Девяносто…

Павел Моисеевич Явербаум, 2022

Павел Моисеевич Явербаум – (род. 1932) иркутянин, представитель одной из известных в Иркутске медицинских династий, доктор медицинских наук. До 2013 – профессор кафедры биохимии Иркутского государственного медицинского университета. В этой книге воспоминаний – российский ХХ век, наиболее полно – Иркутск, Сибирь во второй половине ушедшего столетия. Среди увлечений П.М. Явербаума – любовь к медицине, к биохимии, музыка, автомобильные путешествия и шахматы. Через истории семьи и людей, с кем довелось встречаться по жизни автору – срез жизни глазами человека разносторонних интересов.

Музыкальный Иркутск и музыка в моей жизни

В Иркутске в то время не было еще филармонии. Симфонический оркестр был, но он принадлежал радиокомитету. Дирижером был Василий Алексеевич Патрушев. Вот в этом оркестре солисткой была Татьяна Гуговна. Она играла — это транслировали по радио — концерты для фортепиано с оркестром Э. Грига, П.И. Чайковского (второй) и что-то ещё. Но как она исполняла эти произведения! В оба эти концерта она вкладывала свою душу, своё понимание произведения. Она согласилась взять меня в свой класс. А оркестр радиокомитета стал давать концерты в помещении педагогического института, который был как раз напротив нашего дома. Постепенно создалась Иркутская филармония; к театру музыкальной комедии пристроили концертный зал, где мог играть оркестр. Зрительный зал был достаточно большой и концерты в 50-е годы были очень часто. Много приезжало музыкантов из Москвы — пианистов, скрипачей, вокалистов. Выступали соло и с оркестром.

Замечательно исполняла концерт для голоса с оркестром Глиера певица из радиокомитета Ревека Пасвольская — маленького роста женщина с хорошим колоратурным сопрано. До сих пор я помню эту музыку — она очень мне нравилась. Жаль, что сейчас это произведение редко исполняется. Выступал и баритон Туполев, но с оркестром в концертах он выступал редко, по радио же он пел частенько. Был замечательный скрипач — Лев Юрьевич Рештейн (первая скрипка) — концертмейстер оркестра, играл он иногда и соло. О музыкальной жизни, в частности, об оркестре и солистах иркутянах и приезжавших на гастроли — я ещё буду писать и дальше я вернусь к этой важнейшей теме, т. к. это веха в культурной жизни Иркутска, это большой труд коллектива филармонии, руководства города в деле культурного воспитания иркутской молодёжи. Кстати, студентам музыкального училища преподавателями рекомендовалось посещение всех концертов филармонии, для чего выписывались пропуска.

Несколько слов об Иркутской филармонии. Посещение этого культурного заведения въелось в мою память на много лет до конца жизни. В юности и зрелые годы мы с Нелей посещали концерты очень часто. Я помню, что однажды в день рождения моего отца, мы тихонько улизнули из дома на час, в филармонии давал концерт какой-то известный скрипач из Москвы, исполнялся концерт Бетховена. Конечно, наше исчезновение было замечено, но мы успели вернуться и присоединиться к празднеству.

Запомнился концерт Святослава Рихтера (где-то в 80-х). Он играл много вещей, одна из которых соната Прокофьева (6-я или 7-я). Это была необычная и страшная музыка. После концерта мы зашли в комнату, где находился Рихтер, с группой детей 12–15 лет. Они спросили Святослава Теофиловича, о чем говорит эта музыка. Рихтер ответил: «Дракон пожирает детей!».

