Урок ловиласки

Петр Ингвин

Вам такое не понравится. Герой до конца повествования лежит на траве, вокруг в самом диком смысле слова сгрудились иноземные царевны, и одна ведет урок: «Это, – два пальчика подцепили краешек, словно нашкодившего пацаненка за ухо, и потянули вверх, – приносит нам боль, болезни, детей и удовольствие…»«Урок ловиласки*» – аморальный учебник морали, полная версия одного из событий саги «Зимопись».(*ловиласка, любушки (местн.) – искусство любви)

Часть первая

Интуиция больно пнула меня, вытаскивая из сна. Что это?! Пронзило ужасом, как всегда при встрече с непонятным. Открывшиеся глаза узрели (по-другому не скажешь) собравшихся учениц. Они толпились вокруг меня в два-три ряда, заглядывая через макушки. Первые сидели на корточках, за ними на коленях другие, привстав, чтоб лучше видеть. На их плечи опирались непоместившиеся. Между голов проглядывало сонное небо, верхушки деревьев казались рваными дырами на фоне тлевшего на горизонте нового дня.

Костер догорал. Светало. Я лежал на спине. На сколько я отключался — на час? Два? Расставив ноги, Родосским колоссом надо мной возвышалась Варвара. Орлица над добычей. К поверженному трофею склонилось надменное лицо, щиколотки прижимались с боков к моим голеням.

Царевна Варвара Дарьина имела перед остальными небольшое преимущество по возрасту и немалое по опыту определенного рода. Дочь цариссы Дарьи, смотрительницы школы, она с детства вращалась в кругу старших, а поступив в курируемое мамой заведение, сразу сошлась с тогдашней «ночной хозяйкой школы» Аглаей, на чьи похождения даже стража закрывала глаза во избежание неприятностей. Теперь Варвара, примерно девятнадцати зим от роду (да, здесь считают зимами) сама стала главной. Увидев, что я проснулся, она опустилась прохладным седалищем на мои коленные чашечки, ее бедра окружили и сжали мои, а ровный голос поинтересовался как бы в пустоту:

— Все знают, откуда берутся дети?

— Могу показать, — мурлыкнула Ярослава из второго ряда, навалившегося на спины первых.

Первые сгрудились вокруг моей середины так, что меж голов едва проступал рваный кусочек неба. Задним пришлось расталкивать их, влезая лицами и давя на спины. Естественно, объект изучения под таким вниманием обрел признаки жизни.

— Ух ты! — пронесся изумленный гул.

Варвара с довольным высокомерием оглядела собравшихся. Высокая, отлично сложенная, с тонкой талией, расходящейся в крепкие плечи вверх и в широкие бедра вниз, она была красива, знала это и пользовалась этим. Ямочки на щеках, большие глаза, чувственные губы — все играло на публику, на подчинение либо соблазнение. Девушку портил только покровительственно-колючий взгляд, что становился другим лишь изредка — под действием страха, гнева или любопытства. Прячась за павлиньим хвостом женственности, распустившейся не по возрасту (впрочем, в отношении царевны Школы и Грибных рощ иногда достаточно просто слова «распустившейся») Варвара не давала понять, какая она на самом деле. То, какой быть старалась, мне не нравилось. Меня и не спрашивали. Плохо, что обращались со мной как с игрушкой, желая то сломать и поглядеть как устроен, то выкинуть, то навсегда отобрать у законного владельца. Пока не раскушу и не найду ключика, жить рядом с этим опасным существом придется с оглядкой.

— Это, — длинный Варварин пальчик прикоснулся к причине восторженного недоумения, — приносит нам боль, болезни, детей и удовольствие.

— Боль, болезни, детей и удовольствие, — запоминая, хором повторили несколько учениц.

— Болезни? — ужаснулась Любава, а ее ладонь в испуге прикрыла рот вместе с чутким носиком.

Округло-крепенькая и приземистая, царевна терялась среди сгрудившихся — в самом диком смысле этого слова — высоких и плотных соседок. Ее руки ежеминутно вскидывались, отправляя за уши непослушную прядь, поскольку глаза желали не просто смотреть, а видеть. И видеть все.

А что здесь видеть? Только меня. Только то, чем одарила природа. Кстати, спасибо природе, что не подкузьмила в этом плане. Особо гордиться, конечно, было нечем, но и стыдиться не следовало: все как у всех, не лучше и не хуже. Само собой, что под выражением «не следовало стыдиться» подразумевается аспект биологический, а не моральный. С последним все было кошмарнее некуда. «Хотелось провалиться на месте» — подножие вершины, куда закинуло чувства. А если провалиться, то до самого центра планеты, чтоб сгореть в адском пекле не только щеками и нервами, а вместе с памятью о том, как моим сном воспользовались с полнейшими бесстыдством и беспринципностью.

О, кстати, а не сплю ли я?! Может, вчера слишком много впечатлений в мозг привалило, если невообразимая чушь снится?

— Вспомни темный дом, — бросил кто-то Любаве в ответ.

— Кошмар, — покачала она головой.

Еще темный дом какой-то. Бред. Галлюцинация. Сонный морок. Сгиньте!

— Помните цариссу Ариадну, пятикратно не сдававшую вотчины на забаве? — продолжила Варвара. — До сих пор в темном доме. Если еще жива.

Посыпались дополнения:

— И свихнувшаяся царица тоже.

— Говорят, там долго не живут.

Я метался в бреду полусознания, когда вроде бы слышишь, что говорится, даже как бы понимаешь сказанное, но мысли находятся в другом месте. Ощущения — расстреливаются из пушки, способной пробить лобовую броню танка. Чувства исполняют барабанную дробь в кабине разума, смертельно пикирующего и не имеющего сил выйти из штопора.

— Можно посмотреть ближе? — обратилась низенькая лучисто-жизнерадостная Феофания.

Овалом лица, сложением и интересом к жизни она дублировала Любаву, правда, являлась ее затемненной копией. В отличие от светло-русой подруги, волосы у Феофании были черные и пышные. На этом различия заканчивались. Те же круглые щеки, те же маленькие глаза с хитринкой, которые даже моргали у обеих, казалось, строго синхронно… Дежа вю, разнесенное по краям спектра. Когда черное и белое выглядит, мыслит и действует абсолютно похоже, возникают сомнения в собственной вменяемости. Понятно, что это простое совпадение, но какой глубокий смысл…

Варвара бесцеремонно кивнула:

— Конечно.

— Нет! — возмутился я.

Попытку вырваться пресекли, бесконечное количество рук и несколько коленей вжали меня в лиственный ворох.

— Молчи, сейчас ты инвентарь, — прошипела Варвара. — Не мешай просвещению молодежи.

Я обратился в песочный замок, готовый рассыпаться от малейшего прикосновения. Единственным бараном в стаде овец я весь день тихо радовался нежданно свалившейся ситуации. Сейчас стало не до смеха.

— Какой инвентарь?! — Я принялся извиваться. — Думай, что говоришь!

Меня удержали. Крепкие Ярослава и Антонина оседлали мои ноги за спиной сдвинувшейся вперед Варвары. Александра, Феофания, Ефросинья и даже растерянно моргнувшая Кристина, которая, извиняясь, развела руками, навалились гурьбой, и их колени восстановили мою неподвижность.

Перед лицом возникли большие глаза Клары.

— Не надо, — попросила она. — Не шевелись.

— Клара! — взмолился я. — Но ты-то…

Пока другие, спеленав ногами и сжав пальцами, держали мои вырывавшиеся руки, она успокаивающе гладила меня по голове. Самая скромная. Самая застенчивая. Как же?!

— Это урок, — объяснила она. — Согласись, лучше изучать предмет на достойном материале, чем абы как, с кем и где.

Вот так. Меня превратили в учебное пособие.

Варварины глаза странно сощурились, чуточку надменно и проказливо:

— Прошу заметить, я выполняю приказ — приказ провести урок. Приказ отдан в присутствии готовых подтвердить свидетелей, апелляция невозможна.

— Я отменяю приказ!

— «Я слушаю умных, но верю только верным, в этом состоит мудрость!» — напомнила Варвара. — Верность слову — превыше всего. Береги честь и репутацию, потом они сберегут тебя.

Она улыбнулась настолько самодовольно, словно утопила противника в общественном сортире. Затем кивнула Кларе:

— Продолжи молитву.

— «Я забочусь о своем здоровье, ведь потом оно позаботится обо мне», — смущенно улыбаясь, продекламировала Клара, самая застенчивая и наивная ученица потока.

Клара Ольгина, царевна Кацармы и Трех озер, не менее чем на год отставала от меня в возрасте. В далекие времена учебы в школе она казалась шмокодявкой, которую невозможно принимать всерьез, но мысли про мальчиков посещали самую мелкую царевну уже тогда. Впрочем, такие мысли там всех посещали. Это нормально для варившихся в собственном соку девчонок-тинейджеров. Возраст такой. Меня тоже присутствие противоположного пола, ничуть не стеснявшегося новой «царевны», не оставляло равнодушным.

— Именно, здоровье! — Варвара, вольготно чувствовавшая себя на моих бедрах, подняла палец и склонилась надо мной. — Плюешь на репутацию — подумай о здоровье. Своем и чужом. Ты же командир как-никак. Пока. Кристина, дальше.

— «Я помогаю окружающим, ведь потом они помогут мне», — четко выдала пунцовая Кристина, прикрывая лицо кучеряшками.

Наверное, потому, что сидела на моем запястье. Оно чувствовало, как все спрятанное счастливо открывается навстречу, расцветая и превращаясь из сплюснутой спящей красавицы в танцующую принцессу. Я пытался усилием воли прекратить мятеж не желавшего подчиняться организма. Безрезультатно.

— Помогай, и помогут! — укоризненно втолковывала мне Варвара. Выждав театральную паузу, она победно завершила: — «Я так живу и примером учу детей. Алле хвала!»

— Алле хвала! — хором поддержали ученицы.

Вспомнилась восточная поговорка: для побежденных спасение одно — не мечтать о спасении. А американцев с детства учат: если на вас напали, расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие.

— Делайте, что хотите, — в сердцах выдал я.

Спасение — не мечтать о спасении.

Царевны заметили перемену. Удовлетворенно поерзав, они утихомирились и заняли места в партере и на балконах согласно купленным билетам. Повеяло видимостью покоя.

Нервозность не исчезла, ее просто прикрыли ширмочкой-времянкой, чтоб зрелище не заслоняла. Варвара начала учительствовать:

— Все знают: женщина — алмаз, который при правильной огранке превращается в бриллиант.

