Шаг на пути к небу. Роман

Паратиков Павел

В XX веке казачий народ пережил страшнейший геноцид, потеряв свои земли, культуру, язык, и само своё существование. Роман повествует о семье сибирских казаков, на долю которых выпали тяжелейшие испытания. Вынеся на своих плечах три войны, они смогли сохранить для потомков частичку своей культуры и веры. Заплатив за победу над фашизмом сотнями тысяч своих жизней, казаки долгое время оставались в забвении. И лишь спустя 70 лет мы можем снять покрывало забвения с героев, имя которым КАЗАКИ.

ГЛАВА 5

— Венчается раба Божья Анастасия, и раб Божий Матвей, — с припевкой в голосе, басил отец Вячеслав. В небольшом, тесненьком его доме, набилось много народу. Посреди этой толпы, стояли Матвей с Настей, держась за руки. Сзади, них стояли его брат Андрей с женой Варварой, придерживая над венчающимися венцы. Батюшка продолжал служить. Обвязав их руки рушником, он провёл их три раза по кругу, образованному из собравшихся. Напевая полагающиеся молитвы, он творил над ними священные действия.

— Подойдите, и поклонитесь родителям, — направлял их священник, следуя канонам таинства. Венчающиеся, подойдя к стоящим рядом, с иконами в руках, Семёну Евсеевичу и Марии Тимофеевне, поклонились до земли. Те, поцеловав, благословили их.

На следующий вечер, к дому отца Вячеслава подъехал «воронок». На лай собаки он вышел на крыльцо.

— Кто там?

— Товарищ Ковалёв? — отозвался один из приехавших.

— Да, Ковалёв.

— Впустите.

Вячеслав Фомич спустился с крыльца, и закрыл пса в будке.

— Заходите.

Трое военных зашли во двор.

— Собирайтесь, вы проедете с нами.

Никаких лишних объяснений не понадобилось. Священник понял, что тот донос, который показывал ему Пустовал, попал туда, куда надо. Он, молча вошёл в дом и собрал немного вещей в вещмешок. Выходя, поставил собаке полную миску.

— На, дружок, ешь, может и не свидимся уже.

Батюшка погладил пса по ушам, тот завиляв хвостом, начал хватать еду. Подперев калитку снаружи палкой, отец Вячеслав сел в машину.

В ноябре 1933 года, он перешагнул порог лагерного барака. Осень выдалась холодной. К её концу стояли морозы под тридцать градусов, и кругом лежали глубокие сугробы. Войдя, он остановился, привыкая глазами к тусклому свету. После улицы казалось, что в бараке темно. Щурясь, Вячеслав Фомич бегло окинул присутствующих взглядом. Всё напоминало ему первую отсидку. Однотипный барак с двухэтажными, деревянными нарами, длинный стол посередине, по разным сторонам две буржуйки, у которых хлопотали истопники. Даже лица людей показались ему знакомыми.

— Опа, чё за фраер к нам пожаловал? — подходя к нему виляющей походкой, прошепелявил зек, без двух передних зубов. Батюшка, отряхивая снег с фуфайки и ушанки, молча смотрел на него.

— Представься, дядя, — продолжал шепелявить и пританцовывать подошедший.

— В хату зашёл, и молчишь, вежливости не кажешь, с уважаемыми людьми не здоровкаиси. Не по — людски получается. Чё, папа с мамой не научили что — ли?

Он, оглядываясь на сидящих по шконкам и за столом зеков, заржал, некрасиво растянув свой беззубый рот.

— Чьих будешь, болезный?

— Да нет, нормально папа с мамой учили, — проводя рукой по заиндевевшей бороде, заговорил священник.

— Отец Вячеслав меня зовут, из сибирских казаков буду.

— Опаньки, ты смотри, ещё один отец.

Беззубый, опять повернулся к наблюдающим за происходящим заключённым.

— Слышь, каторжане, краснопёрые нам ещё одного попа прислали. Одного уморили, так решили исправиться. Нате, мол, вам ещё одного. Беспокоятся, суки, о грешных душах наших.

— А ну, Беззубый, потеряйся, — вставая из-за стола, прервал его коренастый, с небольшой проседью зек. Тот молча отошёл в сторону.

— Проходи к столу, отец Вячеслав, — приглашающе показывая рукой на освободившееся место, позвал он его.

Батюшка подошёл к нему.

— Благодарствую. Спаси Христос, — глянув ему в глаза, и выказав свою признательность, он сел.

— Я Антип, — присаживаясь рядом и протягивая руку для приветствия, представился гостеприимный каторжанин.

— А по батюшке как? — уточнил Вячеслав Фомич, пожимая руку.

— Да мы люди не гордые, голубых кровей не имеем, можно и без батюшки.

