Весы Великого Змея

Ричард А. Кнаак, 2007

От начала времен небесное ангельское воинство и орды демонов из глубин Преисподней ведут нескончаемое сражение за будущее всего сущего. Ныне это сражение развернулось и в Санктуарии – мире людей. Преисполненные решимости склонить человечество на свою сторону, силы добра и зла ведут тайную войну за души смертных. Это история Войны Греха – конфликта, который навсегда изменит судьбу рода людского. Задавшийся целью уничтожить секту сторонников зла, Церковь Трех, Ульдиссиан не подозревает, что в том ему исподволь помогает Инарий, таинственный пророк из Собора Света. Одержимый стремлением возродить былое великолепие Санктуария, Инарий подталкивает Ульдиссиана к дерзкой попытке низвержения двух величайших религиозных культов, однако в расклад за судьбу мира украдкой вмешивается еще один игрок. Некогда – возлюбленная Инария, демонесса Лилит замышляет, пользуясь Ульдиссианом, точно собственной пешкой, превратить род людской в воинство нефалемов – богоподобных созданий, превосходящих могуществом любого ангела либо демона, способных перевернуть вверх дном все мироздание, а саму Лилит возвести к положению высшего существа.

Глава третья

Тем временем в неведомом месте, вполне настоящем, и в то же время несуществующем, некто, с головы до ног укутанный в черное, взирал за пределы окружавшей его пустоты, наблюдая за миром, зовущимся среди немногих сведущих Санктуарием. Глядя на кровопролитную битву, охватившую город под названием Тораджа, он размышлял о возможных ее последствиях.

— Слишком уж быстро он действует, — сказал в пустоту неизвестный. — Слишком уж неразумно…

— Он делает то, что должен… Как и мы…

Этот голос заставил бы замереть сердца многих, ибо являл собою отнюдь не только колебания воздуха, однако тот, к кому был обращен ответ, всего лишь согласно кивнул. Говорящего он знал так давно, что привык даже к его своеобразности.

В той же мере, сверх меры привычными сделались для него и поражения, и больше терпеть их он не желал. Поражения грозили нарушением Равновесия, и посему в эту минуту он, веками учившийся контролировать эмоции и во что бы то ни стало сохранять на подобном мраморному изваянию лице безмятежность, медленно, мрачно нахмурил брови.

— Тогда… тогда нам нужно взяться за дело активнее…

Не успел отзвучать его голос, как в вышине вспыхнуло, засияло нечто, подобное россыпи звезд. Однако «звезды» те, придя в движение, мало-помалу, подобно созвездию, обозначили в темноте контуры исполинского змея, создания наполовину зримого, наполовину воображаемого… а для большинства — попросту сказочного.

Дракона…

— Еще активнее? Разве инициации его родного брата мало? — с явной иронией в голосе осведомились звезды.

— Мало, — упрямо ответил некто, укутанный в черное, — пусть даже Мендельн уль-Диомед далеко превзошел мои ожидания. Еще немного, и я мог бы поклясться, что он…

— Прямой твой потомок, да… а заодно это объяснило бы, отчего она выбрала для своих целей старшего. Ты же почувствовал дремлющие в них силы? Вот и она — тоже.

— Ты прав, мать моя не почувствовать их не могла, — нахмурившись пуще прежнего, согласился некто в черных одеждах. — Если так, может статься, известно о них и отцу.

Сонм звезд всколыхнулся, взвихрился, на миг утратив сходство с легендарным зверем.

— О коем мы давненько уж не имели вестей…

Некто в черном кивнул, вновь сосредоточив внимание на Санктуарии.

— Да, и это тревожит меня сильнее всего остального.

— И не напрасно, — подтвердили звезды, вновь начертав в вышине контуры исполинского змея. — Да… как ты и сказал… действовать нужно активнее…

Поплотней запахнувшись в необъятный плащ, некто, сокрывший лицо под капюшоном, приготовился уходить.

