«Ненужный» Храм

Роман Воронов, 2022

– Почему редко приходишь в Храм ко Мне? – спросил Господь у крестьянина. – Некогда мне,– ответил тот. – Я все время в поле добываю хлеб насущный. Тот же вопрос задал Господь торговцу, и ответом Ему было возмущение последнего: – Как оставить лавку без присмотра? Кругом одни воры. Обратился тогда Господь к калеке, что милостыню просит. – Вот ты, сирый, рядом с храмом каждый день, а никогда не заходишь. – Помилуй, Господь-батюшка, ведь подают у входа, а внутри сами просят. Смилостивился под человеками Господь и поместил Храм в сердце каждому, дабы не ходить в Него, но быть Им. И стал тогда Храм… совсем ненужным.

Древо, которое решило не цвести

— Знаешь ли ты, в тени какого дерева мы сейчас есмь? — произнес Будда, расслабленно зависнув в нескольких дюймах над змеевидным корнем, традиционно для себя, в позе лотоса. Я с трудом оторвал взгляд от его болтающихся в воздухе без всякой опоры пяток (надо признаться, завораживающее зрелище) и поднял глаза вверх. То, что я увидел, впечатлило меня не меньше: надо мной раскинулась крона гигантского дерева, значительно превосходящая по размерам баобаб, секвойю или камедь. Ни один лист не повторялся в рисунке, ни одна ветвь не имела равной длины или одинакового изгиба, но главное удивление вызывал общий ствол, составленный из великого множества отдельных, прямых, гнутых, избегающих друг друга и «липнущих» один на другого, с различающейся структурой и цветом корой, ползущих ввысь и убегающих в стороны, слабых, изможденных, словно лианы в джунглях, коим нужен чужой каркас для жизни, и крепких, плотных, как корабельные сосны, что величаво рвутся к солнцу, подставляя шапки крон всем ветрам.

— Что это? — только и смог прошептать я, захлебываясь от величия и мощи увиденного.

— Это Древо человечества, — умиротворенным, почти сонным голосом ответил Будда и, помолчав, добавил, — оно решило не цвести.

Будда — Просвещенный, он все знает, и он — Просветленный, а значит, никогда не лжет, но еще Будда — большой ребенок и любит шутить. Как это, дерево что-то решает? Я снова задрал голову, бурная листва пестрила всеми цветами радуги, да-да, крона Древа человечества не походила ни на одно знакомое человеку растение.

— Сколько красок! — произнес удивленно я вслух.

Будда, продолжая пренебрегать силой притяжения, заунывно продекламировал: — Это следы увядания, но не цветения.

Продолжая разглядывать необычное дерево неизвестного семейства, я вынужден был согласиться с мудрейшим — все, что так восхитило меня, относилось к листве, цветов я не обнаружил.

— Но Древо не выглядит мертвым.

— Оно и не мертво, — Будда, словно голубое облако, спустившееся ближе к земле посмотреть, как там внизу дела, повернулся вокруг своей оси и едва не коснулся носом серо-зеленой коры ближайшего стебля. Никто лучше него не умеет часами пялиться в стену, не моргнув глазом и не пошевелив бровью, утверждая при этом, что созерцание Вселенной наилучшим образом производится через подобный экран.

Это надолго, подумал я, но ошибся. Будда отозвался, видимо заканчивая мысль: — Оно умирает.

Я последовал его примеру, но не рассчитал и с усердием, достойным хорошего ученика, расплющил физиономию о бледно-розовый витой ствол.

Будда улыбнулся: — Не суй нос в чужие дела.

— То есть? — обиделся я.

— Каждый ствол, образующий общее Древо, — род, и чем длиннее стебель, тем старше он и темнее деяния, что гнули и кривили его, отравляя сокоток, а иной раз и перекрывая вовсе.

— Так это родовые древа, — догадался я, по-новому рассматривая хитросплетения стеблей и почти геральдическую расцветку коры.

— Проницательностью в твоем роду не был обделен только… — задумчиво произнес Будда.

— Где, где мое древо? — засуетился я, жадно хватая ближайшие стебли и пытаясь самостоятельно определить свою принадлежность к разноцветным складкам их «кожи».

— Оно с другой стороны, — «успокоил» меня мой сизоликий товарищ. — Это твоя прабабка по материнской линии.

— Что прабабка? — не понял я.

— Единственный проницательный член твоего рода, — отрезал Будда. Не отрываясь от разглядывания трещинок на теле Древа человечества, заполненных грязью помыслов, пухом надежд и беспокойными жучками, высовывающими то и дело на Свет Божий длиннющие усы и тут же прячущими их обратно.