— Из уважения к твоему родителю хотелось бы всё-таки обращаться к тебе по батюшке. Ибо почитай отца и матерь твою, и продлятся дни жизни твоей на земле.

— Антип Поликарпович Казанцев, раз на то пошло. В народе Казначей.

— Очень приятно, будем знакомы, Антип Поликарпович. Я Вячеслав Фомич, в народе — отец Вячеслав.

— Налейте кипятку батюшке, — скомандовал он.

Через мгновение, на столе стояла алюминиевая кружка, из которой валил густой пар.

— На вот, грейся, Вячеслав Фомич.

— Благодарствую.

Отец Вячеслав обхватил её обеими руками, и немножко отпил.

— Что ж там комиссары творят? На воле, пади, уже ни одного попа не осталось? — возмущённо начал Антип.

— Жил у нас тут один поп, хорошо говорил, душевно. Как скажет, что-нибудь, будто Христос по душе босиком пройдёт. Так Кум его в карцере заморил до смерти. Вот теперь ты.

— На всё воля Божья, — спокойно ответил батюшка.

— Ничего на земле не происходит без воли Божьей. Ни один волос не падает с нашей головы, без Его ведома.

— Ну — ну, то — то я вижу, как Он ваши волосы бережет, скоро не то, что волос, в живых ни одного не останется, — усмехнулся Казначей, несколько человек тоже засмеялись.

— Эт точно, — подтвердил кто — то его слова.

— Ты, Антип Поликарпович, меня не понял. Я гутарю не за то, что Он нас бережет, а за то, что всё, что с нами происходит, енто с Его ведома и позволения.

— И за какие, скажи, прегрешения, с Его позволения, Россию в такую задницу окунули? Ладно, с нами понятно, нас есть за что, а вот ты — то как? А знаешь сколь тут политических? Пруд пруди, и половина из них, за анекдоты сидят, да за языки длинные. А священников, сколько по лагерям, мама родная.

— Один каторжанин уже говорил такие слова, и первым переступил врата рая.

Отец Вячеслав посмотрел в его глаза.

— Осознание своей греховности — это первый, и очень важный шаг на пути к Богу. Его ты уже сделал. Второй шаг — это осознание Его святости. Понимание того что Он, Святой и Праведный, не совершил ни одного греха, и безвинно принял мученическую смерть на кресте, дабы нам, которые заслужили это, не оказаться на этом кресте. Он, Безвинный, взяв нашу вину на Себя, нас оправдал. А ты говоришь за анекдот.

— Да мне рая не видать, как своей селезёнки, которую мне вертухаи отбили, — он помолчал.

— А хотелось бы, если честно, да грехи не пусчают.

— А ты думаешь, у того вора и разбойника, что рядом со Христом на кресте висел, меньше грехов было? Думаю, может даже побольше, и ничего, простил Господь кающегося грешника. В том-то и сила наша, и спасение. И это третий шаг, который сделал тот разбойник. Исповедав свою греховность, и осознав Его святость, он попросил «Вспомни обо мне Господи, когда будешь в Царствии Твоём».

Все вокруг притихли, слушая диалог вора и священника.

— Не далеко от тебя Царствие Его, Антип Поликарпович.

Казначей молча смотрел на него, ловя каждое слово, и пытаясь успеть переварить всё, что он говорил.

— Вот ты гутаришь, за что? — продолжил батюшка.

— А нечто сам не ведаешь? Царя, Помазанника Божьего убили, вот от того и проводит нас Господь через горнило. Потому как, мы все повинны в его смерти. И ты, лиходей, и я поп, и князья, и дворяне, и казаки больше других, потому как Богом призваны на защиту веры Христовой. От того и страдают более многих.

— О, слышал полковник, ты больше всех виноват, от того тебе пятнашку и впаяли.

Антип посмотрел на немолодого зека, лет шестидесяти. Тот, встав, подошёл к столу.

— Разрешите представиться, — обратился он к батюшке.

— Полковник Уссурийского казачьего войска, Водянский.

Позвольте с вами не согласиться. Мы присягу не нарушили, и своего царя не предавали. Это он нас предал, отрекшись от престола. Мы до последнего дрались за него, от того и гниём теперь в лагерях. А кто-то и в сырой земле уж давно. Так что, нет на казаках греха клятвопреступления. Мы свой крест до конца понесли. А вот то, что к вере Христовой охладели, вот тут в самую точку.

Он присел на нары рядом со столом.

— На всех вина лежит за смерть царёву, — продолжил священник.

— Но благ и милостив Господь. И будет ещё реять над Россией триколор, и взойдёт на престол империи монарх, и помажет его Господь на царство. Не знаю, сколь годов для ентого понадобиться, может пятьдесят, может сто, а может и по более. И если за эту веру мне придётся в карцере помереть, я на это согласный.

Водянский перекрестился.

— А нужен ли он, монарх? Мало казакам от царей досталось?

