему, напиток был слабоалкогольным — во всяком случае, он не почувствовал в нем высокого градуса. Заглянув с посуду соседей, он увидел, что все пили то же самое, и удивился: это сколько ж нужно было выпить Антипу, что вот так, в дрова, наклюкаться? Ведра два, не меньше, мысленно прикинул он. Из книг доценту было известно о том, что на Руси долгое время не было ни винного производства, ни самогоноварения. Люди потребляли пиво, квас и — медовуху. Что ж, ему повезло отведать настоящий аутентичный напиток, приготовленный по старинному рецепту. Отпивая из второго по счету кубка, Марсель пообещал себе попытаться приготовить что-нибудь похожее, когда вернется домой. Если вернется, тут же поправил он себя.

— Так что, ты говоришь, ждут тебя в Киеве? — староста подсел ближе к историку, долив ему медовухи.

— Ну, не то чтобы ждут, — отозвался Марсель. — Но мне хочется в это верить.

— Странные ты вещи говоришь, — удивился Михайло. — Тебя там или ждут, или не ждут. Соглядатаев в Киеве не любят, сам, небось, знаешь. Придешься не ко двору — погонят тебя оттуда поганой метлой. Так что ты уж определись, друг.

— Не могу, — мужчина развел руками в стороны. — У меня, видишь ли, сложная ситуация.

— Сложная ситуация — это когда твоя баба рожает арапчонка, а все остальное — это так, мелочи жизни. Рассказывай, что у тебя случилось. Ясно ведь, что ты нездешний. Одет, как пугало огородное, говоришь не так, как мы. Курьян вот мне шепнул, что ты ему про какую-то сеть твердил и звонить зачем-то собирался, будто пожар случился.

— Он просто меня не понял.

Марсель вдруг осекся. Нормальный древний славянин ни при каком раскладе не поверил бы в его рассказ. Значит, придется врать. Ох, как историк не любил это дело — его профессия подразумевала такое количество лжи, что он часто сам путался в том, что было выдумкой, а что — правдой. С другой стороны, у него просто не было выбора. К тому же он уже не был уверен, что ему так уж нужно ехать в Киев. Если допустить, что он действительно каким-то непостижимым образом попал в прошлое, то имело смысл оставаться как можно ближе к тому месту, где все произошло. Марсель слабо разбирался в научной фантастике, но предполагал, что где-то должен был находиться некий портал, который, как он надеялся, работал не только в одну сторону, но и в другую. Учитывая все это, доцент решил схитрить и попытаться напроситься в гости.

— Я, наверное, головой ударился, — пожаловался он, осторожно прикоснувшись к затылку и поморщившись, словно от боли. — Вообще ничего не помню. Кто я, откуда и зачем. Словно кто-то выключил свет.

— Чего?

— Свечу задул, — поправился мужчина. — То, что было до сегодняшнего дня, окутано туманом.

— Беда, — сочувствующе поцокал языком Михайло, доливая Марселю медовухи. — Ты поэтому в Киев собрался?

— Да, — кивнул историк, с удивлением отмечая про себя, что медовуха, несмотря на отсутствие градуса, с неожиданной силой ударила ему в голову. Теперь ему не казалось странным состояние Антипа — выпив совсем немного, он уже чувствовал, что у него начинает заплетаться язык.

— А если там никто тебя не признает? — обратился к нему Курьян, который все это время с интересом прислушивался к беседе.

— Тогда… Не знаю.

— Вот что, — ударил кулаком по столу староста. — Никуда тебе ехать не надо. В Киеве тьмы три народу, так что ты там просто сгинешь. А к князю тебя в таком виде, ясно дело, не пустят — больно ты на шлынду похож, там таких не терпят.

— На кого? — не понял Марсель.

— На бездельника. Ты уж не обижайся, но что это ты на себя нацепил?

— Ну, что есть, — пожал плечами историк, подумав, что, раз уж разговор пошел в этом направлении, то не стоило отрицать очевидного факта — для местных он выглядел более чем странно.

— А на ногах что это у тебя? — Михайло опустил взгляд под стол и озадаченно нахмурился. — Нет, обувка, конечно, добротная, ничего не скажешь. Но в такой особо не побегаешь. Странные башмаки, ничего не скажешь.