Два пальчика подцепили краешек кожицы, словно нашкодившего пацаненка за ухо, и потянули вверх.

— Гранят вот этим, — показала она.

Все посмотрели. Вскинутый клюв пеликана имел кожистый зоб, привлекший внимание «преподавательницы». Впрочем, можно без кавычек — сейчас она ею являлась.

— Здесь производится семя.

Ее собранная горсткой ладонь коснулась предмета исследования. Кошелечек с драгоценностями съежился, внутренности слились воедино и испуганно спрятались.

— Ждем, — объявила Варвара.

Мир замер в ожидании чуда. От остатков костра тянуло дымком. Листья и трава подо мной смялись в тонюсенький коврик, придавленный распластанным телом и еще многими, прижимавшими сверху. В земле постепенно появлялась удобная выемка.

Через некоторое время обидевшееся на незваное вторжение пособие опасливо расслабилось.

— Похоже на мячик, который сшили из двух кусков, — рассказала Варвара тем, кто не мог разглядеть подробностей.

За это время успокоенное пособие приняло предложенную дружбу. Распустившись весенней почкой, оно под восторженные возгласы доверчиво опустилось в принявшую руку.

— Самое нежное место. И самое болевое. Удар по нему… — Варвара задумчиво покатала шарики в ладони и поправилась, — по ним, причиняет мужчине дикие страдания и мгновенно выводит из строя. Это необходимо запомнить. Повторите.

— Самое нежное место… — начала Кристина и поперхнулась, получив локтем в бок.

— Удар по ним причиняет мужчине дикие страдания и мгновенно выводит из строя, — уже нормально отрапортовали ученицы.

Преподавательский перст прогулялся по рубцу шва:

— Видите, словно грубыми стежками сверху вниз зашивали.

— У Чапы было ранение? — Ладошка Майи с сочувствием погладила мою грудь.

Ярослава прыснула. Нос Ефросиньи презрительно сморщился, поджатые губки словно плюнули:

— У нас разрез, у них на этом месте шов.

Купол голов заволновался, свисавшие локоны всех цветов и размеров колыхнулись, словно я отдыхал под кроной плакучей ивы и попал под порыв ветра. Только ива оказалась странная: плодоносила кокосами, вывернутыми наизнанку.

Собственно, в этом мире все наизнанку.

— Сросшийся шов напоминает о первом человеке, ибо, как известно, сначала была женщина, — провела Варвара ликбез для непосвященных. — С тех пор любой родившийся мужчиной изначально задумывается как женщина, и лишь во время вынашивания Алла-непознаваемая, да простит Она нас и примет, определяет ему незавидную судьбу самца. Доказательства перед глазами. Шов и… кто назовет второе?

Пока большинство недоуменно хлопало глазами, из второго ряда высказалась Амалия:

— Грудь.

— Правильно, соски на груди. Для чего они нужны мужчине?

— Мужские соски могут пригодиться женщине, — нежданно выдала Ярослава — шикарная платиновая блондинка, самая яркая из присутствующих в плане женственности и чувственности. А по части куража Ярослава дала бы сто очков вперед нашей главной заводиле.

Интрига удалась. Тишина позволила слушать полет облаков.

Последовало задорное продолжение:

— Их можно покусывать в момент…

— Мужчину много куда можно покусывать, — перебила Варвара.

— Согласна, не довод, — не стала спорить ухмыльнувшаяся блондинка. — Но и не повод не покусывать.

— Вернемся к уроку. Все посмотрели природные доказательства женского первородства?

— Нет!!!

Дюжина любопытных мордашек ринулась изучать самое для меня дорогое. Множество опирающихся ладоней наползали одна на другую, занимая все доступное пространство на бедрах, животе и грудной клетке. Маленькие, большие, прямые, вздернутые и приплюснутые носы внюхивались в терпкий мужской аромат, лица отшатывались в изумлении и вновь приближались: на антресолях памяти новый запах не находил соответствующей полочки. Невероятный и мощный, он вновь и вновь манил их, как электросварка ребенка.

— Не пойму. — Майя в задумчивости потерла свой курносый прибор, только что дважды побывавший на другой планете — видимо, проведенный опыт дал больше вопросов, чем ответов. — Как охарактеризовать то, что одновременно отталкивает и притягивает?

— Иначе говоря, пахнет сразу хорошо и плохо, — перевела Антонина, благодаря расположению и могучему торсу совершившая уже несколько весьма долгих «поклонений» наворочанному клубку странностей. Остальные теснили и отталкивали друг друга, но не ее: кому охота бороться с горой, готовой уронить или подмять, а потом извращенной логикой еще сделать тебя же виноватой?

— То, что одновременно благоухает и наоборот, называется «благовоние», — не замедлила подколоть Ярослава.

Ее прямой нос только раз ткнулся в доселе неведомое. Зелень сошедшихся глаз проявила недолгий интерес, ноздри вздулись. Не найдя для себя ничего нового, царевна не стала мешать суетившимся неофиткам.

— Привыкнете — понравится, — философски завершила Варвара парфюмную дискуссию.

— А если не понравится? — донеслось из-за моей головы.

Клара. Оказывается, в мельтешении носов в районе былой недоступности эта царевна участия не принимала. Немудрено не заметить, когда вокруг такое.

Кларе ответила Ярослава, поскольку преподавательница занялась наведением порядка в очереди, грозившей дойти до драки.

— Это не может не понравиться.

— Может, — категорическим тоном объявила Ефросинья. — Но это не важно.

— А если все-таки? По-моему, это важно.

Кларин маленький носик лишь немного высовывался, участвуя в общем оживлении на правах бедного родственника — она просто стеснялась вылезти на первый план. Если стеснялась меня, то поступала глупо: и без ее невеликих радостей взору хватало объектов приложения. Что примечательно, разных и, в отличие от застенчивой ученицы, совершенно не стыдившихся. Море наготы бушевало у подножия одинокой скалы, а возглавляла фестиваль плоти, устроенный для одного отдельно взятого пособия, возвышавшаяся над этим морем преподавательница. Ее дары природы кругло глядели по-птичьи в разные стороны, но видели, уверен, исключительно меня. Двигались они синхронно с моим взором, словно сопровождавшие цель радары.

— Если не понравится, придется заставлять мужей мыться по десять раз на дню и использовать травяные кремы, — сообщила Кларе Варвара. — Но если мужья будут любимыми, то понравится. Запах любимого человека не может не нравиться.

— Даже вонь? — ядовито сощурилась Ефросинья.

Вопрос заинтересовал еще нескольких, головы замерли в разных странных положениях, символизирующих весь спектр эмоций от испуга до плотоядной жажды каннибала, склонившегося для пожрать.

— Вонючку вы не полюбите, — успокоила Варвара.

Ярослава ехидно добавила:

— А если полюбите, то либо он не такой уж вонючка, либо вы этого вонючки достойны.

— Или у него есть другие достоинства, на фоне которых запах потеряется, — вбросила Ефросинья.

— Какие?! — Произошло торжественное и непроизвольное открытие сразу нескольких ртов.

Лица вытянулись, глаза округлились. Меня окружила выставка пародий на Мунковский «Крик» — очертания были те же, только эмоция другая. Место ужаса занимало изумление, граничившее с отказом верить ушам.

— Позже узнаете, — в стиле «пути Господни неисповедимы» закрыла тему преподавательница.

В ее направленном на меня смеющемся прищуре хитро поблескивало, словно весь бедлам устроен исключительно ради проверки моей скромной персоны на прочность.

Когда покрытые пупырышками бархатные морщинки были исследованы вдоль и поперек, а выступавший шов опробован нескончаемой очередью пальцев, взгляд Варвары поднялся к основной части пособия.

— Еще до ложных пророков существовал дикий обычай. Вот это, — ее пальчики вновь приподняли сморщенный краешек, потянувшийся вверх будто жвачка, — отрезали еще в детстве, чтоб у мальчиков не собиралась под ней выделявшаяся природная смазка.

— Что за смазка? — недоверчиво взметнулась левая бровь Антонины. — Как у нас? Что в ней плохого?

— В самой смазке ничего, но когда она долго скапливается, начинается раздражение. Затем воспаление. Кончается все очень плохо как для самого обладателя заразы, так и его жены, если имеется.

— Кошмар, — ужаснулась Майя. — А как сейчас борются с этим злом?

— Моют.

Царевны не знали, плакать или смеяться. Варвара весело продолжила:

— Да, все так просто.

— А они, значит, не догадывались? — привычно съехидничала Антонина. — Непроходимо тупые были? Или мы теперь настолько поумнели?

— Этим занимались до того, как наши предки нашли и вывели наружу подземные ключи и обустроили озерную сеть. Нет воды — не помоешься. Проблему решали радикально.

— Но это же больно! — не выдержала Кристина. — И… там самое чувствительное их место!

Варвара равнодушно сообщила:

— Становилось нечувствительным.

— Совсем?!

— В меру.

— Жуткие были времена, — передернула плечами Кристина.

Видимо, живое воображение не отпускало.

— Бывали времена еще хуже. В некоторых племенах женщинам удаляли лампаду счастья над райской дверцей. Иногда вырезали дверные створочки и даже внешние ворота.

— Кто вырезал?!

— Мужчины, — столь же флегматично ответила Варвара.

Все взгляды недобро и задумчиво сошлись на мне. Ненадолго. Любопытство пересилило. Очень вовремя последовало продолжение:

— Напоминаю четыре составляющие ловиласки: боль, болезни, дети, удовольствие.

— Слышали уже! — недовольно выпрямилась статная Ярослава.

— Мало слышать, нужно, чтоб на носу зарубилось. Чтоб ночью разбудили — и без запинки! Усекли? Продолжаю. Так вот, четыре составляющих могут приходить в любом сочетании.

Ученицы вытаращили глаза:

— Как это?!

— Бывают поодиночке, попарно, втроем или все вместе.

— Объясни, — задумчиво потребовала Антонина.

— Разберем по очереди, — сказала Варвара, мелко поерзывая на моих коленях. — Первое. Боль.

— Это когда в первый раз, — выдала умненькая Клара, обведя всех торжествующим взором: типа, вот что я знаю!

— И когда не хочешь, — скривила губы Ярослава.

Множество лиц создало сквозняк, разом хлопнув ресницами:

— Так бывает?!

До Клары даже не дошло:

— Не хочешь боли? Кто же ее хочет?

