Проза

Роман Добромиль

Терновник алчности безмерной – предел людского бытия, где души светлые горят любви и правды неизменно… И если встретишь ненароком тех оборванцев на пути – без промедления беги, и будет благостной дорога.

Купюра достоинством в жизнь

У всякой вещи есть начало

И свет несущая заря

Предназначеньем увенчала,

Как остальных, так меня…

Дареному коню в зубы не смотрят…

При условии, что он не троянский.

(о жизни)

Большая светлая комната. Непрерывающийся шум работающих механизмов. «Под нож? Под нож!» — вспыхнула страшная мысль. Но лезвие легло аккуратно, придав правильную прямоугольную форму и освободив. Затем уложили в коробку, где было темно и сухо. Хорошо еще, что оказалась сверху. Можно представить, какое давление, там, внизу. Все они, новенькие, приятно пахнущие свежей краской, в скором времени были упакованы в коробку, которая раскачивалась и иногда слегка подпрыгивала. Но это неудобство продлилось недолго. Ее, как и остальных, выложили на чистенькие полки. «Местные» без интереса посматривали на вновь прибывших. Она заняла место высоко на полке справа от входа, откуда открывался хороший обзор. Внизу ходили люди, продолжая укладывать оставшихся. Потом погрузили на тележку, уложенные квадратами, купюры и закрыли за собой дверь. И деньги остались одни.

Разрешите представить вам тысячерублевую банкноту. Родилась она несколько часов назад, получив необходимое количество краски и защитных знаков. Новорожденной ее можно назвать лишь условно, не применяя к определению человека. Единственная черта свойственная и новорожденным людям и деньгам это чистота. В остальном они не имеют ничего общего. Хотя это спорный вопрос, учитывая последующие взаимоотношения. Ведь не зря говорят: «Скажи мне кто твой друг, и я скажу кто ты». Но с другой стороны характер взаимоотношений бывает разным, что может вызывать определенные сомнения в вышесказанном. Да, еще очень важно отметить, что, рождаясь в определенном смысле, взрослыми, т.е. способными сразу оценивать действительность и делать выводы, деньгам вначале не достает лишь опыта, отсутствие которого, компенсируется в скором времени. Порог между «младенчеством» и зрелостью деньги преодолевают достаточно быстро. Но пока наша банкнота была молода, и радовалась тому, что вся жизнь еще впереди. По соседству, на полке пониже, лежали пожилые купюры, и ей очень захотелось познакомиться и разузнать, как им живется.

— Здравствуйте.

Старая «тысячерублевка» взглянула вверх.

— Извините, я тут новенькая. У меня к вам большая просьба. Расскажите, пожалуйста, о жизни.

Потрепанная старушка усмехнулась и промолчала.

— Хотя бы что-нибудь, очень хочется узнать.

— Не торопись, придет время, все узнаешь сама.

— Но хочется поскорее, — не унималась банкнота.

— Мне знаком этот интерес, сама, кажется, еще недавно была молодой. От меня пахло чистотой и свежестью, как и от тебя сейчас. Наберись терпения. У каждой в этой жизни собственная дорога. Не заглядывай на другие, хватит с тебя и своей. Первый круг откроет тебе жизнь.

Эти слова прозвучали неясно, даже загадочно, для неискушенной юной купюры. И через секунду она болтала без умолку с такими

же, как она, юными и беззаботными банкнотами. Несколько дней подряд никто не навещал хранилище. Нетерпение к выходу в жизнь наряду со скукой утомляли банкноту. Надоела бесконечная пустая болтовня, хотелось действия, движения куда-нибудь. И вот, наконец, дверь открылась и вошли люди. Погрузили на свои тележки, деньги, что были на нижних полках. Забрали, и мудрую старушку. На нее же не обратили внимания и ушли.

Проходили недели, а банкнота продолжала лежать на полке, в хранилище. На смену радости пришло безразличие. Она уже не вздрагивала от возбуждения всякий раз, когда открывалась дверь, а спокойно наблюдала с высоты за снующими внизу людьми. И когда, однажды пришли за ней, приняла это сдержанно, как — будто боялась спугнуть эти большие и теплые руки. Она и не предполагала, куда попадет теперь, но все казалось лучше, надоевшего хранилища. Повторилась тряска и раскачивание, которые были в первый день, в день ее рождения. Но на этот раз она лежала не в коробке, а в холщовом мешке.

***

В стене было небольшое окошко, около которого стояла пластиковая этажерка, заполненная документами. На ее верхней полке пылилась старая ваза с засохшим стеблем. На двери был прикреплен большой календарный лист с изображением ежа, несущего на спине ярко красное яблоко и гриб. Старый деревянный стол с потрескавшимся от времени лаком, находился прямо напротив входа. На него и выложили деньги, ровными стопками. Откуда-то неподалеку доносился густой, замешанный множеством слов, гул. Открылось окошко кассы, и гул тут же прекратился. Руки принялись отсчитывать купюры и передавать их туда. «Тысячерублевка» была отдана в третий заход пожилой женщине. Та бережно уложила все деньги в кошелек. Кроме «тысячерублевки», молодых банкнот здесь не было. Ехали молча. Купюра заметила не особенную словоохотливость в денежной среде. Попытки завязать разговор игнорировались. Каждая банкнота держалась обособленно, в себе. Впоследствии она поняла, почему деньги ведут себя так.