— Что это ты, Михайло, гостя своего все стыдишь? — осуждающе покачал головой Курьян. — Это не так, то не эдак. Взял бы да одел его по-человечески, небось, не обеднеешь.

— А что? — староста поднял брови, словно удивляясь, как это ему самому не пришла такая мысль в голову. — И одену.

— Нет, что ты, — замахал руками Марсель. — Я никого не хочу беспокоить.

— Молчи, дурак, — Курьян пнул его под столом. — Знаешь поговорку? Дают — бери, бьют — беги. Сейчас тебе дают, причем по доброй воле, хоть и на пьяную голову.

Тем временем хозяин поднялся из-за стола и поставил перед собой историка, причем оказалось, что они были примерно одного роста.

— Что ж, найдем что-нибудь, — наконец, проговорил староста. — Мелковат только ты, дружок, но ничего, мало — не много, нарастет.

Услышав, как вокруг него загоготали мужики, Марсель смущенно заулыбался, дав еще один повод для всеобщего веселья.

— Ты посмотри, как застеснялся, — покатывались гости. — Прям девка на выданье. А может, ты того… Не про баб, может, а?

— Кто? — не понял сначала историк, а когда до него дошел смысл этого слова, резко выпрямился и искренне возмутился. — Я?! Да никогда!

— Не слушай этих зубоскалов, — Михайло хлопнул покрасневшего Марселя по плечу. — Вижу, что ты правильный мужик. Пошли, подыщем для тебя рубаху и порты. Может быть, и поршни подходящие найдутся.

Уже спустя несколько минут историк очень пожалел о том, что рядом не было зеркала — скорее всего, он выглядел потрясающе. Правда, одежда была ему немного великовата, но вопрос со слишком широкими штанами легко решился с помощью шнурка — гашника, как его назвал хозяин.

— Ну, вот, — Михайло окинул взглядом гостя и остался доволен. — Теперь и ты стал похож на человека.

— Даже не знаю, как благодарить тебя, — Марсель с интересом разглядывал изящную вышивку на своей рубахе.

— Забудь, — отмахнулся староста. — Вернемся к столу.

Появление обновленного Марселя вызвало одобрительный гул. Каждый из присутствующих счел своим долгом подняться и одобрительно похлопать его по спине, причем некоторые делали это так усердно, что после нескольких таких дружеских шлепков историк с трудом удержался на ногах.

— Всё, оставьте человека в покое, — прикрикнул на гостей Курьян, заметив, что его протеже того и гляди полетит вверх тормашками, и отступил на пару шагов, разглядывая его новый наряд. — Красота!

Чувствуя головокружение, Марсель с трудом добрался до своего места и почти упал на лавку. Увидев, что Михайло снова наполняет его кубок, он попытался протестовать:

— Мне хватит! Я и так уже плохо соображаю.

— У нас не принято отказываться, когда наливают, — внушительно произнес Курьян. — Во-первых, мы всегда это делаем от чистого сердца. И, во-вторых, случается это так редко, что глупо не воспользоваться.

— Так уж и редко? — доцент сделал слишком большой глоток и икнул.

— Да уж не часто. Сейчас самый сезон заниматься посевными работами — ручейник выдался в этом году на диво теплый, так что, сам понимаешь, дел у нас достаточно. И лишние руки не помешали бы, кстати.

Несмотря на все усиливающийся шум в голове, Марсель понял, что речь шла о нем. Перспектива присоединиться к этим милым людям неожиданно показалась ему не такой уж и дурной идеей, и историк с трудом сдержался, чтобы тут же не дать согласие. Однако ему удалось вовремя взять себя в руки, и он попытался собраться с мыслями. Хоть и не сразу, но ему все же удалось это сделать. На самом деле, какой из него, к примеру, землепашец? К тому же доцент никогда не интересовался тем, что, собственно, выращивали древние славяне, и теперь сильно жалел об этом. Тем не менее, он решил уточнить этот момент.

— И что, много чего выращиваете?

— А как иначе? — вмешался в разговор староста. — У нас с этим строго. Что земля даст, то и съешь. Все при деле. А отдохнуть и зимой успеем.

