Принцесса, у которой болела голова

Разия Волохова, 2023

Если ты видишь чужие чувства, тебя назовут проницательным. Если ты ощущаешь чужие чувства, тебя назовут чувствительным. А если чужая боль отзывается в тебе как своя? А если боли слишком много? Если болит сама земля, пропитанная кровью, отчаянием и пеплом пожарищ? Тогда ты со своим со-чувствием всем только мешаешь. Боль можно выключить, вместе с другими чувствами. Боль можно приглушить. А ещё с болью можно договориться. Но прежде всего, во всём надо разобраться.

Глава 4. В которой Ню наводит порядок

Осмотревшись, Ню не могла не согласиться с дедом. Странное место. Небольшая долина, с одной стороны — серые стены гор, кое-где поросшие кривыми сосенками и чахлым кустарником, с другой — ущелье. Куча камней и травы. Дикие маки. Узкий поток горной речки. И посреди — свежесрубленный дом. Дом как дом, деревенский, не хватает забора и садика. Крыша крыта дёрном. Из трубы вьётся мирный дымок.

Обитатели, как и она, сбежали от войны. Майра — совсем юная девица, с тремя младшими. Юнец, деревенский юродивый. И вторая девица, Ли, вот она не из деревенских: платье добротное — такое на деревенской ярмарке не купишь, манера разговора, прямая как жердь. А руки-то! И такими руками она таскала хворост и вытирала носы соплякам! Хорошо хоть готовила Майра, а не эта белоручка.

Дом был тоже странным. Снаружи дом как дом. Дверь прямо на кухню. Там очаг с утварью. Утварь — одно название! Горшок, котелок и помятый чайник. Ладно хоть ложек и мисок на всю ораву хватает. Но запасы появлялись в грубом шкафчике регулярно. И яйца, и молоко, и даже копчёный бекон. Её сопляки наелись сладкой каши так, что животы надулись как барабаны. Хлеб сухой, явно позавчерашний. Ню поймала вечно заполошную Майру и потребовала раздобыть кадушку для закваски и сковороду. Муки там стоял целый мешок.

Чуть в глубине — огромный свежеструганый стол, дальше — несколько лавок, покрытых лоскутными ковриками. А ещё дальше, за цветастой занавеской, — дверь в коридор. Ню специально вышла наружу и ощупала ту стену, на которой висела занавеска. Стена как стена. Брёвна хорошо просушены. За ней — камни и чахлая трава.

А внутри за занавеской — коридор направо и налево. Прямо — круглая комната с тремя окнами. Грубо сбитый книжный шкаф, заполненный книгами и тетрадями, такой же грубый стол и огромный, обитый синим ситцем диван с ворохом разноцветных подушек и пледов. Иногда Ню виделись странные светящиеся пятна, скользящие по белой стене.

Направо и налево вдоль коридора тянулись двери спален. У каждого была своя комната, с кроватью, шкафом и настоящими простынями на мягком шерстяном тюфяке. Только её сопляки спали вместе: расходиться по разным комнатам они отказались.

В своей спальне Ню обнаружила коричневое шерстяное платье, чулки, чистую рубаху и крепкие башмаки. Всё оказалось впору, как по меркам, и это её страшно разозлило. Кто и откуда тут знал её мерки?

Ню решительно принялась наводить порядок.

В двух кадушках теперь бродила закваска, а по вечерам замешивалось тесто. Майра быстро сообразила, что нужно, и на кухне, кроме кадушек, появилась широкая лопата и пара продолговатых мисок для расстойки хлебов. К ним Ню затребовала льняные полотенца. И получила: не обычную серую холстину, а настоящий лён с вышитыми крестами птицами.

Малышня по утрам вскакивала на запах свежих булок и кубарем отправлялась к речке мыться. Владику было настрого велено ходить с ними и следить, чтоб не потопли. Так что Мик и Лу стаскивали его с кровати и волокли к реке, гремя вёдрами, а сопляки ковыляли следом, держась за Владиковы штаны.

Майра вставала по писку малыша, кормила его подогретым молоком и отправлялась за хворостом. Затем ставила вариться кашу и уговаривала Ню отдохнуть. После завтрака Владика выгоняли колоть дрова, дед Вью щипал лучину и смотрел за мелюзгой, Майра же носилась по дому с веником и мокрой холстиной, а затем усаживалась чистить овощи к обеду. Одну Ли пристроить к делу никак не удавалось: на все ворчания Ню она ослепительно улыбалась, а потом бежала играть с мелюзгой или запиралась в круглой комнате. А порой хватала Майру за руку и утаскивала куда-то к реке. Тогда Ню выбиралась из глубокого кресла — работа Владика — и, нарочито громко охая и ругаясь на лентяек и бездельниц, доделывала обед и кормила всех, кто собирался за столом.

Ей было страшно любопытно, что можно делать у горной реки по полдня, а порой и дольше, но подсмотреть за бездельницами никак не удавалась: за изгиб реки не заглянешь, куда ни залезь. Да и зрение подводило. Как-то Ню, изнывая от любопытства, схватила ведро и потащилась к реке сама, но её тут же догнал Владик, отобрал ведро и побежал вниз. Ню, чертыхаясь, поковыляла к дому.

Весь следующий день она злилась, ворчала, грозила клюкой каждому, кто оказывался рядом, и чуть было не наступила на малыша Динь, пытавшегося встать, схватившись за её юбку. Динь разорался, за ним разорались сопляки, Майра сгребла всех в кучу и поволокла на улицу, а Ли вдруг подошла к Ню и начала бесцеремонно разглядывать её лицо. Ню состроила злобную гримасу, а Лу кивнула и удалилась в свою круглую комнату.