Женщину, к которой попала наша героиня, звали Верой Сергеевной, и работала она уборщицей в театре. Получив зарплату, она шла домой и прикидывала в уме, как распределить деньги. Жила она вместе с мужем и сыном. Муж не имел постоянного места работы, хотя раньше трудился в одном НИИ. Теперь единственно доступной ему работой стала погрузка-разгрузка, да и то от случая к случаю. От обиды он начал помаленьку выпивать. Потом все чаще и больше, пока не приобрел алкогольную зависимость. Сын Веры Сергеевны учился в институте и подрабатывал охранником в ночном клубе. Смышленый парень, заканчивал экономический факультет. Он был единственной надеждой матери, утомленной беспросветным пьянством и безработицей мужа.

Вера Сергеевна собиралась сделать сыну небольшой подарок по случаю приближающегося выпуска. Подумала немного, и решила отдать деньги. Пусть сам решает, что на них купить. «Тысячерублевку» она припрятала до поры в книгу, чтобы, не дай бог, муж не пропил. Благо его как раз не было дома. Вера Сергеевна надела фартук и, пошла на кухню, готовить ужин.

Муж объявился к вечеру. Он был пьян. Надо заметить, что несмотря на никчемность супруга, в социальном смысле, жена сохраняла к нему теплые чувства. И не потому, что смирилась, а по сердечной доброте своей, за которую и полюбил ее много лет назад тот красивый юноша, от коего сейчас остались только улыбка и голубые глаза.

— Веруня, — попытался он обнять жену.

— Опять напился. В могилу себя загонишь, — добродушно отчитала она, качая головой.

— Туда мне и дорога. Надоело все.

— На работу бы лучше устроился. Глядишь, и жалеть себя некогда было бы. У Витьки выпуск скоро, подарок бы, какой сыну-то купил.

— Я бы с радостью, Вера. Не берут.

— Ты на себя в зеркало погляди. Кто ж такого возьмет. Не пей хотя бы недельку, побрейся, а потом уж и пробуй.

— Ты же знаешь, неделю я не выдержу.

— А я, сколько еще выдержу, Петя? Не железная ведь. Пожалел бы жену, пьянь фиолетовая.

— Ладно тебе, Вера. Завяжу, обязательно завяжу.

— Когда?

— Морально настроюсь…

— Ты уже год настраиваешься. Такая работа была хорошая, так нет же, ты у нас принципиальный.

— Вера, не надо.

— А что надо? Кто тебя просил директору перечить? Промолчал бы…

— Промолчал? Когда таких людей увольняют, молчать? Смириться с клеветой в их адрес? Да кто же я после этого был бы?

— Вот именно, Петя, кто ты сейчас?

Петр Вениаминович не нашелся, что ответить и, махнув рукой, ушел в комнату.

Утром вернулся со смены сын.

— Мам, пап, я дома.

— А что сынок не в институте? — озабоченно спросила мать.

— Первых пар нет. К третьей пойду.

— Ты завтракал сынок?

— Да, в клубе, как обычно накормили с утра.

— Может чайку, или молока? Я молочка вчера купила.

— Нет, мам, спасибо. Прилягу на часок, разбудишь?

— Хорошо.

Из комнаты показался опухший отец.

— Привет студенту прохладной жизни.

— Привет, пап.

— О, господи, — простонала мать. — На кого похож.

— На кого? — удивился отец.

— Папа, ты у нас возвращаешься к предкам. «Кроманьонец-naturalis», — смеясь, сказал Виктор.

— Ну, спасибо, сынок, уважил.

— Нет, правда, пап, заканчивал бы ты с алкоголем. Ты же ученый человек.

— Вся его ученость затонула, как древний галион в море спирта.

— И откуда это у простой российской уборщицы такие познания в области парусного флота?

— Не дурней некоторых, — с многозначительным видом ответила Вера Сергеевна.

Петр Вениаминович умылся, привел себя в относительный порядок и подкрался к жене. Она возилась по хозяйству, на кухне.

— Милая моя, Верочка. Ясноокий ангел мой, — начал он.

— О, — рассмеялась жена. — Не иначе понадобилось что.

— Разве я не могу просто сделать приятно любимой женщине. Сразу возникают какие-то подозрения.

— Петь, ты меня так со свадьбы не называл.

— Не может быть. Сколько упущено. Но я наверстаю, ей богу. Каждое утро теперь ты будешь слышать о себе величайшую правду, которая так несправедливо умалчивалась все это время.

— Что с тобой? Заговорил, прям как поэт.

— Милая, я всегда был в глубине души поэтом. Это, словно родничок пробивалось изнутри и, наконец, пробилось. Я вознесу тебя на высоты Парнаса, напою светлой влагой источника Кастальского.

Петр Вениаминович привстал на колено и, прижимая правую руку к сердцу, левую протянул к жене. Вера Сергеевна обняла мужа.

— Хороший ты мой, ласковый. Что мне с тобой делать?

— Радость моя, дай, пожалуйста, денежку на опохмел, плохо мне.

Вера Сергеевна разочарованно вздохнула.

— Нет уж, милый. С сегодняшнего дня я тебе денег давать не стану. Не хочешь сам бросить, так я тебе помогу.

— Верочка, голубушка ты моя… — запричитал муж.

— Нет, нет, нет. И не проси. Не дам. Иди лучше на работу.

Петр Вениаминович уселся на табуретку, обреченно опустив голову.

— Петя, не корчи из себя страдальца. Пойду, Витьку разбужу, опоздает в институт. Да и мне на работу пора.