— Это понятно, — Марсель кивнул головой и тут же пожалел об этом — помещение заплясало перед глазами, и ему пришлось зажмуриться, чтобы унять этот дикий танец. Наконец, ему удалось это сделать, и он спросил: — И что же земля дает?

— А все, что можно, — Михайло принялся перечислять. — Пшеница, рожь, овес, гречиха. У нас знаешь, какие поля? Любо-дорого посмотреть. Ну, а если ты огородничать любишь, то тут тебе раздолье: хоть репу выращивай, хоть лук, а хочешь — так и огурцы с капустой. У нас это дело любят зимой — за уши не оттащишь.

— Ясно.

Если о зерновых культурах Марсель имел очень смутное представление, то огурцы у него всегда росли, как на дрожжах, равно как и капуста. А что? Может быть, действительно, устроиться здесь? Черт с ним, с университетом. Там его никто не ждет, кроме студентов, от которых уже тошнит. Семьи у него нет, даже собаку так и не решился завести. Если он вдруг исчезнет, этого никто и не заметит. Хотя, что значит «вдруг»? Он уже исчез, напомнил себе историк. Интересно, когда его хватятся? Да и хватятся ли? Ни семьи, ни друзей… Сиротинушка! Ученому вдруг стало так жаль самого себя, что он с трудом сдержал слезы.

— Ты подумай, — тем временем продолжал староста, подливая своему собеседнику медовуху. — Отказаться всегда успеешь.

В общем, как-то так само собой получилось, что Марсель остался. Без каких-либо взаимных обязательств или планов на будущее. Проснувшись на следующее утро в незнакомом помещении, историк некоторое время пытался сообразить, где находится. Поморщившись от головной боли, которая, несмотря на чистоту и высокое качество напитка, все же давала о себе знать, он с трудом поднялся на ноги и попытался разглядеть место, в котором провел эту ночь. Зрелище было не то чтобы плачевным, но и не особо радостным. Доцент находился в старой избе, добротной, но довольно скудно обставленной. Вместо кровати в углу комнаты стояла лавка, которая, судя по всему, заменяла кровать. Подойдя к двери, он осторожно приоткрыл ее и выглянул наружу. Двор оказался под стать избе — заросший травой и крайне запущенный. У дома имелась пристройка, выполнявшая роль то ли сарая, то ли амбара. Печальную картину дополняли покосившийся забор и пустая собачья будка.

— Что, не нравится? — Марсель обернулся на голос и увидел Курьяна, который стоял возле калитки и с насмешливым видом наблюдал за ним. — Не переживай, со временем подберем тебе что-нибудь получше, если сумеешь прижиться.

— Получше? — Марсель мотнул головой, пытаясь разогнать муть перед глазами, мешавшую ему сфокусировать взгляд на собеседнике. — Как я здесь очутился?

— Не помнишь? — удивился здоровяк. — А ты, брат, здоров пить! А ведь говорил, что не любишь это дело.

— Не люблю. Вчера это случайно вышло.

— Раз ты так говоришь, не стану с тобой препираться, — согласился Курьян. — А если в двух словах, то вы вчера договорились с Михайло о том, что ты никуда не едешь, а остаешься здесь. Не передумал еще?

— Нет, наверное, — Марсель, наконец, вышел на крыльцо, но тут же опустился на деревянные ступени. — Да ты входи, не чужие люди вроде бы уже.

— И то правда, — улыбнулся гость и, скрипнув калиткой, ввалился во двор, причем оказалось, что в руках он опять держал уже знакомый историку кувшин.

— Медовуха? — обрадовался доцент, который чувствовал острую потребность снять головную боль.

— Она самая, — улыбнулся Курьян. — Ты не подумай, у нас это на самом деле не в почете, но раз уж такое дело… Сегодня все приходят в себя, а завтра уже ни-ни. Так что поправляйся на здоровье.

— А ты что же? — Марсель нерешительно принял протянутое ему лекарство.

— Я уже, — мужик похлопал себя по животу и огляделся. — Если чуток руками поработать, то здесь можно быстро порядок навести. Изба-то добротная, только давно пустует. А без хозяина, сам знаешь, любое жилище быстро в негодность приходит.

— А кто здесь раньше жил? — сделав несколько больших глотков, историк даже зажмурился от удовольствия — напиток моментально мягко ударил в затылок, и по телу разлилась приятная прохлада.

