Кофе для Яны

Ольга Томашевская, 2023

Наша жизнь – кружево, сплетенное из маленьких и больших решений, верных и ошибочных. Как отличить одно от другого? Хватит ли сил исправить ошибки или не совершать их? Возможно ли это сделать одному слабому человеку? Когда-то давно героиня смогла одним глазком заглянуть в прошлое, изучая предметы старины, принадлежавшие ее предкам. Встретив загадочного незнакомца, она получает возможность наладить связь с представителями другой эпохи. Она знакомится с Александром Пушкиным и понимает, что не все, во что мы верим, правда. Это делает ее сильнее и позволяет разобраться в своей жизни и помочь другим это сделать в прошлом. Разобраться ли? Или запутать все еще больше?

Глава 4 Видение

Расставшись со Стасом, Яна где-то месяц ходила по дну депрессии. Это было очень странно. иногда больно, иногда пусто, иногда никак.

Делиться ни с кем не хотелось, а так как не было ни демонстративных отношений, ни громкого расставания — так, просто разошлись в стороны, просто реже стали звонить друг другу, встречаться, — никто и вопросов не задавал. Однажды она узнала, что у него снова появилась девушка. Иногда они встречались, если она приходила к Сашке в гости, здоровались, улыбались друг другу. Рассказывать о своей боли кому-то было странно, неприлично и вроде не о чем. Она отлично отдавала себе отчет в том, что сама история банальна. Даже как будто фейковая какая-то история про фейковые отношения. А вот боль, которую она причинила, была не фейковая, а самая что ни на есть настоящая, острая, больная такая боль.

Яна страдала от этой боли, но как-то даже любила ее. Это было что-то такое ее, личное, что можно почти что потрогать, — боль научила ее глубже чувствовать, горше плакать, она любила оставаться дома с ней наедине.

Она забрала коробочку с прабабушкиными реликвиями в свою комнату, все равно они больше никого в доме не интересовали, и перебирала их. Однажды, сидя в полумраке ночи, она достала перчатку, надела ее и стала водить пальцами по ветхому кружеву. Оно было такое тонкое, слегка рельефное, было легко представить, как натруженные руки мастерицы плели его, долго, любовно, привычно подбирая узор. Узор был удивительный, причудливый, запоминающийся, похожий на замысловатое переплетение крупных цветов, но оно не было хаотичным, угадывался определенный ритм рисунка и его стройная продуманность.

Яне хотелось представить, какие руки держали эту перчатку; как ее прародительница, надев ее, танцевала на балу, держала за руку любимого человека, разглаживала складки платья. Возможно, сбрасывала их нетерпеливо, бросаясь в объятия очередного любовника. Думать об этом было легко, сосредоточившись на своей боли. Боль не позволяла отвлекаться на тиканье часов или шаги за дверью, на любое, что могло бы отвлечь. Боль была важнее. Но она была уверена, она чувствовала, что у прабабушки вся ее жизнь была вот эта самая боль, она почему-то знала это и хотела проникнуть в причину того, что их так объединяло. Зачем и почему — какой тут ответ? Просто, наверное, невозможно прожить полную страстей жизнь без потерь, а у той жизнь была полная, в этом Яна не сомневалась.