Родственники разошлись, оставив Петра Вениаминовича в сквернейшем расположении духа и тела. «Может, действительно получится бросить?» — подумалось ему. Налил себе чаю. «Иж ты, галион. А почему бы и нет? Пойду хоть почитаю вместо выпивки». Петр Вениаминович направился к книжной полке и вытащил старую книгу о пиратах. Но, как только раскрыл, на пол выпала «тысечерублевка». Петр Вениаминович стоял, недоуменно смотря на банкноту, а банкнота смотрела на него, — освободителя из тесного плена страниц. Позабытый недавно соблазн с новой силой принялся стучать изнутри остолбеневшего мужчины. И достучался. «Я немного, маленькую возьму, и все», — думал он. Наспех одевшись, быстрым шагом устремился к ближайшему магазину. Банкнота на этот раз оказалась во влажном кармане брюк. По соседству с ней валялись хлебные крошки. Она почувствовала себя неуютно в непривычной грязи и сырости. Кроме того, потная рука постоянно сжимала ее в кармане, от чего было тяжело дышать.

В ликероводочном отделе Петр Вениаминович купил бутылку водки. Банкноту положили в пластиковую коробку, и со скрежетом задвинули в ящик. «Тысячерублевке» было не привыкать находиться в полной темноте. Сообразительная от рождения, она уже усвоила, что это нормальное состояние для ей подобных. На удивление, здешние соседи были разговорчивы. Они пытались выспросить подробности ее жизни, при этом ничего не сообщая о себе. Купюра ответила, что рассказывать нечего, сама, мол, недавно вышла из-под печатного станка. После этого, разочарованные деньги ее оставили в покое, и наступила привычная тишина.

***

Спортивный автомобиль летел по улице, обгоняя другие машины. За рулем сидел, молодой парень двадцати семи лет, слегка навеселе. Звали его Вадим Кронов. В свои годы он имел все: богатый родитель щедро одарил сына, отдав ему в управление ночной клуб. Делами заведения занимался коммерческий директор, а Вадим лишь распоряжался доходами. В машине он был не один. Рядом сидела девушка. Зеленоглазая, пухлогубая, красотка, какие обычно и находятся вблизи состоятельных мужчин. Чуть наклонившись вперед от внутреннего напряжения, в связи с лихим вождением спутника, она всей душой желала скорее добраться до места, чтобы прекратилась эта сумасшедшая гонка. Неожиданно Вадим остановил машину.

— Разве приехали? — спросила девушка.

— Нет. В магазин зайду.

Вадим подошел к ликероводочному отделу. Долго всматривался в ассортимент, и, наконец, выбрал. Открылся ящик, и несколькими купюрами, вместе с нашей героиней, продавец отсчитала сдачу.

Вадим вернулся в машину и тут же открыл коньяк. Отхлебнул прямо из горла.

— Вадик не надо, нельзя ведь за рулем, — увещевала девица. — Приедем, там и выпьешь.

— Мне все можно.

— Если остановят?

— Кто? Менты что ли? Продажные все. Сотку суну, он еще и спасибо скажет. Хочешь, проверим?

— Не надо.

— Какая ты у меня пугливая. Запомни, сейчас ты с Вадиком Кроновым, а значит, ничего не бойся. Ясно?

— Ясно.

— Тогда вперед в бассейн, купаться.

Машина с пробуксовкой рванула с места.

На сей раз «тысячерублевка» лежала в бумажнике. Неудобно подогнулся уголок. Присмотревшись, она разглядела рядом незнакомые купюры, зеленого цвета. В облике читалось непонятная, учитывая достоинство в сто единиц, напыщенность, даже надменность. Банкноте не хотелось выказывать интерес, перед высокомерными соседями, но любопытство оказалось сильнее.

— Добрый день, — обратилась она. Простите мое любопытство, но я еще не встречала таких денег. Кто вы?

Ближайшая купюра взглянула на «тысячерублевку», словно наступила в грязь.

— Sorry, I don"t understand.

— Вы иностранки? Вот здорово. Добро пожаловать к нам…

Стодолларовая банкнота прекрасно поняла вопрос, она просто не желала разговаривать с недостойной, по ее мнению денежной единицей. Важная американка отвернулась и замолчала.

Снаружи слышался шум воды и смех. Попав к богачу, в окружение недоброжелательных денег, наша героиня испытывала дискомфорт.

Она ощущала себя третьесортной бумажонкой, пригодной лишь для туалетных нужд. Тоска по уборщице и ее простому кошельку, зеленой волной, нахлынула на банкноту. Купюра не отказалась бы сейчас и от тесной книги.

Спутницу Вадим высадил по дороге домой, пообещав позвонить, а сам отправился спать. По вечерам он всегда отсыпался, чтобы ночью бодрствовать в ночном клубе. Установленный порядок соблюдался на протяжении вот уже нескольких лет. И менять его Вадим не собирался. В его роскошной квартире служанка Надя в очередной раз протирала пыль, когда появился хозяин. Вадим вообще очень нетерпимо относился ко всякого рода грязи, и выходил из себя, если, например, обнаруживал, где-нибудь в углу признаки нестерильности.

Приехал он в плохом настроении. Лег на диван. Откровенно говоря, он всегда приезжал в плохом настроении и никогда не здоровался. Надя, девушка из провинции, давно примирилась с таким положением вещей. Она лишь старалась хорошо сделать работу, не вызывая раздражения своим присутствием. Хозяин любил одиночество, и Надя, когда он был дома, старалась не показываться на глаза.

— Надька! — раздался крик из комнаты.

Надя тут же прибежала. Вадим сидел на диване с горящими от злости глазами, держа двумя пальцами, раздавленную бабочку.

— Откуда здесь эта тварь? Я тебе, за что деньги плачу?! — взревел он.

Надя растерялась и не знала, что ответить.

— Через полчаса, чтоб духу твоего здесь не было!

— Вы меня увольняете? — спросила сквозь слезы Надя.

— Нет, я тебе зарплату повышаю. Конечно, увольняю. Вот тебе выходное пособие.

Вадим достал из бумажника пятисотенную купюру и протянул всхлипывающей девушке.

— Но это же очень мало. Вы мне уже месяц не платили.