— Нужно, как я и сказал, — пробормотал он, обращаясь не столько к едва различимому над головой собеседнику, сколько к себе самому. — Нужно, пусть даже мать с отцом прознают, что я остался в живых…

* * *

Мендельн приготовился к смерти. Провожая взглядом опускавшийся на него сверху молот, он понимал: чтоб увернуться, никакого проворства не хватит. Каких-либо слов из чужого языка, что начал изучать он в видениях, в голову не приходило тоже. Выходит, гибели под сокрушительным ударом молота не миновать? Как ни старался он отнестись к этой мысли с той же отстраненностью, с какой в последнее время встретил немало других судьбоносных моментов, на сердце сделалось невыносимо горько. Не такой, не такой полагал Мендельн уготованную ему участь…

Тут кто-то врезался в него сбоку, и оба они кубарем откатились в сторону за миг до того, как Диалонов молот с грохотом обрушился на мраморный пол, образовав трещину из битого камня длиной более полудюжины ярдов.

— В следующий раз не спи, пошевеливайся, — прошептала в самое ухо Мендельну Серентия.

С этим она, не дожидаясь от брата Ульдиссиана хоть какой-нибудь благодарности, вскочила на ноги… и вовсе не зря. Изваяние Диалона обернулось к ней. Казалось, статуя, как ни непроницаем ее лик, гневается на Серентию, оставившую ее без добычи.

Прицелившись, Серентия с невероятной меткостью, сообщенной ей внутренней силой, метнула в Диалона копье. Копье пробило грудь великана навылет, в точности так же, как посланная Ульдиссианом стрела — грудь жреца.

Поначалу Мендельн решил, что подвиг Кировой дочери пропал зря: пробоины в туловище Диалон словно бы не заметил. В конце концов, он был всего лишь ожившей каменной статуей…

Но тут от дыры во все стороны зазмеились тонкие трещинки, быстро опутавшие мраморного истукана с головы до ног, наподобие паутины. Стоило изваянию взмахнуть молотом, на пол посыпались осколки камня.

Серентия закричала, предостерегая товарищей, находившихся близ Диалона. Те подались назад — и как раз вовремя: именно в этот миг ладонь, сжимавшая смертоносное оружие, решила распрощаться с запястьем. Провожаемое взглядами всех, включая сюда саму статую, и то и другое, обрушившись на пол, брызнуло в стороны, разлетелось по залу каменным крошевом.

Едва Диалон лишился руки, ее примеру последовали все остальные конечности. Неудержимо, точно вода из отворенной запруды, обломки каменного великана лавиной хлынули вниз. Стоило изваянию, склонив голову, взглянуть на рассыпающееся тело, шея его треснула тоже.

Голова Диалона с грохотом рухнула к ногам Мендельна и Серентии, и в следующий миг ее завалило грудой обломков того, что оставалось от статуи.

Однако теперь атакующим предстояло отбиться еще от пары гигантов — от пары гигантов, что бешено метались по залу в погоне за крохотными в сравнении с ними людьми. Но, оглядевшись, Мендельн возблагодарил пекущиеся о людях высшие силы: после расправы над первыми жертвами новых успехов истуканам, невзирая на все их старания, добиться не удалось. Этому младший из сыновей Диомеда дивился до тех пор, пока не увидел, как рука Мефиса отлетает прочь, словно наткнувшись на незримую преграду, защитившую от удара Рома, окруженного горсткой партанцев и тораджан. Казалось, бородатый партанец — разбойник, обращенный Ульдиссианом к праведной жизни — возглавляет этот отряд. Не сводя глаз с грозного противника, Ром будто подначивал его: попробуй, дескать, прорвись… и, вполне вероятно, Мефису это еще удастся.