— Когда не хочешь этого, — Варвара потрясла плененным пособием, — а надо.

— Зачем же, если не хочешь? — не успокаивалась Клара.

Удивленная застенчивая улыбка блуждала по наивно-благостному личику совершеннейшего ребенка, который случайно оказался в теле повзрослевшей девушки.

— Мама говорит: поживи одновременно с тремя любимыми мужчинами с мое — и узнаешь, — вставила мудрая Амалия.

— Еще — когда тебя не спрашивают, — дополнила Ефросинья, чьи худоба и впалые щеки могли быть как результатом плена, так и особенностью сложения организма. — Например, разбойники. Убирая в формуле «живой и невредимой» вторую часть.

Она с намеком покосилась на меня. К моему ужасу, так сделали еще несколько человек. Повод задуматься, и весьма неприятный. Он касался Томы, ее пленения рыкцарями. Ведь меня считали ее официальным невестором.

Варвара быстро продолжила:

— Или когда слишком много и долго.

— Или когда слишком мало и коротко, — цинично хохотнула Ярослава.

— И от удовольствия, — закончила перечень самопровозглашенная преподавательница.

Повисла недоуменная тишина.

— К этому еще вернемся, — успокоила Варвара. — Теперь второе. Болезни.

Из-за ее спины выглядывала вечно хмурая Антонина. Рослая, широкая в груди и плечах, она казалась еще выше из-за пышности форм и величины выросших, как на дрожжах, выпуклостей. Рядом сидела на корточках плотненькая Майя, крепко сжимая ноги и выдерживая вес прятавшейся позади Любавы. Заигрывала с моей рукой Кристина, обнимая собой и мечтательно наматывая на палец черный локон. Мелкая Клара стыдливо прикрывалась руками за моей головой — тихая и миниатюрная, словно куколка, но с совсем не кукольными формами. Точнее, формочками. Предсказывать — дело неблагодарное, но что-то говорило, что в ближайшую пару лет она составит конкуренцию нынешним звездам царственного пантеона — сочно-выпуклой Варваре и отточенно-изящной Ярославе. Рядом с Кларой расположилась Феофания — невысокая хохотушка, темноволосый дубликат светло-русой Любавы. Плотные плечи Феофании притерлись к хлипким локтям чуть более высокой, вечно настороженной Ефросиньи, оседлавшей мою вторую руку. Ее жидкие волосы отдавали рыжиной, но в сумраке этот момент терялся, превращая их просто в темные. Зато рядом, коленями к моим ребрам, восседала обладательница самых длинных и самых красивых волос в этой компании, стройная и строгая Александра. Тонкие плечи переходили в узкую грудную клетку, обрисованную мелко, но невероятно грациозно. Блестящая светлая завеса укрывала ее от чужих взоров не хуже отсутствовавшей одежды. Почему-то это волновало. Будучи выше соседствовавшей Ефросиньи, ростом Александра все же не дотягивала до завершавшей первый круг Ярославы, которая придерживала своим весом мою ногу по другую стороны от Варвары. Между их голов в разных местах периодически появлялись и вновь исчезали лица Амалии и еще одной ученицы, все время путаю ее имя.

Жестко обхватив мои бедра своими, Варвара вещала:

— Основная часть болезней передается внесением внутрь вот этой штукой… — она снова потрясла пособием, как первоклашка звоночком первого сентября, — …побывавшей в зараженной сопернице.

— Голову рубить за такое! — всколыхнуло Антонину.

— Сжигать! На кусочки резать! Кожу содрать и к волкам выпустить! — эмоционально внесли рацпредложения прочие царевны.

— Так и поступают, но лучше предупредить проблему, чем потом с блеском ее полурешить. Инфекция-то будет занесена. Главное — знать партнера и доверять ему. Если понадеялись, но вдруг стало краснеть, чесаться, гноиться, нарывать, выделяться что-то лишнее или вырастать неправильные родинки — зря доверяли.

Многие подозрительно уставилась на свои и чужие родинки. Штучно разбросанные по телам, предметы пристального внимания заставили царевен выгибаться и крутить головами, отыскивая на себе и соседках, и хором ужасаться. Если некоторые просто шевелили рассматриваемыми конечностями, плоскостями и выпуклостями, то Любава особо выворачивалась за левый бок, где у нее, видимо, имелось что-то в указанном роде. Перебирание коленями по траве привело к эффекту собаки, которая ловит хвост. В несколько движений царевну развернуло, и на пояснице действительно оказалась большая темная точка, а ниже по всему фронту обнаружилась целая россыпь мелких пятнышек. Они напоминали веснушки, столь же милые и задорные, только на другом месте. Эту особенность, о которой ни за что не догадаться ночью, мне открыли рассветные сумерки и сама светленькая неунывашка, внезапно усомнившаяся в мировой справедливости.

Ярослава ласково погладила Любаву, успокаивая.

— Это другое. А о болезни сразу узнаешь по внешнему виду. — С апломбом много повидавшего человека зеленоглазая красотка кивнула вперед, на стойкий предмет споров.

Клара обреченно всплеснула руками.

— Для этого в них нужно разбираться! — Вместе со всеми ее взор конфузливо скакнул на зону возбужденного внимания. — Как я отличу больное от здорового?!

— Поверь, это произойдет быстро, — приятельски толкнула ее плечом Ярослава, снова оказываясь в центре событий.

Мой взгляд, даже не желая, раз за разом выцеплял красавицу из общей массы. Привлекали чеканность черт лица, выразительность глаз и — как нечто отдельное, не от мира сего — раздвинутый в циничной ухмылочке, чувственный, многообещающий рот. За этим, впрочем, прятались присущие любому представителю молодежи колючесть и неустроенность. Красота без поклонения меркнет, а кроме меня в пределах досягаемости из кавалеров только бандиты, от которых сбежали. Но как ни хотелось Ярославе хотя бы моего внимания, поперек Варвары не лезла, понимала — себе дороже. Редкое сочетание: красавица, да еще и умница. Не к добру.

— Больного по виду узнать можно, — признала Варвара, — а переносчика — нет.

Ученицы мрачно примолкли. Трескуче прошумели кроны от внезапного порыва. На мою щеку спланировал сухой лист, заботливая рука Клары убрала его.

— Третье, — объявила Варвара.

— Дети! — обрадовано вспомнила Феофания.

Пока одна преподавательская рука придерживала верхнюю часть пособия, вторая опустилась к волнующейся бархатистой пупырчатости.

— Здесь ежедневно всходят ростками маленьких жизней десятки миллионов семян.

— Сколько?!

— Не ослышались.

— Ежедневно?!

Варвара кивнула:

— По необходимости — несколько раз в день. Нет, скажем так: если получится. От семидесяти миллионов жизней за один раз. Цели достигает только одна — самая быстрая, самая умная, самая сильная. Тогда получаемся мы, выигравшие свою первую битву со столькими конкурентами.

Майя весело переглянулась с другими царевнами:

— А мы крутые!

Затем ее взор перетек на меня… и на целую секунду загрустил.

Нас связывал поцелуй. Даже так: Поцелуй, с большой буквы. Чувственный, страстный, незабываемый. Каждый из нас думал в ту минуту, что через миг будет растерзан и съеден заживо. Я хотел спасти царевну от страшной смерти, заколов мечом, а вместо этого — поцеловал. И поцелуй длиной в жизнь вывел нас в новую жизнь. А сейчас я стал общим достоянием, в новой реальности поцелуй перестал котироваться и обесценился до нуля, съеденный инфляцией впечатлений.

Чуть выдвинувшаяся вперед Александра склонила золотой занавес сначала по одну, затем по другую сторону моей середины. Наконец, окружила сверху, как абажуром лампочку.

— А то, что самая важная часть пособия немного… несимметрична, это нормально? — Две голени сочли мои ребра удачной подставкой. Ладони оперлись о живот.

— Абсолютно прямых в природе не бывает, — растолковала Варвара. — Просто не бывает, поверьте. У кого-то загиб вверх, у кого-то вниз. Или вбок. Может утолщаться в середине или к концу. Или конусообразно утоньщаться. И маленький гриб с непомерной шляпкой, и баклажан со сливкой на конце — это все норма. Как у нас может быть шире, выше, уже, глубже, бледнее или, наоборот, краснее и даже коричневее. Или одна створка может оказаться длиннее второй.

— Или толще, — упало с уст Ярославы, у которой, как мне теперь бесцеремонно стало известно, такой проблемы не было.

— Да, — согласилась преподавательница.

— Или выпуклее, — прилетело еще откуда-то.

— Тоже нормально. У одной снаружи листва, как на дереве, у другой — глухие ставни с едва заметной щелкой. Или вообще без ставен, сразу окно и занавесочки. Чего только не бывает. Вернись на место.

Варвара отстранила златовласую выскочку, затем суровый преподавательский взгляд успокоил завозившихся царевен, начавших присматриваться и сравнивать. Мои ребра и живот вздохнули с облегчением… и небольшой грустью. Все-таки Александра это… Александра. Стройная чувственная златовласка. Наполовину Зарина. Но не сидевшая в душе столь глубоко, потому тревожившая лишь тем, что привлекает совсем не душу.

(Сейчас речь не о Зарине, но о ней я еще не раз упомяну, в том числе более обстоятельно).

— А позы проходить будем? — не совсем в тему осведомилась Антонина.

Вопрос не остался без ответа.

— Пока скажу основное. Они делятся не столько по расположению и способам, сколько просто на мужские и женские. — Варвара оглядела окаменевших во внимании учениц. — Название дается по тому, кто действует. Мужские позы — когда вы не активны — мы не рассматриваем даже в принципе. Если когда-нибудь захочется для разнообразия, можно им разрешить — исключительно в виде великого одолжения. Или в качестве благодарности за нечто неслыханное.

— То, что Чапа спас всех нас от смерти и позора, — нежданно выдала Любава, — это неслыханное? Или с нашей стороны пойдет в категорию одолжения?

Я напрягся. Собственно, все напряглись — замерли, не смея шелохнуться. Тела на моих руках задышали жаром.

С высказанной точки зрения ситуацию никто не рассматривал — до этого момента. Теперь все задумались. Особенно я.

Варварин лоб сошелся к центру недовольными вертикальными полосами:

— Он мужчина и выполнял приказ. За это не благодарят.

— За что тогда благодарят? — недоумевали царевны.

— Ни за что. Как не поймете? Женщина — объект поклонения, а не бартера. Докажет, что достоин — станет мужем. Не достоин — не муж. Все просто.

