Урок ловиласки

Петр Ингвин

Вам такое не понравится. Герой до конца повествования лежит на траве, вокруг в самом диком смысле слова сгрудились иноземные царевны, и одна ведет урок: «Это, – два пальчика подцепили краешек, словно нашкодившего пацаненка за ухо, и потянули вверх, – приносит нам боль, болезни, детей и удовольствие…»«Урок ловиласки*» – аморальный учебник морали, полная версия одного из событий саги «Зимопись».(*ловиласка, любушки (местн.) – искусство любви)

Часть вторая

Все это произошло почти только что по меркам нормального человека. Здесь, увы, таких не водилось. Не минуло и нескольких часов, а меня распяли на земле, прижали всем, чем прижалось, и измывались, устроив пытку удовольствием. Кто бы сказал еще вчера, что такое возможно. Я бы посмеялся. Ха-ха. Думаете, не смешно?

Согласен. Совсем не смешно.

Я лежал, раскинув руки подобно человеку с рисунка Леонардо да Винчи, и принимал судьбу как есть. Она весьма странно, но приемлемо принимала меня, хотя и неприемлемо, но это уже мои заморочки, до которых захватившему власть большинству дела не было.

Варвара пресекла благие намерения Антонины и некоторых других, кто тоже выразил взглядом понимание и сопереживание.

— Мы собрались ради себя, а не ради него! — возмущенно вещала преподавательница, распрямляясь в пояснице и вновь перенося вес на мои бедра. — Наш урок — на тему брать, а не давать, к теме и вернемся. Какие можете назвать поверхностные способы?

Мысли обо мне мгновенно вылетели из головок, как попугайчики из открытой клетки, запорхали, заголосили — цветные, но схожие. Разные, но не настолько, чтоб. За кем-то повторяемое вечно выдававшие за свое.

— Главный поверхностный способ — это погладить, — блеснула эрудицией Амалия.

Глубокие умные глаза моргнули и исчезли под прядью. Амалия выглядывала из-за Майи как мышка, которая прячется от кота. Кот — это я, если что. Обалдеть.

— Потереть, — смущенно предложила Феофания другой вариант. — И… потереться.

— Полизать, — сказала и сразу скрылась за спинами Софья-Анна-или-как-ее-там.

Все-таки Софья. Анна с Ираидой и Марианной в дозоре. Марианну теперь ни с кем не спутаю, а остальные — темные лошадки без собственного мнения или столь тщательно его скрывающие, что даже разница в росте, сложении, прическе и совершенная непохожесть лиц делала их однояйцевыми близнецами серости.

— Довести до салюта, — звучно ввернула Ярослава, — всем, чем можно. Естественно, без работ на глубине.

Вот эту ни с кем не спутать. Лишь бы держалась подальше.

— Правильно, — приняла Варвара. — Сформулируем четче: поверхностная ловиласка осуществляется в основном руками, ртом и детородно-питательными органами. По тому, чем ласкают, она называется верхней, средней и нижней. Верхняя подразделяется на губную, языковую и совместно-переменную, включающую в себя абсолютно все части лица, например, нос, щеки, ресницы, подбородок… В список входят даже волосы. Средняя — ручная и корпусная. Нижняя… думаю, понятно. По качеству воздействия поверхностная делится на успокаивающую, возбуждающую и опустошающую. А кто перечислит погружные способы? Давайте вызовем самых младших, им в первую очередь нужно подтягивать знания. Клара!

Почти на год отставшая от меня в возрасте царевна привстала, прокашлялась и звонко отрапортовала:

— Вкусный, тесный и опасный!

— Умничка. Как понимаете, каждое из названий в разное время и у разных людей оказывается вовсе не тем, чем в давние времена кем-то назвалось и закрепилось в качестве термина. — Оставляя больше пространства для возможного маневра, Варвара съехала по моим ногам чуть назад. — Мы будем пользоваться ими только как терминами.

Потесненные Антонина с Ярославой сдвинулись вбок. Правильно оценив состояние пособия как не склонное к побегу, они сели рядом на корточки, их придерживающие руки остались на моих лодыжках, а лица устремились на главного героя вечера.