Подумав так, Мендельн решил, что и ему самое время вступить в бой вместо того, чтоб стоять и глазеть, как остальные бьются, защищая собственную жизнь. Пожалуй, ниспосланный ему сумрачный дар здесь тоже на что-нибудь да сгодится…

И тут, наконец, из глубин памяти всплыли слова того самого древнего языка, что впервые попался ему на глаза в виде знаков на камне, невдалеке от Серама. Очевидно, именно эти слова сейчас следовало произнести, и посему Ульдиссианов брат так и сделал.

Сжав кулаки, статуя замолотила по незримой преграде, но первая же пара ударов отшвырнула гиганта прочь. Огромное тело треснуло во многих местах, осколки камня посыпались на пол, как будто некто невидимый ударил по изваянию с той же силой, какую оно само обрушило на Ромов отряд.

На губах Мендельна мелькнула тень довольной улыбки. Ничуть не обескураженный полученным уроном, Мефис возобновил натиск. Каждый новый удар статуи стоил ей новых и новых повреждений, однако, подхлестываемый неведомой темной силой, каменный исполин не унимался. Где ему было понять, что волшебство, невесть откуда известное Мендельну, превратило его в орудие собственного же разрушения?

А вот Ром, не в пример ему, очевидно, все понял. Понял и знаком велел остальным сохранять спокойствие и ждать, чем кончится дело. Силой статуя Мефиса обладала немалой, и вся эта невообразимая мощь, обращенная против хозяина, быстро привела великана в самое плачевное состояние. И вот, наконец, со всех сторон окруженный скопившейся под ногами грудой обломков, Мефис тоже упал.

На ногах остался лишь Бала… вернее сказать, остался бы, да только третья из исполинских статуй внезапно застыла на месте. Склонившаяся вперед, дабы одним взмахом скрижалей поразить сразу троих тораджан, мраморная фигура в длинных одеждах покачнулась и опрокинулась на пол. Вот только упал Бала совсем не в ту сторону, куда накренился. Вопреки силе тяжести, увлекавшей огромное изваяние вперед, на головы намеченных жертв, вопреки всякому здравому смыслу, каменный великан завалился назад.

Причина его столь внезапной, столь необычной гибели сделалась очевидна лишь после того, как статуя разбилась об пол в мелкие дребезги. За необъятной кучей каменного щебня, с виду еще более мрачный, чем Мендельн, стоял Ульдиссиан. Стоило ему сделать шаг вперед, путь перед ним немедля расчистился.

Выражение на лице старшего брата пришлось Мендельну вовсе не по душе. Серентии он о том, что Ульдиссиана ждет схватка не просто с парочкой демонов, а с самою Лилит, не сказал. Узнав о том, дочь торговца непременно помчалась бы вперед еще быстрее бывшего возлюбленного демонессы. В конце концов, в смерти Ахилия Лилит была виновата не менее — если не более, — чем Люцион. Люцион просто нанес роковой удар, а вовлекла их во все это она, Лилит.

Лилит, память о коей, несомненно, будет терзать Ульдиссианову душу до самой смерти.

Брат Мендельна окинул сумрачным взглядом тела погубленных статуями.

— Будь она проклята…

По счастью, Серентия поспешила на помощь одному из раненых, и, таким образом, у братьев появилась минутка, чтобы посовещаться.

— Ничего не решилось? — отважился предположить Мендельн.

— Ничего, — откликнулся Ульдиссиан, не сводя глаз с погибших. — Как же их много…

От замечаний по сему поводу младший из братьев предпочел воздержаться. Он понимал: его новые воззрения касательно смерти Ульдиссиану далеко не всегда по нутру.

Храм содрогнулся от грохота сродни громовому раскату невероятной силы. Ульдиссиан поднял взгляд к потолку, и лицо его закаменело, помрачнело сильнее прежнего.

— Пожары и прочие разрушения берут свое. Храм вот-вот рухнет, — сказал старший из сыновей Диомеда, огибая Мендельна. — Уходим, живо! — крикнул он остальным. — Здесь наше дело сделано!