Я облегченно выдохнул. Формула мне понравилась, хоть и произнесена идейным противником.

А информационный ликбез продолжался.

— Семена выходят с салютом, который доставляет мужчине удовольствие. Можно сказать, единственное удовольствие. Других они не знают или не признают. Тем же путем из их организмов выводится лишняя жидкость.

— Фу! — дернулись и отпрянули некоторые ученицы.

Клара удивленно оглянулась:

— Почему «фу»? Они в нас пописают и там завяжутся деточки…

Царевны заржали лошадьми, укушенными мухами це-це. Не знаю, что за це-це такое, я бы ржал от одного названия.

Клара обиделась:

— Что не так?

Вечно испытывавшая неловкость, теперь она совсем смутилась.

— Это разные процессы, — выговорила Варвара, вытирая слезы. — А чтобы одно не испортило другое, в преддверии салюта выделяется особая очищающая капля. В ней тоже несколько тысяч жизней.

Ярослава вздрогнула:

— Разве?

Варварин кулак скользнул вниз, упершись основанием в ребристые морщинки. Недовольное скуластое личико фантастического монстра продралось из тела носителя. Открылся изумленный ротик новорожденного. Застывшие лица учениц глядели на него очумело, как на невиданное чудо. Застеснявшись внимания, он спрятался обратно, закутавшись в капюшончик.

— Ой, какой гладкий внутри! — умилилась Любава.

Ее ладошки взлетели, прижавшись к щекам. Не будь вокруг столько народу, наверняка бы приласкала, погладила, а то и поцеловала. Как котенка. Хотя, откуда здесь котята? Вот и находят себе игрушки.

«Спички детям не игрушка!» — хотелось крикнуть.

«Ты уверен?» — категорически не соглашалось со мной присутствующее на полянке электоральное большинство с перевесом в тысячу двести процентов. Один в поле не воин — вполне демократический принцип, и будь я искренним демократом, лежал бы и не дергался, если голосованием постановили. В моей ситуации просто до зарезу хотелось быть отъявленным демократом. Однако, я противник любых правил, по которым меня заставляют играть другие. Демократия — тоже свод правил, с его помощью не хуже чем в самой жесткой монархии одни правят другими и грабят третьих. Как говорил Черчилль, демократия — плохая форма правления, но ничего лучше еще не придумали. Все авторитарные правители восхищаются демократией. И все эффективные демократические лидеры на каком-то этапе ведут себя как диктаторы. Здесь не о чем спорить, достаточно вспомнить историю любой страны, которая чего-то добивалась или, наоборот, что-то теряла. Подчинение меньшинства большинству — чушь и блажь, в которую хочется верить слабым. Собрались вместе двадцать львов и сто баранов — кто из них большинство?

И все же сейчас я с удовольствием стал бы поборником самой захудалой демократии. Да и любой бы, кто оказался на моем месте. На том и стоит счастье принятия решений голосованием — в перекладывании ответственности на других, когда хочется сделать что-то бессовестное. Если кто-то говорит, что от него ничего не зависит — врет, позорно и трусливо. Всегда и все зависит от каждого.

Но так хочется быть демократом…

— О! — вырвалось у Варвары, застопорившей взор на предмете урока, — о чем и говорю!

Мешая друг другу, все тесно склонились ко мне, почти на меня. Осторожно ткнули пальчиками, набирая на кончик. Внимательно внюхались. Александра и Майя не побрезговали лизнуть. Кто-то просто не дотянулся и опоздал.

— Живчики живут внутри нас трое суток, — выровнявшимся тоном продолжила Варвара, — самые упорные — до недели. Этот факт требует задуматься и подводит нас к следующей теме — женскому циклу. В противоположность красным дням, белые — это дни ребенка.

— Их можно как-то узнать? — поинтересовалась Амалия. — Ну, почувствовать?

Сдержанность и нежелание выпячиваться проявлялись в ней во всем: в кротких чертах лицах, в невыразительной, скромно выпуклой фигурке, в коротко обрезанных волосах и, особенно, в глубоком взгляде — отстраненном и одновременно въедливом. Но если ее что-то интересовало, она шла до конца.

— Можно — внимательно наблюдая за собой, — ответила преподавательница. — У кого-то бывает легкая боль внизу живота, набухает грудь, иногда побаливает. В худших случаях — тошнота и выделения.

Ярослава лукаво осведомилась:

— А если меня интересуют не дни ребенка, а, как бы мягче выразиться, наоборот?

— В красно-белом цикле есть зеленые дни. Примерно по пять до и после красных, — сообщила Варвара. — Это то, о чем ты говоришь.

— Третьей составляющей не будет?

— Вероятность минимальна по сравнению с другими днями.

— Как превратить ее в ноль? — вклинилась Антонина, распихав соседок могучими плечами.

— Ноля не бывает, — вздохнула Варвара, — поскольку у организмов нередко случаются нарушения жестких красно-белых циклов. Их нельзя предугадать.

— Нарушение цикла вообще-то имеет имя, — улыбнулась в ладонь Ярослава.

Преподавательница чуть шевельнула бровью в ее сторону:

— Я не о беременности, а именно о нарушении, о сдвигах, которые часто нам самим незаметны. Они бывают от переполнявшего восторга или, наоборот, от хандры. Чаще именно у молодежи вроде нас.

— И ничего не поделать?! — ужаснулась Кристина.

— Есть способы. Сейчас рассмотрим.

Но рассматривать Варвара стала что-то не то. Правда, голос ее, который жил собственной жизнью, принялся выдавать как бы заученные слова, далекие от напряженно-жадного взгляда:

— Некоторые используют вкладки, пропитанные кислой средой. Это абсолютно ненадежно и к тому же небезопасно. Точнее, опасно, и еще как.

— А с мужчиной в этой сфере что-то сделать можно? — проворчала Антонина.

Вопрос заинтриговал всех. Первое же слово вызвало ликование:

— Можно. Вот эта часть… — преподавательская ладонь поиграла с нижним пособием, словно с плюшевым хомячком: побаюкала, пощекотала, потрясла легонько и лишь потом нехотя отпустила на волю, — …обычно или тугая как мячик, или висит как мешочек. Нужно нагреть ее в воде, чтоб висела как можно ниже. Живчики не погибают, но замедляются. Некоторый эффект имеется. Главное, не сварить вкрутую.

Боже, что за садистские советы. В моем мире до подобной жести только дикие племена додумались…

А кто сказал, что страна башен — не дикое племя, если поглядеть со стороны? Не знаю всех определений дикости с точки зрения науки, но здесь они явно присутствуют. Вера в Великую Мать под именем Аллы, отсутствие прогресса и торговли, ликвидация неугодных и убийство почти всех чужих…

Губки Майи удрученно выпятились:

— Это все?

Покатые плечи в сочетании с плотным тельцем, широкой, почти незаметной талией и белой кожей при темных волосах вверху и внизу придавали ей вид оказавшегося в новом месте любознательного пингвина, который отправился за приключениями. Пингвин переступал лапками, иногда толкал соседей, но в целом был весьма усидчив и мил. Он не позволял себе лишнего и периодически сдерживал чересчур разошедшихся соседок. А разойтись в ситуации абсолютной свободы хотелось многим, даже тем, кто такого подумать о себе не мог.

— Говорят, существуют особые травяные пилюли, — поделилась Кристина где-то подслушанным.

— За ними нужно обращаться к врачевательницам, и далеко не к каждой. — В плане знаний Варвара чувствовала себя на коне среди пеших. — Составление подобных снадобий требует особого мастерства. Для профанов лучшее средство — мужская накидка из кишок или, иногда, из мягкой кожи. Товар штучный, редкий, но безумно полезный. Ценное качество — защищает также от большинства болезней.

— А если не доводить до салюта? — выдался у Амалии случай козырнуть информированностью.

— Тоже приемлемое средство, — признала Варвара, — если помнить про вторую составляющую и про появление у мужчин особой подготавливающей капли с жизнями.

— Как распознать ее приближение? — взбудоражились девочки.

Пожатие плеч:

— Никак.

— А он, — сразу с десяток пальцев уперлись в мою грудь, — не подскажет?

— Он сам будет в шоке. — Преподавательница живописно развела руками. — Она неконтролируема.

Лица погрустнели, донесся скрежет мыслей и хруст надежд. Варвара опомнилась, всколыхнув унылое болото заявлением:

— Как я говорила, все составляющие ловиласки приходят в разных сочетаниях. Наша задача — выбрать нужные и отсечь лишние.

— Болезни выкидываем в любом случае, — сообразила Любава.

— И боль, — вырвалось у Кристины.

— Насчет боли… — Варвара чуть повела бровью. — Не все так однозначно.

— Да, ты обещала дополнить тему боли, — вспомнили царевны.

— Есть еще два пункта, — признала Варвара. — Боль от удовольствия и удовольствие от боли.

Рты разинулись, и девичьи лица вытянулись, словно у изображения на экране сменили формат. Варвара быстро продолжила:

— Это просто для информации, знать, что в нашей многогранной жизни и такое бывает. Итак. — Она подвела итог. — Помним о болезнях и боли и думаем о детях и удовольствии. Вопросы есть?

— Когда доберемся до четвертой составляющей?

— Как раз подошли, — успокоила Варвара собравшихся.

Когда возбужденный гул утих, она спросила:

— Что нужно для удовольствия?

— Муж, — предположила Клара.

— Любой симпатичный мужчина, — процедила Антонина.

— Любой мужчина, — со смехом выдала Ефросинья.

— Не весь, — последовало ироничное уточнение Ярославы.

— Взаимная симпатия, — внесла свое видение Амалия.

— Отсутствие посторонних, — уведомила Александра.

— Ну, я бы поспорила, — не согласилась Ярослава. — Иногда…

— Темнота, — перебила Майя.

— Свет, — не сдавалась Ярослава.

— Постель, — снова рискнула вставить Клара.

— Вот уж без чего можно обойтись, — фыркнула со своей стороны Ефросинья.

— Нежность, — мечтательно поделилась Любава.

— Жесткость, — отпарировала Ярослава.

— Романтика, — опасливо косясь на Ярославу, проговорила Феофания.

Та красноречиво хмыкнула, но смолчала.

— Искренность, — оживилась Кристина.

— Ощущение тайны, — осмелела Майя.

— Раскрепощенность, — выпалила Александра.

— Свободное время, — сыронизировала Антонина, сразу показав мимикой, что так не думает, а только шутит. Но как бы просит не забывать, что в каждой шутке только доля шутки.