Хоть глаза прячь, в самом деле. Если остальные, сидевшие так же на корточках, находились позади, резко сбоку или вполоборота ко мне, то попытка расположившихся напротив Антонины и Ярославы спрятаться от меня сведением коленей потерпела провал. Я не собирался играть в стеснение, когда две дюжины глаз во имя знаний спокойно любовались моими достоинствами и считали это само собой разумеющимся. Если дозволено им, почему нельзя мне? Потому что пособие? Еще лучше. Пособие — оно. Неодушевленная вещь. Какие претензии к вещи?

Гм. А если разобьют сгоряча?

До этого момента, чтоб что-то увидеть, мне приходилось жутко коситься или вертеть головой. Теперь я успокоился и просто выбрал три мощные цели: неугомонную преподавательницу и двух «телохранителей» с боков этого полководца приключившейся битвы полов. Им тут же подыскались имена: Большой и Великолепный. Большой плюхнул мясистую плоть на соединенные коленные чашечки, что почти утонули под обрушившимся на них счастьем. Большие бедра плотно сдвинулись, но в глубине колосилась примятая рожь, и проглядывало глубокое нетерпение. Даже подозрительность и надменность на лице вечной пессимистки проигрывали другому выражению в сердитости и недовольстве миром. Насупившиеся валики щурились с угрюмостью полярника, который заждался смены. И с такой же надеждой. Неужели это — именно то, что готовит мне судьба? Судьба, ку-ку, ты, случаем, не рехнулась? Не скажу, что в сложившейся ситуации стану возражать слишком сильно, но это… неправильно. Не должно быть так. Должно быть совсем не так.

А как должно? Любой отработанный способ, прописанный сценарий или доведенный до совершенства ритуал со временем выхолащивается — когда становится навязываемым. Когда выполнять его заставляют — люди находят обходные пути. Этим путям радуются, хотя ритуал, как правило, лучше и красивее, он более наполнен всем — от смысла до накала, вызванного долгим ожиданием-переживанием, и от формы до содержания. Конечно, потом для посторонних такой ритуал можно воспроизвести как в первый раз, внутренне посмеиваясь, что обманули систему — но это будет обман себя. Человек делает выбор, и этот выбор определяет судьбу. Здесь, в невыносимо неуклюжем мире-пародии на наш, традиция навязывала такой вот урок. Но я со своим мировоззрением — я-то воспитан по-другому! Пусть желания часто опережали здравый смысл, но у меня имелись четкие установки, что такое хорошо, и что такое плохо. Если приходилось поступать плохо (это случалось исключительно по необходимости, хотя довольно регулярно), от этого мне сначала недолго было хорошо, а затем очень долго плохо. Теперь мозги заклинило: от местного церемониально-принудительного «хорошо» мне было хорошо, и для всего этого мира это тоже было хорошо; противоположности сошлись, причем в мою пользу. Очуметь. Вопрос: где подвох? Судьба просто так только забирает, но никогда ничего не дает. Чтобы получить, нужно потрудиться, иначе вступает закон синусоиды: чем лучше было, тем хуже станет. И если меня вознесло на самый пик чувственных удовольствий, невероятных и для большинства просто непредставимых — как глубоко потом падать?

Судьбу мои мнительность и щепетильность не волновали. Вместо нее откликнулся, перехватив взгляд, второй Варварин телохранитель, которого я назвал Великолепным — ведьмоглазая наяда Ярослава. Яркие белые волосы струились по телу, губы чувственно выпятились и слегка приоткрыли аналогию того, что с внимательным прищуром диверсанта взлохмаченно наблюдало за мной из тьмы в другом месте. Судьба, кукукнувшаяся с двенадцатиэтажки, ты мне и это готовишь? Пожалуй, не стоит лишний раз тебя искушать. У тебя это лучше получается. Это что же: соревнование, кто кого больше искусит? На данную минуту я продувал с разгромным счетом.

Вопрос: а хочу ли я выиграть?

***

— Давайте на секунду отвлечемся и поговорим о том, о чем забыли вначале, — предложила преподавательница. — О поцелуях.

Слово возымело эффект пинка. Все подтянулись, взбодрились, а уже взбодренные мечтательно заулыбались.