Никто из уцелевших — вот какой вес имело для них слово Ульдиссиана! — не замешкался ни на миг. Мертвых оставили лежать, где лежат. Нет вовсе не потому, что сразу о них позабыли — просто живые знали: без веской на то причины их предводитель такой приказ не отдаст. Кое-кто поволок к выходу раненых: ведь позже Ульдиссиан наверняка попробует их исцелить.

Мендельн вновь перевел взгляд на брата… и пытливый глаз юного книжника тут же приметил внезапное напряжение в его лице.

— Ульдиссиан…

— Я же сказал: отсюда нужно убраться, да поживее.

Голос Ульдиссиана звучал по-прежнему ровно, но кровеносная жила на шее брата вздулась, затрепетала.

Вокруг вновь загремело, но на сей раз гораздо глуше. Жила на шее Ульдиссиана забилась сильнее.

— Что ж, ладно, — как можно спокойнее ответил Мендельн. — Вот только двери-то заперты…

— Нет. Больше не заперты.

В правоте брата Мендельн ничуть не сомневался, и, разумеется, едва бросив взгляд в сторону выхода, увидел, как двери сами собой распахиваются перед первым же сторонником Ульдиссиана, приблизившимся к порогу. Остальные приняли все это как должное. Каждый непоколебимо верил: Ульдиссиан вытащит их из любой передряги.

— Скорей же… скорей, — вполголоса прорычал старший из сыновей Диомеда.

Мендельн кивнул и ускорил шаг.

— Не мешкайте! — крикнул он прочим. — Держитесь начеку, но шагайте живее!

Серентия, шедшая поодаль, оглянулась. Судя по брошенному на Мендельна взгляду, она понимала, в чем дело, и, по примеру Ульдиссианова брата, принялась исподволь поторапливать остальных.

Храм вздрогнул от нового грохота. По стенам, по потолку зазмеились трещины, однако кладка держалась, и держалась неплохо. Устилавшие пол обломки являли собой итог завершившихся схваток.

Стоило Мендельну приблизиться к выходу, навстречу, в лицо, повеяло теплым ночным ветерком. Сознавая, что угрожает отряду, он вел счет шагам, будто каждый из них важен не меньше биения сердца. Да, велеть остальным бежать, спасаться, пока не поздно, было бы проще всего, но суматошное бегство только наделает еще больше бед…

Снаружи полыхали пожары. В отсветах жуткого зарева Мендельн сумел разглядеть кое-какие другие кварталы Тораджи. Явственнее всего видны были ряды деревьев вдоль улиц. В их кронах обитали «серка» — крохотные обезьянки, весьма почитаемые среди горожан. Среди деревьев виднелись высокие округлые здания с резными колоннами в виде могучих зверей, стоящих один на другом. Резьба была выполнена столь искусно, что Мендельну показалось, будто кое-кто из зверей смотрит на окружающий их огонь с очевидной тревогой. Правду сказать, от пожара окрестности храма было уже не спасти, да Ульдиссиан о том и не заботился. Серка давным-давно разбежались, а все прочее здесь несло на себе клеймо Церкви Трех.

Объединенные силы партанцев и тораджан высыпали наружу и устремились прочь с храмовых земель. Тут Мендельн, наконец, оглянулся назад, на огромное здание.

Только его глаз и мог различить в темноте непрестанную дрожь. К этому времени огонь охватил большую часть крыши, фасад здания (как, несомненно, и все прочие стены) украсился множеством трещин. Несколько колонн вдалеке попадали наземь, переломившиеся пополам, в фундаменте с западной стороны зияла жуткая брешь.

«Да ведь храм давным-давно должен был рухнуть, — сообразил Мендельн. — Рухнуть прямо нам на головы…»

Однако храм не рушился, и единственной тому причиной был человек, с напряженным, закаменевшим лицом шедший рядом. По лбу Ульдиссиана градом катился пот, дышал он шумно, прерывисто, а на ходу то и дело косился по сторонам, как будто стремясь сосчитать сподвижников.

