«Ненужный» Храм

Роман Воронов, 2022

– Почему редко приходишь в Храм ко Мне? – спросил Господь у крестьянина. – Некогда мне,– ответил тот. – Я все время в поле добываю хлеб насущный. Тот же вопрос задал Господь торговцу, и ответом Ему было возмущение последнего: – Как оставить лавку без присмотра? Кругом одни воры. Обратился тогда Господь к калеке, что милостыню просит. – Вот ты, сирый, рядом с храмом каждый день, а никогда не заходишь. – Помилуй, Господь-батюшка, ведь подают у входа, а внутри сами просят. Смилостивился под человеками Господь и поместил Храм в сердце каждому, дабы не ходить в Него, но быть Им. И стал тогда Храм… совсем ненужным.

В сиянье Имени Его

В сиянье Имени Его

Мы меркнем тихо и печально

Так и не вняв, что изначально

Являлись частию Всего.

Тяжелая дверь противно всхлипнула, властно шевельнув пламя полуистлевшей свечи на столе, пропитанном воском, слюной и кровью. Инквизитор поморщился, этот мерзкий, до скрипа на зубах, звук прибытия новой жертвы тяготил его более, чем последующие вопли еретиков, прости Господи их заблудшие души, к которым уши его и сердце за долгие годы нелегкой службы сделались глухи.

— Ваше Преосвященство, — в помещение просунулась краснощекая морда тюремного служки по прозвищу Клещ (этот инструмент был освоен им в совершенстве). — Следующий.

Инквизитор поморщился снова, теперь уже от резкой боли в правом боку, посещавшей в последнее время его бренное тело все чаще и чаще.

— Позже? — Клещ с удивлением и некоторым разочарованием вскинул брови, а за его спиной некто невидимый издал слабый вздох облегчения.

Служитель церкви и воин святой инквизиции хотел ответить, но спазм перехватил его горло, и вместо слов нутро «вопрошающего» выдало сухое шипение. Он ухнул себя кулаком в грудь и, кашлянув, крикнул: — Заводи.

Краснощекий распахнул дверь подземелья полностью и втащил внутрь изможденного, тощего человека с вытаращенными от ужаса глазами и вздутыми на шее венами.

— Кто? — коротко спросил Инквизитор, вытирая рукавом следы пенной слюны на губах.

— Колдун, — так же коротко отрапортовал Клещ, встряхнув висящего на его огромных руках человека, словно весу в нем было, как в конской сбруе.

— Я обычный крестьянин, Ваше Преосвященство, — всхлипнул несчастный.

Клещ, не выпуская жертву из правой руки, левой протянул «вопрошающему» пергамент с описанием деяний «колдуна».

Инквизитор не торопясь запалил вторую свечу и погрузился в изучение списка заслуг крестьянина. Среди прочего в представленном перечне значились: вызывание засухи, заговор на падеж скота, колдовство на неурожай и прочая белиберда, коей он начитался досыта. Завистливые соседи, обманутая жена или, наоборот, отвергнутая селянка — все они в ближайший же воскресный день бежали в исповедальню, но вместо очищения собственных грехов, рассказывали пастырю сплетни своего же немудреного сочинения, как правило, в «пользу» добропорядочных людей.

Инквизитор оторвался от пергамента и взглянул на «колдуна»: точно, этот не виновен как пить дать.

— Прошу присаживайтесь, — тем не менее не без сарказма сказал он трепещущему старику и указал на кресло для допросов. Тот, видимо, был наслышан об этом приспособлении, потому как челюсти его, до сего момента с трудом сдерживающие дрожь, заколотили остатками зубов, словно детвора на реке, лупцующая палками верховодку.

Клещ, перенеся обмякшее тело и ловко бухнув его на шипы, отчего бедняга взвыл сиплым, пронзительным голосом, намертво пристегнул кисти и лодыжки кожаными ремнями.

Инквизитору хорошо была знакома эта боль, он сотни раз наблюдал ее проявления в искаженных гримасах жертв, слышал ее голос в душераздирающих криках и чувствовал ее присутствие в сжимающемся от страха воздухе пыточной камеры, низкие каменные потолки которой и черные стены, увешанные всевозможными изобретениями извращенного человеческого ума, единственной целью которых было медленное, мучительное умерщвление себе подобных, давно стали ему вторым домом. Да, он знал боль, но только чужую, и животный страх испытать ее самому заставлял «вопрошающего» отправлять в железные челюсти все новые и новые «куски мяса».

— Вам удобно? — улыбаясь, поинтересовался Инквизитор у крестьянина, боявшегося пошевелиться на смертельном седалище.

Но старик, переживший первый шок, странным образом немного распрямился и перестал дрожать.

— Едва ли ваше кресло сильно отличается от моего, — спокойно ответил он.

Инквизитор вскинул бровь, а Клещ повернул на пол-оборота винт, стягивающий железный сапог, сомкнутый на правой ноге жертвы. Кровь брызнула из голени, крестьянин охнул и потерял сознание. Клещ вернул винт в начальное положение, зачерпнул из кадки зловонной воды и плеснул в лицо старику.