— Если б однажды мы вдруг решили следовать мужским желаниям, удовольствию от поцелуев пришел бы конец, — возвестила Варвара, — они бы просто исчезли из жизни, как некогда большие птицы и звери, чьи скелеты иногда находят в земле. У мужчин поцелуи не являются самодостаточным удовольствием, а только переходом к главному наслаждению. Мы не проходим поцелуи как упражнение, поскольку это интимная и очень индивидуальная сфера ловиласки. Поцелуи — это волшебная параллельная жизнь в другой реальности, необозримая, невероятно волнующая и совершенно неведомая второй половине человечества. Чапа, какие поцелуи ты знаешь?

Нашла кого и когда спрашивать. С трудом набравшись сил, я вытолкнул:

— В губы.

— А еще?

— В щеку.

— Еще! — требовательно сжали меня колени Варвары.

— В лоб. Или…

Она совсем меня смутила.

— Или? — упорно настаивала чертова провокаторша.

— В ушко. И в макушку.

— И все? — Не дождавшись продолжения, которое всем и так наглядно демонстрировалось, преподавательница победно выдала: — Вот вам пример мужского понимания проблемы. «В губы и не в губы». А между тем поцелуи бывают дружескими, родственными, материнскими…

— Материнский разве не родственный? — Брови Антонины недоуменно сдвинулись, а ладони привычным движением поправили обширно выпиравшую гордость, что в измерении визуального сравнения могла бы по-матерински-родственно накормить не только обеих соседок, но и весь собравшийся коллектив.

— Станешь матерью — поймешь разницу. — Недовольная, что перебили, Варвара продолжила с прерванного места: — Еще они бывают официальными, неофициальными, примиренческими, случайными, из сострадания, из любопытства и, конечно, любовными. Любовные в свою очередь делятся еще на бесконечное количество категорий, а не как считают мужчины — в губы и не в губы. Их очень много, перечислю то, что вспомню. Поцелуи бывают: поверхностными, глубокими, привычными, стыдливыми, бескорыстными, подчиняющими, дарящими, отбирающими, безвольными, сладостными, мучительными, небрежными, выжимающими, расчетливыми, лакомыми, успокаивающими, сухими, сочными, томными, дурманящими, эгоистичными, прощальными, разрешающими, лживыми, мечтательными, нежными, грубыми, шутливыми, великодушными, неисчерпаемо-бездонными, искренними, лаконичными, деликатными, самоуверенными, сдержанными, безрассудными, возбуждающими, жадными, деловитыми, рассеянными, застенчивыми, дерзкими, угрюмыми, скучными, робкими, намекающими, медленными, быстрыми, восторженными, легкомысленными, наивными, старательными, ленивыми, заботливыми, торопливыми, отточенными, неумелыми, обездвиживающими, обезволивающими, кроткими, бездушными, щедрыми, провокационными, задумчивыми, боязливыми, умоляющими, покорными, равнодушными, соблазняющими, страстными, обязующими, горячими, холодными, покровительственными, поощряющими, несерьезными, извиняющимися, отстраненными, вопрошающими, взаимными, односторонними, всасывающими, лижущими, обволакивающими, невинными, вялыми, неотпускающими, игривыми, бестактными, натужными, снисходительными, внезапными, свирепыми, обнадеживающими, упоительными, оттаивающими, из жалости, подвигающими на следующий шаг, без языка, с языками, с языком, изображающими ловиласку, замещающими ее и несущими удовольствие сами по себе. Есть женщины, умеющие взорваться от поцелуев.

— А могли бы и потренироваться, — задумчиво втиснула Майя в первую же паузу.

— Кто бы говорил, — сузились и без того маленькие глазки Антонины. — На дереве не натренировалась?

— А ты — на озере? — внезапно отбрила Майя.

Видимо, допекло. Неконфликтная, добродушная и компанейская Майя никогда ни с кем не враждовала, всех мирила и никогда не унывала. Изумительный человек. И вот ее прорвало. Смешливые морщинки вокруг рта и вздернутый нос, создававшие особый шарм обаятельной царевне, сумели стать агрессивными. Пингвин превратился в орла и приготовился защищаться до победного.

Антонина не стала нарываться.

— При чем здесь озеро? — спокойно сказала она, зная, что никто не мог видеть от костра тот наш внезапный ночной… как квалифицировала такое Варвара — случайный поцелуй?

— А можно вопрос про воду? — подала голос Софья.