Вечером, когда Ню уже улеглась, Ли постучала в дверь, вошла, не дожидаясь ответа, и поставила на табуретку странного вида бутыль с замысловатой пробкой. Затем поднесла к лицу Ню свечу и ещё раз кивнула.

— Я сделаю тебе примочки на глаза, — сказала она. — Постарайся не сбросить их до утра.

На глаза Ню опустились две прохладные мокрые тряпицы со странным запахом. Мёд, тимьян и ромашка? Вязкие капельки побежали по вискам.

— Спи, — услышала Ню. — Завтра поглядим.

***

Во сне она была птицей, парившей где-то высоко, над верхушками незнакомого дряхлого леса и цветущими лугами. Крылатая тень скользила по изумрудной траве, а сама птица-Ню могла разглядеть каждую покрытую седым мхом веточку, каждый бьющийся на ветру лепесток горного мака. «Это слишком! — возмущалась она. — Мне столько не нужно!»

Проснулась Ню с головной болью. А глаза видели, как сорок лет назад.

— Черт! — проговорила она, разглядев на казавшемся ранее слишком круглым и смазанном лице Майры россыпь рыжих веснушек. «Да ей не больше пятнадцати!» — удивилась она про себя.

Ли выглядела старше, упрямее и куда более рыжей, чем казалась раньше. Руки у неё оказались исцарапанными, со свежими мозолями. «И всё равно родилась она белоручкой!» — сердито подумала Ню.

— Я вижу, примочка помогла, — ослепительно улыбнулась Ли. — Прикладывай перед сном ещё пять дней, тогда зрение окончательно восстановится.

— Мне хватит и того, что есть, — проворчала Ню. Но в ответ получила очередную улыбку.

— Они ещё более чумазые, чем я думала! — ворчала Ню на мелюзгу. После обеда она велела Майре нагреть много горячей воды.

***

Майра точно знала, когда закончилась прежняя жизнь. В день, когда родился малыш Динь. Мать держала её за руку, и рука была ледяная, как стужа за окном.

— Ты моя любимая девочка. Позаботься о малышах. Обещаешь?

Майра кивнула. В комнате было жарко натоплено, но пальцы матери выглядели голубоватыми. Край простыни промок красным.

Повитуха вытолкнула Майру за дверь и махнула топчущемуся в кухне отцу.

На следующий день пришла тётушка Вал, сестра отца. Майре вручили новорожденного Динь, малыши ревели и цеплялись за её юбку, а отец ушёл в трактир. Тётушка Вал велела утихомирить малышей, накормить Динь молоком и приниматься за уборку.

После похорон тётка начала приходить каждый день, проверять, чисто ли вымыт пол, готово ли к приходу отца рагу, не преет ли малыш в мокрых пелёнках. Отец возвращался ближе к полуночи, благоухая дымом и брагой, и рагу зачастую оставалось нетронутым.

Майра честно драила полы и стены, стирала занавески и скребла столы, но белоснежная кухня — сердце их с мамой мира — с каждым днём темнела. Синие занавески становились грязно-коричневыми, а ромашки на вышитых полотенцах темнели и скукоживались.

Мамины вышивки распродали. Майра вышивать не умела: как мать ни старалась, но научить её делать ровные стежки не смогла.

— Ты птичка, непоседливая птичка! — говорила мать. — Придумай, что будем вышивать дальше.

Майра рисовала птиц, цветы и бабочек. А иногда море и драконов. Мать, сидя за вышивкой, рассказывала ей сказки: принцесс, ведьм и рыцарей. А ещё пела песни. Когда мать пела, малыши затихали и устраивались как котята у её ног. У Майры, а потом у малышки Лу были самые красивые куклы в деревне: с вышитыми глазами, бровями, губами и даже носом — неслыханное новшество! Мать иногда откладывала работу и играла вместе с ними. Отец, если видел, ворчал, что жена под стать детям. Но при этом улыбался.

Теперь отца видела только Майра — она всегда его дожидалась. Потом отца забрали в солдатский обоз, а малыши ещё долго не замечали, что тот исчез насовсем.

***

Тётка продолжала их навещать, всё больше бранилась и называла Майру бездельницей. «Сколько можно нахлебничать! — ворчала она. — Шла бы работать! Старшие уже большие, сами присмотрят за братом». Но Майре казалось невозможным оставлять малышей. Младшие удерживали рядом с ней призрак матери. Без них она как будто растворялась в мутно-коричневой дымке.

По ночам ей снилось странное существо, похожее на чернильную кляксу, ежа и мокрого медвежонка одновременно. Существо выло и орало, разбрасывая вокруг чернильные пятна, прожигающие дырки во всём вокруг. Звук был то низким, то пронзительным, как плач младенца. Майра пыталась зажать уши, но ор был внутри головы. Почему-то этот звук переносил её в странное место: редкий сосновый лес, запах разогретой солнцем хвои, извивающиеся под ногами буро-оранжевые корни и внезапный обрыв. С обрыва — вид на тонущие в дымке вершины горной гряды. Из леса веет ужасом и чем ярче косые лучи солнца, тем сильнее дрожь в ногах, тем ближе жмётся она к обрыву. Песок из-под ног сыпется вниз, ужас накрывает с головой, наконец всё опрокидывается… и Майра с криком просыпается.

***

Здесь, на плато, сон приходил реже, но приходил. Ли как-то пыталась расспросить, обещая помочь, но Майра отвечала, что не помнит. У Ли тоже не было матери, но уже давно. Обсуждать свою потерю Майра не собиралась. Ей казалось, что здесь, на камнях, в странном доме с запутанными коридорами и выходами, который они как-то умудрились построить — а ведь Майра сама видела стройку и варила кашу для строителей, вполне обычных деревенских каменщиков и плотников! — в этом странном доме можно жить тихой безопасной обычной жизнью.