— Место мое представляется мне более предпочтительным, — злорадно произнес Инквизитор, стоило крестьянину открыть глаза.

— Господь наш, Иисус Христос, распятие которого висит над вашей головой, Ваше Преосвященство, выбрал бы мое, — прошептал старик, «прислушиваясь» к затихающей боли в ноге.

— Почему ты, ничтожный и не достойный произносить Имя Бога, так решил? — покачал головой Инквизитор, удивляясь смелости допрашиваемого вместо унизительного вымаливания скорейшей смерти.

— Не суди, да не судим буде — Слова Его. Он сам пришел не судией к нам, но быть осужденным нами.

— Да ты богослов, не иначе, — поразился Инквизитор, — а ну-ка, Клещ, подай ученому мужу Святое Писание, приличествующее ему.

Тюремный служка снял с полки толстенный фолиант, весьма и весьма увесистый и, с едкой улыбочкой, водрузил книгу на колени несчастного. Стальные иглы впились в ноги, и крестьянин прикрыл веки, из-под которых покатились слезы, но не издал ни единого звука.

— Прочтешь чего или по памяти? — ухмыльнулся Инквизитор, глядя на муки «еретика». — Ах да, — спохватился он, — руки скованы.

Старик открыл глаза и посмотрел на мучителя: — Чем же провинился пред тобою Иисус, если именем его убиваешь меня?

— А какая связь? — равнодушно проговорил Инквизитор и толкнул пальцем пустой кубок, стоящий перед ним, давая понять Клещу — наполни его. Тот весело хлопнул ладонью по Библии (отчего у крестьянина слезы брызнули из глаз) и рванулся к бочонку, притаившемуся в темном углу пыточной.

— Всякий раз, когда один лишает жизни другого, он заставляет Христа восходить на Крест свой.

— Это почему же? — небрежно спросил «вопрошающий», громко отхлебывая из чаши.

Слабеющий старик, набрав побольше воздуха в легкие, выдавил: — Принявший смерть за всех единожды, вынужден принимать ее еще, и еще, и еще, ибо обещал Отцу делать это.

Инквизитор привстал из-за стола.

— Ереси в твоих словах становится больше, чем здравого смысла, — прошипел он. — Нет сомнений у меня теперь в том, что ты колдун и богохульник.

Рука Клеща потянулась к воротку, но «вопрошающий» жестом остановил слугу.

— Бурю речами своими на поле ты не «посеешь», — продолжил он, — но в умах…

Глаз задергался у храмовника. Не отрицай крестьянин своей вины, пусть и наговоренной, Клещ «освободил» бы его на дыбе быстро и почти безболезненно, — думал, гневаясь все больше, Инквизитор, — но он стал учить божьего посредника придуманным истинам, не ведать ему скорого и легкого конца.

Храмовник подошел к мученику, старик был совсем плох, многочисленные укусы трона обескровили тело, истощили разум, но дух, дух еще теплился в нем.

— Не прояснишь ли мне, темному, с чего бы Иисусу, вознесшемуся на Небеса, спускаться на крест ради тебя?

С кривой ухмылкой он оперся двумя руками на Библию, перенеся на Святое Писание весь свой вес. Шипы вошли слишком глубоко в плоть крестьянина, на губах, жадно хватающих воздух, появилась кровавая пузырящаяся пленка, и голова несчастного безжизненно упала на грудь.

— Перестарались, Ваше Преосвященство, — констатировал Клещ, — отбыл колдун.

— Убери эту падаль, — гаркнул Инквизитор, вытирая рясой взмокшее лицо.

Клещ отстегнул ремни, сдернул тело с жуткого седалища, и в этот момент колдун-крестьянин открыл глаза: — Христос буде страдать при страдании каждого человека, ибо только так Он может удержать мир людей, — старик закашлялся, но продолжил: — от падения в ад. Когда же в людях проснется совесть по отношению ко Христу, они перестанут нести в мир страдания и освободятся сами, а вслед за ними освободится и Иисус.

Голова старика дернулась, он прохрипел: — Мы живем в сиянье Имени Его, — и испустил дух.

Инквизитор вышел из пыточной комнаты, он не любил это название и одергивал Клеща всякий раз, когда он его применял.

— Здесь еретики проходят очищение, а не пытки, — говорил он.

— Тогда, что же, — возражал Клещ, — это чистилище?

— Нет, — морщился «вопрошающий», — комната омовения, дурак.

— Ясно, — соглашался служка, — омовения собственной кровушкой.

Инквизитор безнадежно махал рукой, а Клещ брал грязную тряпку и начинал вытирать бурые пятна с адских приспособлений.

Время было к обедне, чтобы попасть в трапезную, надобно пройти длинный, темный, с низкими сводами, мокрый, то ли от капель влаги, то ли от слез несчастных, коридор, оканчивающийся скользкими ступенями, ведущими наверх, к солнцу, даже не пытавшемуся заглянуть в эти страшные закоулки, и ветру, по глупости иногда влетавшему сюда, но тут же замиравшему от ужаса увиденного и услышанного. Сделав несколько шагов, Инквизитор схватился за бок и прислонился к холодной стене.