— Извини, родная, больше не заработала.

— Но как…

— Давай, давай собирайся и на выход, быстренько.

Надя, рыдая, собрала вещи и вышла за дверь. Идти ей, впрочем, было некуда. С тех пор, как приехала из деревни и не поступила в институт, сразу же, по случаю, устроилась к Вадиму. Платил он немного, но ей хватало. Сейчас же она оказалась на улице с пятью сотнями в кармане. Этого не хватало и на билет домой.

— Развела, слякоть, деревенщина! — зло выговорил вслед Вадим.

Ночью он отдыхал в своем клубе в обществе друзей. Компания сидела в отдельном кабинете. Сюда не проникал шум дискотеки с первого этажа.

— Слушай, Вадик, займи пару соток до завтра, — обратился к нему один из приятелей.

— Без проблем.

Вадим полез в карман, потом в другой. Бумажник не обнаружился.

— Вот сучка, бумажник стащила, — выругался он.

— Кто такая?

— Служанка бывшая. Выгнал сегодня. Деревенщина, а вытащила, я и не заметил.

— Бывает.

— Встречу, убью.

— Сколько там было у тебя?

— Штуки полторы, две.

— У-у-у. И где живет эта ловкая девица, по карманам мастерица?

— А я знаю? Приехала в институт поступать. Не вышло. Случайно встретил. Сидела на бордюре, плакала. Паспорт у нее украли, или сама потеряла. Не помню. Короче, пожалел, взял ее к себе.

— В наше время Вадик, жалость это порок. Я больше скажу, — худший и опаснейший из грехов. Согрешил, вот тебе и кара божья.

Компания рассмеялась. Кто-то предложил выпить за упокой жалости, и вскоре веселье разгорелось с новой силой.

Примерно через две недели, вечером, Вадим, по обыкновению, направлялся в клуб. Ехал не спеша, потягивая пивко. Вдоль дороги стояли проститутки. Одни и те же, развратные, надоевшие лица. Вдруг среди них он заметил новенькую, симпатичную девчонку. Разве что макияжа не в меру, а, в общем, очень даже ничего. Обычно Вадим пользовался услугами клубных девушек, и сейчас остановился скорее из любопытства.

После необходимых переговоров с сутенером, девушка села в красный «Феррари» Вадима. Держалась она скованно, молчала.

— Ты что, в первый раз? — спросил он. — Ладно, давай по — быстрому. Мне ехать надо.

Вадик достал последнюю сигарету из пачки и хотел, было закурить, но уронил ее на пол. Пошарил под ногами. Не нашел. Тогда нагнулся ниже, и под сидением наткнулся на какой-то предмет. Это был его бумажник.

— Вот блин! А я думал, служанка украла. Бывает же такое.

Девушка ждала.

— Иди, перехотелось мне. На вот тебе.

Вадик протянул ей пятисотенную купюру. Девушка невесело улыбнулась и вышла из машины. Помяла в руках банкноту. Внизу к ней прилипла еще одна. Это была «тысячерублевка». Надя спрятала тысячу, а пятьсот отдала сутенеру. Она встала в стороне, чтобы не было видно лица, и тихонько заплакала.

В тот вечер, когда ее выгнал Вадим, Надя сняла комнатушку в какой-то грязной гостинице на окраине. Денег хватило ровно на два дня. Пробовала найти работу, но без паспорта никто не брал. Она попыталась пристроиться посудомойкой в ресторан, но и здесь была та же картина. Без паспорта ей отказали. Завтра заканчивался срок аренды гостиничного номера, и необходимо было что-то делать. Надя возвращалась в гостиницу с мыслью о том, что ей остается лишь попробовать зайцем уехать на поезде домой. Другого выхода она не видела. Но этому, к сожалению, не суждено было случиться. В полуосвещенном переулке, недалеко от гостиницы, ее затолкали в машину и привезли в подвал. Вдоль стен здесь тянулись ржавые трубы, окон не было. В углу стояла металлическая кровать. Под потолком тускло светила лампочка. Похитители начали с угроз, потом били. И Надя согласилась со всем, что от нее требовали…

Теперь она жила надеждой выбраться из ямы, уйти, уехать навсегда из этого города и не вспоминать свои наивные желания, не вспоминать весь ужас существования здесь. Теперь у нее есть деньги, пусть немного, но хватит, чтобы попытаться добраться домой. «Добраться домой», — ухмыльнулась она. Отсюда не сбежишь. Охрана в нескольких машинах зорко следила за проститутками. Надя смотрела на девушек вокруг. Они смирились с положением платных игрушек для сильного пола. А ведь многие из них, наверное, когда-то были такими же юными, наивными, как Надя. Сколько часов, недель, месяцев понадобилось, чтобы изуродовать их души, и лица безвозвратно? У нее еще есть время, пока не заполнила проклятая зловонная гниль все внутренности, не въелась не выводимым пятном.

Надя настолько погрузилась в себя, что не сразу заметила, что их охранники избивают какого-то мужчину. Его открытая машина стояла неподалеку. Неясно было, что не поделил он с сутенером, который стоял, пригнувшись, и держался за окровавленное лицо. Мужчина упал на асфальт и пытался уползти. Он закрывался от ударов, но тщетно. Его били зло, беспощадно. Наконец охрана оставила неподвижное тело в покое. Слышались фразы о том, что нужно уезжать. На избитого перестали обращать внимание. И это была роковаяошибка, по меньшей мере, для одного из охранников. Очнувшийся мужчина добрался до машины и достал пистолет. Неожиданно раздались выстрелы. Сначала один, потом еще несколько подряд. Он стрелял в обидчиков. Один охранник лежал на земле, другой, видимо, был ранен и, держась за живот, прятался за машиной.