Признаться, я и сам подозревал это (не про бабку, конечно). Мне бы кто разжевал, засунул (аккуратно) в рот, я попробовал бы, и, если бы не понял, то этот кто-то вытащил бы все обратно, перемолол наново и, желательно без раздражения, запихнул опять.

Будда, даром что Посвященный, все мысли мои «прочитал» между складок древесной одежды.

— Жевать Истину я не стану, ибо подобное действо приводит к возникновению хаоса, и уж тем более насильно заталкивать ее в твое сознание — это сущее варварство, но рассказать о Древе могу. Спрашивай.

Я заметался между загадочной личностью прабабки и трагедией вселенского масштаба — увяданием Древа человечества, и хоть своя рубаха ближе к телу, но любопытство глобального характера взяло верх.

— Почему мы решили не цвести? — выпалил я, немного жалея, что внутрь вопроса нельзя поместить и древнюю родственницу.

— Все взаимосвязано, — четко и неторопливо произнес Будда, — и Армагеддон, и прабабка.

— Вот черт, — вырвалось у меня.

— И он, кстати, тоже, — Будда отлепился от Древа и развернулся ко мне.

— Представь себе, что ты Творец, — мой Просветленный собеседник запнулся, закатил глаза и, видимо, спохватившись, исправился: — Ах, да, забыл, что только прабабка…

— Прекрати оскорблять меня, — возмутился я. — Вообразить себя Создателем мне сложно, но плох тот солдат, что не мечтает стать генералом.

Будда удовлетворенно закивал головой: — Похвально такое рвение, и, кстати, крупный военачальник «сидит» в шестом колене на отцовской ветке, вон сучок, заостренный, как копье, — и он ткнул своим синим пальцем в ствол Древа. Я хотел было крикнуть: «Где?», но вспомнил, что наш родовой ствол с другой стороны.

— Итак, — Будда, не меняя позы, включив неведомые мне моторы, поднялся чуть выше: — Продолжим. Ты, Творец, решаешь создать нечто, чего еще нет, хотя все уже существует.

— Это сложная гипербола, — вставил язвительно я, — даже для тех, у кого все в порядке с воображением.

— Да, — согласился Будда, как бы не замечая моей иронии, — им не легче. Ты — Творец, и есть только ты, значит, любое сотворение чего-либо будет процессом выделения себя, «потери» своей части.

— Как пеликан, кормящий птенцов своею плотью, — воскликнул я, припомнив древнюю легенду.

Облачко-Будда заколыхалось: — Ну вот и заработала прабабкина проницательность. Творец выделил часть себя, Семя, Частицу Божественной Любви, которое дало росток, первый, изначальный. Знание о нем передано людям как история о «рождении» Адама.

— Первый ствол в Древе человечества, — прокричал я, чувствуя, как меня распирает изнутри «проснувшаяся» вдруг далекая родственница.

Будда, эмоционально не отличимый от скалы, что подставляет себя ветрам тысячи лет, продолжил: — Древо Адама не без помощи Евы, чье появление Творец произвел «почкованием», развалилось на две ветви, как змеиный язык.

Будда пристально посмотрел на меня: — Прабабка ничего не подсказывает?

Я подумал… «змеиный язык»… и выпалил: — Змий-искуситель!

— Угу, — промурлыкал Будда, — молодец прабабка. Легенда об искусителе (я же обещал тебе про черта) имеет в виду разделение на ветви Каина и Авеля. То, что «стержнем» Древа человечества стал стебель Каина, его семя, «заслуга» Лукавого. Авелева ветвь засохла, прекратив сокоток почитания и любви к Богу. Каиново семя дало плоды роду человеческому, что понесли в себе код насилия и обмана. Вот оно — изгнание из Рая.

Просветленный легко «ломал» мое сознание, и догмы, укоренившиеся в нем, плавились, как лед на солнце, хотя над нашими головами разноголосо шумели листья-судьбы, старательно закрывая собственные стебли от Света.

Будда, судя по всему, наслаждался жизнью, моментом и моим состоянием. Дав мне немного времени прийти в себя, он спросил: — Двигаем дальше?

— Про черта было, теперь давай про родственницу, — парировал я.

— Успеется, — наконец-то улыбнулся непроницаемый рассказчик, — с Древом еще не закончили. Каждый последующий род гнал по венам своим отравленный сок, и общее Древо деградировало, стало засыхать, листопад (преждевременная гибель) начал превалировать над цветением (верой) и вызревающим семенем (продолжением рода). Каинов, центральный для Древа, ствол рассохся, сгнил и был сожран термитами (грехами людскими).