— Внутри никого не осталось, — заверил его Мендельн. — Точнее сказать, никого из живых. Даже последние из местной братии сбежали.

— В дж… джунгли… если только хоть что-то… соображают, — с великим трудом проскрежетал Ульдиссиан и остановился — очевидно, затем, чтоб оценить положение.

— Можешь отпускать. Никто не пострадает, — негромко сказал ему брат.

Кивнув, Ульдиссиан шумно перевел дух.

С жутким грохотом, со скрежетом камня о камень тораджский храм осел и развалился окончательно. Огромные глыбы тесаного мрамора завалили внутренний двор. Подстегнутое свежим воздухом, пламя пожаров взъярилось, взвилось к ночным небесам. Сторонники Ульдиссиана заахали. Ром изумленно выругался.

Увесистые осколки мрамора сыпались наземь градом, но рядом с воинством Ульдиссиана не упал ни один: брат Мендельна продолжал сдерживать разрушения.

Мало-помалу великое бедствие обернулось бедой вполне заурядной. Пожары горели по-прежнему, но, окруженные кольцом развалин, распространиться дальше уже не могли, и Мендельн прекрасно знал: это, опять-таки, не случайность.

Ульдиссиан устремил взгляд вперед, за спину Мендельна, и младший из братьев в тот же миг почувствовал, что происходит там, позади. Едва он обернулся, все остальные тоже заметили толпы народа, заполнившие окрестные улицы. Путь Ульдиссиану с учениками преграждало большинство не пострадавших жителей Тораджи, и всеми ими, по наблюдениям Мендельна, владели самые разные чувства.

Из толпы властной поступью выдвинулся вперед человек в пышных, алых с золотом одеяниях. Серебро его длинных, стянутых в косу седин покрывал головной платок, ноздрю украшало золотое, изящной работы кольцо в форме лучистого солнца — знак весьма и весьма высокого положения. Долговязый, худой, по летам человек этот годился братьям в отцы. В левой руке он сжимал длинный посох, сверху донизу испещренный чеканными серебряными письменами.

— Я ищу чужестранца из верхних земель, асценийца по имени Ульдиссиан.

«Асценийцами», как отряд Мендельна выяснил ранее, народ джунглей звал бледнолицых обитателей земель наподобие Серама и Парты. Истинного значения этого слова не помнили даже местные, попросту обозначавшие им всех, кто схож с Диомедовыми сыновьями цветом кожи и внешностью.

Ульдиссиан откликнулся без колебаний, хотя кое-кто из новообращенных шумно запротестовал. Их страхи за предводителя были вполне оправданны: помимо облаченных в кожаные доспехи солдат, примеченных Мендельном среди выступивших навстречу, поблизости, определенно, имелись и представители кланов магов. Впрочем, на глаза они не показывались: даже зная, что они здесь, никого похожего на могучих заклинателей, Мендельн в толпе разглядеть не сумел. Очевидно, магам хватало своих внутренних дел, а Ульдиссиан пресыщенным повелителям Кеджана проблемой пока не казался.

Однако Мендельн подозревал, что после сегодняшней ночи им придется пересмотреть свою позицию на этот счет.

— Ульдиссиан, сын Диомеда, перед тобой и безоружен, — с той же почтительной церемонностью отозвался Мендельнов брат.

Старик кивнул.

— Я — Раонет, глава городского совета Тораджи. Представитель жителей города…

Тут он, заметив среди сторонников Ульдиссиана множество смуглых лиц, слегка запнулся, однако быстро оправился.