И вот, Яна поглаживала пальцами потрёпанный край кружев, и вдруг почувствовала тяжелый запах свечей. Она не чувствовала своего тела, только легкость. Она снова будто стояла в зале, в толпе, где должна была найти кого-то. Она уже была тут много раз в своих грезах, но раньше это было совсем не материально — она присутствовала здесь, словно дух, изучая гостей. А сегодня она знала, что нужно что-от сделать, это было очень важно — найти кого-то, не знала только, кого и почему. Но она почувствовала, что сегодня это действительно вопрос жизни и смерти, и «поплыла» по залу. Она, как дух, как во сне, выхватывала лица из толпы, силясь понять, кого нужно отыскать. Какое-то время она металась среди пестрой толпы, но, так и не найдя того, что ищет, поняла, что нужно скорее бежать прочь из этого зала, что нужный ей человек давно уже покинул его. Чем дольше она искала, тем материальнее чувствовала себя, и вот она же не дух, вот она уже идет, переступает ногами по натертому полу, и так же, с каждым шагом, ощущала, что каждая секунда на счету, что надо спешить, и горькая безнадежная паника завладела ей целиком. Русская и французская речь ровным гулом сливалась у нее в ушах, как вдруг взвизгнула скрипка, за ней другая — это музыканты окончили отдыхать и снова взялись за инструменты. Они играли что-то веселое, ритмичное, как будто немного военное. Зал оживился, в центре стали появляться пары танцующих, толпа немного разрядилась и Яна увидела дверь, которую только что прикрыли. Как ее прикрывали, она увидела боковым зрением, и теперь понеслась туда, полетела, понимая, что именно там ей нужно сейчас быть, там ее ждут. Дорогу ей преградил какой-то странный мужчина с пышными усами и насмешливым взглядом, он явно был ей знаком и шел прямо к ней. Яна попробовала ускользнуть, но он схватил ее за руку и обратился прямо к ней. Он был почему-то разгневан и чего-то требовал, но она не могла разобрать ни слова, словно бы он обращался к ней на несуществующем языке. Странно, но то, что говорили окружающие, она понимала, но это был просто гул с обрывками фраз. Его же она не понимала совсем, ни слова, как будто бы он обращался к ней по-русски, но так коверкал слова, что они полностью меняли смысл. Она попыталась ответить ему что-то, но слова не шли, дыхание остановилось, и она могла только смотреть на него, расширив глаза. Она пыталась высвободить руку, зная при этом, что, если будет вырываться, он может применить силу. Она видела в его глазах, что он способен ее применить, знала, что он это делал много раз, и на этот раз его ничто не остановит, если понадобится. Яна пыталась аккуратно высвободить руку, открывала в панике рот, чтобы что-то сказать, но только хлопала глазами. А мужчина продолжал что-то говорить ей; возможно, он повторил свой вопрос несколько раз, потому что было видно, как он сердится все больше и больше. Он сжимал ее руку все сильнее, до боли, и она понимала, что запросто освободиться ей не удастся. Он все больше и больше гневался. Яна начала впадать в отчаяние, потому что секунды проходили, и то, зачем она здесь, уже происходит. Музыка кричала, визжала, взрывалась в ее мозгу сотнями осколков, и ее нервы визжали вместе с ней.

Вдруг к мужчине кто-то подошел, что-то сказал ему, тот кивнул, отпустил ее руку и скрылся в толпе. Яна рванулась к двери. Та была открыта. Яна сбежала по неширокой лестнице и вышла на улицу через узкую переднюю. В лицо ей привычно пахнуло свежим запахом прелых листьев, мелкого дождя, это приятно охладило ее и придало уверенности в том, что делать. Она перевела дыхание и прислушалась. Со двора доносилась мужская брань, женский голос громко молил кого-то о чем-то, но ничего было не разобрать, словно тут все говорили на том странном языке, которого Яна не понимала. Яна побежала во двор, откуда доносился сильный запах лошадей, и увидела мужчину, сидящего верхом на серой лошади, в цилиндре и черном фраке. Лица его было не видно, но по его позе чувствовалось, как он зол. Лошадь под ним была взволнована, он еле удерживал ее. На грязной земле, взрытой конскими копытами, полулежала женщина в белом бальном платье, она прижимала к себе какие-то листки и что-то кричала. Она безутешно плакала, всхлипывала, вскидывала руки, а рядом с ней стоял тот самый мужчина, которого Яна видела в зале. В руке у него был пистолет, он размахивал им, топал ногой иногда так, что поднимались брызги. Они попадали на и без того перепачканное платье женщины, и Яне от этого было еще невыносимее. Она бежала сюда помочь, но теперь понимала, что помочь уже ничем не сможет, что уже все случилось, что-то плохое, и теперь ее выбор был только смотреть или не смотреть. В какой-то момент мужчина с пистолетом что-то крикнул мужчине на лошади, тот грозно ответил ему, гордо вскинул голову, пришпорил лошадь и ускакал прочь. Яну он даже не заметил, только капельки грязи из-под копыт попали ей на руку, холодные, колючие, пахнущие навозом. Она вновь посмотрела на женщину. Та все так же полулежала в грязи и плакала навзрыд. Мужчина с усами выглядел успокоившимся, все еще немного взбудораженным, но уже не таким опасным. Он подошел к женщине еще ближе, присел на корточки и что-то сказал ей, тихо, но очень властно. Она замотала головой и стала плакать еще сильнее. Тогда он попытался с силой вырвать у нее листки, которые она держала в руке. Он делал это осторожно, но упрямо и сильно. В конце концов, она обреченно разжала пальцы. Он улыбнулся, забрал листки, скомкал их и вошел обратно в дом через заднюю дверь. Женщина провожала его затравленным взглядом. Когда он открывал дверь, один из листков, которые он, небрежно скомкав, держал в руках, выпал и лежал на сырой земле. Женщина заметила это, и как только дверь закрылась за ним, тяжело поднялась, подошла и подобрала листок. Разгладила его, прижала к груди. Он был рваный, мятый, наверняка чернила расплылись от сырости и ничего теперь будет не разобрать. Но видно было, как дорог он ей, как важно его сохранить.