Хлипкое тельце едва выглядывало из-за частокола голов над крепостным валом плеч. Невысокий рост не давал возможности склониться над ними вперед, да и желания такого у тихой царевны не возникало. Только когда взбудораженное любопытство пересиливало забитость, раздавался срывающийся голосок.

— Возможна ли ловиласка в воде, скажем — в озере? — совсем замявшись, закончила она мысль.

Сразу несколько лиц почему-то обратились поочередно на Антонину, на меня и снова на напрягшуюся большую царевну.

Варвара знала ответ и на этот вопрос.

— Почему нет? Ты же говоришь вообще, а не о каком-то конкретном способе?

Софья смутилась и усиленно закивала.

— С точки зрения физиологии препятствий нет, только смазка вымывается. — Преподавательница поморщилась. — Будет больно или неприятно. Или приятно, как повезет. Внутрь обязательно попадет вода, а важно не забывать: любая влажная среда — обиталище семян многих болезней, в любом водоеме их как хвои на елке… или, скажу по-другому, как мелких частиц, из которых состоит воздух — невидимых, но оттого никуда не девающихся, и мужской ключ мигом доставит их за дверцу.

— Или не доставит, — со знанием дела сообщила Ярослава.

— Или не доставит, — пришлось согласиться преподавательнице, — если повезет.

— Ты нас сейчас так застращаешь, девчонки запрут дверцы на щеколды и до старости проходят в девах, — продолжила дискуссию зеленоглазая бестия.

— Мое дело — предупредить о возможном, ваше — распорядиться полученными знаниями по своему усмотрению: помнить, учитывать или игнорировать, — напустив строгости, объявила Варвара.

Ефросинья к общей радости сменила тему:

— Говорят, если у парня нос длинный, то и ключ познания тоже. По-моему, это неправда.

Словно в фильме ужасов начавшиеся тихие разговоры, вздохи и перешушукивания разом стихли, глядевшие в разные стороны лица одновременно повернулись и уставились на мой нос. Обычный нос, не большой, не маленький, так, небольшая картофелина симпатичной наружности.

— То же самое слышала про большие пальцы ног, — хмуро проинформировала Антонина.

Абсолютно все взоры синхронно переехали на озвученное.

— Обманщик! — с ехидцей заявила Ефросинья, упершись взором в еще недавно никому не нужный мой скромный нос. — Нехорошо притворяться незначительным и прятать от людей истинное сокровище!

Преподавательница расставила точки над ё:

— Насколько мне известно, масштаб главной части пособия не соразмерен каким-либо другим кусочкам организма, а передается по мужской линии. Если известен истинный папа, то можете не сомневаться — они будут не сильно различаться.

— Тогда правда и обратное, — хмыкнула Ефросинья. — Если истинный папа неизвестен, достаточно сравнить сына с его тремя четверодителями…

— Напомню закон, — сурово произнесла Варвара: — «Наготы мужа матери твоей не открывай, ибо это твоя нагота. Ибо открывая наготу членов семьи своей обнажаешь плоть свою. Не оскверняйте себя ничем этим, ибо всем этим осквернили себя народы, жившие до вас. И осквернилась земля, и воззрела Алла, да простит Она нас и примет, на беззаконие, и был акопалипс».

— Да помню, — отмахнулась Ефросинья. — Но я же не обнажать предлагаю, а только сравнить и посмотреть, кто из них…

— Посмотреть — именно об этом и говорится в семейном праве. Хочешь иметь дело с сестричеством?

— Чего пристали, я же только сказала…

— Когда выберемся из этой передряги, сообщи о недоразумении ближайшей сестриссе, — строго заявила Варвара, оглянувшись на других царевен. — Во избежание худшего.

— Какого худшего?! — чуть не плача взмолилась Ефросинья. — Я же только…

— Вот и говорю — недоразумение, — перебила Варвара. — Пусть им и останется. Все понятно?

Ефросинья хмуро кивнула.

— Варвара, ты все прекрасно объяснила о ненужных мужчине сосках, а что насчет волос внизу? — С полным игнорированием меня как личности Антонина

указала на меня как на пособие. — Зачем они?

Любое движение вокруг прекратились, все взгляды вновь как по команде переместились сначала на предмет вопроса, а через миг на собственные тела. Каждая из учениц попыталась ответить на вопрос самостоятельно, но лишь Варвара встретила его во всеоружии.