— Да кто его знает, как лучше-то. Теперь сам чёрт не разберёт.

Антип обвёл слушающих взглядом, все обступили стол.

— Ни дай Бог, какая-нибудь сука, стуканёт на батюшку, на перо посажу, без лишних разговоров, политические, вас касается.

— Да не стращай ты их, Антип Поликарпович, на всё воля Божья.

— Ну, ты отец Вячеслав даёшь, хорошо тебе, у тебя на всё воля Божья. И сколько ж тебе за твои проповеди наболтали?

— Да, самую малость, — усмехнувшись, ответил батюшка.

— Десять лет, с учётом рецидива.

— Так ты у нас ещё и не первоход.

— Выходит так.

— Ну, Бог даст, уживёмся.

Казначей поднялся из-за стола.

— Благослови, батюшка.

Он сложил руки для благословения и наклонил голову. Священник встал.

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь. Он перекрестил его.

— И меня благослови, батюшка, — прошепелявил Беззубый.

— Во имя Отца и Сына и Свягаго Духа, аминь.

— И меня.

Водянский тоже подошёл к нему. Постепенно, за благословением выстроилась большая очередь.

В барак вошёл начальник лагеря Глушко, с двумя солдатами.

— Ну, я так и думал, — усмехнулся он.

— Как же вы меня достали, со своей религией, безмозглые фанатики. Взять его, и в карцер, — приказал он солдатам, не раздумывая.

Те быстро схватили отца Вячеслава и вывели вон.

— Ну — ну, — опять усмехнулся Глушко.

— Рабы Божьи? Я вам устрою рабов Божьих.

Презрительно плюнув, он вышел вслед за своими солдатами.

— Вот же тварь, опять началось, и этого заморит, падла, — зашепелявил Беззубый.

— Нужно что-то делать, Антип Поликарпович, — подошёл к нему полковник.

— Как пить дать, убьет он его. Нельзя этого допустить, нужно что-то делать.

— Ша фраера, слухай сюда, — поднял руку Казначей.

— Батюшка правильно говорит, с нашего молчаливого согласия, краснопёрые над Россией глумятся, царя нашего убили, священников наших убивают, да церкви рушат. Сколько ж можно-то?

— А что мы можем, Антип Поликарпыч? — перебил его зек, со шрамом на лице.

— Ты полковник тоже заладил, делать, делать, а что делать то?

— Кое-что можем. Он вон, на смерть верную идет, улыбаясь, а нам, слабо? Короче так, фраера, объявляем всем бараком голодовку, пока батюшку не вернут. Ни дай Бог увижу, что кто-то по углам шкерится и жрёт, заставлю руку свою сожрать.

Глушко доложили, что третий барак, в полном составе, уже второй день, отказывается от еды. Он вызвал к себе Казначея.

— В чём суть вопроса? — посадив его перед собой, негромко спросил начальник.

Зная об авторитете Казанцева, Глушко старался иметь его расположение. Несколько лет назад, Казначей одним своим словом остановил бунт в лагере, который чуть не стоил ему погон.

— Зачем священника моришь, гражданин майор?

— А, вот в чём дело, — по обыкновению усмехнулся тот.

— За попа мазу тянете?

— Отпусти его.

— А если не отпущу?

— Получишь сто трупов, отъехавших с голодухи. Как думаешь, с таким раскладом, скоро ты станешь гражданином подполковником?

Антип говорил спокойно и размеренно, это придавало его словам серьёзности. Майор видел это, и это его пугало. Он понимал, что со ста трупами, ему не то, что погоны, ему головы не сносить.

— А что ты за того не впрягался, или тот плохо проповедовал? — с ехидством в голосе, решил поддеть его Глушко.

— Нет, хорошо проповедовал, не думал я просто, что ты его убьешь. Этого я тебе убить не дам.

— Хм, не даст он, герой. Да не убивал я его, он сам помер, слабеньким оказался. А может его Бог к рукам прибрал? — продолжал тот ехидничать.

— Я ж против Бога не попру, ну призвал его Господь, что тут поделаешь. Я вот не пойму тебя Казначей, ты ж вор, ты, когда у людей крал, тоже о Боге думал? Молился, наверно, перед каждым делом? Или ты с каждого дела попам часть отстёгивал, что бы они тебе грехи замаливали, а сейчас по старой памяти, мазу за них тянешь?

— Ну, я пошёл? — всё в том же спокойном и уверенном тоне спросил Казанцев, не реагируя на его выпады.

— Иди, — ответил Глушко, еле сдерживая свой гнев.

Казначей встал, и молча, вышел. Майор, соскочил, и с психу, схватив со стола какие-то бумаги, швырнул их в дверь.

— Вот тварь, — процедил он сквозь зубы.

Через час, отец Вячеслав был уже в бараке.