— Брат михайловский. Утоп он.

— Жалко.

— Не то слово. Хороший был мужик. Но не будем о грустном. Что думаешь?

— Пока не знаю, — осторожно ответил Марсель. — Ты вот что мне лучше скажи: на кой я вам сдался? По мне же видно, что я не мастак руками работать.

— Ну, это ты зря…

— Да ладно тебе, — отмахнулся доцент.

— Ну, хорошо, — Курьян почесал затылок и как-то смущенно крякнул. — Да, ты не богатырь, но нам такой и не нужен. Понимаешь, у нас все мужики, как на подбор, здоровые, косая сажень в плечах. Если не считать Михайло, конечно. Но у него своих дел по горло. Летом все в поле, на работах, даже старики — и те еще о-го-го. В селище никого не остается, кроме баб да детишек малых.

— И что?

— А то, что нам требуется тот, кто будет за всем этим хозяйством приглядывать, да за бабами нашими следить, чтобы не накуролесили.

— Не понимаю, о чем ты. Это я, что ли, должен ими руководить? — Марсель даже привстал от удивления. — Я что тебе, евнух, что ли?

— Зачем сразу евнух? — возразил Курьян. — И в мыслях такого не было. Если все будет хорошо, мы тебе бабу подходящую подыщем. Считай, что мы тебе предложение стоящее делаем. Где ты еще найдешь такие условия? Конечно, работать за тебя никто не станет, но всем остальным обеспечим. Так что думай, решай.

Марсель последовал этому совету: подумал — и решил, что это лучший из вариантов в создавшейся ситуации. Тем более что время шло, а его никто и не думал спасать из этой переделки. В конце концов, ему стало понятно, что это, по меньшей мере, надолго, если не навсегда. Со временем он даже прижился здесь, правда, произошло это не сразу. Сначала он то и дело попадал в глупые, а временами даже опасные ситуации. Так, однажды он выразил желание присутствовать на сенокосе, поскольку прежде наблюдал за этим процессом только с экрана телевизора. Все оказалось достаточно скучно, а монотонные песни, которыми мужики сопровождали свою работу, навеяли на него сон. Задремав сидя, он завалился на бок и вполне мог закончить свои дни под косой, которая просвистела возле самого его уха, если бы не счастливая случайность — его вовремя заметили, разбудили и прогнали с поля от греха подальше. В другой раз он, увлекшись осмотром местных красот, забрел слишком далеко от дома, а поскольку стояла уже глубокая осень, то историк, застигнутый темнотой врасплох, оказался в незнакомой местности ночью. Услышав неподалеку волчий вой, который тут же подхватили еще несколько хищников, Марсель уже успел мысленно попрощаться со всеми своими новыми друзьями, однако ему опять повезло: он вышел на дорогу, по которой двигались путники, возвращавшиеся из Киева в родное село. Незадачливый ученый присоединился к ним и, таким образом, спасся. Вообще, подобных случаев было немало, но каждый раз словно ангел-хранитель уберегал его от смерти. Правда, однажды не обошлось без увечья. С началом дождливого сезона крыша избы, которая досталась доценту по наследству, начала протекать, и он, недолго думая, полез ее чинить, но поскользнулся и, скатившись вниз, едва не напоролся на вилы, которые перед этим забыл убрать в сарай. Благополучно миновав их, Марсель, тем не менее, умудрился приземлиться прямо на лицо. О том происшествии ему теперь напоминал шрам на правой щеке, делавший его немного похожим на разбойника с большой дороги.

Тогда, осмотрев его рану, Ульяна, местная знахарка, проворчала что-то о том, что шрамы лишь украшают настоящего мужчину, и выпроводила за дверь, несмотря на протесты и жалобы историка. Нужно сказать, что с этой женщиной отношения у Марселя не сложились с самого начала. Возможно, она сама по себе была таким человеком — с ней на самом деле мало кто общался, разве что в случае крайней необходимости, если кому-то было плохо, или, например, баба какая рожала. Но историк также допускал и мысль о том, что, возможно, она увидела в нем конкурента. Ведь, несмотря на свою неосведомленность в медицине, он, тем не менее, в некоторых вопросах был гораздо более продвинутым, а в плане оказания первой помощи так и вообще мог дать ей сто очков форы. Увидев, как он однажды откачал утопленника, Ульяна начала к нему относиться очень настороженно и не упускала случая как-нибудь задеть своего неожиданного конкурента. Впрочем, женщина никогда не выходила за рамки приличий, так что Марсель старался не замечать холодной войны, которая наблюдалась между ними. В конце концов, увидев, что мужчина не претендует на ее место в обществе, целительница, наконец, успокоилась и даже периодически обращалась к нему за помощью, если не могла с чем-то справиться сама. В свою очередь, историк многому научился у нее и теперь мог считаться вполне сносным травником.