— Волосы защищают от трения одежды.

— А у первых людей, когда одежду еще не придумали? — Антонина саркастически приподняла левую бровь.

— Они сохраняли запах для представителей другого пола. Через запахи сообщались послания, которые ныне передаются одеждой.

— А возбуждение и желание? — не выдержала Ярослава, — тоже одеждой?

— Именно, — подтвердила Варвара. — Теперь не нужно кланяться в пах партнеру, чтоб узнать о его желаниях, они видны издалека.

— А если не натирает, — вскинулась головка Ефросиньи, — то можно сбрить?

— Как вам нравится. Теперь это вопрос не здоровья и продолжения рода, а исключительно эстетики. Можно убирать полностью или делать прически, рисовать фигуры и узоры.

— Узоры?! — ладошка Любавы привычно накрыла рот, сверху столь же привычно округлились глаза. — Какие?!

Варвара пожала плечами, явно собираясь привычно сравнодушничать: «любые» или «какие вам нравятся»…

Нет, плутовской взор уперся в меня:

— Чапа, тебе какие нравятся?

Вопрос, что называется, на засыпку. Хочет поставить меня перед выбором? И рассорить с частью царевен, показав, что одни в приоритете, а до прочих мне как бы дела нет? Я не повелся на провокацию. Вещь не может выбирать, иначе у нее будут проблемы.

— А какие бывают? — ответил я вопросом на вопрос.

Отвлечь получилось, новый поворот оказался интересен всем.

— Ах да, — протянула Варвара, — ты же никого кроме нас не видел…

«Кроме нас». Будто этого мало.

— И кроме человолчиц, — не преминула напомнить Антонина. — Их он видел вообще всех, сколько существует.

В тоне сквозила обида, будто быть второй после животных ей оскорбительно. Глубоко спрятанные под мохнатыми бровями глаза горели желанием хоть в чем-то переплюнуть зверей.

— У них просто непроходимые джунгли, — нехотя сообщил я. — Кто видел одну, видел каждую.

Антонина надулась:

— Хочешь сказать, что все, кто не бреется, для тебя на одно лицо?

Ну-ну. Так и подмывало ответить: «Уважаемые царевны, у вас у всех очень разные и симпатичные… лица».

Хорошо, что Ефросинья высказалась раньше.

— Может, лучше вообще все сбрить начисто? — осведомилась она, недовольная своей скудной растительностью.

Варвара переформулировала и с удовольствием перенаправила:

— С твоей мужской точки зрения, Чапа, что лучше: брить или не брить?

Снова общее внимание сосредоточилось на мне.

— Брить или не брить, вот в чем вопрос, — проговорил я трагическим тоном. — Ну и вопросы у вас, девочки.

— Мы тебе не девочки. — Антонина внезапно окрысилась, ее могучая спина выпрямилась. — Мы царевны, проявившие к затесавшемуся в наши ряды представителю другого пола вполне конкретный интерес и ждущие его удовлетворения. Твое дело — отвечать.

— Иначе — что? — сдерзил я.

Не в то время и не в том мире. Множество недобрых взглядов напомнили, в чьих руках находятся мои судьба и организм.

— Иначе поговорим с тобой по-другому, — озвучила Варвара мысль большинства.

Я резко пошел на попятную:

— У меня в этом плане нет предпочтений.

Ученицы задумчиво переглянулись.

— Выкручивается? — грозно спросила Антонина соседок и преподавательницу.

— Молод еще, — встала на мою защиту Ярослава. — Мы тоже сладкое едим без разбора, пока изжога не начнется.

— Простите, зря я спросила, — вдруг повинилась Варвара. — Пособие должно оставаться пособием, его нельзя наделять человеческими качествами. Вернемся к теме урока.

— Но смысл пособия — в помощи нам по всем направлениям, без которых не разобраться в себе, — подала голос Амалия. — Мы должны знать мнение противоположной стороны, и пособие служит именно для этого.

— Обещаю, что в некоторых вопросах мнение пособия будет учитываться, и когда понадобится что-то серьезное, мы обязательно спросим, — пообещала Варвара.

Антонина поднятием руки привлекла к себе внимание преподавательницы.