— Чапа, а ты что молчишь? — внезапно вспомнила обо мне преподавательница. — Выскажи мужское мнение. Интересно послушать соратника и противника в одном лице.

— Желание, — проворчал я.

Переглянувшись, все кивнули.

— Все сказанное может быть правдой, — согласилась Варвара. — Но. Удовольствие от ловиласки невозможно без доверия между партнерами.

— Правильно! — колыхнулись ученицы в едином порыве. — Это главное!

— Чапа, — пришпорила Варвара мои бедра своими, — сколько партнерш отведали твоей ловиласки?

— Что за допрос?!

— Отвечай, это необходимая часть урока, без которой нельзя идти дальше.

— Не я учусь, а вы!

— Мы учимся на тебе. Перечисляй. Тома — раз. Или кто-то был до нее? Постой, почему так скривился по поводу Томы? У вас не было?!

Я молчал, прикусив язык и мечтая, чтоб дурной сон поскорее закончился. Лица вокруг изумлялись, недоверчиво хмурились, любопытно высовывались. Ниже хоровода лиц выпячивалась невероятная гирлянда из молочно-белых шаров и шариков. Варвара ликующе наседала:

— Не было?! Если не было даже с Томой… — Она обвела всех торжествующим взором. — Девочки! У нас идеальный объект!

— Алле хвала! — оглушили восторженные крики с разных сторон.

Если нас ищут, сейчас врагу стоило просто прислушаться, и приходи, бери голыми руками. Успокаивало одно: ночь. В этих краях ночью не воюют. И не без причин.

Варвара торжественно проговорила:

— Муха Еленин прозвищем Чапа, готов ли ты в присутствии полутора десятков благородных свидетелей объявить о своей чистоте, зная, чем грозит ложь?

Я вновь попытался вырваться. Все равно, что тле спастись из лап и жвал орды муравьев. Там, где меня прижимали весом, теперь еще схватили руками, даже на грудь оперлись и облокотились для пущей надежности.

— Мы ждем ответа. Честного, искреннего, безусловного.

— Чего вы хотите?!

— Просто ответь. Ты возвращался в лоно любви?

— В каком смысле «возвращался»?

Варвара с укором покачала головой:

— Ты же как-то родился? Или ты черт, возникший на причале?

— Я родился! — почти выкрикнул я. Несмотря на общий жар, лоб покрылся испариной. — Моя мама — Елена!

Святой причал — так они называют портал, место перехода из нашего мира в этот. Молитва встречи, которую каждого заставляют зубрить с детства, гласит: «Если я встречу ангела, я стану ему другом и помощником. Я отведу его в крепость. Я отдам жизнь за него не задумываясь. Если я встречу Падшего, я убью его». Остается напомнить, что ангелами местные считают прибывающих женщин, а Падшими или, другими словами, чертями — мужчин. Малейшего подозрения достаточно, чтобы разрушить мою конспирацию, и все пойдет прахом. Первые же встречные обязаны будут прикончить меня на месте. И даже те, кто явно симпатизирует. И они сделают это.

— Вот, — довольно кивнула Варвара, приняв мою панику за намерение сотрудничать. — Возвращался ли ты еще в какое-нибудь женское лоно?

Я стал красным на фоне насевших на меня бледных созданий, которые вцепились, как вампиры в жертву.

— Нет, — выдавило горло.

— Все слышали? — громко воскликнула Варвара. — Он сказал — нет!

— Алле хвала!

Меня сломали. Отжали, перемололи, развеяли по ветру. После выдачи секрета столь интимного, со мной можно было делать все.

— Что еще от меня хотите? — устало бросил я.

— Еще одного ответа, столь же честного и однозначного. Дарил ли ловиласку способами, состоящими или включающими комбинации лишь из трех составляющих?

Слишком заумно. Голова не работала, но край сознания понял и выдохнул за меня:

— Тоже.

— Тоже — что? — Им требовалась конкретика.

— Нет.

— Нет! — во всеуслышание повторила Варвара, вертя головой. — Нет!!

— Алле хвала! — откликнулся радостный хор.

— Все? — спросил я. — Довольны? Ты сказала, это последний вопрос.

— Вопрос — да.

— Что же еще?!

— Обычно урок завершается демонстрацией способов ловиласки по всем видам, как включающим, так и исключающим третью составляющую.

***

— Демон… — я поперхнулся, — …страцией?!

— Затем практические занятия.

— Практи… кхм. — Уши слышали, мозг не верил. — Общие, что ли?!

— Какие могут быть еще? Желающие практикуются, нежелающие совершенствуют наглядную теорию. Предмет обязаны освоить все. Можно не владеть копьем, но нельзя прожить без основополагающего — без умения дарить и принимать жизнь.

— У него тысячи жизней на пособии, — напомнила Амалия.

— Помню. — Варвара привстала на коленях. По шатру голов поползли беременные звездами трещины. Небо заглянуло в душу. Там оказалось так же пусто. — Поэтому начнем с…

Она остановилась, глубоко задумавшись и перебирая что-то в голове, лицо прыгнуло по сторонам:

— Еще один момент. За время плена рыкцари никого не принудили силой?

— К чему принудили? — моргнула Клара.

Антонина ехидно скривилась:

— А если не силой?

Решив, что Клара и сама догадается, Варвара с суровостью обернулась к возвышавшемуся над остальными крупному лицу Антонины:

— Если ты насчет меня, то здесь разговор особый, к нему еще вернемся. Итак, жду ответа, это принципиально.

Выждав с десяток секунд, она удовлетворенно кивнула.

— А до плена? — повис в сгущенном воздухе ее следующий вопрос. — Если у кого есть, что сказать, скажите сейчас. Необходима абсолютная чистота опыта.

Тишина. Стрельба взглядами. Конфузливое опускание век — не от желания скрыть, а от самой мысли, что подобное могло случиться.

— Тогда следующее: кто уже имел ловиласку без третьей составляющей?

После некоторого колебания нехотя приподнялась рука Ярославы.

— Да?! Расскажи! — набросились соседки.

Девушка отстранилась:

— Это к делу не относится.

— Ярослава права, она не в храме, чтобы отчитываться.

Тон преподавательницы не хуже шприца развеял приступ любопытства. Только после этого вздернулась и быстро упала рука Ефросиньи.

Права поговорка про тихий омут. К ней уже не проявили столь бурного внимания. Но заметку себе сделали все, еще пообсасывают косточки на досуге.

Я еще раз припомнил про себя услышанную ранее формулу, в ней фигурировали боль, болезни, дети, удовольствие. Стало предельно неуютно. Ну и допрос. Коснись такое меня — не факт, что рискнул бы признаться. Одно дело — чего-то не делать, поскольку считаю неприемлемым, и совсем другое — открыться окружающим в уже сотворенном. Оно уже произошло, и если было неправильным, то почему-то все же произошло! Ну, обстоятельства так сложились, что непредставимое почему-то оказалось допустимым. Психика — вещь странная и, честно говоря, предельно нелогичная. Нередко она взрослеет быстрее человека, не успевающего за ее прыжками. А иногда наоборот — плетется в хвосте за акселератом-инстинктом, шпыняемая за любую провинность или за то, что инстинкты для своего блага могут выставить ей в вину. И выставляют.

Вот и говорю: если даже я, старавшийся не лгать никому, особенно самому себе, не уверен, что нашел бы силы сказать правду, то как на моем месте поступил бы человек менее щепетильный? А здесь верили словам!

Впрочем, царевны — женщины, верить словам — их крест. Будем считать, что всем нам — им и мне — исключительно повезло.

— Ясно. — Варвара оглядела всех родительским взором. — Последнее. Все мы заперты детством на замочек, не разрешающий взрослости вторгнуться в непозволительное.

У меня вдруг выстрелило: замочек! В школе кладовица ничего надежнее щеколды представить не могла, а тут целый замочек. Царевны — дочки царисс, и если такие слова и понятия им не в диковинку, то меня ждет еще много удивительных открытий.

О чем это я, каких еще открытий? Мне ли жаловаться на их недостаток? Будь моя воля, все открытия позакрывал бы к чертовой бабушке. Меньше знаешь — крепче спишь! Ну почему я не понимал этого прежде?..

Корябнуло по душе: «Будь моя воля». Главная проблема. Никого в этом мире моя воля не интересует. Оттого и лежу на травке, не властный над собственным телом.

— У кого замок сломан? — вопросил строгий голос.

Снова отличилась Ярослава. В гордом одиночестве.

Нет. Медленно, багровея на глазах, к ней присоединилась… кажется, Софья — усредненно-никакая, похожая на всех, поступавшая как все. Человек без собственного мнения. Или это Анна? Не помню. Одна из них сейчас находилась в тройке выставленных часовых, в то время как вторая приподнятой рукой сообщала о себе прелюбопытнейшие подробности.

Зато Ефросинья не шелохнулась. Царевны вновь зашушукались. Я прибалдело лежал: придавленный, смирившийся, но никак не равнодушный к происходящему. Оно напрямую касалось меня. Пока в основном рук и ног — очень касалось, и все свидетельствовало, что добром это не кончится. Правда, злом предстоявшее тоже не назовешь. Чем-то не посередине (если брать два этих главных понятия), а равноудаленно от середины — как если линейку согнуть кольцом и соединить концы. Противоположности сольются в одну точку. Вот ее я сейчас и ожидал — взрывную, добро-злую, немыслимую.

— Времени прошло много, нынешнюю чистоту гарантирую, — выдала Ярослава необходимую формулу.

— И я! — быстро присовокупила Анна-или-Софья, прячась за большой спиной Антонины.

Странно, но в отличие от других стеснявшихся учениц она укрывалась не от моего противоположнополого взора, а от излишнего внимания подруг. Как же, видимо, допекли. Или как могут допечь, если такая реакция.

Ефросинья скудно вбросила:

— Я тем более.

Эта опустила лицо и прятала только взгляд. От всех. Но не от меня. На меня она глядела исподлобья, как бы спрашивая: теперь-то понял, что я уже взрослая? Понял, от чего отказался в недавнем ночном тет-а-тете? И вообще — понял?

Опершись руками о мой живот, преподавательница чуть приподнялась, поправила посадку для нашего с ней взаимного удобства и резюмировала:

— Итак, каждая из нас в присутствии остальных подтверждает свою чистоту, зная, чем грозит ложь. Принято.

— Подожди, — вновь влезла Антонина. — Ты сама не ответила ни на один из вопросов. Как с чистотой у тебя?