Познакомился я с некоторыми дирижёрами из других городов. Например, с Мартыном Сааковичем Нерсесяном. Не помню, как это получилось. Он был известным музыкантом, дирижировал многими оркестрами, в т. ч. в 70-х годах дирижировал оркестром кинематографии в Москве (который участвовал в музыкальном сопровождении известного фильма «Семнадцать мгновений весны», 1973). Я пригласил его посмотреть окрестности Иркутска, и в свободный для него день мы с Нелей повезли Нерсесяна по Култукскому тракту. Это было зимой, дорога в горах была очень красива. Вдруг машина забарахлила на перевале через Саяны, и я решил не рисковать-дело было уже к вечеру, и мы развернулись в обратном направлении. Дома нас ждал накрытый стол. В то время в стране был безалкогольный год, но я как-то умудрился достать (тогда все что-нибудь где-то доставали) пару бутылок коньяка. Я этим гордился: «сумел достать»! Но какое же это было пойло! Мне перед Нерсесяном было стыдно…Потом, через несколько лет приехав в Москву, я попал на концерт, где дирижировал Мартин Саакович. После концерта мы встретились, поговорили о жизни и о музыке.

Ещё одно знакомство — с Павлом Арнольдовичем Ядых, Народным артистом РСФСР, известным в стране дирижером, он руководил Государственной филармонией Осетии в г. Владикавказе (г. Орджоникидзе в советское время) с 1959-го до своего ухода из жизни в 2000 м, много гастролировал по стране. А познакомился я с ним так. В то время в нашем мединституте на кафедру факультетской терапии подал на конкурс на должность заведующего доктор медицинских наук Леонид Михайлович Мосин. Он прошел по конкурсу, получил звание профессора, мы как-то с ним сдружились, но вскоре он уехал обратно в родной Владикавказ. Ядых лечился у Мосина и как-то в разговоре сказал, что едет дирижировать в Иркутск. Мосин обрадовался и передал с Ядых сувениры для меня. Несколько раз Павел Арнольдович бывал у нас дома, мы ходили в ресторан, ездили на нашу дачу, на Байкал, поднимались с ним на пик Черского в посёлке Лиственничном, говорили о музыке, обсуждали Московские новости — в те дни Ельцин демонстративно вышел из КПСС, и начался распад Советского Союза. В дальнейшем Ядых еще несколько раз приезжал в Иркутск, и мы его с радостью встречали. Он был старше меня, я его запомнил, как умного и очень любящего жизнь и музыку человека.

Запомнились мне гастроли пианиста и международного гроссмейстера (!) Марка Тайманова и Лидии Брук на двух роялях. Они блестяще исполнили несколько произведений, среди которых сверкнула «Бразильера». После концерта я поехал с Таймановым в телецентр на передачу «Телевизионный шахматный клуб», где выступил Марк Евгеньевич, т. к. в ближайшие дни он улетал в Ванкувер, где должен был сыграть матч претендентов на первенство мира по шахматам с восходящей звездой Робертом Фишером. Для любителей шахмат в Иркутске это было событием — встреча с таким человеком. (О телевизионном шахматном клубе я расскажу позднее).

Был ещё замечательный иркутский пианист Михаил Леонидович Клейн. Он закончил Московскую консерваторию и вернулся в Иркутск, был солистом Иркутской областной филармонии. Клейны — известная семья в Иркутске. Отец Миши был заместителем директора завода тяжелого машиностроения имени Куйбышева. На этом заводе делались драги для золотопромышленности (я помню времена, как раздавался гудок на весь город о начале рабочего дня и об его окончании). Теперь этого завода уже нет, корпуса снесли, на их месте вырос большой торговый комплекс, и он продолжает разрастаться. Наши отцы дружили, и я был хорошо знаком с Михаилом. Я с грустью узнал о трагической смерти музыканта в 2017-м. Михаил Клейн выступал на творческом вечере в органном зале филармонии, и у него случился инфаркт прямо во время концерта. Его пытались спасти, оказывая первую помощь, присутствовавшие на концерте врачи, но скорая ехала слишком долго, помочь не удалось. Михаилу Леонидовичу было 71 год. Он очень любил профессию. Я помню, что он рассказывал в молодости, что его учитель Мержанов очень просил военкомат дать ему отсрочку от армии, т. к. Михаил учился в консерватории. Но в армию пришлось идти. Когда его забрали в армию, он там упражнялся на столе, на доске за неимением инструмента, чтобы не растерять навыки.