Напуганные проститутки разбегались, кто куда. Побежала и Надя. Она несколько раз падала по дороге, но будто не замечая боли, все бежала и бежала вперед. Лишь бы дальше оттуда. Остановилась отдышаться. Прислушалась. Поблизости раздался крик одного из охранников.

Надя пыталась спрятаться в подъезде, но дверь была заперта. Рядом светился огнями фасад ночного клуба, и она в отчаянии бросилась туда.

— Миленький, пожалуйста, пусти, — умоляла она охранника.

Тот посмотрел на ее разорванные чулки, разодранные в кровь колени, размазанную тушь, съехавший набок парик, и, растерявшись на мгновение, хотел уже что-то ответить, но Надя его опередила. Она сунула ему в руку смятую «тысячерублевку» и бегом кинулась по направлению к туалету.

— Девушка, к нам нельзя в таком виде, — крикнул охранник.

Надя скрылась за дверью в туалет. Умывшись, она достала из сумочки пузырек с перекисью водорода и обработала царапины на коленях. Выбросила в ведро парик и рваные чулки. Посмотрев в зеркало, увидела там напуганную девочку и улыбнулась ей. Улыбка получилась натянутой. Сейчас было точно не до веселья. Надя выглянула из туалета и медленно пошла к выходу. Там охранник, разыскивающий Надю, разговаривал с тем юношей, который пустил ее внутрь. Она остановилась, и спряталась за углом.

— Такая черненькая в курточке сиреневой, глаза большие, голубые. Не забегала?

У Нади замерло сердце.

— Нет дружище, — ответил Виктор. Последние двадцать минут никто не заходил.

— Точно?

— Точнее не бывает. Я бы запомнил.

— И куда она могла деться? Ладно, бывай.

Охранник вышел на улицу. Надя облегченно вздохнула, подождала несколько минут и подошла к молодому человеку.

— Спасибо. Я вам очень благодарна.

Виктор с трудом узнал ее, без косметики и парика.

— А где же ваш парик?

— Выбросила.

— У вас красивые волосы. А имя, наверное, еще красивее?

— Обыкновенное — Надя.

— Очень приятно Надежда, меня Виктором зовут. Зачем он за вами гнался?

— Я сбежала, хотел догнать.

— Муж?

— Нет, что вы.

— В общем, забирайте свои деньги. Не возьму я.

Виктор протянул ей тысячу.

— Это вам за спасение, — ответила Вера.

— Я спасатель-альтруист, возьмите.

— Можно я здесь побуду немного? Ну, пока там не уляжется…

— Пожалуйста.

— Это вам за вход тогда.

Надя развернулась и быстро прошла в зал. Виктор покрутил в руках «тысячерублевку» и, пожав плечами, положил обратно в карман.

Ночные дежурства в клубе, для него подходили к концу. Не за горами был выпуск в институте. К тому же, он заблаговременно отправил анкету на работу по будущей профессии, и сегодня утром получил положительный ответ. Оставалось недолго бездельничать по ночам, разглядывая красавиц в откровенных одеждах, и в полусне потом сидеть на парах, впитывая необходимые знания. С танцпола вернулся напарник.

— Как там? — спросил Виктор.

— Спокойно. Присяду, отдохну.

— Давай. А я тогда прогуляюсь, музыку послушаю.

Виктор зашел в зал. От громкости уши закладывало, но он давно привык к этой обстановке. Молодежь резвилась на полную катушку. Пульсирующий свет делал движения несколько заторможенными, будто в замедленной съемке. Ди-джей наверху, прижимая наушники, накручивал пластинку. Бармены в белых рубашках и с черными бабочками разливали напитки. «Немного грустно будет расставаться со всем этим», — подумалось вдруг Виктору. Веселье, постоянно присутствующее тут, всегда поддерживало хорошее настроение. Скоро злачное заведение в его жизни заменит офис и бесчисленное количество бумаг. Посмотрев еще около получаса на непрекращающийся праздник жизни, он вернулся к выходу.

— Тебя девушка спрашивала. Я сказал, что ты на танцполе. Просила передать тебе огромное спасибо, и ушла.

— Понятно.

— Рассказывай, чем так девчонок ублажаешь, что спасибо говорят, да и еще и огромное? — подковырнул напарник.

— В туалет пустил.

Напарник недоуменно посмотрел на коллегу.

— Иди в зал, — шутливо подтолкнул его в спину Виктор.

— Меня-то пустишь, злодей? — засмеялся напарник. Или только по талонам теперь?

Виктор подтолкнул коллегу в зал и вернулся к выходу.

***

Лева вот уже несколько часов смотрел ужасные сны, сопровождаемые страшной болью. При этом он не спал, нет. Он бодрствовал. Но его реальность не имела ничего общего с действительностью. Иногда из дымки выплывали лица прохожих, и снова растворялись в паутине муки. Он бродил в поиске утоления своей адской жажды, и всюду, где успел побывать, слышал отказ.

«Деньги будут, приходи», — неизменно отвечали на его мольбы и унижения. Он вставал на колени, плакал, умолял, угрожал, вертелся волчком по земле. Но его отчаяние, лишь смешило. Осталось последнее место, где ему, он был уверен, дадут взаймы дозу. Но уверенность это вселялась далеко не разумом, а краем обрыва, именуемого безысходность. Лева буквально вполз по ступенькам, с трудом открыл двери, и, приподнявшись, встал у входа. Здесь было много света, слишком много, так что мозг его получил сильный ожог, и Лева тихонько застонал. Галстук, в сиреневых разводах плавно раскачиваясь, приблизился к нему. Над галстуком что-то шуршали губы. Но Лева не понимал. Одна волнующая мысль охранялась теперь его полуразрушенным сознанием, и на нее одну он хотел услышать ответ. Все остальное, — бессмысленность, смерть. Собрав остатки координации, напрягаясь так, что вена набухла на лбу, он несвязно вывалил наружу слова:

— Мооо-жжно, прайтии…

И тут же сконцентрировал все рецепторы на прием. От этого зависело все. Ставкой была его жизнь. Хлестко, будто щелчок плети, коротко, бритвой полоснуло в ответ, и отрезало, оборвало:

— Нет.