— Ты в пещере со старшим заигрывала! — напомнили сразу с нескольких сторон. — А перед самым освобождением уединялась!

Преподавательница медленно повернула голову сначала в одну сторону, затем в другую, и шум затих.

— Во-первых, если кто до сих пор не понял, — веско произнесла она, — я делала это ради всех, искала способ вытащить нас любым способом — о том, что придет помощь никому в голову в тот момент прийти не могло. Во-вторых, я ему сразу сказала, что если нет мужской накидки, то пусть даже не надеется. — Оправдываться Варвара не любила и сразу перешла на повышенные тона. — Поэтому чистоту гарантирую не меньше вас всех. Кстати, эту вещицу я забрала, желающие могут потом взглянуть.

— А до рыкцаря? — не унималась Антонина.

Судя по гулу, ее поддерживали многие. Живой свод надо мной зашатался, представленные в двух дюжинах красота и женственность с помощью колыхания к очевидным обнаженности и соблазнительности прибавили мою озабоченность: игнорировать случившиеся со мной чудеса организм не собирался. Взгляд скакал, как блоха на поджариваемой собаке, но сейчас его не замечали.

— А до рыкцаря, — Варвара вставила руки в боки и грозно повысила голос, — я проходила вместе с вами неоднократную проверку у врачевательницы.

Опа. Оказывается, останься я в школе еще некоторое время…

Мне стало очень нехорошо, где слову «хорошо» не место даже в плане отрицания. Словно с пляжа — в криосауну. Фантомные боли — о том, чего не случилось. Когда я был девочкой и избегал разоблачения в постели, в туалете, в купальне и на общих занятиях, о возможном врачебном осмотре даже не думалось. И лежал бы сейчас не под приятной тяжестью бывших соучениц, а под другой тяжестью где-то на кладбище. Нет, учитывая местные похоронные традиции — просто лежал, обгладываемый волками, и в новом состоянии на них было бы совершенно начхать.

Мою дрожь Варвара ощутила бедрами, но отнесла к другим причинам.

— Ко мне вопросов нет? — обратилась она к царевнам. — Тогда к вам. Красные дни ни у кого не наступили?

— Неужели бы не подмотались, — проворчал кто-то в ответ.

Снова они о своем, о девичьем. Когда же закончится эта бесконечная ночь. Звезды заглядывали сквозь кучу собравшихся в плотное кольцо голов и смеялись надо мной, мужчиной, поверженным женщинами. Они висели на мне гроздьями: гладкие, гибкие, упругие…

Мягкие.

Волнующие.

Уф. Взбудораженные мысли искали и не находили пристанища. Кровь забыла о гравитации.

Как бы я хотел сейчас отвлечься, но, закрыв глаза, чувствовал… короче, чувствовал. Открыв — видел. Ни единого шанса забыться или запереться в башне сознания. Башня взята штурмом, ворота выломаны, гарнизон взят в плен.

— Все-таки, наш Чапа — герой. Он такой терпеливый, — упавшим балконом придавил внезапный комплимент с уст Кристины.

Ее бархатные ладони потерли мою руку, бедра добавили дров в горящий домик, присоединившись к действиям рук. Царевна обескураживающе улыбнулась. Она наслаждалась взаимным пожарчиком внизу — робко, неуклюже, но неуклонно. Поймав мой взгляд, Кристина заговорщицки-интимно подмигнула, словно у нас имелись куда большие секреты. Она сделала это как можно незаметней, а могла бы совершенно открыто — все смотрели не на нее. Давно и основательно.

— Да, нам повезло. — Глаза и пальцы Варвары пробежалась по габаритам пособия. — Кстати, мы очень затянули начало урока.

Начало?!!!

Преподавательница не разделяла моего изумления:

— Зрелый мужчина терпел бы, получая удовольствие даже от самого терпения. Чапа еще молод, ему проще сбросить напряжение и позже повторить во всеоружии.

— Позже? — уцепились за слово ученицы. — Насколько позже?

— Этого не рассчитаешь. Все мужчины разные, кто-то может часто, кто-то долго. Это не хорошо и не плохо, это по-разному. Каждому — свое. Много и мало — категории противоречивые, расплывчатые. Кому-то плохо, другим в самый раз. Идеал называется достаточно.

— Пределы этого «достаточно» существуют? — всклокотал общий интерес.

Варвара на миг закатила глаза.

— Для второго раза, — сообщила она после небольшого размышления, — разным мужчинам нужно от двух минут до двух недель.

Любава любопытно подпрыгнула:

— Чапа, а тебе сколько нужно?

— Чего пристала, у него еще не было! — Большая рука Антонины усадила соседку на место.

Любава тоже была крепенькая и округло-плотненькая, но около данной соученицы — как свинка рядом с бегемотом. Всей ее силы не хватило бы сладить с одним локтем Антонины. Зато в голосе никто не ограничивал:

— Не было по-настоящему, но не первый же раз у него увеличилось!

— Не первый, — закивали многие девочки, сразу краснея.

— Бесстыдницы! — Потешаясь над общим замешательством, Варвара опрокидывала взглядом мишени лиц, как стрелок на биатлоне. — Подглядывали?!

— А что? — Антонина, тоже выдавшая себя среди прочих, попыталась оправдаться. — Давайте рассуждать логически. Мы все видели, как Чапа реагирует на нашу наготу. Уверена, так же он реагировал на Тому, а еще раньше на кого-нибудь другого. Мне кажется, во сне к нему тоже иногда заходили не полностью одетые дамы. Неужели хозяин инструмента не додумался до некоего упражнения, а додумавшись — не довел до конца? И как думаете, сколько раз он повторил это открытие, прежде чем предстал перед нами в образе идеального пособия? — Антонина даже в сидящем виде возвышалась над остальными как развесистая сосна над молодыми кипарисами. Она повела взором и выставочно-выпуклой образцово-показательной грудью в сторону морально поддерживавших ее соседок и закончила вопросом к преподавательнице: — Варвара, с какого возраста древо познания обзаводится крепким стволом?

Варвара с радостью проинформировала:

— Разово бывает у всех, даже совсем маленьких, чуть не грудных. Периодически наблюдается годов с пяти-шести.

— Со скольки?! — Феофания схватилась за голову. — Не может быть!

— Врешь! — совсем по-простому отреагировала Майя.

— Царевны не врут, — впервые вступилась за извечную соперницу Антонина.

В вопросах пола лидерство Варвары являлось непререкаемым, где-где, но в этом Антонина была ее искренним адептом.

— С темой ловиласки это никак не связано, — разъяснила самоназначенная преподавательница. — Увеличение может произойти от трения, от неудобной тесной одежды, от переполнения пузыря. К девочкам тянет только с созреванием организма вместе с ростом самого инструмента.

— Это во сколько?

— Зим в десять-двенадцать.

— Ну, это еще приемлемо. — Феофания облегченно опустила руки.

— Волосы там тоже растут с этого возраста? — решила уточнить дотошная Амалия, которую интересовало все, если не больше. — С созревания?

— Как у нас.

Амалия стала прикидывать что-то в уме, пока взгляд бездумно перебегал с моего пушистого обрамления на такие же украшения девочек. Ни одно не походило на соседнее. Представленные всей шкалой, даже шкалами, мыслимыми и немыслимыми, все разные, как люди, одинаковыми были в одном: хотели счастья. От мягкого пуха Клары до жесткого подбритого бобрика Варвары, от белого до черного, от ежистых прямых колючек до спиральных уложений и взрыва на фабрике самозаваривающихся макарон, они торчали и вились, лежали и скручивались, ветвились и кустились, сплетались и сминались. Итоги подсчетов ужаснули Амалию:

— Тогда Чапа уже несколько зим как знает ответ наш вопрос.

— Несколько — это сколько? — нетерпеливо вбросила Александра. И тут же внесла весьма трезвое замечание: — Не проще спросить у него самого?

Мой взгляд уперся в ее солнечный холмик. Словно стрелка, золотой треугольник указывал туда, где сбываются грубые подростковые мечты, и весело предлагал дружбу.

— Чапа? — оторвала меня Варвара от созерцательного гипноза.

— А?

— Только не говори, что не слышал.

Сложно покраснеть в ситуации, когда дюжина нагих наяд столько времени делают с тобой, что хотят, когда все соки вытянуты, и все краски уже вышли. А также — когда именно сейчас взор уткнут в колосящееся пшеничное поле, что совсем не поле, над оврагом, который не овраг, а руки-ноги в плену чужих рук и ног. Но я сумел.

— Да.

— Что «да», Чапа? — усиленно возвращала меня в реальность Варвара.

Не хотелось, но пришлось. Не отстанут. Это же девчонки. Мужики бы поняли, что если отлынивает, то говорить не хочет. С этими не пройдет. Такт уже в основных настройках заменен любопытством, которое сразу выставлено на максимум. В мужских настройках сочувствие человеку ведет к остановке любопытства, в женских включается только после его удовлетворения.

— Да, у меня имеется опыт обращения с… инструментом.

— Ну и? — почти за шиворот тащила Варвара. — Как долго нам ждать второго раза, если понадобится?

— Я… могу быстро. Мог. Все зависит от… В общем, зависит,. От очень многого.

— А третий? — взволнованно перебили меня. — А четвертый?

Я сглотнул, выгорая до косточек.

Меня поняли. Промолчал, но ведь не опроверг.

— О, как. — Царевны переглянулись: кто неверяще, кто радостно, кто испуганно. — Серьезно?

— Я же говорила: идеальное пособие, — распушила хвост хвастливая преподавательница.

— А пятый? Шестой? — посыпался нескончаемый ряд числительных.

— Почему в прошедшем времени? — одновременно взволновалось несколько учениц. — Почему «мог»?

— Не приходилось столько держаться, — вылепил я губами. — И… и вообще. Сегодня все совсем по-другому.

Количество окруживших лиц было вдвое меньше количества их направленных прямо в меня влекущих выпуклостей, на которых не мог не останавливаться взгляд, и совпадало с другим количеством, куда он периодически утекал. Раздражителей для организма хватало с избытком. Организм реагировал соответственно.

— Мы стараемся! — зачем-то втиснула Феофания.

— Спасибо, знаю, — угрюмо сообщил я, — чувствую.

— А что ты чувствуешь? — упало следом, словно на веревочке.

— Могу сказать одно: я чувствую. Очень.