Несколько слов о лекторе филармонии Владимире Фёдоровиче Сухиненко. Это был «человек-гора» — так его называли за огромные знания музыки во всех её сферах. Он был пианист, отличный преподаватель, великолепно знал музыкальную литературу и теорию музыки, знал всё обо всех инструментах оркестра. Работал на иркутском радио главным редактором музыкальных программ. Его пояснения к исполняемой музыке перед концертами всегда были интересны и поучительны.

Однажды в филармонии летом 1974 мне удалось попасть на выступление Вольфа Мессинга, известного телепата, я и я написал ему записку с заданием примерно такого содержания: «Подойти к шестому ряду, третьему месту, взять сумку у женщины, которая сидит на этом месте. Открыть сумку и взять купюру 50 рублей. Подойти к четвертому месту в седьмом ряду, разменять деньги на пять по десять рублей и вернуть их первой женщине в шестом ряду». Ассистент Мессинга взял эту бумажку, прочитал, положил в карман, но Мессингу не передал. Так я не смог проверить чудесный дар артиста.

В последние годы войны я с мамой часто ходил в театры — юного зрителя, музыкальной комедии, драматический театр. В то время в Иркутске работал эвакуированный из Украины Киевский оперный театр. Мы с мамой слушали в нем две оперы: «Запорожец за Дунаем» и «Евгений Онегин». Замечательные оперетты мы смотрели в театре музыкальной комедии — «Марицу», «Сильву», помню забытую сегодня оперетту композитора Рябова «Коломбина». В ТЮЗе мы смотрели отличные постановки: «Кот в сапогах», «Красная шапочка», «Тайна острова Блюменталь» и др.

Музыкальное училище и детская муз. школа — находились по ул. Степана Разина в двух зданиях — деревянном и каменном. В деревянном доме была детская музыкальная школа, а в каменном — музыкальное училище. Директором этих учебных заведений был мужчина по фамилии Беляев. Я его видел редко, видимо, ему хватало административных забот. В детской музыкальной школе командовала весьма пожилая женщина — Ольга Эвертовна Сиббуль. А в училище — Елена Владимировна Савинова: средних лет женщина, достаточно требовательная и строгая. В училище она вела предметы: гармонию и сольфеджио. В муз. школе со мной «мучилась» очень симпатичная Нина Михайловна Полякова. Уроки, как правило, проходили у неё дома. Жила она на ул. Халтурина, недалеко от нашего дома. Она была спокойной женщиной. Её муж работал фотографом. У них росла дочь Марина, в которую я был немного влюблен. Марина была старше меня на один год и на меня не обращала никакого внимания. Моя влюбленность быстро прошла, у Марины уже была своя компания, и я её видел редко. После окончания средней школы она уехала куда-то на запад — в Москву или Ленинград, и мы практически не виделись.

Учился я игре на фортепиано плохо. Нина Михайловна оставила меня в шестом классе на второй год. В это лето на каникулах я познакомился с Ниной Болеславовной Игнатьевой, которая совершенно перевернула моё отношение к музыке. Вот всё, что я могу написать про учебу в музыкальной школе.

В музыкальном училище на урок фортепиано я ходил домой к Татьяне Гуговне. По-видимому, помещений в здании училища не хватало и уроки проходили на дому. В училище мы собирались на занятия по гармонии и сольфеджио (преподавала Елена Владимировна Савинцева). А также мы пели в хоре и играли в ансамбле. Я, например, играл в паре с кларнетистом. В училище проводились и зачетные концерты. Играть на фортепиано как следует я, так и не научился. Правда, моих знаний и умений хватило на то, чтобы через тридцать лет помогать сыну — Петру — осваивать программу музыкальной школы. Сейчас я думаю, что методика преподавания игры на фортепиано в музыкальной школе в сороковые годы прошлого века была неудовлетворительной. Она, методика, не прививала любовь к музыке, не учила самостоятельно что-то творить за инструментом. Это и осталось во время учебы, когда учился Петя. Правда, многое зависело от преподавателя, который должен был привить любовь к музыке. Такой учитель появился в 90-х годах — Владимир Зоткин. Он смог зародить какие-то маленькие зернышки интереса к музыке.

