Девяносто…

Павел Моисеевич Явербаум, 2022

Павел Моисеевич Явербаум – (род. 1932) иркутянин, представитель одной из известных в Иркутске медицинских династий, доктор медицинских наук. До 2013 – профессор кафедры биохимии Иркутского государственного медицинского университета. В этой книге воспоминаний – российский ХХ век, наиболее полно – Иркутск, Сибирь во второй половине ушедшего столетия. Среди увлечений П.М. Явербаума – любовь к медицине, к биохимии, музыка, автомобильные путешествия и шахматы. Через истории семьи и людей, с кем довелось встречаться по жизни автору – срез жизни глазами человека разносторонних интересов.

Бабушки и дедушки. Как они попали в Сибирь Российской Империи?

Кратко о еврейской родословной отца. Почему-то в детстве, юности я не расспрашивал его о семейной истории. Как-то было не принято, такие были времена… Историю семьи «вглубь» раскопали уже мои невестка и внучки, как это не удивительно. С середины 1700-х годов Явербаумы жили в Польше (в те времена части Российской Империи). Где-то в этот период и начали евреям, оказавшимся на этих территориях давать фамилии. Фамилия Явербаум, очевидно, и появилась в конце 1700-х. Дедушка отца Моисей-Лейб (Мойше-Лейб) Явербаум был учителем в г. Луков Седлецкой губернии, имел 6 детей, один из них — Янкель-Аарон (Яков), мой дедушка, родился в 1869 году.

Надо сделать небольшое отступление здесь о положение евреев в России в 19 веке и начале 20-го. Отношение к евреям у государства было неоднозначным. Вводились разные правовые ограничения, как, например, известная «черта оседлости», за которую нельзя выезжать. Ограничения ухудшали жизнь, и часто приводили семьи евреев к отчаянному положению. Одно время евреям было разрешено свободное переселение в Сибирь (нужен был приток народу для освоения территории), и многие евреи добровольно ехали в эти суровые края за лучшей долей. Законы же менялись «туда-сюда» относительно евреев, и переселение в Сибирь им снова запретили в конце 19-века. Но, видимо, для многих в отчаянном положении переезд в Сибирь из «черты оседлости» был привлекателен, так как вселял надежду на улучшение жизни. И евреи искали разные пути, как в Сибирь попасть, вплоть до того, что некоторые даже специально совершали незначительные преступления или прибегали к самооговору — признавались в совершении преступлений, за которые полагалась высылка в Сибирь (мелкие кражи, ложь под присягой и т. п.). В таком положении оказались и мои предки.

Прадед умер довольно рано, старшие его дети были уже совершеннолетними, а младшим — Янкелю (Якову) — моему деду — и Пинхасу (Павлу) было всего 14 и 9. Яков с юных лет стал заниматься сапожным ремеслом. В 1894 году по приговору Седлецкого окружного суда за «составление Луковской воровской шайки по лишению всех прав состояния ссылается на поселение в не столь отдаленные места Сибири».

Каким он был в 24 года, еврейский парень, прибывший в Сибирь? «2 аршина, 4 4/8 вершка, волосы русые, глаза серые, нос обыкновенный». Распределён Тюменским приказом о ссыльных 16 августа 1894 г. в Иркутскую губернию, «должен следовать в ножных кандалах». В Алфавите ссыльным мужчинам, поступившим в Иркутскую губернию, значится Явербаум Яков Аарон Мошков. По постановлению Иркутского губернского правления от 30 сентября 1894 года назначен в Новоудинскую волость, куда и прибыл 25 июля 1895 г.

В 1900 году — в 31 год — он женится на дочери ссыльнопоселенца Менделя Гринберга Фрейде, которой было 17 лет. Мендель Гринберг был сапожником из Владовского уезда Седлецкой губернии в Польше. Вместе с семьей был осужден за какое-то «ложное показание под присягою» и сослан в Тутурскую волость Верхоленского уезда, куда прибыл в возрасте 30 лет 4 марта 1893 года с женой Тойбой (Таубе Рейзе) 29 лет и четырьмя детьми, старшей из которых дочери Фрейде было 7 лет (это и была моя любимая бабушка Фенечка, так мы ее называли дома). Я помню, сразу после победы над фашистской Германией Мендель и его жена Тойба вышли из дома и на скамеечке грелись на солнце. Они выглядели очень худыми и старенькими. Я их называл «маленький дедушка и маленькая бабушка». И, на самом деле, мои прадедушка и прабабушка Гринберги были низкого роста. В архивной справке о ссыльнопоселенце Менделе Шмулеве Гринберге значатся его примеры: рост 1 аршин 14 вершков. Это примерно 135 см.

Детей у Гринбергов было много. В ссылку они приехали с 4 детьми, оставив старшего сына Моисея в Польше (ссыльным евреям не разрешалось забирать детей мужского пола старше 7 лет с собой). В Сибири родилось еще шесть детей. Кроме моей бабушки Фрейды — Фенечки, мы семьями дружили с Фрадой, Сарой, Самуилом, которые тоже жили в Иркутске. Эти самые младшие сестры и брат бабушки Фрейды были фактически ровесниками и младше ее сына, моего отца. Еще одна сестра Надя оказалась в Свердловске, другая Ревекка в Краснодаре (эта семья не успела эвакуироваться до фашистской оккупации и погибла мученической смертью в газовой камере).