Незамысловатое слово из трех букв. Простое, но фатально тяжелое порой. Придавило, перевесило, его, Левину жизнь. Бездна, открывшаяся сразу же за ним, была настолько невероятно пугающей, что он затрясся и посмотрел на охранника, и увидел лицо его. Жестокое лицо самой смерти.

Вышел ли он сам, или его вывели, для Левы это не имело значения. Он смирился и ведомый под руку холодной старухой, искал укромное место для беспробудного сна. Вскоре такое место нашлось. Пристроился между мусорными контейнерами на корточках. Боль, изводящая его все эти часы, была ничто перед мраком надвигающегося конца. Леве было очень страшно, и страх этот свойством своим превосходил всякую боль.

***

Надя, покинув ночной клуб, отправилась на вокзал, ведомая желанием любым способом покинуть город, принесший разочарование и боль. Была глубокая ночь. Людей на улицах не встречалось. По дорогам сновали туда-сюда милицейские машины. Посмотрев на свои исцарапанные колени, Надя задумалась: «А если остановят? Без паспорта точно загребут. Лучше дождаться утра, когда народ поедет на работу. В толпе будет легче добраться до вокзала». С этими мыслями она осмотрелась. Зашла во двор рядом, в надежде отсидеться до утра в подъезде. Можно было, конечно, вернуться в клуб, но она не захотела злоупотреблять гостеприимством. Одинокий фонарь слепо таращился во тьму. К счастью нашелся открытый подъезд. Устроившись на подоконнике, Надя пробовала уснуть. В полубреду навалились воспоминания о доме, о маме, которая знать не знает, что с дочкой теперь. Последнее письмо Надя отправила около месяца назад. «Ничего, дома все устроится. С голоду не умру. Сюда больше никогда не вернусь».

Заря осветила пустынные улицы города. Виктор переоделся после смены и, попрощавшись с напарником, отправился к автобусной остановке. Напрямую было далековато, он всегда ходил через двор. Посмотрел на часы. До начала занятий оставалось еще достаточно времени, и Виктор не торопился. В кармане у него бала тысяча рублей, подаренных незнакомкой. «Не захотела забрать, так придется использовать по назначению, или лучше матери отдам. Ей виднее на что потратить», — думал он.

Лева в бессознательном состоянии лежал у мусорного контейнера. Приближающиеся шаги растревожили его отходящее тело. Мука продолжалась до сих пор, и конца ей не было видно. Страх смерти снова уступил место боли. Лева выглянул из-за бака и чуть не взревел от бешенства. По дороге шел тот самый охранник, лишивший его последней надежды. Парень улыбался чему-то. Внезапно Лева ослеп на несколько секунд. Очередная выходка ломки. Когда прозрел, увидел темное пятно удаляющейся спины. Она выглядела, как мишень с размытыми краями. «Ну, давай же, упустишь», — заговорил бес внутри наркомана. «Отомсти, отомсти!» — подстегивал он. Лева поднялся, сжимая в руке нож. Покачиваясь, он побежал вперед. Ярость придала сил. Как будто в кино. Где-то он уже подобное видел. Удар за ударом со звериным рыком изнутри. Нож влетал в тело, и выскакивал из него, сказочным попрыгунчиком, каждый раз забирая с собой капли крови. Похоже на компьютерную игру. В конце окровавленный враг бездыханно лежит, поверженный героем. Лева оскалился. Порылся в карманах, и извлек на свет «тысячерублевку». Он даже взвыл от восторга и бросился прочь.

Банкнота испуганно притаилась в кармане убийцы. От сердца, загнанного в угол, боявшегося шелохнуться, чтобы не спугнуть еще одну минуту жизни, вдруг пошли багровые обжигающие круги. Нарастающий жар проникал всюду, словно кровавый восход из глубины гнилого болота, испепелял самые страх и боль. Грядет исцеление ядом… В багряном, в багряном, в багряном, закате. Чувствуя причастность к ужасу воскрешения через убийство, банкнота сжалась, сдавливаемая плотными, жгучими обручами безмерной алчности. Но стоило забыть на мгновение, отделиться от ощущения сопричастности, как тут же пропадали проклятые багрянцы, и можно было вздохнуть в полную силу. «Вот так и надо, ни о чем не думать, ведь я ни при чем», — повторяла она. Они сами. Я просто бумага… Просто бумага… С каплями крови. С каплями крови? Как жутко они расползаются алым. До такой степени невозможно смотреть, что придется привыкнуть.

Большая солнечная комната и светлый миг рождения, наполненный радостью и надеждой. В эту минуту они превратились в наваждение, в давно приснившийся сон. Снаружи послышались голоса.

— Откуда деньги?

— Дай, — не обращая внимания на вопрос, прохрипел Лева.

Банкнота оказалась зажата между пальцами ухмыляющегося человека. Ей было неудобно и неприятно между грязными дурно пахнущими пальцами. Хотелось крикнуть: «Отпусти!» Человек повертел ее и бросил в полиэтиленовый пакет. Там скрученные, скомканные, вповалку лежали другие деньги. Сквозь прозрачную преграду купюра наблюдала, как укравший ее убийца, трясущимися руками готовил что-то с помощью зажигалки и ложки. Потом он с таким изуверским умилением воткнул себе в руку иглу, что купюра отвернулась.