Так что можно было сказать, что он прижился, несмотря ни на что. Роль, которую отвели ему в селище, оказалась достаточно почетной: Марсель открыл в себе лидерские качества и после нескольких разносов, которые он устроил бабам, его зауважали и даже стали немного побаиваться. Кроме того, навыки дачника помогли ему усовершенствовать местную систему огородничества, которая пребывала в зачаточном состоянии. Когда в результате его участия урожай репы вырос вдвое, а огурцы и капуста вообще заполнили все кадки для солений, к нему за советом стали обращаться даже опытные хозяйки.

Единственное, что не устраивало теперь уже бывшего доцента, так это обидное прозвище, которое за достаточно короткий срок заменило ему имя. Теперь никто уже и не помнил о том, что его звали Марселем — все, от мало до велика, обращались к нему не иначе как Баламошка. Правда, никто больше не вкладывал в это слово изначального смысла, и, тем не менее, мужчина периодически пытался избавиться от него, вот только это так ни к чему и не привело. Впервые его так назвали после того, как он, задумавшись, зашел в баню в то время, когда там мылись девки. Естественно, его оттуда тут же выпроводили, наградив напоследок несколькими крепкими затрещинами.

— Баламошка! — со смехом кричали ему бабы, правда, это был едва ли не самый безобидный из всех услышанных им эпитетов. К счастью, больше никто об этом инциденте не вспоминал, иначе историк просто сгорел бы со стыда. Однако вскоре он снова попал впросак, невзначай испортив сети, которые мужики старательно расставляли на реке часа два.

— Ну, ты и баламошка, — развел тогда руками в стороны Курьян, не зная, что сказать еще.

С тех пор так и повелось — его прежнее имя, которое никто так и не смог толком запомнить, было вытеснено знакомым всем прозвищем. Сначала так его называли только мужики, которые все не могли простить ему испорченной рыбалки, а потом к ним присоединились и все остальные. Историк несколько раз пытался поставить вопрос ребром, но у него ничего не вышло — ругательство прилипло к нему, как репей, и теперь даже он сам иногда мысленно обращался к себе на новый лад.

Освоившись, ученый узнал много нового, включая то, о чем прежде даже не задумывался. Ссоры и склоки были здесь такой редкостью, что можно было только диву даваться. Конечно, бабьи перепалки не шли в счет — эти могли с утра до вечера лаяться, выясняя, чья коса толще, или у кого хозяйство богаче. Правда, с тех пор как Марсель вошел в свои права, подобных случаев стало в разы меньше, но, тем не менее, совсем их устранить ему так и не удалось. Да и не нужно это было — иногда мужикам было даже интересно понаблюдать за тем, как их жены пытаются перекричать друг друга. В таких ситуациях они останавливали строгого смотрителя, видя, что тот уже готовится вмешаться:

— Пусть их, Баламошка. Дай бабам порезвиться, а то мы с тобой уже стали забывать, какие они у нас голосистые.

Сам Марсель как был, так и остался бобылем. Хотя, справедливости ради, нужно было признать, что Михайло не раз пытался исправить такое положение дел, представляя ему то одну, то другую бабу. Но первая была слишком толстая, хотя сам староста так, конечно, не считал. Вторая, хоть сначала и произвела на историка положительное впечатление, в какой-то момент так зычно заржала, что тот едва не упал с лавки. Третья оказалась чересчур стервозной, четвертая — глупой, пятая — молчаливой и угрюмой. И так далее.

— Ну, брат, на тебя не угодишь, — ворчал Михайло, провожая взглядом очередную неудачную пассию. — Твое дело, конечно, но так ты до самой старости никого себе не найдешь.