— Когда говорили о поцелуях, ты упомянула слово «взорваться». — Она задумчиво покусала пухлую большую губу. — Объясни.

— Хорошо, тогда — еще пару слов об удовольствии, каким оно бывает. — Варвара заставила щеки растянуться в улыбке, подбадривая учениц. — У мужчин целью ловиласки является салют, все помыслы только о нем, и если он не случился, то удовольствия как бы не было. Так, Чапа?

— Что?

— Ничего, это был риторический вопрос. Взрыв — это высшее удовольствие, его пик, концентрация наслаждения, как если б вас неделю поили и в туалет не пускали, и вот, наконец, когда разрешат… — Многозначительный взгляд Варвары обвел слушательниц, удостоверяясь, что образ понят и детально прочувствован. — Взрыв выбрасывает сознание на обочину реальности, а часто вовсе за грань. Взрыв меняет вас, кромсает чувства, убивает мысли и возносит за облака. Пока его не испытаете, не поймете, о чем речь, слова — это только слова, которые остаются словами, ощущения окажутся совсем иными. Как с любовью. Есть определение, что любовь подобна груше, она сладкая и имеет определенную форму, но попробуйте дать определение формы груши!

Переждав хиханьки и перешептывание учениц, Варвара продолжила:

— Взрыв у мужчин всегда сопровождается салютом, даже если ничем не стреляет — в тех случаях, когда они сумели взорваться повторно, а семя еще не выработалось. Стрельба сопровождается толчками. Это их удовольствие. Наше совершенно иное. Никто не знает заранее, у кого как оно проявится, откуда придет и куда выкинет в момент вознесения. Взорваться можно как от внутренних взрывных работ, так и от внешних. Все способы ловиласки могут привести к взрыву, просто не все умеют или не всем дано.

— Поясни про не всем дано, — потребовала Антонина.

— Если не дано — это болезнь? — присовокупила Александра.

— Это данность, с которой желательно не смиряться, — ответила Варвара. — Как не все любят сладкое, так и…

— Не все?! — Глаза Феофании выпучились.

— Не все получают одинаковые удовольствия от похожих процессов. Изменить что-то могут лишь время и любимые люди.

***

Как же меня корежило от их множественного числа священного понятия. «Любимые люди»! Однако… Несмотря на возмущение мозга словами, происходящее перед глазами почему-то неприятия не вызывало. Странно все же утроен мозг. Ладно-ладно, уточню: мужской мозг. Нетерпимый к нелогичной женской логике, он абсолютно толерантен к собственной противоречивости.

— Нам повезло, что наши организмы столь многогранны, — продолжала вещать Варвара. — К примеру, мы можем наслаждаться взрывом мужчин почти так же сильно, как они сами. Мы получаем удовольствие и от самого факта погружения, и от завораживающего процесса фрицев, и от непредсказуемого взрыва. Кстати, взрыв — важный, но лишь отрезок долгого пути удовольствия. В отличие от наших любимых, мы способны к множественным взрывам. Первое удовольствие лишь пробуждает, усиливая жажду следующего. Наша вершина в отличие от мужской — не конечная точка краткосрочной кампании, куда гордые воители водружают свое захватническое знамя победы, а огромный хребет из многих вершин, которые возвышаются все выше и выше и уходят за горизонт.

Преподавательница говорила, ученицы сосредоточенно внимали, а я чувствовал себя восточным правителем в гареме, окруженный возбужденными лицами и тем нежным, стыдливым, обычно прикрытым, что сейчас в немыслимом виде и количестве пялилось на меня со всех сторон. Большие, средние и мелкие. Красноносые, темноглазые, кареокие. Шары и конусы, капли и капельки, пышные и литые. Торчащие, висящие, глядящие вперед, вверх, вниз, в стороны. Серьезные, удивленные и вовсе обескураженные. Дыни и яблочки; грейпфруты, апельсины и мандарины; много и сразу. Полный пипец. Сон. Ведь что же это могло быть, как не сон? А во сне — да, во сне бывает всякое. Даже такое, чего быть не может.

Варвара сменила тон с лекторского на командирский:

— Прежде, чем перейдем к практическим занятиям, всем сходить в кустики по большому и маленькому и помыться.

Антонина буркнула:

— Так уж и всем? А если что-то из этого комплекта не хочется?

— Поднатужься. Знаешь такое слово — надо?