— Но, очевидно, не всех, — продолжал он. — Среди тех, кто идет за тобой, асцениец, немало людей мне знакомых, чем я весьма удивлен. Удивлен и встревожен. До меня дошла весть, будто речами твоими заинтересовались лишь низшие касты, и будто ты обещал им богатства тех, чье положение значительно выше…

— Я всем обещаю только одно, — перебил его Ульдиссиан, и в голосе брата Мендельн почувствовал всего лишь намек на гнев в адрес тех, кто донес до главы городского совета подобные «вести». — Возможность стать теми, кем нам предназначено быть, — возможность, не зависящую от происхождения! Владыка Раонет, я предлагаю то, чего не добиться самим королям! Предлагаю любому, кто попросту согласится меня выслушать! Я предлагаю всем то, чего никогда не пожелают для своих прихожан ни Церковь Трех, ни Собор Света… свободу от их полновластия!

Раонет вновь кивнул и поджал тонкие губы. Очевидно, услышанное ему не то, чтоб однозначно понравилось, но и однозначного неодобрения не внушило.

— В последние ночи Церковь Трех обвиняли в немыслимых преступлениях, наименьшее из коих слишком ужасно, чтобы объявить о нем здесь, принародно, асцениец! Вдобавок, имеются у меня и подтверждения тому, что ты угрожаешь жизням людей, состоящих на моем попечении…

— Тебе нужны новые доказательства преступных деяний Церкви Трех, глава городского совета? Они — там, под развалинами, в целости, несмотря на обвал.

Тут на лице владыки Раонета впервые отразились сомнения. Мендельн тоже был здорово впечатлен. Если понимать слова брата так же, как местный правитель, выходит, что Ульдиссиан, хоть и позволил храму обрушиться, а внутренние покои от множества тонн битого камня уберег. Поразительный, невиданный подвиг… и, кажется, совершен он был недаром.

— Возможно, так оно и есть, — помолчав, продолжал Раонет. — Но обвинений с тебя, Ульдиссиан, сын Диомеда, все это само по себе не снимает.

— Ульдиссиан не злодей! — раздался сзади голос, очень похожий на голос Рома.

Из темноты вылетело нечто увесистое, нацеленное во владыку Раонета — прямо в ничем не прикрытый лоб. Глава городского совета только и успел, что замереть, в изумлении разинув рот…

Однако за миг до того, как раскроить ему череп, снаряд упал наземь, к его ногам, точно отраженный какой-то незримой преградой.

— Прошу простить меня, повелитель, — с безмерной усталостью в голосе пробормотал Ульдиссиан.

Импровизированный снаряд — острый, величиной с яблоко осколок одного из углов храма — рассыпался, обернувшись кучкой невесомого пепла у самых носков сандалий почтенного старца.

— Во имя… — начал было старик, но сразу же прикусил язык.

Следовало полагать, он, подобно множеству тораджан, собирался воззвать к Трем… к Мефису, Бале и Диалону, однако исключительно по привычке. Ни единой крупицы тьмы, присущей истинным адептам Церкви Трех, Мендельн в главе городского совета не чувствовал. Подобно многим другим, Раонет был всего лишь ни в чем не повинной жертвой обмана…

— Прошу простить меня, — повторил Ульдиссиан и повернулся к последователям.

Взгляд брата скользнул разом по всей толпе, но Мендельн нимало не сомневался: тот, кто воспользовался полученным даром, дабы швырнуть в Раонета камнем, сейчас чувствует себя так, будто все внимание Ульдиссиана сосредоточено только на нем одном.

— Пусть это больше не повторится, — продолжил старший из Диомедовых сыновей. — Дар наш совсем не для того. Биться за правду — да, биться за право быть теми, кем нам суждено быть — да, но не для кровопролития и душегубства… иначе чем мы с вами лучше Церкви Трех?

С этим он вновь повернулся к главе городского совета, только теперь оторвавшего взгляд от кучки пепла у ног. К чести владыки Раонета, минутное замешательство, овладевшее им перед лицом неминуемой гибели, вновь уступило место твердой решимости защитить свой город и свой народ.