— Лучше жить одному, чем с кем попало, — повторил Марсель услышанную где-то мысль.

— Так-то оно, может быть, и так, — согласился староста. — Говоришь ты красиво, это всем известно. Однако ты до сих пор так никого себе и не нашел. Это, конечно, лучше, чем курощупом прослыть, но ты все же подумай. Негоже человеку в твоем возрасте самому себе кашу варить. Ведь не мальчик уже.

Марсель и сам понимал, что долго так продолжаться не может, однако ничего не мог с собой поделать. Единственная женщина, которая заинтересовала его, была как раз та самая девица, которая зыркнула на него в день его первого появления в селище. Ее звали Марусей, она была дочерью Степана, местного кузнеца, и славилась своей способностью отваживать наиболее настырных ухажеров. Стройная, как березка, чернобровая и румяная, она у многих вызывала самые естественные физические желания, но сама была непреклонна: будучи единственной дочерью, вертела отцом, как хотела, и, в конце концов, тот махнул рукой.

— Как моя дочь скажет, так и будет, — заявил он как-то во всеуслышание. — Если ей никто не придется по нраву, я ее неволить не стану.

— А если и вправду никто не придется? — спросил кто-то.

— Значит, помрет старой девой, — грозно сверкнул глазами кузнец, и у всех как-то сразу отпало всякое желание вступать с ним в спор.

Иногда Марсель долго не мог заснуть, думая о юной красотке, но ему даже в голову не приходила мысль о том, чтобы попытаться завязать с ней отношения. Во-первых, он всегда был достаточно робок с женщинами. А во-вторых, слишком уж она была молода. Несмотря на то, что, по местным понятиям, она достигла половозрелого возраста, в нем были еще сильны представления из прежней жизни о том, что можно было считать нормой. Шестнадцать лет, как ни крути, не вписывались в границы дозволенного, которые он себе когда-то установил. Его студентки — и те были старше. Так что, повздыхав некоторое время, историк строго настрого запретил себе думать о Марусе. Хотя пару раз ему показалось, что сама девушка с интересом посматривала на него, но, поразмыслив, он пришел к выводу, что подобное было просто невозможно. Чем мог мужчина, по местным меркам уже достаточно пожилой, привлечь девицу, у которой вся жизнь была впереди?

Со временем мысли о женитьбе посещали его все реже, пока, наконец, однажды он не пришел к выводу, что одиночество — именно та зона комфорта, из которой у него не было никакого желания выходить. Это случилось как раз тем утром, когда он, проснувшись в обнимку с ведром, с удовольствием отметил про себя, что предпочел бы заночевать в сарае, только бы не показываться ни перед кем в таком состоянии. Зачем ему жена? Чтобы было, как у всех? Жалкая причина. Чтобы было кому подать стакан воды, когда он будет при смерти? Вспомнив анекдот о человеке, который женился только из-за этого, а, умирая, понял, что не хочет пить, Марсель усмехнулся и слез с импровизированной кровати, стараясь не совершать резких движений. Ему очень не хватало его любимого ортопедического матраца, о котором он почти каждую ночь вспоминал с любовью и теплотой. Пытаясь хоть как-то заменить его, он перепробовал все, однако, не добился хоть какого-нибудь удовлетворительного результата. Сено кололось и прело, пух еще нужно было умудриться достать в нужном количестве, так что, в итоге, он пришел к выводу, что возможность понежиться в нормальной постели потеряна для него навсегда.

— Баламошка! Ты спишь? Или ты не спишь?

Вздохнув, Марсель сунул ноги в домашние поршни, обувь наподобие обычных тапок, и неторопливо прошел к двери. Единственное значительное усовершенствование избы, до которого у него дошли руки, был дощатый пол. Что бы ни говорили соседи, а ходить по земле, будучи в помещении, он не мог себя заставить. Выглянув наружу, он увидел Мефодия, того самого мужика, который накануне практически дотащил его до кровати.

— Живой? — улыбнулся мужик, продемонстрировав отсутствие одного переднего зуба.

— Вполне, — приветливо кивнул Марсель. — Я, похоже, опять вчера наговорил лишнего?

Конец ознакомительного фрагмента.