С тяжелым вздохом Антонина и еще несколько царевен исчезли из поля зрения. Остальные пока остались — держать.

— И воды принесите, — крикнула Варвара вдогонку. — Поставьте поближе.

— Это обязательно? — подал я голос, пока ученицы методично исполняли распоряжения, и первые потихоньку сменяли вторых.

Пока рядом не было главных оппоненток — ни всем недовольной Антонины, которая нашла бы, к чему прицепиться, ни быстро восходящей звезды — Ярославы, ни въедливой Амалии — моя всадница-наездница повела себя вполне доброжелательно.

— Что — это? — хмыкнула она.

Ее влажное тепло по-прежнему окутывало мои бедра, плыло по ним, вокруг них, пробирало насквозь, впитываясь в кожу, в вены и в нервы.

— Вот это все. — Мой подбородок обвел происходящее.

— Девочки, может, отменим урок? — повысила голос Варвара, обращаясь в заждавшейся первой и уже подтягивавшейся второй смене.

— Нет! Как можно?! Почему?!

— Командир считает его необязательным. Давайте проголосуем. Кто за продолжение?

Я даже не считал вскинувшихся рук. Где все равны, здравый смысл постепенно умирает. К примеру, можно вспомнить шляхтичей, оклеивавших туалет приказами короля. И где теперь та Великая Жечь Посполита, известная у нас как Речь?

— Подавляющим большинством принято. — Варварин взор пробежался над головами, тоже не сочтя нужным подсчитывать. Потомственная интриганка знала, что делала. — Переходим к собственно упражнениям. Погладьте лампаду счастья над райской дверцей. Можно сначала смочить.

Буквально через секунду — испуганный вскрик Феофании:

— А если ее нет?!

— Есть, просто прячется.

— Ну нету же!

— Иди сюда. Остальные выполняют задание!

Бледный силуэт царевны возник рядом с сидевшей на мне преподавательницей. Плотно сбитая фигурка за время плена и похода растеряла округлость, зато сохранила жизнерадостность. Сейчас и она покинула всегдашнюю хохотушку, глаза мелко моргали, там опасно заблестело.

Начались общие занятия. Кристина и некоторые другие, кто прижал меня бедрами, чуть приподнялись, перехватив одной рукой, чтоб не сбежал. Прятали действующие руки и глаза Любава и Александра, где-то на задках села с твердым намерением добиться результата невзрачная Софья. Вовсе отвернулась сосредоточившаяся Амалия. Выставляла напоказ бурную деятельность цинично-взбалмошная Ярослава. На отшибе, согнувшись и скукожившись, смущенно трудилась Клара. Лица менялись на глазах: освещались изнутри, напрягались, уходили в себя, выплескивались возникшим накалом. Лишь у одной все оставалось по-прежнему — у Антонины. Она продолжала упражнение ровно, задумчиво, серьезно, точно так же, как начала.

Я обалдело наблюдал за занятиями. Это не может быть не сон. Или меня закинуло в чью-то фантазию. Двенадцать пар глаз беспокойно косились по сторонам, ненадолго зажмуривались и даже закатывались. Большую же часть времени почти все глядели прямо и не мигая, как живые мертвецы, на занимательный предмет, собравший вокруг себя небывалую компанию. «Занимательный» — поскольку именно он занимал мысли и воображение тех, чьи примявшие растительность руки искали счастья. Как можно на такое смотреть спокойно?!

Стоп, я — пособие, не забывать. Меня нет, я как ровз в царстве Вечного Фриста — говорящий зверек. Никто не стесняется хомячка или аквариумной рыбки, когда идет в туалет или встречается с любимым человеком. Тем более никому не придет в голову на уроке стыдиться пособия — одноразового инструмента, вещи, годной лишь для того, к чему определили.

— Фаня, покажи, как делаешь.

Варвара собиралась поставить Феофанию перед собой, то есть, чтоб царевна шагнула одной ногой через мой живот и продемонстрировала успехи прямо над полыхавшим пожарищем. Мне бы достался подробный вид снизу. Я даже успел поймать тень ухмылки на любезно улыбнувшихся губах преподавательницы, улыбка предназначалась неумелой практикантке, ухмылка — мне. В последний момент низенькая царевна застопорилась и сумела разместиться рядом, бочком. Варвара не любила, когда что-то идет не по ее, но виду не подала; инструктаж, который стоило назвать показом, пошел своим чередом.