Вот какие оценки у меня были в зачетной книжке номер 9, выданной мне в музыкальном училище 3 января 1949 года (эта книжка у меня чудом сохранилась). Первый курс — муз. литература — 5. Этот предмет вёл Александр Владимирович Абрамович. Это был невысокий пожилой человек, который был эвакуирован в Иркутск из Одессы, очень знающий предмет, говорили, что он имеет учёное звание доцента. Он начал курс с музыки позднего французского средневековья — Рамо, Куперен, Дандриё — рассказывал биографии, играл на пианино фрагменты опер, сочинения для клавесина (например, многим известную «Курочку»), пел арии, рассказывал о содержании музыки, о биографиях композиторов и т. д. Александр Владимирович был добрым, очень грамотным, обладал чувством юмора, вежливым и доступным преподавателем. На его занятиях было интересно и весело. На экзамене он поставил мне 5. Вскоре он уехал обратно домой.

У нас на курсе учился юноша — Игорь Юзефович. Его родители были хорошими профессиональными музыкантами. Отец — дирижер оркестра театра муз. комедии, мать — хормейстер. А сам Игорь был достаточно талантлив, но фантастически ленивым. Он приходил на занятия по истории музыки, но ничего не учил и ничего не знал. Когда его спрашивал Александр Владимирович, то это выглядело примерно так: «Скажи, Игорь, когда родился Бах?» — спрашивал Абрамович. Не задумываясь, Игорь ответил: «В тысяча…» — и замолчал. Абрамович бросал реплику: «Молодец, дальше». Игорь, подумав, отвечал: «Четыреста…». «Давай сначала» — сказал учитель. Игорь опять назвал цифру «с потолка» и всё начиналось сначала. Но слух у него был великолепным. После окончания училища Игорь работал дирижером оркестра театра, кажется, в Кемерово. Работал долго и хорошо. Талант был у него, несомненно.

И, наконец, за «специальность», т. е. игру на фортепиано, Татьяна Гуговна Бендлин поставила мне 4. Это я, наверно, заслужил. Я, действительно, трудился как мог и даже больше. А вот почему четверку мне поставил Абрамович — я не знаю — я учил всё добросовестно.

И вот последние мои оценки в музыкальном училище — мне обе оценки поставила Елена Владимировна Савинцева — 5 за занятия по гармонии и 3 за сольфеджио. Если по гармонии пятёрка — вполне заслужена — я гармонию понимал и все задания выполнял быстро и легко, то по сольфеджио писать диктанты… это тихий ужас (можно напомнить, что сольфеджио — это учебные приёмы с целью научиться на слух правильно написать звучащую ноту или несколько подряд звучащих звуков). Я никак не мог угадать (определить) эту звучащую ноту, хоть убей. И делал это так: со мной училась дальняя моя родственница — Грета Гросман — у неё был врожденный абсолютный слух. Какую бы клавишу на рояле ни нажал, она, не глядя, правильно её называла. Во время диктанта я просил её стоять в коридоре за дверью нашего класса и записать то, что нам проигрывает преподаватель. Потом Грета робко открывала дверь и просила разрешения передать мне ноты, где на пустой строчке она написала то, что нам проиграла — продиктовала — преподаватель. Эту «хитрость» учительнице ни разу не удалось разгадать.

Меня перевели на 3 курс. После летних каникул я должен был учиться в мединституте (это мы давно решили на семейном совете) и на 3 курсе музучилища, а это было вряд ли совместимо, хотя бы по времени. Да и программа по специальности (фортепиано) становилась гораздо сложнее. Но музыку я не забросил. На 1 и 2 курсе я участвовал в художественных олимпиадах медицинского института, исполнял фортепианную музыку — «Элегию» Калинникова, «Элегию» Грига, «Свадебный день в Трольхаугене» Грига, «Прелюд» Рахманинова и др. Теорию музыки и сольфеджио нам преподавал Николай Николаевич Глаголев — высокий пожилой человек. На экзамене он тоже поставил мне 5. Он же вел у нас курс сольфеджио. Мне — 4. Я не помню, за что он поставил мне такую хорошую отметку. На экзаменах во втором семестре у меня по сольфеджио проставлено 5 (за что?) 5 он поставил мне за знание теории музыки.