Но Ульдиссиан заговорил прежде, чем он успел вымолвить хоть слово.

— Мы покидаем Тораджу, владыка. Остаток ночи проведем, встав лагерем за стенами города, а назавтра уйдем. Пришел я сюда, чтоб нести людям добро, однако добру этому сопутствует то, что оба мы полагаем отвратительным. Такого я не хочу… такого я совсем, совсем не хочу.

Глава городского совета слегка склонил голову.

— С тобой, асцениец, мне не совладать. За то, что ты покидаешь Тораджу, не чиня разрушений сверх тех, что учинил этой ночью… я могу лишь возблагодарить звезды. Оружия на тебя и тех, кто решил идти за тобой, ни один из солдат не поднимет, не то будет держать ответ передо мной. Кровопролития я больше не потерплю.

— И еще одно, владыка Раонет.

Старик заметно насторожился.

— Церкви Трех здесь больше нет. Если она снова взрастет в Торадже, подобно сорной траве… я вернусь.

И вновь Раонет сурово поджал губы.

— Если зло сие таково, как ты говоришь, этот сорняк я дочиста выполю из тораджской земли собственными руками.

Этим брат Мендельна остался вполне доволен. Не глядя на соратников, Ульдиссиан попросту двинулся к владыке Раонету, а остальные, в свой черед, хлынули следом за ним. Куда более многочисленная, толпа за спиной главы городского совета поспешно раздалась в стороны, не сводя глаз с идущих мимо, некогда — друзей, соседей, родных. В сотнях взглядов, на сотнях лиц отражались самые разные чувства, а тораджане, следовавшие за Ульдиссианом, взирали на соотечественников не менее пристально, однако их лица сияли уверенностью, непоколебимой целеустремленностью новообращенных. Упрекнуть их в неверном выборе и в голову бы никому не пришло.

Когда Ульдиссиан поравнялся с главой городского совета, Раонет вновь склонил голову, и сын Диомеда кивнул старику в ответ. Оба хранили молчание: слов здесь больше не требовалось. На ходу Мендельн исподволь пригляделся к предводителю тораджан. Да, Раонет был персоной весьма, весьма интересной: тени умерших так и клубились вокруг него, но кто это, родные, или враги — разбираться в том не было ни времени, ни нужды. Главное — их количество, свидетельство недюжинной силы воли и личного обаяния. Следовало полагать, согласившись по примеру множества горожан принять сокрытый в нем дар, Раонет быстро сделался бы одним из самых многообещающих среди Ульдиссиановых учеников.

«Однако с нами он не пошел… и это, пожалуй, к лучшему, — рассудил младший из Диомедовых сыновей. — Привыкший к первенству, Раонет вряд ли смирился бы с необходимостью повиноваться».

Толпа впереди расступалась и расступалась. Единства чувств не было даже среди солдат: одни смотрели на идущих с откровенным недоверием, другие — с огромным любопытством.

«Число наше будет расти, — вдруг осенило Мендельна, да и Ульдиссиан это тоже, скорее всего, понимал. — Число наше вырастет еще до того, как эти толпы останутся позади. А за ночь наверняка еще многие выскользнут из города и присоединятся к лагерю за городской стеной».

Следовало полагать, все понесенные сегодня потери не просто восполнятся — восполнятся десятикратно.

— Сколько же их, — пробормотал Мендельн.

— Да… сколько же их, — откликнулся Ульдиссиан.

В эту минуту братья, сколь бы ни изменился каждый, понимали друг друга с полуслова. Видя, как идет в рост начатое Ульдиссианом, оба сознавали: каждый новый день приведет в их ряды еще многих и многих.

Сознавали оба и то, что всех этих новых живых душ вполне может оказаться мало… что все, кто идет за ними сейчас, и все, кто примкнет к ним после, в итоге могут просто погибнуть.