— Вот и прекрасно, — резюмировала Варвара. — Продолжим. — Ее грудь расширилась от набранного воздуха, вырвавшись из общего снежно-белого хребта и нависнув двумя опасными скалами. — Объяснение начну сразу с четвертой составляющей. Удовольствие. Мужчина в этом плане весьма ограничен. Вот. — Указующая ладонь вновь ухватила добычу и покачала из стороны в сторону. — Только это приносит мужчине наслаждение. Сложный организм женщины, в отличие от простейшего мужского, берет и дает четвертую составляющую не столь однообразно. Этому и учит нас отработанное веками искусство ловиласки. Оно предлагает немало способов, чтобы мужья не считали себя ненужными, а мы чтоб чувствовали себя полноценно — только так ощущаются семейные узы, только так каждый понимает, что он не один, а часть чего-то большего, цельного, единого.

Ученицы согласно кивали. Еще бы. Несколько поколений с такими правилами — получите результат. Я жил в других правилах и думаю по-другому.

— Мужчинам наука доставления жене удовольствия преподается в невестории. Как сделать хорошо самой себе — доходим сами. А как правильно насладиться мужчинами и избежать проблем — для этого существуют уроки, подобные нашему. Способы ловиласки подразделяются на поверхностные и погружные. Начнем с поверхностных способов. Не рассматриваем только поверхностный грудью, который женщина иногда делает мужчине.

— Почему? — нагло встрял я.

В конце концов, раз уж участвую…

Варвара склонилась настолько резко, что по моим щекам со звоном хлобыстнуло. Теплый плен утопил в дурмане, застил глаза, зажал нос, рот, остановил и сделал ненужным дыхание.

Освобождение принесло холод и обиду. И прилетевшие слова:

— Это удовольствие исключительно для любимых мужей… и лишь за особые заслуги.

Я пошевелился:

— В мужья не напрашиваюсь, но неужели не заслужил?

Крупнотелая Антонина, у которой было чем не только погладить, но и намертво придавить, задумчиво брякнула:

— Вообще-то Чапа…

Ее тяжелый, но впервые по-настоящему добрый взгляд согрел до неприличия. Вечно сердитые, ожидающие пакости маленькие глазки встретились с моими, и вспыхнула искра единственного воспоминания, где мы не грызлись, не ссорились, а как бы даже наоборот…

Включение второе

Антонина

А ведь не прошло и нескольких часов. Ночь, тьма как сейчас, но отряд еще не спал. Нахохлившимися воробушками ученицы расположились вокруг костра, замерзшие после стирки и купания теперь они грелись, с механической неутомимостью подбрасывали дрова и поочередно поворачивались то лицом, то спиной. Жар шел отменный. Кто-то сидел на корточках, выставляя к огню ладони, кто-то расположился прямо на земле. Некоторые уже завалились в огромный ветвяной лежак, накиданный полукругом чуть поодаль. Туда тепло доходило, но не настолько мощное. Кожу не опаляло.

Костер потрескивал, все взоры вольно или невольно сходились на нем.

— Чапа, — обратилась ко мне Майя, руками окольцевав прижатые к груди колени и устроив сверху подбородок. — Ты жил у человолков. Они правда людоеды?

— Да.

— И ты ел с ними…

— Если б я ел с ними, я бы остался с ними. Был бы одним из них.

— Что же ты ел?

— Все, что нахожу для вас сейчас.

— Апельсины?

— Они в горах не растут.

Встряла Феофания:

— Получается, что одни корешки?

— Все виды плодов, травы, корни, кору, червей, насекомых…

— Фу! — Она сморщилась и нервно сглотнула. — Как можно?!

— Можно, если нужно. Кстати, вкусно.

— Фу! — повторило большинство.

— А я бы попробовала, — послышалось от меньшинства.

— Если останется желание, завтра предложу, — пообещал я.

Меньшинство мгновенно уменьшилось до микрошинства в лице Ярославы.

Закрадывалась мысль, что эта девица непременно хочет попробовать все, что предлагает жизнь, чтобы потом, если остаток здоровья позволит, отделить зерна от плевел и читать внукам мораль со знанием дела. Есть такие особы. Не мой тип, хотя, как правило, симпатичный внешне и при верном подходе доступный внутренне. Потому и не мой.

Неподалеку получившая отповедь Варвара тянулась к жердям, развешивая постиранное. Налитое жизнью тело приподнималось на цыпочках, вытягивавшиеся мышцы играли в непонятные, но приятные глазу игры. Красива, чертовка. Потому и выделывается. Застопорившийся на ней взгляд утонул в раскаленной впадинке. А не спороли ли вы чушь-с, господин-с поручик-с? Никаких обязательств вам не предлагали… хотя не знаю, что предложили бы потом, поставив перед фактом. Гаденький голосочек пищал одно, голос разума твердил другое. Спор прикрыло сердце, выставив перед глазами печальное лицо Зарины.

Варвара присела на траву рядом со мной, сложив ноги по-турецки.

— Одного не пойму, — разнесся над поляной ее задумчивый голос. — Про их передвижение.

— Нам же все показали, — удивилась Ярослава. — Или хочешь еще раз посмотреть? Сразу говорю: я поддерживаю!

Она сидела на пятках, сведя колени, и растопыренной пятерней пыталась расчесать волосы изумительной белизны. Для идеальности им не хватало только объема. Самой же девице хватало всего: и красоты, и самомнения, и нахальства. Пронзительные неестественно зеленые глаза впитывали жизнь, как пустыня внезапный дождик. Не будь Варвары, она бы уже верховодила… если б Антонина согласилась.

Варвара, на чье лидерство среди царевен пока никто не покушался, объяснила:

— Поза, в которую мы становились, чтобы бегать… низко, стелясь по земле… Не понимаю. Как у них получается ничего не задевать, ничем не цепляться?

Я развел руками:

— Опыт — великое дело.

Ладони пришлось срочно вернуть на место: любопытству царевен предела не оказалось.

— Как они пьют? А живут все вместе? Как у нас или парами? Или вообще всвалку? — посыпалось отовсюду.

— Живут парами.

— Животные!

— Пары складываются не сразу, зато на всю жизнь, — продолжил я.

— Пьют из ладоней? — поинтересовалась Амалия.

— Лакают.

— Зверье! — снова не утерпел кто-то.

— А как по нужде ходят? — не стерпела Майя, тут же спрятав глаза за ладошкой.

Сначала я не понял, затем улыбнулся.

— На четвереньках или на корточках. Самцы во весь рост никогда не встают.

— А как любят друг друга? — Темный завиток в Кристининых руках начал жить собственной жизнью.

Я прокашлялся. Ну и вопросики.

— В основном по-звериному. Самец…

Кристина стала краснее огня:

— Имела в виду, уединяются или…

— Или.

— И все у тебя на глазах?! — Взбудораженный взгляд Майи прожег меня насквозь, словно в ней рванула цистерна с бензином. Она даже привстала, шея вытянулась, руки всплеснулись, колыхнув тугими дыньками.

Ойкнув, царевна резко присела и вновь прикрылась.

— В пещере есть ответвления и перепады. — Я мужественно смотрел в другую сторону. Ну и цирк устроила Варвара. Здесь, в отличие от моего прежнего мира, нравы немного другие, к природе более близкие, но когда ты один в присутствии пятнадцати… ну, пусть двенадцати, учитывая трех дозорных… ощущения, скажем прямо, просто зубодробительные. — В основном было только слышно.

— В основном? — осторожно повторила за мной Александра. Мокрые пряди свисали волнистой бахромой, синхронно раскачивались и липли к коже в самых странных местах, рисуя фантастические узоры. Чуть склоненное набок лицо улыбалось то ли мечтательно, то ли иронически. Она переглянулась с насмешливо фыркнувшей Ярославой.

— Девочек слишком волнуют вопросы пола, — задумчиво проговорила Варвара. — Нужно провести занятие на эту тему. Пока не поздно.

Да, пока не поздно, сразу внутренне согласился я. А то такого наворотят…

— Школу когда еще отстроят, — добавила девушка.

— Правильно. Как старшая, подумай, как это сделать, и проведи, — распорядился я.

— Что думать, — хмыкнула Варвара. — Мама водила меня на такие занятия в прошлый поток. Кое-что помню.

— И по вопросам пола?

— По ним в первую очередь. — Улыбка у нее вышла сардонической. — Я такая же была, — взмах подбородка указал на самых мелких внешне, но самых любопытных и неуемных.

Неслышно выплыла из окружающего небытия Антонина — нереальная, словно тень отца Гамлета. Ладони прикрывали самое необходимое, которого при ее богатырском сложении имелось немало. Напористый взор быстро нашел меня в ряду царевен:

— Я оставила доспехи следующей дозорной. Пусть пользуются, пока их одежда сушится.

— Правильно, — одобрил я.

Глаза Антонины сузились, немаленькое тело выпрямилось.

«И все?» — как бы сказала она.

— Ты молодец, — прибавил я. — Нашла лучшее решение. Так держать.

Тяжело быть командиром. Нужно думать даже о подобной ерунде.

Антонина чуть расслабилась, но не присела к костру со всеми. Донесся ее суровый голос, как бы обвиняющий собравшихся во всех грехах:

— Говорят, я многое пропустила.

— Не многое, но кое-что, — признала Варвара.

— Не верю, — без обиняков заявила Антонина. — Клара сказала, что я полжизни потеряла. Полжизни для меня не кое-что.

Я понял, что пока вопрос не закроется, покоя не будет.

— Что предлагаешь?

Антонина с видом оскорбленной справедливости заявила:

— Тоже хочу полетать. — И добавила в свое оправдание: — Как все.

Заметив мой настрой решить проблему, Варвара начала подниматься. Я остановил ее нажимом на плечо:

— Не надо, отдыхай. Справлюсь. — И повернулся к Антонине: — Пошли.

Я шагнул первым, чтоб не видеть провожавших глаз и при вставании инстинктивно прикрыл ладонями лишнее. Не совсем лишнее, но в данном окружении. Недавняя дозорная с удовольствием отправилась следом — наверстывать половину жизни, а по возможности, в чем я нисколько не сомневался, урвать что-то и для второй половины. А то и для третьей. Для женской логики такое тоже считается нормальным — половин у них столько, сколько необходимо.

Вода в озере выглядела жидким льдом.

— Брр. — Снова лезть в холод не хотелось.

Надо. Ежась, я ступил в обдавшую обмораживающим пламенем жижу. Антонина стойко двигалась следом. Зашли на самую глубину, по пояс. Глубже здесь не бывает, если самому не выкопать.