Надя очнулась, сидя на подоконнике. На улице было светло. По ступенькам спускалась старушка и одарила ее презрительным взглядом. Пропустив старушку вперед, Надя не спеша, пошла следом. Во дворе было пустынно. Старушка скрылась за поворотом, и Надя решила пойти в другую сторону. И она увидела его. Лежащего на боку, окровавленного, но еще, казалось, живого.

Конечно, она узнала Виктора, укрывшего ее этой ночью. Взяла в руку его кисть. Пульс еле слышно вздрагивал.

Надя закричала во весь голос:

— Помогите! Помогите!

Из окна высунулся мужик в грязной майке.

— Я тебе сейчас шалава, поору! — крикнул он.

— Человек умирает, помогите.

Окно закрылось. Никто не спешил на помощь. Надя опрометью бросилась к проезжей части. Люди шарахались от нее в стороны. Машины объезжали, водители осыпали ее бранью.

— Люди помогите, там человек умирает!

— Сумасшедшая! — крикнул кто-то.

Надя бегом вернулась обратно. Сквозь слезы, напрягая все силы, она приподняла Виктора. Пригнулась, чтобы забросить его руки к себе на плечи. На полусогнутых ногах она потащила его. Ноги Виктора волочились по земле.

***

— Значит, говоришь, спасти хотела, — допытывался следователь.

— Да, — опустив голову, отвечала Надя.

— А паспорт, значит, украли?

— Да.

— Врешь стерва, я вас проституток хорошо знаю! Ничего святого! Убила парня, а потом вдруг совесть проснулась. Так? Только от этого не легче. Ответишь по всей строгости.

Надя молчала.

— Деньги думала, есть, да? — не унимался следователь. — А когда не нашла ничего, выходит и убила зря. Тут совесть и заела. Так?

— Я не убивала…

— Молчать! А кто его пятнадцать раз проткнул? Я что ли? Ты что натворила, сука. Мать без единственного ребенка оставила.

— Я домой хотела уехать…

— Так, — ухватился следователь.

— Меня били, заставили проституцией заниматься. Я убежала. Домой хотела уехать… — как заклинание повторяла она.

— А денег не было, и ты решила любым путем достать?

— Нет.

— Не смей мне врать, дрянь!

В кабинет вошел кто-то и вызвал следователя в коридор.

— Нашли убийцу. Наркоман местный. Нож у него был. Признался во всем. Отпускай девчонку.

— А паспорт?

— Скажи, чтоб завтра духу ее в городе не было.

— Но…

— Я сказал, отпусти.

— Есть.

Следователь вернулся в кабинет.

— Повезло тебе, тварь. Можешь идти. И чтобы сегодня же умотала в свою деревню. Понятно?

Надя вышла в коридор.

— Дочка, погоди, — обратился к ней тот мужчина, что вызывал следователя.

Она с опаской посмотрела на него.

— Вот возьми.

Он протягивал ей двести рублей.

— Извини, больше нет.

Надя поблагодарила, но деньги не взяла.

— Скажите мне, пожалуйста, его адрес, — сказала она.

— Чей?

— Витин.

— Подожди минутку.

Он вошел в кабинет и вернулся с небольшим листком бумаги.

— Вот.

— Спасибо.

Надя пошла к выходу, а милиционер смотрел ей вслед. Потом вздохнул и, развернувшись, поднялся по лестнице в свой кабинет.

***

Вера Сергеевна и Петр Вениаминович сидели за столом в комнате.

— Попробую у Петровой еще спросить, — бесцветным голосом сказала Вера Сергеевна.

— Угу, — подтвердил Петр Вениаминович.

— Ой, господиии! — сорвалась мать. — За что же это?! Сыночек мой, родненький! Кровинушка мояаа…

Петр Вениаминович успокаивал жену:

— Тише мать, отмучился сын наш, успокоился. Не рви сердце.

— Я старая, живая сижу тут, а он…

Раздался звонок в дверь.

— Пойду, открою.

— Я сама, Петя, сиди, — вытирая слезы, сказала Вера Сергеевна.

— Здравствуйте.

На пороге стояла молодая девушка.

— Здравствуй дочка, ты к кому?

— К вам. Я Витю знала.

— Проходи дочка. Горе у нас, какое… — качая головой, запричитала Вера Сергеевна. — Отец, знакомая Витина пришла, учились, наверное, вместе.

— Нет, мы только вчера познакомились, — возразила Надя.

Рассказала родителям Виктора о том, как она познакомилась с их сыном. И о том, как случайно нашла его утром, пыталась помочь.

— Хороший парень был, правда? — мать с надеждой взглянула на Надю.

— Очень хороший.

— Как зовут то тебя дочка?

— Надя.

— Надежда значит. Ты посиди с отцом, а мне позвонить надо.

Вера Сергеевна села за телефон.

— Але, Люба? Да Любушка, да, — отвечала Вера Сергеевна. — Любушка ты не займешь мне? Нету? Ну, извини.

Вера Сергеевна положила трубку и вернулась в комнату.

— Дочка, давай чайку с тобой попьем. Петя, налей нам, пожалуйста.

— Сейчас Верочка, — участливо отозвался муж.

— Вот так, дочка. Был у меня сын, и нет.

— Извините, мне идти нужно, — сказала Надя.

— Подожди дочка, чаю хоть попьем.

— Я приду скоро.

— Если надо, иди милая, — вздохнула Вера Сергеевна. Мы с отцом тебя подождем.

Надя вышла на улицу. Темнело. Город расцветал огнями, переодеваясь для ночной жизни. Становилось прохладно. Застегнув плотнее куртку, Надя торопливо направилась к центру.