Сдав экзамены в общеобразовательной школе, с друзьями — Юрой, Гришей, Разумовским мы поехали в Мальту на отдых. Мы дурачились, заигрывали с девочками, ходили на танцульки. В конце августа 1950 г. я сдал в приемную комиссию документы и меня приняли на 1 курс лечебно-профилактического факультета. 1 сентября начались занятия.

На 1 курсе лечебно-профилактического факультета, точно не помню, было что-то около 150 человек. В основном девочки, мальчишек было мало, насобиралось на одну группу (примерно 15 человек). Володя Зуселев, Володя Мейерович, Володя Шмотин, Вадим Ларин, остальные приехали из разных городов и деревень, например: Шопогоров из Усть-Ордынского национального Бурятского округа. Приехал из Орехово-Зуева Юра Колчин — единственный мой друг до самой его смерти. Он был чуть старше меня (года на 3). Кроме средней школы он еще закончил акушерский техникум. В общем, мальчишек на курсе было мало — все парни потянулись в другие ВУЗы: в Горно-металлургический (там была красивая форма одежды для студентов). Гос. университет, там тоже были интересные для мальчиков факультеты технического направления.

А в медицинский шли в основном девочки. Только через 5–10 лет потянулись мальчики. Сейчас их поступает примерно 50 %. Со студентами Горного института у медиков была скрытая вражда: у нас было много симпатичных девушек, были каждую субботу вечера танцев, на которые приходили «горняки», из-за девочек были иногда конфликты, небольшие драки.

Надо немного написать о моём отношении к девочкам и их отношению ко мне.

В нашей квартире на Желябова какое-то время была одна комната, которую занимали посторонние люди — мать и девочка — тетя Надя и её дочь Тамара. Это была первая девочка, с которой я дружил. Она была младше меня года на два. Ещё до войны (39 — 40-е годы) мы играли в машинки, солдатиков, куклы, в больницу в и т. д. Это было раннее детство. Когда закончилась война, вдруг появился какой-то мужчина и ни слова не говоря схватил в охапку вещи, Тамару и тетю Надю и очень быстро их посадил в телегу и куда-то увёз. Мы долго не виделись с Тамарой. Через несколько лет я её увидел в окошечке кассы Областной филармонии. Она меня пропускала на концерты, естественно, без билетов-по старой дружбе. Вот это была первая девочка, с которой я дружил.

Лет в 12–13 я увлёкся дочерью моей учительницы музыки Мариной Поляковой. Она была старше меня на год и не обращала на меня внимания. Недалеко проживал Боря Шикин, которого выбрала Марина. Вот и вся любовь…Это был уже во время войны. Моё чувство быстро прошло, наверное, настал период перехода юноши в мужчину.

Потом (так уж получилось), я очень был загружен стараниями родителей общеобразовательной и музыкальной школами, немецким языком, шахматами и что-то ещё… Тогда я очень плохо занимался музыкой — мне было неинтересно, страшно скучно, казалось совершенно не нужно. Уроки, занятия с преподавателем были мне ненавистны. Я слегка побаивался отца, но стучал на клавишах гаммы, с огромным трудом разбирал какие-то этюды с большим количеством диезов или бемолей — всё это было безумно неинтересно и чертовски скучно.