Будда остановил рассказ, трижды повернулся вокруг себя и сказал: — Раз уж в тебе заговорила прабабка, хотя больше — ты о ней, представь, что тогда сделал Творец, тем более, акт этот известен всем.

Я пожал плечами, воображая, что смотрю на любимый куст, например, белых роз, посаженный в удобренную почву с любовью и старанием, но розы, предоставленные на волю ветров, дождей, морозов и засухи, росли не так быстро, как представлялось мне изначально. Лепестки их слабы, а шипы длинны, и тля, облепившая стебли, портит весь вид. Мне, садовнику, видно начавшееся увядание детища, и я… А что я могу? Только полить его.

Будда протянул руку в успокаивающем жесте: — Я обещал тебе родственницу, вот она, в правильном ответе. Да, Творец полил погибающее Древо человечества Живой Водой.

— Потоп! — воскликнул я.

Будда, сделав умильную физиономию, саркастически произнес: — Прабабка сделала свое дело и удалилась.

Я поник: — Если не потоп, тогда что?

— Что есмь сама Жизнь? — вместо ответа спросил меня Будда.

— Бог, — я не сомневался в ответе.

— Да, — подтвердил мой Просветленный друг. — Бог, точнее часть Его, Сын Божий. Приход на землю Спасителя — это возрождение Древа, акт омовения нуждающегося в живительной влаге.

— Так купание в Иордане, — предположил я.

Будда закивал головой: — Голографическая копия омовения всех душ на тонком плане, возвращение Авеля к Каину, Возрождение их обоих, приведение убиенного к Жизни (изменение кода), а убийцы к раскаянию. Христосознание есть обнуление первородного греха.

Я повис между Небом и Землей, не как Будда, конечно, не телом, но сознанием. Выходило, что мы после Христа были чисты, не по заслугам, но Волею Господней и Жертвою Иисуса, а дальше был выбор, и мы его сделали.

— Точно, — закивал моим мыслям Будда, — решили не цвести.

Я прислонился к стволу, чья-то жизнь пульсировала в нем скрытым дыханием, шелестом листвы, суетой мошек и червячков, щекотавших спину. «Как же так?» — вертелся в голове вопрос, такой шанс, прощенные грехи, чистый лист. Какой-то назойливый муравей свалился за шиворот и прервал мои думы, я озаботился похлопыванием по спине, плечам в жалких попытках достать до места (так некстати прямо между лопатками), где обезумевшее насекомое в панике пыталось найти выход, зажатый потным телом и холщовой рубахой.

— Так и произошло, — невозмутимо произнес Будда, наблюдая мои акробатические па и медленно раскачивая свое невесомое тело.

— Нечто ничтожное, мелкое, как твой муравей, едва сравнимый по масштабу с глобальной мыслью, что заняла тебя, будучи активным, легко сбивает с пути истинного, переключая все усилия, и физические, и ментальные, на себя. Иисус принес человекам идею равенства с Богом, единство Сына и Отца, но Лукавый «перевернул» его Смирение, как Путь Истины в Гордыню, заставив поверить человека в то, что он есть Бог, как и проповедовал Христос. Осознание Смирения как высшей добродетели, прямого пути к Отцу Небесному через Абсолютное доверие — «муравей», а Лукавый, им и являющийся пред величиной Создателя, смог профанировать процесс сей до суетности Самости, возвеличиванием Человека не Высшим «Я Есмь», а меркантильным «У меня есть». Каждое новое «Древо» дало свежий росток, напоенный ядом самомнения.

Будда умолк, веки его опустились, и он покачивался, как кукла на невидимых нитях кукловода, в полной тишине. Листья, периодически срывающиеся с веток, падали вниз причудливыми лепестками, старательно облетая, мне даже показалось — намеренно уворачиваясь от сине-серого говорящего «облака».

— И все же я не понял резонов для прекращения цветения, — решился прервать я его молчание. — Разве кривой путь или неправедная дорожка заставляют остановиться?

— Вовсе нет. — Будда протянул руку, и на ладонь улегся желтый пятиконечный лист. — Безгрешна только Любовь, гордыня же имеет ограниченный потенциал.

Будда дунул на лист, и тот послушно продолжил свой путь к земле.

— Ядовитый сок не дает вечного роста, как и кривая дорожка всегда заводит в тупик.

Он опустился на корни, распрямился во весь рост и, повернувшись к Древу, сказал: — Поищи свой стебель, там, на другой стороне, если найдешь, передай привет прабабке.

После чего шагнул прямо в ствол, словно кора была обычной занавеской, натянутой на каркас, и исчез во чреве Древа человечества.