Яна стала разглядывать женщину, насколько это было возможно сделать в сумерках при свете газовых фонарей и зарева свечей из окон бальной залы. Она безусловно была красива. Не очень молода, по меркам того времени, но весьма элегантна. Как у многих на балу, ее волосы были заплетены в сложную прическу, украшенную жемчужинами, лентами и пером. На шее и груди было не то, что надето, а прямо-таки разложено тяжелое жемчужное колье, возможно, с бриллиантами — этого, конечно, Яне было уже не разглядеть. Длинное белое платье тяжелыми складками обнимало ее бедра, выглядело так, словно оно было слегка то ли задрано, то ли подобрано. На правую руку была надета длинная белоснежная кружевная перчатка. Левая рука была обнажена, и на фоне правой, в перчатке, это выглядело как-то неприлично голо.

Тут женщина резко обернулась и посмотрела ей в глаза. В глазах была боль, понимание и какое-то смирение, затравленность. Словно случилось сегодня нечто такое, ужасное, и закончилась ее жизнь, и теперь осталось доживать ее как есть, с тем, что есть, непонятно зачем. Она будет ходить на балы, есть пирожные, кружиться в мазурке, потому что так нужно. Но от жизни у нее осталось только вот это письмо, и порваная перчатка, как напоминание об этом дне.

Яна знала, что это за перчатка. Яна знала, кто эта женщина.

…..

Яна проснулась в кресле. От неудобной позы ее шея затекла, нога онемела. Глаза опухли от слез, а в груди чувствовалось ужасное ощущение какой-то произошедшей беды, тяжелое, густое и удушающее. Зато не было боли, которая ощущалась ранее почти всегда, Яна попыталась специально вызвать ее, обратиться к ней, но по сравнению с тем, что она увидела во сне, ее собственные переживания показались ей какой-то детской игрой.

Хотя она, по сути, ничего не видела особенного — приснились люди, которые поссорились, и вроде все на этом? Но она помнила свое чувство, которое сказало ей, что это не просто ссора. Это конец.

Надо было вставать. Вставать не хотелось. Она вытянула ноги, потянулась, руки положила на подлокотник кресла. На правой руке все еще была надета старинная прабабушкина перчатка. Яна стала рассматривать е еще внимательнее. На ней, конечно, не было явных пятен, но было видно, что она была тоже чем-то когда-то сильно испачкана, а большой палец — он не просто был отрезан. Было видно, что когда-то он был сильно порван, а потом чьи-то аккуратные руки, с одной стороны, ножницами подровняли лохмотья.

Яна подумала, что она сходит с ума. Ну надо же такому присниться! Ей стало страшно. Она быстро сложила перчатку, уложила ее обратно в коробочку и тихо отнесла все на антресоль, туда, где она хранилась раньше. Туда, где этому и место. Подальше. В прошлое.

….

Для всего в жизни находится объяснение. И тут Яна нашла его, конечно. Тут показалось, там приснилось, эмоции, воображение, надо заканчивать уже мечтать, пора жить нормальной обычной жизнью. И она решила забыть и про свою неудачную любовь, и про случайное видение, приснившееся ей летней ночью, и так неожиданно поразившее. Позабыть, конечно, не получается, но вот отложить, не вспоминать, не рассказывать, это запросто.