Стоит благодарить судьбу, что мой дед Яков Явербаум и прадед Мендель Гринберг оказались в Сибири в конце 19 века. Ведь как сложилось судьба их родственников, находившихся в Польше к началу Второй мировой войны, страшно подумать. Еврейская община там была большая. Из 12 000 человек населения г. Лукова 50 % составляли евреи. В мае 1941-го фашисты сформировали в нем гетто, куда загнали всех евреев Лукова и свозили евреев из близлежащих окрестностей. Все они были уничтожены, казнены в гетто или отправлены в лагеря смерти. Гетто в Лукове было перевалочной базой для отправки евреев в лагерь смерти Треблинку, оно было уничтожено в 1943 м. Я читал, что всего около 150 евреев Лукова пережили Холокост.

Для еврейских семей свойственно поддерживать отношения с родными. У бабушки Фрейды в Сибири было много родственников, а у дедушки Якова родных в Сибири не оказалось. Но он как-то смог в те непростые времена (ведь телефонов не было, почта шла трудно представить себе, как долго!) сохранить отношения с семьей в Европе, с младшим братом Пинхасом (Павлом), который стал раввином в Варшаве, у него было одиннадцать сыновей и одна дочь. Деда навещал в Иркутске сын Пинхаса племянник Яков со своей семьей. Яков был примерно одного возраста с моим отцом, и двоюродные братья долгие годы поддерживали связь. Какое-то время даже Яков жил в Иркутске.

В конце книги помещена фотография, на которой снимок моего папы, бабушки и дедушки. На снимке стоят его двоюродный брат Яков с женой, и сидит маленький мальчик Додик (Давид). Эта фотография сделана в Иркутске во времена НЭПа, где-то в 1929 году. Яков (племянник деда) тогда владел магазином женских головных уборов, который был расположен на центральной улице города — Карла Маркса. Реклама магазина была помещена в областной газете «Восточно-Сибирская правда». Вскоре семья Якова уехала из Иркутска. Я только знаю, что они жили в Крыму, а потом началась война, Яков ушел на фронт, жена его еще до войны умерла. После ранения на фронте Яков Явербаум жил в эвакуации в Самарканде с тещей и с сыном. Там же он женился второй раз и в 1943 году у них родился сын Павел Яковлевич Явербаум (сын его Давид Явербаум, который нашел моего сына Петра через интернет несколько лет назад, и теперь они поддерживают связь, сейчас живет с семьей в Израиле). После войны вся семья перебралась в Ригу. Яков умер в 1949 году. Давид сменил имя, стал Владимиром.

В 1974 году в Риге проходил Всесоюзный биохимический съезд, я был выбран делегатом, и тогда мы встретились с Володей и его женой Лидой (она в то время тяжело болела). Володя показал мне знаменитый Рижский орган в Домском соборе сходили мы с ним в ресторан «Кенгуракс», побродили по городу. Их сын Олег закончил медицинский институт и работал судебно-медицинским экспертом. К сожалению, с Олегом и его женой я не смог повидаться. Жена Володи через некоторое время умерла, умерла потом и жена Олега. У Олега есть дочь Светлана. Сейчас по мужу Будовская, Светлана адвокат, живет в Риге с мужем и двумя детьми… Володя (Давид) Явербаум трагически погиб в 2008.

Дедушку Якова Явербаума я не помню, он умер, когда мне было 3 или 4. А с бабушкой Феней мы очень любили друг друга. Она прожила долго, застала правнуков, умерла в 1968 в 85 лет. Она мне рассказывала, что в начале 1900-х они с дедом делали дома папиросы. Я видел у нее сохранившиеся заготовки для папирос (гильзы-трубочки без табака), металлические палочки, которыми набивали табак. Однажды к дедушке обратился Иркутский генерал-губернатор с просьбой изготовить большую партию папирос к следующему дню (был назначен какой-то прием гостей). И вот, за сутки бабушка с дедушкой сделали большое количество папирос, таким образом выполнив заказ генерал-губернатора.

О 1937–38 годах — начале массовых репрессий сам я не помню, поскольку был ребенком. Но из числа моих родственников был арестован мамин брат — дядя Коля Сенчилло, он работал машинистом на железной дороге. Но ему повезло. В заключении он провёл несколько месяцев, потом его отпустили: был период, когда небольшую группу заключённых освобождали. Когда началась война, он с семьёй оказался в Монголии, где работал на строительстве железной дороги. Вернулся он в Иркутск после окончания войны. Жил с женой Леной и двумя сыновьями (моими двоюродными братьями — Николаем и Юрием Сенчилло) в Ангарске. Когда тетя Лена скончалась, младший из братьев, Николай, женившись, переехал на Дальний Восток, где работал директором совхоза, и забрал с собой отца, дядю Колю. (Из родственников мамы мы поддерживаем связь с дочерью моего второго двоюродного брата Юрия Сенчилло Леной, живущей в Ангарске (она стала федеральным судьей, сейчас на пенсии). С ней и ее мужем-адвокатом был дружен мой старший сын Александр.)