В переулке в машине сидели трое. Один, на заднем сидении, пересчитывал деньги. В окошко постучала девушка. Стекло плавно опустилось.

— Чего тебе?

— Мальчики, расслабиться не желаете?

— Сколько?

— Пять.

— Сколько? У тебя там ничего не потрескается?

— Пять на троих.

— Ух, ты. А справишься?

— Справлюсь.

Парень убрал деньги в пакет и спрятал под сидение.

— Заходи, подруга.

Ее пустили в машину.

Через час трое совершенно утомленных парней, расплатились с ней.

Надя вышла и быстрым шагом направилась к углу дома. Как только скрылась за поворотом, тут же побежала, что есть сил.

Когда молодчики обнаружили пропажу пакета с деньгами, Надя была уже далеко.

Купюра, увидев знакомое девичье лицо, очень обрадовалась. Как хорошо, что она забрала ее от этих. Так бы и закричала от радости и обняла спасительницу, если бы могла, конечно.

Надя пришла обратно к старикам.

— Вернулась дочка, вот молодец. Проходи, поужинаем, — обрадовалась Вера Сергеевна.

— Спасибо.

— Ты работаешь, дочка или учишься?

— Домой я еду.

— Далеко?

— Не очень.

Вера Сергеевна понимающе кивнула.

— Ты в Витиной ложись, Надя. Там чистенько.

— Спасибо вам большое за все.

— Тебе дочка спасибо. Никто ведь не помог, ты одна, девчоночка… Ой, господи прости.

Мать заплакала. Петр Вениаминович погладил жену по руке.

— Давайте чаю с медом попьем, — предложил он. — Мне приятель старый прислал.

Чай пили молча, каждый в своих мыслях. После ужина Надю проводили в небольшую, но уютную комнату.

— Тут и жил, сокол мой. Отдыхай, доченька, постель чистая.

Вера Сергеевна не сдержавшись, расплакалась и вышла.

В комнате стоял письменный стол и диван. Между ними оставался узкий проход. В углу, на тумбочке устроился небольшой телевизор. На стене висело зеркало, на котором был прикреплен листок бумаги с какой-то надписью. Надя присмотрелась и прочла: «Nascentes morimur», — было выведено карандашом. У дивана, прижавшись, друг к другу, неподвижно застыли тапочки, в виде собачьих мордочек. Надя провела по ним рукой, будто ожидая в ответ движения живого существа. Но щенки не шелохнулись, а продолжали стоять, высунув наружу красные язычки. Надя прилегла на диван и скоро уснула. Ей снова, как недавно в подъезде приснился дом и мама…

***

Утром, проснувшись, Вера Сергеевна прошла на кухню, вскипятить чай и приготовить что-нибудь на завтрак юной гостье. Вскоре показался и Петр Вениаминович.

— Девушка спит еще.

— Пускай, спит, намаялась она.

Старики позавтракали, а Надя все не выходила. Тогда Вера Сергеевна решила взглянуть, как там девочка. Но вместо Надежды нашла записку с благодарностью и пакет с деньгами.

— Уехала дочка наша отец, к матери домой. Деньги нам оставила, добрая душа.

— Вернуть бы надо, — сказал Петр Вениаминович.

— Где же, ее хорошую, искать сейчас, — покачала головой жена.

Сквозь мутноватую пленку, купюра узнавала знакомые черты. Руки, с которых начался круг жизни, принимали ее вновь. Руки милой женщины, с кем банкнота не задумываясь, осталась бы навсегда. Однако судьба подчиняясь, закону денежного круговорота, понесла ее дальше. Последнюю крупицу тепла, банкнота пыталась сохранить как можно дольше, когда прощались с нею добрые руки. И тут же леденящий холод выморозил согревающее благо.

Мрачная зала в черных тонах окружила ее. Люди здесь были молчаливы. Выражения их лиц говорили о едином для всех горе. В этой комнате хозяйкой была скорбь, пропитавшая и стены и мебель, и самый воздух. Хотя купюру и положили в металлический ящик, могильный холодок, обморозивший еще при передаче, проникал и сюда. «Тысячерублевка» лежала неподвижно до самого вечера. Потом приехали какие-то люди, уложили ее с остальными деньгами в знакомый холщовый мешок. Снова тряска и раскачивание. «Что ждет меня на этот раз?» — думала усталая банкнота. Неужели еще худшее?

Тряска прекратилась. И когда ее вынули на свет в хранилище, купюра не поверила глазам. Положили на вторую полку сверху. Немного потрепанная, со следами человеческой алчности и крови, промерзшая до бесчувственности, она скупо поблагодарила обстоятельства за возвращение в родной приют. В тишину и неподвижность. Хотелось остаться навсегда в священном бездействии. Ведь только в этом случае она не распаляла бы в людях неуемное желание обладания, одним словом не жила бы, а просто была. Но в то же время она понимала, что просто быть ей не позволят, что у денег не может быть другой жизни. И после первого круга будет второй и третий и неизвестно сколько еще. До той поры, пока бумага не пропитается грязью настолько, что лопнет в чьих-нибудь руках, и станет ничем.

На верхней полке шумела молодежь.

— Извините, можно вас спросить? — обратилась юная купюра к «тысячерублевке». — Жизнь ведь это бесценный подарок?

Банкнота задумалась и ответила:

— Цена этого подарка определена вашим номиналом.

— Что же такое тогда жизнь?

— То, что дает нам возможность понять, что мы могли бы обойтись без нее.

Путаный ответ поставил молодежь в тупик и купюре больше не докучали вопросами. Она лежала и думала, что каким бы не был следующий круг, она примет его смиренно, как неизбежность, обретенную клеймом рождения.