Но всё это исчезло как по мановению волшебной палочки, когда на очень короткий период моей жизни появилась ОНА, женщина-сказка — Нина Болеславовна Игнатьева. Она была старше меня более, чем на четверть века, но её личность, внутренняя красота, доброта и внешняя привлекательность, знание музыки — за одно занятие с ней всё во мне перевернулось. Я ожил, я по-другому увидел мирю. Нина Болеславовна приоткрыла мне окно — без музыки и Нины Болеславовны мне до сих пор не хватает воздуха. Конечно, всё забывается — спасибо памяти за такое свойство, иначе просто было бы невозможно жить — но всё равно, прошлое всплывает и иногда даже снится. Наверное, это и была любовь. Первая любовь. О Нине Болеславовне в ещё буду писать….

Ещё о двух девушках, которые промелькнули в моей жизни. Анна Иосифовна Щварцберг. Проживая в г. Черемхово, мой отец дружил с семьей Шварцбергов. У них была дочь Анна, младше меня года на три, она почему-то просила называть себя Анкой-никак не иначе. В Иркутск эта семья перебралась примерно в одно время с моими родителями. Мы практически росли вместе. Мне кажется, что папа держал тайную мысль, что в семье Иосифа Лазаревича растёт для меня невеста. Анка мне очень нравилась-она была достаточно привлекательна и умна и относилась ко мне скорее более, чем менее хорошо. Мне она нравилась, но, почему-то, когда я к Шварцбергам приходил, она редко бывала дома. А с Иосифом Лазаревичем мы по — настоящему подружились. Он был директором Научно-исследовательского института травматологии и ортопедии МЗ РСФСР и ему согласно должности, удалось купить автомашину Москвич (автомобили в то время стали поступать в продажу). Машина был тем магнитом, который притягивал меня к Шварцбергу. Я ему помогал мыть автомобиль, менять колёса и кое-что другое-по мелочам. Мой папа тоже мог купить Москвича, но он очень боялся за меня, т. к. у меня стала быстро развиваться близорукость. Анка подружилась с хорошими парнями из академических институтов, некоторых ребят я знал. Потом из их среды образовался жених и Анка вышла замуж. Против этого союза была категорически настроена мать Анки, но Анка была уже беременной и вскоре родила прелестного малыша, а с Анкой мы, как и были, так и остались большими друзьями. Мать Анки добилась своего — Анка через некоторое время разошлась с мужем вторично вступила в брак (с моим родственником по линии отца) и уехала в Ленинград. При подготовки докторской диссертация к защите, я посетил Ленинград, и я встретился с Анкой, уже бабушкой двух внучек.

Наконец, несколько слов о моей последней истории с девушкой. История с непонятным для меня окончанием. Эльвира Филимоновна Верхотурова была студенткой 3 курса медицинского института, а я заканчивал среднюю школу — десятый класс. Не помню, как и где мы познакомились. Завязалась дружба несмотря на то, что Эля была старше. Я часто навещал Элю, мы иного говорили о медицине, музыке и о всяком другом. Оказалось, что папа хорошо знал Элину маму. И вот во один из вечеров, мы не то, чтобы поссорились, а так…между нами «пробежала кошка». И я ушел…Эля сильно огорчилась, даже заплакала. А я почему-то попрощался и ушел. Что со мной случилось? Почему я так сделал? Я до сих пор не могу найти ответа…Эля заплакала, побежала к нам домой и проплакала моему папе — за что? что я ему такого сделала? Ничего плохого Эле я не сказал, просто у меня в душе что-то оборвалось. Я ничего папе не смог объяснить, я не понимал, что со мной творится. Через некоторое время мы при встрече стали здороваться. Эля стала отличным патологоанатомом, работала в Областном онкологическом диспансере. Сейчас её уже нет. Вот, наверно, и все мои «детские» приключения. Потом появилась НЭЛЯ, но, как говорится «это уже совсем другая история».

Теперь о другом. Из той же оперы, но из другого действия. Были девчата, которым я не нравился. Что было, то было. Интересно сейчас с высоты моих почти девяноста лет вспоминать прошлое. Какие мы были максималисты, как замечали недостатки других, как придирались к этим недостаткам, как резко «по-комсомольски» обвиняли, не понимая сути явления…

Конец ознакомительного фрагмента.