Окрестные деревья чернели и бросали на берег страшные тени. Ночь обнимала, как скволыга свой сейф со сбережениями, захапущими лапами стремясь ухватить также все остальное, до чего сможет дотянуться. Но мы с царевной ей не давались — вода блестела, и мы немного видели друг друга. Рост спутницы равнялся моему. В плечах и бицепсах мы тоже одинаковы. Разница в том, что в местах, где у меня бугрилось, у нее пышно округлялось. А чем ниже, тем больше я проигрывал в мягкости и выигрывал по стройности. Ниже талии разница получалась разительной.

Антонина приблизилась и застыла гипсовой статуей, не в силах вымолвить ни слова, ни полслова. Ее взгляд не знал, куда деваться, а руки не знали, что делать. Она вроде собиралась их отдернуть, но вновь вцеплялась в смятую плоть. Сквозь пальцы подымавшимся тестом выпирала белая магма. Кусочки темных окружностей подглядывали из сведенных судорогой ладоней. Напряжение от нашей разнополости росло, как чужие дети.

Я собрался принять ногу царевны для прыжка, но она оказалась не готова. Или не поняла, почему мои кисти скрестились и выдвинулись вперед. Разъедаемая нерешительностью Антонина опускала лицо все ниже.

— Хочешь, покатаю по воде? — предложил я.

Ее ресницы удивленно вскинулись:

— Как катер?

— Лучше. Ложись.

На уровне разбежавшихся волн я выставил перед собой руки открытыми ладонями кверху.

— Сюда? — насторожилась девушка.

Из-под густых бровей сквозило напряжением. На плечах подрагивали — от озноба? — ярко-желтые волосы, в темноте казавшиеся рассыпавшимся промокшим сеном.

— Животом, — подсказал я.

Антонина вспыхнула. Ее лицо бегло оглянулось, но нас не увидят; наоборот, это мы увидим, если на высокий берег выйдет кто-то подсвеченный далеким костром. А у нас для них будет темно.

Мои руки приняли чуть развернувшееся, осторожно опустившееся создание, что недоумевало, с какого дуба рухнуло, согласившись на подобную авантюру. Мои ладони и запястья просели под навалившейся, жарко обтекшей густотой. Я и сам не понимал, как предложил такое. И кому! Из пятнадцати возможных выбил, как в стрелковом тире, самое едкое, язвительное, неприятное и морально скользкое. Словно жизнь медом казалась, и захотелось проблем. А может… хотелось, но не проблем? Поздно думать.

Нет, думать никогда не поздно. Если вдуматься по-настоящему, кажущееся провокацией происходящее — вовсе не идиотский поступок, который нашептали гормоны. Имеется шанс превратить тайного противника в возможного соратника. Ради такой цели можно постараться.

— Приподними лицо. Расправь руки в стороны, ноги вытяни назад и представь, что летишь. — Я начал медленно кружиться вокруг оси.

Привычно ожидавшие от окружающих некой пакости, окаменевшие мышцы в моих руках постепенно размягчались. Застывший свинец плавился, растекался, становясь ватным, и превращался в пух — невесомый, обманчивый, заманчивый.

Впервые такое чудо происходило со мной. Впервые мои руки в невыносимо интимной обстановке держали нагое тело другого человека, не испытывая к нему чувств родства или дружбы. Впервые доверчиво выставленная роскошь не убегала от взгляда, а терзала его невообразимой ранее близостью. В стае и с Томой я чувствовал себя по-другому: легко, раскованно, беззаботно. Здесь не было и быть не могло того отбрасывающего рамки приличий упоения свободой. Какие приличия в звериной стае? Не было и недавнего будоражащего веселья прыжковой неразберихи, поразившей скоротечной открытостью и бесшабашной смелостью случившегося во тьме озера. Было другое. То, чего еще никогда не было.

Чтобы не закружиться, я стал ходить вдоль озера. Тело горело. Мороз не обжигал, а нежно ласкался. Оставленные без крови мозги готовились треснуть выкипевшим котлом.

Теперь Антонина млела. Набегавшая волна взметала ее чувства. Глаза открылись во всю ширь, забыв о вечной ехидности и ироничности. Она слилась с миром. Мир принял ее. Мир оказался прекрасен.

— Хорошо? — спросил я.

— Не то слово!

— Перевернись.

Волна неловкости сотрясла… и отступила, растворившись в раздирающих на части новых чувствах. Антонина перевернулась на спину. Дернувшиеся прикрыться руки медленно расправились, вновь превратившись в крылья. Глаза закрылись — она полностью доверилась мне. И разрешила делать все, что посчитаю нужным.

Ландшафт безмятежно распростертого тела бил по глазам не хуже, чем молот по наковальне, выковывая что-то опасное. Мысли проникали сквозь кожу сотнями игл. Они плавили не справлявшийся с ситуацией мозг, вонзались тысячами кинжалов. Я баюкал разнежившуюся Антонину, кружа то в одну, то в другую сторону. Она почти научилась лежать на воде, будучи не в состоянии предположить, что такое возможно. Что вода может быть другом. И вот — произошло.

— Чапа, ты волшебник! — счастливо вышептала она в ночь.

Я остановился, и локти с напряжением согнулись, вынимая и приподнимая царевну над успокоившейся гладью.

— Ой! — вылетело у нее, когда мир качнулся, и в нем остались лишь две надежные опоры: мои руки.

Ее открывшиеся глаза мелко моргнули, тело, вспомнившее о наготе, согнулось пополам, вздымая колени к груди, но моя хватка не ослабла, даже сделалась крепче. Антонина оказалась у меня на руках, прижатая к груди.

Она пугливо замерла на полувздохе… и медленно выпустила воздух. От былого сарказма не осталось следа. Язвительности и ехидству не нашлось места в чем-то новом, что возникло между нами. Царевна прислонилась всей ледяной поверхностью, обдавая знойно-морозной, до мурашек по коже, обволакивающей волной возбуждения. Анаконды рук оплели шею. Губы нашли свою цель, языки встретились и зашлись в шаманском танце. Неведомые образы заплясали вокруг внутреннего костра. Били бубны. Летели искры. Дым ощущений застил глаза.

Это было безумно. Бездумно. Бездонно. Я дрожал. Девушка чувствовала мою дрожь и наслаждалась этой дрожью, которую вызвала сама. Колдовство момента породило ощущение чуда: простого, но небывалого. Абсолютная нереальность. Другой мир. Параллельная Вселенная. Непонятная, но прекрасная сказка.

Словно спрут поймал добычу. Уже не я держал Антонину, а она висела на мне, оплетя холодными влажными щупальцами, и мучимый впечатлениями фитилек неудержимо превращался в факел.

«Что ты делаешь?» — вопросил меня мозг.

«Я? Я это… Так, ничего», — замялся застигнутый врасплох организм.

«Если это ничего, то я — спинной!» — обиделся и презрительно отвернулся мозг.

— А теперь — обещанный полет! — оторвавшись, объявил я и со всей силы кинул царевну через себя.

Взгляд проводил переместившееся в жидкую среду твердо-мягкое тело. Громкий шлепок, океан брызг, и ошалелое, но безмерно довольное лицо с круглыми, как у тюленя, глазами вынырнуло из пучин.

— Чапа, я летала! Нет, я летаю! — Ликующая царевна вновь бросилась ко мне.

Требовательные губы опять нашли губы, сверкнув промчавшимся от одного к другому электрическим разрядом.

— Все, — проговорил я, вновь отрывая от себя приятную на ощупь особу. — Надо идти.

— Неправда. — Она встала столбом. — Не надо.

— Пора, — переиначил я.

Девичье лицо спряталось за гривой мокрых волос.

— Если с Томой не сложится, — прошептала Антонина, делая шаг к сближению, — станешь моим невестором?

О, как. Ну и денек.

— Первым мужем? — буркнул я, машинально отступая.

Очарование момента схлынуло опорожненным бачком в унитаз.

— Потом и мужем, — невинно согласилась Антонина.

Пышный силуэт вырисовывал передо мной емкие заманчивые перспективы. Флюидами влечения можно было наполнить еще одно озеро, а разыгравшаяся фантазия накрыла берег туманом-дурманом.

— Прости. — Я взял ее за руку и повел к берегу. — На этот случай у меня очередь. Просили не занимать.

Вот так. Не получается у меня смешивать нужное с желанным, в самый неподходящий момент всегда просыпается совесть и портит обе возможности. Что обидно — потом именно она оказывается права, неоднократно обруганная и посланная в дальний пеший поход. Вопрос: чего же спала, когда все только затевалось?!

На подходе к костру, где сразу прекратились разговоры, я привычно прикрылся ладонью. Антонина, которую так и вел за руку, даже не подумала о подобном. Опаляя окружающих аурой морозной влаги, она присела, молча втиснувшись в промежуток между Любавой и Александрой. Ученицы подвинулись и, поджав губки, отвернулись.

— Не пора ли спать? — громко выдал я риторическое.

Кто хотел спать, уже легли, остались только неисправимые романтики, которые не желали тратить бесподобную ночь у костра на обычный сон.

— Как хотите, — сказал я, укладываясь с краю протянувшегося по поляне ветвяного лежака.

Благодаря его размерам сегодня не будет тесно. И холодно не будет, спасибо костру.

Замечательно. Я закрыл глаза.

Или не замечательно? — пытался оспорить вредный организм, но его глупые поползновения я задушил на корню.

Разбудили безумные ощущения. Царила ночь. Все уже спали. Почти все. Лежавшая ко мне спиной Варвара притерлась круглой мягкостью. Физиологический ответ ей передавался отлично, но, так и не ощутив радостного психологического, этого встречного движения, душевно-чувственного порыва, она грустно отодвинулась. Донесся вздох.

— Причина во мне? — вопросил едва слышный шепот. — Ты именно меня не хочешь?

— Хочу, — убито сообщил я. — Но люблю другую.

— Разве это мешает?

— Категорически. Отвергает саму мысль.

— А Антонина? Вы разве не…

— Не.

— Но вас так долго не было.

— Мы — не, — жестко повторил я. — По тому же поводу. Любить можно разными местами. Я предпочитаю сердце.

Она ничего не сказала.

— Обижаешься? — Я с дружеским сочувствием пожал ее плечо. — Не надо. Ты же ни при чем.

Варвара резко повернулась:

— Вот это и обидно.

Помолчав, она глухо прибавила:

— Прости, я не обижаюсь.

И, еще тише, практически неслышно:

— Завидую.

Она закрыла глаза. И я закрыл. Как оказалось, ненадолго.