Арестовали младшего бабушкиного брата — Григория Гринберга (1900 года рождения) — арестовали и расстреляли. Сейчас на месте массового захоронения расстрелянных в эти годы (это место называлось в народе почему-то «Дача Лунного короля») — в окрестностях города Иркутска в деревне Пивовариха поставлен мемориал, и дочь Григория — Мина бывает на месте гибели своего отца и наводит какой возможно порядок. (Мина Григорьевна, учительница русского языка и литературы. В школьные годы моего младшего сына Петра Мина немного занималась с ним.)

Мой отец избежал ареста. Как он мне потом уже рассказывал, о предстоящих арестах его предупредил кто-то из его пациентов, работавших в НКВД, и папа уехал летом 1937 года на курорт в какой-то кавказский санаторий. Когда он вернулся на работу, аресты в Иркутске и Черемхово уже прошли, стало как-то спокойнее. Мама тоже период арестов провела в Крыму, у неё обострился туберкулёз, и врачи-фтизиатры направили её лечиться.

Вот так известные в истории 1937–38 годы большого террора коснулись моих родных.

Мой второй дедушка (мамин отец) — Тихон Фёдорович Сенчилло — потомок, скорее всего внук, итальянского солдата наполеоновской армии, который при переходе через реку Березину в 1812 году остался в тех краях в Могилёвской губернии на границе с Польшей.

Тихон Сенчилло родился в 1869 году. Он женился на Марии Сильвестровне Кореневской. В 1902 году у них родился сын Николай, а в 1905 году — дочь Зинаида, моя мама. Это всё происходило в селе Пищалово Могилёвской губернии. Вскоре после рождения дочери Мария Сильвестровна умерла от туберкулеза, и дедушка остался один с двумя маленькими детьми. Он получил какое-то железнодорожное образование, работал в разных местах по своей специальности. Во время Октябрьской революции он проживал в Ревеле (теперь это Таллин), потом его переводили в Сибирь, в Красноярск, Канск. Мама и ее брат поменяли несколько школ. Мама закончила среднюю школу в городе Канске в 1924 году (около 200 км от Красноярска). Дедушка Тихон переезжает в большое село Иркутской области Худоеланское, где остался до конца жизни (1953 г.).

Дедушка Тихон вторично женился на Анне Никандровне Аргуновой. В возрасте 79 лет он снова стал отцом, в 1948 году, у него от Анны Никандровны родилась дочь Мария. Мария выросла, вышла замуж, работала преподавателем русского языка и литературы. Два раза приезжала к нам Иркутск на медицинское обследование. Но потом я о ней никакой информации не имел. Знаю, что у нее был сын. А к дедушке в Худоеланское мы с мамой приезжали летом в 1944 г.

До войны мы с мамой часто ходили в лес за грибами. Мама мне показывала, какие грибы хорошие, а какие поганые, ядовитые. И эти знания остались у меня на всю жизнь. Однажды мама взяла меня с собой в Иркутск. Почему — я не знаю. Её приняли в аспирантуру на кафедру факультетской хирургии госуниверситета и ей надо было, по-видимому, уже начинать работать. И мы с ней поехали в Иркутск — два часа на поезде «Ученик».

И вот я маленький в Иркутске — первый раз в жизни. Мы приехали с вокзала прямо в гостиницу «Сибирь» (она была построена в 1934 году и тогда носила название «Центральная»). Это в центре города, на улице Ленина. В то время, наверно, это была единственная гостиница в городе. (Много позднее, в 1995 м, в этой гостинице случился чудовищный пожар — сгорело половина здания). Нам дали номер, и мы с мамой в нем расселились. Забегая вперед, скажу, что как только началась война, помещение гостиницы сделали эвакогоспиталем, начальником которого назначили моего отца.

Помню, как однажды, в первые дни войны, я взял у бабушки большую оцинкованную ванну и принес ее прямо в кабинет отца. Там в это время было много народа, шло какое-то совещание. «Я принес металлолом для изготовления оружия, для борьбы с врагом» — сказал я. Отец на это ухмыльнулся, поблагодарил и велел мне отнести ванну обратно домой. «Мы потом решим вопрос о металлоломе» — сказал мне отец.

Последний раз я был в этой гостинице, кажется, в 1949 году. Там проживали мои новые знакомые — музыканты. (О них я потом напишу.) А в первый приезд мы с мамой в гостинице «Сибирь» жили недолго. Дня через два мы переехали к сестре бабушки — Фраде. Жили в этой семье какое-то недолгое время. Папа приехал работать в Иркутске, и вскоре ему дали квартиру — в центре города на улице Желябова, дом 3. В ней я и вырос, и родители мои прожили до конца жизни.