— Это слишком слабо, — донеслась ее оценка усилий Феофании, — а теперь сильно, ты же не огонь добываешь. Хотя… плохое сравнение, как раз огонь — живое пламя, чтоб вулкан взорвался, и лава потекла. Чтоб дым из ушей, и душа в небеса. Вот видишь, все, что нужно, и проявилось. Да, почти незаметно, а кто сказал, что у всех должно быть одинаково?

В этот момент Варвара заметила отсутствие эмоций Антонины:

— Тоня, получается? Что-нибудь чувствуешь?

Та вдруг охнула, плечи передернулись… Беззвучный выдох вернул ее взгляд к жизни:

— Что?

— Ничего, все в порядке. Итак, все готовы. Сейчас будем более плотно знакомиться с предметом. Ваши тела должны привыкнуть, что это нормально, не стыдно, не неприятно и абсолютно естественно. Подходите по очереди. Ярослава, ну, раз уж вскочила, давай. Остальные, распределитесь пока.

— Почему Ярослава? — Антонина перегородила путь.

Вызывающе-крупная и мясистая, она перешагнула меня одной ногой, заставив дышавшую ей в грудь крепкую, стройную, но более низкую Ярославу беспомощно отступить.

— Это нечестно, — заявила Антонина. — У нее есть опыт. Предлагаю отстранить, чтоб не мешать тем, кому нужнее.

— Тоня, по-своему ты права. — Варвара постаралась развести учениц. — Но сейчас необходимы именно умения. Ярослава, сможешь показать правильно, не стесняясь и не пугаясь?

— Легко.

Некоторое время соперницы поедали друг друга взглядом, и количество уступило качеству. Точнее, выдававшему себя за качество. Изрезанная ущельями белая гора сдвинулась, на сложившихся руках надменно устроились в ожидании зрелища глазастые облака.

— Прошу. — С облегчением, что все утряслось, преподавательница уступила место победительнице.

У моих коленей появилась новая хозяйка.

— Как говорила мама, повторяя за кем-то древним, — мурлыкнула Ярослава, плотно впечатываясь бедрами и наклоняясь вперед, — в жизни существуют три вещи, имеющие значение. Первая — ловиласка. О двух других до сих пор ничего не известно.

Главный инструктор в это время расположился позади моей головы лицом к происходящему. Мои кожа и волосы ощутили прикосновение чужой кожи, но другие ощущения многократно перебивали верхние.

— Познакомься с ним, — упала следующая команда, — прикоснись, покажи, что это нисколько не страшно и не противно.

— Да я рождена для этого!

Словно полушария мозга выпали из вскрытого трепанацией черепа. Удержанный натянувшейся уздечкой джентльмен галантно поклонился даме. Дама с улыбкой заставила кавалера поклониться еще раз.

— Выскочка, — хмуро прошипела Антонина. — Софья и Ефросинья — в хвост очереди! Сначала пройдут новички. Если успеют.

— Но я… — Софья в возмущенье вскочила… и опустилась на место. Губки сморщились, глаза намокли, и лицо плаксиво расползлось, готовое прорваться зимней теплотрассой.

— Тоня, перестань, — попросила Варвара. — Софья тоже новичок. У нее другие обстоятельства.

— И я новичок! — требовательно поднялась Ефросинья.

— Фрося, ты же… того? — Густые брови Антонины недоверчиво вскинулись. — Сама призналась. Как же?

— «Того» можно по-разному, — огрызнулась Ефросинья, усаживаясь на место. — Так что я тоже в очереди.

— В очереди все, никто не будет обижен, — громко подытожила Варвара.

Меня эта фраза вскипятила и выпарила. Антонина покосилась на интриганку, только что записавшую в очередь и хитромудрую себя, но смолчала — она твердо намерилась стать следующей, ничто другое большую царевну теперь не волновало.

Я завороженно наблюдал, как личное достояние бесстыдно становится общественным.

— Чего тут уметь? — Руки уставшей ждать Антонины без рассуждений сняли «умелицу» с пособия в лице меня, грузная пышность обтекла колени. — Так?

Конец ознакомительного фрагмента.