«Хепар» — так называл мучителя Его Преосвященства Травник, оказавшийся перед столом Святой Инквизиции по доносу о его сговоре с дьяволом (бедолага прекрасно разбирался в травах и соцветиях). Неученый «лекарь», рыская по телу болящих пальцами, определял, в какое место нечистый запустил свою лапу, и ставил на ноги отварами, что, собственно, и привело к их близкому знакомству.

— Хепар будет напоминать о себе все чаще, Ваше Преосвященство, — предупреждал Травник, вися на дыбе, но видя перекошенную гримасу своего мучителя.

— Ты вырвал ему язык, — прозвучал голос в голове Инквизитора.

— Господи Иисусе, — вздрогнул «вопрошающий» и трижды перекрестился дрожащей рукой.

— Не поминай Имя Господа всуе, — напомнил и заповедь, и о себе таинственный голос.

— Кто ты? Что со мной? — едва усмиряя бешеное сердцебиение, пролепетал Инквизитор.

— Твоя Совесть, — последовал ответ, а за ним и вопрос: — Удивлен?

Храмовник обессиленно сполз по стене на пол и заткнул уши руками.

— Вот, вот, — продолжила наступать Совесть, — коли не достучаться мне до ушей твоих, буду толкать хепар, действенная вещь.

— Почему? — прохрипел Инквизитор, снова хватаясь за бок от острой боли.

— Хепар, — Совесть немного отпустила свой нажим, — есть Геракл, очищающий Авгиевы конюшни, вернее сказать инквизиторовы, твои, конюшни.

— Не понимаю, — облегченно вдохнул «вопрошающий».

— Хепар — сосуд для яда, что заливает человек сам в себя, преступая заповеди и распиная тем самым Христа. Не хулишь ли ты Иисуса, Крест несущего, когда лжесвидетельствуешь на ближнего, ибо Сын Божий есть Правда? Не бросаешь ли ты камень в него, осуждая ближнего, но не себя, ибо Сын Божий есть Безгрешие? Не плюешь ли ты слюной ядовитою в Лик Светлый Христов, когда лишаешь жизни ближнего, ибо Сын Божий есть сама Жизнь?

— Так я же во Славу Его, — начал оправдываться Инквизитор, но Совесть, уж коли она проснулась, была непоколебима.

— Слава Имени Его в том, что всякий раз прощая твои «побои и унижения», Иисус чистит хепар твой, чтобы не прорвало плотину эту до срока, Отцом Небесным установленного для тебя, в надежде, что одумаешься. И бесконечно прощение Спасителя, — Совесть снова пнула Инквизитора в бок, — но не вечны ткани хепара, а у клеток, что сотканы в форму этого органа, есть своя совесть, и она говорит: довольно.

— Господи, мне дурно, — простонал Инквизитор, напряжение внутренностей перешло в ослабление, и храмовник помочился под себя, что вызвало новые рези, уже в непотребном месте.

Совесть беспристрастным тоном заявила: — Не отними ты языка у Травника вместе с жизнью, он сказал бы сейчас «везина уринария», а я добавлю: спускаясь от ушей (сердечных) к хепаре грешника, Совесть спокойно отопрет последнюю дверь, и это будет «везина», так что лучше слушать ушами.

Закончив возиться с тряпкой и плеснув остатками воды на острые зубья кресла допросов, Клещ толкнул дверь и вышел в темную галерею. Неподалеку на полу чернела бесформенная груда тряпья. Подойдя ближе, тюремный служка разглядел бездыханное тело Инквизитора, «сидящего» в луже собственных испражнений. Клещ даже в темноте сразу же определил, что храмовник мертв. Он присел возле почившего на корточки и, оглядевшись, пошарил по карманам рясы — пусто, но на пальце Инквизитора красовался золотой перстень с печатью.

— Прости, Господи, — прошептал, крестясь, Клещ, — облегчу путь его в сень Твою.

Он не без труда стянул перстень с распухшего пальца и спрятал трофей у себя.

— Без надобности мертвому, да пригодится живому, — проговорил он и уже собирался уйти, как в слабом отблеске свечи заприметил цепочку на шее покойника. Снова оглянувшись и подумав секунду, Клещ сдернул цепочку с Инквизитора, на ней оказалось позолоченное распятие. Иисус, прикованный к своему Кресту, с укором глядел на служку, отбрасывая на алчное его лицо «золотые» блики. Клещ, загипнотизированный раскачивающимся на цепочке Христом, не в силах оторвать глаз от взора его, прошептал: — В сиянье Имени Его.

Но вдруг, опомнившись, зажал крестик в кулаке и засеменил к настоятелю, сообщить о безвременной кончине Его Преосвященства, по всей видимости, обнимающего сейчас Господа нашего, Иисуса Христа.